Время – московское! Зорич Александр

Глава 11

Новое назначение

Апрель, 2622 г.

Город Полковников

Планета С-801-7, система С-801

На следующее утро меня разбудил «Лебедь» Сен-Санса в исполнении симфонического оркестра Новосибирской Государственной филармонии — душка лейтенант Юхтис зарядил свой будильник отборной слезоточивой классикой.

Просыпаться под «Лебедя» совершенно не хотелось.

Напротив, необоримо тянуло спать дальше. Спать вопреки всему, спать и видеть сны — пастельные, прозрачные, как юбочки балерин. Сны, лучащиеся бриллиантовым светом несбыточной мечты, еще больше самых лучших, самых волшебных снов, и так до самой смерти…

Кстати, о смерти. «Лебедя» обожала моя покойная мать. Неудивительно, что ее растушеванное памятью лицо я и увидел перед своим мысленным взором, когда видеосвязь прогундосила: «Лейтенант Пушкин, вас вызывают!»

И лишь когда звуки виолончели угасли под низким потолком моей лилипутской комнаты и на смену им пришло буравом ввинчивающееся в мозг пиликанье вифонного вызова, я открыл глаза и, на ходу прилизываясь, подскочил к экрану.

— Лейтенант Пушкин? Как поживаете? — На меня смотрело востренькое недоброе лицо молодого офицера, обладателя щита и меча ГАБ в петлицах.

Вопрос был странным. Не только неуставным, но и совершенно не соответствующим суровым реалиям военного времени. Как может «поживать» офицер во время войны? Только хорошо. В смысле, жив — и то хорошо.

— Все в норме, — сказал я.

— Вас просит к себе генерал-майор Колесников, — сообщил офицер. — Ровно в полдень. Сегодня. Вас устраивает время?

— М-м… — Я просто-таки сомлел. В кои-то веки кто-то интересовался моим комфортом! Причем этот кто-то представляет ГАБ — организацию довольно неучтивую, которая предпочитает не «просить к себе», а «настоятельно требовать» и «предписывать».

— От вас требуется однозначный ответ, — поторопил меня востренький.

(«Вот-вот! Требуется! Это уже ближе к теме».)

— Мне-то… лично мне удобно. Но сегодня в одиннадцать ноль-ноль я должен принимать пополнение для своей эскадрильи. Боюсь, комэск Бабакулов…

— Об этом забудьте. Товарищ Бабакулов уже вошел в ваше положение.

«Когда успел?.. Ах, нуда… ГАБ!»

— А по какому вопросу меня… м-м… просят?

— Об этом вам сообщит генерал-майор лично.

— Куда именно мне следует явиться?

— Район 12-2, строение 17, комната 1801. На входе сообщите свою фамилию. Этого будет достаточно. И постарайтесь не опаздывать!

Экран погас, а я скорчил презрительную гримасу, дескать: «Поучи жену щи варить!»

Уж чему-чему, а пунктуальности я научился еще в родной Академии, где за опоздание в десять минут без уважительной причины могли преспокойно отчислить даже отличника. Как говорится, невзирая на. Да ведь и верно. Тому, кто не чувствует каждую секунду хребтом, в пилотах делать нечего.

Однако в тот день словно бы какой-то мелкий бес путался у меня под ногами, желая во что бы то ни стало посрамить меня перед ГАБ — интеллектуальным щитом Отчизны!

Я загодя узнал местонахождение района 12-2 и прикинул, сколько времени мне потребуется, чтобы добраться до него на своих двоих, А как иначе? Штатный монорельс разбомблен, полагаться на попутку неумно, а личного транспорта лейтенантам не положено!

Вышел с запасом в двадцать пять минут. Однако сюрпризы начались прямо у дверей офицерского общежития. На улице работали саперы, весь район был оцеплен, из здания никого не выпускали: в соседнем квартале на глубине пятьдесят метров, под руинами, нашли три неразорвавшихся линкорских снаряда. Дело серьезное.

Выбираться на улицу пришлось окольным путем, через подземный аварийный выход. Десять минут — коту под хвост.

