Вторая мировая война. Ад на земле Хейстингс Макс

14. События в африке

Даже после того как Соединенные Штаты отправили в Средиземноморье свои войска, на конец 1942 г. общая численность союзных войск, участвовавших в наземных операциях против немцев и итальянцев, составляла всего 16 дивизий. Критическим фактором в борьбе против Гитлера стало в тот год спасение России, а затем ее мощное сопротивление; в качестве второго существенного фактора можно указать резко возросший объем производства оружия в США. На земле, на воде и на море союзные войска получали плоды этого поразительного промышленного рывка: танки и самолеты поступали на театры боевых действий в беспрецедентных количествах. Америка построила за 1942 г. без малого 48 000 самолетов и 25 000 танков, в то время как Германия всего 15 400 самолетов и 9200 танков. В 1939 г. на военный флот США работало всего 29 верфей, а к 1942 г. их было 322. Ко дню Победы здесь будет произведено более 100 000 больших и малых судов для военного флота США и Канады.

С этой поры и до конца войны операции союзников в значительной мере определялись необходимостью снабжать по морю свои армии, закрепившиеся под огнем на вражеских берегах – как на Тихом океане, так и на европейских фронтах. С этой целью строилось огромное количество специализированных судов с небольшой осадкой. Пример подали англичане, создав LST (Landing Ships Tank – судно для высадки танков), способное преодолеть океан и через люк в носу высадить двадцать танков и до сотни других машин. Американцы предпочли модель, превышавшую габаритами большинство эсминцев (2286 тонн), и к концу войны построили 1573 таких судна. За постройку судов меньшего тоннажа отвечал в основном живописный грубиян и выпивоха из Нового Орлеана Эндрю Хиггинс, сам себя именовавший «мастером десантного флота». Он родился в Небраске в 1886 г., а в 1938 г. предложил корпусу морской пехоты свой первый проект Eureka. Основные характеристики судна были заложены десятью годами ранее: строившиеся Хиггинсом суда небольшого радиуса плавания пользовались спросом у контрабандистов, налоговых инспекторов, бурильщиков и трапперов – двигатель прятался в полутуннель, а нос «клювом» позволял судну втыкаться в берег и столь же легко вновь выходить на морской или речной простор. Единственный недостаток: высадка экипажа производилась через борт. А потом Хиггинсу показали фотографию судна, которым японцы пользовались в Китае: с пандусом на носу. Он тут же позвонил главному инженеру и распорядился изготовить модель, которая месяцем позже успешно прошла испытания на озере Понтшартрен. Хиггинс получил огромный заказ на свои LCVP (Landing Craft Vehicle, Personnel – суда для высадки машин и персонала). Население Нового Орлеана выросло в 1942 г. на 20 % в основном за счет работников, строивших эти суда. Общая сумма заказа составила $700 млн. Хиггинс стал легендой военной промышленности: он поставил без малого 20 000 судов. Но в финансах смыслил мало, и вскоре после победы его компания обанкротилась.

Попытки высадить десант под обстрелом в Северной Африке показали высокую степень уязвимости деревянных судов. Перешли на стальные модели, большую часть которых собирал во Флориде производитель сельскохозяйственной техники. С 1943 по 1945 г. на этих судах были доставлены на различные фронты миллионы солдат и десятки тысяч единиц транспорта. Всего американцы построили 42 000 малых судов, англичане – 3000, американцы также произвели 22 000 DUKW (прозванных «утками») – грузовиков-амфибий и танков-амфибий. Но даже столь огромный «флот аллигаторов», как называли эти суда американцы, не мог полностью удовлетворить все потребности. Только для высадки в День «Д» понадобилось 2470 малых судов.

Недостаток десантных судов постоянно сковывал стратегическую инициативу союзников, и Черчилль жаловался на зависимость Великобритании от американской щедрости. Ни одна десантная операция не могла быть проведена без помощи Вашингтона. Также и другие виды оружия англичане во все больших объемах получали по ленд-лизу. Собственное производство танков в Англии сократилось с 8600 в 1942 г. до 4600 в 1944 г., артиллерийских орудий – с 43 000 до 16 000. Под конец США производили 47 % всех состоявших на вооружении Британской империи бронемашин, 21 % личного оружия, 38 % десантных судов и транспорта, 18 % боевых самолетов и 60 % транспортных самолетов. При этом военное производство в Америке достигло такого размаха, что эти поставки составляли всего 11,5 % общего объема продукции США за 1943–1944 гг.: 13,5 % самолетов, 5 % продуктов, 8,8 % личного оружия и боеприпасов. Британская же промышленность сосредотачивалась главным образом на тяжелых бомбардировщиках. На стратегический воздушный флот уходило до трети ВВП; неудивительно, что англичане столь напряженно следили за всеми удачами и провалами этого рода войск.

После Пёрл-Харбора понадобился промежуток в 30 месяцев (почти половина всей растянувшейся на 71 месяц войны), прежде чем военная и промышленная мобилизация Америки материализовалась в виде крупных сухопутных армий, развернувшихся на европейских полях сражений (воздушные и морские силы США вступили в бой с противником значительно раньше). Большинство американских солдат, высадившихся впоследствии на северо-западе Европы, наслаждались роскошью (или томились скукой) двухлетней подготовки, прежде чем приняли участие в боях: до 1944 г. на фронт попало весьма немного американских подразделений. В 1944 г. США направили большую часть морской пехоты и несколько армейских дивизий в Тихоокеанский регион, а также десятки тысяч солдат в Исландию и Северную Ирландию.

Американцы в больших количествах прибывали в Великобританию. Кое-кого умиляли странные обычаи старинных островов, но было немало и таких, кому казалось, что англичане не готовы ни к жизни в ХХ столетии, ни к ведению современной войны. «Англичане были к нам добры, особенно когда узнали нас поближе, – писал офицер бронетанковых войск Хейнс Дуган. – Устраивали симпатичные вечеринки, хотя еды было в обрез»¹. Дуган навсегда запомнил одну такую встречу, на которой десантник-валлиец распевал гэльские песни. К изумлению американца, одна из присутствовавших на празднике женщин, за неимением ткани на платье, пошила себе наряд из занавесок. Он записывал: «Продавцы твердят одно: это не входит в рацион, приятель, неоткуда взять!»

Летчик из Канзаса Боб Рэймонд добрался до Великобритании и служил там сначала в английских ВВС, а потом в американских. В мае 1942 г. он писал домой: «Здесь так сильна власть традиции и прецедента, что всякая политическая, деловая, религиозная и прочая мысль давно остановилась. Таких экономически отсталых людей еще поискать. Отвергаются любые сберегающие время и труд машины, простые и прямые методы управления. Сплошные чаепития, с пятницы до понедельника выходные, праздники и т. д.»². Опрос общественного мнения, проведенный правительством США 25 марта 1942 г., показал: «Американцы больше доверяют военным усилиям русских, чем британцев; они считают, что русские лучше используют наши поставки по ленд-лизу»³. Оценка военных действий англичан резко снижается после падения Сингапура. Сами англичане прекрасно понимали, как к ним относятся их союзники. «Американцы видят в нас постепенно вырождающуюся нацию, – утверждал отчет Военного министерства от января 1943 г. – Нацию высокомерных, неприветливых, нелюбезных людей, живущих по старинке, цепляющихся за воспоминания о величии, которому мы уже не можем соответствовать, поскольку ведем дело старыми, неэффективными методами. Не стоит тешить себя мыслью, будто мы сеем семена дружбы в чистую почву: там уже дремлют сорняки недоверия и неприязни»⁴.

На всем протяжении 1942 г. Великобритания продолжала беспощадную войну на море за сохранение своих дальних линий снабжения. Постепенно набирали силу и налеты ВВС на Германию, к английским эскадрильям бомбардировщиков присоединилось и несколько американских. На бирманской границе японцам противостояла слабая армия, состоявшая по большей части из уроженцев Индии. Американские начальники штабов рвались как можно скорее высадиться во Франции, но предлагали лишь символическое участие небольшого отряда своих соотечественников в этом обреченном предприятии, на которое призывали бросить как можно больше английских солдат. Черчилль категорически отверг эту идею и убедил Рузвельта поставить более реалистичную цель: обеспечить западным союзникам превосходство в Средиземноморье. Северная Африка, таким образом, оставалась единственным театром войны, на котором существенные английские силы бились с войсками оси. В пустыне Восьмая армия готовилась к новому прорыву в те дикие места, к которым ни та, ни другая сторона не питала ни малейшей эмоциональной привязанности. Английский офицер Кит Дуглас писал:

«Богатые и могущественные люди, которые затевают войны… имеют на это столько причин, что могли бы поделиться и с нами. Они-то понятно чего хотят: осуществляют какие-то собственные желания или прихоти своих правительств, а нас используют как орудия, чтобы получить желаемое. Поразительное зрелище: тысячи солдат, среди которых почти никто не знает толком, за что сражается, терпят лишения, живут в неестественных, опасных, хотя не скажу, чтобы в совершенно невыносимых условиях, убивают и идут на смерть, причем в перерывах между боями чувствуют скорее дружеское расположение к тем, кого убивают и кто убивает их, поскольку тем приходится переносить такие же испытания»⁵.

Ни Черчилль, ни его народ не ставили под сомнение принципиальную важность событий в России, однако для самоуважения британцев операции в Северной Африке значили ничуть не меньше. Зимой 1942/43 г. появилась также возможность весьма существенная, и от нее никак не следовало отказываться, – обеспечить нескольким американским подразделениям опыт боевых действий, а заодно сбить спесь с их генералов. В предшествующий год казалось маловероятным, чтобы англичане сумели удержать хотя бы Египет. Член палаты общин Гарольд Николсон писал: «Ходят слухи, что наши ребята не так уж доблестно сражаются… Не выдерживают. Но ведь точно такие же англичане плавают на торговых судах и выиграли Битву за Британию. В нашей армии мораль никуда не годится»⁶. Черчилль провел секретное заседание палаты общин и вынес на обсуждение кампанию в пустыне: «Действия наших сухопутных подразделений… не соответствуют ни былому, ни нынешнему духу войска в целом»⁷. После бесславной капитуляции Тобрука 21 июня Окинлек сместил своего полевого командующего Ричи и сам возглавил Восьмую армию. Но под конец месяца, потерпев поражение под Матрухом, разбитые полки вновь отступили – вплоть до линии Эль-Аламейн, уже внутри Египта.

Это были тяжелые времена для Англии. Все понимали, что командование войсками в пустыне и стратегические операции начала 1942 г. были ниже всякой критики, сражения за Газалу показали полную беспомощность военного руководства. Падал боевой дух. Обе стороны считали вполне вероятным захват Каира и переход всего Египта в руки Роммеля. Стратегические последствия такого поражения были бы не очень значительны, поскольку страны оси не располагали ресурсами, чтобы развить преимущество, но это означало бы серьезный удар для престижа Британии, и без того сильно пострадавшего. Египет был охвачен паникой; Средиземноморский флот ВМФ Британии спешно эвакуировался из Александрии. Лейтенант Пьетро Остеллино восторженно писал об этих событиях своей жене 2 июля 1942 г. Его слова вполне отражают еще сохранившиеся у части итальянских фашистов надежды добиться перевеса на поле боя: «Дела идут все лучше и лучше. Как ты знаешь из радиопередач и газет, англичане с союзниками получили тут такую трепку, что больше и головы не подымут. Поделом! Наши солдаты просто замечательные! Теперь-то мы непременно победим»⁸.

