Нить неизбежности Юрьев Сергей
— Руку дай. — Лида схватила его за запястье и потянула за собой — вглубь тумана, и сразу же вслед за этим ступни перестали чувствовать опору.
Странно, но знакомого пьянящего чувства полёта, как при затяжных прыжках с парашютом, не возникло, может быть, потому, что не было видно того места, куда падаешь.
— Держись! — Её голос дрогнул, и хватка на его запястье ослабла.
Онисим левой рукой стиснул покрепче пулемёт, а правой нащупал её талию и прижал к себе.
— Не лапай! — тут же отреагировала Лида, но в тот же миг они выпали из тумана, который теперь превратился в клубящиеся облака, висящие над головой.
Внизу, словно на географической карте, расположилась береговая полоса Внутреннего моря — полуостров Лацо, похожий на огромный ботинок, почти упирался полуоторванным каблуком в Северную Ливию, а справа яркой зеленью сверкал бисер беспорядочно разбросанных островов Великой Ахайи.
— Нам туда. — Лида ткнула пальцем в сторону Вечного Города, рассыпавшегося множеством огней почти на четверть полуострова. — Ты только не потеряйся раньше времени.
Видение погасло, и они погрузились в темноту. Невидимый вихрь подхватил их и понёс куда-то мимо обрывков слабого рассыпчатого свечения, которые постепенно скручивались в воронку, в горло которой их затягивало всё стремительней с каждым мгновением.
— Не думай ни о чём — мешаешь. — Лида обхватила его шею, и чем стремительнее становилось падение, тем сильнее сжимались её руки.
— А если задохнусь? — терпеливо поинтересовался Онисим, не делая, впрочем, попыток освободиться.
— Не успеешь, — отозвалась Лида, и в этот момент лопнула, словно стенка мыльного пузыря, тонкая перегородка, отделявшая их от цели.
Над ними куполом возвышался свод, освещённый несколькими тусклыми синими фонарями. Ряды глубоких мягких кресел поднимались вверх амфитеатром, а к высокой мраморной трибуне, украшенной золотым орлом, вела широкая мраморная лестница, вдоль которой, словно стражи, стояли статуи суровых мужей в тогах. Мраморный зал Ромейского Сената встретил их полумраком и безмолвием — эти стены не пропускали даже слабых отголосков гула Вечного Города, а стрелка на огромном циферблате, висящем под самым куполом, уже приближалась к горящей старинным золотом цифре XII.
— Дура… Ну почему я такая дура… — Лида повалилась на нижнюю ступень лестницы, и плечи её начали вздрагивать от частых всхлипов. — А ты! — Она повернула к нему заплаканное лицо. — А ты не мог подсказать? Тоже мне десантник! Трепло. Восемь часов разницы. Эти сволочи сейчас по кабакам сидят или сучек своих трахают, а я тут, как дура последняя… — Она говорила негромко, но, повинуясь проверенной веками акустике, её голос заполнял всё помещение, отражаясь от массивного купола, лежащего на плечах атлантов.
— Успокойся, детка. — Онисим положил пулемёт на невысокий парапет из яшмы, отделяющий полторы сотни сенаторских кресел от мест для приглашённых, прицелился и нажал на спуск. Потребовалось не более секунды, чтобы изваяние цезаря Конста, завоевателя Галлии, рассыпалось в мраморную крошку. — А теперь нацарапай здесь что-нибудь гвоздиком по-галльски и давай до дому, а то и вправду придётся в кого-нибудь стрелять. Ты же этого не хочешь.
— Сейчас… Я сейчас. — Лида едва заметно кивнула, вытирая слёзы рукавом. — Только у меня гвоздика нет. Вот. — Она достала из нагрудного кармана губную помаду. — Сейчас.
Она подошла к массивному постаменту, над которым возвышалась трибуна, и старательно вывела несколько знаков древнего рунического письма.
— И что это значит? — поинтересовался Онисим, разглядывая надпись — при синих лампах дежурного освещения она казалась начертанной кровью и выглядела довольно зловеще.
— Не знаю. — Лида вырисовывала последний знак, втирая в камень остатки помады, и казалось, что сейчас она от усердия высунет язык. — Ромен всегда оставлял такую надпись.
Где-то в глубине здания завыли запоздалые сирены, и топот многочисленных сапог донёсся со стороны запасного выхода. Преторианская гвардия спешила немедленно покарать неизвестных преступников, каким-то образом проникших в святая святых Ромейского Союза. Здание Сената считалось здесь чуть ли не храмом власти, порядка и законности.
— Пошли! — Как только дверь распахнулась, Лида бросила на пол помаду и прижалась к Онисиму. — Да брось ты свою бандуру.
Бывший поручик без малейшего сожаления отбросил пулемёт, и сразу же купол над головой распахнулся навстречу звёздному небу. Они летели над городом, раскинувшим свои огни от горизонта до горизонта, и Лида смеялась во весь голос, как настоящая ведьма, Святая Маргарита, ещё не приобщившаяся к свету раскаянья.
— Тут подожди, — сказала она как бы вскользь и исчезла.
Онисиму тут же показалось, что он вот-вот свалится на древнюю булыжную мостовую, устилавшую площадь перед Пантеоном. Рука сама по себе дёрнулась туда, где должно было бы находиться кольцо от парашюта. Кольца не оказалось, но и падения не последовало — наоборот, невидимые воздушные потоки потащили его вверх, и вскоре огромная площадь стала казаться тёмным пятнышком, утонувшим в море огней.
— Я же говорила — подожди! — Рядом возникла Лида, и обе её руки были заняты большими, туго набитыми пакетами, на каждом из которых было изображено лицо с куцей бородёнкой под лихо заломленным беретом, то же, что красовалось на её футболках и зажигалках. — Я в магазин заскочила. Или ты поголодать решил? На вот — помоги. — Она сунула ему один из пакетов, освободившейся рукой ухватила Онисима за ремень, и город внизу исчез, растворившись в лоскутах постепенно светлеющего голубого тумана.
Когда он решился открыть глаза, оказалось, что Лида стоит рядом, стряхивая с себя песок. Изумрудные волны лениво набегали на тот же пляж, на который он ещё вчера свалился с неба, и та же горластая компания продолжала развлекаться неподалёку. От моментально притихшей группы пляжников отделилась загорелая фигура и торопливо направилась к ним.
— Привет, Лида. — Слегка полноватая, но довольно миловидная дама лет тридцати или около того кивнула и Онисиму, понимающе улыбнувшись. — Звала на кофе, а тебя и нет. Ну, понимаю, понимаю. Может, познакомишь?
— Хочешь — сама знакомься. — Лида, не глядя на неё, вытащила из пакета пачку сигарет.
— А ты меня не превратишь в лягушку за то, что я с твоим кавалером прогуляюсь?
— В крокодила я тебя превращу! — Лида присела на свой плед, который так и пролежал здесь всё время, пока они отсутствовали.
4 октября, 14 ч. 30 мин., Р. Сиар, Лос-Гальмаро, Гуманитарный университет.
— На самом деле в том, что там сейчас происходит, нет ничего удивительного. Нет — удивительное, конечно, есть, но вы уж поверьте — ничего необычного. Просто Господь наш сдал этот мир с недоделками, а может быть, его подмастерья где-то схалтурили.
— Извините, дон Карлос, а за подобные слова вас от Церкви не отлучат? — перебила Дина не на шутку разошедшегося старичка, старшего эксперта фольклорного отдела Коллегии Национальной Безопасности Республики Сиар. — Насколько я знаю, безбожников здесь не очень-то жалуют.
— О, дона Дина, не беспокойтесь. Моя должность и моя повседневная работа на благо Свободы и Процветания дают мне возможность позволять себе некоторые вольности. Но вернёмся к нашим баранам. — Дон Карлос снял с полки толстый фолиант, от которого за версту несло древностью, и аккуратно вытер пыль с корешка. — Вот это — один из ранних списков дневников Виттора да Сиара, который, как вам, надеюсь, известно, первым ступил на эту благословенную землю. К слову сказать, он был не просто беспощадным завоевателем и разбойником, но и весьма образованным для своего времени человеком. И его дневники позволяют нам судить о многом, чего после его появления здесь просто не стало. Так вот… О чём это я?
— О Витторе да Сиаре, — напомнила Дина.
