Слэм Хорнби Ник

— Сэм, ты сказал, что у тебя и в школе проблемы.

— Да.

— Можешь рассказать о них?

— В действительности их нет.

И я опустил глаза. Проволынить этот час оказалось гораздо легче, чем я думал.

Наконец мы все трое решили пойти поесть и еще немного поболтать. Мы направились в кафе, заказали рис карри, и, пока ждали заказа, мама с папой начали все сначала.

— Ты считаешь эту беседу бесполезной?

— Да, — ответил я.

Это была чистая правда. Если бы у меня существовали проблемы в школе, если бы я переживал из-за того, что родители разошлись, — тогда это было бы наилучшее место для обсуждения их. Беда в том, что ничего подобного не имелось, и я не мог винить в этом ни Консуэлу, ни кого-то другого.

— А как насчет Алисии? — спросила мама.

— Кто такая Алисия? — насторожился папа.

— Девочка, с которой Сэм встречался. Похоже на то, что это первая девушка, с которой у него было всерьез. Так?

— Ну, допустим.

— А теперь вы не встречаетесь? — спросил папа.

— Не-а.

— Почему?

— Не знаю. Просто...

— Так нет ли связи?

— Какой связи?

— Сперва вы расстаетесь с Алисией, а потом ты сбегаешь в Гастингс.

— Не-а.

— Правда?

— Ну, знаешь...

— Вот! Вот оно! — закричал папа, и опять наехал на маму: — Ну и почему же ты не разобралась в этом раньше?

— Он не говорил, что одно вытекает из другого.

— Не говорил?! Он сказал «ну, знаешь...». Наконец-то он хоть что-то толковое произнес. На языке Сэма это значит: «Эта девушка меня всего измочалила, я не смог больше терпеть и сбежал».

— Это правда? — переспросила мама. — Именно это означает «ну, знаешь...» на языке Сэма?

— Да, допустим.

Я не чувствовал, что говорю неправду. По крайней мере, я говорил о человеке, который к этому причастен, в отличие от школы и их развода, которые ни при чем совершенно. Потому ощутил нечто вроде облегчения. Алисия реально меня измочалила, по-своему. И я в самом деле не мог больше терпеть.

— И чего ты хотел добиться тем, что сбежал? — спросил папа.

Разумный вопрос.

— Не хотел больше жить в Лондоне.

— Ну и как тебе Гастингс — хорошо там? — спросила мама.

— Ну... Не совсем. Я же вернулся. Я думал, будет неплохо.

— Нельзя уезжать из города каждый раз, когда тебя что-нибудь достанет, — изрек папа. — Так ты всю жизнь проведешь в разъездах. Сменишь кучу городов.

— Я чувствую себя виноватой, — сказала мама. — Я сама их познакомила. Не думала, что из-за этого будут неприятности.

— Но ты решил, что это поможет тебе? — спросил папа. — Уехать в Гастингс?

— Я знал, что там я ее не встречу.

— Так она здешняя?

— А откуда она, ты думал? — рассердилась мама. — Из Нью-Йорка? Как могут дети встречаться с кем-то, кто не местный?

— Не могу понять, что тут к чему, — произнес папа. — Я еще понимаю, если бы ты морду ей набил или что... Но...

— Ох как мило! — вспыхнула мама. — Это учит его обходительности, не правда ли?

— Я не хочу сказать, что это был бы правильный поступок. Я просто делаю предположение, которое хоть как-то понятно.

Он опять-таки был прав. Это было бы хоть более или менее вразумительно. Может, общедоступно.

— Люди совершают странные поступки, когда у них сердце разбито. Но тебе этого не понять.

— Ох, опять начинается.

— Твое сердце ведь не разбилось, когда мы расстались, ведь так? Ты не умирал от горя. И не исчезал. Разве что к своей подружке...

И все вернулось на круги своя.

Иногда слушать, как беседуют мои родители, все равно что сидеть на стадионе, где бегут трехкилометровый кросс. Они бегут по кругу, и опять, и опять по кругу, и каждый раз в какое-то мгновение пробегают прямо перед тобой, и ты действительно оказываешься рядом с ними. Но они исчезают за поворотом. Когда папа говорил о возможности дать Алисии в морду, он как будто перемахнул через заграждение и оказался прямо напротив меня. Но потом он вернулся на дорожку и побежал свой кросс дальше.