Того же мнения придерживался и Вашингтон. Руководство американской армии было уверено и сохраняло это убеждение до поздней осени, что кампания проиграна, что Восьмая армия не может тягаться с немецким Африканским корпусом, который будет неуклонно прорываться вперед и овладеет дельтой Нила. В июле английские жители Каира предавались унынию, а туземцы уже позволяли себе откровенно торжествовать. В печально знаменитый день – «Пепельную среду» – в штабе командования на Ближнем Востоке жгли секретные документы, а членов семей чиновников и военнослужащих переправляли в Палестину. К стыду властей, управлявших этой подмандатной территорией, нескольким сотням евреев, которые бежали из Египта (среди них были и люди, работавшие на англичан), отказали в визе. Чиновники не сочли возможным превысить иммиграционные квоты.

И все же положение англичан было не так худо, как они сами считали. Даже в оккупированной Европе находились гражданские лица, которые на основании скудных и лживых сообщений в выпускавшихся нацистами сводках делали более проницательные выводы, чем солдаты союзников непосредственно на поле битвы. Виктор Клемперер, дрезденский еврей и автор знаменитого дневника, 8 июля 1942 г. писал: «Преувеличения Англии и России я оцениваю в 100 %, Геббельса и Ко – в 200 %… В России Гитлер уничтожает себя каждой своей победой; в Египте он мог взять верх, однако… Роммель, по-видимому, застрял перед Александрией»⁹. Клемперер оказался прав: Роммель попал в незавидное положение. Армия оси, уступавшая численностью своему противнику, целиком зависела от растянувшейся на 2500 км линии снабжения. Поставки топлива и боеприпасов из Германии всегда были недостаточными. Руководствуясь данными Ultra, ВВС и ВМФ Великобритании наносили все более ощутимые удары по транспорту, переправлявшему через Средиземное море топливо, танки и снаряжение.

Английские ВВС в Северной Африке пополняли свой состав, а силы люфтваффе слабели. На вооружение Восьмой армии начали поступать американские танки Grant, практически равные по боевым качествам бронемашинам Роммеля. Со стратегической точки зрения немцам следовало бы отступить на линию обороны в Ливию, упростив тем самым логистику своего снабжения и усложнив задачу снабжения для англичан. Какие бы иллюзии ни питали солдаты Роммеля, сил для завершающего удара по Александрии у них уже не было. Но тщеславие нередко побуждало Лиса пустыни превышать собственные возможности, а Гитлер требовал от Африканского корпуса решительных действий с еще большей агрессивностью, чем Черчилль – от своей армии.

Окинлек без особых усилий мог сорвать планы командующих оси: для этого достаточно было удерживать свои позиции. В ноябре предстояла высадка американских и британских сил на другом конце Северной Африки – операция Torch, – а потому Восьмой армии не имело смысла идти на риск. Стоило союзникам закрепиться в Марокко, Алжире и Тунисе, и Роммель уже не смог бы зацепиться в Африке. Но с приближением осени появились сомнения, будет ли операция Torch успешной. Особенно тревожился по этому поводу Вашингтон. Для британцев это опять же был вопрос национального престижа. С 1939 г. армии Черчилля терпели поражение за поражением, зачастую унизительные, от меньших по численности сил противника. Страна теряла уверенность в себе. Народ все острее чувствовал контраст между героической борьбой русских и собственными жалкими результатами на поле боя. Англии срочно требовалась победа, а в тот момент одержать верх над противником британцы могли только в пустыне. В общем ходе войны судьба Африканского корпуса не играла особой роли, но для боевого духа народа ее значение казалось первостепенным, и так понимал ситуацию премьер-министр.

1 июля, когда немцы вновь пошли в атаку, их нападение было отражено, и эта битва получила затем название Первой битвы при Эль-Аламейне. В последующих столкновениях ни одной стороне не удавалось добиться перевеса. Но важнее было другое: Роммель не сумел прорваться. Впрочем, учитывая соотношение сил, а также тот факт, что западные союзники заранее в подробностях представляли себе план действия противника, позволить ему прорваться было бы в самом деле постыдно. В первые дни августа Черчилль приехал в Каир вместе с Аланом Бруком, чтобы воочию оценить ситуацию. Он уволил Окинлека и вместо него поставил во главе Восьмой армии рекомендованного Бруком генерал-лейтенанта Бернарда Монтгомери, а на должность главнокомандующего войсками на Ближнем Востоке назначил сэра Гарольда Александера. Месяц спустя, 30 августа, Роммель атаковал у Алам Халфа. Монтгомери, заранее предупрежденный разведкой о намерениях Роммеля, отразил нападение. Затем он начал готовить британские войска к контратаке. Он мог рассчитывать на два существенных фактора: вот-вот должны были прибыть крупные танковые подкрепления из США, а воздушные силы союзников и без того господствовали над пустыней.

Заметно возрос и объем добываемой Ultra информацией, разведданные начали играть ключевую роль на всех театрах войны. Расшифровки радиопереговоров и прежде казались бесценными, особенно для войны на море, но не удавалось наладить бесперебойный их поток. Теперь же, с середины 1942 г. и далее лишь с небольшими перерывами, союзники перехватывали практически всю информацию противника: разгадав немецкие и японские коды, разведчики внесли огромный вклад в победу. И помимо великих заслуг английских и американских дешифровщиков сыграло роль и небольшое чудо: державы оси так всерьез и не заподозрили, что их самые секретные переговоры становятся известны врагу. Правда, не все важные разговоры удавалось подслушать: телефонные линии оси – средство связи, которым всегда предпочитали воспользоваться, если имелась такая возможность, – оставались неприкосновенными. Уровень анализа, а в особенности использования добытой информации, тоже в немалой степени зависел от прихоти командиров на местах и шефов разведки. Приведем пример из более позднего времени: в декабре 1944 г. Ultra зафиксировала скопление немецких танков в Арденнах, но руководители разведок и штабов не сделали из этого вывод о готовящемся контрнаступлении. Знать карты противника еще недостаточно для того, чтобы их побить. Разведданные не гарантируют успешного исхода при столкновении сухопутных армий или флотов, но данные Ultra о действиях противной стороны подробностью и точностью превосходили все разведданные в истории. Главный вклад в раскрытие кодов внесли три польских математика во главе с Марианом Режевски, который с 1932 по 1939 г. провел важнейший предварительный анализ: приобретя коммерческий вариант немецкой шифровальной машины Enigma, он разобрался в принципах ее работы. Полякам помогли французы, передавшие им в 1931 г. список кодов вермахта, полученных из немецкого источника. Хотя с 1943 по 1945 г. Режевски служил в польских частях в Англии, ему так и не поведали о богатых плодах, которые принесли его изыскания. В 1939 г. поляки передали англичанам и французам реконструкцию устройства Enigma, и уже со следующего года Британская школа кодов и шифров (British Code and Cypher School) в Блетчли-парке сумела разобрать некоторые немецкие и итальянские сообщения. Затем база данных специалистов в Блетчли-парке пополнилась благодаря захваченным в морском сражении Enigma и спискам кодов на месяц.

Словом Ultra союзники обозначали широкий набор расшифрованных кодов оси, которых к 1945 г. насчитывалось более 200. Некоторые шифры поддавались с трудом; в первую очередь удалось разгадать коды люфтваффе – уже к маю 1940 г., – затем армейские и флотские. В 1941 г. в Блетчли-парке расшифровывали значительный объем внутренних переговоров вермахта, и содержание этих переговоров передавалось командующим союзными войсками на места с отсрочкой не более шести часов. Но даже эта задержка была чересчур велика: разведданные не успевали учитывать при тактических маневрах во время сухопутных сражений. Стало ясно, что наиболее эффективно результаты расшифровок могут быть использованы в стратегических решениях, что и было сделано летом 1942 г. в ходе сражений при Эль-Аламейне.

Были налажены каналы передачи разведданных: на местах разворачивались подразделения спецсвязи, которые передавали информацию командирам, причем в задачи подразделений спецсвязи входила также обязанность соблюдать секретность и следить за тем, чтобы поспешные действия союзников не побудили немцев заподозрить, какими именно данными те располагают. Например, если дешифровщики устанавливали местоположение вражеских кораблей, по возможности перед нападением в то место посылался разведывательный самолет, чтобы замаскировать роль Ultra. С 1942 г. и далее Блетчли-парк превращался в крупное «производство» с 6000 служащих, живших в военном городке и круглосуточно посменно обрабатывавших информацию. Средоточием всей их деятельности был Colossus – электронная машина, во много раз ускорявшая просчет различных числовых комбинаций. Во главе команд дешифровщиков стояло несколько сотен блестящих ученых; почти все они были математиками и владели немецким языком. Наибольшим влиянием пользовались Алан Тьюринг, которого порой именуют отцом компьютерной эры, и Гордон Уэлчман. Им обоим было чуть за тридцать. В Блетчли-парке работали в основном молодые люди, которых порой соотечественники, не знавшие, разумеется, об их абсолютно засекреченной работе, попрекали неучастием в боевых действиях. Один из них получил даже письмо от директора своей школы, возмущенного бесчестьем, которое навлек на старинное учебное заведение такой «непатриотичный» выпускник.

Разумеется, представление о замыслах противника, которое удавалось получить благодаря Ultra, никогда не было стопроцентно полным и точным, однако его надежность многократно превышала пользу от любых сообщений разведчиков на местах – от «человеческой информации». Так, высадка в День «Д» планировалась союзниками в полной уверенности, что противник не подозревает ни об их намерениях, ни в особенности об урочном часе. Черчилль делился с Москвой кое-какой информацией Ultra, имевшей отношение к операциям на Восточном фронте. Официально о деятельности Блетчли-парка Сталина никогда не уведомляли, но Москва получала сведения от своих английских шпионов, которые постоянно передавали расшифровки своим кураторам из НКВД.

Полноценный обмен развединформацией между Англией и США установился лишь в 1943 г. Соединенные Штаты еще до войны взломали коды японской дипломатической переписки, но им так и не удалось достичь того уровня интеграции данных по всем службам, какого достигли англичане. Отчасти американцам помешало традиционное соперничество армии и флота. Американская армия вела собственные криптоаналитические работы в Арлингтон-холле (штат Виргиния), где постепенно скопилось 7000 сотрудников. Специалистов американского флота, размещенных в мрачном подземном бункере Четырнадцатого округа в Пёрл-Харборе, возглавлял коммандер Джозеф Рошфор, блестящий знаток японского языка, криптоаналитик, одаренный великолепной интуицией, – его догадки сыграли немалую роль в победе при Мидуэе. Сотрудникам Рошфора вскоре после начала войны удалось разгадать несколько сообщений, закодированных шифром японского флота JN-25, а в 1942 г. произошло несколько существенных прорывов в анализе разведданных, которые можно считать основным достижением Ultra в Тихоокеанском регионе. Но затем на протяжении нескольких месяцев новый вариант JN-25 ускользал от понимания Рошфора и его команды, в результате морская разведка вынуждена была полностью полагаться на береговых наблюдателей и анализ трафика. В 1943 г. американцы вновь взломали японский операционный код и обеспечили до конца войны непрерывный поток данных.