Погодка тоже не подвела. Жаровня Небесного Грузина тлела сегодня зловеще-алым, потусторонним светом. Дул пронизывающий ледяной ветер такой исполинской силы, что гудели на низкой ноте стальные арматурины и дребезжали остатки кровли разрушенных складов. Я продвигался с максимальной скоростью два километра в час, сгибаясь едва ли не до земли. Пожалуй, кабы не одна добрая душа на штабном мобиле, которая подбросила меня до места, на встречу я и вовсе не попал бы…

— Гвардии лейтенант Александр Пушкин! — выплюнул я в лицо сержанту на проходной. — Мне назначено.

— Между прочим, вы опаздываете, — ехидно заметил сержант, сверившись со списком. — На двенадцать с половиной минут!

— Да знаю я, знаю, — досадливо проворчал я, растирая ладонями окоченевшие щеки.

Наплевав на условности, я трусцой побежал через чинный вестибюль Территориального Управления ГАБ по Восемьсот Первому парсеку к лифту, который должен был доставить меня на минус восемнадцатый этаж, к месту встречи.

Тоже вот, мистика интеллектуального щита Отчизны! Клоны разбомбили почти все капониры, накрыли командные пункты ПКО, перепахали хранилища люксогена (почти пустые, хвала Пантелееву!). Но ни бомба, ни ракета, ни снаряд не отыскали скромное строение 17.

Все у них там было. Исполинские бегонии в кадках. Зеркальные деревоплиты на полу. И даже колесный поломойник гостиничной модели, который погнался за мной, истребляя каждое пятнышко грязи, каждую пылинку.

Я, конечно, догадывался, что мой вызов связан с «делом Тани». Но когда среди сидящих я увидел перепуганную большеглазую ксеноархеологиню, улетучились последние сомнения.

«Значит, все-таки Глагол».

Помимо Тани, ради такого случая нарядившейся в серое платье с белым воротничком, в кабинете генерал-майора Колесникова обнаружились: осанистый каперанг с большим желтым лицом, представившийся Кролем; похожий на высушенного кузнечика генерал-полковник Долинцев; некто в штатском, отрекомендовавшийся Иваном Денисовичем; и сам хозяин кабинета, собственно Демьян Феофанович Колесников — грузный простоватый мужчина пятидесяти лет.

Нужно ли говорить, что присутствующих, кроме, конечно, Тани, я видел впервые в жизни? Слышать о них мне тоже не доводилось. Впрочем, на то они и генералы ГАБ — о таких не сочиняют анекдотов. И по каналу «Победа» не показывают.

Меня представили (к счастью, обошлось без выволочки за опоздание).

Мне поднесли кофе по-венски и шепнули: «Будьте как дома!»

Меня усадили в кресло перед длинным овальным столом. И Демьян Феофанович продолжил свой экскурс в историю секты манихеев (нашей земной, исторической), прерванный моим появлением.

Я обнял онемевшими пальцами горячую фарфоровую чашку и невольно залюбовался. Из моего кресла открывался отличный вид на широкий, ухоженный орнитариум, вмонтированный в стену.

За толстым стеклом хлопотали над цветущими кустами граната переливчатые крохи-колибри. Порхали луллиш — конкордианские птички величиной с тех же колибри, но только в отличие от колибри снежно-белые, с ярко-красными гребешками и затянутыми слепыми бельмами глазками, «птички-слепышки».

Их очень любила Исса, все собиралась завести себе таких, когда мы поженимся…

В орнитариуме светло и пестро — как в раю. И казалось, что не в мертвых недрах чужой, неприютной планеты собрались все мы, а на дивном острове Мадагаскар, у широкого окна в тропическое лето.

Не секрет, что интерьер кабинета может многое рассказать о его хозяине. Но самое веское слово о хозяине всегда говорит аквариум, орнитариум или террариум. Чем они больше — тем персона значительнее.

Но это еще не все.

Злочев когда-то целую лекцию мне на Глаголе прочел на эту тему, от нечего делать. По его наблюдениям — а кабинетов он повидал побольше моего, — аквариумы держат тихие зануды высокого полета: стратеги, штабные операторы, любители кропотливой работы. Террариумы обожают силовики, эксперты по диверсиям и ликвидациям. (Злочев мечтал именно о террариуме.) А орнитариумы, штуку дорогую и редкую, устраивают в своих подземных и надземных обиталищах те, кто работает с эксклюзивными, подчас непроверенными сведениями, с дерзкими проектами и инновациями. Те, кто пытается управлять будущим из дня сегодняшнего.

В кабинете Колесникова — орнитариум. Что же это получается, мы с Таней — «инновация»?

