Комендантский час Иванова Вероника

А, есть куда. Дыхание аж перехватывает. На очень долгую минуту. А потом что-то рвется. Много-много натянутых ниточек.

— Ну вот и все. Можно отдыхать.

Без чужих указаний соображу как-нибудь. Глаза вон сами закрываются. Хотя жаль, потому что туман вокруг почти рассеялся и небо вновь стало чистым.

Небо, усыпанное звездами.

По моей ноге путешествуют пальчики.

Свой путь они начинают от ахиллова сухожилия, щекочут лодыжку, ковыряются в ложбинках голени, мягко оглаживают колено, зигзагом поднимаются выше, скатываются на внутреннюю поверхность бедра, устремляясь к…

И это вовсе не сон, хотя я сплю.

Вернее, спал. Только что. На широкой кровати, под барханами одеял. И один из этих самых барханов…

— Варс?

Замер. Но никуда не делся.

— Варс!

— Чего тебе? — спросили откуда-то слева и вовсе не с уровня постели.

Ага, вижу: лохматая голова в дверном проеме.

— Тут… это… что-то.

Вася перевел взгляд на ворох ткани, в который я был зарыт. Нахмурился. Вздохнул. Одним прыжком оказался у кровати и в следующее мгновение уже тащил за ухо на свет божий…

— Ты кто?

Сотни алых косичек-хвостиков, торчащих во все стороны. Загорелая кожа, маслянисто блестящая, голая на всем своем протяжении, от гладкого лба до растопыренных пальцев ног. Растянутый в довольной улыбке широкий рот. Хотя улыбка тут же погасла, сменившись обидой:

— Вот так всегда. Вы, мужики, все — скоты. Неблагодарные.

Я ее знаю? Возможно. Голова трещит очень характерным образом, значит, вчера или просто какое-то время назад у меня была вечеринка. Судя по предъявленным претензиям — с гостями.

— Извини, я не хотел.

— Что, правда? — Одеяло взметнулось вверх. — А по-моему…

— Оставь человека в покое, — строго велел Вася, снова ловя девчачье ухо, — у него послеродовая депрессия пополам с бодуном, ему не до тебя.

Депрессия? Похоже на то. Но…

— Какая-какая?

— Да лежи ты! — Его ладонь толкнула меня обратно на постель. — Сейчас рассола принесу.

Вася скрылся в соседней комнате, девчонка осталась. И потянулась всем телом, делая вид, что не замечает моего присутствия.

Тощая она все же. Слишком. Сразу в памяти всплывает соседка по дому, Танька Девятова, с детства гробящая себя спортивной гимнастикой. Вот таким же угловатым дрищем была, пока не начала матереть. Хотя, конечно, в этой Лолите гибкости куда как больше. И плавности. Видимо, тренировалась в совсем других дисциплинах.

— И все-таки хочешь. — В постель она скользнула ужом, почти не тревожа одеяла. — Я чувствую, не отпирайся.

Еще мгновение, и попаду в плен. Не то чтобы неприятный или позорный, но…

— Я сколько раз повторить должен, чтобы ты поняла?

— А-а-а, пусти!

Вася, как всегда, начеку. И теперь одним ухом не обошелся: поднял девчонку за оба.

— Серьезнее надо быть, в твоем-то возрасте.

Ну зачем так жестоко? Она же…

— Она же еще ребенок.

— Ребенок? Ох, умора! Даже по моим меркам она уже бабушка. Счастливо впавшая в детство.

— Грубиян. Весь кайф испортил, — буркнула девчонка, но не успокоилась и, вывернувшись из Васиного захвата, снова прильнула ко мне. — Вот ты меня понимаешь, да?

И даже чересчур хорошо. Вернее, не я сам, а мое тело. И не скажу, что Танька была совсем уж непривлекательной…

— Не трогай! Там. И там тоже не надо!

— Буки вы. Оба, — печально сообщила соблазнительница, самостоятельно покидая постель и гордо удаляясь из поля зрения.

— Да с чего она вдруг…

— Она — суккуб. Это не лечится.

Похотливый демон? Ну дела.

— А сейчас, кстати, вполне сытый.

И чем же она завтракала? Хотя, кажется, догадываюсь. По наигранно-невинному выражению Васиного лица.

— Наверное, спасибо тебе так сказать хотела.

— За что?

— Не помнишь?

— Я ее через дорогу перевел, что ли?

Вася мученически закатил глаза к потолку.

— Не, ну правда? Подарил что-нибудь?

— Конфеткой угостил.

