Слэм Хорнби Ник
— Где ты останавливался?
— Так... в одной... гостинице. Недорогой.
— Чем ты расплатился?
Дама полицейский встала. Поскольку вопрос касался уже не того, жив я или мертв, а того, как я оплатил гостиницу, она, вероятно, решила, что в ней больше нужды нет. По-моему, это непрофессионально. Я, например, мог бы подождать, пока она выйдет за дверь, чтобы рассказать маме, что торговал наркотиками или грохнул какого-нибудь пенсионера. Таким образом она упустила случай арестовать меня. Может, она не беспокоилась, оттого что все это произошло в Гастингсе, а не на ее участке?
— Мы уходим, — сказала дама. — Я еще позвоню вам.
— Спасибо за помощь, — улыбнулась мама.
— Не стоит благодарности. Хорошо, что все живы и здоровы.
Она посмотрела на меня, и я был совершенно уверен, что взгляд ее что-то означает, но что именно — не понимал. Это могло быть: «Слушайся маму», или «Я знаю, что ты не заплатил за номер», или «Теперь мы знаем, что ты плохой мальчик и ВСЕГДА будем за тобой следить». Во всяком случае, это было не простое «до свидания».
Я жалел, что они ушли, поскольку после их ухода никто не мог помешать маме совершить в отношении меня незаконные действия, а она явно была в таком настроении, что могла их совершить. Она дождалась, пока закроется дверь, и спросила:
— Ну так в чем же дело?
И я не знал, что ответить. Почему Алисия не сказала маме, что она беременна? Существовало множество разных ответов на этот вопрос, конечно, но я — поскольку был идиотом — выбрал следующий: Алисия не сказала, что залетела, потому что оказалось, что не беременна. Какие у меня есть причины считать, что она в положении? Если отбросить то, что меня зашвырнули в будущее, может быть, и поддельное, основания такие: Алисия хотела купить тест на беременность. Результатов теста я не знаю, потому что выключил мобильник, а потом забросил его в море. Ну и что — множество женщин покупают тесты, а потом оказывается, что они вовсе даже и не залетели, правда ведь? А иначе зачем покупать тест? Значит, если Алисия не в положении, то и маме говорить ни о чем не надо. Это хорошая новость. А плохая — что, если Алисия не беременна, в связи с чем у меня не было никаких оснований сбегать на ночь из дома.
Мы сели.
— Ну? — спросила мама.
— Можно мне чем-нибудь позавтракать? — вопросом на вопрос ответил я. — И чаю чашечку?
Я был умницей настолько, насколько может быть умницей дурак. Я произнес это с таким выражением, что, мол, предстоит долгая история. Это и была бы долгая история, начни я рассказывать все по порядку.
Мама подошла ко мне и обняла, и мы прошли в кухню.
Она сделала яичницу с беконом, грибной, фасолевый и картофельный салаты, и все в тройном размере. И хотя я был голоден, потому что в Гастингсе съел за день только два пакета чипсов, мне хватило бы и одного завтрака. Более того, пока она готовила, а я ел, мне не нужно было ничего рассказывать. Время от времени она что-то спрашивала: как, мол, ты добрался до Гастингса, не разговаривал ли с кем-то? В конце концов я поведал ей про мистера Брэди, и о работе, которую нашел, и о том, как искал пульт от телевизора, и она смеялась, и все было пучком. Но я знал, что это временно. Я предчувствовал, чем закончится третий завтрак и четвертая чашка чаю, но отгонял эти мысли.
— Ну и?
Я навис над своей тарелкой, как человек, которому что-то попало не в то горло.
— Я просто... Не знаю. Взбрело в голову.
— Но с какой стати, солнышко?
— Не представляю. Много всего. С Алисией мы разошлись. Школа. Вы с папой.
Я догадывался, что в первую очередь она отреагирует на последнее.
— Мы с твоим папой? Но мы разошлись уже несколько лет назад.
— Да. Вдруг всплыло...
Любой нормальный человек рассмеялся бы на это. Но мой личный опыт говорил мне, что родители всегда испытывают чувство вины. Или точнее: если ты делаешь вид, что боишься за свою жизнь из-за того, что они натворили, родители не замечают, как это глупо звучит. Они все принимают за чистую монету.