Полюбоваться птичками всласть я не смог. Стоило мне отдышаться и сделать первый обжигающий глоток, как Колесников повернул шишковатую голову белорусского фермера в мою сторону и сказал:

— А теперь оставим в покое манихеев и обратимся наконец ко второму вопросу, то есть к лейтенанту Пушкину.

Я весь напрягся. Вставать, не вставать? Что делать-то, когда обстановка, что называется, формально неформальная?

— Во-первых, я хотел бы воздать должное Александру Ричардовичу за проделанную работу. Благодаря вашей бдительности, Александр Ричардович, благодаря остроте вашего ума мы получили в свое распоряжение ценнейшую информацию, связанную с местоположением планеты, которую вы в своих отчетах назвали Глагол. Кстати, мы решили поддержать вашу инициативу. С некоторых пор в нашей документации эта планета проходите таким же названием. — Колесников сделал паузу, словно бы приглашая меня сказать слово. Было видно, что ткань разговора он чувствует так же хорошо, как опытный закройщик — сукно под своим лекалом.

— Благодарю вас, товарищ генерал-майор. Мне очень лестно слышать… насчет Глагола… Правда, это название придумал не я. Когда я прибыл в лагерь для военнопленных, другие офицеры уже называли планету именно так. А еще я хотел бы добавить, что к нашей удаче я имею косвенное отношение. Ключевой здесь была информация, полученная мною от Татьяны Ивановны Ланиной, а ею — от чоругов. Вот ей-то и нужно сказать спасибо.

— Ваша скромность делает вам честь, товарищ Пушкин. Но вы не беспокойтесь, доцента Ланину мы уже поблагодарили. Искренне поблагодарили. — Колесников учтиво кивнул, обернувшись к Тане.

Таня потупила глаза и, как обычно, зарделась. Я уже заметил, что вогнать ее в мак может даже услышанная мимоходом солдатская шутка, не говоря уже о похвале генерал-майора.

— Но я позвал вас сюда не только затем, чтобы петь вам осанну… Впрочем, вначале — слово капитану первого ранга Кролю, командиру Х-крейсера «Геродот». Он лично побывал в окрестностях планеты несколько дней назад.

Каперанг с желтым лицом и мраморными глазами (уже известные мне приметы бывалого волка Х-матрицы) поднялся и вытянулся по струнке — видимо, «будьте как дома», сказанное адъютантом Колесникова, он всерьез не воспринял. Обвел присутствующих стеклянным взглядом. И заговорил — коротко, дельно.

— Вверенный мне крейсер прибыл в указанный сектор пространства и обнаружил планетную систему с ожидаемой формулой. Четвертая планета имеет атмосферу. Присутствие конкордианских объектов в районе планеты стало очевидным с первых же секунд нашего пребывания. Эта планета, как вскоре выяснилось, и является искомым Глаголом. Помимо спутников связи и раннего предупреждения, на низких орбитах Глагола расположены крепость и четыре исследовательские станции типа «Рошни». Наблюдения за поверхностью планеты также подтвердили данные о геофизических, электромагнитных и гравитационных аномалиях, упомянутых в отчете лейтенанта Пушкина и других пленных офицеров. Помимо прочего, нашими приборами были зафиксированы эффекты, которые подпадают под определение «комплексных аномалий», то есть аномалий, связанных с отклонением от целого ряда физических законов.

— Что именно имеется в виду под «комплексными аномалиями»? — спросил генерал-полковник Долинцев, когда капитан сделал паузу.

Но вместо Кроля ответил Иван Денисович — высокий, наголо бритый человек в строгом сером костюме, сидевший рядом с Таней. На вид ему было лет сорок пять.

— Да это как раз понятно, — шутливо бросил он. — Когда у вас падает на пол чернильная ручка и вместо того, чтобы остаться там лежать, взлетает под потолок, перед вами обычная аномалия. А когда ручка прилипает к потолку и, извиваясь, ползет в направлении Северного магнитного полюса для того, чтобы, наткнувшись на преграду в виде светильника, расплавиться и выпасть вам на голову чернильным дождиком, — перед вами «комплексная аномалия».

Присутствующие заулыбались — затейливое объяснение Ивана Денисовича всем понравилось.