— Да, да… Он, несомненно, был великим человеком и бесстрашным воином. Имея всего полторы тысячи солдат… Так, — дон Карлос на некоторое время умолк, а потом звонко хлопнул себя по лбу. — Вы знаете, дона Дина, кажется, я временами начинаю впадать в маразм, но всё равно — едва ли в Сиаре найдётся хоть один специалист, который был бы сведущ более меня в вопросе, который вас так интересует. Так вот — после частичного истребления вабассо-урду, населявших территорию нынешней провинции Вальпо… Нет, кажется, я захожу слишком издалека. С вашего позволения, я вам зачитаю одну запись.
— Я, собственно, и сама…
— Нет-нет, здесь несколько архаичная орфография, и без соответствующих навыков… — Дон Карлос снял очки с толстыми выпуклыми линзами и начал бережно перелистывать страницы. — К тому же, дона Дина, сиарский язык на тот момент ещё не сформировался, и рукопись, знаете ли, вообще на древнеромейском. А, вот! «Лета 2154-го от основания Вечного Города месяца Блаженного Августа числа 22-го мой отряд удалился от крепости Вальпо на тысячу семьсот стадий. Наше движение вперёд было замедлено не столько сопротивлением дикарей, сколько необходимостью расчистить торную дорогу через труднопроходимые участки зарослей, которые язык не поворачивается назвать лесом…» Так — это ещё не совсем то… Вот. «…помня о своей задаче установить временную западную границу имперских владений, я считал необходимым либо заставить дикие племена присягнуть императору Терцию, либо истребить их. Поскольку ни малейшего понятия о верности и чести эти полузвери иметь не могли по природе своей, мы обычно прибегали ко второму средству как более действенному, делая исключение лишь для тех, кто называет себя маси-урду…» Впрочем, дона Дина, я не буду утомлять вас чрезмерно длинными цитатами, лучше уж положусь на собственную память. Итак, маси-урду поразили предводителя конкистерос тем, что никто из них не носил оружия, никто не пытался оказать сопротивления, а некоторые довольно легко и быстро освоили язык бледнолицых пришельцев, в известных пределах, конечно. Кстати, ещё при жизни адмирала некоторые маси уже служили во вспомогательных подразделениях колониальной гвардии. И вот, если я не ошибаюсь, это произошло 30-го сентября того же года, адмирал направил отряд капитан-командора Сильвио да Баллисто на северо-запад от форта Удоросо, в район компактного проживания ватаху-урду, людей Красного Беркута. Накануне к дону Виттору явилась депутация жрецов Мудрого Енота, и один из них пытался предупредить завоевателей о том, что поход на ватаху-урду может быть опасен не только для ромеев, но и для всех обитаемых миров. Представьте себе, дона Дина, у дикого, казалось бы, народа были более ясные и масштабные космологические представления, они уже тогда оперировали такими понятиями, как «вселенная», «мироздание», «множественность миров» и так далее… К слову сказать, в Старом Свете даже большинство священников, наиболее образованных в тот период людей, весьма примитивно толковали Писание, а сфера духовного представлялась ими предельно материальными образами. Многие так и представляли себе Бога седобородым дедушкой, а ангелов — младенцами с крылышками. Святой Батист однажды данной ему властью принудительно расстриг двести священнослужителей в Иверии, как он сам выразился, за дремучую тупость.
— Дон Карлос, мы, кажется, отвлеклись, — решилась Дина прервать собеседника.
— Да, да… Со мной это бывает. Увлекающаяся натура, знаете ли. С тех пор, как я перестал читать лекции в университете, чего-то в жизни не хватает. — Лицо старика приняло печальное и одновременно виноватое выражение. — Так вот — о Тлаа… Жрецы сказали нашему славному адмиралу, что ватахи грозились разбудить спящего Тлаа, и тогда тот, кто первым войдёт в святилище, не только сокрушит врагов и уничтожит память о них, но и станет вечным владыкой вселенной, и всё, до чего дотянется его взор, будет подвластно ему. Должен заметить, что Тлаа — это не имя собственное. На языке большинства местных урду это слово означает — зерно, зародыш, посев, засада, яма-ловушка и даже спящий вулкан. Кстати, не знаю, пригодится ли вам для дела подобная информация, но гора Скво-Куксо, которая находится на интересующем вас острове, — вулканического происхождения, и у тех же маси есть легенда о том, что Великая Скво сотворила многие земли из своего огненного молока. Так, кажется, меня опять не туда понесло. Вы, дона Дина, не стесняйтесь — временами напоминайте, о чём у нас разговор. Так вот — о Тлаа… То, что сейчас творится на Сето-Мегеро, — это вовсе не единичный случай. Кстати, тогда, как и следовало ожидать, Виттор да Сиар, что вполне естественно, не принял всерьёз предупреждение, и отряд Сильвио да Баллисто был почти полностью уничтожен, а тех, кто чудом уцелел, сам адмирал приказал повесить, не желая, видимо, чтобы кто-то узнал, как это произошло. Так что ватаху-урду исполнили свою угрозу, и, в конце концов, ничего катастрофического не произошло. Поверьте, дона Дина, мне понятно ваше беспокойство, и, конечно, раз на раз не приходится, но не стоит пытаться вмешиваться туда, где мы ничего не смыслим — это иная культура, иная логика. Мы, с нашим пониманием сути вещей и явлений, не в состоянии предугадать последствий нашего вмешательства. Может быть, оно и станет причиной катастрофы, которой мы все так опасаемся. Извините, я должен принять лекарство. — Дон Карлос выдвинул ящик стола и достал оттуда фарфоровую ступку с жёлтым порошком и бутыль зелёного стекла с тёмной густой жидкостью. — Сам не знаю, что это такое, но способствует. У местных знахарей фантастическое чувство ответственности. — Он положил в стакан пару крохотных мерных ложечек снадобья, капнул туда же из бутылки, разбавил смесь минеральной водой и выпил всё это мелкими глотками. Казалось, что морщины на его лице слегка разгладились, а устало набрякшие веки взлетели вверх. — Если бы не это, от меня сейчас была бы только одна польза — чучело набить. Так вот — по обрывкам разнообразных свидетельств об этом эпизоде, и сопоставив несколько легенд разных племён, мне удалось понять, что случилось там, в землях ватаху-урду, восемьсот лет назад. Возможно, я и не стал бы вам этого говорить, но сам команданте приказал мне быть с вами откровенным.
— Вы меня в чём-то подозреваете? — Дина даже не стала делать вида, что удивлена.
— Помилуйте… Заподозрить вас можно только в одном, и то — это не подозрение, а твёрдая уверенность. Если бледнолицые интересуется магией аборигенов, значит, последует неуклюжее, нелепое вмешательство в сферу духовных сил, которая формировалась здесь тысячелетиями. Местные маги посвящают учению всю жизнь, и нелепо думать, что, просто нахватавшись информации, можно рассчитывать на какой-либо успех.
— Но ведь вы тоже…
— Моя прабабка была маси, кстати, как и у нашего уважаемого команданте.
— Итак, у вас приказ, — безжалостно заявила Дина после короткого напряжённого молчания.
— Ну что ж… — Дон Карлос тяжело вздохнул. — Мне придётся начать издалека. И учтите, я не могу ничего знать наверняка, и всё, что я скажу, — лишь гипотезы, предположения и домыслы. Вам наверняка известна популярная история о том, как несколько подмастерьев имели несчастье взбунтоваться против Творца, желая заняться самостоятельным творчеством, не оглядываясь, так сказать, на проект.
— Да, не слишком ли издалека вы начинаете?
— Нет, не слишком. — На этот раз дон Карлос даже слегка улыбнулся, заметив на лице собеседницы скептическое выражение. — Некоторым из мятежников пришлось не сладко — их низвергли в Пекло, где они, кстати, неплохо устроились, заставляя страдать заблудшие души до полного и безоговорочного раскаянья. Но среди бунтарей нашлись существа более дальновидные и тщеславные, которые ради своей цели, ради призрачной свободы, решили пожертвовать всем. Они отреклись от своих имён, от личности, от воли, оставив себе лишь энергию Творения, силу, которая непостижимым нам способом способна сдвигать горы, поворачивать реки вспять, превращать воду в вино и так далее… Они стали частью дикой природы, они стали незаметны и никому не подвластны до той поры, пока продолжался их сон. А спать они собирались долго — пока там, — дон Карлос ткнул пальцем в потолок, — не забудут о том, что они когда-то были.