Какой-то неадекватный тогда получается ответ. Разве что конфета была…

Леденец. Исчезающий со скоростью света в лягушачьем рту.

— Это…

— Ага.

— Та, которая…

— Та самая.

Ну что тут скажешь?

— А она… похорошела. Прямо и не узнать.

Замок тонких пальцев защелкнулся у меня на животе, заключая в объятия, а в ухо жарко шепнули:

— Значит, я все-таки няшная?

— Ва-а-арс!

— Брысь отсюда, кошка мартовская!

Я похож на леопарда.

Нет, не рельефом мускулатуры. И не ленивой грацией движений.

Пятнами.

Они щедро рассыпаны по всему телу, с ног до… Да, видимо, и на лице этих отметин достаточно. Хорошо, что в номере гостиницы, куда меня притащил Вася, нет зеркала, и я могу оставаться в некотором неведении относительно своего внешнего вида. Хотя…

Знаю, как все это выглядит. Проходил. Ветрянка, «зеленка», мамины истошные вопли: «Не ковыряй!». Единственное отличие, что сейчас меня мазали скорее чем-то вроде йода, поэтому пятна на коже — ржавые, а не изумрудные. И рубцов никаких нет. Только крохотные припухлости с дырочками посередине. Как от укусов.

— Здесь водятся клопы?

— Я с тобой не разговариваю.

Ага, поэтому откликаюсь на первый же вопрос? Так я и поверил.

— Почему вдруг?

— Ты жадный.

— Я с тобой последней сладостью поделился, между прочим.

— Ну, положим, сладостей у тебя и без той конфеты доста… Все равно не разговариваю!

Ладно, пусть дуется. Главное, что больше не пытается залезть куда не просят. Наверное, Вася все-таки нашел убедительные доводы помимо способа «за ушко и на солнышко». А потом ушел. Смылся. В своем фирменном стиле: без объяснений. И даже никаких указаний не оставил, типа сидеть тихо или что-то вроде того.

Правда, я бы и сам не рискнул сейчас выйти на улицу. Во-первых, все еще изрядно покачивает, а во-вторых…

Там шумно.

Много-много голосов, звучащих уже не какофонией, а слаженно. Потому что теперь местные обитатели снова понимают друг друга, и каждая новая фраза тянет за собой следующую, вплетаясь в общую паутину. Большую часть времени все проходит фоном, почти не привлекая внимания, но иногда отдельные слова теребят слух. Вот как сейчас:

— Волхвов с дарами сегодня не принимаем! А ходоки пусть… идут, да. Далеко и надолго!

Это все происходит совсем рядом. За дверью, которая пропускает внутрь Васю и тут же захлопывается, отсекая гомонящую толпу.

— Ты собрался? — Вопрос летит прямо с порога и ставит меня в тупик.

— Зачем?

— Конечно, можешь и так пойти. Тебе теперь все тут можно. Но я бы на твоем месте хорошенько подумал.

Он-то сам уже переоделся: сменил костюм ронина на прежний многослойно-многокарманный вариант. И стал выглядеть почти как раньше. Но именно что «почти».

В начале нашего знакомства Вася казался ленивым и раздражительным, потом это сменилось беспечной непоседливостью, а сейчас явно переродилось во что-то вроде торопливости. Очень целеустремленной. Как будто отпущенный ему лимит времени уже на исходе.

— А мы куда-то идем?

— В пункт дальней связи. Забыл?

Попытка дозвониться до базы, да. Такое разве забудешь?

— Тебе персональный пропуск выписали.

А туда еще и не просто так всех пускают? Хотя, учитывая события последних дней, можно только представить, у скольких жителей и гостей Сотбиса возникла потребность пообщаться по межгороду.

— Мэр скрипит зубами так, что слышно на другом краю вселенной. Он свое слово сдержит, не сомневайся, но, может, не будем накалять обстановку еще больше?

— Да собираюсь я, собираюсь.

Требование убраться восвояси. Помню. Сразу после «мужественного гражданского поступка». И будет всем счастье: только одним — здесь, по месту жительства, а другим…

— А ты чего подушки мнешь? Особое приглашение нужно? — наклонился Вася над постелью.

— Я к тебе на побегушки не нанималась, — буркнули из вороха одеял.

— Это не мне нужно. Ему.

— А на него я обиделась.

— Тогда тем более должна помочь.

— С чего вдруг?

— С того, что его там растерзают в два счета, и обижаться тебе останется только на себя.

Растерзают? А, понял. Раздербанят на сувениры. Ну там, клочки одежды, пряди волос, мощи всякие. От народной любви не спастись.