В разгадке японских армейских кодов в 1943 г. на равных приняли участие Блетчли-парк и Арлингтон-холл. В первую очередь поддались сообщения военных атташе. В 1944 г. были захвачены японские шифровальные книги, и весь массив военных переговоров врага сделался доступен для союзников. Если в январе того года в Арлингтон-холле сумели прочесть менее 2000 сообщений противника, то в марте число расшифрованных сообщений перевалило за 36 000, и новые разведданные, безусловно, отразились в стратегии Макартура на Новой Гвинее. Перехват японских переговоров временно застопорился на рубеже 1944–1945 гг. во время Филиппинской кампании, так как основные армейские коды изменились и криптоаналитики вновь растерялись. В целом можно сказать, что в Тихоокеанском регионе разведданными Ultra пользовался больше флот США, чем командующие сухопутными операциями. Сама по себе расшифровка кодов не облегчала задачу соединений, вынужденных атаковать сильно укрепленные позиции противника. Но совокупный вклад американских и британских криптоаналитиков в победу оказался больше, чем сравнимого по численности боевого подразделения в любую войну. Работа криптоаналитиков служит наилучшим примером того, как западные страны сумели творчески подключить наиболее одаренных граждан к общему делу войны и с максимальной пользой применить их таланты.

Осенью 1942 г. Черчилль со страстным нетерпением ожидал момента, когда британская армия перейдет в атаку, ведь как только осуществится задуманная операция Torch, все дальнейшие успехи и славу англичанам придется делить с американцами. На Александера и Монтгомери сильно давили из Лондона, однако хитрый командующий – тоже лис – упорно придерживался собственного графика. Холодный, резкий, профессиональный солдат, Монти твердо намеревался придать этой операции порядок и дисциплину, которых до сих пор действиям британских войск явно недоставало. Его нередко называют (и не совсем несправедливо) хорошим военачальником в духе Первой мировой войны: комфортнее всего он чувствовал себя, ограничиваясь конкретными четкими операциями. И он сумел овладеть положением за три месяца: с августа по октябрь 1942 г. он поразительным образом вдохнул в измочаленные пустыней войска новую уверенность. К тому же англичане получили подкрепление, и теперь перевес сил был на их стороне: 195 000 человек в составе Восьмой армии противостояли 104 000 немцев и итальянцев; против 489 танков англичане выставили 1029, у них было 750 самолетов, а у противника 675, наконец, англичане располагали гораздо большим количеством артиллерийских орудий.

Кит Дуглас, пробиравшийся через тылы Восьмой армии по пути в свой полк бронемашин, с восхищением наблюдал за тем, как люди и машины собираются в песках пустыни, готовясь к бою: «Грузовики, словно корабли, раздвигают носами гребни песка, поднимаясь и опускаясь вместе с ними. Облака пыли полностью скрывают из виду колеса, бесконечный поток машин раздробил песок в тончайшую пыль, субстанцию почти жидкую и липкую на ощупь, люди проваливаются в нее по колено. Лица покрыты белой маской из пыли, если не надеть очки, то внутри этой маски будут по-клоунски сверкать глаза».

По другую сторону горного хребта примерно в таком же ландшафте расположилась армия Роммеля, однако там настроение было гораздо сумрачнее. Основной контингент составляли не немцы, а итальянцы, и Витторио Валличелла убедительно передает охватившее его соотечественников отчаяние: «Мы торчим на бесплодной равнине Эль-Аламейна, усталые, голодные, без воды, грязные, нас заедают вши. Наш великий вождь [Муссолини] находится в 660 км от фронта и ярится, потому что мы не сумели отворить перед ним ворота Александрии…¹⁰ 16 месяцев мы ведем такую жизнь, обходимся фляжкой воды (и то, если повезет), отданы на съедение блохам и вшам. Остается лишь надеяться, что упадет бомба и положит конец страданиям»¹¹. Он упоминает самоубийство товарища – семнадцатое в его подразделении начиная с марта 1941 г. Английские ВВС бомбили без передышки. В один из таких налетов товарищи Валличеллы, не подумав, спрятались под грузовиком, и угодивший в машину снаряд прикончил их всех. Мечтавший о бомбе, которая положила бы конец его страданиям, Валличелла был всего лишь оглушен, несколько часов отсыпался в немецком полевом госпитале, а затем его снова отправили на передовую.

Система снабжения итальянской армии рухнула, итальянцы теперь полностью зависели от щедрости немцев. Африканский корпус выражал неудовольствие попрошайничеством «итальяшек», и пришлось Валличелле и его друзьям учиться искусству arrangiarsi, что в приблизительном переводе означает «выкручивайся, как знаешь»¹². «Что с нами будет? – размышлял этот солдат. – Как можно сражаться вдалеке от баз, не имея никакой защиты от бомбежек? Не проходит и недели, чтобы колонну снабжения не обстреляли из пулеметов и не уничтожили вконец. Недостает воды, еды, оружия; боевой дух на нуле»¹³. Многие итальянцы питались только консервами. Через неделю такой жизни Валличелла писал: «Терпение лопается. Поставки и всегда были негодные, теперь их просто нет»¹⁴. Вместе с товарищами он рыскал по полю боя, мародерствовал, добывал еду и воду, сливал остатки топлива из бензобаков подбитых машин. Потери в его полку были чудовищные: «Наши молодые люди, при поддержке всего лишь минометов и нескольких пулеметов, вписали свою страницу в историю. Сотни юношей погибли за власть, которая не в состоянии хотя бы обеспечить их оружием для боя».

Тем временем на английской стороне, когда уже завязались бои за Эль-Аламейн, лейтенант Норман Крэг раздумывал о призвании молодого офицера: «Перед атакой страх охватывает всех. Расхожее мнение, будто существует два типа солдат – чувствительные, которые жестоко страдают, и лишенные воображения, которые преспокойно идут в бой, – обманчиво. Всем одинаково страшно, ведь особого воображения не требуется для того, чтобы предвидеть вероятность собственной гибели или увечья. Разве что кому-то лучше удается прятать свой страх. Офицеры не имеют права выражать свои чувства столь же открыто, как рядовые, им приходится притворяться. В большом сражении младший офицер никак не может управлять судьбой своего подразделения – все в руках богов. Роль офицера сугубо театральная, он обязан изображать бодрость и оптимизм, дабы сохранить иллюзию нормальности, будто бы ничего странного нет в тех ужасных делах, которые приходится совершать в бою. Только таким образом он может смягчить напряжение, заглушить панику и убедить своих солдат, что в конечном счете все обойдется. Про себя я дивился, как это они всем скопом не обратятся в бегство. Люди ворчали, смотрели угрюмо, но более ничего. Сержанты, видимо, говорили себе: “Раз офицер держится, придется и нам держаться, черт побери”. Рядовые смотрели на сержантов и говорили себе: “Пойдем, куда поведут нас проклятущие сержанты”. Тем и держится армия»¹⁵.

23 октября Монтгомери начал операцию Lightfoot, первую фазу второй битвы за Эль-Аламейн. Сражение продлилось 12 дней, а началось оно с тотальной бомбардировки. Витторио Валличелла болтал со знакомыми немцами, попивая трофейный чай, когда на головы им посыпались английские снаряды. «Я пережил немало налетов, но бомбардировки такой мощи нам не доводилось видеть. Задыхаясь в ядовитом дыму взрывов, мы смотрели, как языки пламени скачут по пустыне»¹⁶. Валличелла заполз в окоп к водителям, в компании других бедолаг все-таки было не так страшно. «Вместе мы справлялись со страхом». Ему запомнился инцидент, едва ли возможный в какой-либо другой армии, кроме войска Муссолини. Лейтенант приказал водителю складывать трупы в грузовик и везти их на временное кладбище возле полевого госпиталя. Солдат отказался. Офицер пригрозил ему пистолетом. В этот момент подъехал полковник, резко осадил лейтенанта и вырвал оружие из его рук. Обиженный молодой человек ударился в слезы. Валличелла с товарищами отвезли трупы в полевой госпиталь, там санитарки помогли им разгрузить тела, сказав солдатам, что в последние дни главная их работа заключалась в том, чтобы хоронить мертвецов в братских могилах, и даже бульдозеры для этой печальной работы приходилось одалживать у немцев.

С неделю войска оси отбивали атаки англичан. Черчилль в Лондоне уже дымился от ярости. Лейтенант Винченцо Формика описывает вспышку ликования в своем подразделении 1 ноября, когда итальянцам показалось, будто британцы готовы отказаться от попыток прорыва. Их осчастливило известие о больших потерях, якобы нанесенных немецкими танками бронемашинам Монтгомери. «Офицеры и солдаты, выдержавшие этот бой, месяцами страдавшие в египетской пустыни от жары в самое засушливое время года, убедились, что их страдания и самопожертвования окупаются бесценной наградой, вожделенной для каждого воина: победой. Мы готовились перейти в контрнаступление. У всех на устах лозунг: “Рождество в Александрии!”»¹⁷

Но через сутки ситуация резко изменилась. Впоследствии Монтгомери будет утверждать, что битва за Аламейн была проведена в строгом соответствии с первоначальным планом, хотя на самом деле ему пришлось сместить угол атаки к северу, но в целом преобладание Восьмой армии на поле боя уже не вызывало сомнений. Войска оси были измотаны, остро ощущался недостаток топлива, новые потери лишали армию последних ресурсов. «Все наши иллюзии рухнули в одну ночь, 2 ноября»¹⁸, – писал лейтенант Формика. Они двинулись в путь вслед за танковой колонной, но вскоре выяснилось, что колонну никто не направляет. Наконец откуда-то вывернулся полковник, и сам повел солдат в то место, где сосредотачивалась дивизия «Ариэте». «Мне стало ясно, что за ночь ситуация изменилась не в нашу пользу. Длинные колонны машин из разных полков и даже разных дивизий двигались хаотично, а не как организованные подразделения, направляющиеся к определенной цели. Условия для сражения самые неподходящие: плохая видимость, машины застревали в песке, сталкивались. С высоты грузовика я оглядел притихших, измученных пехотинцев. Порой мелькали перья берсальеров, на которых тяжким грузом обрушились песок и слава».

Роммель, вернувшийся на поле боя из отпуска по болезни, сообщил в Берлин, что он планирует широкомасштабное отступление, – это сообщение также было перехвачено и расшифровано Ultra. Британия ликовала. К 4 ноября Восьмая армия уже продвигалась по открытой местности через пустыню, преследуя спасавшиеся бегством войска оси. В тот день Формика писал: «Мы отступаем, мимо проезжают машины всех видов, беспорядочно везут бледных, понурых солдат и офицеров. Я попытался их расспросить и услышал, что враги прорвали нашу оборону. Это казалось немыслимым. Но тут батальонный сказал мне: “Смотри! Вон английские танки!” И я увидел врагов: их танки продвигались тихо, украдкой, словно коварные и хищные звери, полускрытые утренней дымкой»¹⁹.

Лейтенант Пьетро Остеллино писал в ту ночь: «Мы видели сигнальные огни со всех сторон на фоне звездного неба: у англичан красные, у немцев зеленые. Мы продвигались медленно, с той скоростью, какая только возможна в темноте по такой местности, а потом мне пришлось бросить свой танк посреди пустыни, потому что мы не поспевали за другими». Остеллино с небольшой группой соотечественников поехал на грузовиках дальше на запад, сквозь тьму, время от времени останавливаясь – старший офицер спускался и проверял направление по компасу. Потом им повстречался немецкий грузовик. Остеллино спросил, где англичане, и, хотя немцы не говорили по-итальянски, а итальянцы по-немецки, стало понятно, что англичане повсюду и единственная надежда – успеть до рассвета удрать.

Около полуночи они остановились ненадолго – перекусить и вздремнуть. Остеллино разбудили крики, он пошел посмотреть, в чем дело, и наткнулся на остатки пехотного батальона, пробирающегося в Эль-Даба. У солдат кончилась вода, они погибали от жажды. Только офицеры, все сплошь, судя по выговору, южане, еще как-то поддерживали в своих людях мужество и силы, чтобы продолжать путь. «Печальное это было зрелище, когда люди, доведенные жаждой до отчаяния, опустились передо мной на колени, моля поделиться с ними водой». Он разыскал полковника, низкорослого ветерана Первой мировой с черной повязкой на глазу, – командир следовал за своими солдатами в автомобиле. Старик с сочувствием сказал: «Мы, офицеры, черпаем силы в духе, но бедные солдатики не способны думать ни о чем, кроме своей жажды». По правде говоря, на всех этапах войны в Африке итальянские командиры показывали себя не с лучшей стороны.

Бронемашины Восьмой армии неслись на запад, гусеницы давили песок, экипажи ликовали: наконец-то закончилась многомесячная патовая ситуация. «Вид из движущегося танка – словно в камере-обскуре или как на немой пленке, – писал Кит Дуглас. – Двигатель заглушает все звуки, кроме взрывов, весь мир беззвучно проносится мимо. Люди кричат, машины едут, аэропланы летят над головой, и все это беззвучно: рокот самих танков становится настолько привычным, что воспринимается как отсутствие звука». Они неуклонно продвигались вперед, но проливной дождь и осторожность Монтгомери помешали им развить успех до такой степени, чтобы полностью уничтожить армию Роммеля. Винченцо Формика смущенно подмечает контраст между хаотичным бегством итальянцев и дисциплинированным отступлением Африканского корпуса: «Я встретил капитана Бонди, немецкого офицера связи при нашей дивизии, которого мы все терпеть не могли. Он указал нам на отряды немецких солдат, отступавших пешком, смертельно усталых, но державших строй, невзирая на падавшие среди них вражеские снаряды»²⁰.

Для Витторио Валличеллы это отступление оказалось отнюдь не самым неприятным из всего, что с ним случалось с 1941 г. Он быстро гнал на запад, прихватив с собой всего шесть спутников, благополучно избежал блокпостов, расставленных с целью перехватывать беглецов и заново собирать их в подразделения. На несколько дней семерым итальянцам удалось ускользнуть и от новостей о сражении, и от офицеров, и от налетов английской авиации. Они находили брошенные канистры и пополняли запасы горючего, им даже повезло подстрелить газель. «В трагедии войны то были наши лучшие дни»²¹. Но все хорошее кончается: один из парней слег, и пришлось ехать в полевой госпиталь, а там ребята вновь попали в цепкие лапы армейской дисциплины. Каждому был вручен «Приказ дня», завершавшийся словами: «Все усилия, все жертвы принесут желанную и драгоценную награду – величие нашей страны, nostra patria». «От такого чтения нас чуть не стошнило, – пишет Валличелла. – Иные генералы только и знают поминать отечество, обтяпывая свои делишки»²².

Офицер-танкист Тассило фон Богенхардт сказал: «Воинственного духа в нас не осталось. Нас истребляли ковровыми бомбардировками, нас бомбили с пикирующих самолетов, поливали огнем пулеметов. Последнее, что я помню [до того, как он был ранен и эвакуирован], – как я взорвал свой танк, в котором закончилось горючее, и смотрел, как огонь медленно пожирает его. Вот и конец Африканскому корпусу. Я еще удивлялся, отчего англичане продвигаются так медленно. Знали бы они… и мне почти хотелось, чтобы они знали»²³.

Роммель сумел спасти основную часть своего корпуса, но Восьмая армия захватила 30 000 военнопленных, уничтожив большое количество оружия и снаряжения противника. На этот раз маятник уже не качнется, отступающая армия Роммеля не повернет снова на восток. То была единственная за всю войну крупная сухопутная победа англичан, лавры которой им не пришлось разделить с кем-то из союзников. Правда, в декабре немцы попытались остановить отступление и провели несколько жестоких арьергардных боев, но каждый раз Восьмая армия выбивала их с очередного рубежа обороны и гнала дальше. Триполи пал 23 января 1943 г. Через три дня войско Монтгомери находилось уже в Тунисе, и там развернулась последняя, затяжная фаза Северо-Африканской кампании.

Операция Torch, начавшаяся 8 ноября 1942 г. с высадки в контролируемых Виши Алжире и Марокко, стала первой крупной совместной операцией американской и британской армии против немцев. Черчилль и Рузвельт приняли такое решение вопреки упорным возражениям американских начальников штабов, по мнению которых в любых действиях на Средиземноморье были заинтересованы лишь англичане с их имперскими амбициями. Как только стало ясно, что в 1942 г. высадка на Континенте не планируется, президент встал на точку зрения британского премьера, который настаивал на достаточно заметной военной операции, чтобы укрепить боевой дух союзников. Северная Африка представлялась единственным местом, где могла осуществиться подобная операция. Первоначально в операции Torch участвовало 63 000 англичан и американцев, а также 430 танков. Надеялись, что французские (вишистские) войска не окажут сопротивления двум передовым дивизиям американцев, однако те потеряли при высадке 1500 человек и вынуждены были вступить в тяжелые бои.

Солдат Иностранного легиона, служивший на батарее на высоте над Касабланкой, передает ужас пушкарей, чью незащищенную позицию разбомбили американские самолеты: «Через пять минут все было кончено. Я выбрался из канавы, в которую бросился при первом взрыве. Из тридцати человек погибло пятнадцать вместе с командиром, еще десять было ранено. Две пушки разбиты, два грузовика горели. Глубочайшая горечь охватила меня при виде валявшихся на земле трупов товарищей. С того самого момента, как пала Франция, мы мечтали об освобождении, но разве такой ценой!»²⁴ 10 ноября главнокомандующий союзными войсками Дуайт Эйзенхауэр договорился о прекращении огня. Французские войска начали переходить на сторону союзников и присоединяться к их борьбе против немцев, хотя им недоставало оружия, а некоторым офицерам, по правде говоря, также и энтузиазма в служении очередному правому делу.

Успехи в Северной Африке осчастливили все народы боровшихся против немцев стран. Постепенно люди осмелились поверить, что это нечто большее, чем очередное движение маятника. Мюриэл Грин 11 ноября писала: «Внезапно я поняла, как важны эти новости. За последние годы мы так устали от известий о продвижении и отступлении в Египте, что я не сразу поняла, что на этот раз все по-другому. Чудесно, что наконец подключились американцы, теперь дело пойдет, мы движемся к окончательной победе»²⁵. Ее мнение разделяли и некоторые немцы. «Поразительно наблюдать, как берет верх морская держава, – писал 10 ноября после начала операции Torch Гельмут фон Мольтке, мечтавший о свержении Гитлера. – Колосс надвигается»²⁶. Русским события в Африке казались малозначимыми по сравнению с масштабами их собственной борьбы, но все же вести о Torch и сражении под Эль-Аламейном просачивались в Красную армию и хоть немного, но ободряли солдат. Пока Мюриэл Грин заполняла свой дневник в сельской местности западной Англии, на Восточном фронте капитан Николай Белов писал: «Сегодня приятные вести. Американцы и англичане колотят наконец немцев по-настоящему. В Африке, ведь это очень далеко, но, кажется, так близко. Отрадно»²⁷.

В городе Дерна, в 700 км к западу от Аламейна, как-то в ноябре группа итальянских солдат, не располагавших никакой информацией, повстречала немцев, один из которых свободно говорил по-итальянски. Это был гордый нацист, продолжавший уверять, что в 1943 г. страны оси добьются окончательной победы. По его словам, он только что слышал по радио сообщение о захвате Сталинграда. Русским конец. Итальянцы оказались не из легковерных. «Хочется надеяться, что он сказал правду, – записал один из них, – но как-то его оптимизм неубедителен»²⁸. И недоверчивые итальянцы оказались правы.

На первых стадиях Северо-Африканской кампании американское командование опасалось вторжения немцев через Испанию. Когда же эта угроза не осуществилась, союзники закрепились на побережье, и вишисты прекратили сопротивление, появилась надежда в скором времени освободить весь регион. Однако надежда не сбылась, поскольку Гитлер принял непредвиденное союзниками решение: направить в Северную Африку подкрепления. Полтора года фюрер отказывал Роммелю в дополнительных дивизиях, когда Лис Пустыни еще мог бы вырвать победу, но теперь Гитлер пытался оттянуть поражение. По морю и по воздуху переправили из Италии в Тунис с согласия местного вишистского правительства 17 000 немецких солдат и бронетехнику. Численный перевес оставался на стороне союзников, но американские войска целиком состояли из новобранцев, как и значительная часть английской армии. Еще одним преимуществом немцев оказалась эффективная поддержка с воздуха, которую организовал генерал люфтваффе Йорген фон Арним.

Витторио Валличелла и его товарищи по таявшему итальянскому контингенту встретили Рождество 1942 г. на побережье Туниса, тоскуя по дому и прячась от английских бомб. «За полуночной мессой меня окружали печальные лица. Снова налетели англичане, все кинулись по местам. Так-то мы провели Сочельник, вместо того, чтобы угоститься праздничной едой, которую обещал приготовить Долиман [почитаемый итальянцами повар]»²⁹. На следующий день дела пошли лучше: шеф-повар подал пасту с рагу, отварной картофель, по кусочку мяса и «ко всеобщему изумлению, отродясь невиданное в этих местах панеттоне». Долиман гордо показал упаковку из-под этого деликатеса: Panettone Motta. Рождественский обед каждый солдат запил полулитром вина и стаканчиком бренди. «Давненько мы не ели такой великолепной еды. Мы завершили праздник, искупавшись нагишом в Средиземном море, а наши родные, должно быть, ничего не видят, кроме холодного тумана»³⁰. Валличелле повезло: вскоре он попал в плен к французам и следующие три года работал на ферме. В свое возлюбленное отечество он возвратился лишь в 1947 г.

Зимние дожди и грязь сыграли на руку немцам: они сумели остановить рвавшихся к Тунису союзников. В январских боях подразделения фон Арнима вынудили к отступлению плохо вооруженные французские войска и сохранили линию снабжения Африканского корпуса на востоке. В феврале – очередные успехи немцев, в ходе длившейся двое суток операции они уничтожили два танковых, два пехотных и два артиллерийских батальона генерал-лейтенанта Ллойда Фредендолла. Затем Роммель перешел через Кассеринский перевал и начал наступление, вынудившее армию Эйзенхауэра к поспешному и унизительному бегству. Так американцы усвоили жестокий урок, прежде неоднократно преподанный англичанам: у немцев лучшая бронетехника, действуют и реагируют они стремительно и из любого, самого незначительного преимущества неумолимо выжимают все до последней капли. Британские офицеры с презрением отзывались о панике среди американцев, в том числе зубоскалил и Александер, которому это было уж вовсе не к лицу: действия Первой британской армии в Тунисе также обнаружили немало изъянов и в подготовке солдат, и в компетенции командующего, генерала Кеннета Андерсона. Более разумные среди англичан считали эти ухмылки по адресу союзников дурным вкусом. Капрал ВВС Питер Бакстер записывал в дневнике: «Мне кажется, американцам попросту недостает опыта боевых действий, а также они не вполне понимают, чего ради им пришлось драться с немцами»³¹. По обоим пунктам он совершенно прав.

Несмотря на ошибки и неудачи армии Эйзенхауэра, ход войны в Северной Африке окончательно и безусловно переломился в пользу союзников. Итальянское верховное командование, поосторожничав, лишило Роммеля приоткрывшегося на миг шанса – обойти с фланга и разбить войска союзников в Северном Тунисе. К американцам прибывали подкрепления, а силы немцев убывали. 22 февраля 1943 г. Роммель был вынужден остановить контрнаступление. На следующий день Гитлер повысил его, присвоив Роммелю звание главнокомандующего группой армий «Африка». Через неделю Ultra выяснила немецкий план ударить всеми тремя ослабевшими танковыми дивизиями по Восьмой армии Монтгомери, приближавшейся к обороняемой союзниками линии Марет в Южном Тунисе. Натиск немецких войск 6 марта под Меденином был без труда отражен. Роммель, уже тяжело больной, покинул Африку и больше не возвращался.