— Я знаю, надо было совершенно иначе...
— Что именно?
— Я хотела собрать семейный совет, но, конечно, твой папа считал это дикостью...
— Да, но... Теперь уже поздновато... — сказал я.
— Ах, но ведь все дело в этом, — не унималась мама. — Не поздно. Я читала про человека, которого пятьдесят лет назад пытали японцы и который всю жизнь не мог с этим смириться, так вот он пошел куда-то и выговорился. Никогда не поздно!
Мне захотелось улыбнуться, впервые за несколько дней, но я сдержал себя.
— Ну да. Я понимаю. Но вы с папой... Я не так выразился, может быть, я хочу сказать, что это было не так страшно, как если тебя пытают японцы. Совсем не так.
— Ну так мы и развелись не пятьдесят лет назад. Так что сам понимаешь...
Я не понимал, но кивнул.
— О господи, — продолжила она, — держишь ребенка на руках, смотришь на него и думаешь: «Как бы не сделать ему больно». А что потом? Впоследствии ты делаешь ему больно. Сама поверить не могу, что всем этим натворила!
— Да нет, ничего такого, — пошел на попятный я. Но не то чтобы совсем ничего. Я хотел дать ей понять, что за один раз я ее простил бы, но за остальные десять или сколько там лет — нет.
— Сходишь со мной, поговоришь об этом кое с кем?
— Не знаю.
— Почему не знаешь?
— Не знаю, не знаю... Что говорить обо всем этом сейчас.
— Конечно, я понимаю, что ты не знаешь. Потому и надо устроить семейный совет. Некоторые вещи надо выразить вслух, чтобы их осознать. Я имею в виду, что твой папа тоже придет. Сейчас он уже не такой твердолобый, как раньше. Кэрол заставила его сходить кое к кому, когда оказалось, что у них не может быть детей. Я поищу на работе... Чем быстрее, тем лучше.
И она обняла меня. Меня простили за то, что я сбежал из дому, потому что не мог пережить развода родителей. Это хорошо! А плохо, что мне придется говорить с посторонним человеком о чувствах, которых я и не испытываю вовсе, а притворщик из меня хреновый. И еще: моя мама до сих пор не знает истинной причины бегства в Гастингс, и я не могу придумать, как сообщить ей об этом.
Мама пошла на работу и взяла с меня слово, что я никуда не уйду. Я и не собирался никуда двигаться, а хотел сидеть дома и смотреть телепрограммы судьи Джуди и «Дело и безделье» весь день. Однако понимал, что должен пойти домой к Алисии и посмотреть, что там и как. Я мог бы позвонить ей с домашнего телефона, но что-то меня останавливало. Думаю, это была мысль о том, что она бросит трубку, а я останусь стоять, как дурак, перед своим аппаратом, открывая и закрывая рот. Если смотришь глаза в глаза, то, по крайней мере, чувствуешь, что ты живой человек. А с телефоном ты представляешь собой только открывающийся и закрывающийся рот.
Мой план заключался в том, чтобы доехать на автобусе до дома Алисии — первая фаза — и спрятаться в кустах — вторая фаза, — чтобы разведать, что там происходит — третья фаза. Однако в моем плане обнаружилось два изъяна:
1) Там нет кустов.
2) Собственно, что я там собирался разведать?
Мне представлялось, что меня не было несколько месяцев и что Алисия должна уже расхаживать с внушительным брюшком — или Алисия больше уже не в положении? Но на самом-то деле меня не было всего полтора дня, и, когда я ее увидел, она выглядела точь-в-точь как тогда, когда мы встретились в «Старбакс» и собирались пойти покупать тест. Я был несколько обескуражен. Ну и потом, никому, думаю, не идет на пользу, если тебя забросят в будущее. Я жил в двух временных измерениях одновременно.