— А вот об этом в Писании, насколько я помню…
— …ничего не написано, — закончил фразу дон Карлос. — И это естественно. Я, хоть и позволяю себе порой крамольные мысли, добропорядочный прихожанин, исповедуюсь регулярно у самого кардинала де Стефано.
— Отвлекаетесь, дон Карлос, — торопливо заметила Дина.
— Да, пожалуй… — Старик налил себе минералки, но пить не стал. Теперь он говорил, не глядя на Дину, а наблюдая, как со дна стакана поднимаются пузырьки. — Писание, как известно, записано боговдохновенными пророками — это как бы отчёт Господа нашего о проделанной работе. Те элоимы, что так ловко уклонились от выполнения своих прямых обязанностей, стали невидимой брешью в этом мире, который когда-то казался прекрасным и, можно сказать, совершенным. Кто же признается, что допустил такое… А теперь вернёмся к экспедиции Сильвио да Баллисто. Их осталось семеро, семеро из восьмиста. И источником тех крамольных мыслей, что я вам сейчас изложил, являлись протоколы их допросов и вот эта книга. — Дон Карлос дрожащей рукой погладил фолиант. — Их казнили за ересь. Адмирал впоследствии неоднократно ставил себе в заслугу, что он на корню пресёк распространение ереси неслыханной, а потому особо опасной. И чтобы подчеркнуть свои заслуги, он подробно изложил суть этой ереси в своих дневниках. Забавно, не правда ли?
Дина промолчала, понимая, что старика-профессора не очень-то интересует её мнение, да и сам разговор ему всё больше становится в тягость.
— Ну а теперь о Сквосархотитантхе…
— О чём?
— Не о чём, а о ком. Вообще-то, в моей версии произошедшего масса неясностей и белых пятен, но, кроме меня, никто не пытался разгадать эту головоломку. На самом деле ватахи не решились выполнить свою угрозу, никто из них не смог бы нарушить табу. Они принесли жертву Катлеоцептантхагани, Создателю Всего Сущего, Властителю Судеб, и им был дан знак, не знаю, какой именно, но они обратились за помощью к людям Мудрого Енота, которые были не столь воинственны. Не знаю уж почему, но выбор их пал на юную жрицу Сквосархотитантху, которой были внятны голоса предков. К тому же она была хранительницей некоего талисмана, который, по мнению жрецов Красного Беркута, мог подчинить Тлаа воле своего владельца и позволял ей бывать сразу в нескольких местах. В данном случае я передаю лишь буквальный смысл имеющихся у меня свидетельств, не пытаясь их толковать. Так вот — эта самая Сквосархотитантха сначала сама вошла в Тлаа, а потом приказала ему войти в неё. И новая вселенная возникла не за пределами нашего мира, а внутри этой юной жрицы, даровав ей силы, которые действуют вопреки законам, данным нам Творцом. Камни, брошенные ею вверх, не возвращались на землю, одной лишь силой желания она могла воздвигать храмы и подчинять своей воле духов. Она встретила жестоких завоевателей и просто приказала им умереть, а тех немногих, кто нашёл в себе силы не подчиниться безмолвному приказу, сочла достойными знания тайн, которые в ней были отныне заключены. Маси, кстати, считают, что она до сих пор жива, что она сохранила молодость и не может позволить себе умереть, поскольку внутри её — целый мир, который бесконечен, как и наша вселенная. Когда я думаю об этом, дона Дина, меня переполняет ужас, восхищение и сострадание. Как можно жить вечно, храня в себе это сокровище, эти звёзды и планеты, судьбы мириадов живых существ, веру, любовь, надежду, страхи и сомнения… Если она позволит себе умереть, всё это тоже погибнет. Погибнет или вырвется на волю, и это будет означать Конец Света, потому что два мира не смогут ужиться в одной скорлупе мироздания. Дона Дина, мне плохо, простите… — Он потянулся к стакану с минералкой, но старческая рука безвольно упала на стол.
В тот же миг входная дверь распахнулась, и в кабинет ввалился подполковник Муар в сопровождении бригады врачей, которые тут же пристроили старику капельницу. Моложавый седой доктор глянул на стол, где продолжала стоять ступка с зельем, и коротким взмахом руки столкнул её на пол.
— Опять он этой мерзости нажрался, — констатировал врач, искоса посмотрев на Дину.
— Кажется, вы утомили нашего дорогого профессора, — заметил подполковник, помогая ей подняться из кресла. — Вы знаете, доктор Кастандо — национальное достояние свободного Сиара, и забота о его здоровье — вопрос национальной безопасности.
— Я понимаю, — отозвалась Дина. — Надеюсь, с ним ничего страшного.
— Я тоже на это надеюсь. — Вид у начальника личной охраны команданте был более чем озабоченный. — Кстати, должен вам сообщить, что на протяжении всей вашей беседы велась аудиозапись. Каждое слово, сказанное доном Карлосом, представляет для нас величайшую ценность. Это может показаться странным, но он и с нами не всегда бывает достаточно откровенен.
Документ 1
Командующему Спецкорпусом Тайной Канцелярии генерал-аншефу Снопу, лично, секретно.
Считаю необходимым продлить срок моего пребывания в Сиаре на две недели. Все связанные с этим вопросы согласую с сиарской стороной самостоятельно. Подробный отчёт о проделанной работе и план дальнейших действий будет передан в наше консульство в Лос-Гальмаро, хотя я полагаю, что ни выводы, ни планы не приведут Вас в восторг, но смею напомнить, что вся ответственность за успех операции возложена на меня.
Резидент Спецкорпуса по Юго-Западному региону полковник Кедрач.
Документ 2
Главе Высокого Конклава
Вселенской Церкви Господа Единого, святейшему кардиналу Адриану Луцию.
Монсеньор, к сожалению, из семнадцати священников, которых нам выделил епископат Равенни, только двое способны прочесть толковую проповедь, а трое уже и вовсе скончались от лихорадки. Остальные только и могут кадилом махать и кое-как бубнить службу. Вероятно, поэтому страх заставил нескольких солдат Галльского легиона, оставшихся в живых после жестокого нападения дикарей из засады, нести богопротивную чушь, содержание которой я излагал Вашему Святейшеству в своём прошлом письме. Чтобы закрепиться на этих благодатных и обширных землях, столь необходимых Империи, нельзя опираться только на силу оружия. Вчера из Нового Карфагена прибыла очередная флотилия, доставившая в Вальпо 3000 солдат. Чтобы держать в покорности дикарей, мне хватило бы и половины. Монсеньор, вы как человек, имеющий военный опыт, должны понимать, что одними бананами армию не прокормишь! Три тысячи солдат и ни одного мастерового, ни одного землепашца, ни одного вышколенного лакея или толкового повара, ни одной женщины, в конце концов! Зная, с каким уважением относится к Вам Их Боголюбивое Величество, цезарь Терций, я прошу при случае найти возможность убедить его в необходимости увеличить вдвое количество судов, направляемых в Западные Провинции, и, кроме новых когорт и военных припасов, прислать сюда с семьями добропорядочных мирных граждан Империи. Я приму всех — разорившихся торговцев, безземельных крестьян, нищих, каторжников, срамных девок — любая сволочь здесь придётся к месту, с ними, по крайней мере, ясно, что надо делать.
На удивление, оказалось, что некоторые из местных дикарей оказались восприимчивы к Слову Божьему, и уже дюжины три краснокожих посещают освящённую прошлым летом церковь Святого Диметрия. Но честно говоря, меня это скорее настораживает, чем радует, хотя я прекрасно понимаю, что без истинной веры никто не в состоянии служить с должным рвением Империи и Святейшему Престолу.
Если Вы получили это послание, значит, в гавани Равенни уже стоит каравелла «Благодарение», в трюмах которой находится 1000 талантов пряностей, 200 талантов серебра и 12 талантов золота, предназначенных для Святейшего Престола. Капитан Гай де Брюссо, если Вы милостиво пригласите его на аудиенцию, передаст лично Вам лично от меня 9 великолепных рубинов. Если Ваше ходатайство перед цезарем возымеет должный успех, то я получу возможность направлять Вам столь же ценный груз трижды в год. Но прошу учесть, что из четырёх судов, выходящих из Вальпо, обычно только три достигают метрополии.