Вскоре Монтгомери смог атаковать линию Марет при явном превосходстве в численности танков и самолетов. Первая атака, 19 марта, не увенчалась успехом, зато Монтгомери удачно осуществил обходной маневр и проник вглубь страны. Немцы с минимальными потерями отступили на новые позиции у вади Акарит. Тем временем американцы вернулись на рубежи, с которых им пришлось бежать при внезапном нападении немцев со стороны Кассеринского прохода. По требованию Александера, занявшего должность заместителя Эйзенхауэра, рыхлая структура союзного командования была приведена в порядок, и те американские офицеры, которые проявили некомпетентность, были смещены с беспощадностью, которую англичанам для своей же пользы стоило бы перенять. В апреле союзники продолжала наступление. К началу мая войско фон Арнима теснилось на плацдарме глубиной не более 100 км от моря, с линией фронта примерно 270 км, причем англичане атаковали их с востока, а американцы – с запада.

Союзники полностью контролировали средиземноморскую линию снабжения, в эту пору было потоплено рекордное количество судов оси. Фон Арниму не хватало техники, боеприпасов, топлива и продуктов. Стало очевидно, что он не сможет затягивать сопротивление: удивительно даже, как долго он продолжал бороться против явно превосходящих сил союзников. Но солдатам Эйзенхауэра и солдатам Александера ни один успех в Северной Африке не давался недорогой ценой. В апреле американский Второй корпус так и не сумел осуществить прорыв, зато Монтгомери наконец достиг успеха при вади Акарит, вынудив противника отступить к более дальней линии обороны. 22 апреля Александер начал широкомасштабную операцию: Первая армия наступала по направлению к Тунису, корпус Брэдли продвигался к Бизерте, а французы – к Пон-дю-Фасу. Английская Восьмая армия не сумела смять новую линию обороны немцев под Энфидавилем. По совету Монтгомери Александер передал две своих дивизии Первой армии, чтобы та нанесла добивающий удар по дороге Меджес – Тунис при массированной поддержке артиллерии и авиации. Фон Арним не мог устоять перед совместным давлением союзных войск: Тунис, Бизерта и Пон-дю-Фас пали в один и тот же день, две потрепанные немецкие танковые армии обратились в ничто. Последний котел капитулировал 13 мая, в руки союзников попало 238 000 пленных.

На увенчавшуюся победой борьбу ушло без малого пять месяцев – больше, чем англо-американское командование планировало в ноябре после успехов под Эль-Аламейном и операции Torch. Решение Гитлера снабдить Африканский корпус подкреплениями и отсрочить поражение действительно вынудило союзников дольше бороться за победу, но тем существеннее был и успех, когда они его наконец добились. Самонадеянность американцев получила в самом начале хороший урок от опытного вермахта, но Эйзенхауэру и его помощникам достало ума и смирения усвоить этот урок. С недостатками командования, тактики, снаряжения и руководства на низшем уровне удалось по крайней мере отчасти разобраться еще до того, как союзники переправились через Средиземное море.

Английская армия воспринимала захват Туниса как награду и искупление после трех лет тяжелейших испытаний. Наконец-то победа – и ее широко праздновали на родине. Пусть Монтгомери хвалили порой и сверх заслуг, нужно отдать командующему Восьмой армией должное: это был трезвый профессионал. Его послужной список омрачен упущенной возможностью уничтожить армию Роммеля после Аламейна, медлительностью в преследовании врага и некоторыми неудачами при атаке на оборонительные позиции немцев. Английский генерал-лейтенант сэр Фредерик Морган утверждал, что «отступление Роммеля по Африке представляло собой скорее чинную процессию, нежели бегство разбитой армии»³². И все же на тот момент Монтгомери зарекомендовал себя как наиболее талантливый английский военачальник, прекрасно понимающий преимущества и недостатки своего войска.

Северо-Африканская кампания укрепила репутацию тех командиров, кому предстояло вести союзные войска в крупные европейские сражения. Монти, Александеру, Эйзенхауэру, Паттону, Брэдли посчастливилось столкнуться с немцами в условиях заметного материального превосходства союзников, когда вермахт уже был обескровлен потерями в России. Едва ли эти герои сражений 1942–1943 гг. превзошли бы своих французских и английских предшественников, если бы им пришлось командовать на начальных этапах войны. Генералу, мечтающему о славе, первым делом нужна армия, достаточно сильная, чтобы одолеть врага.

В мае 1943 г., после эпического разгрома немцев под Сталинградом и изгнания их из Северной Африки, у союзников уже не оставалось сомнений в том, каким будет исход войны, и многие в странах оси тоже начали это понимать. Лейтенант Винченцо Формика, который еще 1 ноября 1942 г. так пылко уповал на победу в пустыне, с горечью признается в постигшем его разочаровании: «Я с гордостью оглядываюсь на минувшие дни, и сердце обливается кровью от окружающей нас реальности. Я – пленник в концентрационном лагере [так он именовал лагерь военнопленных] в Северной Америке»³³. И все же, хотя чаша весов однозначно склонилась на сторону союзников, еще рано было судить о том, как долго продлится война и какой примет ход. Казалось вполне вероятным, чтобы нацистский рейх просуществовал до 1947 г. или даже до 1948 г. По приказу Черчилля церковные колокола звонили в честь победы в Северной Африке, но сколько еще предстояло мучений и потерь, прежде чем у союзников и впрямь появится повод торжествовать.

15. Медведь пробуждается: СССР в 1943 году

В 1943 г., пока cоюзники довольствовались локальными операциями в Средиземноморье, Советский Союз уже наносил Германии одно крупное поражение за другим, перемалывая людские резервы, танки, пушки и самолеты агрессора. Превосходство сталинских армий становилось все более явным, укреплялась и уверенность полководцев. Преимущество Красной армии закреплялось и благодаря усиленному производству оружия: русские выпускали более 1200 Т-34 ежемесячно, в то время как немцы за всю войну сконструировали только 5976 «Пантер» и 1354 «Тигров». После зимних побед советский народ уже не сомневался в победе. Но до последнего дня войны этому народу предстояло упорно сражаться и нести тяжелые потери.

Суровой оставалась и участь гражданского населения – даже когда война отхлынула от порогов их домов, миллионы все еще страдали от недоедания. В январе 1943 г. москвичи, отправлявшие семьи в эвакуацию в 1941 г., когда казалось, что столица обречена, начали вызывать их обратно, но Лазаря Бронтмана смущал недостаток топлива, электричества и продуктов. «С топливом в Москве тяжко. В редакции в последние дни 6–7 градусов, работаем в шинелях… в типографии лампочки воруют, поэтому по окончании номера их вывинчивают со столов таллера. За пережог москвичами лимита – штраф в 10-кратном размере и выключают окончательно… Тяжело и с харчем. Когда была здесь Зина, я ужин (паек с 208-й базы) получал домой, но все равно оба сидели полуголодные. Но это еще у нас! Иждивенцы по карточкам сейчас ничего не получают, кроме хлеба и соли. Служащим за январь выдали только по 300 г крупы, больше ничего, детям кое-что дают, но до 3 лет»¹. С улиц Москвы и пригородов исчезли заборы – их разобрали на дрова. Температура падала ниже нуля, работали в пальто и рукавицах.

Успехи на полях сражений ободряли, но радость побед никогда не превращалась в безгорестное ликование: слишком много людей каждый раз погибало. Снова и снова в 1943 г. Красная армия проводила блестящие операции, окружая противника, но немцы пролагали себе путь к отступлению, сражаясь с обычными для них умением и упорством. «Русские не так уж хорошо воевали, – замечал капитан СС Карл Годау. – Все, что у них имелось, – людские массы. Они атаковали всей массой, теряли массу людей. Хорошие генералы, хорошая артиллерия, но солдаты – жалкое зрелище»². Эсэсовец в своем высокомерии перегибает палку, но среднее звено руководства советской армии и впрямь было слабовато, на поле боя зачастую терялась организация и дисциплина, постоянные тактические просчеты приводили к ненужному кровопролитию.

Пулеметчик Гордеев сокрушался о примитивности тактики командования: «Лобовые атаки вызывали во мне чувство недоумения. Зачем лезть на огонь немецких пулеметов, почему не зайти с флангов?»³ Он тешил себя надеждой, что сократившуюся втрое роту уже не пошлют в атаку, но вместо этого к утру подразделение укрепили тыловиками, даже писарями из штаба, выдали двойную порцию водки, а желающим и вовсе без меры. Второму номеру из расчета Гордеева вручили винтовку, и он отправился в бой, уверенный, что живым не вернется. Вместо него Гордееву придали в помощники самострела, который хромал от раны в ногу и в смертном страхе обливался потом. Гордеев вспоминал: «Обстановка складывалась паршивая. Не рота, а пьяная толпа». Тем не менее их снова бросили в бой.

На том участке фронта, где сражался Николай Белов, утром 20 февраля 1943 г. советский бомбардировщик по ошибке сбросил снаряды на своих, и батальон Николая понес тяжелые потери прежде, чем встретился с врагом. В бою Николай был ранен – это случилось около 16:00, и ему пришлось пролежать на ничейной полосе еще четыре часа, прежде чем стемнело – лишь тогда помощники пулеметчика унесли его обратно в окоп, а оттуда отправили в тыл на лечение. Вернувшись три недели спустя, Николай обнаружил, что в батальоне почти не осталось прежних офицеров. Почти все погибли: «Майор Аноприенко уехал в Академию. Командует полком майор Фомин. Ком. дивизии полковник Иванов убит. Капитан Новиков расстрелян, Грудин – убит, Дубовик – убит. Алексеев – умер от ран. Степашин осужден на 10 лет и разжалован»⁴.

Но Россия могла позволить себе такие расходы человеческих жизней и даже столь примитивную и неуклюжую тактику ведения войны. Сталинская армия численностью уже намного превосходила все войска Гитлера и наращивала свое преимущество: появилось и оружие, более технически совершенное, чем у вермахта. Советские ВВС захватили господство в воздухе: поредевшие эскадрильи люфтваффе к тому же были частично отозваны на защиту рейха от англо-американских бомбардировок. Одно время весной 1943 г. казалось, что немцы не сумеют зацепиться восточнее Днепра, откатятся на 700 км от Сталинграда. Более того, появилась надежда вовсе отрезать группы армий А и «Дон» от этой спасительной для них реки. Тысячи сдавшихся немцев шли в плен, а русские солдаты делили добычу, из которой более всего их радовали одежда и обувь. Многие товарищи Ивана Мельникова воспользовались случаем заменить обмотки на ногах крепкими немецкими ботинками. «Портянки прилипали к коже и отрывались клочьями, – с бесстрастием стороннего наблюдателя пишет Мельников. – Не пожалели воды, обмыли сбитые, кровоточащие ноги… кто-то надел по две пары носков, найденных в телегах… Шагали бодро, в новых сапогах, фляги с водой полные»⁵.

На исходе января группа быстроходных танков, подчинявшаяся командующему Юго-Западным фронтом Николаю Ватутину, форсировала Донец к востоку от Изюма и устремилась на юг, к Мариуполю на Азовском побережье, чтобы обойти немцев. 2 февраля Жуков и Василевский начали одновременно наступать по двум направлениям: на карте один наконечник раздвоенной стрелы указывал на юго-запад, через Харьков к Днепру, а другой – на северо-запад, на Смоленск через Курск. 8 февраля был освобожден Курск, неделей позже Харьков, и несколько дней спустя советские войска приблизились к переправам через Днепр в районе Днепропетровска и Запорожья.

Но тут наступление увязло. Немецкие танки превосходили мобильные силы Ватутина и тактикой, и огневой мощью. Манштейн возглавил группу армий «Юг» и тут же перешел в контратаку. Пока весенняя распутица не превратила поля сражений в болото и грязь и танки, как обычно по весне, не застряли, он успел 11 марта отбить Харьков, и на долю многих русских солдат вновь выпали плен или скитания. 8 марта старшина медицинской службы Алексей Толстухин был застигнут врасплох при стремительном продвижении немцев к городу. Позднее он рассказывал в письме родителям: «10 суток ходил по степи, пробирался до частей Красной армии голодный и холодный. Утомившись, на одиннадцатые сутки я нашел копну соломы и заснул. Открыл глаза – передо мною стоят гитлеровские кровавые палачи, и с того времени пошла моя голодная и холодная жизнь и пошли по голове и по спине палки, плети и приклады… Да, дорогие мои родные, я вам больше эту мою каторжную жизнь описывать не стану – сердце не выдержит. И только 17 сентября я нашел момент сбежать из рук кровавого гада, а 21 сентября в 10 часов утра перешел линию фронта, увидел своих братьев. Это было уже в 20 километрах от Полтавы. Мне еще не верится, что я у своих»⁶. Сержант Толстухин избежал той суровой кары, которая зачастую ждала бежавших из плена: ему разрешили вернуться в родной батальон. Вскоре он был ранен шрапнелью, но легко, и оставался в строю. 16 ноября он погиб на берегу Днепра.

На долю немцев меж тем тоже выпало немало страданий. «Поражение наше командование так и не признало»⁷, – писал Ги Зайер. Когда часть, в которой он служил, начала отступление с западного берега Дона, «мы плохо себе представляли, что происходит, ведь мы не учили географию России». Но после Сталинграда страх попасть в окружение жил в сердце каждого немецкого солдата. Зайер с горсткой приятелей-пехотинцев ехал в трофейном русском грузовике на буксире у танка. «Ветровое стекло заляпала грязь. Эрнст побрел по жидкой грязи, рукавом почистил стекло… За спиной у нас раненые уже не стонали. Может быть, все перемерли. Какая разница? Вот и утро занялось, первые лучи упали на измученные лица. Мы остановились, техник-сержант крикнул: “Час отдыха! И снова в путь!” Командир танка заорал в ответ: “К черту! Поедем, когда я высплюсь!” Они яростно препирались, техник настаивал, как старший по званию, но танкист ответил: “Пристрелите меня и ведите танк сами. Я двое суток не спал, так что оставьте меня в покое, черт побери!”» Они двинулись дальше не через час, а через два: как мы видим, с трудностями и лишениями немецкие солдаты научились справляться, почти как их противник.

18 марта две танковые дивизии, воспользовавшись железнодорожной переправой, дошли до Белгорода и вновь овладели этим городом. На севере от основного театра войны Гитлер нехотя отказался от Ржевского выступа, давно уже не представлявшего угрозы для Москвы. Отдав Ржев, группа армий «Центр» сократила линию фронта на 400 км и сконцентрировала на этом участке достаточно сил, чтобы отразить наступление Рокоссовского. Немцы отходили, и перед миллионами русских, следовавших за ними по пятам, открывались страшные картины разрушения и резни. Если к страданиям взрослых людей уже привыкли и они мало кого трогали, то детские несчастья разрывали душу. Капитан Павел Коваленко писал 26 апреля: «Нам привычны ужасы войны, ее беспощадные, кровью писаные законы. Но дети, цветы жизни, эти нежнейшие цветы, невинные и святые души, украшение нашей жизни!.. Они, никому не причинившие зла… страдают за грехи отцов. Мы не уберегли их от зверя. Сердце обливается кровью, мысли замирают от ужаса при виде маленьких окровавленных тел со скрюченными пальцами, искаженными личиками… Немые свидетельства неописуемого человеческого страдания. Эти маленькие, застывшие, мертвые глаза упрекают нас, живых»⁸.

В приднепровской деревне Тарасевичи Василий Гроссман повстречал подростка. «Как страшны эти старые, усталые, безжизненные глаза на детском лице. “Где твой отец?” – “Убит”, – отвечает он. – “А мать?” – “Умерла”. – “Братья или сестры есть?” – “Была сестра. Ее угнали в Германию”. – “Родственники?” – “Нет, все сгорели, когда деревню сожгли за партизан”. И он отправился на картофельное поле, переступая босыми и черными от грязи ногами, оправляя лохмотья своей разорванной рубашки»⁹. Миллионы таких встреч запечатлелись в сознании русских солдат, и они вспомнятся им, когда армия ступит на немецкую территорию. Советский журналист Илья Эренбург писал: «Не только армии и дивизии, но могилы, траншеи, рвы, заваленные телами невинных жертв, идут с нами на Берлин». Советская пропаганда твердила: «Ярость солдата в бою будет ужасна. Он не просто сражается, он – воплощение справедливого суда своего народа»¹⁰.

Григорий Телегин писал жене 28 июня 1943 г.: «Я получил письмо с сообщением, что твой брат Александр убит 4 мая. Мое сердце окаменело, в мыслях и чувствах нет места жалости, только ненависть к врагу горит в моем сердце. Когда я гляжу в бинокль, нацеливая огонь точно на этих двуногих тварей, и вижу их расколотые черепа и изуродованные тела, я чувствую великую радость и смеюсь, как дитя, зная, что они не оживут. Я опишу типичный день сражения, 5 июня. Лучи восходящего солнца отражались и вспыхивали в башенках наших танков. Капли тумана кристаллами повисли на листьях деревьев. Три зеленые ракеты просигналили: “В атаку!” В 07:00 наши танки двинулись колонной, потом на росчисти развернулись в линию. Мы отчетливо видели избы деревни. Русские снаряды взрывались на немецких позициях. Видно было, как фигуры врагов бегут в тыл, как их тела падают под гусеницы собственных танков. Но мины и антитанковые орудия подбили сначала один советский танк, потом другой, третий вспыхнул пламенем».

Телегин продолжает: «Мое сердце болело за друзей, которые все еще вели огонь из горящих танков. Гнев и ненависть погнали нас вперед, мимо подбитых танков. Мы раздавили огневые гнезда противника и антитанковые орудия вместе с обслугой». На дальнем конце деревни показались немецкие окопы между деревьев и рвов – танкам не пройти. Узнав танк своего друга Миши Сотника, Телегин повел свой Т-34 бок о бок с ним. Они заглушили моторы, обсудили, перекрикиваясь, ситуацию. Решили обойти немецкие окопы с разных сторон. Завели моторы и рванули вперед.

В этом сражении прямым попаданием снаряда на танке Телегина были разбиты пулемет и оптический прибор. После нескольких часов сражения в дыму и пыли жажда измучила экипаж настолько, что люди порой теряли сознание. Потом перегрелся и вышел из строя двигатель. Пока танк стоял неподвижно под обстрелом, очередной снаряд контузил водителя, а Телегин ненадолго потерял сознание. «Мы задыхались, словно рыбы, губы потрескались, во рту пересохло. Открыв люк водителя, мы увидели в десяти метрах впереди воронку с водой. Пули свистели вокруг, но я выкатился в люк, подполз к воде и напился. В котелке я принес товарищам воды, и мы ожили». Еще десять часов они просидели в провонявшей, нагретой солнцем стальной коробке. Наконец водитель починил дроссель, и мотор взревел. «Мы покатили назад. Подъехала скорая, я разглядел на носилках знакомую фигуру. Это был Миша Сотник, пулеметная очередь прошила ему голову. Не сдерживая слезы, я поцеловал его в посинелые губы и простился»¹¹.

Даже когда ход войны переломился и вплоть до последних месяцев войны, советская армия несла потери также и из-за дезертирства. Главным образом бежали «елдаши» и «юсупы», то есть жители Средней Азии. Николай Белов подсчитывал потери своего батальона за 13 июня 1943 г.: «Сегодня опять двое перешло на сторону врага. Уже одиннадцать человек. Большинство “елдаши”»¹². Статистика Красной армии утверждает, что в апреле 1943 г. к противнику перебежало 1964 солдата, 2414 – в мае, 2555 – в июне. Тех, кого удавалось захватить при попытке к бегству, подвергали обычному наказанию: «Сегодня “юсупа” расстреляли перед взводом за попытку перебежать к немцам. Жуткое чувство». 2 июня он лаконично записывает: «Еще двое пытались сегодня дезертировать. К счастью, подорвались на минах, и их приволокли обратно»¹³. Как и многие офицеры Красной армии, он полагался только на соплеменников. Получив очередное подкрепление, он пишет: «Поступило новое пополнение. Молокососы 26 г. рождения. Все зеленые юнцы. Но единственное, что хорошо, это то, что хорошо подготовленный контингент и исключительно русские. Эти не перейдут на сторону врага»¹⁴.

Аналогичные проблемы имелись и у противника. Белов с удивлением узнал от «соседей» о двух перебежчиках, ефрейторе и обер-ефрейторе вермахта: «Первый раз слышу, чтоб немцы переходили на нашу сторону. Не от хорошей, наверное, жизни». Капитан Павел Коваленко сделал такое же наблюдение 31 марта: «Откуда ни возьмись, явился немецкий перебежчик. Стук в дверь. “Кто там? Входите!” Открывается дверь, и появляется фриц. Все схватились за винтовки. Он снял с себя золотые часы, отдал одному из солдат, другому золотое кольцо, третьему винтовку и поднял руки. Из Вестфалии, шахтер, двадцать два года. Отец велел ему сдаться в плен»¹⁵.

Однако иные немцы не отчаивались, даже угодив в руки врага. Николай Белов рассказывает о «языке», добытом его разведчиками: «Здоровенный двадцатидвухлетний парень – откуда они, прохвосты, берут такую молодежь? Пленный показал, что наступать собираются через 4 недели, а войну хочут закончить в этом году – обязательно победой Германии»¹⁶. Гитлер провел мобилизацию и к июню 1943 г. довел численность своих войск в России до 3 млн. Он понимал, что общее наступление невозможно, однако настаивал на едином массированном прорыве. Внимание фюрера привлек выступ на советской линии фронта к западу от города с односложным названием, которое войдет в военные легенды: город Курск. Размах военных действий на Восточном фронте был таков, что этот выступ размерами почти не уступал штату Западная Виргиния – он был с половину Англии. Там имелись невысокие горы, множество ущелий, рек, но главным образом это регион открытых степей. Удобный ландшафт для продвижения танков – удобный и для заградительного огня антитанковых орудий. Подземные залежи железной руды вызывают в этих местах неистовый танец стрелки компаса, но это не имело особого значения в той ситуации, когда обе стороны прекрасно знали, где находится противник.

Для удара Гитлер сосредоточил под Курском основные силы вермахта, пополнив их тремя свежими танковыми дивизиями СС, 200 «Тиграми» и 280 «Пантерами». И все же по сравнению с кампаниями 1941–1942 гг. операция Citadel казалась локальной – у Гитлера явно заканчивались ресурсы. К тому же и противник на этот раз заранее готовился к отражению угрозы, прислушавшись к разведданным, поступавшим из шпионской сети «Люси» в Швейцарии. На собрании в Кремле 12 апреля полководцы упросили Сталина предоставить инициативу немцам: они предпочитали заманить танки противника, расправиться с ними и лишь затем перейти в контрнаступление. Всю зиму и начало лета советские саперы в лихорадочном темпе сооружали пять заградительных линий из минных полей, бункеров и окопов. Вдоль этих линий дожидались противника танки, пушки и самолеты: 3600 танков против 2700 немецких, 2400 самолетов против 2000 в составе люфтваффе и 20 000 пушек – вдвое больше, чем у немцев. 900 000 гитлеровских солдат противостояло 1,3 млн советских.

Манштейн, возглавлявший группу армий «Юг», все эти три месяца также собирал и готовил свои силы, но мало кто из немцев – за исключением разве что отрядов СС – тешил себя иллюзиями насчет благополучного исхода операции Citadel. Лейтенант Карл-Фридрих Брандт с горечью писал из-под Курска: «Счастливы те, кто вовремя погиб в Польше или во Франции. Они могли еще верить в победу»¹⁷. И сам Манштейн уже не надеялся разгромить Советский Союз, ему требовался лишь такой успех, который вынудил бы Сталина признать в этой войне ничью и вступить в переговоры о мире вместо того, чтобы сражаться до окончательной победы.

Русские солдаты шли на защиту Курска через территории, разоренные отступавшим врагом. Восемнадцатилетний Юрий Ишпайкин писал родителям: «Много семей оставили без отцов, без братьев, без крова. Хотя я здесь нахожусь и недолго, всего несколько дней, но уже много пришлось пройти по прифронтовой полосе. И всюду, где ни проходили, – голые, необработанные, незасеянные поля. От деревень и городов остались одни трубы и развалины от каменных зданий. Действительно – зона пустыни… Радостно становится на душе, когда войдешь в целую, неразрушенную деревню. Большинство домов пустеет, но есть среди них такие, из труб которых валит дым да выйдет на крыльцо женщина или мальчик посмотреть на проходящую Красную армию»¹⁸. Ишпайкин, как и многие его товарищи, не вернулся с поля боя под Курском.

«Уже в восемь утра разогрелось, поднялись облака пыли», – писал Павел Ротмистров, командир гвардейской танковой армии. Его танки длинными колоннами двигались на оборону курского выступа. «К середине дня пыль сбивалась уже плотными тучами, толстым слоем лежала на придорожных кустах, на полях пшеницы, на танках и грузовиках. Темно-красный солнечный диск едва проглядывал сквозь серую пелену пыли. Танки, пушки-самоходки и трактора, бронемашины для перевозки пехоты и грузовики, продвигались в этом мареве. Солдат мучила жажда, промокшие от пота гимнастерки липли к телу. Особенно трудно приходилось водителям. Кто умел писать, те сочиняли прощальные письма, неграмотные диктовали свои послания товарищам»¹⁹. Двадцатилетний Иван Панихидин уже был тяжело ранен в боях 1942 г. Теперь, вновь приближаясь к линии фронта, он с гордостью помышлял об участии в битве за свою родину. «Через несколько часов вступаем в бой, – писал он в последнем письме отцу. – Концерт уже начался. Нам остается его продолжить. Пишу под грохот артиллерийской канонады. Скоро перейдем в атаку. На земле и воздухе идет сражение… и советские воины стоят на своих рубежах»²⁰. Несколько часов спустя Панихидин был убит.

Самолеты люфтваффе начали бомбить позиции русских за несколько дней до атаки. На их счету значилось прямое попадание в дом, где разместился Рокоссовский, но сам маршал в тот момент, к счастью, находился в другом месте. На огонь немецкой артиллерии русские ответили массированным обстрелом, едва ли хоть один клочок земли, на которой огромным человеческим массам предстояло вступить в бой, остался непотревоженным. 5 июля Модель ударил с севера, а на юге начала наступление Четвертая танковая армия. С самого начала обе стороны понимали, что битва под Курском станет титаническим испытанием человеческих сил и воли. Бомбардировщики Stuka и эсэсовские «Тигры» причинили существенный ущерб русским T-34. Часть новых немецких «Пантер» вышла из строя из-за поломок, но прочие успешно продвигались, давя противотанковые орудия противника, а немецкая мотопехота атаковала пехоту Жукова, поливая пламенем из огнеметов окопы и блиндажи. Артиллерия с обеих сторон грохотала без передышки.

За три дня немецкой армии, продвигавшейся с севера, удалось преодолеть 30 км, и казалось, что она близка к прорыву. Армия Рокоссовского в целом выдержала жесточайший натиск, но некоторые ее части дрогнули. В отчете СМЕРШ перечисляются офицеры, которых сочли виновными в трусости: «Низкую боеспособность показал 47-й СП[18]. Второй батальон этого полка во главе с командиром полка Ракитским самовольно оставил свой рубеж, другие батальоны, поддавшись панике, также оставили рубежи… Командиры: 47-го СП – подполковник Карташев и 321-го СП – подполковник Волошенко растерялись и, потеряв управление батальонами, должных мер к восстановлению порядка не приняли… Старший командный состав дивизии, в том числе и командиры 47-го и 321-го СП, проявили растерянность, а некоторые из них струсили и дезертировали с поля боя. Командир 203-го АП[19] майор Гацук в начале боя первым оставил КП[20] и действиями полка не интересовался, а впоследствии, взяв с собой телефонистку Ганиеву, уехал в тыл полка, где пьянствовал, и в полк вернулся только 7.VII .1943»²¹.

Но другие части держались стойко, и бронированные отряды Моделя понесли большие потери, особенно попав на минные поля. На юге к 9 июля почти половина из 916 машин Четвертой танковой армии вышла из строя или была повреждена. По всему огромному полю битвы сталкивались железо и люди, падали, поднимались или не поднимались. Огонь и дым до самого горизонта. На радиоволнах неслись, заглушая друг друга, русские и немецкие голоса: «Вперед! Орлов, обходи с фланга! Schneller! Ткаченко, прорывайся им в тыл! Vorwrts!»²² Военный корреспондент Василий Гроссман запомнил, как все на поле боя, даже еда, чернеет от пыли. По ночам измученные солдаты не могли уснуть в тишине: она казалось страшнее, чем ставшая привычной какофония боя.

12 июля Жуков нанес контрудар: началась операция «Кутузов», направленная против северного выступа возле Орла. Немецкий офицер-танкист писал: «Нас предупредили, что мы наткнемся на огонь PaK [противотанковых орудий], неподвижно стоящих на своих позициях танков… а вместо этого на нас обрушилось казавшееся бесконечным море вражеской бронетехники. Никогда до того дня я не ощущал с такой полнотой мощь и многочисленность русских. Облака пыли мешали люфтваффе прийти нам на помощь, и вскоре большое число Т-34 прорвали наш заслон и крысами понеслись по полю»²³. В этом вихре железа танки противников сталкивались и так и замирали грудой покореженной стали; многие стреляли друг в друга в упор. Сотни километров черной пыли и дымящихся машин: две крупнейшие танковые армии в истории схватились друг с другом, сметая и уничтожая все на своем пути. Поединок танков был смертоносен, выживал тот, кто успевал выстрелить первым. К ночи 12 июля пошел дождь, и под покровом тьмы с обеих сторон принялись эвакуировать подбитые танки и раненых, подвозить топливо и боеприпасы.

Со стратегической точки зрения ясно было одно: немцы уже не могли возместить свои потери. Наступление Манштейна захлебнулось. Если на каких-то участках русские не продвинулись, по крйней мере они не отступили. В тот самый день за 3500 км американские и британские части, высадившиеся на Сицилии, начали поход вглубь острова. У Гитлера сдали нервы. 13 июля он заявил своим генералам, что придется перебросить две панцирные дивизии СС, самое мощное боевое соединение на Восточном фронте, на защиту Италии. Операция Citadel тем самым отменялась. Жуков инспектировал поле боя вместе с танковым генералом Ротмистровым. Ротмистров писал: «То было ужасное зрелище: разбитые и сгоревшие танки, покореженные пушки, валявшиеся повсюду бронемашины и грузовики, осколки ядер и обрывки гусениц»²⁴. Немцы еще несколько дней продолжали атаковать в надежде вырвать для Берлина некое подобие победы, но вскоре вынуждены были остановиться. Среди прочих потерь под Курском погиб и миф о непобедимости Манштейна, хотя Манштейн так и не взял на себя ответственность за эту неудачу.

А в тылу врага партизаны яростно атаковали немецкую систему коммуникаций: только за 20–21 июля было совершенно 430 нападений на железные дороги. Экипажи паровозов – несчастных русских, насильно мобилизованных оккупантами, – партизаны без долгих разбирательств убивали. К середине 1943 г. на Украине и в других восточных областях, где немцам не удалось установить полный контроль, насчитывалось до 250 000 партизан. Деятельность партизан была здесь гораздо активнее и эффективнее любого европейского сопротивления, в том числе и потому, что Москва поддерживала их, нисколько не смущаясь карами, обрушившимися на мирное население. «Немцы двинули на этот партизанский край танки, авиацию, артиллерию. И раздавили. Все деревни сожжены дотла. Жители ушли в лес и образовали так наз. гражданские лагеря. Отряды подробились. Большим отрядам жить нельзя: ни спрятаться (они прочесывают леса), ни прокормиться. С харчем очень туго. Последние два месяца отряд, где был Сиволобов, питался только мясом (коровы и лошади). Видеть мяса уже не могли. Хлеба нет, картошки нет, ничего. Курили рябину. У гражданских (кочующих деревень) лучше. Они кой-чего все-таки припрятали. В частности, прятали в искусственных могилах. Немцы прочухали, начали разрывать: глядь, взаправдашний немец лежит! Террор страшный. Во многих местах расстреливают детей старше 10 лет – “большевистские шпионы”», – писал побывавший на освобожденной территории военный корреспондент²⁵.

Армия Моделя яростно обороняла Курский выступ вплоть до 25 июля, затем начала откатываться. 5 августа немцы ушли из Орла и Белгорода. 25 августа русские вернули себе Харьков, на этот раз – окончательно. Солдат Александр Слесарев писал отцу: «Мы идем по освобожденной территории, которая два года пробыла под немецкой оккупацией. Население радостно приветствует нас, несут яблоки, груши, помидоры, огурцы и т. д. В прошлом я знал Украину только по книгам, теперь же воочию вижу ее природную красоту и множество садов». Не для всех подданных Сталина возвращение под советскую власть было таким уж счастьем. «Обидно натыкаться на холодный прием в освобожденных городах», – писал солдат²⁶. Немцы разрешали крестьянам обрабатывать наделы и собирать урожай, но вернувшаяся советская власть осуществляла коллективизацию по всей строгости и спровоцировала даже мятежи, описанные Лазарем Бронтманом²⁷. В селе не осталось тракторов, зачастую и лошадей не было, приходилось ковырять землю лопатами и мотыгами. Иногда женщины впрягались в плуг. Даже серпов не хватало.

Боровшиеся за выживание деревни с ненавистью, порой жестоко, обходились с проходившими мимо беженцами: то были лишние рты. Крестьянка из Курской области писала: «Плохо нам теперь, без коров. У нас их забрали два месяца назад, а теперь хоть друг друга ешь!.. Парней тоже не осталось, все воюют на фронте»²⁸. Другая женщина в письме сыну-солдату жаловалась на то, что ей приходится жить в коридоре подле комнаты сестры. Еще одна писала мужу-солдату: «Мы вот уже два месяца не ели хлеба. Лидии пора идти в школу, но у нас нет для нее ни пальто, ни обуви. Наверное, в конце концов, мы с Лидией умрем с голоду. У нас ничего нет. Миша, даже если ты уцелеешь, нас тут не будет». В деревне Барановка, в которой немцы простояли семь месяцев, Лазарь Бронтман застал уцелевшими лишь несколько хозяйственных строений. Бывший председатель колхоза ютился в хлеву с женой и тремя маленькими детьми. Животы у них раздуло от голода.

Отец семейства сказал корреспонденту: «Три месяца не видели хлеба, траву едим». И спросил со страхом: «Неужели опять немец придет?»²⁹ Бронтман отдал несчастным килограмм хлеба, на который они смотрели как на редчайшее лакомство. Другая семья, которой Бронтман предложил чаю, отказалась, заявив, что утратила вкус к подобной роскоши. И все это происходило в одной из самых урожайных до войны областей России. Цензура перехватила письмо от женщины по фамилии Марукова из освобожденного Орла сыну в Красную армию: «Хлеба нет, а про картофель и говорить не приходится. Едим траву, уж ноги не стали ходить»³⁰. Другая женщина по фамилии Голицына писала примерно то же самое: «Хлеба не имею ни кусочка. Встаю утром и не знаю, за что взяться, что варить. Нет ни молока, ни хлеба, ни соли. Помощи никто не оказывает».

Поначалу немцы отступали от Курска, соблюдая боевой порядок, но обе стороны понимали, что для Германии то было сокрушительное поражение: она потеряла полмиллиона солдат за 50 дней боев. Сталин, торжествуя, преисполнившись уверенности, в очередной раз устанавливал новые правила, не желая давать лишней воли Жукову и Василевскому. После Сталинградской победы дальнейшие попытки взять противника в котел не удавались, и потому Сталин принял решение: в основе стратегии Красной армии должны лежать лобовые атаки, а не окружение. К концу августа восемь советских фронтов вели 19 наступательных операций по направлению к Днепру на участке в 1100 км от Невеля до Таганрога. 8 сентября Гитлер разрешил своим войскам отступить на другой берег, а русские гнались за ними по пятам. Они даже провели один из немногих за ту войну массовых десантов: выбросили на западном берегу 4575 парашютистов, из которых уцелела едва ли половина.

Русские армии рвались вперед так же отчаянно, как в прошлом году отступали. Повседневные ужасы войны окружали солдата со всех сторон, и даже победа не утешала. Рядовой Иванов из 70-й армии горестно писал родным в Иркутск: «Смерть здесь везде и повсюду. Никогда мне не свидеться больше с тобой, смерть, страшная, безжалостная и беспощадная, оборвет мою молодую жизнь. Где же мне набрать сил и мужества, чтобы переносить все это? Все грязные до невозможности, обросли и пооборвались. Когда же будет или нет конец этой ужасной войне? Прощай, это письмо будет последним (как хотелось, чтобы оно не затерялось, это прощальное письмо). Прощайте навеки». В такой же безнадежности признается и рядовой Самохвалов: «Папаша и мамаша, я вам опишу свое положение, мое положение плохое: меня контузило. У нас в полку очень много погибло людей, ст. лейтенанта убило, командира полка убило, моих товарищей побило и много ранено, теперь только очередь за мной осталась. Мама, я за 18 лет не видал такого страху, какой был за это время, только знает грудь моя и рубаха. Мама, просите у бога, чтобы я остался жив, вашу бумажку читаю 40 раз и думаю, может, чего поможет. Мама, всю правду я вам говорю, когда был дома, не признавал никогда бога, вспоминаю его на дню 40 раз. Пишу письмо, а свою голову не знаю, куда деть. Папа и мама, прощайте последний раз, больше мне с вами не видеться, прощайте, прощайте»³¹.

Павел Коваленко 9 октября писал: «Мы проходили через места, где попал в окружение 19-й полк. Повсюду трупы и разбитые машины. У многих глаза выткнуты. Да люди ли эти немцы? Не могу с таким примириться. Люди приходят в часть и погибают. Старший лейтенант Пучков убит. Жалко мальчика. Прошлой ночью кавалерист наскочил на мину, разорвало в куски и лошадь, и всадника. Ночь я просидел у костра, дрожа, зубы так и стучали от холода и влаги»³².

На следующий день его отряд вошел в белорусское селение Яновичи. «Что уцелело? Только руины, зола и обгоревшие бревна. Живых душ – два кота с опаленной шерстью. Я погладил одного и угостил его картошкой. Он замурлыкал. Повсюду несобранная картошка, свекла и капуста. Прежде чем угнать население, немцы предложили людям закопать свое добро. И эти жалкие ошметки домашнего уюта валяются теперь в садах. Все пригодное немцы прихватили с собой. Из трехсот домов уцелел один, остальные сгорели. Сидит старуха, горюет. Глаза безжизненные, смотрит куда-то вдаль. Ничего у нее не осталось, и вот-вот наступит зима».

День изо дня по мере продвижения Красной армии повторялись такие сцены. «Скажу откровенно, что жестокость танковых боев меня потрясла, – вспоминал много лет спустя разведчик Иван Мельников. – Но что чувствовали в тесных железных коробках люди, идущие под огонь орудий, можно только представить. Однажды я увидел сразу десять или одиннадцать сгоревших “тридцатьчетверок”. Жуткое зрелище. Почти все трупы, лежавшие рядом, сильно обгорели. А уж что осталось от тех, кто был внутри, лучше не рассказывать. Головешки, комки угля»³³. Однажды ночью разведчики из его части попали под огонь, четверо из шести погибли на месте, а на следующий день немцы для развлечения устроили стрельбище, используя тела убитых вместо мишеней. «К вечеру тела представляли собой жуткое зрелище. Бесформенные, изорванные пулями трупы со снесенными лицами, отбитыми руками»³⁴.

Командиры гнали свои подразделения вперед так быстро, что лошади, тащившие обоз, обессилев, отказывались даже от корма. Многие животные остались лежать на обочине среди рядов наспех вырытых немецких могил, черепов, полуразложившихся трупов, брошенных саней, сгоревших машин. «Мы идем по следам войны, – писал Коваленко. – Повсюду хаос. С болью и беспомощностью в душе созерцаю я эти картины разрушения и смерти»³⁵.

Но вот снег вновь накрыл белым покровом поле битвы – близился конец 1943 г., – и русские захватили два крупных плацдарма: у Днепра вокруг Киева и под Черкассами. Немцы оставили Смоленск 25 сентября, кое-как еще удерживались в Крыму. 6 ноября Красная армия взяла Киев. Василий Гроссман описывал свою встречу с пехотинцами поблизости от измученного города:

«Пришел на командный пункт заместитель командира батальона старший лейтенант Сурков. Шесть ночей не спал он. Лицо его обросло бородой. Но не видно усталости в этом человеке, он весь еще охвачен страшным возбуждением боя. Может быть, через полчаса он уснет, положив под голову полевую сумку, и тогда уже не пробуй разбудить его. А сейчас глаза его блестят, голос звучит резко, возбужденно. Этот человек, бывший до войны учителем истории, словно несет в себе огонь днепровской битвы. Сурков рассказывает о немецких контратаках, о наших ударах, рассказывает, как откопал засыпанного в окопе посыльного, своего земляка, когда-то бывшего у него учеником в школе. Сурков учил его истории; сейчас они боевые участники событий, о которых будут через сто лет рассказывать школьникам»³⁶.

Более половины советской территории, отошедшей к Гитлеру после 22 июня 1941 г., уже было освобождено. К концу 1943 г. погибло 77 % всех советских жертв той войны – около 20 млн человек. «Фронт прорван, – торжествовал Коваленко 20 сентября. – Мы продвигаемся. Продвигаемся медленно, ощупью. Повсюду ловушки, минные поля. За день прошли 14 км. В 14:10 случилось небольшое замешательство. Наша эскадрилья по ошибке обстреляла нашу же колонну. Обидно видеть, как свои стреляют по своим, кто-то был ранен, кто-то убит. Тяжело». 3 октября он продолжает:

«Организация дела и в походе, и в бою оставляет желать лучшего. В особенности плохо скоординированы действия артиллерии и пехоты, палят куда придется… колоссальные потери. В батальонах осталось по 60 человек. С кем пойдем в атаку? Немцы зверски сопротивляются. Власовцы сражаются в их рядах. Псы поганые. Двоих захватили, мальчишки 1925 г. Не возиться, пристрелить сукиных детей». И еще три дня спустя он пишет: «Вновь продвигаемся, но без особого успеха, на полшага там и сям. Пехоты мало, снаряды заканчиваются. Немцы сожгли все деревни. Разведчики, действующие у них в тылу, вывели из леса группу прятавшихся там мирных жителей. Мы, похоже, увязли в болотах. Как выбираться? Дождь, грязь»³⁷.

Точно в таком же положении находился и отряд капитана Белова: «Зиму придется проводить в лесу и в болотах. С 10 часов начали наступление. За сутки продвинулись километров на 6. Нет боеприпасов и снарядов. Недостаточно продуктов. Тылы отстали. Много людей абсолютно не имеющих обуви»³⁸.

В целом у русских солдат не было причин веселиться: они понимали, как далек еще путь до Берлина. Немолодой офицер Игнатов жаловался в письме жене на плохую организацию армии: «Когда я воевал в 17–18 гг., солдаты были дисциплинированы лучше, сравниваю с гражданской войной. Дисциплина была железная. Сейчас раздемократились… Приходящее пополнение в военном отношении не обучено. Как старый солдат знаю, каким должен быть солдат русской армии… Когда начинаешь подтягивать до уровня настоящего воина, проявляют недовольство, и начинает группироваться мнение, что командир жесток… Лопата, говорят, друг солдата, а в бой мы пошли без лопат. Обещали. Вот эти обещания настолько надоели, что веры нет»³⁹. Сержант из отделения Владимира Першавина вместе со своим лейтенантом отправился собирать нательные бирки с солдат, погибших по вине этого лейтенанта: сбившись с пути, он вывел их прямиком на немецкий пулемет. «Паскуда! – не обращаясь к лейтенанту, сплюнул в его сторону сержант. – Восемь душ ни за хрен погубил»⁴⁰.

Но немцам приходилось намного хуже. «Сегодня утром в 39-й пехотной дивизии осталось шесть офицеров и около трехсот человек, – отчитывался один из командиров 2 сентября. – Силы их убывают, глубокая усталость вызывает тревогу: войска охватила столь глубокая апатия, что даже драконовскими мерами невозможно добиться желаемого результата. Помогают только личный пример офицеров и ласковое убеждение»⁴¹. Происходят ужасные сцены: во время бегства к Днепру дисциплина рушится беспрецедентным для вермахта образом. «Обезумевшие люди бросали все на берегу и сами бросались в воду, пытаясь доплыть до противоположного берега, – писал солдат. – Тысячи голосов неслись над серой водой к тому берегу. Офицеры, сумевшие как-то совладать с собой, организовали наиболее ответственных людей и с их помощью старались вести других, словно пастухи – обезумевших овец. Мы услышали пулеметный огонь и взрывы, душераздирающие вопли»⁴². Многие в итоге перебрались на импровизированных плотах. Вновь немецкая армия перегруппировалась, вновь упорно отстаивала занятый ею рубеж.

Предстояло еще много битв. Офицер-танкист Тассило фон Богенхардт дивился парадоксу: его люди примирились с мыслью о неизбежной смерти, но дух их не дрогнул. «Любой немецкий солдат считает себя заведомо выше русского, пусть числом те и превосходят. Медленное, дисциплинированное отступление не подорвало мораль. Мы видели, что мы за себя постоим»⁴³. Но вскоре бедняга был ранен и попал в плен. Каким-то чудом он сумел пережить и три года в плену. 1943 г. стал для немецких солдат на Востоке годом непоправимой катастрофы, а для армии Сталина – предвестием грядущего торжества.

16. Раскол в империи

17. Дальний восток