— И что я могу?

— Отвлеки страждущих. Они сейчас на таком взводе, что от легкого пинка до второй космической разгонятся.

Алые хвостики неуверенно качнулись:

— Мне за раз столько не обслужить.

— А ты с секторами поиграй. Как тогда. Во внутреннем периметре работай, этого хватит.

— Умник. Много ты знаешь!

— Уж побольше, чем те, снаружи. Столько, что могу лекции читать. И желающих послушать найдется ого-го как…

Если бы выражение лица, поднявшегося над подушками, предназначалось мне, я бы испугался.

— Зачем ты с ней так?

— Как?

— Грубо.

— А надо было развести реверансы? Тогда мы бы до конца света торговались.

В чем-то он прав, конечно. Няша явно собиралась упираться до изнеможения, причем нашего, а не своего. Но угроза разоблачения сработала, и сейчас алые хвостики мелькали где-то впереди, расчищая путь.

Хотя фактически все зеваки оставались на месте, по-прежнему оживленно галдели, мотали головами и ждали возможности получить доступ к телу нового героя Сотбиса. И мы были там, где были. Просто в какой-то момент…

Не знаю, что именно она делала. Видимо, поменяла полярность своего ловчего поля, и флюиды, которые должны притягивать жертв, благополучно их отталкивали. В смысле, заставляли то отвернуться, то зайтись в приступе кашля, то наступить друг другу на ногу и потребовать сатисфакции, а в итоге внимание оказывалось отвлечено. Пусть всего на несколько секунд, но этого достаточно, чтобы просквозить мимо, даже не особо пряча лицо.

— Она не злая.

— Конечно нет. Я тебе больше скажу: в философии ее расы понятия добра и зла нет вовсе.

— А что есть?

— Выживание вида.

— И все?

— Это же главное. У вас разве не так?

У нас? Никогда не задумывался. То есть идею дома и семьи нам с детства в головы вбивают, но почему-то не всем это помогает следовать строго заданным курсом. Наверное, помимо выводка спиногрызов, яблоневого сада и сруба где-нибудь на берегу живописного озера, в жизни и для жизни все-таки бывает что-то еще. Что-то другое. Не замкнутое на конвейер воспроизводства. А с другой стороны, если взглянуть на всяких ученых подвижников, деятелей искусства и безымянных героев, жертвующих собой направо и налево…

Они-то ведь мрут. Зато на их изобретениях, творениях и костях живут и выживают все остальные. Весь человеческий род.

— Чего замолк?

А есть смысл что-то говорить?

— Это твоя главная бесячая черта, Лерыч.

— Какая?

— Молчанка.

— Да я не…

— Как в омут камни бросаешь: булькнет и сгинет. И не поймешь, долетел до дна или нет. Другой на твоем месте хоть спрашивал бы, а ты…

— Я могу спросить. Даже хочу.

— Да неужели?

— Но не буду.

— Вот! — Вася тряхнул патлами. — Оно самое!

— Потому что ты не ответишь.

— Уверен? — Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

— Ну…

В его взгляде было сейчас что-то новое. Как будто сошел еще один слой шелухи, а под ним обнаружился… Может, это всего лишь новая маска. А может, и нет — гадать бесполезно. Тут надо не думать, а действовать. Например, задать уже тот, главный вопрос, и если Вася настроен решительно, мгновением спустя станет понятно, кто есть кто.

Но нужно ли мне знать? Нужно ли докапываться до самых глубин?

Это как пинг-понг. Шарик налево, шарик направо. Какая разница, где сделана ракетка, которой меня отпасуют на другую половину стола? Имеет значение разве что рука, ее держащая. Но с рукой-то этой шарику никак не встретиться, так стоит ли…

— Все, забыли. Проехали, пробежали, проплыли. Я так больше не могу.

Он что, обиделся?

— Кончились у меня камушки, ясно?

Точно, обиделся.

— Лучше ногами шевели бодрее, а то бесстыжая совсем вперед убежит.

Да, алую макушку уже почти не разглядеть, и если мы позволим расстоянию увеличиться еще больше, пропорционально возрастет риск выпасть из защитного поля.

А будет ли это трагедией? Ведь я наконец-то смогу по-настоящему раствориться во всем этом многоголосии. Смогу припасть к каждому из источников информации, живых, беспорядочных, фонтанирующих в пространство гигабайтами жизненно важных и совершенно никчемных сведений. Смогу…

То же самое ощущение. Точно, оно. Жадное и одновременно благоговейное. Однозначно не мое личное. Но чье тогда?