Адмирал флота Их Боголюбивого Величества цезаря Терция, Виттор да Сиар. Лета 2156-го от основания Вечного Города месяца Доблестного Юния числа 6-го.
Документ 3
Магистру Ордена Святого Причастия, срочно, секретно.
Высокий Брат! От братьев из Сиарского Дома поступают тревожные сообщения. Есть все основания полагать, что миссия полковника Кедрач носит вовсе не ознакомительный характер, в чём нас пыталось убедить командование Спецкорпуса. Можно считать абсолютно достоверным тот факт, что, посетив святилище Мудрого Енота, она встречалась лично с Сквосархотитантхой. К сожалению, братья из Сиарского Дома не имеют прямого доступа именно в это святилище Мудрого Енота, и нам не удалось узнать о содержании их беседы. Внушает серьёзные опасения не столько сам факт указанной встречи, сколько нежелание командования Спецкорпуса уведомить о ней Орден, а это — прямое нарушение договорённости о согласованных действиях в рамках совместной операции. Вывод из этого можно сделать лишь один, и он крайне неутешителен: Спецкорпус, вероятно, ставит перед собой цели, отличные от тех, о которых заявлял генерал Сноп. Видимо, Тайная Канцелярия, помимо согласованного плана, прорабатывает возможности использования так называемого Тлаа в качестве средства для достижения каких-либо политических целей. Не исключено также, что полковник Кедрач действует по собственной инициативе, и командование Спецкорпуса не поставлено в известность о её планах. В любом случае было бы в интересах нашего общего дела дать указание братьям из Сиарского Дома нейтрализовать полковника Кедрач всеми доступными им средствами. Но, насколько мне известно, она пользуется личным покровительством Сиарского диктатора, и, возможно, достать её обычными средствами не представится возможным. В этом случае можно пойти даже на то, чтобы призвать для исполнения этой миссии кого-либо из рыцарей Третьего Омовения.
Высокий Брат, я понимаю, что это — крайняя мера, на которую Орден идёт лишь в исключительных случаях, но Вы более, чем кто-либо другой, представляете себе последствия того, что упомянутая Дина станет второй Сквосархотитантхой, оставшись при этом на государственной службе.
Посланник Ордена Святого Причастия при Малом Соборе Единоверной Церкви, рыцарь Второго Омовения Семеон Пахарь.
Документ 4
«Уже целый день граждан всего Ромейского Союза будоражат сообщения о странном инциденте, произошедшем прошлой ночью в здании Сената Ромейского Союза. Но до сих пор ни пресс-центр преторианской гвардии, ни соответствующая сенатская комиссия, ни следственные органы не дали исчерпывающего объяснения того, каким именно образом злоумышленники проникли в одно из самых охраняемых в мире зданий, какова была их цель, были ли они задержаны или убиты на месте преступления, а также — какой ущерб был нанесён залу заседаний и были ли человеческие жертвы? Но, к счастью, помимо официальных источников, существуют и неофициальные, а популярность нашей газеты даёт нам возможность изыскивать средства для получения информации из неофициальных источников, близких к официальным кругам.
К сожалению, ответы, которые мы получили у отдельных рядовых преторианцев и гражданских служащих, с одной стороны, совершенно не внесли ясности в суть происшествия, а с другой — в какой-то мере объяснили столь долгое и упорное нежелание кого-либо из сенаторов сделать сколько-нибудь внятное заявление.
Итак, факты:
— злоумышленников было двое — мужчина в камуфляже, предположительно эверийского покроя, с крупнокалиберным ручным пулемётом и девушка в гражданской одежде без оружия;
— каким образом они оказались в зале заседаний — до сих пор не выяснено, поскольку они не были зафиксированы ни средствами наружного наблюдения, ни внутренними видеокамерами в помещениях, прилегающих к залу заседаний, ни караульной сменой;
— при проверке вентиляционной системы не было обнаружено каких-либо следов или повреждений;
— злоумышленником была расстреляна статуя цезаря Конста работы великого Фабия (рыночная стоимость — не менее 65 000 000 сестерций);
— на трибуну губной помадой нанесена надпись галльским руническим письмом, которая переводится как «улыбнись своей смерти», подобные надписи (разумеется, не помадой) обычно оставлял на месте преступления известный галльский террорист Ромен Карис;
— злоумышленники скрылись в неизвестном направлении необъяснимым образом;
— от беспорядочной стрельбы преторианцев значительно пострадал интерьер зала заседаний, в том числе древний барельеф «Цезарь Ромул сажает оливковое дерево», который, по оценкам экспертов, почти ровесник Вечного Города;
— префект преторианской гвардии и центурион, командовавший караулом в ту ночь, сняты с должностей и взяты под арест, им предъявлено обвинение в преступной халатности.
Всё произошедшее было бы уместнее считать скорее злостным хулиганством, чем попыткой террористического акта, если бы не ряд совершенно мистических подробностей. Например, один из высокопоставленных гражданских чинов после просмотра видеозаписи камер слежения во всеуслышание заявил, что узнал Ромена Кариса, хотя его могила на кладбище в Руа уже год как стала местом паломничества подогретых националистической пропагандой юнцов и экзальтированных девиц…»
Газета «Трибун», печатный орган общественной организации «Единое Отечество», Рома — 29 сентября 2985 г.
Документ 5
«Всё, что произошло за последние дни, наверное, станет моим вечным кошмаром, который мне придётся пронести через весь остаток жизни. Френс Дерни действительно не бросал слов на ветер, и его проклятие не выдохлось даже через века.
Тогда, впервые погрузившись в голубой искрящийся туман, я ещё не знал, что обратного пути для меня не будет. Нечто необъяснимое гнало меня вперёд, и когда свет небес погас над моей головой, меня обуяло ощущение всемогущества, о котором я не могу сейчас вспомнить без приступа жгучего стыда. Не знаю откуда, но я знал, знал совершенно точно, что любое желание, которое взбредёт мне в голову, немедленно исполнится, и когда в моих руках оказался какой-то предмет, которого я не смог сразу разглядеть, я бросился прочь от этого жуткого места. Я бежал, но в глубине сознания зрело понимание того, что скрыться от всемогущего призрака, Хозяина Чаши, мне уже не удастся никогда.
Потом оказалось, что я прижимаю к груди пергаментный свиток, рукопись Диона из Архосса, древнего мудреца, жившего за пять веков до основания Вечного Города. «Прежде чем открыть эту книгу, подумай, достаточно ли ты крепок сердцем и разумом, чтобы без страха и сомнений заглянуть в Бездну», — так писал об этой рукописи Корнелий Дракар в апокалиптическом трактате «Эпитафия смыслу». Я всегда мечтал о ней как коллекционер, понимая, что мечта эта несбыточна, и не относясь всерьёз к тому, что написано в ней. Боюсь, что теперь, когда она у меня есть, я не найду в себе сил прочесть её или даже показать кому-либо.
Первым моим желанием было немедленно покинуть остров и никогда более сюда не возвращаться, но когда через пару дней ноги донесли меня туда, где возле берега стояла «Принцесса Кэтлин», моей решимости явно поубавилось. Хотя я приказал капитану следовать в Сальви для пополнения припасов, чтобы потом отправиться в обратный путь, червь сомнения постепенно подтачивал мою волю. Оказавшись в сиарском порту, вдали от всего, что внушило мне такие опасения за свою бессмертную душу, я начал малодушно думать о том, что отправиться домой, не познав сути явления или хотя бы не попытавшись это сделать, — недостойно истинного исследователя. Теперь я понимаю, что во мне поднялась низменная жажда всемогущества, которую я прятал сам от себя за высокие слова.
Я отправил письмо Марии и дал указание вновь высадить меня на острове, а судну следовать обратно в Камелот, выписав капитану чек на оговорённую ранее сумму. Если бы я знал тогда, к чему приведёт моё малодушие!