На следующий день я опять пошел в школу, но там ни с кем не говорил, никого не слушал и целый день не брал в руки ручки. Я просто сидел за партой, и какие-то вещи ворочались в моей голове — и у меня в животе.

Вот о чем я думал:

1) Вернугься в Гастингс.

2) Неважно, что раньше я уже был в Гастингсе. Я могу уехать куда угодно. В любой приморский город.

3) Как лучше назвать ребенка? (И потом, существует множество детских имен вроде Баки, Сандро, Рун, Пьер-Люк. Я мысленно перебирал список имен клевых скейтеров.) Я знал одну вещь из своего будущего: Руф — отстойное имя. И ничто не изменит моего мнения. Знаете, как в «Терминаторе» пытаются защитить нерожденное дитя, которое в один прекрасный день должно спасти мир? Ну так вот моя миссия — защитить мое нерожденное дитя от имени Руф.

4) Набросятся ли на меня родители Алисии? Физически. Ведь виноват-то не я один...

5) Моя мама. На самом деле у меня не было стоящих мыслей или вопросов. Я просто думал и думал, как она отреагирует, когда я скажу правду. Когда вчера вечером она упомянула о вещах, разбивающих сердце, мне стало грустно, потому что я знал, что тоже разобью ее сердце. Получается, что вся наша семья только и делает, что разбивает ей сердце.

6) Должен ли я лично присутствовать при рождении ребенка? Мне не хотелось. Я видел по телику, как рождается ребенок, — это было ужасно. Будет ли Алисия производить столько шума? Можно попросить ее не делать этого?

7) Смогу ли я заработать сколько-нибудь денег? Будут ли наши родители все оплачивать?

8) Когда я был заброшен в будущее, было ли это то самое будущее? Буду ли я жить с Алисией в доме ее родителей? Буду ли я спать с ней в одной постели?

Ни один из этих вопросов не подразумевал ответов, но я не мог от них отделаться. Я напоминал сам себе жонглера из цирка, который суетится между тарелочками на гибких шестах, подкручивая то одну, то другую. Во время перерыва я сходил в столовую с ребятами из моего класса, но ничего не стал есть. Я чувствовал, что ничего больше не смогу съесть, по крайней мере пока Пьер-Люк не родится, а Алисия не престанет издавать эти жуткие звуки.

Когда ближе к вечеру я вышел из школы, то увидел Алисию, поджидающую меня на другой стороне улицы. Мне стало обидно, что она не доверяет мне, однако, если учесть мое исчезновение, трудно было ее в этом винить. И уж всяко она рада была видеть меня, она улыбалась, и я даже припомнил наше с ней первое свидание. Хотя все это, казалось, происходило давным-давно. Начать с того, что она выглядела старше. Старше и бледнее. Совсем белая.

— Привет, — сказала она.

— Привет. Ты в порядке?

— Не совсем. Меня все утро тошнило, и я боюсь.

— Может, пойдем выпьем чего-нибудь сначала? В «Старбакс» или в другое место.

— Меня может стошнить. Я бы воды выпила. Вода — это то, что надо.

Вы скажете, наверно, что ей было хуже, чем мне. Я был напуган донельзя, впрочем и она тоже. Я не могу утверждать, что мне было страшнее, чем ей. В сущности, если учесть, что я сильнее боялся рассказать все своей маме, чем ее родителям, то она должна была сейчас испытывать ужас похлеще. К тому же ей было физически плохо из-за беременности. Я мог пойти в «Старбакс» и выпить карамельного капуччино со сливками, но я отдавал себе отчет в том, что, если она сделает глоток чего-нибудь подобного, оно быстренько выйдет обратно. Когда я представил себе это, мне самому капуччино пить расхотелось.

Мы сели в автобус и быстро добрались до ее дома, но там еще никого не было. Алисия уселась в кресло, а я примостился на полу у ее ног. Я не был в этой комнате с момента посещения будущего, а в будущем она выглядела совсем иначе. (Дико звучит, правда? Следовало сказать: «В будущем она будет выглядеть иначе» — так ведь? Но если бы я так выразился, это означало бы, что я определенно видел будущее, однако я не на сто процентов был в этом уверен. Поэтому говорил о будущем как о прошлом.) Так или иначе, плакат с Донни Дарко в будущем отсутствовал, а сейчас он еще висел. Мне было приятно видеть его.

— Откуда ты знаешь, что родители скоро придут домой? — спросил я.

— Я попросила их. Они заметили, что мне отчего-то паршиво, и я обещала с ними об этом поговорить.