— У меня что-то не в порядке с головой.

— Самокритика — это прекрасно.

— Я не шучу. Правда не в порядке.

— Да я разве сомневаюсь?

Перед пунктом дальней связи народу толкалось и впрямь очень много. И очень недовольного, потому что внутрь никого не пускали. Без пропуска, который, похоже, существовал только в единственном экземпляре — лично для меня.

Вася тоже остался где-то снаружи, надутый, как мышь: моими молчаливыми провожатыми стали гекконы из техподдержки. Это было немного странно, идти в полной тишине и не чувствовать даже попыток заговорить, но, видимо, если простому люду мэр не мог приказать умерить пыл, то муниципальные служащие — дело совсем другое. Для них любое указание сверху равносильно закону, необходимость исполнения которого даже не обсуждается.

А поговорить было бы неплохо. Хотя бы для того, чтобы понять, как действовать. Потому что маршрут моего путешествия закончился в центре пустого зала, на стенах которого не виднелось никаких инструкций и руководств, одни только…

Скажем так, заклепки. Светло-серые, матовые, на непроглядно черном фоне. Расположенные ровными рядами. Но я успел только подумать о том, чтобы подойти поближе и ковырнуть одну из них: они начали действовать раньше.

Первой мыслью было, что это луч, совсем как в общеупотребительных повсюду световых схемах. Но он, от самой стены летевший по прямой, примерно за полметра до столкновения метнулся в сторону, обогнул меня, и только уже за моей спиной вернулся на прежнюю траекторию. Его примеру последовал и следующий, и сотни других, ринувшихся со всех сторон к центру зала, прошивая собой пространство.

То, что получилось в итоге, походило на лазерную ловушку, как в американских шпионских боевиках, только составленную вовсе не из пучков света. Из проволоки. Вернее, струн: когда я коснулся одной из них, все вокруг зазвенело. Тоненько-тоненько. А потом стихло.

Ну и? А дальше-то что?

И Вася еще обижается! Вот был бы здесь сейчас, понял бы, почему я не задаю вопросы. Потому что в большинстве случаев заранее не знаю, о чем спрашивать, а когда доходит до дела, вокруг не находится ни одного ответчика. Мог ведь сообразить, что для меня дальняя связь — тайна за семью печатями, так нет же, предпочел изображать смертельную обиду.

Тьфу.

Ладно, обойдусь как-нибудь. Это же не специализированное устройство, а предназначенное для всех желающих, значит, должно быть понятным в управлении. Допустим, конструкция, заключившая меня в ажурный кокон, — антенна. Приемник и передатчик в одном лице. И видимо, уже включенная, потому что ни до какого рубильника я сейчас добраться не могу. Остается только…

Ну да, исполнить свои комические куплеты.

Наверное, можно было придумать что-то более приличное. Пристойное. Официальное, что ли. Но как назло, при упоминании кодового названия базы мою голову терзал один-единственный вариант.

— Шалтай-Болтай сидел на стене.

Хорошо, что свидетелей нет. Потому что мой музыкальный слух… ага, оставляет желать. Чтобы я заткнулся.

— Шалтай-Болтай свалился во сне.

Будет ли результат? Не знаю. Другого выбора у меня все равно нет, хотя возвращаться…

— И вся королевская конница, вся королевская рать…

Они могут не услышать. А еще могут не ответить. Если молчали до сих пор, значит, на это есть причина. Которую мне почему-то не хочется узнавать.

— Не может Шалтая, не может Болтая…

В каком-то смысле, такой игнор был подарком судьбы. Я ведь наделал слишком много глупостей. Наверное, столько, что меня следовало бы повесить. На рее. В назидание остальным. А вместо этого мне милостиво позволили удалиться восвояси, без обязательств и долгов.

— Шалтая-Болтая, Болтая-Шалтая, Шалтая… Болтая… Болтая… Шалтая…

То, что вот так, отводя глаза, скорее всего, отпускали меня на верную смерть — ерунда. Мне предоставили выбор, где и от чего умирать: самое щедрое, что только может быть. И вместо того, чтобы кланяться и благодарить, благодарить и кланяться, я снова стучусь в чужие ворота? Представляю, как на меня посмотрят оттуда.

— Шалтая-Болтая собрать.

Впрочем, есть еще надежда. Есть шанс, что не заметят. Сделают вид. Правда, тогда ситуация осложнится, потому что мне все равно нужно либо срочно убираться с Сотбиса, либо… А что, тоже вариант. Выйти и отдаться на растерзание толпе. Правда, толпа — формация непредсказуемая, она ведь может поступить ровно наоборот, и вместо распятия потащить меня на штыках прямо к…

— Слышу вас, сэр.

Ее голос звучал так, словно адъютант находилась не невесть где, а ровно в шаге от меня. И в каком-то смысле это было правдой: струны прямо передо мной ослабили свое натяжение, задрожали, причудливо изгибаясь, и образовали узор, по которому опознать собеседника можно было без малейших проблем. Только изображение получилось хоть и объемным, но схематичным. Контурным.

А еще ее голос прозвучал ровно с той интонацией, после которой оставалось только обреченно выдохнуть и ответить:

— Привет. Как дела… дома?

Мы сидим спиной друг к другу. На контейнере, то ли забытом, то ли брошенном впопыхах местными докерами, когда пришел приказ всем убраться с причала куда подальше.

Исключительный статус — удобная штука. Вот сейчас, к примеру, в моем распоряжении весь пирс, тянущийся в черноту космоса насколько хватает глаз. Не то чтобы здесь совсем пусто, зато нет ни одной лишней живой души. Строго говоря, и Васи тут тоже быть не должно. Но это же Вася, с его увертками и уловками: сослался на какой-то там пункт псевдо-ронинского контракта, и даже мэр ничего не смог возразить.

Я бы, конечно, дождался «прибытия поезда» и в одиночку. Без проблем. Хотя так, безусловно, приятнее. А еще можно будет попрощаться. По-человечески. Вот всем остальным придется слать телеграммы и писать покаянные письма, когда…

— Боишься возвращаться?

Да как бы…

— Нет.

Чего мне бояться там, где вокруг меня все бегают на цыпочках? Ну ладно, ладно, скажем корректнее: относятся с глубоким пиететом. Лёлик, Болек и Жорик шага не ступят, пока не получат ценные указания с моей стороны. Адъютант? С ней сложнее. Она, в отличие от прочих моих подчиненных, действует по личной, всецело оригинальной схеме. Может, потому что формально лишь наполовину привязана ко мне должностными инструкциями? Главный-то начальник надо всей этой шарагой — блондин.

— А зачем тогда жаловался на голову, и вообще?

— Я не жаловался. Я и вправду…

Сейчас, на обезлюдевшем причале, все ощущается почти нормальным. По крайней мере, не возникает позывов ласточкой нырнуть в толпу. И со зрением полный порядок. Может, это было просто переутомлением, результатом стресса или чем-то вроде. Почудилось, одним словом. Померещилось. Ведь не могут же живые существа одновременно быть непроглядно-материальными и распадаться на тысячи послойных чертежей? Или все-таки…

Соблазн обернуться и взглянуть на Васю под этим углом велик. Очень. Но с ним и так ничего не просто, с самого начала. Подробностью больше, подробностью меньше — общая картинка как была загадочной, так и останется. На всю оставшуюся нашу совместную жизнь, которой суждено продолжаться… Когда там адъютант обещала прибыть? Вечерней лошадью?

— Ты должен был спятить давным-давно. А если до сих пор что-то соображаешь, то значит, все путем.

Умеет он успокаивать. Да, конечно, крыша должна была уехать. Еще там, дома. Когда из-под моих ног ушел карниз Фаниного особняка. Но в тот момент удивиться я не успевал, а потом, когда распоследний инопланетянин заговорил со мной словами, знакомыми с детства…

Наверное, в этом вся суть. Невозможно испугаться того, что является неотъемлемой частью тебя, пусть даже всего лишь лингвистической. Особенно зная: не важно, как звучит то или иное слово на родном языке твоего собеседника, ты услышишь смысл. Весь какой есть. Правда, нужно будет еще чуток покопаться в собственном опыте, чтобы правильно оценить нюансы, но это уже дело техники. Усердие, навык, привычка.

— Опять играешь в молчанку?

А разве что-то нужно говорить? Что-то типа «спасибо»? Лишнее это. Сейчас и здесь — точно лишнее.

Не было ведь никаких просьб и обещаний. Все Васины фокусы — исключительно его инициатива. За спасение из плена мы уже в расчете, учитывая верительную грамоту, торжественно врученную остроносой Свете. Зачем он потащился со мной дальше? Хотел подзаработать? Тогда сам бы повел переговоры. А про плату и прочее ни слова не было сказано. Хотя, если принять во внимание то, что он приперся-таки на причал… Да, пожалуй, сомнения остаются.