Я высадился на острове, проследил, как выгружаются ящики с оружием и припасами, и сразу же двинулся в сторону двугорбой вершины. Я не оглянулся даже тогда, когда с корабля донёсся прощальный гудок. Если бы, пройдя десяток миль и взобравшись на первый из лысых холмов, я посмотрел в сторону океана, мне пришлось бы обнаружить, что «Принцесса Кэтлин» и не собирается уходить, а по моим следам уже движется отряд матросов, вооружённых карабинами и лопатами.
Путь к Чаше занял двое суток. Я не спешил, я знал, что спешить некуда и впереди у меня, возможно, вечность.
Тлаа ждал меня — я это явственно почувствовал, и по поверхности голубого тумана пробежало что-то подобное волне, и я знал, что это вздох облегчения — вечное одиночество кончилось, сливаясь с моей волей, с моим сознанием, силы Тлаа начали медленно стремиться к бесконечности. Я не сказал ни слова даже самому себе, боясь невзначай признаться в истинных причинах своего возвращения, но я чувствовал, как Тлаа, Хозяин Чаши, впитывает в себя даже тени моих мыслей, моих затаённых желаний.
На этот раз я уходил счастливым, отбросившим все сомнения и переживания. Сила Тлаа пребывала во мне, моя воля пребывала в нём. Я решил построить хижину неподалёку от Чаши и знал, что она уже стоит и ждёт своего вечного постояльца. Мне ещё предстояло научиться управлять его силой, а ему — познать мир, который внутри меня. И эта эйфория продолжалась до тех пор, пока я не дошёл до могилы несчастного Пита Мелви.
Они лежали здесь — возле вывороченной из земли надгробной плиты, все девятнадцать. Их глаза, казалось, были выжжены блеском золота, которым и вправду была наполнена вскрытая могила. Капитан был ещё жив, он погружал ладони в груду сокровищ, а из пустых глазниц, словно слёзы, сочилась кровь. Потом он умер, без стона упав на золотые монеты. Исполнилось единственное желание Френса Дерни, которое он оставил здесь на совести Тлаа. Никто не посмел забрать у Пита Мелви его золото.
Пожалуй, в тот миг мне впервые стало по-настоящему страшно. Стыдно и страшно. И тут я принял на себя ещё более тяжкий грех. Больше всего прочего я испугался, что кто-то может узнать о моём постыдном поступке. С ясного неба донёсся раскат далёкого грома. И только просидев полдня наедине со своим отчаяньем, я понял, что нет больше «Принцессы Кэтлин», стоявшей на якоре в полумиле от берега. Судно погибло, рассыпалось на куски, смешалось с океаном по воле моего желания. Три матроса, оставшихся на вахте, и кок Тим Бренди, добрейшей души человек, — они тоже погибли, но уже не по завещанию Френса Дерни, а по моей, и только моей вине. Теперь у меня нет пути назад. И пусть Мария лучше считает меня погибшим. Я не хочу и не могу делиться с ней той тяжестью, что легла отныне и навсегда на моё сердце».
Дневник профессора Криса Боолди, запись от 7 августа 2946 г. от основания Ромы.
Глава 5
6 октября, 19 ч. 08 мин., о. Сето-Мегеро, западное побережье.
Ленивая волна накатывалась на берег, переваливаясь через уткнувшуюся в песок резную фигуру Живы. Что это — удача или испытание? Для тех, кто сохранил верность древним богам, увидеть поверженного идола — великое испытание и великая скорбь, тем более что в этих руках едва ли хватит сил, чтобы поставить вертикально дубовое бревно в пол-аршина диаметром и пять аршин длиной.
Леся-Тополица вдруг поймала себя на том, что думает о священном идоле как о простом бревне, бесчувственном куске дерева. Впрочем, не всё ли теперь равно… Священные дубравы далеко, Кудесник отсюда не услышит её мыслей, всё пошло прахом, и жить совершенно не хочется…
— Тебе жаль его? — Голос показался знакомым, но оборачиваться не хотелось — зачем кого-то видеть, с кем-то разговаривать, если последнее испытание осталось позади, и мир по ту сторону жизни и смерти, скорее всего, будет так же пуст, как и этот бездыханный мир, в котором даже боги мертвы. Они мертвы, они не могут защитить даже себя. — Тебе жаль его? — повторил свой вопрос тот, кто стоял за спиной. Нет — он уже сидит рядом на корточках, положив ладонь ей на плечо.
— Мне жаль себя, — отозвалась она, уже решив встать с колен, перешагнуть через поверженного бога и идти дальше — навстречу волнам, пока они не сомкнутся над головой.
— А меня?
Теперь она узнала голос. Рядом сидел тот самый художник, эвериец, Патрик, с появления которого на борту и пошло всё наперекосяк.
— Уйди. — Она просто не нашла в себе сил выразиться полнее и красноречивее.
— А если я тебе скажу, что знаю место, где они стоят все семеро? Все семеро, и как новенькие…
А вот это стоило того, чтобы задуматься. Леся не могла простить ему того минутного сладкого ужаса, когда она оказалась внутри той нелепой картины, где от всего, что было вокруг, веяло чем-то болезненным, и лишь Седмица, возникшая посреди нагромождения нелепостей, придавала всему этому какой-то смысл. И вдруг стало понятно, что именно Патрик имел в виду.
— Уйди! — На этот раз Леся решила объяснить свою позицию более доступно, но поняла, что её запаса эверийских слов явно недостаточно. К тому же в окружающем мире что-то изменилось — художник начал творить, не дожидаясь её ответа.
Невидимая кисть замазала вечереющее небо размашистыми лиловыми мазками, и потёки краски поползли вниз, заслоняя собой далёкий горизонт, к которому липли едва различимые силуэты нескольких кораблей.
— Ты думаешь, тут всё просто так… — приговаривал Патрик, размахивая гигантской кистью и поглядывая на Лесю с хищным торжеством. — Я ведь сюда притащился, когда ещё блокаду не установили. Тут, кроме старухи, никого ещё не было. Я ей деда помогал хоронить. Только ты не подумай, что я сам ничего не могу. Я сам всё могу, даже больше, чем всё!
Какая старуха? Кого хоронить? Леся не стала задавать эти вопросы вслух. Тогда, ещё на борту самолёта, Патрик ей даже понравился, а его предложение прогуляться по пейзажу, рождённому воображением художника, привело её в бурный, хотя и недолгий восторг. Изнутри творение Патрика выглядело ещё более нелепым и противоестественным, чем снаружи.
На этот раз над горизонтом, выгнутым сумасшедшей дугой, висело четыре разноцветных солнца, а под ногами кишели черви с человеческими головами. Бессчётное количество кошачьих глаз на тонких фиолетовых стеблях прорастало сквозь это шевелящееся месиво, они раздувались, словно воздушные шарики, и лопались, наполняя воздух запахом застоявшейся гнили.
— Главное, ничего не бояться! — кричал Патрик. — Это мой мир, и он мне ничего не сделает, пока я его не боюсь. И ты не бойся — тогда всё будет нормально, просто отлично! Восторг! Полный улёт! Здесь я могу всё! Хочешь апельсин? — Он взмахнул кистью, как волшебной палочкой, и одно из глазных яблок окрасилось в ярко-оранжевый цвет и покрылось блестящей пористой коркой. Он протянул Лесе то, что получилось, но она испуганно отстранилась. — Не хочешь — не надо! — Патрик зашвырнул своё творение в сторону горизонта, и к небесному своду прилипло пятое солнце.
— Я хочу уйти отсюда, — сказала Леся, стараясь не выдать испуга и отвращения. — Давай уйдём. Пожалуйста.
— Подожди, это ещё не всё.
Почва под ногами вздыбилась, и с вершины возникшего бугра с визгом начали скатываться свернувшиеся в клубки черви. Леся зажмурилась, стараясь подавить приступ тошноты, а когда нашла в себе силы вновь открыть глаза, оказалось, что на возвышенности стоит Божественная Седмица: сёстры-близнецы Жива и Навь, одна — дающая жизнь, другая — отпускающая из жизни, Даж, Прах, Чур и Волос — владыки четырёх стихий и Род — владыка времени и продолжения жизни…
— А теперь можешь принести в жертву своим богам всех этих тварей, — удовлетворённо заявил Патрик. — Помочь?