Поскольку кустов рядом не было, я занял пост у фонаря возле ее дома. Это был плохой наблюдательный пункт, потому что существовал только один способ спрятаться — прижаться к фонарю спиной и затылком и стоять неподвижно. Поэтому я, конечно, не мог разглядеть ничего, кроме дома напротив, а это было здание, расположенное через дорогу от дома Алисии. Что я вообще здесь делаю? Одиннадцать утра, Алисия, должно быть, в школе. А если не в школе, то в квартире. А если она даже выйдет из дому, то парадного я не вижу, и, следовательно, не увижу ее. А потом вдруг Кроль прошел мимо со своей доской. Я попытался от него спрятаться, но он меня заметил, и, значит, скрываться дальше было уж совсем глупо.
— От кого хоронишься? — спросил он.
— А... привет, Кроль.
Он с грохотом уронил свою доску на асфальт.
— Рука друга не нужна?
— Рука?
— Мне делать нечего. Могу помочь тебе. Поиграть в прятки с тобой или найти кого?
— Может, где-то в другом месте. А то тут за фонарем мало места для двоих.
— Верно. А от кого мы прячемся?
— Мы не хотим, чтобы люди из дома нас увидели.
— Верно. Клево. А почему нам просто не отправиться домой. Там они нас точно не увидят!
— А почему бы тебе не пойти домой, Кроль?
— Не надо так. Я же понимаю, когда я не в тему.
Если бы Кроль понимал, когда он не в тему, он бы уже жил в Австралии. Но это не его вина, что я сбежал от беременной подруги и что у меня не хватает смелости постучать в ее дверь.
— Извини, Кроль. Я просто думаю, что лучше мне проделать все это самому.
— Ага. Ты прав. Я все равно не понимал, что это мы делаем.
И он отправился своей дорогой.
Когда Кроль ушел, я изменил тактику. Я переместился на другую сторону фонарного столба и прижался к ней всем телом. Теперь я хорошо просматривался из окна их гостиной, и если бы там кто-то был или захотел бы выйти и поговорить со мной, у него появилась такая возможность. Итак, вторая фаза моего плана подошла к концу, оставалась третья фаза — однако я побрел к автобусной остановке. Я провел остаток дня за просмотром передач судьи Джуди и «Дела и безделья», за поеданием всякого пищевого мусора, за который заплатил из денег, предназначавшихся на обустройство в Гастингсе. Хорошо все-таки у себя дома. Я сберег остаток от сорока фунтов, и теперь смогу, когда хочу, покупать себе чипсы.
Как раз к тому моменту, когда мама пришла с работы, я понял, что таращиться на окна Алисии, прислонясь к фонарному столбу, явно недостаточно. Надо постучать в ее дверь и спросить, беременна ли она, и как она поживает, и как ее родители. И таким образом вступить в следующую стадию моей жизни.
Но я этого все еще опасался. Я видел, на что эта следующая стадия похожа, и мне она совсем не понравилась. Если я буду сидеть дома и пялиться в телик, эта новая жизнь никогда не наступит.
9
Пару дней так и было, и я чувствовал себя могучим волшебником. Я сумел остановить время! Сначала я был осторожен: не выходил из дому, не подходил к телефону и сам никому особенно не звонил. Я сказал маме, что прихватил в том поганом отеле какой-то вирус и немного покашливаю, и она разрешила мне не ходить в школу. Я ел тосты и придумывал новую футболку для Тони Хоука. После своего возвращения я с ним еще не говорил. Я был на него несколько обижен. Я не хотел возвращаться туда, куда он послал меня после последней нашей беседы.
На третий день в дверь позвонили, и я открыл. Мама иногда покупает разные разности на Amazon, и, поскольку это Интернет-магазин, нам приходится или по субботам ходить на склад, или ждать посыльного оттуда.
Но это не был посыльный. Это была Алисия.
— Привет, — сказала она.
А потом она начала плакать. Я ничего не мог с этим поделать. Я не ответил на приветствие, не предложил ей войти, даже не прикоснулся к ней. Я думал о телефоне, лежащем на дне моря, и о том, как все происходящее напоминает мне SMS-ки, поступающие одна за другой.
В конце концов я очнулся. Я затянул ее в квартиру, посадил за кухонный стол, спросил, не хочет ли она чая. Она кивнула, все еще плача.
— Извини, — сказал я.
— Ты меня ненавидишь?
— Нет, — ответил я. — Нет, ну что ты! За что мне тебя ненавидеть?
— Куда ты уехал?
— В Гастингс.
— Почему ты не звонил мне?
— Я зашвырнул телефон на дно моря.
— Хочешь узнать результаты теста?
— Думаю, что и сам могу догадаться.
И даже сейчас, после того, как я сказал это, под ее плач, после того, как Алисия пришла ко мне домой, после того, как миллион разных знамений уже оповестил меня о дурных новостях, — даже после всего этого мое сердце не стало биться чаще. Потому что все равно оставался один шанс из триллиона, что она ответит мне: «А вот и нет» или «Нет, ничего не было». Еще не все было потеряно. Откуда мне знать, что она огорчена не нашим расставанием, не какой-нибудь ссорой своих родителей, а может, ее обидел какой-нибудь новый парень? Могло быть все что угодно.
Но Алисия кивнула.
— Твои родители убьют меня?
— Господи, я же им ничего не сказала, надеясь, что мы с тобой сделаем это вместе.
Я молчал. Отлично. Я провел в Гастингсе одну ночь, однако, пока был там, здесь ничего не изменилось. А ведь я отчасти потому и сбежал: боялся, что что-то начнет происходить. Например, что моя мама нечто узнает от родителей Алисии и расстроится. Но она вместо этого беспокоилась обо мне и потом простила меня. Мне захотелось обратно в Гастингс. Я ошибся, считая, что работа на мистера Брэди — это намного хуже, чем завести ребенка. Если мы родим ребенка, это убьет и мою маму, и маму Алисии, а все то, что можно обнаружить под кроватью мистера Брэди, не так ужасно, как это.
— Что же ты собираешься делать? — спросил я.
Она немного помолчала.
— Можешь сделать мне одолжение? — спросила она. — Когда ведем речь об этом, можешь ты говорить «мы»?
Я не понял, о чем она, и это, очевидно, было написано у меня на лице.
— Ты говоришь: «Что ты собираешься делать?», а надо: «Что мы будем делать?»
— Да. Извини.
— Ладно, я об этом подумала. То, что мы расстались, уже неважно, потому что это и твой ребенок, так?
— Да, наверное. Если ты так говоришь...
Практически в каждом фильме, который показывают по телику, мужики в таких ситуациях говорят что-нибудь в этом роде. Я даже не имел в виду ничего такого. Я просто выразился так, как и вы сказали бы.
— Я знала, что ты будешь... так вот.
— Как так?
— Я предполагала, что ты попытаешься увильнуть. Парни всегда так делают.
— Всегда? И сколько раз ты бывала в таких ситуациях?
— Пошел ты!
— Сама пошла! — по-идиотски ответил я.
Чайник закипел. Налить воду, положить пакетики, нацедить молока, расставить чашки — все это заняло немало времени.
Прежде чем пересказывать наш разговор, я должен остановиться и объяснить вот что: сейчас мне восемнадцать. А тогда, когда состоялся этот разговор, мне было шестнадцать. Так что это было только два года назад, а как будто десять лет прошло. Кажется, что куча всего случилась с той поры, но это и потому, что юноше, разговаривавшему с Алисией в тот день... едва исполнилось шестнадцать. Он был на два года моложе человека, который сейчас беседует с вами. У меня такое чувство, что тому мальчику тогда было восемь или девять лет от роду. Ему было плохо, хотелось расплакаться. Голос его дрожал всякий раз, когда он пытался что-то произнести. Ему хотелось к маме, но он опасался, что мама нечто узнает.
— Извини, — сказал я. Алисия уже перестала рыдать, но сейчас снова расплакалась, и я вынужден был хоть что-то сказать.
— Не очень-то хорошее начало, правда? — выговорила Алисия.
Я покачал головой, но от слова «начало» мне стало еще хуже. Она была права, конечно. Это было начало. Я хотел, чтобы ничего хуже того, что случилось, не происходило бы, и чтобы это кончилось, и не начиналось.
— Я собираюсь сохранить ребенка, — сказала она.
Я отчасти знал это, потому что провел ночь и день в будущем, так что забавно было услышать об этом в качестве новости. По правде сказать, я и забыл, что здесь возможен некий выбор.
— Ну, — сказал я, — и куда же делись «мы»?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты недавно сказала, что я должен говорить о том, что мы будем делать. А теперь ты говоришь о том, что ты намерена делать.
— Это же совсем другое, правда?
— Почему?
— Потому. Пока ребенок здесь, это мое тело. Когда он выйдет наружу, это будет наш ребенок.
Что-то в ее словах показалось мне не совсем правильным, но я не мог тыкать в это «что-то» пальцем.
— Но что мы будем делать с ребенком?
— А что с ним делать? Растить. Что с ним еще можно делать?
— Но...
Люди поумнее меня придумали бы какие-то аргументы. Но я ничего сообщить прямо тут, на месте, не мог. Тело ее, и она хочет ребенка. А потом, когда ребенок родится, мы вместе будем его растить. Тут, казалось, мало что можно добавить.
— Когда ты собираешься поведать об этом родителям?
— Мы вместе расскажем об этом моим маме и папе.
Мы. Я должен буду сидеть в комнате, пока Алисия рассказывает своим маме и папе о том, из-за чего они захотят меня убить. А может, она будет сидеть, а рассказывать им должен буду я. Когда я убегал в Гастингс, то понимал, что все будет хреново. Я не понимал, насколько хреново.
— Хорошо. Мы.
— Некоторые девочки не рассказывают родителям месяцами, до самого конца. Пока они уже должны... Я в Интернете читала, — добавила Алисия.
— Это разумно, — сказал я. Напрасно.
— Ты так считаешь? — сморщила она носик. — Тебе это кажется разумным, потому что ты собираешься слинять и отвертеться от всего этого.
— Вовсе я не собираюсь.
— Что ты делаешь сегодня вечером?
— Сегодня не выйдет!.. — ответил я не слишком быстро, но и не слишком медленно.
— Почему?
— Я обещал... (Что я обещал? Что я обещал?) что иду с... (Кем? Кем? Кем?) моей мамой... (Куда? Куда? Черт!) у них на работе междусобойчик... так что все приходят с кем-то, а она всегда одна, и я обещал ей сто лет назад...
— Ладно. Завтра вечером?
— Завтра?
— Ты же не собираешься сбежать, да?
Я собирался. Я правда собирался. Я хотел слинять навсегда. Но я знал, что не смогу это сказать.
— Завтра вечером, — ответил я, и от этих слов, слетевших с моих губ, мне захотелось в туалет. Уж не представляю, сколько раз мне захочется в уборную в ближайшие сутки.
— Обещаешь? Встречаемся после школы.
— После школы. Даю слово.
Завтрашний вечер — до этого еще целая вечность. Что-нибудь да произойдет.
— У тебя сейчас кто-нибудь есть?
— Нет. Господи... Нет.
— И у меня тоже. Это облегчает дело, правда?
— Да, наверное.
— Слушай, — сказала Алисия. — Я знаю, что я тебе осточертела...
— Нет-нет. Это не так, — ответил я. — Это было просто...
Но я не мог придумать, что это было, и потому запнулся.
— Ну как бы то ни было, — продолжила она, — я уверена, что ты — то, что надо. Так раз уж это у меня приключилось, я рада, что с тобой.
— Несмотря на то что я сбежал?
— Я не знала, что ты скрылся. Я знала только, что тебя не было в школе.
— Я не мог свыкнуться с этой мыслью...
— Ну да. Я тоже не могла. И сейчас не могу.
Мы попили чая и поговорили о разном, а потом она пошла домой. Когда она ушла, меня вырвало в кухонную раковину. Слишком много раз я завтракал, должно быть. И хотя не говорил с ТХ, я вдруг услышал его голос: «Я сидел на унитазе, а передо мной стояла мусорная корзина, потому что при каждом резком движении содержимое моего желудка выливалось через рот и нос». Забавно, о чем думаешь в такие минуты. Правда?
Я больше не беседовал с ТХ: то, что происходило сейчас, и так уж было достаточно скверно, и мне знать не хотелось, что может случиться в будущем. Вместо бесед с ним я перечитывал его книжку. Хоть я читал ее уже тысячу раз, были места, которые я подзабыл. Я забыл, например, как он просил Эрин выйти за него замуж — всю эту сцену с койотами и факельным огнем. Может, я не столько забыл ее, сколько не заинтересовался ею раньше. Для меня она значила мало. Его первый брак для меня был более или менее понятен, когда мне было четырнадцать или пятнадцать, потому что всякий раз, как встречаешь кого-нибудь, решаешь, что женишься. Я тоже, к примеру, думал, что женюсь на Алисии первые пару недель. Но вы не можете по-настоящему думать о втором браке в мои годы — так я считаю. Тогда, правда, я чувствовал себя так, как будто мой первый брак, которого на самом деле еще не было, уже состоялся, и у нас был ребенок, и все это создавало путаницу. Так что читать про ТХ и Эрин было бесполезно. Потому что ТХ женился на Синди и у них родился Рили, и они пережили это. ТХ и Эрин — это будущее. Если переживу все это, больше никогда не женюсь, в этом я был уверен. Но, может, у этого есть какая-то другая сторона. Нечто такое, ради чего стоит заглянуть в будущее. Что-то вроде Эрин, если даже это не Эрин и не какая-то другая женщина или девушка.
Вот почему «Хоук. Профессия: скейтбордист» — блестящая книга. С какого бы места ты ее не открыл, всегда найдешь то, что может тебе пригодиться в жизни.
Когда мама вернулась с работы, она сказала мне, что мы должны собираться на прием, потому что кто-то в совете связал ее с хорошим консультантом по семейным вопросам, и поскольку этот советчик — друг друзей, то он примет нас без очереди и уже назначил на половину седьмого.
— Чаю попьем? — задал я вопрос. Это единственное, что пришло мне в голову, хотя я понимал, что этого недостаточно для урегулирования проблемы.
— Потом попьем. Можем все втроем пойти куда-нибудь и посидеть потом...
— Втроем? Откуда ты знаешь, что этот консультант пойдет с нами пить чай?
— Не консультант, глупышка. Твой папа. Я уговорила его идти с нами. Даже он понимает, что это серьезно — то, что ты убежал.
М-да, это на самом деле несчастье, когда вся семья занимается проблемой, которой в реальности не существует. То есть тема-то есть, но они про нее не знают и не догадываются, что не знают. Вот был бы прикол, если бы что-то еще могло меня позабавить.
Консультанта звали Консуэла, что в первую же минуту ввергло моего папу в плохое настроение. Не знаю, можно ли назвать его расистом, потому что я никогда не слышал от него ничего дурного о неграх, мусульманах или азиатах. Но в Европе он не переваривает всех и каждого. Он терпеть не может французов, испанцев, португальцев и итальянцев... Почему-то он ненавидит всех, кто приехал из мест, в которые приятно смотаться в отпуск и куда сам ездил. Он утверждает, что это они первыми начали, что это его все не выносят, однако я пару раз был с ним в отпуске, и скажу, что это неправда. Он каждый раз нарушал распорядок и начинал ругаться первым. Я пытался поговорить с ним об этом, но никогда ничего путного не выходило. Ну да, это его дело, ему же и хуже. В прошлом году он ездил в Болгарию, но и там ему не понравилось. Правда состоит в том, что он не любит выезжать за границу, так что это даже хорошо, что Африка и другие места, где живут негры, слишком далеко. А то он стал бы закоренелым расистом, и вам пришлось бы перестать с ним общаться.
Мы, собственно, и не сомневались, что Консуэла из Испании, потому что она говорила с испанским акцентом. Всякий раз, когда она произносила какое-либо слово неправильно, у папы просто пар валил из ушей.
— Итак, — сказала она, — Сэм, ты побежал из дому, правильно?
— Сбежал, — поправил папа.
— Спасибо, — поблагодарила Консуэла. — Я иногда делаю ошибки в моем английском. Я из Мадрида.
— Никогда бы не сказал, — саркастически заметил папа.
— Спасибо, — еще раз выразила признательность Консуэла. — Итак, — продолжила она, — Сэм, ты сбежал из дома. Можешь объяснить почему?
— Да, могу, — ответил я. — Я уже говорил маме. Школа достала и потом... Я начал плохо себя чувствовать, когда мама и папа развелись.
— А когда они развелись?
— Всего каких-то десять лет назад, — ввернул за меня папа. — Так что дело-то больно уж давнее...
— Ага, продолжай, — бросила ему мама. — Еще одна небольшая порция гадостей ему не повредит, конечно.
— Что мы разошлись — ему всю жизнь было как с гуся вода. Вовсе не поэтому он смотался в Гастингс. Случилось что-то, о чем он нам не говорит. Может, он наркоту употребляет или что-то такое.
Естественно, он был прав. Но он оказался прав самым мерзким образом. Он подозревал, что я что-то скрываю, потому что сам он, злобный сукин сын, всегда во всем видел только худшее.
— Что же это, по-вашему, Дэйв?
— Не знаю. Его спросите.
— А я спрашиваю вас.
— Какой смысл спрашивать меня? Откуда я знаю...
— Мы спрашиваем вас, потому что такие беседы дают каждому возможность высказать то, что у них на душе, — объяснила Консуэла.
— А, ну давайте, — огрызнулся папа. — Вы уже решили, что во всем виноват я.
— Когда это она говорила такое? — стала нападать на него мама. — Видите? Вот такой он человек. Вы с ним никогда ни о чем не договоритесь. Неудивительно, что Сэм сбежал.
— Значит, это моя вина, — пробурчал папа.
— Можно мне сказать кое-что, — перебил их я. — Разрешается?
Все замолчали и с виноватым видом уставились на меня. Все это было затеяно ради меня, однако никто не обращал на меня внимания. Единственная тема заключалась в том, что у меня не было на уме ничего такого, что стоило бы сказать. Следовало объявить только, что Алисия беременна, но для такого признания это были явно не подходящие место и время.
— О, не беспокойтесь, — сказал я. — В чем дело-то?
И я сложил руки на груди и опустил глаза, будто и не собирался что-либо заявлять.
— Ты считаешь, — спросила Консуэла, — что нет никакой проблемы, о которой стоит поговорить?
— Да, — буркнул я.
— Дома он так объяснял, — вмешалась мама. — Однако здесь...
— Но ведь его огорчения из-за вашего развода тоже стали для него новостью. Так что, может быть, он не так много говорит дома, как вы думаете?
— Когда наконец испанцев перестанут брать в консультанты? — не выдержал мой папа.
Если бы он слушал то, что она говорит, а не только подсчитывал ее ошибки в английском, он бы стал нападать на маму. Ведь Консуэла пеняла именно на нее, что мама мало обо мне знает. Но папе было на это плевать. Иногда я представляю, что было бы со мной, если бы я уехал в Барнет и поселился там с папой. Стал бы я так же ненавидеть испанцев, как он? Вероятно, я не стал бы скейтером, потому что там не везде есть асфальт. И папа не стал бы заботиться о том, чтобы я рисовал. Так что я наверняка был бы хуже. Хотя, с другой стороны, я не познакомился бы с Алисией, а встретить Алисию — это хорошо. Не быть знакомым с Алисией — это перевешивает все остальное.
— То, что я испанка, — это проблема? — спросила Консуэла.
— Нет-нет, — отозвался папа. — Это просто очаровательно.
— Я давным-давно вышла замуж за англичанина. Я много-много лет живу здесь.
Папа состроил мне гримаску, не обращая на нее никакого внимания. Гримаска была замечательная, потому что она говорила: «Ну и почему же у тебя такой ужасный английский?» И сделать снова такую ужимку было очень трудно.
— Но пожалуйста... У Сэма много проблем, проблемы серьезные. Мы должны обсудить их за то время, что у нас есть.
Много-много проблем.
Читать бесплатно другие книги:
