Иконы Штоль Маргарет
Но они в состоянии это ощутить.
Вы именно таковы. Именно это придет к нам. А эта великая боль и есть жизнь. И эта радость, и этот страх, и этот гнев.
И эта надежда.
Все это принадлежит нам.
Чумаши. Ранчеро. Испанцы. Калифорнийцы. Американцы. Грассы. Лорды. Хоул. Мы.
Этот образ принадлежит нам.
Мы снова здесь, как были наши матери и их матери до них. Мы жили и умирали. И жили снова.
Мы были здесь первыми. И мы будем последними.
Почувствуйте то, что вы потеряли.
Почувствуйте то, что вы потеряли, и не теряйте этого снова.
Прислушайтесь к самим себе.
Мы не безликие.
Мы – не Безмолвный Город.
Позвольте вашим сердцам биться.
Будьте храбрыми. Будьте живыми. Будьте свободными.
Мои руки падают, и я бессильно прислоняюсь к остаткам каменной стены передо мной. Волна иссякла.
Покинула меня.
Я ощущаю, как по моему лицу бегут слезы. Даже Ро плачет рядом со мной. Я знаю это так же точно, как если бы смотрела на него.
– Бог мой, Дол! Что ты такое сделала?
Я не нахожу слов. Я тянусь к нему, и Ро привлекает меня к себе, обхватив сильными руками. Я истощена.
Я плачу на его коленях, не как Долория Мария де ла Круз, Дитя Иконы, но как Долория Мария де ла Круз, просто девушка.
Я есть и то и другое.
Я слышу, как лает и скулит Брут позади меня.
– Бру, ты что, застрял там?
Я иду на звук, пробираясь в дыму между обломками.
Ро следует за мной.
Я вижу Брута, роющегося в земле и обломках. Он оглядывается на меня и продолжает копать.
– Давай-ка я тебя уведу отсюда. – Я тянусь к псу, чтобы поднять его. – Идем, Брут!
Но когда я наклоняюсь, мое сердце на мгновение останавливается, я не могу дышать.
Я вижу чью-то руку в провале между камнями. Запястье с тремя точками.
Они там.
Я уже не замечаю своих слез, лишь чувствую резкую боль в груди.
– Ро… – тихо произношу я.
– Я знаю. Я вижу, Дол. Мне очень жаль.
Ро осторожно поднимает расколотую опорную балку, которая, похоже, накрыла Лукаса.
Я узнаю кафельные плитки, разбросанные вокруг, и понимаю, что мы рядом с тем местом, где был установлен детонатор.
В яме под балкой темно.
Там, в тени, мы видим Тиму, свернувшуюся рядом с Лукасом. Они не превратились в пепел, но они и не шевелятся. У них такой вид, будто они просто спят. Безжизненные и застывшие.
Слезы льются по моим щекам, а Брут вырывается из моих рук и спешит к Тиме, чтобы облизать ее лицо.
Она лежит в яме совершенно неподвижно, однако пес словно ничего не замечает. Он не желает отходить от нее.
А потом Тима вздрагивает и отталкивает Брута.
Прежде чем она успевает произнести хоть звук, мы с Ро уже рядом с ними. Я держу Тиму за руку, когда она открывает глаза.
Мгновением позже мы уже держим руки Лукаса, и его глаза тоже открываются. Я не отпускаю их обоих и читаю картины в их сознании, словно листаю страницы книги.
Лукас, заново устанавливающий детонатор.
Тима, обнимающая его.
Яркая вспышка – и потом ничего.
Я улыбаюсь, но слезы продолжают течь.
Они не прекращаются ради всех нас.
Постепенно, один за другим, зажигаются огни. Ро замечает их раньше меня.
– Ты видишь? Что это такое? – Он показывает куда-то через верхушки обгоревших деревьев и дымящегося холма.
Тима смотрит в ту сторону:
– Факелы, наверное. Или сигнальные ракеты.
Лукас щурится, стоя рядом со мной:
– Да у кого там могут быть сигнальные ракеты?
Я изумленно всматриваюсь в даль:
– Что там происходит?
Мы смотрим на огни, все вспыхивающие внизу. Один, другой, и наконец целый огненный поток течет по улицам-венам Хоула, словно кровь, заливая все. Огни продвигаются по извилистым дорожкам Грифф-парка. Они покрывают Лас-Рамблас, и переулки, и улицы.
Ничто их не останавливает.
Ничто и никто.
У них есть сила. Они и есть сила. И теперь они это чувствуют.
Они идут десятками, сотнями. Старики с темными глазами и сухими руками с почерневшими ногтями, с выступающей на губах слюной. Старые женщины с коричневой кожей, без зубов, едва передвигающие ноги. Седые волосы связаны сзади в низкие узлы. Они напряженно переставляют ноги, как будто каждый шаг причиняет им боль. Что, скорее всего, так и есть. Мир состоит из этих мужчин и женщин, думаю я, из целой армии таких людей. Женщин, которые родили детей и похоронили их. Мужчин, которые выдержали все превратности жизни и продолжают держаться.
А потом появляются молодые мужчины и молодые женщины, в платках и соломенных шляпах, с мускулистыми ногами. Кто-то идет, кто-то бежит. Кто-то толст, кто-то худощав. Даже маленькие дети бегут между ними. И всех их объединяет то, что они движутся вперед, да еще выражение их глаз.
И этого достаточно.
Мы наблюдаем за тем, как огни движутся через город, и в этом нет ничего паранормального, ничего сверхъестественного. Лишь нечто совершенно правильное, нечто абсолютно человеческое.
Только…
Облака освещаются электрической вспышкой. Мы смотрим на небо. На лице Тимы отражается опасение.
– Что это… молния? Но грозы нет.
Земля начинает дрожать под нашими ногами.
– Дол? Ты чувствуешь… – кричит Ро.
Я падаю на одно колено, прижимаясь к земле.
Я не чувствую ничего, ничего человеческого.
Только энергию в ее чистейшем виде. Жар, и мощь, и некое соединение. Я взмахиваю рукой, быстро, отгоняя это, дрожа от жара.
– Я не знаю. Что-то не так.
Лукас в ужасе смотрит в небо:
– Это они. Они уже здесь.
И тут облака раздвигаются – и появляются серебристые корабли. Они повисают низко над городом, скользя поперек горизонта, закрывая луну.
Это то, чего мы сильнее всего боялись. Но я не ожидала, что они прилетят так быстро. Лорды бросили на нас свои корабли, как это было в Тот День. Они явились, чтобы подавить восстание. Преподать нам урок.
Они явились, чтобы использовать свое самое мощное оружие – наш величайший страх.
– Могут ли они это сделать без Иконы? – шепчу я.
Никто не решается ответить.
Достаточно ли мы сделали?
На Хоул опускается тишина. Люди на улицах замерли в неподвижности.
– Ро! Лукас! – Я протягиваю к ним руки, но Тима уже прижалась к телу Лукаса. Ро бросается ко мне, как будто может защитить меня от самих Лордов.
– Не смотрите! – кричит Лукас.
Как будто так можно предотвратить повторение Того Дня.
Мое сердце бешено колотится.
Я не свожу глаз с кораблей.
Мое сердце бешено колотится.
Я наблюдаю за тем, как Курьеры выстраиваются над Хоулом в безупречный круг.
Мое сердце бешено колотится.
Я наблюдаю за тем, как в небе вспыхивает ослепительный белый свет, такой яркий, что глазам больно.
Мое сердце перестает колотиться.
Мое сердце останавливается.
Мое сердце…
Мое…
Звук, подобный грому, раскатывается по небу. Я чувствую, как удар энергии проносится сквозь меня, почти сбивая с ног. Как будто вся мощь кораблей Лордов мчится сквозь все население Хоула ко мне. Мы все связаны. И я принимаю это. Я вбираю в себя всю силу – и отправляю ее обратно в небеса.
Тучи разверзаются, воздух наполняется дождем.
Я выдыхаю, и медленно, медленно мое сердце вновь начинает биться.
Молчание.
А потом я с трепетом вижу, как корабли медленно, неохотно поднимаются к облакам и исчезают.
Город внизу взрывается восторгом, улицы поют и кричат, хохочут и улюлюкают.
Они проиграли. Лорды. Они отступили.
Ро сжимает меня в объятиях, огромных, как целый город, и мы скачем по обломкам, как щенки.
Потому что Хоул выстоял.
Тима запрыгивает на спину Лукаса, вопя во всю силу легких. Я слышу, как ее голос разносится над холмом и над городом. Брут гавкает, бешено носясь вокруг Тимы.
Потому что сегодня – не Тот День.
Лукас наскакивает на Ро, а Тима валится на меня, и мы все четверо превращаемся в кучу перепутанных рук и ног, мы хохочем.
Потому что мы – не Безмолвный Город, не сегодня – и больше никогда.
Мы лежим на спине в пыли, таращась в небо, задыхаясь. Я замечаю, что лежу между Лукасом и Ро, и одна моя рука запуталась в золотистых волосах Лукаса, а вторая засунута под спину Ро.
Сегодня, прямо сейчас, они чувствуют то же, что и я.
Они ощущают себя живыми.
Еще на несколько мгновений мы замираем вот так. В спокойствии. Потом Тима садится и вскидывает руки, приветствуя дождь.
– Даже небо радуется за нас.
Ро улыбается мне с изумленным видом.
– Что ты такое сделала, Дол? – Тима поворачивается ко мне, полная любопытства, ее серебристые волосы растрепались, глаза расширены.
Я пытаюсь выразить свой ответ в словах:
– Не знаю. Думаю, что каким-то образом передала им всем наш иммунитет.
Лукас резко садится:
– Всему городу?
– Через это, – киваю я и показываю им обломок Иконы, почерневший в моей руке.
– И через это, – говорит Ро, касаясь моей груди у сердца и понимающе улыбаясь.
Невозможно не улыбнуться ему в ответ.
– Теперь это наш город, – говорит Тима.
Лукас кивает, но, когда он поворачивается к побережью и к Санта-Каталине, я вижу его глаза и чувствую то, что чувствует он.
Есть много способов потерять семью.
Ро встает и протягивает мне руку:
– Ну, с этим покончено. Осталось всего двенадцать.
Я принимаю его руку, а вторую протягиваю Лукасу, а он хватает за руку Тиму. Мы поднимаемся все вместе.
Когда мы спускаемся с холма, мы держимся за руки, и я знаю, что все изменилось.
Теперь невозможно остановить демонстрации. Люди будут говорить, что хотят. Они будут говорить правду, и ничего больше.
Стройки опустеют, думаю я.
Посольство станет бессильно, надеюсь я.
По крайней мере, в Хоуле.
Потому что сейчас, на мгновение – вот на это мгновение, – Хоул обрел собственный голос.
Нам известен план. Мы делаем то, что должны сделать, как нам и говорили. К рассвету мы уже пробираемся обратно к собору, мимо костров, и факелов, и поющих людей, и празднества. Когда я оглядываюсь на обсерваторию, то вижу, что она до сих пор освещена костром – таким же огромным, как сама Икона.
Когда мы входим в ворота собора Богоматери Ангелов, Тима так счастлива видеть Фортиса, что с разбегу обнимает его и целует в обе щеки, хотя он уже держит в обеих руках по фляжке.
Ро окружает плотная толпа друзей по Сопротивлению. Они хватают его, подбрасывают в воздух, и он исчезает в куче тел, и все это словно превращается в единый шар одинаковой бешеной энергии.
Мне незачем слушать, как Ро старательно приукрашивает нашу историю и как она становится все затейливее с каждым словом.
Пусть его.
Я тащусь к остальным, но обнаруживаю, что ноги меня больше не держат. Я настолько измождена, что не могу говорить, не могу двигаться.
Еще до того, как я шлепаюсь на каменный пол, Лукас замечает, как подгибаются мои колени. И, не говоря ни слова, подхватывает меня и несет сквозь толпу. Он знает. Грудь у него теплая и крепкая, несмотря на то что его обожгло и исколотило взрывом. Я слушаю биение его сердца до того момента, когда он оставляет меня на низкой койке.
– Вот так, – говорит Лукас, укрывая меня до подбородка тонким армейским одеялом. И смотрит на меня с нежностью.
Вот так.
Я дома.
Сейчас я ничего не могу сказать ни Лукасу, ни кому-либо другому, да он и не пытается заговорить со мной. И я просто лежу в полутьме, отупевшая и неподвижная, пока меня не будит Фортис. Пришла пора покинуть Хоул.
В свете луны мы снова добираемся до Трассы. Там сейчас нет полных вагонов оборванных отсевков, которых везут на стройку. Но симпы все же в высшей мере насторожены, и Трассы по-прежнему опасны. Мы проскальзываем в последний тюремный вагон Посольства, где некий мерк и целое море детонаторов и четыре тысячи пакетов взрывчатки обеспечивают возвращение четверых измученных пленников в давно забытую миссию в землях грассов.
Ла Пурисима.
То, что от нее осталось. Поля сожжены. Стада разбежались и исчезли. Деревья превратились в черные палки.
Но у Биггера и Биггест все равно есть и хлеб, и молоко. В окнах выбиты стекла, однако Биггер затянул их джутовыми мешками. Биггер роняет свою чашку на стол, так он удивлен. Я не могу сказать, кто из нас больше рад встрече.
Биггест, как всегда, просто внимательно смотрит на меня – и тут же начинает готовить постель возле печи.
Козы слизывают пролившееся молоко, а я пытаюсь сказать хоть что-то, чтобы познакомить Биггера и Биггест с моими друзьями.
В эту ночь я сплю рядом с Ро, и Тимой, и Лукасом, и Фортисом – на теплых плитках кухонного пола. Я просыпаюсь лишь для того, чтобы обнаружить, что Фортис накрыл меня своей странной курткой, битком набитой всякими чудесами и тайными приспособлениями. Я настолько измотана, что могу только лежать там и дышать. И лишь одна мысль пробивается на поверхность моего сознания.
Они несовершенны. Их немного. Они не носили меня в своем животе или не растили в лаборатории. Я не знаю о них всей правды и не знаю, что скрывается за этой правдой.
Но это не имеет значения. К лучшему или к худшему, мы здесь. И у нас есть только мы сами.
Это и есть теперь моя семья.
СУД ПОСОЛЬСКОГО ГОРОДАВИРТУАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ:Описание личных вещей покойного (ОЛВП)Гриф: Совершенно секретно
Проведено доктором О. Брэдом Хаксли-Кларком, виртуальным доктором философии
Примечание: Выполнено по личной просьбе Посла Амаре
Исследовательский отдел Санта-Каталины № 9В
См. также прилагаемый отчет о судебном вскрытии
ОЛВП (продолжение; см. предыдущую страницу)
Список на момент смерти включает:
45. Пропагандистская листовка бунтовщиков, копия прилагается.
ТЫ НЕ МОЖЕШЬ
ОПУСКАТЬСЯ НА КОЛЕНИ ПЕРЕД ЛОРДОМ,
КОТОРЫЙ НЕ ПОКАЗЫВАЕТ СВОЕГО ЛИЦА.
ТЫ НЕ МОЖЕШЬ МОЛИТЬСЯ БОГУ,
КОТОРЫЙ НЕНАВИДИТ РОД ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ.
Глава 30
Птицы
Птицы обычно пищат, как резиновые игрушки, те, что даешь какой-нибудь собаке. Они бормочут, как стремительный порыв ветерка или бумажный веер. Как звонок велосипеда, который издает один и тот же звук на одном и том же месте, при повороте, снова и снова. Как обезьяна в дурном настроении, ну, по крайней мере некоторые из обезьян. Как старый матрас в тот момент, когда ты на него садишься. А иногда, ранним утром, они издают сразу все эти звуки.
Так говорил мне падре.
Я думаю об этом, соскребая грязь с рук и ног у подтекающего крана в амбаре. Я хватаю еще одну пригоршню соломы и улыбаюсь, вспоминая горячий душ и сверкающие краны в Посольстве. Но мой желудок буквально переворачивается при мысли о После, и я закрываю глаза, желая отогнать эти воспоминания.
Лукас куда-то пропал на целые сутки, он отсутствует уже почти двадцать четыре часа. Он отправился разузнать о своей матери, если еще есть что узнавать или у кого спрашивать. Когда я говорю с собой честно – по-настоящему честно, – я не могу сказать, вернется ли он вообще когда-нибудь.
Я заставляю себя снова думать о птицах.
Птицы.
Я гадаю, доводилось ли моему отцу слышать множество птиц. Этим утром я почти час роюсь в письменном столе падре, выясняя все, что возможно, о моих родных, начиная со старых фотографий, которые падре сохранил для меня. Старые фотографии и старые бумаги. Мой отец работал лесником в Калифорнии. Видимо, ему приходилось много времени проводить в центре земли грассов, чтобы уберечь деревья и животных от лесных пожаров. А моя мать рисовала его, сидя под каким-нибудь деревом.
Мой отец ожидал беды, но смотрел не в том направлении. Он не смотрел в небо. Он наблюдал за деревьями.
Я закрываю едва капающий кран.
Одеваясь и выжимая воду из волос, я пытаюсь понять, что заставило отца выбрать такую службу?
Может быть, его подтолкнуло к ней то же чувство, что свело его с моей матерью. Я представляю множество рассветов и закатов, которые они видели вместе, которые все мы видели вместе в той жизни, которую я потеряла, не прожила.
Мама могла бы научить меня рисовать. Отец мог бы научить меня, как пользоваться биноклем. Я могла бы слушать голоса многих тысяч птиц.
Я гадаю, что именно я потеряла, когда все это исчезло. Как птицы. Что будет, если ничто не поможет нам, или городу, или Сопротивлению?
Ро и Лукас. Когда они не ссорятся друг с другом.
Руки Тимы.
Фортис и его волшебная куртка.
Док и его шуточки.
Я думаю обо всем том, что мы потеряли, и обо всем том, что оставили нам Лорды.
И получается, что потерять можно еще очень многое.
В тишине я прислушиваюсь к птицам, когда вдруг за моей спиной раздаются шаги. Я чувствую знакомое тепло, текущее ко мне снаружи, а потом изнутри меня вовне.
Я не могу в это поверить, но другого похожего ощущения просто не существует. Значит, это должно быть правдой.
– Лукас! – произношу я еще до того, как вижу его, и бросаюсь к нему, прижимаюсь к нему. – Я уже начала думать, что ты погиб.
Но слова не выражают того, что должны выразить, в них нет настоящего веса. И не может быть. Это ведь просто слова. Они не могут причинить такую же боль, как неизвестность.
– Нет, – улыбается Лукас. – Я здесь.
Жар распространяется от моего сердца на щеки.
– Но что случилось? – Я поднимаю голову и смотрю на него, крепче обхватывая его за шею.
– Я добрался до берега напротив Санта-Каталины, но не смог попасть на другую сторону. Говорят, в Посольстве никого нет. Я там не мог особо задерживаться, но мне понадобилось время, чтобы оттуда выбраться. Дол, они окончательно закрыли Трассы. На следующий день после взрыва.
– А твоя мать? – Я сдерживаю дыхание.
– Она уехала. ГПП Миядзава отозвал ее в Пентагон. Я не знаю, что теперь будет.
Новость мрачна, однако предсказуема.