— Давай уйдём, — повторила Леся, отвернувшись от кумиров. Идолы хоть выглядели как настоящие, но само пребывание их посреди всей этой мерзости казалось ей кощунственным. — Или просто дай мне умереть. Не мешай хотя бы…
— Хорошо, хорошо… — Казалось, художник был разочарован тем, что не получил законную порцию восторгов. — Сейчас. Только давай всё-таки попробуем… То есть я попробую. — Он открыл этюдник, висевший на плече, достал из него скальпель, измазанный краской, и воткнул его в пространство рядом с Навью.
В полотне образовалась брешь, и сквозь образовавшийся просвет показался кусочек океана. Патрик аккуратно вырезал изображения идолов, но когда ветер растащил лоскуты созданного им пейзажа, изображение Седмицы, возвышающееся над волнами медленного прибоя, начало меркнуть и вскоре растворилось в лучах закатного солнца.
— Сволочь! — Патрик с размаху зашвырнул этюдник туда, где только что стояли идолы, и сел прямо на мокрый песок, обхватив голову руками.
— Что с тобой? — на всякий случай поинтересовалась Леся. Теперь ей хотелось просто уйти подальше от поверженного изваяния Живы, но оставлять рядом с ним сумасшедшего живописца тоже казалось ей неправильным.
— Отстань! — Патрик глянул на неё исподлобья. — Иди куда хочешь. И оставь меня в покое.
— Хорошо. — Согласиться было нетрудно, надо было только решить, в какую сторону идти.
Патрик ухватил её за щиколотку и заговорил вновь:
— Ну неужели эта старая грымза права?! Ты знаешь, что она говорит? Что моя мазня слишком нелепа и бессмысленна, чтобы она могла бы быть на самом деле. Она говорит, что все плоды моего воображения — пустое место. Тоже мне — ценительница живописи! А ведь многие думают по-другому. Многие! Мне меньше ста тысяч за картину не платили. А если бы эти идиоты, которые такие бабки отстёгивали, смогли бы посмотреть изнутри на то, что купили? А? Абсурд будит воображение! Ужас будоражит кровь, видения смерти пробуждают к жизни. А может быть, старуха всё это сама подстраивает? Внутри своих полотен я свободен и всемогущ, но здесь… Она ведь говорит, что мои монстры просто нежизнеспособны, а пейзажи мертвы. Может, на самом-то деле всё у меня здорово получается, а она просто гадит мне. Может?
— Может, — на всякий случай согласилась с ним Леся. — А теперь давай Живу поставим. Надо вытащить её из воды и вкопать. Поможешь?
— Я — художник, — попытался возразить Патрик.
— Вот и отдохнёшь малость, — заметила Леся, вынимая заколку из волос. — А потом мы с тобой принесём жертву Живе, а в этом и труд есть, и радость. Хочешь?
— Чего?
— Узнаешь. — Леся сбросила с плеча лямку лётного комбинезона и, ухватив Патрика за плечо, потянула его туда, где волны неторопливо накатывались на берег, переваливаясь через уткнувшуюся в песок резную фигуру.
Восход Вчерашней Луны, Пекло Самаэля.
— Продолжай, — мрачно сказал Самаэль, по-прежнему не удостаивая даже взгляда здоровенную рогатую жабу в генеральском мундире. — Говори. Я тебя вижу.
— Мессир, право, стоит ли вам утруждать себя… — проквакала жаба, виновато поджав уши.
— А по-моему, это ты не желаешь утруждать себя, — холодно заметил Несравненный.
Генерал Квабб не стал ни возражать, ни оправдываться — и то и другое было чревато самыми непредсказуемыми последствиями. Занимая высокий пост архимерзейшего стратега при штабе Их Непотребства, он не любил ситуаций, последствия которых непредсказуемы.
— Я разработал глобальный стратегический план нейтрализации незаконного вооружённого формирования, уклоняющегося от плановых истязаний, — заявил Квабб, изобразив причудливый реверанс, в результате чего от мундира отскочили две пуговицы. — Разрешите излагать?
— Попробуй, — милостиво позволил Несравненный, разглядывая перстни на своих длинных бледных пальцах.
— Концепция моего плана, Ваше Непотребство, состоит в том, чтобы пойти по пути наименьшего сопротивления и тем самым достигнуть устойчивого эффекта, который никоим образом не выходит за рамки установленного вами порядка и направлен на поддержание должного уровня псевдогармонии в пределах вверенного вам сектора Пекла…
— Короче.
— Я полагаю, что для достижения необходимого эффекта нам следует прекратить попытки интенсифицировать боевые действия, направленные на нейтрализацию безусловного противника.
— Заткнулся бы ты, придурок! — завопил зелёный чёртик, привязанный за копыто на длинную верёвку к высокому своду. — Будь проще, и бесы к тебе потянутся.
— А ты тут чего делаешь? — Самаэль поднял левое веко, и мелкий бес попал в его поле зрения.
— Выполняю ваше распоряжение! — отрапортовал зелёный чёртик. — Вы же сами приказали мне повеситься.
— А почему не за шею?
— В вашем приказе не уточнялось, за какую именно часть организма…
Окончание фразы потонуло в громовом хохоте Несравненного, который, испытав внезапный приступ весёлости, забыл поддерживать себя в человеческом состоянии и начал стремительно менять обличья — от червя с кошачьей головой до гигантской рептилии.
— Иди в задницу, — добродушно посоветовал Самаэль, прохохотавшись, и зелёный чёртик с радостным визгом, перекусив верёвку, умчался искать ближайшее место, в которое его послали.
— Продолжай, — уже более заинтересованно повторил Несравненный. — Только не будь слишком многословен.
— Короче, — сменил тон генерал Квабб. — Нам же плевать, сколько времени их вот так вот изматывать. Лет через сто или двести им так обрыднет эта мясорубка, что они сами на сковородку попросятся, а мы им — хрен в задницу. Мол, за что боролись, то и получите.
Квабб умолк, смакуя плоды своего стратегического мышления и мысленно протыкая в погонах дырку для очередной, девяносто третьей, звёздочки.
— Ты меня успокоил, — неожиданно добродушно сказал Несравненный, и у Квабба похолодели конечности. Похвала Их Непотребства могла иметь самые непредсказуемые последствия, а Квабб как архимерзейший стратег…
Гигантская рептилия отправила рогатую жабу в пасть вместе со всеми орденами и прочими регалиями, и теперь Кваббу предстояло выйти примерно через то же место, куда сейчас направлялся зелёный чёртик, если, конечно, Несравненный не возжелает переварить его без сухого остатка. Впрочем, это был не худший выход из создавшегося положения и явный знак того, что Их Непотребство целиком и полностью одобрили предложения своего стратега.
6 октября, 19 ч. 10 мин., о. Сето-Мегеро.
«А почему бы не спросить у самого Тлаа о том, где может находиться эта штука?» — это соображение посетило его столь внезапно и показалось таким заманчивым, что Харитон даже отказался от мысли нанести визит старухе, тем более что пошли уже четвёртые сутки ожидания аудиенции, а проклятый петух никак не желал пропустить его за ограду. В конце концов, много ли толку от того, чтобы явиться к Марии и сообщить, кто именно пытался спасти её от гнусного отравителя, подлого наёмника, который нагло пытался втереться в доверие? Время всё равно упущено. Даже если она и упомянет в своём завещании без вести пропавшего гражданина Соборной Гардарики Харитона Стругача, то едва ли эта запись займёт много места. Она наверняка сразу сообразила: во флаконе вовсе не то, что говорил Свен, иначе не стала бы настаивать, чтобы тот выпил первым. Теперь он и виноват во всём, бравый солдат, согласно смете… Старуха, поняв, в чём дело, скорее всего, сама отправила вояку к предкам, но это не означало, что о нём можно забыть. Алкаш Рано, например, однажды упился до полного не могу и попёрся купаться. Двое суток без малого пытался собой рыбок покормить, а когда на берег вынесло его, посиневшего и вздувшегося, так Лида, эта маленькая дрянь, только руку приложила ему ко лбу, слегка всплакнула, и пожалуйста — очнулся этот отброс общества и сразу же к бутылке потянулся. Оказалось, что мёртвые хоть и не потеют, а с бодуна им тоже несладко приходится.