Она включила какую-то грустную неспешную музыку, которая, так мне показалось, замедлила ход времени. Ее исполняла женщина, певшая о ком-то, кто бросил ее, и она вспоминала о нем разные вещи — запах, пожитки, содержимое карманов, если запустить в них руку. Это было что-то такое, чего и не запомнишь, какая-то песня, длящаяся вечно.

— Тебе нравится? — спросила Алисия. — Я много раз играла эту мелодию на пианино.

— Неплохо, — ответил я. — Чуточку затянуто.

— Так должно быть. Это неторопливая песня.

Мы опять замолчали, и я стал представлять себе, как это — жить в ее комнате с ней и с ребенком, слушая медленную-медленную музыку. Не так уж и плохо. Бывают в жизни вещи похуже. Я же не останусь здесь навсегда?

Мы услышали, как хлопнула входная дверь, и я поднялся с пола.

— Мы не станем выходить из комнаты, пока оба не придут, — сказала Алисия, — потому что знаю, что мама разговорит нас, прежде чем появится папа, и нам придется пройти через все это дважды.

Мое сердце колотилось так сильно, что, когда задрал футболку и пригляделся к своей груди, я увидел, как она шевелится, будто внутри пляшет маленький человечек.

— Что ты делаешь? — удивилась Алисия.

Что я делаю? Заглядываю под футболку, чтобы рассмотреть маленького человечка. А что еще делать?

— Ничего, — ответил я.

— Это становится невыносимым, — фыркнула она, как будто оттого, что я уставился на грудь, стало совсем плохо.

— Я не хочу таращиться туда, когда мы будем с ними разговаривать, — объяснил я, и она рассмеялась. Это было приятно слышать.

— Алисия! — позвала ее мама.

— Не отвечай, — прошептала Алисия.

— Алисия! Ты наверху?

— Она пришла полчаса назад, и не одна, — раздался голос ее папы. Оказывается, он все время был дома — может, ванну принимал, может, читал у себя в комнате.

Алисия вышла из спальни, а я следом за ней.

— Мы здесь, — громко сказала она.

— Кто мы? — приветливо спросила мама. А потом, уже не так ласково, заметив нас, спускающихся по лестнице, добавила: — О, Сэм! Привет.

Мы уселись за кухонный стол. Он был весь заставлен — чай, молоко, сахар, бисквиты, что сразу вызвало у меня подозрения: не ждут ли они чего недоброго? И вся эта сервировка, все это гостеприимство — просто попытка хоть на чуть-чуть затянуть прежнюю жизнь. Чем дольше оттягивается момент признания в том, чего ты не хочешь слышать, тем лучше. А заподозрить недоброе нетрудно, и нетрудно догадаться, о чем именно пойдет речь. Мы с Алисией расстались, и не вчера, так что вряд ли мы собираемся сказать им, что хотим пожениться. Что мы где-то уже тайно поженились — тоже сомнительно, ведь Алисия никуда из дома не исчезала. Что же остается?

— Ну и что же вы хотели сказать? — спросил папа Алисии.

Алисия посмотрела на меня. Я прочистил горло. Никто ничего не говорил.

— Я жду ребенка, — наконец-то произнес я.

Думаю, и так понятно, что я не собирался произнести что-то забавное. Так просто вылетело по-нелепому. Скорее всего потому, что Алисия прочитала мне краткую лекцию о том, что всегда надо говорить «мы». Я воспринял это слишком буквально. Я знал, ребенок не только ее, но излишне перестарался, и получилось, что он исключительно мой.

Но какова бы ни была причина, начать хуже мы не могли. Потому-то Алисия в ответ фыркнула, пытаясь подавить смех. Я сказал глупость, потому что нервничал, и Алисия чуть не рассмеялась, потому что нервничала, но ее папа не принял нашу нервозность в расчет. Он просто рассвирепел.

— Думаете, это смешно?! — заорал он.

Я сразу понял, что они обо всем догадывались. В фильмах люди затихают, когда слышат плохие новости, или повторяют последние слова. Так вот, знаете, — «...ребенка?» Однако он повел себя иначе. Он заорал. Зато мама Алисии не кричала. Она разрыдалась и уткнулась лицом в стол, закрыв голову руками.

— И мы сохраним его, — сказала Алисия. — Я не хочу избавляться от ребенка.

— Не говори глупостей! — возмутился ее папа. — Ты не сможешь заботиться о ребенке в твоем возрасте. Оба вы не сможете!

— Куча девчонок моего возраста справляются, — парировала Алисия.

— Не такие, как ты! — отозвался ее папа. — Обычно у них побольше ума.

— Ты нас ненавидишь? — спросила ее мама. — В этом все дело?

— Мама, ты знаешь, что я тебя не ненавижу, — ответила Алисия.

— Я поговорю с ним, — сказала ее мама. Я взглянул на нее, и она добавила: — Да. С тобой!

Я просто кивнул. А что еще мне оставалось делать?

— Потому что тогда он не сбежит, правда?

Я, честно говоря, не понял, о чем это она.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.

— А что ты хочешь сказать?! — взвизгнула она кретинским голосом, который, я предполагаю, должен был продемонстрировать мне, что я не в себе.

— Он тут ни при чем, — вмешалась Алисия, прежде чем ее родители успели слово вымолвить, и пояснила: — Ну, то есть при чем конечно. Но оставить ребенка — это мое решение. Сэм, я думаю, этого не жаждет. И потом, я уже ушла от него. А он не хочет быть со мной.

— Как это получилось? — спросила ее мама. — Я допускала, что вы занимаетесь сексом, однако не думала, что вы такие неразумные и не предохраняетесь.

— Мы предохранялись, — ответила Алисия.

— Ну и как же это случилось?

— Мы не знаем.

Я-то знал, но не хотел вдаваться в подробности, как тогда не вовремя... Какая теперь разница?!

— И отчего же ты решила, что хочешь иметь ребенка? Ты и за рыбкой в аквариуме ухаживать не смогла.

— Это было много лет назад.

— Да. Три года тому. Ты тогда была ребенком, ты и теперь ребенок. Господи! Я поверить не могу, что мы ведем этот разговор.

— А что случилось с рыбкой? — спросил я.

Мне никто не ответил. Это был дурацкий вопрос. С рыбкой случилось то же, что с моей рыбкой и со всеми домашними рыбками. Их не продали, не усыновили, правда? Их жизнь закончилась в унитазе.

— А твоя мама, Сэм? Что она думает?

— Она еще не знает.

— Замечательно. Давайте пойдем и скажем ей. Все вместе.

— Это не дело, мама, — возразила Алисия.

Я тоже считал, что это не верно, но о причинах, по которым это неправильно, в данный момент я думать не мог.

— И почему же это «не дело»? — спросила мама Алисии. Она произнесла это в той же кретинской манере, давая понять, что Алисия — неразумная маленькая девочка.

— Потому что мы могли бы рассказать ей об этом и без вашего присутствия. Вам же мы рассказываем не при ней.

— Можно спросить тебя кое о чем, Сэм? — вдруг произнес папа Алисии, долго молчавший.

— Да. Конечно.

— Твоя мама была тогда у нас в гостях, когда вы познакомились с Алисией. Она очень милая, правда?

— Не знаю. Наверно.

— Молодая и милая.

— Да.

— Сколько ей лет?

— Ей... Ну да, тридцать два.

— Тридцать два. То есть когда ты родился, ей было шестнадцать.

Я ничего не ответил.

— Господи боже мой! — воскликнул он. — Люди вроде вас вообще чему-нибудь учатся в этой жизни?

В конце концов ее родители пошли с нами. Они молчали; после того как мама Алисии обругала мужа за то, что он сказал, и он извинился. Но я знал, что не забуду его слов: «люди вроде вас». Какие это люди? Люди, которые заводят детей в шестнадцать лет? Это была моя идея — идти всем вместе. Я боялся не того, что моя мама что-то с нами сделает, а того, что мне ее будет жалко. Из всего, что могло бы случиться скверного, именно этого она опасалась сильнее всего. Было бы лучше, размышлял я, если бы она тревожилась, что меня подсадят на иглу и я появлюсь перед ней со шприцем в руках. По крайней мере, это можно поправить. Было бы лучше, если бы она волновалась, что мне отрубят голову и что я появлюсь перед ней со своей головой в руках. По крайней мере, я мертвый. Потому я надеялся, что когда мы вчетвером покажемся в дверях, она не выкажет своих чувств — по крайней мере, пока они не уйдут. Короче. Я мог успокаивать себя только одним образом: уехал в Гастингс — на день отсрочил беду. Если мама и папа Алисии предстанут перед моей мамой и объявят, что их дочь беременна, я выиграю часок. Я не мог вынести мыслей о неизбежном будущем и потому старался скрасить хотя бы ближайшие двадцать минут.

Я сказал маме, что после школы у меня дела, так что не представлял, дома ли она. Я говорил, что зайду на чай к приятелю и буду дома около восьми. Зная, что я не приду сразу после школы, она могла остаться с кем-нибудь посидеть в кафе после работы или зайти к кому-либо в гости. Я предупредил их, но родители Алисии ответили, что ситуация серьезная и что, если ее нет дома, они ее подождут.

Что-то заставило меня нажать на дверной звонок, а не просто вставить ключ в замочную скважину и открыть дверь. Вероятно, я подумал, что нехорошо впускать родителей Алисии, не предупредив маму. Так или иначе, никто дверь не открывал, но как раз когда я достал ключ, она распахнулась. За ней стояла мама в халатике.

Она сразу сообразила, что что-то случилось. Думаю, даже поняла, что именно. Алисия, ее мама и папа, с озабоченными лицами... Догадаться несложно. Либо секс, либо наркотики, — что еще может быть? Третьего не дано.

— Ой. Извините. Я как раз тут...

Но она не смогла придумать, что именно она тут. Я решил, что это дурной знак, и сразу подумал про ее халатик. Почему она просто не сказала, что принимала ванну? Или это не соответствовало тому, что она «как раз тут...»? Ведь принимать ванну — в этом не было ничего стыдного.

— Неважно. Садитесь. Сейчас я переоденусь, и... Расставь чашки, Сэм. Не хотите чего-нибудь покрепче? У нас есть початая бутылка вина, кажется. Обычно мы не пьем, но... И пиво должно быть. Есть у нас пиво, Сэм? — щебетала она несообразно случаю. Ей тоже хотелось отсрочить разговор.

— Думаю, все в порядке. Спасибо, Анни... — перебила ее мама Алисии. — Не могу ли я сказать вам одну вещь, прежде чем вы переоденетесь?

— Я бы...

— Алисия беременна. От Сэма, конечно. И она хочет оставить ребенка.

Мама ничего не сказала. Она долго смотрела на меня, а потом ее лицо стало похоже на измятый лист бумаги. Везде появились складки, морщины и заломы в местах, где раньше ничего такого не было. Знаете, как мятый узор — сколько бы вы потом его не разглаживали, все равно не исчезает. Ну так вот: сколько бы она потом ни прихорашивалась, этот рисунок уже никогда не исчезал, как бы счастлива она ни была. А затем ужасный звук. Я не знаю, какой вопль она издала бы, если бы увидела меня мертвым, но едва ли он сильно отличался бы от этого.

Она стояла и плакала какое-то время, пока наконец Марк, ее новый хахаль, не вошел в гостиную посмотреть, что происходит. Наличие Марка объясняло халатик. Не нужно быть телепатом, чтобы понять, что было на уме у мамы и папы Алисии. Их мысли нарисовались у них на лицах. Я просто слышал, как ее папа говорит «люди вроде вас...», хотя на самом деле он, конечно же, ничего не произнес, просто смотрел. «Люди вроде вас...» Занимаетесь ли вы вообще чем-то еще кроме секса? Мне захотелось убить маму. И это чувство было взаимным, потому что ей хотелось убить меня.

— Из всего, Сэм... — выдавила из себя мама после молчания, длившегося, кажется, целую вечность. — Из всего, что ты мог сделать... Из всех способов сделать мне больно...

— Я не хотел... — забормотал я. — В самом деле. Я не хотел, чтобы Алисия залетела. Уж этого я никак не хотел...

— Знаешь, есть хороший способ не залететь, — ответила мама. — Не заниматься сексом!

Я промолчал. Я имею в виду, что с этим трудно спорить, правда? Но получалось так, что я мог за всю свою жизнь заниматься сексом раз или два, но и этого оказалось слишком много, если я решил, что не хочу иметь детей. Только поздно мне принимать такое решение. Дети у меня уже есть. Один ребенок точно, если только у Алисии не двойня.

— Я буду бабушкой, — сказала мама. — Я на пять лет моложе Дженнифер Энистон — и буду бабушкой. На два года моложе Кэмерон Диас...

Кэмерон Диас — это что-то новенькое. Раньше я про нее не слышал.

— Да, — сказал отец Алисии. — Ну... в этом много неприятного. Но сейчас нас беспокоит будущее Алисии.

— А как же Сэм? — спросила мама. — Ведь и у него было будущее...

Я взглянул на нее. Было?! У меня было будущее? А теперь нет?! Я хотел, чтобы она убедила меня, что все будет в порядке. Я хотел, чтобы она поддержала меня, что, мол, она не пропала и я не пропаду. Но она не произнесла этого. Она сказала, что у меня больше нет будущего.

— Разумеется. Но мы больше беспокоимся об Алисии, потому что она наша дочь.

На мой взгляд, это было разумно. Ведь когда мама начала рыдать, это было не потому, что она расстроилась из-за Алисии.

— Алисия, радость моя, — обратилась к ней мама, — ты только сейчас это обнаружила, так?

Алисия кивнула.

— Так что ты еще не определилась со своими желаниями, правда? Ты еще не понимаешь, хочешь ли ты его оставить?

— Нет, знаю! — ответила Алисия. — Я не хочу убивать моего ребенка.

— Ты не убиваешь ребенка. Ты просто...

— Я читала об этом в Интернете. Это уже ребенок.

Мама Алисии вздохнула.

— Не знаю, откуда ты взяла эти глупости... — начала она. — Эти люди, которые пишут в Интернете про аборты, — это все христиане-евангелисты и...

— Неважно, кто они, так ведь? Факт есть факт.

Разговор зашел в тупик. Все было не к месту. Кэмерон Диас, христиане-евангелисты... Не собирался я выслушивать эту хренотень. Но что мне хотелось бы сейчас услышать, я тоже не знал. Что лучше?

— Я лучше пойду, — сказал Марк.

Мы как-то забыли, что и он здесь, и уставились на него так, будто не понимали толком, кто он такой и что здесь делает.

— Домой, — пояснил Марк.

— Да, — согласилась мама. — Конечно.

Она слегка кивнула ему, но оказалось, что он еще босой, поэтому он направился в мамину спальню за своими туфлями.

— Ну и каков итог? — спросил папа Алисии.

Все по-прежнему молчали, даже после того, как Марк опять попрощался и наконец окончательно ушел. Я не понимал, к чему может привести нас этот разговор, кроме того места, в котором мы уже и так находились. Алисия беременна и хочет рожать. Если все останется так, как есть, мы можем спорить хоть до посинения, это ничего не изменит.

— Мне нужно поговорить с моим сыном наедине, — вдруг произнесла мама.

— Больше никаких разговоров наедине, — возразил ей папа Алисии. — Все, о чем вы хотите поговорить с ним, касается нас. Теперь мы одна семья!

Мне захотелось сказать ему, что он сморозил полную глупость. Мама вспылила:

— Извините, но я буду говорить с моим сыном наедине всю оставшуюся жизнь, когда захочу. И мы не одна семья. Как теперь, а может, и в грядущем. Сэм в любом случае поступит как надо, и я тоже, но если вы полагаете, что можете приходить ко мне домой и слушать мои частные разговоры, то вам стоит отказаться от подобных мыслей.

Папа Алисии хотел что-то возразить, но встряла Алисия.

— Вы не поверите, — сказала она, обращаясь к моей маме, — но мой папа в обычной ситуации — умный человек. Но сейчас он говорит абсурдные вещи. Папа, ты разве не хочешь впредь беседовать со мной наедине, не в присутствии Сэма и его мамы? Хочешь? Тогда заткнись... пожалуйста.

И ее папа взглянул на нее и улыбнулся, и моя мама тоже, и на этом все закончилось.

Первое, чем поинтересовалась у меня мама, когда все они ушли, было:

— Думаешь, это просто невезение? Или мы все такие бестолковые?

Я был зачат, потому что мои родители не предохранялись. Так что я мог бы сказать: вы были глупые, а я — невезучий. Но я решил не говорить этого. Определенно я не знал точно, тупой я или нет. Может, и тупой. Ведь на пакетах с презервативами не пишут: «Внимание! У вас должен быть миллиардный IQ, чтобы надеть его правильно».

— Того и другого понемножку, думаю, — ответил я.

— Главное, это не должно разрушить твою жизнь, — сказала мама.

— Твою я же разрушил.

— На время.

— Да. Когда я доживу до твоего возраста, все у меня будет замечательно.

— Угу.

— А потом уже мой ребенок родит своего ребенка.

— И я буду прабабушкой. В сорок восемь лет!

Мы отпускали шуточки по поводу друг друга, но звучали они невесело.

— Как ты считаешь — она передумает рожать?

— Не знаю. Вряд ли.