Слэм Хорнби Ник

7

Летом, перед тем как все это случилось, мы с мамой отдыхали в Испании и проводили уйму времени в баре с одной английской семьей по фамилии Парры, которые жили в Гастингсе. Семейка была что надо. У них было двое детей: Джимми, который был старше меня месяцев на шесть, и еще его сестренка Скарлет двенадцати лет. А маме нравились их родители. Тина и Крис. Они сидели в английском баре, вечер за вечером, и по-всякому поносили приходящих сюда англичан. Я этого не понимал, но им все казалось ужасно забавным. Через несколько недель после нашего отпуска мы с мамой съездили в Гастингс на электричке, чтобы повидать их. Мы развлекались игрой в мини-гольф рядом с берегом моря, и ели рыбу с чипсами, и бегали по камням. Мне понравилось в Гастингсе, поскольку это приморский курорт, и он выглядел не так жалко, как другие места, и к тому же там была маленькая канатная дорога, которая вела на вершину скалы. Больше мы Парров не видели. Мы получили от них открытку к Рождеству, но мама в этот год так и не собралась отправить рождественские открытки, и они после этого, должно быть, на нас обиделись.

И вот Гастингс оказался первым местом, которое пришло мне на ум, когда я проснулся тем утром, после того как меня забросили в будущее. Я был уверен, что Алисия беременна и что быть отцом я не готов, посему должен убраться из Лондона и больше никогда не возвращаться, а Гастингс — единственный город во всей Англии, о котором я имел хоть какое-то представление. Мы никогда никуда не выезжали, кроме Испании, а я в одиночку не могу уехать за границу — без денег и кредитной карты. Поэтому я позавтракал с мамой, а когда она ушла на работу, упаковал рюкзак, взял свою доску и отправился жить в Гастингс.

Я знал, что веду себя как трус, но иногда приходится так поступать, правда? Какой смысл храбриться, если тебя вот-вот погубят. Допустим, ты свернул за угол, а там пятьдесят террористов из «Аль-Каиды». Даже не пятьдесят — всего пять. Одного с автоматом и то достаточно. Может, и неприятно спасаться бегством, а другой выбор-то есть? Ну хорошо, я завернул за угол, и там нет «Аль-Каиды» с автоматами, а есть только грудной ребенок. Но в моем мире ребенок, даже без автомата, все равно что террорист с автоматом, если подумать, потому что Руф так же может похоронить мои шансы поступить в колледж живописи и дизайна, как «Аль-Каида». И если на то пошло, Алисия — вторая «Аль-Каида», плюс ее родители, плюс моя мама, потому что, когда она узнает, что случилось, она в прямом смысле слова убьет меня. Так что у меня за углом пять «Аль-Каид» разом. А чтобы сбежать в Гастингс или куда угодно — и одной достаточно.

У меня было сорок фунтов, которые я берег на пару скейтинговых наворотов, но они подождут, пока я доберусь до Гастингса, найду там жилье, работу и все такое. Сорок фунтов на дорогу до Гастингса хватит, а там я надеялся подобрать место с ночевкой и завтраком, а потом устроиться на непыльную работенку где-нибудь рядом с пляжем. Там был, например, огромный боулинг-центр, где мы играли с Джимми Парром, и там работал классный мужик. Может, он возьмет меня к себе на работу, а если нет, то можно сунуться на лодочную станцию на озере. А можно и на игровых автоматах деньги разменивать, но это не совсем то, чего мне хотелось бы. Так или иначе, есть куча вещей, которые я мог бы делать, и любая из них лучше, чем менять подгузники Руфу и жить вместе с папой и мамой Алисии.

До пересадки я доехал в метро по своему проездному, а потом за двенадцать фунтов добрался до Гастингса, так что у меня осталось двадцать восемь бумажных фунтов и кое-какая мелочь, в том числе три фунтовые монеты. Хорошо эмигрировать в Гастингс — лучше, чем, скажем, в Австралию. Все дорожные расходы позади и еще остался тридцать один фунт. И потом, я уехал из дома в девять тридцать и уже к ланчу прибыл на место.

Я прошел вдоль всего пляжа (это заняло-то всего минут десять) и купил чипсов в одном из магазинчиков, где торговали чипсами и рыбой, и около скромного гольф-клуба уселся на скамейку. Думаю, от увиденного мне стало чуть-чуть грустно: семейная игра в гольф, совсем как я год назад. Я заметил, как парень моих лет играет с мамой и младшим братиком, и по одному его виду можно было определить отсутствие у него каких бы то ни было проблем. Он загонял шарик в восьмую лунку, а тот откатился назад, и мама с братиком стали над ним смеяться. Поэтому он швырнул клюшку и уселся у стенки, так что, выходит, и у него возникли затруднения. Именно в этот момент он бросил взгляд на меня, жующего чипсы, и я прочел по глазам: «Хорошо бы мне с ним поменяться местами». Потому что я-то выглядел так, будто сложностей у меня нет. Я не был увальнем вроде него, и никто в моей семье надо мной не потешался, и солнце светило мне в лицо. А потом мне стало не так уж грустно, потому что все это было правдой, и я бежал в Гастингс от своих огорчений и забот, а это значит, что они остались в Лондоне, а здесь, на берегу моря, их не было. И пока я не включу свой мобильник, все беды, все дурные новости останутся в Лондоне.

— Эй! — сказал я этому парню. — Ты что, разглядываешь мою штуковину?

Я указал на доску в мешке, и он кивнул. Тогда я встал, спустился по гальке к морю и зашвырнул мой мобильник в воду так далеко, как только мог. Легко. Все прошло. Я вернулся на скамейку и провел счастливые тридцать минут, глядя на море будто с палубы корабля.

В большой боулинг никто не играл, а мужик, который здесь всем заправлял, сидел на табурете, курил и смотрел на воду.

— Привет! — сказал я.

Он поднял бровь, или, по крайне мере, мне почудилось, что он это сделал. Похоже, это была его манера отвечать на приветствие. Глаз от газеты он не оторвал.

— Помните меня?

— Нет.

Конечно, он меня не помнил. Тупица я. Я просто нервничаю, потому не очень-то проворно рассуждаю.

— Помощь не нужна?

— Какая такая помощь?

— Ну, работы здесь много, верно? Когда я в прошлом году играл, тут была очередь.

— Ну а ты чем можешь помочь, если будет очередь? Люди просто стоят. Мне от этого ни жарко, ни холодно. Вышибала мне не нужен.

— Нет-нет, я не об очередях. Я думал, что вам, может, нужен человек, чтобы кегли расставлять и все такое.

— Слушай, здесь и для меня-то одного настоящей работы нет, а для других и подавно. Хочешь расставлять кегли, милости прошу, но платить я за это не буду.

— Э, нет. Я ищу работу. Заработок. Деньги.

— Тогда ты обратился не по адресу.

— А других мест в этом роде не знаете?

— Нет, я имею в виду — ты не тот город выбрал.

Он указал рукой в сторону пляжа, по-прежнему не отрывая глаз от газеты. Там торчал лишь тот невезунчик, играющий в мини-гольф, а на лодках — никого, на трамплине — никого, на канатной дороге — четыре или пять семей, и парочка старушек потягивает чай в кафе.

— А сегодня еще хорошая погода. В дождь здесь еще хуже! — И он засмеялся. Не то чтобы засмеялся даже, так, хихикнул разок.

Я постоял здесь мгновение. Я догадывался, что не найду в Гастингсе хорошей работы по части графики, дизайна или чего-то такого, потому на многое не замахивался. Но я думал, что в одном из таких мест подберу какую-нибудь работенку на лето. Ничего особенно крутого, но где-то сорок фунтов наличными в день заработаю. В прошлом году, когда мы были здесь с Паррами, ели мороженое и играли в гигантские кегли, я мечтал о чем-то подобном. И действительно на пляже и вдоль берега моря почти не было народа. Я каким-то образом ухитрился об этом забыть. Или, может быть, я и помнил, но не отдавал себе отчета, к чему это приведет на практике. Я только думал, что это, должно быть, скучная работа, все время сидеть и ждать посетителей. До меня не доходило, что это вообще не работа.

Сунулся в пару других мест. Я побывал на рынке, в паре дешевых магазинчиков, даже на канатной дороге, ведущей на скалу, но нигде ничего не обломилось, и большинство людей, с которыми я разговаривал, просто отшучивались.

— Сегодня у меня невпроворот работы. Сам не знаю, справлюсь ли... — отвечал человек на канатной дороге. Он склонился над столом, листая каталог рыб. Посетителей у него не было.

— Есть для тебя хорошая работенка, — ухмыльнулся парень с водных трамплинов. — Греби отсюда и прихвати по дороге детишек. Увези их в Брайтон, а то и прямо в Лондон. — Он играл в какую-то игру на своем мобильнике. Желающих покататься не было и у него тоже.

— Мать твою! — разозлился мужик в зале игровых автоматов. Это уже была не шутка.

Я попил чаю с чипсами, а потом стал искать пристанище, где можно остановиться. На самом деле я искал постоянное место жительства, ведь вернуться домой я уже не смогу, но старался об этом не думать. Таких маленьких гостиниц здесь было множество, если отойти подальше от центра, и я выбрал самую нелепую из них, потому что хорошо понимал, что на образцовую у меня не хватит денег.

Внутри гостиницы пахло рыбой. Большая часть Гастингса пованивает рыбой, и ты этого стараешься не замечать. Даже душок тухлой рыбы около места стоянки высоких черных рыбацких шхун не раздражает, потому что ты понимаешь: именно так здесь и должно попахивать. Если есть рыболовные суда, думаешь ты, должна быть и тухлая рыба, а рыболовные суда — это хорошо, значит, ты примиряешься и со всем, что с этим связано. Но тяжелый дух рыбы в гостинице — это совсем другое дело. Это вроде той вони, которую иногда чувствуешь в домах стариков, когда кажется, что запашок впитался в ковры, в занавески, в их одежду. Запах рыбы у стоянок — это здоровый в своем роде дух, пусть даже рыба не очень-то свежая, иначе она не стала бы тухнуть. Но когда он впитывается в занавески, это уже не здорово. Приходится закрывать рот и нос краем футболки, будто преступник, скрывающий свое лицо, и так дышать.

На стойке красовался звонок. Я дотронулся до него, но никто не появился. Я стал наблюдать, как древний старичок-постоялец пробирается по фойе в ходунках для инвалидов.

— Что вы стоите, барышня? Откройте-ка мне дверь!

Я огляделся, но не увидел никакой девушки. Этот старикан обращался ко мне, но даже если бы он назвал меня «молодой человек», все равно это прозвучало бы не слишком вежливо. Откуда я знаю, что он хочет, чтобы я открыл перед ним дверь? Но он не назвал меня «молодой человек», он назвал меня «барышня» из-за моих длинных волос, должно быть, потому что юбку я не ношу и не прожигаю жизнь, посылая сообщения на мобильник.

Я отворил дверь, он что-то пробормотал и запередвигался дальше. Далеко он уйти не мог, однако, потому что на улицу вела лестница ступенек в двадцать.

— И как я спущусь? — сердито спросил он.

Старикан посмотрел на меня так, будто я эти ступеньки здесь вырубил за последние два часа, чтобы не дать ему сходить в библиотеку, или в аптеку, или в казино — уж куда он там собрался.

Я пожал плечами. Мне он уже успел надоесть хуже горькой редьки.

— А как вы вошли?

— Моя дочь! — закричал он как будто нарочно, чтобы весь мир был в курсе того, что у этого старого пердуна есть дочка и что она помогла ему подняться по ступенькам в дешевенькую гостиницу.

— И что, позвать ее?

— Ее здесь нет, правда ведь? О господи! Чему сейчас учат в школах? Не здравому смыслу — это уж точно.

Я не собирался предлагать ему помощь. Прежде всего, это, похоже, заняло бы часа два. А во-вторых, он был жалким старым хамом, поэтому я не считал нужным ради него трогаться с места.

— А вы мне помочь не собираетесь?

— Ладно, давайте.

— Хорошо. Я так и думал. Вот ответ на все вопросы о нынешней молодежи, какие я только мог бы задать.

Я предполагаю, что сейчас некоторые из вас скажут: Сэм — такой милашка! Старикан грубо с ним разговаривал, а он все равно помог ему спуститься с лестницы. Но я знаю, что скажут другие: будь он хоть чуточку приличным человеком, не сидел бы он в Гастингсе, а находился бы в Лондоне и ухаживал там за своей беременной подругой. Ну, бывшей подругой. Так что этот наглый старикан — наказание Божье! И, если честно, я с этим вообще-то согласен. Не хотел я связываться с пенсионерами, но это гораздо предпочтительнее тому, что ждет меня дома. Я внезапно вспомнил о том, что мой мобильник на морском дне просто разрывается от сообщений и что все рыбки наверняка ужасно удивлены.

Сопровождение его на улицу заняло все-таки меньше двух часов, хотя эти украденные пятнадцать минут показались долгими, как два часа, поскольку мои руки основательно застряли под мышками у старика. Он переносил свои ходунки со ступеньки на ступеньку, а я тем временем не давал ему упасть вперед или назад. Если бы он навернулся вперед, его было бы не остановить, что страшно себе представить. Если бы он завалился назад, он просто расшиб бы себе зад, а скорее всего — сбил бы меня с ног. Это была долгая дорога вниз, и ступенек было много, и я думал, что, если он и дойдет до конца, придется подбирать за ним все, что он утратил по пути — руки, ноги, уши, — потому что они, казалось, были плохо прикреплены к телу.

При каждом поступательном движении он кричал:

— Вот оно! Я иду! Вы убили меня! Спасибо за безделицу!

Можно было подумать, что если он не будет этого кричать, то не сможет сделать ни шагу. Так или иначе, мы добрались до тротуара, и он заковылял вниз по склону к городу. Вдруг старик обернулся.

— Я вернусь через полчаса! — проорал он.

Это была явная ложь, потому что за полчаса он и одного квартала не прошел бы, но не в этом дело. Наглец предполагал, что я буду его ждать.

— Через полчаса меня здесь не будет, — ответил ему я.

— Делайте, что вам сказали.

— Нет, вы слишком уж много хамите.

Я обычно не огрызаюсь, но для такого человека можно сделать исключение. И я больше не школьник, и больше не живу дома, так что, если собираюсь в Гастингсе кормиться за свой собственный счет, я должен уметь дать отпор, не то всю жизнь проторчу у дешевой гостиницы, ожидая пенсионеров.

— Кстати, я не девушка.

— Да я давно это заметил, — ухмыльнулся старикан. — Но я ничего не сказал, потому что решил, что ты расстроишься и острижешь волосы.

— Ну, до свидания, — буркнул я.

— Когда?

— Ну... не знаю. Может, когда и свидимся.

— Через полчаса.

— Меня здесь не будет.

— Да я заплачу тебе, дурак. У меня нет иллюзий, что кто-нибудь что-нибудь будет делать даром. В наши-то дни! Три фунта — за дорогу вверх и вниз. — Он указал на ступеньки. — Двадцать фунтов в день, если будешь делать все, что я скажу. Деньги есть. Деньги не проблема. Выбраться из этого жуткого места, чтобы сберечь их, — вот проблема.

Я нашел работу. Первый день в Гастингсе, и вот уже при деле! В этот момент я был совершенно уверен, что смогу сам себя прокормить.

— Полчаса?

— Эге, деньги тебя заинтересовали. Небеса закрыты для тех, у кого не осталось в сердцах доброты.

И он заковылял... Ну, я собирался сказать, что он хромал, но это не совсем точно, потому что двигался он так медленно, что никуда на самом деле не шел. Я мог наблюдать за ним пятнадцать минут, и все равно, если бы надумал сплюнуть жевательную резинку, попал бы ему в макушку. Так что лучше назовем это так: он ковылял.

Я еще не снял номера. Я зашел, позвонил и стал молить Бога, чтобы больше ни один старпер не появился в фойе и не попросил меня о помощи. А если появится, то что? И меня осенила свежая мысль. Может, удастся заработать чуть побольше, чем на еду и жилье. Может, это перст судьбы — старички. Но никто не появился, кроме женщины-администратора, а она могла передвигаться автономно.

— Чем я могу помочь вам? — спросила она.

Я сразу понял, почему здесь так пахло рыбой. Рыба не воняет рыбой так, как смердела эта женщина. Как будто она тысячу лет подряд варила селедку или что-нибудь в этом роде.

— Мне нужна комната, — сказал я.

— Для вас?

— Да.

— А она где?

— Кто?

— Как вы думаете, сколько мне лет?

Я уставился на нее. Я прежде уже играл в такую игру с одной из маминых подруг. По каким-то причинам она спрашивала меня, сколько ей, на мой взгляд, лет, и я ответил: «Тридцать шесть». А ей было тридцать один, и она расплакалась. А эта женщина — ей точно было, ну, не знаю, не меньше сорока. Но ей могло быть и шестьдесят пять. Мне-то знать откуда? Вот я и стоял перед ней, открыв рот.

— Я помогу вам, — сказала женщина. — Как вы думаете, я больше одного дня живу на свете?

— Да, — ответил я. — Это точно. Вы гораздо старше одного дня.

И она даже чуть поморщилась, когда я произнес это — будто я назвал ее жуткой старой ведьмой! — а я ведь только подтвердил, что она не новорожденный младенчик. И как говорить с такими людьми? Вы столь молодо выглядите, что похожи на однодневного ребеночка? Этого они хотят?!

— Да, — согласилась она. — Я не вчера родилась.

— Нет, не вчера.

А, теперь я понял, к чему она.

— И я знаю, что девушка ждет на улице.

Девушка! Это занятно. Она думает, что я снимаю комнату в отеле, чтобы переспать с девушкой, хотя на самом деле я не собираюсь спать ни с одной женщиной до конца моих дней, если от этого она может забеременеть.

— Пойдите и посмотрите.

— Ой, да я знаю, она стоит на улице. Вы, может быть, наивны, но не совсем же вы рехнулись.

— Я никого не знаю в Гастингсе. — Я не считал нужным вдаваться в историю с Паррами. Ей до этого дела нет. — Я не знаю никого в Гастингсе. И не люблю девушек.

Это, очевидно, было ошибкой.

— Мальчиков тоже. Я не люблю ни девочек, ни мальчиков.

Все равно это звучало нелепо.

— То есть как друзей я их люблю. Но жить в одной комнате в гостинице ни с кем из них не хочу.

— Ну так что же вы здесь делаете? — спросила она.

— Это долгая история, — ответил я.

— Уж побьюсь об заклад.

— Можете побиться. — Она начинала меня раздражать. — Можете деньги поставить.

— Непременно.

— Ну так давайте.

Этот разговор становился глупым. Никто не будет биться об заклад, что моя история — длинная, а ведь я собирался поговорить не об этом, а о том, где мне провести ночь.

— Так вы не поселите меня?

— Нет.

— Ну и что мне делать?

— Ой, да тут куча мест, где с вас с радостью возьмут деньги. Но мы не из таких.

— Один из ваших постояльцев меня нанял, — сказал я. Сам не понимаю, почему я так вцепился в эту гостиницу. Была куча других мест, в которых пахло, возможно, капустой, или прогорклым салом, или чем-то еще, но не рыбой.

— Это правда?

Она уже посчитала разговор законченным, и ей было неинтересно. Она стала шарить по столу, смотреть, нет ли сообщений у нее на мобильнике и так далее.

— Да. Я обещал ему, что помогу подняться по лестнице через несколько минут. Он ходит в таких, знаете, инвалидных ходунках.

— Мистер Брэди?

Она взглянула на меня. Она боялась его, это можно было прочесть по ее глазам.

— Не знаю, как его зовут. Такой грубый старик. Я только встретил его, а он предложил мне быть его помощником.

— Помощником? Что это значит? Помогать ему с составлением налоговой декларации?

— Нет. Помогать ему подниматься и спускаться по ступенькам. Подавать ему разные вещи, может быть. — Очевидно, последнее я додумал, ведь мы с ним не успели обговорить мою работу в деталях. — Неважно. Он предупреждал меня о вас.

— Что он сказал?

— Сказал, что не позволит вам прогнать меня, в противном случае устроит вам веселую жизнь.

— А он и так устраивает нам веселую жизнь.

— Тогда вопрос в том, хотите ли вы, чтобы стало еще веселее?

Она повернулась ко мне спиной, и я подумал, что это ее способ сказать: «Садитесь! Будьте как дома!»

Вот я и сел на скамейку перед стойкой администратора. Там лежал гостиничный буклет, и я начал листать его, надеясь выяснить что-то о моем новом доме, и через какое-то время услышал, как мистер Брэди вызывает меня:

— Ох! Тупой мальчишка. Где ты?

— Это меня, — сказал я администраторше.

— Ну так иди и помоги ему, — ответила она. — И номера на двоих я тебе не дам.

Номер на одного стоил двадцать фунтов за ночь. А мистер Брэди обещал мне двадцать фунтов за день. Значит, я мог только спать за эти деньги. Вот вам и история о том, как я нашел жилье и работу в Гастингсе.

8

Осмотрев номер и разложив вещи, я сказал себе: «Все пучком». Это было словно наваждение какое-то. Конечно, я оказался в чудном городе, в странной комнате и дышал рыбным духом, однако не такое уж это злое колдовство. Я принял душ, снял футболку, лег в постель и уснул. Все пошло наперекосяк где-то в середине ночи.

Я уверен, что спал бы как убитый, не начни мистер Брэди барабанить в дверь в четыре часа утра.

— Тупица! — кричал он. — Тупица, ты здесь?!

Сначала я не откликался, потому что надеялся, что он вернется в свою комнату, если я попросту не буду обращать на его призывы внимания. Но он продолжал барабанить, и несколько других постояльцев открыли двери и стали ругаться с ним, а он огрызаться, так что мне пришлось все-таки встать, чтобы все утихло.

— Входите, — сказал я мистеру Брэди.

— Ты голый! — возмутился он. —— Я не собирался нанимать голых.

Я ответил, что человек в трусах и футболке уже не голый. Я не сказал, что нельзя требовать от человека, чтобы он вообще не раздевался только потому, что он на него работает. Старикан не вошел в комнату и не понизил голоса.

— Я потерял пульт от телевизора. Вернее, не потерял. Я уронил его под кровать и не могу дотянуться.

— Сейчас четыре часа утра, — заметил я.

— За это тебе и платят, — ответил он. — Думаешь, я плачу двадцать фунтов в день за то, чтобы ты пару раз помог мне спуститься и подняться по лестнице? Я не сплю — так и ты не спи! По крайней мере, не спи, когда надо подать мне пульт от телевизора.

Я вернулся в номер, надел джинсы и поплелся за ним по коридору. Его комната была огромной, и там не пахло рыбой. Там пахло какими-то химикатами, которые, может быть, использовались, чтобы убивать немцев на войне. У него была собственная ванная, телевизор, двуспальная кровать и диван. У меня ничего такого не было.

— Вот здесь, — сказал он, указывая на ту сторону кровати, которая примыкала к стенке. — Если увидишь там еще что-то, пусть так и лежит. А если до чего-то дотронешься, у меня есть запасы бактерицидного мыла. Я накупил...

Это была одна из самых отвратительных вещей, которые я слышал в своей жизни. Когда потянулся за пультом, я был по-настоящему испуган. Интересно, что там может быть? Дохлый щенок? Мертвая жена? Множество недоеденных кусков рыбы, которые он сбрасывал с тарелки под кровать в течение двадцати лет?

Именно тогда я и решил возвратиться домой. Было четыре часа утра, а мне, может быть, предстоит сейчас дотронуться до разлагающихся останков собаки за двадцать фунтов в день, вкалывая не только целый день, а еще, оказывается, и полночи. А двадцати фунтов только и хватает что на кров и завтрак в этой ужасной вонючей гостинице. Может ли дохлая собака пахнуть рыбой, если она гнила достаточно долго? Я нанялся работать день и ночь за доход в ноль фунтов ноль пенсов.

И вот какой вопрос задал я себе, заглядывая под кровать старика: может ли ребенок идти в сравнение с этим? И ответ был очевиден: конечно, нет.

Как оказалось, там было не так уж много вещей, помимо пульта. Я нащупал носок и на секунду испугался, но носок этот был явно из хлопка и шерсти, а не из меха и мяса, так что все оказалось не так страшно. Я вылез с пультом и подал его мистеру Брэди. Он даже не сказал «спасибо», а я поспешно вернулся в постель. Но спать я не мог. Мне ужас как захотелось домой. И я ощущал себя полным дураком на самом деле. Мистер Брэди прав. Маме так и надо было назвать меня: Тупица. Вот о чем я думал в тот момент:

У меня была беременная подруга, или бывшая подруга, я от нее сбежал.

Я не сказал маме, куда еду, и она места себе теперь не находит, потому что я не вернулся ночевать.

Я действительно поверил, что собираюсь жить в Гастингсе в качестве живой лебедки для хамоватых стариков, которым нужно подниматься и спускаться по лестницам. Я уверил себя, что могу прожить жизнь, занимаясь этим, да еще внушал себе, что эта жизнь может доставлять удовольствие, вместо того чтобы иметь друзей, семью, деньги.

Это было тупо, тупо, тупо. Конечно, я чувствовал себя скверно. Однако не чувство вины мешало мне спать: это был стыд. Можете представить себе такое? Стыд не давал уснуть! Я горел от стыда. Лицо мое буквально так налилось кровью, что я не мог закрыть глаза. Ну, может, и не буквально, но ощущал себя именно так.

В шесть утра я встал, оделся и пошел на железнодорожную станцию. За номер я не заплатил, но и мистер Брэди со мной не рассчитался. Ну пусть сам и вносит плату. А я вернусь домой, женюсь на Алисии, буду воспитывать Руфа и никогда больше не попытаюсь сбежать.

Недостаточно, правда, просто решить не быть кретином. С другой стороны, почему бы не решить стать по-настоящему умным — умным настолько, чтобы изобрести что-нибудь вроде iPod'a и заработать кучу денег? И почему нельзя стать Дэвидом Бэкхемом? Или Тони Хоуком? Если вы в самом деле балбес, вы можете принять столько мудрых решений, сколько вам взбредет в голову, и тем не менее все равно не поможет. Вы останетесь с теми мозгами, с которыми родились, а у меня они были величиной с абрикос.

Итак.

Во-первых, я был рад, что окажусь дома к девяти утра, а мама уходит на работу в половину девятого, так что успею выпить чашку чая, что-нибудь заглотнуть на завтрак, посмотреть телик и извиниться перед мамой, когда она вернется с работы. Глупо? Глупо. Вышло так, что мама вообще не ходила на работу в то утро, когда я исчез, ничего ей не сказав. Вышло так, что она беспокоилась обо мне со вчерашнего дня и даже спать не ложилась. Кто мог такое предвидеть? Может быть, вы. Или любой другой человек старше двух лет. Но не я.

Однако все обернулось даже хуже. Когда я повернул к нашему дому, то увидел, что около него стоит полицейская машина. Ну, я шел и думал, с кем стряслась беда, надеясь, что не с мамой и что ночью в дом не ворвались грабители и не унесли DVD-плеер. Тупо? Тупо. А получилось вот как: когда к трем часам дня Алисия не смогла до меня дозвониться, и мама не смогла до меня дозвониться, и никто не смог дозвониться на мобильник, потому что он на дне морском, они позвонили в полицию. И что в этом странного?

Даже когда я открывал дверь ключом, то ожидал увидеть квартиру без DVD-плеера. Но плеер был первым, что я различил, войдя в дверь. Потом я заметил маму, вытирающую глаза одноразовым платочком, и двух полицейских. Один из полицейских оказался женщиной. И едва я увидел маму, вытирающую глаза, я подумал: «Ох, нет, только не это! Что же такое случилось с мамой?»

Она взглянула на меня, потом огляделась в поисках чего-то, чем можно в меня запустить, и нашла пульт от телевизора. Она не метнула его в меня, но если бы швырнула, я мог бы развернуться и поехать обратно в Гастингс и провел бы целый день, курсируя между Гастингсом и Лондоном, а все из-за пульта от телевизора. Забавно. По крайней мере, забавнее всего остального, что происходило со мной.

— Идиот! Глупый мальчишка! — закричала она. — Где ты был?

Я изобразил на лице что-то вроде раскаяния и пробормотал:

— В Гастингсе.

— Гастингс? Гастингс?! — Она почти кричала.

Дама полицейский, сидевшая на полу рядом с маминым стулом, успокаивающе погладила ее по ноге.

— Ага.

— Зачем?

— Ну... помнишь, мы там играли в мини-гольф с Паррами?

— Я НЕ СПРАШИВАЮ, ЗАЧЕМ ТЫ ПОЕХАЛ В ГАСТИНГС! Я СПРАШИВАЮ, ЗАЧЕМ ТЫ ВООБЩЕ КУДА-ТО ДЕЛСЯ?

— Ты говорила с Алисией?

— Да, конечно. Я говорила с Алисией. Я говорила с Кролем, с твоим отцом, я говорила со всеми, кто только мог мне прийти в голову.

На какое-то мгновение я был обескуражен идеей, что мама говорила с Кролем. Я сам не знал, как удержать его в узде, а ей-то как удалось? Интересно, не попытался ли он за ней приударить?

— Что тебе сказала Алисия?

— Сказала, что не знает, где ты.

— И больше ничего?

— Я не вдавалась в ваши с ней отношения, если ты это имеешь в виду. Но у нее очень расстроенный вид. Что ты ей сделал?

Я не хотел ей верить. Единственная хорошая новость, которая могла бы меня порадовать за эти двадцать четыре часа, заключалась в признании Алисии в своей беременности, что исключало бы мою исповедь перед мамой. А оказывается, что и этого не произошло.

— Ох...

— Где твой мобильник?

— Потерял.