Харитон разобрал винтовку и уложил её в чехол, думая теперь только об одном: попытаться прошмыгнуть к Чаше незамеченным или всё-таки отметиться у Марии? Старуха вполне могла быть не в духе, и раньше нередко случалось, что она под настроение просто вышвыривала с острова тех, кто пытался без её ведома пообщаться с Тлаа. Хоть вид у неё неважнецкий, а собачиться с ней ещё рановато — лучше всё-таки подождать, пока сама окочурится. Да и вообще, разговаривать с ней без толмача — дело тухлое. Вот Свен, покойник, здорово устроился — шесть языков успел освоить без падежов в пределах устава караульной службы. Жалко — без толку жизнь свою положил. Но что поделаешь — несчастный случай на производстве. Польза от него была бы, но не за всякой пользой стоит гоняться. Люди — скотина неблагодарная, и было бы обидно в самый ответственный момент, когда уже всё на мази, схлопотать пулю в спину. А вот что Маркела шлёпнуть пришлось — это жаль. Уходить надо было, а он, гнида, в штаны вцепился, как клещ, — не сдвинешь. Рано или поздно он бы всё равно раскололся — и про Диск, и про всё остальное, никуда бы он не делся. А теперь вот ищи-свищи, пока не облысеешь…
Значит, так… Главное — представить себе, как он выглядит, припомнить вырезанные на нём знаки, почувствовать то тепло и лёгкое покалывание, которое охватывает ладонь, когда берёшь его в руки. Интересно, почему Олав Безусый, имея такую вещицу, пользовал её только для того, чтобы бродить где ни попадя и соваться куда не надо? Не врубался, наверное, толком, какая сила в его руки попала… Дикий народ эти варяги, дикий и туповатый. Взять, например, Свена того же…
Так, хватит мечтать, пора и делом заняться. Мария после раннего ужина обычно дремлет часок-другой, только бы петух не разорался, тварь бдительная…
Харитон осторожно шагнул на тропу и, стараясь ступать как можно тише, двинулся в сторону Чаши. К старухе можно было заглянуть и на обратном пути, если в этом ещё будет надобность. Поначалу всё шло гладко — до тех пор, пока он не дошёл до развилки.
— Сволочь! Где?! — Словно из-под земли поднялся Рано Портек и вцепился в воротник рубашки. — Куда пузыри дел, сука?! Выжрал?!
— Да тихо ты. Какие пузыри? — искренне изумился Харитон. — Не проспался, что ли? — Он оттолкнул Рано в заросли, и оттуда донеслись всхлипы и неразборчивые причитания.
Пора было двигаться дальше, но что-то мешало решиться на следующий шаг — как будто впереди разверзлась невидимая пропасть. Со стороны хижины раздался боевой петушиный вопль и недовольное кудахтанье. Рано, видимо, решив не связываться со вспыльчивой птицей, бодро уползал на четвереньках в сторону водопада — только покачивание листьев папоротника выдавало направление его поспешного отхода.
Теперь оставался только один выход — немедленно явиться к Марии и попытаться растолковать ей на пальцах, что произошло и как он, гражданин Соборной Гардарики Харитон Стругач, пресёк коварный замысел подлого варяга.
Тень промелькнула над головой, и в следующее мгновение здоровенные когти железной хваткой вцепились ему в загривок, сверху обрушился воздушный поток, а земля стремительно ушла из-под ног. Он кричал, но встречный ветер относил крик в сторону океана, и невозможно было услышать собственных воплей. Внизу промелькнул водопад, потом зелень сменилась обнажённым камнем, а вскоре рядом закружила мелкая белая крупа — медленные взмахи исполинских крыльев подняли снежную сыпь со сверкающей на солнце поверхности ледника. Морозный воздух обжёг щёки, а петух, выросший до неимоверных размеров, поднимался всё выше и выше. Когда внизу показалась двугорбая вершина, когти, впивавшиеся в плечи, разжались, и Харитон лишился чувств, испытав напоследок приступ холодного липкого ужаса.
Сознание возвращалось медленно, и он не хотел, чтобы оно возвращалось… Почему-то казалось, что стоит открыть глаза, и он увидит ухмыляющегося Свена с развороченным черепом или что-нибудь ещё более нелепое и жуткое. Сладкая мечта о фарфоровом мире, изящном, изысканном, сверкающем и послушном, ради которого можно пойти на всё и перешагнуть через всё, представлялась ему теперь прекрасной хуннской вазой, по которой с болезненным хрустом расползались мелкие трещины, и вот-вот она осыплется, превратившись в бесформенную груду осколков. И это было неизмеримо страшнее только что пережитого ужаса. Каждая новая трещинка в голубоватом фарфоре болела как собственная рана.
Петух как ни в чём не бывало прогуливался по двору и даже выглядел слегка сонным. Мария сидела в кресле напротив и, глядя ему в глаза, протягивала чашечку давно остывшего кофе, может быть, ту самую, которая предназначалась для неё — с целебным снадобьем, хуннским бальзамом, шаманским зельем, вакциной правды, эликсиром бескорыстия. Что ж, нельзя обижать хозяйку… Хозяйку обижать опасно… Но почему всё так?! Как она догадалась обо всём? Мысли, что ли, читает?
— Твои мысли читать скучно. — Мария говорила, но звучал вовсе не её голос, и еле заметное шевеление тонких, как ниточка, губ не совпадало с произносимыми словами. — Твои мысли не стоят того, чтобы в них заглядывать. Ты просто глупое дитя, глупое и жестокое. Ты опасен, и я не понимаю, как ты сюда попал. Но ты скажешь мне. Правда? Только сначала выпей вот это.
Нет! Пить нельзя, иначе не сможешь солгать, пропащая душа. А правду сказать нельзя, иначе… Но он чувствовал, что старуха уже и так знает больше того, в чём он мог бы признаться. Оставалось только тихо порадоваться тому, что он действительно не знает, где сейчас находится Диск. Стоит только расстаться с надеждой когда-нибудь получить эту славную штучку, и ваза, покрывшаяся трещинами, символ мечты, источник смысла — рассыплется в пыль, и после этого жить станет просто незачем.
— Ты безумен, — сказала Мария и посмотрела на него с искренним состраданием. — А значит, вполне достоин того, к чему стремишься. — Она вытряхнула из флакона на землю остатки зелья и поманила его пальцем. — Полезай. Там всё, чего ты хочешь. Можешь рушить города и строить дворцы. Можешь всё, что тебе заблагорассудится, но только там. И не пытайся выбраться. Да ты и не захочешь.
Горло флакона превратилось в ревущий смерч, но ему хватило доли мгновения, чтобы ворваться в скрытую за ним пустоту. Но ещё до того, как пробка закрыла обратный путь, Харитон увидел перед собой светящуюся дорожку, по обочинам которой посреди первозданной темноты начали проступать силуэты несравненных ваз, а в глубине дивной росписи оживали прекрасные танцовщицы, а крохотная фигурка писца преданно смотрела ему в глаза, выражая готовность записывать каждое его слово, чтобы оно стало законом для бескрайнего мира, заключённого в фарфоровую скорлупу.
6 октября, 19 ч. 35 мин., о. Сето-Мегеро.
Мария подняла ладонь, на которой стоял флакон, и тот медленно поднялся в воздух, а потом, набрав скорость, помчался к заснеженной вершине. Всего несколько мгновений прошло, прежде чем он воткнулся в твёрдый снежный наст на высоте 3633 метров над уровнем океана.
Однажды, может быть, через тысячу лет, какой-нибудь наивный болван найдёт вот этот флакончик, и его пробьёт любопытство: что скрыто там, под пробкой, залитой потемневшим от времени воском… И на волю выйдет джинн, которому до смерти надоело жить среди воплощений собственных фантазий, прекрасных, нелепых и неживых. А вот три желания своего спасителя этот пленник едва ли захочет исполнить…
7 октября, 20 ч. 10 мин., о. Сето-Мегеро.
