Гностики и фарисеи Замлелова Светлана

Мать с доктором совместными усилиями запихивают пьяного в приёмную. Он мычит и отмахивается от них, как от надоевшей мошкары. А обе женщины, увлёкшись, ругают его, на чём свет стоит, выбирая при этом самые отвратительные, самые богомерзкие выражения.

- Считайте его коммунистом! – острит прыщавый вьюнош с пальцем. И снова смеётся в одиночестве…

Наконец подходит очередь Наденьки. Доктор долго осматривает руку. Щупает, нажимает, дёргает. И отправляет «на рентген».

Рентгенолог молода и жеманна, говорит с ленцой, не глядя на собеседника. Она устала и оттого сердита на весь белый свет. Люди и темнота раздражают её.

Она подводит Наденьку к огромному аппарату, сконструированному, судя по размерам и стонам, которые он издаёт при малейшем к нему прикосновении, еще Поповым.

- Сюда руку…

Поверхность, на которой больные призваны расплющивать повреждённые конечности, подставляя их икс-лучам, располагается на уровне колен взрослого человека. Поэтому, укладывая руку под рентгеновскую трубку, Наденьке приходится сгибаться в три погибели.

- Может, мне присесть?..

- Не старуха, не развалишься…

Наденька вздыхает и покорно скрючивается.

Предположительный вектор рентгеновских лучей намечен верёвочкой, сученной из подручных средств – из бинта. Каким-то образом верхний конец верёвочки крепится к рентгеновской трубке. На нижнем конце завязан узел величиной с орех, который, благодаря своей тяжести, не позволяет верёвочке раскачиваться, и таким образом служит системой наведения…

- В коридоре подожди… Будет готово – тебя позовут…

Наденька снова присоединяется к наблюдающей за тараканами очереди.

Шум, внезапно возникший и нарастающий, привлекает всеобщее внимание. Все головы поворачиваются в одну сторону, все взгляды устремляются в одном направлении. Входная дверь с треском разверзается, и на пороге отделения появляется необычная пара. На первый взгляд может показаться, что двое друзей, принявших лишнего, совершают прогулку. Но едва ли эти двое могут быть друзьями. Один из них одет в серую форму. На рукаве у него яркие нашивки, выдающие его принадлежность к некой организации. Человек, которого он заволакивает за собой, физиономию имеет распухшую, одежду оборванную, дух смердящий. Оба они пьяны. Внезапно человек в серой форме, схватив своего приятеля за шиворот, бьёт его, приятельской личиной об стену. Затем разжимает руку, и приятель в одно мгновение оседает и расплывается по полу. Возле него немедленно образуется кровавое озеро.

Доктор, очевидно заслышав шум, выходит из своего кабинета и, остолбенев, наблюдает за сценой избиения. Придя в себя, она обращается к человеку в серой форме:

- Э, козёл! Ты что делаешь?

Серая форма, направившийся было к выходу, возвращается и докладывает:

- Это я доставил… Вы того… заберите… помощь нужна…

У доктора от такой наглости глаза округляются до невероятных размеров.

- Да ты что, охренел? Я что, не видела, как ты его, семь-восемь, об стену того…

- Вы это… госпитализируйте…

- Я тя щас госпитализирую, семь-восемь… Козёл вонючий… Я щас милицию сюда вызову… Они тя жива госпитализируют…

Серая форма, оскорблённый таким неучтивым обращением, пробует возмущаться:

- Ты чо, дура, орёшь, восемь-девять… Я теэ щас поору… Я теэ щас так, восемь-девять, того, ты у меня рядом с этим ляжешь…

- Что ты сказа-а-ал?!.

Разговор принимает забавный оборот. Очередь, потупив глаза, делает вид, что не слышит этой милой беседы. В воздухе на парах хлора и спирта повисает неловкость. Ни в чём не виноватые больные чего-то стыдятся и избегают смотреть друг на друга.

- Что слышала… Чмо больничное, орать ещё будет, восемь-девять…

Лицо доктора багровеет и принимает зверское выражение. Она широким, тяжёлым шагом направляется к серой форме. Однако последний предпочитает ретироваться. Дверь за ним хлопает, и доктору ничего не остаётся, как вернуться к больным.

- Каз-з-зёл! – напоследок бросает она и жахает кабинетной дверью.

Очередь облегчённо вздыхает и оживляется. Возникшее напряжение постепенно спадает…

- У тебя, мать, переломы в трёх местах... - говорит доктор, рассматривая на свет снимки Наденькиной руки.

- Как?!

- Да так… Больно?

- Нет…

- Здесь?

- Нет…

- Что ты мне голову морочишь?..

- Я не морочу…

- Тогда здесь и здесь должно быть больно…

Доктор остервенело впивается в Наденькину руку.

- Да не больно мне…

Доктор какое-то время смотрит на Наденьку, о чём-то думает, затем встаёт и направляется к выходу.

- А ну, пошли, - бросает она Наденьке…

Для повторного снимка рентгенолог усаживает Наденьку на лоснящийся стул. Наденька, уже знакомая с системой, укладывает руку на предположительное место падения рентгеновских лучей. Но, недовольная вторжением доктора, рентгенолог выворачивает повреждённое запястье, как мокрую тряпку.

- Так положи… Не крутись… Они крутятся, а ты переснимай… Вот так держи руку…

- Так больно…

- Чему тут болеть-то?.. Гос-споди!.. Был бы открытый перелом, а то чуть припухло – бегут… Рентген им делай… Всё. Можешь идти… "Больно!.."

Спустя четверть часа, Наденька выходит на улицу. Перелом не подтвердился. Всё позади. Наденьке легко и хорошо. Тихо падает снежок, мягко ложится и блестит в свете фонарей. Лёгкий морозец румянит щёки. В природе умиротворение и благодать. Уже поздно. Вокруг ни души. Тишина…

Забыв про голод и боль, Наденька улыбается…

Разочарование

Во время оно Нелли Поликарповна Андрофагина, дама статная и необычайно яркая, занимала пост Второго Секретаря районного комитета, что давало ей целый ряд преимуществ перед обыкновенными гражданами.

Во-первых, в её распоряжении был просторный, прекрасно обставленный рабочий кабинет окнами в парк, где росли старые, источавшие в летнюю пору густой, ни с чем не сравнимый кисловатый запах, дубы. Послушный ветру, запах иногда долетал до начальственного носика, навевал романтические настроения и отвлекал тем самым от работы. А осенью, одевавшие золотом землю дубовые листья, пели для Нелли Поликарповны свою тихую прощальную песнь. Тогда Нелли Поликарповна грустила, подходила к окну и, казалось, вспоминала о чём-то очень далёком, но чрезвычайно любезном её сердцу.

Во-вторых, по городу Нелли Поликарповна перемещалась не иначе, как посредством служебного автомобиля "Волга". Самой последней модели, с обтянутыми светлой кожей сиденьями, с бархатными занавесочками на задних оконцах, но главное - с телефоном! И не покидая пределов "Волги", Нелли Поликарповна могла связаться с любой точкой нашей беспредельной Родины! Водитель "Волги" Стасик, молодой человек, обязанный работой своей наружности, - нет, нет! Не подумайте ничего дурного! Не только Нелли Поликарповну, но и Первого Секретаря, и всех "замов" возили исключительно красавцы! - Стасик подгонял "Волгу" к подъезду, а Нелли Поликарповна, эффектно появившись в дверях райкома, шествовала засим к машине с таким видом, что, казалось, говорила: "Хочу быть Владычицей Морскою!" Завидев её, прохожие останавливались и, должно быть, шептали: "Матушка-барыня! Благодетельница!". И только, что не ломали шапок.

В-третьих, Нелли Поликарповна ненавидела очереди и потому отовариваться предпочитала в райкомовской столовке, где продукты были наисвежайшие, и отпускали их, как выразился классик, "по самой сходной, отнюдь не обременительной цене".

Но главное! Главное, и это в-четвёртых, заключалось в том, что, благодаря своему положению, Нелли Поликарповна имела обширнейшие связи. Она была знакома с директорами магазинов, дружила с главными врачами, была накоротке с артистами и художниками, с профессорами и генералами! Одним словом, у Нелли Поликарповны было именно то количество друзей, которое, как известно, ценится гораздо более, чем такое же количество денег. А потому стоит ли и говорить о прекрасной квартире, о даче в тихом месте, о прочих вожделенных вещах. У Нелли Поликарповны было всё.

Единственное, пожалуй, чего у Нелли Поликарповны не было, так это своих собственных детей. Но и здесь "наша Нелли", как называли её за глаза сослуживцы, не осталась обделённой.

В ту пору, о которой идёт речь, единственной дочери старшего брата Нелли Поликарповны было лет двенадцать. Или что-то около того. Востроглазую девочку с толстой косой и ямочками на вечнорумяных щеках звали Машей. Это была самая обычная девочка-подросток. Немножко легкомысленная, немножко угловатая, но в целом - милое и доброе создание. Она не знала ни в чём нужды, - при такой-то тётке! - была весела и беспечна. Одно только и омрачало её юность. Чуть распускалась листва, и появлялись первые цветы, как опухал у Маши нос, краснели глаза - начиналась аллергия. Заболевание, надо сказать, пренеприятнейшее, не признающее лекарств и вечно морочащее головы эскулапам.

Куда только не возили Машу, каким врачам только её не показывали - ничто не давало результатов. Врачи, точно сговорившись, в бессилии своём не признавались, а и вылечить зловредную болезнь никто из них не мог.

Так было до тех пор, пока Нелли Поликарповна однажды не воскликнула:

- Надо показать её настоящим специалистам!

И добавила:

- Я договорюсь...

И Нелли Поликарповна принялась перебирать в уме всех своих знакомых, так или иначе связанных с медициной. Перебрав почти всех, она внезапно вспомнила, что какое-то время тому назад присутствовала на банкете по случаю присвоения звания академика хорошо знакомому ей по работе в районе, врачу.

Всем хорош был новоиспечённый академик: и умён, и обходителен, и дело своё знал. Одно только и смущало Нелли Поликарповну. Академик этот служил главным врачом в... лепрозории.

Нет, нет! здесь нет никакой ошибки! Именно в лепрозории. Иными словами, в заведении, где лечат от лепры.

Надо сказать, что лепра - плохая болезнь. Такая, что и татарину злому не пожелаешь. Начинается она незаметно - с лёгкого недомогания. Засим проступает на коже белыми пятнами, которые вскоре обращаются в язвы. И тут уж только держись! Слабеет зрение, пропадает голос, рассасываются кости - человек превращается в трухлявый пень, рассыхаясь и рассыпаясь заживо. Заболевших, слава Творцу, немного, но, помилуйте, нельзя же допустить, чтобы эти несколько прокажённых разгуливали по улицам, обедали в ресторанах и вообще вели активнейший образ жизни! В средние века прокажённых, наводивших ужас на население, попросту изгоняли из городов, запрещая им всяческие сношения с людьми здоровыми, и обязывая каждого носить на шее колокольчик, звяканье коего предупреждало окружающих о близости больного. Но в наш просвещённый век существуют лепрозории, где заболевших не только лечат, но и привлекают к посильному труду, что, как известно, всегда благотворно влияет на процесс выздоровления. Говорят, будто научились лечить лепру. Чёрт его знает, может, и научились! Но ведь что должен чувствовать заболевший при одной только мысли: "А ну как, не научились..."

"А ну как, не научились..." - кусала губы Нелли Поликарповна, разглядывая портрет вождя мирового пролетариата, висевший, вопреки обыкновению, не над столом, а в простенке над дверью.

"А ну как, не научились... Хотя... Чего я?.. В Советской стране достигнуты значительные успехи в борьбе с инфекционными заболеваниями. С холерой, с тифом, с этой... как её!.. С чумой! Ну, и с лепрой, наверное... Советское правительство осуществляет ряд мероприятий по оздоровлению трудящихся и улучшению медицинского обслуживания населения. В результате чего в целом по стране снижена заболеваемость инфекционными болезнями и смертность от них..." - так думала Нелли Поликарповна, скользя взглядом по рыжей бородке и галстуку в горошек.

К успехам в борьбе с заболеваниями примешивалось чувство благоговения перед словом "академик". Слово это манило, внушало доверие и обещало моментальное исцеление от всевозможных недугов. К тому же других знакомых академиков от медицины у Нелли Поликарповны не было...

И потому, усадив назавтра Машу на заднее сиденье автомашины "Волга", Нелли Поликарповна полным решимости голосом скомандовала Стасику:

- В лепрозорий!

Стасик мотнул головой, машина захрипела, зафыркала и, спотыкаясь, понеслась по пыльной дороге...

Уж кому-кому, а Маше идея посетить лепрозорий приглянулась необычайно. Зная о проказе из Стивенсона и Лондона, Маша воображала себе мешки с прорезями для глаз и колокольчики, звуки которых отдаются в душе страшной, нечеловеческой тоской. А дальше!.. Дальше воображение подсказывало ей самые невероятные, самые причудливые сюжеты. То представлялось, что прокажённые зачем-то выкрали и утащили её в лес. Чем заканчивалась эта история, Маша не могла додумать и потому переключалась на новую. И тогда виделось ей, как она, Маша, ученица шестого класса "В" самой обыкновенной средней школы вдруг неожиданно для всех изобрела лекарство от проказы. Вот так взяла и изобрела. Как именно, и что это за лекарство, Маша не знала, но только видела она себя в костюме сестры милосердия, проходящей по рядам и исцеляющей страшную болезнь. Халатик на Маше беленький, шапочка беленькая, из-под шапочки волосы струятся распущенные. А на ногах - туфельки на "шпильках"! Прокажённые лежат штабелями прямо на улице, а Маша к каждому подходит и лечит, лечит... А слава уж катится впереди красавицы-докторицы, и поступают ей приглашения из лепрозориев всего мира... Одноклассницы завидуют, одноклассники все до одного влюбляются в Машу, а учителя рвут на себе волосы и недоумевают, как это они раньше не распознали гениальную девочку. "Прозевали!" - думала Маша и даже злорадно улыбалась.

А машина тем временем выехала из города и вприпрыжку бежала по лесной дороге. Вскоре, однако, она остановилась и, дождавшись, пока кто-то невидимый отворит железные ворота, въехала на огороженную со всех сторон территорию.

Выскочившую из машины Машу постигло разочарование. Кроме нескольких двухэтажных корпусов, серого бетонного забора, да самого леса, вокруг ничего не было. Вместо прокажённых, приезжих встретили огромные чёрные ели, закрывавшие собою солнце. Вместо колокольчиков звенели лесные птицы. Ели то и дело тяжело вздыхали и покачивали пушистыми лапами.

Вслед за Нелли Поликарповной Маша прошла в один из корпусов и вскоре оказалась в самом обычном врачебном кабинете. Письменный стол, шкафчик со стеклянными дверцами, клеёнчатая кушетка и ширма. Необычна была лишь просунутая в открытую форточку мохнатая лапа ели, росшей прямо под окнами кабинета.

Когда Маша и Нелли Поликарповна вошли, навстречу им из-за стола поднялся не старый ещё, коренастый, с хорошим цветом лица человек. И если бы не огромные очки с сильными диоптриями, из-за которых глаза его казались не больше горчичных зёрен, про него можно было бы сказать "пышущий здоровьем". Это и был академик-лепролог.

- Нелли Полика-арповна! - развёл он руками при виде вошедших.

- Здравствуйте, Николай Валерьевич, здравствуйте...

- И вам здравствовать, почтеннейшая...

И Николай Валерьевич, в одну секунду очутившись возле Нелли Поликарповны, припал к её руке. Наконец он оторвался и обратил внимание на Машу.

- А это что за прелестнейшее создание? - спросил он, взвешивая в руке Машину косу.

- Вот, Николай Валерьевич. Прошу, так сказать любить... Племянница моя. Мария.

- Кто мо-ожет сравни-иться с Мари-ией ма-еэй!.. - пропел зычно Николай Валерьевич и, довольный, очевидно, тем, как удачно ему удалось подменить Матильду на Марию, засмеялся.

- Прошу вас, милейшие дамы... Прошу вас, - приобняв одной рукой Нелли Поликарповну, другой - Машу, академик подвёл их к двум, судя по всему специально приготовленным креслам. Усадив гостей, он поспешил занять своё место. И когда наконец все расселись, разговор возобновился.

- Я, Николай Валерьевич, изложила вам свою просьбу по телефону. Так уж вы не откажите. Дайте, так сказать, совет. Вы ведь у нас - светило!.. А то замучился ребёнок, совсем замучился...

При слове "ребёнок" Маша заёрзала в своём кресле и метнула на тётку недовольный взгляд.

Николай Валерьевич, слушавший Нелли Поликарповну с нежной улыбкой, прижал правую руку к груди.

- С удовольствием, уважаемейшая, с удовольствием. Чем могу - помогу. Я ведь с аллергиками постоянно дело имею. У наших у многих аллергия. Целый ряд инфекционных заболеваний, прелестнейшая Нелли Поликарповна, сопровождается аллергией. В том числе и лепра... Это - так называемая, инфекционная аллергия... Но у вас, как я понимаю, иной случай...

Отчего-то, когда академик заговорил о лепре, Нелли Поликарповне стало не по себе. Что-то такое вдруг зашевелилось внутри. Что-то липкое оторвалось от сердца и поползло вниз. И тотчас разлилось в животе противным холодком.

Чтобы отогнать от себя неприятную мысль, Нелли Поликарповна одёрнула пиджак и разгладила на коленях юбку. Но это не помогло. Нелли Поликарповной прочно овладело тяжёлое, гнетущее душу чувство. Чувство это стало расти, и вскоре достигло таких пределов, что Нелли Поликарповне пришлось сознаться самой себе, что же вдруг её испугало: "А ведь он здесь, наверное, прокажённых осматривает... - подумала она, обводя взглядом кабинет академика. - А иначе, зачем ему здесь кушетка, ширма... И склянки эти в шкафу... У-у-у…" Тут холодок побежал у Нелли Поликарповны от затылка вниз по спине, и она невольно подёрнула плечами. Ей вдруг неприятен стал сам академик. И громадные очки его с толстыми стёклами, и эта дурацкая привычка вворачивать на каждом шагу превосходную степень, и какой-то девчачий румянец во всю щёку, и кабинет его, и ёлка в окне...

И Нелли Поликарповна вспомнила, как во время поездки по Индии видела она прокажённых. Как несчастные с отвалившимися фалангами пальцев, с обезображенными, распаханными лицами расположились у берегов священной реки, нагоняя на проезжающих страх и внушая отвращение к себе, к недугу и даже к самоё реке, в водах которой они то и дело принимались беззаботно плескаться. Конечно, беззаботность эта была кажущейся, но одно то, что исковерканные, изуродованные болезнью люди купались в реке, а не лежали на смертном одре, наводила на мысль о том, что сами больные не понимали всего ужаса своего положения; и заставляло относиться к ним с настороженностью. Тут среди купающихся увидела Нелли Поликарповна Машу… Холодный пот проступил на челе Второго Секретаря. Краска сошла с ланит…

"Боже мой, что же это я делаю?! Ещё и Машку сюда притащила... Бес меня, что ли попутал... дуру старую... Да пусть бы она лучше ещё сто лет чихала... Подумаешь тоже, аллергия! Мало ли аллергиков... Ничего, живут, чихаючи..."

И так вдруг страшно стало Нелли Поликарповне, что захотелось ей немедленно, вот сию же секунду схватить Машу за руку и бежать, сломя голову. С трудом удержалась она, чтобы не сорваться с места.

- Носовые ходы опухают, глаза слезятся и краснеют... Преимущественно на пыльцу растений... Ага!.. Это - пол-ли-ноз! Сенная, так сказать, лихорадка... Ну-с, дитя моё, вот вам пилюли, - и академик достал из своего стола две маленькие коробочки, - вот капельки. Как принимать, я распишу... Дрожайшая Нелли Поликарповна, мне всё ясно…

Академик улыбнулся своей нежной улыбкой и принялся строчить что-то на клочке бумаги. Пока он писал, Нелли Поликарповна украдкой посмотрела на Машу. Развалившись в кресле, Маша теребила кончик своей косы, то распушая, то накручивая его на палец. Безразличие и лень, которые источала вся её фигура и поза, несколько успокоили Нелли Поликарповну. Но когда Николай Валерьевич подал ей листок, исписанный похожим на арабскую вязь почерком, Нелли Поликарповну снова передёрнуло. "Врачей как будто специально учат писать неразборчиво. Они, наверное, думают, чем непонятнее написано, тем ценней их рецепт…"

- Вот, очаровательнейшая Нелли Поликарповна, я даю вам лекарства и подробную к ним инструкцию... А вообще-то, главное в этом деле - выявить аллергены, а после свести к минимуму их влияние. И не стоит так волноваться…По большому счёту, всё это... пустяки... Аллергия, я имею в виду.

- Смотря с чем сравнивать, Николай Валерьевич... Смотря с чем сравнивать... - Нелли Поликарповна убрала рецепт в ридикюль и поспешила обратиться за помощью к часам. - Что ж, благодарю вас, любезнейший Николай Валерьевич... Вы очень добры... Если что - обращайтесь. Я - человек благодарный... А сейчас извините - пора!.. Дела!

И Нелли Поликарповна поднялась со своего кресла. Вслед за ней поднялся и академик.

- Ка-ак? Чудеснейшая Нелли Поликарповна! Может, пообедаете со мной? У меня здесь... неплохо готовят...

"Он ненормальный, что ли? Чего предлагает... И кто это у него здесь готовит?" - мелькнуло у Нелли Поликарповны. Но виду она не подала.

- С удовольствием, Николай Валерьевич, с превеликим удовольствием, но только в другой раз. Надо ехать - дела!.. Мария, пойдём. Всего доброго, Николай Валерьевич. Не провожайте...

- Ну, что ж... Спасибо, что заглянули ко мне, приятнейшая Нелли Поликарповна. Только вот что... я подумал… Вы, - и академик кивнул на Машу, - в институт-то собираетесь поступать?

- Ну, неужели, Николай Валерьевич! Что за вопрос!.. А в чём собственно дело? - Нелли Поликарповна задержалась в дверях.

- Если вы в медицинский надумаете, то... пожалуйста, не стесняйтесь... Я устрою.

- Благодарю вас, Николай Валерьевич. Обязательно воспользуемся. До свидания...

Налетел ветерок, еловая лапа в окне качнулась, прощально махнула и опять замерла.

- В райком? - спросил, заводя машину и зевая, красавец Стасик.

- Какой райком?! Домой, к маме домой! Быстро, Стасик!

И через полчаса "Волга" уже подъезжала к жёлтому пятиэтажному дому, где жили родители Нелли Поликарповны.

Ворвавшись в квартиру к старикам, Нелли Поликарповна первым делом потребовала спирту.

- Спирту? - удивилась мама Нелли Поликарповны, благообразная, чистенькая старушка в цветастом переднике, - Откуда же у нас, Неллюшка, спирт... Водки, наверное, есть бутылочка...

- Давай водку, мама! Только скорей!.. И ванну! Ванну горячую... Сначала Машке, потом мне...

Спустя некоторое время, Маша и Нелли Поликарповна, обе распаренные, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, пахнущие с головы до ног водкой, сидели на кухне и с удовольствием хлебали щи. Вдруг, точно вспомнив о чём-то, Маша отложила ложку.

- А таблетки такие, - произнесла она, втягивая носом, мне уже выписывали. От них только спать хочется...

Случай в Петровске

Однажды, в стародавние времена, начальник планового отдела какого-то строительно-монтажного управления Юрий Саввич Кошаткин за какие-то свои заслуги был провозглашён Ударником какой-то Пятилетки и премирован путёвкой. Путёвка была рассчитана на четверых и гарантировала всем четверым бесплатный двадцатиоднодневный отдых на пароходе под названием "Дмитрий Пожарский", который должен был выйти из Костромы, добраться до Ленинграда, вернуться в Кострому, после взять курс на Астрахань, а затем доставить пассажиров туда, где принял их на борт, то есть опять же в Кострому. Семья Юрия Саввича состояла из трёх человек: его самого, жены Лоры и двенадцатилетней дочки Леночки. Поэтому решено было подыскать на стороне четвёртого участника замысловатого круиза. Составили огромный список из знакомых и родных, кто, предположительно, смог бы забросить свои дела почти на месяц и отправиться в плавание. Личности, претендовавшие на четвёртую койку, были изучены тщательнейшим образом. И наконец семейный совет утвердил кандидатуру. Счастье выпало на долю Тони - родной сестры Лоры. Тоня работала в школе, поэтому всё лето была свободной. Кроме того, она не имела своей семьи, в связи с чем сохраняла некоторые холостяцкие черты: безалаберность, легкомыслие и непоседливость. Она обожала шумные компании, азартные игры и всякого рода авантюры. Словом, как нельзя лучше подходила в компаньоны. По телефону Тоня подтвердила, что готова хоть завтра плыть куда угодно.

Начались сборы. С укладкой вещей покончили довольно быстро - это было нетрудно. Гораздо сложнее оказалось переправиться в Кострому - порт приписки "Пожарского". В те далёкие времена перемещение по стране на общественном транспорте представляло собой нелёгкое дело, даже для ударников пятилеток. Чтобы отдать кровно нажитое и сэкономленное за год, а в обмен получить обрезок бумаги, дававший право взойти на борт самолёта или попасть в заплёванное купе поезда, который иногда отчего-то назывался "фирменным", граждане приходили к шести утра в кассы, записывались в бесконечные и многие числом очереди и стояли, стояли, стояли, пока наконец не получали заветный билетик.

Наши путешественники решили добраться до Костромы автобусом. Из Москвы и по сей день ходят "Икарусы" во многие города нашей необъятной. Такой автобус, не спеша, довезёт вас до места, а в пути сделает несколько остановок. Но главное, что люди, собаки, дома и коровы, лошади, птицы, столбы и заборы, камни и лужи, леса и поля, яблони, груши, дубы, тополя, церкви и рынки, леса и озёра... - ну, одним словом, всё, что только можно увидеть в окне, всё это не проносится со скоростью света перед носом, как в поезде. Нет, из автобуса не просто видны фигуры и силуэты. Из автобуса видна жизнь.

Вот бабка продаёт яблоки, а неподалёку от неё другая разложила огурцы и лук. А вот пьяный держится за дерево, а жена хлещет его какой-то тряпкой. Вот развалины церкви, на крыше у неё растут деревья, а ветер эти деревья раскачивает. Мальчишки дерутся на палках, а дворовый пёс рыжей масти с хризантемовидным хвостом пытается цапнуть одного из них за ногу. Вдоль дороги ходят куры и клюют камни. А во-о-он озеро, справа лес, слева луг. На том лугу застыли пёстрые коровы.

Картины сменяют одна другую. Потом вы въезжаете в город, где по расписанию автобус непременно должен сделать остановку. Водитель курит или идёт в местную столовку обедать. А вы, тем временем, на целых пятнадцать минут предоставлены сами себе. Потом водитель возвращается и, как цыплят, пересчитывает пассажиров. Все на месте. Можно ехать дальше.

Так вы едете из города в город, приближаясь к заветной цели. Так и добрейший Юрий Саввич благополучно выехал из Москвы в своей девичьей компании и благополучно добрался до Петровска, что на подъезде к Ростову Великому.

Давным-давно существовало некое село Петровское, впервые всплывшее в русских летописях в 1207 году. Тогда село принадлежало Ростовскому Петровскому монастырю. И ничем не отличалось от тысячи таких же сёл. Так бы и оставалось оно безвестным поселением, если бы в 1763 году не проехала через него по пути в Ярославль Екатерина II. Сложно точно сказать, чем именно, но только приглянулось село императрице. И вскоре Петровское стало Петровском - уездным городом. А в 1780 году на главной площади новоиспечённого города возвели собор в честь Апостолов Петра и Павла. И по сей день все улицы Петровска ориентированы на храм, который виден ещё на подъезде к городу.

Вот в этом-то Петровске, на той самой площади автобус с ударником пятилетки и его семьей на борту сделал очередную остановку. Водитель "Икаруса", пожилой человек весьма угрюмого и неприятного вида, посоветовал пассажирам не разбредаться. Затем, объяснив, где туалет, а где столовая, скрылся из виду. Уже удаляясь, он обернулся и на ходу пролаял: "Автобус стоит пятнадцать минут!"

В тот же миг пассажиры разделились на две партии. Каждая выбрала наиболее понравившийся маршрут из предложенных водителем. И вскоре главная площадь города Петровска опустела. Юрий Саввич тоже примкнул к одной из партий. Куда отправились его дамы, он мог только догадываться.

Вернувшись, спустя некоторое время на площадь, Юрий Саввич обнаружил, что его дочь в одиночестве сидит на покосившейся скамейке под каким-то корявым деревом. Среди пассажиров, с удовлетворённым видом прогуливавшихся вокруг автобуса, ни жены, ни её сестры он не заметил. Не было их и в автобусе.

- А где же мама с Тоней? - спросил Юрий Саввич у Леночки.

Девочка пожала плечами.

Юрий Саввич посмотрел на часы. Пятнадцать минут, назначенные водителем, уже истекли. И хотя автобус пока стоял на площади, а угрюмый водитель всё ещё не появлялся, ударником пятилетки овладело беспокойство.

- Где же они могут быть? Может, в туалете застряли?

- Нет, в туалете их нет. Я ведь там была, - ответила Леночка. - А, может, они в столовке?

- Да нет. Я только что оттуда. Их там не было… Странно…

Поразмыслив, Юрий Саввич решил, что беспокоиться рано. Тогда он и сам присел на покосившуюся скамейку под корявым деревом. Прошло ещё минут пять. Лора и Тоня не появлялись. Зато появился угрюмый водитель. Завидев его, пассажиры засуетились и бросились к автобусу.

Когда наконец все расселись, водитель хмуро спросил:

- Ну что, ехать можно?

- Подождите! Товарищ водитель! - взмолился Юрий Саввич, - Две женщины еще не подошли. Давайте их подождём. Пожалуйста!

Водитель опалил взглядом Юрия Саввича, но возразить не посмел.

- Ну, давай подождём! - буркнул он.

Прошло минут десять.

- Ну, долго ещё ждать? - полюбопытствовал водитель. - У меня как-никак расписание. Может, вы хотя бы сходите да поищите своих женщин?

И Юрию Саввичу ничего не оставалось, как строго-настрого запретить дочке покидать пределы автобуса, а самому отправиться на поиски.

- Не хватало, чтобы и ты ещё потерялась, - объяснил он своё решение девочке.

Оказавшись на улице, Юрий Саввич попытался оценить обстановку. Площадь, на которой стоял автобус, представляла собой пространство, с трёх сторон окружённое застройкой, с четвёртой же примыкавшее к дороге. В зданиях, выходивших фасадами на площадь, размещались магазины, столовая и правительство города.

Административное здание ни на секунду не заинтересовало Юрия Саввича. Он никогда бы не поверил, что его жена или её сестра способны, приехав в чужой город, немедленно отправиться по каким-то своим делам в местный Городской Комитет. "Скорее всего, они в магазине, - решил он, - но для очистки совести надо всё же сбегать в столовую". В столовой их не оказалось. Тогда Юрий Саввич отправился на поиски в магазины. Магазинов было два: один торговал хлебом, другой - универмаг - всякой ерундой, какой обычно торгуют провинциальные универмаги. Но Юрия Саввича меньше всего занимал петровский ассортимент. Тем более, того, что он искал, в магазинах не оказалось.

Тогда Юрий Саввич понял, что Лора и Тоня покинули пределы площади и теоретически могут сейчас находиться абсолютно в любой точке города. Он растерялся. Но вдруг вспомнил, что где-то тут неподалеку был туалет, про который говорил водитель, и где уже побывали многие пассажиры, включая Леночку. Рассудив, что дамы вполне могли заглянуть в помещение под литерой Ж и после прогулки, Юрий Саввич решил немедленно отправить туда свою дочь на разведку.

Он кинулся к автобусу. Но едва ступил на подножку, как услышал гневный оклик водителя:

- Ну что, нашли своих... женщин?!

- Пока нет.

- И долго вы их собираетесь искать? Это не такси, милый мой. Это рейсовый автобус. Рей-со-вый! Понятно? Он по расписанию ходит, а не так… когда кому заблагорассудится. Мы стоим уже лишних полчаса, а вы мне говорите: "Пока нет!"… Что делать-то будем?

- Ну, извините, - залепетал Юрий Саввич, - извините, пожалуйста! Может, ещё немножко подождёте? Что же нам, здесь оставаться? Куда же мы денемся? Ведь с билетами... сами знаете, как. Мы же никогда не уедем отсюда…

- Ладно, жду еще пятнадцать минут. И всё! Хотите - поезжайте с нами. А этих тут оставьте - будет им урок. А хотите - оставайтесь и ищите их, сколько влезет.

С этими словами он отвернулся.

Схватив дочку за руку, Юрий Саввич стремглав вылетел из автобуса, на ходу объясняя девочке свой план.

- Ты зайди туда и позови их. И подожди ответа…

Спустя некоторое время, девочка вышла из сортира.

- Там вообще никого нет. Ни одного человека. Я везде посмотрела.

- А ты их звала?

- Звала.

- И что?

- Ничего.

Вдруг страшная мысль, как змея, вползла Юрию Саввичу в голову. Он похолодел.

- Стой здесь! - скомандовал он дочке, а сам бросился на мужскую половину в надежде найти останки дорогих ему некогда женщин. Но вскоре вышел в растерянности.

- Их там нет. Странно…

К автобусу родственники пропавших без вести не торопились. Перспектива остаться на чемоданах в этом захолустном городишке их не радовала. А водитель, похоже, слов на ветер не бросал. Оставалась единственная надежда - беглянки вернулись и ждут их в автобусе.

Но - увы и ах!..

- Слушайте, я больше ждать не могу! Вы меня извините, придётся вам забрать свои вещи... Кто знает, где они? А, может… их убили, а мы тут ждём! Я бы вам посоветовал обратиться в милицию. А у меня - расписание...

Юрий Саввич весь красный, покрытый каплями пота, поминутно вытиравший лицо и шею платком, с отчаянием посмотрел на циничного водилу.

- Что ж, возможно, вы правы...

И уже через несколько минут в окружении сумок и чемоданов Юрий Саввич тоскливо смотрел вслед неуклюжему автобусу, следовавшему по маршруту Москва-Кострома.

- Папа, иди сюда, - позвала с покосившейся скамейки под корявым деревом Леночка.

Юрий Саввич вздохнул и опустился рядом с дочерью. Он отчаялся. Он решительно не знал, что делать. Он не хотел верить в убийство жены и свояченицы. Ему претила мысль о том, что их растерзанные тела, возможно, лежат в придорожной канаве, припорошенные листьями. Или брошены на пустыре "на съеденье птицам окрестным и псам".

Он сбился с ног, не понимая, за что хвататься. Искать ли женщин, но где? Куда идти в этом незнакомом городе? Если он двинется на поиски, что делать с Леночкой? Оставить её одну с поклажей - немыслимо. Может статься, воротившись, он не найдёт ни Леночки, ни поклажи. Отправиться на поиски, обвешавшись сумками и таща за собой дочку? А если в это время вернуться-таки сёстры? Легко представить, что тогда начнётся... Страшная безысходность обволокла мозг Юрия Саввича и парализовала его тело. Неизвестно, сколько ещё времени он просидел бы под корявым деревом, предавая себя страшным измышлениям, как вдруг Лора с Тоней радостно выскочили из какой-то подворотни. Радость их, судя по всему, объяснялась четырьмя тяжёлыми пакетами - по пакету в каждой руке. Завидев Юрия Саввича, они бросились к нему. Казалось, они ничего не замечали. Ни отсутствия автобуса, ни чемоданов, валявшихся на земле, ни страдания, написанного на лице у Юрия Саввича.

- Юрик, посмотри! Мы яблок купили! - закричали они издалека.

Сражённый таким коварством, Юрий Саввич остолбенел.

- Где вы были? - наконец прохрипел он.

- Да мы же яблок купили, - затрещала Тоня, - смотри какие яблочки. Ну, просто наливные! Здесь в овощном… По пятьдесят копеек… Такую очередь отстояли!..

- Где вы были, я вас спрашиваю!!! - взревел Юрий Саввич.

- Ты чего, Юрик? Я же говорю, мы в очереди стояли за яблоками. Яблоки хорошие, по пятьдесят копеек. А где автобус? - тут только до них стало доходить, что случилось что-то неладное.

Юрий Саввич ничего не ответил, а только развернулся к любительницам яблок спиной и в сердцах сплюнул.

- А зачем вам столько яблок? - спросила Леночка, всё это время хранившая невозмутимость.

Но дамы не успели ответить. Потому что, вдруг обернувшись, Юрий Саввич, потрясая в воздухе кулаками, прокричал :

- Чтоб вас с них пронесло!!!

Всё остальное происходило, точно во сне. Кое-как они купили билеты. Кое-как уехали вечером того же дня в Кострому. Кое-как успели на пароход. Яблоки они выбросили.

Федька

Зимой рано темнеет. Ещё только отбивают часы в родительской спальне четыре удара, а уж совсем темно за окном.

Федька, семилетний мальчик, приготовил уроки и теперь не знает, чем бы занять себя. Володя, Федькин товарищ, заболел и прийти сегодня не сможет, и Федька, так привыкший за последнее время к его обществу, отчаянно скучает. И уже подумывает, не сходить ли попроведать товарища: до пяти он, пожалуй, успеет. Но в это самое время во всём доме, где живёт Федька, гаснет свет...

Случилось так, что неделю тому назад Федькин отец уехал по делам в другой город. И по рассеянности увёз с собой ключи от квартиры. Остался у Федьки с матерью один на двоих комплект ключей. Мать хотела было дубликат сделать, да единственная мастерская в посёлке не работает – скобяных дел мастер запил. И Федьке с матерью пришлось выкручиваться. Утром Федька шёл в школу, мать запирала дверь и ключи уносила с собой. После обеда ключи оставались у Федьки. Федька делал уроки, гулял, но к пяти возвращался – матери дверь открывать.

Спервоначалу Федьке нравилось, что отец увёз ключи. Ужас, как любил Федька всякого рода недоразумения. И то, как они с матерью менялись в назначенный час ключами, представлялось Федьке забавной игрой. С вечера Федька торжественно говорил матери: «Сверим часы!». И долго потом крутил стрелки, озабоченный якобы тем, чтобы выставить точное время. «Часы испортишь!» – смеялась мать. Но Федька только сопел в ответ. А когда после школы или к пяти торопился Федька домой, то непременно нахлобучивал поглубже капюшон куртки – так, чтобы не было видно глаз – и на каждом шагу озирался, воображая, что за ним слежка и что идёт он на явку.

Но вскоре эта игра Федьке прискучила. К пяти часам во дворе только-только начинало собираться общество. Ребята жгли костёр, лепили из снега фигуры или снежную крепость, отправлялись на каток или на ледяную горку, что в школьном дворе, а Федьке приходилось тащиться домой, мать встречать.

А мать, между тем, домой не спешила. То в один магазин после работы зайдёт, то в другой... Однажды Федька слышал, как отец говорил: «Для женщин ходить по магазинам – это своего рода развлечение...» И теперь Федька не сомневался, что мать развлекается, пока он, бедный, поджидает её дома. И когда мать приносила домой большие пакеты и выкладывала их содержимое на стол в кухне, Федька думал: «Ишь, сколько всего накупила!». И с горечью заключал, что в отличие от него мать неплохо проводит время.

– Ходила бы днём по своим магазинам! – выговаривал Федька матери. – Я тебя в пять жду, а ты когда приходишь? Из-за тебя я гулять не успеваю!.. Сначала жду тебя, потом ужинать надо, потом уроки проверять, потом спать ложиться... Так вся жизнь пройдёт! Когда же я гулять буду?!

– Вот и ходи днём гулять, – улыбалась мать одними глазами.

И Федька чувствовал, что она смеётся над ним, но не понимал, что смешного в его словах. Ведь он и так гулял днём! Уроки он готовил быстро и уже в три выходил во двор. Но гулять было скучно, потому что двор был пуст. В одиночестве бродил он по двору, бороздил пушистый, неутоптанный снег, поднимая ногами белые вихри, и, от нечего делать, пулял снежками в кошек. Кошки с противными воплями разбегались, и Федька снова оставался один во дворе. Пробовал Федька ходить и на каток, и на горку. Но что, скажите, за радость скользить, если никто не толкает тебя, никто не визжит или не пытается запрыгнуть на твои санки сзади?

Единственное, пожалуй, что занимало тоскующую Федькину лень, были старик с собакой, появлявшиеся обычно часа в четыре из третьего подъезда. Старик был огромного роста, раза в три выше Федьки; имел седую длинную бороду и говорил глухим басом. Передвигался он очень медленно, но огромными, семимильными шагами. Зимой старик носил высокие валенки, зелёный бушлат и меховую шапку с распущенными ушами.

Собака его была размером с таксу, такого же окраса, но необыкновенно лохматая. Она едва доходила своему хозяину до щиколотки и безо всякого поводка сопровождала его, куда бы тот ни направлялся. Обуреваемая, очевидно, желанием защитить хозяина от возможных нападок, она облаивала прохожих тонким, но чрезвычайно звонким голоском.

Отношения между стариком и собакой были непростыми. И Федька не раз слышал, как старик совершенно серьёзно принимался разговаривать со своей спутницей. А собака, поворотив к старику морду, казалось, внимательно его слушала. И Федька нисколько не сомневался, что она не просто понимает решительно каждое слово, но и отвечает хозяину.

Говорил старик вежливо, даже почтительно. Никогда не использовал грубых слов и никогда не повышал голоса на свою рыжую подругу. И лишь когда долго не удавалось ему унять её охранный пыл и втолковать правила собачьего поведения на улице, тогда только появлялись в его голосе нетерпеливые нотки.

– Ну, чего разошлась-то? – гудел он. – Чего шумишь?.. Уйму на тебя нет!..

Но отчего-то старик никогда не звал собачку по имени, точно у неё и вовсе имени не было. Однако это обстоятельство нисколько не мешало их дружбе. И каждый день они уходили куда-то со двора, но менее чем через час возвращались, тихо переговариваясь.

А вскоре и Федька отправлялся восвояси, чтобы из окна смотреть, как выходят во двор ребята и принимаются возиться в снегу. И неудержимо тянуло тогда Федьку на улицу. Туда, где в воздухе пахнет арбузом и качается в столбах света алмазная пыль. Где мороз кусает за щёки и аппетитно скрипит снежок. Где серебряные коньки целуют голубой лёд, а санки, слетая с горы, шепчутся с ветром. Как странно, что, прогуливаясь в одиночестве, Федька всех этих прелестей не замечал. Но они являли себя Федьке и манили его, как только во дворе собиралась хорошая компания!

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

Сборник статей блестящего публициста и телеведущей Татьяны Москвиной – своего рода "дневник критика"...
Эта книга – история исследований нашей сверхзанятости и безумного ритма жизни. Бриджид Шульте изучил...
В сборник вошли образцовые сочинения по русскому языку и литературе для 5–9-х классов по основным те...
Каждый человек переживает в жизни трудные периоды, попадает в сложные ситуации, испытывает негативны...
В этой книге собраны биографии нефтяников, вылепивших лицо современной экономики. Личностей, которых...