Я тоже осклабился. А заодно подумал, что, несмотря на свой непритязательный штатский вид, этот Иван Денисович скорее всего большая шишка, если он осмеливается перебивать каперанга и держать за ровню генерал-полковника Долинцева.

Тем временем Кроль продолжал:

— Научно-исследовательская группа, которая находилась на борту вверенного мне крейсера, имела две альтернативные программы исследований. Первая предполагала более длительное, обширное изучение планеты, включая высадку на Глагол в пригодном для этого месте. Вторая — программа-минимум — предусматривала сбор и экспресс-интерпретацию информации, полученной от систем наблюдения. Но, само собой, в условиях плотного радарного покрытия околопланетного пространства средствами обнаружения противника мы смогли выполнить только программу-минимум. Причем не до конца. — В голосе капитана я уловил фрустрированные нотки. — Дело в том, что к исходу первых же суток пребывания в граничном слое Х-матрицы, отвечающем стратосфере Глагола, на борту корабля сложилась нештатная обстановка.

— «Нештатная обстановка»? — переспросил Долинцев. — Вы хотите сказать, нештатная ситуация? У вас произошла какая-то авария?

— Нет. Не ситуация, а именно обстановка, — настоял на своем Кроль. — Под «нештатной обстановкой» я подразумеваю обстановку в первую очередь психологическую.

— Расскажите об этом детальнее, — попросил Иван Денисович, его глаза заинтересованно блеснули.

— Видите ли… Психика — дело темное… Психологи об этом расскажут лучше… — замялся Кроль. — В конце концов, имеются видеоматериалы, наш рейд полностью протоколирован.

— Ну хотя бы в двух словах! Мне интересна именно ваша оценка, — не отставал Иван Денисович, нажимая на слово «ваша». — В чем проявлялась нештатная психологическая обстановка?

— Гм… Повышенный уровень тревожности. В первую очередь у рядовых членов экипажа… Лунатизм… Навязчивые состояния… Один из моих офицеров признался, что слышал… как бишь… голоса! Сказать по совести, я сам едва умом не тронулся! Видел покойного племянника, царствие ему небесное, среди бела дня. Как живого. Эх, лучше я все-таки об этом не буду! — нервно отмахнулся Кроль и залпом опустошил чашечку с остывшим кофе «Эспрессо», как если бы это была стопка водки.

— То есть, насколько я понимаю, гипотезу о том, что аномальные воздействия планеты Глагол на психику могут быть причиной образования секты манихеев, можно считать подтвержденной? — прокомментировал сказанное капитаном Иван Денисович.

— Здесь я не специалист, — нахмурился Кроль. — Но я вам скажу одно: кто длительно проживает на этой планете, психически здоровым оставаться не сможет ни при каких условиях!

Сказано это было так категорично, что я почувствовал себя уязвленным. Да и за товарищей по лагерю стало немного обидно. Что же это получается, мы все — того?

— Но я лично провел на Глаголе месяц! — не вставая с места, воскликнул я. — И никаких экстремальных психоэффектов на себе не ощутил! Конечно, не скажу, что наш нравственно-просветительный, то есть, прошу прощения, концентрационный лагерь был похож на санатории Большой Ялты. Мы, конечно, и ссорились, и трения у нас были, но на диагноз наши размолвки не тянули! Нет, я не отрицаю результатов, полученных «Геродотом»! Я хочу лишь сказать, что, на мой взгляд, не следует считать Глагол этаким черным ящиком, на входе у которого — психически здоровые, полноценные люди, а на выходе — параноики, шизофреники и чокнутые контактеры.

— Выходит, вам не являлись умершие родственники? — поинтересовался Иван Денисович с лукавым прищуром.

— Нет.

— Вы совершенно в этом уверены?

И тут вдруг у меня небольшое озарение случилось. Я вдруг вспомнил… Иссу. В госпитале, на космодроме Гургсар. А ведь эффект реальности был стопроцентным. Тысячепроцентным!

Но только не с Глаголом то было связано, а с лекарствами, наркозом…

Впрочем, может, и не с наркозом вовсе? А вдруг это я задним числом решил про наркоз, чтобы как-то оправдать свою галлюцинацию? Чтобы было мне спокойнее?

Мое замешательство не укрылось от присутствующих. Таня глядела на меня широко распахнутыми глазами, Долинцев вытянул в мою сторону свою морщинистую, черепашью шею. Капитан Кроль тоже любознательно подался в мою сторону, опершись обеими руками на край стола, а Демьян Феофанович вопросительно вздернул бровь.

Все выжидающе молчали. Молчал и я.

Но Иван Денисович отступать не собирался. И наконец повторно призвал меня к ответу:

— Так являлись или нет, Александр Ричардович?

— Однажды. Только однажды.

— Ну вот, а вы говорите — Ялта! — проворчал Кроль. В разговор вновь вступил Колесников:

— К сожалению, результаты психотестирования, проведенного нашими специалистами, свидетельствуют о правоте товарища Кроля. И хотя уровень психической устойчивости у всех разный, а у некоторых, как у лейтенанта Пушкина, даже экстраординарно высокий, все же следует признать, что особый климат планеты Глагол для психики неблагоприятен… Вызывает опасения также предположение о том, что, возможно, некоторые психические девиации, причиной которых явилось пребывание на Глаголе, еще не проявлены. И находятся в латентном состоянии. По крайней мере так говорят медики…

— То есть что будет завтра с этими военнопленными — одному Богу известно, — пессимистично подытожил Долинцев. — Э-хе-хе…

— Ну хотя бы есть надежда, что превратятся они не в манихеев, а в наших родных старообрядцев да иконоборцев. А это уже легче, — саркастически усмехнулся Иван Денисович и прибавил, вероятно для Долинцева персонально: — Это, разумеется, шутка.

— Шутки шутками, но необходимо признать, и тут мы вновь возвращаемся к нашей основной теме, что, хотя секта манихеев благополучно существует не один десяток лет, на выходки, подобные недавним, она никогда не дерзала. Мы бдительно следили за тем, как заотарская тайная полиция, «Аша», работает с движением манихеев. Конечно, нам доставались лишь разрозненные обрывки информации, в частности, ранее мы полагали, что манихейством заражены отдельные интеллектуалы на Тэрте. Но как бы там ни было, мы знали главное: Конкордия всегда считала манихеев девиантами. Однако она никогда не видела в них опасного врага и уж тем более существенную военную силу! Лишь в последние два года положение начало меняться, а в последние шесть месяцев, можно сказать, оно изменилось радикально. Очевидно, изменились и сами манихеи. Вероятнее всего, они и сейчас продолжают меняться! Причем, к сожалению для нас, в худшую сторону. Стал другим и масштаб их деятельности. Из мелких пакостников, захватывающих эфир Хосрова ради того, чтобы вещать о торжестве своей веры, манихеи превращаются в армию вооруженных до зубов фанатиков. Если раньше манихеи боролись лишь с государственной религией и идеологией Конкордии, то теперь им хватило дерзости бросить вызов вооруженным силам Земли! Насколько мы знаем, Конкордия уже не раз пыталась положить конец манихейскому беснованию. Однако снова и снова демонстрировала свое бессилие… В свете всего сказанного наше правительство приняло решение помочь Конкордии решить эту перезревшую проблему.

— Что же получается, мы должны решать внутренние проблемы врага, который превратил в руины нашу столицу? — негодующе спросил я. Судя по выражению лиц капитана Кроля, Тани и Долинцева, они тоже не возражали услышать ответ на этот вопрос.

Колесников сдержанно кивнул мне — дескать, вопрос понятен. Он активировал свой планшет и сказал:

— В качестве ответа, товарищ Пушкин, я позволю себе процитировать слова Председателя Растова из личного письма, полученного мною позавчера. Начало цитаты. «Решение проблемы манихейства не следует расценивать как помощь нашему врагу, государству Конкордия. Это — помощь человечеству как биологическому виду. Мы не должны позволить человеческой расе, Великорасе, деградировать. Деградация нашего врага не доставит нам радости, но, напротив, усложнит войну и поставит под сомнение саму потенциальную возможность заключения мира, ибо с манихействующими выродками конструктивных отношений у человечества Земли быть не может. Таким образом, рейд на Глагол нужно рассматривать как лежащий в контексте общегуманистических, а не узко военных интересов человечества». Конец цитаты.

Колесников закончил, в кабинете воцарилась тишина. Я, Иван Денисович, Долинцев, каперанг Кроль и Таня напряженно осмысляли услышанное. В конце концов, это же чертовски лестно, когда обстановку тебе разъясняет не какой-нибудь Белоконь, а сам Председатель Совета Обороны. Чертовски лестно, но и чертовски ответственно.

Иван Денисович вновь первым нарушил тишину:

— Таким образом, Глагол превращается в один из самых ответственных участков фронта. Сражаясь за Восемьсот Первый парсек, мы сражались за наше сегодня. Отправляясь на Глагол, мы будем сражаться за наше завтра.

— Вы торопите события, — улыбнулся Колесников. В этот момент он больше всего походил на председателя сельхозкооператива — полное загорелое лицо, маленькие сметливые глаза, непородистый крупный нос-бульба. — Я еще ни слова не сказал товарищам о сути дела, ради которого мы позвали их сюда.

— Уверен, интуиция уже подсказала им правильный ответ. — Иван Денисович обвел меня, Таню и Кроля лучистым взглядом. В его глазах явственно прочитывалось: «Пора заканчивать говорильню и переходить непосредственно к делу».

— Если так, длительные объяснения не потребуются. Я предлагаю вам, товарищ Пушкин, и вам, товарищ Кроль, войти в число участников специальной рейдовой операции, название которой — «Очищение» — предложил сам товарищ Растов. — Считаю нужным сообщить, что операция «Очищение» будет сопряжена с массой непредсказуемых опасностей. Мы ничего не сможем гарантировать. Именно поэтому нам необходимо ваше добровольное согласие.

— Я согласен, — сказал каперанг.

— Согласен! — без всяких раздумий выпалил я.

И вновь все смолкли. Уверен — Кроль, как и я, составлял в уме список мелких неотложных дел, которые предстоит переделать в свете данного согласия (что-то вроде моего: «написать Колькиным родителям», «прочесть наконец Колькины письма», «навестить напоследок Меркулова», «купить три пары новых носков»…).

Из забытья меня вывел чистый Танин голос.

— А как же я? Я что же, получается, ни при чем? — спросила она, выпрямляясь во весь свой немалый рост.

— Если бы вы были ни при чем, дорогая Татьяна Ивановна, вы бы никогда не очутились в этом гостеприимном кабинете, — с усмешкой ответил Иван Денисович. — С нелегким сердцем я предлагаю вам присоединиться к операции «Очищение». Ведь все-таки вы женщина… Молодая, красивая женщина. А женская психика — вещь особенно уязвимая…

— Я месяц провела на «Счастливом», еще месяц — в одиночном карантине. И — ничего! Разве вам не известно, что стабильность психики коррелирует со способностью человека переносить сенсорную изоляцию?

— Мне об этом известно еше с первого курса мединститута. И все-таки если бы вы отказались, мне было бы легче… — Иван Денисович развел руками, дескать, «не взыщите».

— Я согласна, — торжественно провозгласила Таня.

Мое сердце сладко екнуло. Признаться, на такое счастье я и в самых разнузданных своих мечтаниях не рассчитывал. Война приучила меня ценить каждую минуту, проведенную рядом с человеком, который тебе симпатичен.

А здесь передо мной рисовалась не минута. И не две. А целые сотни, тысячи минут рядом с Таней.

Впрочем, значительная часть моей души была Таниным согласием опечалена. И здесь я был, как ни странно, солидарен с Иваном Денисовичем. Ведь добровольцев призывают только на самые отъявленные военные предприятия. Добровольцы востребованы там, где вероятность выжить, как правило, не превышает пяти процентов — мне ли об этом не знать? Между страхом за Танину жизнь и радостью, что рядом с Таней мне придется провести еще немало дней, был лишь один компромисс.

«Я не дам ей погибнуть. Я буду беречь ее. Любой ценой», — поклялся себе я.

— Руководителем научно-исследовательской части операции «Очищение» назначен ваш покорный слуга, — продолжал Иван Денисович. — Стало быть, я тоже отправлюсь на Глагол. В свете всего вышесказанного прошу генерал-полковника Долинцева дать нам добро. Так сказать, благословить нас. И пожелать нам удачных сборов.

— Все, что от меня зависит, я сделаю. Просите любую технику. В рамках разумного, конечно, — сказал Долинцев, и его стариковские, в паутинке морщин глаза как будто увлажнились.

— А «Ивана» с «Марией» дадите? — оживился вдруг Колесников.

— «Ивана» дал бы. Но зачем он вам?

— Да, в самом деле, зачем? — Иван Денисович обратил недоуменный взор на генерал-майора.

— Надеюсь, совершенно незачем. Просто хочу сразу представить себе рамки разумного. — Колесников широко улыбнулся.

— Ох, Демьян, смотри у меня! — Долинцев шутливо погрозил генерал-майору пальцем.

Я допил свой остывший кофе и перевел взгляд на орнитариум. Цветы гибискуса, малиново-алые, охряно-желтые, розовые, раскачивал искусственный ветерок. Колибри куда-то попрятались, зато снежно-белых «слепышей» стало как будто больше. Они выписывали беззаботные восьмерки, замирали у приветливо распахнутых им навстречу цветков, играли в свои птичьи догонялки.

— А этим и дела нет ни до каких манихеев, — проскрипел капитан первого ранга Кроль, проследив направление моего взгляда. — Им лишь бы тити-мити свои устраивать…

Я молча кивнул ему. Моя душа набухала скорбным восторгом предчувствий, словно три ангела — Войны, Любви и Смерти — только что мимоходом задели ее краешек своими огненными крыльями…

Глава 12

Путешествие в город сирхов

Апрель, 2622 г.

Чахчон

Планета Фелиция, система Львиного Зева

Шли дни. Эстерсон терпеливо объезжал норовистый «Сэнмурв» — каждый день часа по три-четыре, пока в голове не начинало дребезжать, а ноги не превращались в бесчувственные березовые чурки.

Он проводил в гидрофлуггере так много времени, что через неделю начал испытывать к приручаемой машине нежные, почти интимные чувства — точь-в-точь как казак Митроха из русского сериала про Раннюю Колонизацию к молоденькому каурому псевдогиппу, будущему украшению псевдогипповодства планеты Краснокаменская (сей сериал имелся в библиотеке «Лазурного берега» и Полина его обожала). Инженер даже стал называть флуггер «дружочком» и «братом». Причем не по-шведски, а по-русски.

— Дружочек-брат, мать твоя! Высоту бери, как следует бери! — приговаривал Эстерсон. Красными от напряжения глазами он глядел на приборную панель, а индикаторы ободряюще подмигивали ему в ответ.

В десять часов утра Эстерсон, судорожно вцепившись в руд, то есть РУД, то есть «рукоять управления движением», проносился в гулкой вышине над заливом Бабушкин Башмак. Он мысленно салютовал обитателям «Лазурного берега» из-под облаков. Он осваивал основные фигуры. Нет, не высшего пилотажа. И даже не среднего. А самого что ни на есть любительского.

Округлившаяся, чистая Беатриче, самозабвенно пасущаяся на берегу, провожала конструктора ехидным взглядом. Более же никому не было до летных успехов Эстерсона никакого дела.

Качхид был поглощен исключительно духовным развитием.

Он вдумчиво вслушивался в сборник «Мелодии и ритмы XXIV века» (Эстерсон все же смог починить музыкальный центр), а по вечерам слагал поэму «Гостеприимство бездомных». Речь в поэме шла о двух влюбленных бесцветиках, мужчине и женщине, покинувших свой далекий дом Земля и обосновавшихся на чужой планете Фелиция. Бесцветики приютили в своем бедном жилище сирха, коренного жителя Фелиции, и «наполнили его душу добром». Сам собой заострялся поэтический парадокс: чужаки приютили аборигена, хотя по логике должно быть наоборот. К эпилогу вызревал и философский вывод: все мы в этом мире гости, дом — понятие условное, главное — любовь к ближнему.

Возвращаться к своим сирх, похоже, не собирался. «Сейчас там скучно. У них Сезон Детей. Сейчас у Качхида нет детей. Дети — это слишком громко, громче самой громкой музыки бесцветиков! Потому что музыка бесцветиков заходит в голову извне, а дети делают громко сразу внутри головы!» — разглагольствовал сирх.

Из расспросов Эстерсона вскоре выяснилось, что воспитанием детей у сирхов занимаются особи мужеского пола — сирхи-самочки считают свою миссию оконченной сразу после разрешения от бремени. Вот такой радикальный феминизм! Впрочем, учитывая, что длительность беременности у самок сирхов равна четырем земным годам, а половозрелым сирх считается по достижении шести с половиной лет, выходило, что тяготы репродуктивной функции распределяются у сирхов почти поровну.

Полина же музыки не слушала, поэм не слагала. Даже клонские газеты перестала читать. Да что газеты — она даже в сад, считай, не выходила.

Полина Пушкина с головой погрузилась в заботу о себе. Зачастила в мини-сауну, озверело вертела педали тренажера, часами раскрашивала ногти — на мизинце роспись «под Хохлому», на большом пальце — ацтекский узор. Добившись идеального маникюра, Полина смешивала маски, устраивала питательные ванночки для ног, укрепляла волосы при помощи специальных втираний и инъекций, укладывала свои кудри в сложные прически (каждый вечер прическа была новой!). По вечерам же в разговорах с Эстерсоном Полина сыпала градом непонятных слов— «пиллинг», «скраб», «кутикула», «лимфо-дренаж»… Вскоре в Полининой комнате зашелестела клеящая машинка «Зингер» — это Полина мастерила себе новые расклешенные брюки!

В какой-то момент это незамеченное ранее за Полиной рвение даже начало инженера тревожить.

— Если бы мы были на Земле… Ну, или не обязательно на Земле… В общем, если бы мы жили среди людей, я бы, наверное, уже задал тебе Главный Мужской Вопрос, — заметил однажды Эстерсон.

— Главный? Мужской? Гм… И что это за вопрос? — поинтересовалась Полина, с вызовом глядя на инженера. На лице Полины поблескивала иссиня-черная маска из лечебной грязи «Чакрак» — баночку с этой маской Полина обнаружила среди вещей погибшей Виктории, жены старого ловеласа Валаамского («Там, оказывается, столько классной косметики среди вещей пропадает! Просто жалко!»). В этой маске Полина походила на негритянку, зачем-то выбелившую себе круги вокруг глаз.

— «Полина, скажи мне откровенно, у тебя кто-то появился?» — спросил бы я. Мне бы страшно хотелось знать, ради кого ты так стараешься!

Полина звонко расхохоталась и маска, которая взялась уже подсыхать, пошла трещинами вдоль мимических складок — на лбу, в уголках рта.

— Какие же мужчины все-таки идиоты! — воскликнула она.

— Возможно, я и впрямь идиот, — Эстерсон ласково улыбнулся, — но… раньше ты уделяла своей внешности гораздо меньше времени. Я не понимаю, в чем причина перемен! Если хочешь, во мне говорит чисто исследовательский интерес.

— Все просто, Роло, — отвечала Полина посерьезнев. — Я вдруг очень остро почувствовала, что скоро у меня не будет ни джакузи, ни грязи «Чакрак», ни, возможно, пилки для ногтей. Совсем скоро ты освоишь этот водоплавающий флуггер, мы выйдем на орбиту, состыкуемся с этой клонской баржей или как ее там… И, если все будет хорошо, убежим отсюда! Где мы окажемся — ни мне, ни тебе пока неведомо. Но куда бы мы ни попали, у меня есть такое предчувствие, что там… на новом месте… мне уже не дадут красить волосы во все цвета радуги, мне не на чем будет клеить себе новые брюки и кофточки… Потому что там… наверняка… идет война!

— Меня всегда удивляла твоя чисто русская склонность все драматизировать, — поморщился Эстерсон. — В конце концов, мы с тобой не военнообязанные. Мы ничего никому не должны. Или ты думаешь, что стоит нам оказаться у своих, как меня сразу посадят в кабину истребителя, а тебя заставят дрессировать сусликов-убийц для отрядов специального назначения? — Инженер очень старался, чтобы его слова прозвучали ядовито.

— Не думаю. Но я чувствую, что там, куда мы попадем, сауны у меня не будет.

— Если тебя так гнетет эта перспектива, я могу предложить отличный вариант.

— ?

— Я буду учиться пилотировать гидрофлуггер еще… э-э… три месяца. За это время война кончится и не нужно будет никуда отсюда улетать!

— Ну уж нет! — взвилась Полина и тут же стальным голосом продолжила: — Этот вариант меня категорически не устраивает. Сколько тебе нужно времени, чтобы окончить обучение?

— Еще дня три, товарищ начальник! — смиренно отрапортовал Эстерсон, подыгрывая подруге.

— Не обманываешь?

— Никак нет, товарищ начальник! Зачем? Если желаете, можем завтра устроить летные испытания! Если вы, конечно, не боитесь, товарищ начальник.

— Я не боюсь! — запальчиво воскликнула Полина. — То есть… Я боюсь. Но все равно полечу!

— И куда?