Лилль Данто неторопливо брёл по пляжу, время от времени ковыряясь клюкой в песке. Шумная компания, вьющаяся вокруг смуглокожей красотки Сирены, недавно откочевала в другое место, и там, где происходил пикник, должно было остаться что-нибудь ценное — например, банка овощных консервов или прошлогодняя газета. Конечно, в этом затянувшемся сне можно было без особого напряжения обойтись и без протухших новостей, и без пищи, но желудок почему-то временами требовал своего, как будто всё происходило наяву. А может, и вправду это всё не сон? Может быть, окружная жандармерия таким вот образом решила очистить город от всякой рвани вроде старины Лилля? Подсыпали что-то в бесплатный обед, и вот, пожалуйста, — Лилля Данто, добропорядочного обывателя, даже сохранившего копию гражданского свидетельства, в состоянии полного бесчувствия перетащили куда-то к чёрту на рога, чтоб не мозолил глаза налогоплательщикам. Помнится, Лида, эта славная добрая девочка, говорила, будто это остров… Значит, если всё время идти вдоль берега, рано или поздно придёшь туда, откуда вышел. А если попробовать не есть? Наверное, если сдохнуть от голода в этом сне, проснёшься у себя, под мостом Герцога де Лакри, ставшим, можно сказать, родным домом… Так — почти полбутылки арманьяка! Нет, пить на голодный желудок, да ещё в такую жару — значит навредить собственному здоровью, которого и так осталось с поросячий хвостик. Кстати, о свинине — может быть, поискать Лиду… У неё всегда найдётся что-нибудь для старика Лилля. Кусок ветчины с хлебом, например. Хотя на самом деле нет ни хлеба, ни ветчины, ни Лиды, но всё равно было бы приятно разнообразить этот сон не объедками, а чем-то более пристойным. Были когда-то и лучшие времена, но об этом лучше не вспоминать. Свобода стоит того, чтобы за неё терпеть лишения, тем более что к ним не так уж трудно привыкнуть. Общество назойливо заботится и о тех, кому от него ничего не нужно. Для того и хранится в нагрудном кармане копия гражданского свидетельства, чтобы каждый день получать свои полсестерция в казённой богадельне. Все деньги уходят на то, чтобы оплачивать банковский сейф, в котором хранятся боевые награды — шесть медалей и два ордена. Иначе стибрят, а это единственное, чего немного жаль. Если однажды потрясти ими в богадельне, этот толстый боров, который сидит за конторкой и ставит галочки в толстой тетради, сразу же побежит хлопотать о пенсии и комнатухе для заслуженного ветерана трёх локальных конфликтов. Это-то и напрягает. Прошлое осталось в прошлом, зато теперь никаких забот и никаких потребностей, кроме естественных.
Однажды, после пятнадцати лет безупречной службы, его попёрли из армии за то, что подстрелил офицера, который спьяну ломился на охраняемый периметр, реагируя на окрики и выстрелы в воздух лишь отборной бранью. За это могли и на каторгу упечь лет на десять, но учли боевые заслуги и спустили дело на тормозах, просто отправив капрала Данто в отставку без выходного пособия. А потом оказалось, что жить там, где не всё делается по команде, не так уж и легко. Через десяток лет он уже прочно стоял на ногах на самом дне жизни, оправдывая свою беспомощность стремлением к свободе, которая дороже справедливости. Прошли ещё долгие годы, прежде чем он сам себе поверил.
Лилль тряхнул головой, отвлекаясь от внезапно навалившихся на него непрошеных мыслей, и поймал себя на том, что уже слегка отхлебнул из бутылки. Ну нет… Пить в одиночку — последнее дело, даже во сне. Хотя напиток, похоже, настоящий, как в хорошем кабаке. Значит, есть возможность показать самому себе, как Лилль Данто презирает богатство и роскошь, от которых только лишнее беспокойство. Густая янтарная струйка полилась из горлышка бутылки, искрясь в лучах закатного солнца. Вот — было пойла сестерций на пять, а осталось одно мокрое пятно на песке, к тому же пахнущее клопами. Клопы — это мерзко, но пора бы им сделать своё дело. Сколько раз приходилось просыпаться оттого, что кровососы покоя не дают, а теперь вот — никак.
Он поставил ступню на мокрое место, а потом посмотрел на отпечаток стёртой подошвы. Вот он — след человека, которому от этой жизни ничего не надо, потому что он испытал всё и через всё прошёл! Вот он — след человека, который… Нет — это след не человека, а башмака, значит, чтобы оставить след человека, надо разуться. Со шнурком долго возиться не пришлось — он сразу же разорвался, стоило к нему прикоснуться. Лилль торопился, чтобы успеть, пока песок не высохнет. Подумалось, что те отпечатки подошв, которые он оставлял, бредя вдоль полосы прибоя, мгновенно смывали волны, а этот след должен сохраниться надолго, может быть, даже до утра.
Итак, ступня свободна от драных оков цивилизации, и можно приступить к делу. Но ветер уже испарил пахучую влагу с верхнего слоя песка, и след босой ноги получился нечётким, почти таким же, какие ломаной цепочкой тянулись за ним вдоль берега. Что ж, не вышло в этот раз — получится в другой. Спешить некуда и можно сделать ещё немало попыток увековечить факт своего существования! Вот и ещё одно преимущество личной свободы — не надо никуда спешить и всегда можно отложить на завтра то, чего не хочется делать сегодня. Лилль опустился на колени, набрал пригоршню песка и начал тонкой струйкой сыпать его на дно отпечатка собственной ступни. Одной пригоршни не хватило, и он зацепил вторую, но пальцы его задели за что-то твёрдое. Это могло оказаться той самой вожделенной банкой консервов, и он сразу же забыл о намерении замести след. Сначала из песка не выковыривалось ничего, кроме нескольких бесполезных камешков, и Лилль уже потерял надежду хоть что-то найти, когда в руках его оказался странный предмет — небольшой диск то ли из дерева, то ли из кости, покрытый причудливым узором. Вещь была красивая и, наверное, ценная, но совершенно бесполезная — на зуб не попробуешь, а красоты и так кругом хватает.
Его вдруг одолела тоска по привычным местам, где Лайра неторопливо протекает под мостом, сложенным из гранитных глыб, а между постаментами, на которых возвышаются статуи двух оруженосцев славного герцога де Лакри, можно укрыться от ветра и дождя, найти приятную компанию, которая не докучает разговорами и охотно делится по вечерам небогатой дневной добычей. Нет, пора завязывать с этими пальмами, этим морем и этой публикой, не понимающей культурного обхождения! Пора избавиться от этого затянувшегося сна, а то ещё подумают братья босяки-санкюлоты, что старина Лилль сдох во сне, и сбросят его в Лайру, чтобы отнесло подальше от надёжного убежища.
По поверхности диска пробежали едва заметные искорки, и причудливое сплетение непонятных знаков начало едва заметно светиться. В тот же миг Лилль отчётливо расслышал рокот мотора, доносящийся сверху, и поднял глаза. Оказалось, что над головой повис знакомый пыльный свод. Внезапно стало гораздо прохладнее, и босая ступня ощутила холод шершавого камня.
— Эй, Лилль! Ты откуда? Привет, привет, дружище. — Морис, молодой ещё парень, не больше года назад прибившийся к «свободным гражданам Герцогства Лакри», как в шутку называли себя обитавшие здесь бродяги, сидел возле спящих вповалку закутанных в тряпьё людей.
— Где был, где был… — передразнил его Лилль. — Спал, как все. А ты чего проснулся в такую рань?
— А я только что пришёл, — сообщил парень. — Навещал одну знакомую аристократку на Полипарнасе. А ты шутник, Лилль. Сам полгода с лишним где-то пропадал, а темнишь. Ну, рассказал бы, где был, чего видел.
— На курорте! — отозвался Лилль, не зная, как ещё заставить наглого щенка заткнуться. — На курорте ананасы трескал.
Он глянул на предмет, который почему-то так и остался в его руках, и сунул его в карман, вспомнив, что старьёвщики порой покупают совершенно бесполезные вещи. А о том, как эта штука, которая приснилась, не исчезла вместе со сном, Лилль не стал задумываться — его больше беспокоило, куда подевался правый башмак, который, если не считать оторванного каблука, вполне мог бы прослужить до будущей весны, если не дольше.
Документ 1
«Опасны те, в ком прикосновение к тайне не вызывает страха и благоговения, а порождает желание.
Опасны те, кто стремится заставить дремлющие силы стать частью собственного могущества.
Опасны те, кто произносит заклинания в гневе.
Опасны те, кто произносит заклинания, находясь в плену страсти.
Опасны те, кто произносит заклинания, предаваясь страху.
Опасны те, кто произносит заклинания».
Читать бесплатно другие книги:
