Нить неизбежности Юрьев Сергей
Когда она закрывала за собой крышку люка, из которого нестерпимо несло холодом, к ней с громким топотом подбежал Мал-Туробой, а из-за его спины опасливо выглядывал волхв.
— Что там стряслось? — спросил штурман, явно испытывая облегчение от того, что обнаружил второго пилота живой и невредимой.
— Да так… Гоняла крысу, гадину. Давно пора отсек обработать, а то не вымерзают, сволочи! — гневно заявила Леся-Тополица, потирая закоченевшие ладони. — Как бы они Владык нам не попортили, — добавила она, вспомнив, что в семи длинных ящиках, сложенных особняком от прочего груза, спрятана Божественная Седьмица, деревянные изваяния — сёстры-близнецы Жива и Навь, одна — дающая жизнь, другая — отпускающая из жизни, Даж, Прах, Чур и Волос — владыки четырёх стихий, и Род, владыка времени и продолжения жизни. Кумиров везли, чтобы установить на благословенном острове, где должно было свершиться воскресение богов.
2 октября, 3 ч. 47 мин., 430 морских миль на юго-восток от Соборной Гавани.
— Эй! — Ипат постучал по ящику, соседствовавшему с тем, из которого вылез он сам. — Эй! Ты живой?
— Не Эй, а Ваше Благородие, — донёсся в ответ голос бывшего поручика. — Что, прилетели?
— Приплыли. — Ипат оглядел ящик, прикидывая, как вскрыть его без риска повредить содержимое. — Сейчас я тебя извлекать буду.
— Меня? Извлекать? — возмутился из ящика Онисим. — Я ещё не настолько примёрз. — От удара изнутри в фанере образовалась трещина, а после второго наружу проклюнулась рифлёная подошва армейского ботинка.
— Тихо ты, — остановил его Ипат. — Не шуми, а то нам раньше времени светиться здесь ни к чему.
Он аккуратно вырезал «Блистающим в сумерках» лист фанеры, в который раз поражаясь удивительным возможностям старинного клинка, и из образовавшегося проёма на обледеневший ребристый пол выкатился Онисим, прижимающий к груди ручной крупнокалиберный пулемёт.
— Ну тебя и скособочило, — заметил Ипат, пытаясь помочь товарищу разогнуть пальцы, примёрзшие к оружию. — Расслабься ты.
— А что, нам и дальше в этом холодильнике торчать? До самого места, да? — поинтересовался Онисим, с трудом ворочая языком.
— Не торчать, а двигаться к желанной цели, — поправил его Ипат, вытаскивая из своего недавнего обиталища две дохи из оленьих шкур и бутылку с зелёной этикеткой «Спирт питьевой». — Давай этим будем греться снаружи, а этим изнутри. А экипаж сюда не скоро сунется — кому охота сопли морозить.
2 октября, 13 ч. 30 мин., 270 морских миль северо-восточнее о. Сето-Мегеро.
Когда до северной оконечности острова лететь осталось не более получаса, Леся поймала себя на том, что чего-то ждёт. О визите гостя, намалевавшего на переборке странный пейзаж, все трое, докладывая о результатах первого рейса Серу-Белорыбу, предпочли умолчать, и теперь Лют-Шаркун и Мал-Туробой старались об этом даже не вспоминать, как о дурном нелепом сне, который может оказаться явью. Леся тоже упорно не признавалась себе самой в том, что ей почему-то хочется вновь увидеть того неуклюжего оборванца. О нём теперь напоминали теперь лишь царапины от титанового скребка, которым штурман торопливо сдирал его мазню, чтобы успеть до посадки в Лос-Гальмаро.
— Дедушка, расскажи-ка нам, несмышлёнышам, как ты богов оживлять собираешься? — спросила Леся-Тополица у волхва, стараясь отвлечься от несвоевременных мыслей. — Заклинание какое скажешь или жертву принесёшь?
— Ага! — с готовностью отозвался старик. — Только не заклинания, а просто слова, какие по чину полагается. Мы ж не колдуны какие-нибудь. И жертва тоже не помешала бы, только вот надо подумать, кого из вас первого поднести Роду на закуску…
— Шутишь! — встрепенулся Мал и с опаской посмотрел на волхва через плечо.
— Ага! Шутю, — тут же согласился тот, надевая с помощью Леси через голову длинный, до пят, балахон из выбеленного льна с красной вышивкой на груди. — Вы, главно дело, тарахтелку свою посадите без ущерба и куда надо, а я уж соображу, чего дальше делать.
— А ну как опоздаем? — не унималась Леся. — Может, не одни мы такие умные. А если, скажем, сиххи какие-нибудь своего бога Вшиву туда уже припёрли? Мы прилетаем, а они там уже вовсю колокольчиками звенят и палочками-вонючками дымят — тогда чего?
— Ну, это ты, девица, брось. У нас вера истинная, а у них — ложная. Вот и весь сказ. — Волхв довольно погладил бороду. — Сомневаться нам ни к чему, иначе толку от нас не будет никакого. И пожертвовать собою ради такого дела тоже бояться нечего — всё едино, хуже, чем здесь, не будет. Жертвуется что — мясо да кости, а дух-то и воспарит, от лишней тяжести опроставшись. Кого Навь обласкает, тому Прах не страшен… Вот смотрите на меня — того гляди окочурюсь, а духом крепок и умом не слаб — а всё потому, что смерти не страшусь. Знаю — нет её. Ни смерти, ни греха, ни страха нет — это всё поповские выдумки, чтоб людей в узде держать. Наши боги своих не оставляют. Мы, дети Рода, — люди вольные, а тело-то, мешок с костями, — чего его жалеть.
— Была бы я такая же костлявая и сморщенная, как ты, дедуля, мне бы тоже не жалко было, — заметила Леся, не отрывая взгляда от приборов. — А пока я себе и здесь нравлюсь — губки пухленькие, щёчки румяные, — она вдруг замолкла, с удивлением глядя на переборку справа от выхода из кабины — на покрытой глубокими царапинами металлической поверхности начало медленно проступать изображение вывернутых наизнанку лиловых гор, над которыми горизонтальной восьмёркой висела перекрученная лента, готовая упасть на идолов, торчащих из фиолетового песка.
— Патрик, эй! — позвала Леся, полагая, что вслед за картиной непременно должен появиться и автор.
— Я те дам — Патрик! — осадил её Лют-Шаркун. — Нас уже радаром щупают, а ей этого проходимца подавай! Всем пристегнуться, сейчас в пике уходим. Потом — на бреющем до берега. Садимся на воду — носом в пляж. Всем понятно? И хватит глазами лупать — лучше помоги пассажиру пристегнуться, а потом к себе в хвост отправляйся.
Художник не явился, и Леся взяла за руку волхва, чтобы препроводить его в кресло второго пилота. Но тот вдруг резким движением вырвался и указал костлявым пальцем на пейзаж, который успел налиться всеми цветами и даже обрёл выборочную объёмность, которой в прошлой жизни за ним не замечалось.
— Вот оно. Сбывается. Радость-то какая! — Волхву было уже не до острова и не до окопавшегося там вольного духа, которого ему следовало приручить. — Прими, Род, владыка времени и продолжения жизни, радость нашу единения с тобою, прими, Даж златокудрый, долю от пищи нашей, и от добычи нашей, и от трудов наших. Прими, Светлая Жива и Тёмная Навь, всю нашу жизнь от рождения до смерти, за вратами которой — иное рождение и иная смерть, — продолжая произносить чин жертвоприношения, он шагнул навстречу Владыкам, продолжавшим неподвижно стоять посреди фиолетовых барханов. Через мгновение он исчез из кабины, а в глубине пейзажа возникла неуклюжая фигурка, идущая навстречу кумирам, по колено проваливаясь в фиолетовый песок, и порывы безмолвного ветра на каждом шагу пытались сорвать с волхва белый балахон.
— Эй, старичок! Назад давай! — призвала его к порядку Леся, но волхв никак не отреагировал на её зов — он уже по пояс провалился в фиолетовый песок, а по горизонтальной восьмёрке, висящей над его головой, пробежала мелкая дрожь — аллегория бесконечности сделала попытку вывернуться наизнанку, под стать холмам, подпирающим бессмысленный горизонт. — Да возвращайся же ты, старый хрыч! — Леся вдруг пожалела, что за все несколько часов полёта так и не поинтересовалась, как волхва зовут. Она хотела было броситься за ним, но почувствовала, что одна мысль о том, что эти тошнотворные формы и цвета вновь станут похожи на реальность и окружат её со всех сторон, внушила ей непреодолимое отвращение.
— Ну, нашёл он время… — тихо возмутился Мал-Туробой и, сорвав со стены огнетушитель, швырнул его о настенную живопись. Но тяжёлая стальная колба не преодолела грани, за которую проник волхв, — она с грохотом отскочила от переборки, и на месте удара краска начала шелушиться, отслаиваться от переборки и разноцветными хлопьями опадать на пол кабины.
— Куда?! — Штурман упал на колени, прижал ладони к погибающему шедевру дезаэкспрессионизма. Но процесс, похоже, уже стал необратимым — изнанка холмов, увенчанная аллегорией бесконечности, вместе с изваяниями Владык и крохотной фигуркой волхва, вздувалась волдырями, покрывалась трещинами, и ошмётки краски, сворачиваясь в стружку, сыпались ему на колени.
— Командир, отбой! — крикнул он в отчаянье и закрыл лицо руками, считая себя виноватым во всём, что только что произошло. — Назад нам надо — за другим волхвом, а то этот кончился.
— Поздно… — выдавил из себя Лют-Шаркун, глядя на лежащие поперёк курса реактивные следы трёх истребителей. — Поздно делать вид, что заблудились. Все по местам — сейчас клевать будем.
Повторного приглашения не потребовалось — штурман и второй пилот плюхнулись в свои кресла и торопливо пристегнули ремни.
— Ну попадись мне этот маляр хренов! Из-под воды гада достану, — со сдержанной злостью заявил Лют, направляя самолёт в глубокое пике.
2 октября, 14 ч. 00 мин. (местное время — 7 ч. 00 мин.), 35 морских миль северо-восточнее о. Сето-Мегеро.
Иллюзия, в которой есть хоть какой-то, пусть даже придуманный, смысл, всё-таки лучше бессмысленной реальности. Пролом в стене, заполненный гудящим пламенем, несомненно, был частью иллюзии, как и сама стена, сложенная из грубо отёсанных гранитных глыб. Но там, за огненной преградой, скрывалось что-то несравненно более важное, чем всё, с чем ему приходилось сталкиваться в реальной жизни, которая, впрочем, на поверку оказалась бесконечной цепью иллюзий, окружавших его от рождения, тех иллюзий, которые были расстреляны ракетным залпом там, на сиарском берегу. Но то, что происходит сейчас, — всего лишь сон, просто сон, который вот-вот сам по себе закончится, стоит только проснуться — брат Ипат, помнится, говорил, что не даст проспать самого интересного. Всё-таки не слишком ли много он знает — этот брат Ипат? Не слишком ли легко всё сложилось именно так, как сложилось? Но даже если и слишком, — какая разница, когда наконец-то можно смотреть просто сон, имея полное право выбора — то ли шагнуть в это пламя, то ли начать взбираться по стене (правда, это уже, кажется, когда-то было), то ли развернуться и уйти, одолев превосходящей силой воли праздное любопытство, подогретое нездоровым куражом, причины которого следует искать в жидкости, принятой для сугреву. Здесь, на высоте восьми с лишним вёрст, если верить науке под названием «география», они успели перекочевать из осени в весну, но теплее от этого не стало. То есть стало, но не от этого… Предусмотрителен брат Ипат, язви его душу… Может, у него и спросить, как действовать дальше? Сон есть помесь зрительных ассоциаций и воображения, профильтрованная сквозь шлаковые отложения подсознания. Так что не лучше ли проснуться, а то за этой стеной вполне может оказаться то же самое проклятое болото, через которое ведёт пресловутый азимут 106.
— Смею заметить, что движение в каком-либо направлении в данный момент лишено всякого созидательного смысла. — Оказалось, что рядом стоит какой-то тип, закованный в латы, только на голове вместо ведра с прорезями для глаз — широкополая шляпа с павлиньим пером. Славная птица — павлин, смысл жизни этой глупой птицы ясен и прост — отрастить это самое перо, чтобы оно и после её кончины служило красоте и радовало взоры.
— Спасибо за участие, — поблагодарил его Онисим, — но я всё-таки пойду. Что так, что этак — всё равно время терять.
— Ну-ну… — успел напутствовать его тот, который в шляпе. Онисим уже оторвался от земли и неимоверно длинным прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от пролома.
Пламя оказалось обжигающе холодным, но он не успел в него войти. Стена вместе с проломом вдруг повалилась навзничь и превратилась в булыжную мостовую, заполнившую собой всё пространство до горизонта, утопающего в розоватой дымке.
— Держись ты! — Это уже не тот странный тип в латах, это уже брат Ипат орёт ему в ухо, вцепившись в воротник его дохи той самой рукой, которая ещё недавно была запечатана в гипс, а другой держится за какой-то поручень.
Во всём теле возникла необыкновенная лёгкость, и казалось — если Ипат сейчас отпустит его, то падать придётся не вниз, а вверх. Всё ясно — самолёт ушёл в пике, и сейчас происходит ускорение свободного падения, невесомость, понимаешь… Это ненадолго, всего на несколько секунд, а потом начнёт плющить. Надо за что-то уцепиться, а то и вправду раньше времени костей не соберёшь.
Руки сами ухватились за какую-то скобу, ноги упёрлись в металлический ящик, и в тот же миг весь корпус бывшего бомбовоза начал вибрировать, а потом Онисиму показалось, что он на какую-то долю мгновения потерял сознание.
— Давай быстрей, а то не ровён час собьют. — Ипат сидел рядом на корточках и застёгивал у него на груди лямки парашюта.
— А ты? — забеспокоился Онисим, заметив, что парашют его спутника ещё валяется на металлическом полу.
— И я — сразу же за тобой. — Ипат помог ему подняться и подтолкнул к лестнице. — Там сзади есть кабина стрелка…
— Я знаю.
— Вот. Увидишь землю и сразу прыгай. Меня не жди — я тебя сам потом найду.
— А ты чего тут забыл?
— Да так… Пойду с экипажем поздороваюсь.
— Зачем?
— Потом расскажу. Давай вперёд, и не зли меня, а то будет как в прошлый раз.
Ясно. Шутки кончились. Всё-таки не так прост брат Ипат, как хочет казаться, и есть ему что скрывать. Но теперь это всё уже не важно. Главное — попасть на остров, а уж оттуда — на прорыв, навстречу полувзводу 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии, а то Мельник там, пожалуй, накомандует… Плановые потери — 100 %, понимаешь…
Два прыжка, и лестница осталась позади. Крышка люка заботливо распорота на четыре дольки и валяется рядом с лазом. Теперь вперёд — с громким топотом к хвостовой кабине, там и аварийный выход. Перед тем как протиснуться в бывшие апартаменты стрелка-радиста, Онисим оглянулся и обнаружил, что Ипат и впрямь движется к пилотской кабине, держа за спиной светящийся в полумраке короткий слегка изогнутый клинок. Поздороваться, значит, идёт…
Сквозь прозрачный колпак было видно, что самолёт летит в версте от поверхности воды, сверху на него заходят три истребителя, а вокруг расцветают разрывы — два корвета ведут артиллерийский огонь по нарушителю воздушного пространства. А вот и земля — она уже близко, только вот самолёт почему-то начинает задирать нос и заваливаться набок. Пора, брат, пора… Замки аварийного выхода отщёлкнулись неожиданно легко, и колпак с кабины сорвало мгновенно. Всё — путь свободен, если, конечно, шальной болванкой не зацепит.
Казалось, что вернулись старые добрые времена, когда в жизни был смысл, за спиной — горячо любимая Родина, а впереди — коварный враг, козни которого необходимо пресечь во славу национальных интересов. Поручик Соболь Онисим, Наше Благородие!
Он поторопился выдернуть кольцо, и восходящие воздушные потоки подхватили спасительный купол, почему-то оказавшийся предательски рыжего цвета. В Спецкорпусе парашюты подбираются под цвет местности предполагаемого десантирования — не всё, выходит, брат Ипат предусмотрел, так что, может, и не стоит винить его в задних мыслях. Может, у него и передних-то нет, а так просто парень развлекается по полной программе — приключений ищет на собственную задницу.
Самолёт, оставшийся внизу, развернуло хвостом вперёд, и он, входя в полное противоречие с принципами аэродинамики и законом всемирного тяготения, набирал высоту, раскачиваясь из стороны в сторону, оставляя за собой широкую полосу желтовато-серого дыма. Попали, значит… Ну, в такую дуру не мудрено попасть — барахло времён последнего пограничного конфликта с Империей. Сорок лет в строю. А Ипат что — решил там остаться? Ну нет, такое приключение едва ли может доставить ему радость.
Тяжёлая машина развалилась на несколько частей, и её обломки, вместо того чтобы мирно упасть в тёплые воды океана, начали неторопливо разлетаться в разные стороны. Вперемежку с ними возникли четыре парашютных купола — один рыжий и три белых. Значит, Ипат ножик нёс с собой не для того, чтобы кого-нибудь зарезать. Все живы, все счастливы, все приближаются к цели, а конфликт исчерпан. Вот только почему они поднимаются всё выше и выше, и куда их всех несёт? Видно, что пытаются спланировать прямёхонько на песчаный пляж, а тащит их туда, где над водой возвышаются башни эверийских корветов, а вдоль невидимого периметра снуют, словно тараканы, патрульные катера. Хотя нет — один из белых куполов преодолел сопротивление неведомой силы или сама сила, внезапно сменив гнев на милость, потащила его в своё логово. Остальных, в том числе и брата Ипата, похоже, ждут застенки эверийской военщины, голод и истязания — если, конечно, верить тому, что когда-то говорил старший наставник учебного взвода в Кадетском корпусе. Впрочем, возможно, кому-то из них и повезёт, как повезло однажды ему… Подводные стратегические крейсеры Соборной Гардарики охраняют мир и международную безопасность в любой точке Земного шара — отлично сказано, кадет Соболь!
Берег, золотой песчаный пляж, узкой полосой обрамляющий зелень густых зарослей, неумолимо приближается, и от этого никуда не деться — дорога назад в высоту закрыта, и невозможно раствориться в облаках, которых нет посреди этой пронзительной небесной голубизны. Вот так бывает, господин поручик, Ваше Благородие. Хотя какое там Благородие… Опускаться на мягкий тёплый песок гораздо приятнее, чем на гальку, которой усыпан частный пляж в Пантике, двадцать пять гривен за вход. Осталось только упасть на колени и привычным движением отстегнуть парашют — рыжий купол тут же сносит в медленные волны, которые почти не отличаются по цвету от небес.
— Привет. — На него с ленивой улыбочкой смотрит юная дева в незначительном купальнике, неохотно оторвав взгляд от крохотного томика в коричневом переплёте. Ромейский язык, смягчённый галльским грассированием… На правом плече сквозь загар проступает татуировка — две змеи, сплетённые косичкой.
Что-то похожее уже однажды было, только где и когда? Неважно…
Престарелый оборванец бесцельно бредёт по колено в прибое, два бойца в старинных альбийских касках и ромейских тогах, вооружённые снайперскими винтовками, нервно курят, вглядываясь в океанские просторы, несколько пёстро одетых бездельников, развалившихся неподалёку, орут дурными голосами под расстроенное банджо — всё это кажется до боли знакомым и бесконечно чужим.
— Ты что — глухонемой? — Девочка поворачивается набок и выдёргивает из песка пузатую бутылку. «Лоза Галлии». Странно, но бутылка вроде бы запотевшая, как будто только что из холодильника. — Отхлебни, может, разговорчивей станешь.
Документ 1
Заместителю начальника Департамента Безопасности Конфедерации Эвери Грессу Вико, лично, секретно.
Шеф! Настоящим сообщаю, что 30 сентября в 19:43 по местному поясному времени в 30 милях к северо-западу от о. Сето-Мегеро сбит транспортный самолёт с опознавательными знаками гражданской транспортной авиации Соборной Гардарики (по международному реестру, борт 124/714), отклонившийся от заданного курса и совершивший попытку прорваться к острову. По данным визуального контроля, два члена экипажа из пяти, покинувших самолёт, сумели высадиться в запретной зоне. Два члена экипажа (первый пилот и штурман) приняты на борт корвета «Леопард», ещё один предположительно погиб. На данный момент задержанные отказываются давать какие-либо показания об обстоятельствах происшествия в отсутствие представителя консульства СГ в Лос-Гальмаро.
Шеф, разумеется, данный инцидент не мог быть простой случайностью, и остаётся выяснить, что это было — частная инициатива, операция спецслужб или действия религиозных фанатиков. Последнее мне представляется наиболее вероятным, поскольку двумя часами позже на борт корвета «Рысак» был поднят ящик, в котором обнаружился идол (предположительно богиня Навь из древнеаройского пантеона).
В любом случае достаточно велика вероятность того, что на остров попали лишь члены экипажа самолёта, но никак не служители умирающего культа и тем более агенты спецслужб. Я остаюсь при своём мнении (и имеющиеся у нас данные это подтверждают), что в аномальную зону ни при каких обстоятельствах не могут проникнуть лица, имеющие какие-либо агрессивные намерения или выполняющие какое-либо задание, связанное с использованием феномена.
Но тем не менее опасность не следует недооценивать, и, по моему мнению, в течение ближайших двух-трёх недель подразделения полиции, спасателей и пожарной охраны на всей территории Конфедерации следует держать в состоянии повышенной готовности.
Сид Батрак, полномочный представитель Департамента Безопасности при штабе операции «Морской Конёк», главный резидент ДБ по странам Южной Лемуриды.
2 октября, 20 ч. 35 мин.
Документ 2
Самаэль Несравненный — в галльской мифологии одно из воплощений Нечистого. Мерзости, им творимые, отличаются особым цинизмом и претензией на изысканность. Удел Самаэля — творить Зло, не снимая белых перчаток. Согласно ряду апокрифов, на его попечении в Пекле находятся души аристократов, полководцев, героев, актёров, трубадуров, университетских профессоров, алхимиков, магов, карманных воров, дорогих куртизанок, растлителей, серийных убийц и высокопоставленных государственных чиновников. Слово, сказанное Самаэлем, приносит грешнику большие страдания, чем иглы, загнанные под ногти, и кипящая смола, обжигающая тело, поскольку оно есть правда, звучащая в устах Отца Лжи.
Галльский Мифологический словарь, ст. «Самаэль Несравненный».
Документ 3
Магистру Ордена Святого Причастия, срочно, секретно.
Высокий Брат! Посланник на острове, и он начал свой путь навстречу Неприкаянному Духу. Нам осталось лишь ждать, молиться и надеяться, что выбор, сделанный нами, не был ошибочным.
С прискорбием уведомляю Вас, что нет никакой возможности брата нашего Ипата Соболя посвятить в рыцари Второго Омовения, поскольку этот достойный муж, выполняя волю Ордена, уже принял Третье Омовение. Теперь он присоединился к Призрачному Воинству и стоит в одном ряду со славным Лаэром дю Грассо, могучим Добрыней Криволапом, мудрым Цо Вай-Золинем, верным Халимом Эль-Сбагри и всеми прочими, кто составляет вечный цвет Ордена Святого Причастия.
Данные сведения подтверждаются братьями из Сиарского Дома, соответствующими ведомствами Тайной Канцелярии и нашими источниками в Департаменте Безопасности Конфедерации Эвери.
Прошу Вашего дозволения уведомить Малый Собор о благоприятном разрешении начальной стадии дела «Неприкаянный дух».
Посланник Ордена Святого Причастия при Малом Соборе Единоверной Церкви, рыцарь Второго Омовения Семеон Пахарь.
Документ 4
ВЕРХОВНОЕ ВЕЧЕ СОБОРНОЙ ГАРДАРИКИ
НАГРАДНОЙ ЛИСТ
Сей грамотой удостоверяется, что явный государственный советник Афанасий Соболь Указом Наградной Палаты по представлению Казённого Стола Опеки и Попечительства награждён орденом «Святой Савва» золотого достоинства, поскольку от щедрот своих дал средства на воспитание, обучение и пропитание полутора дюжин сирот. Благодаря его щедрости и человеколюбию ныне восемнадцать граждан во цвете лет, носящие родовое имя Соболь, достойно служат Отечеству своему, умножая его славу и богатство.
Регистратор Наградной Палаты при Верховном Вече
Матвей Поляна.
Документ 5
«…но у жрецов этого странного народа иное призвание — они не приносят жертв неким богам, не общаются с духами предков, они вообще не совершают каких-либо обрядов. Их задача в том и состоит, чтобы уберечь своих соплеменников от соблазна приближаться к святилищу, расположенному на седловине между двумя горами. Никто из тахха-урду, Людей Зарослей, никогда не посещал это место, поскольку таков завет, передаваемый от предков из поколения в поколение.
Они позволяют мне сидеть возле их костра и присутствовать при их разговорах, полагая, что я не понимаю их речи, но я в своё время почти шесть лет посвятил изучению нямри-урду-ученга, «языка повелителей людей», и местный диалект на 80 % совпадает по словарному запасу с языком коренного населения междуречья Гуальято и Амалято. Остальное, скорее всего, — остатки языка, на котором когда-то говорили ещё более коренные островитяне, чем нынешнее население Сето-Мегеро.
Я подарил Сатьячепалитья, вождю тахха-урду, два «затаившихся раската разящих молний», и он как человек, имеющий опыт общения с бледнолицыми, оценил, что я приволок ему не ведро бисера, дюжину алюминиевых ложек или фигурку зверя с двумя хвостами. Теперь я почти полноправный член племени, осталось только сделать два шага — попросить у сетти-тахха-урду (буквально — людей, умеющих ходить в зарослях, что-то вроде совета мудрецов) дать мне имя. Но я не тороплюсь. Во-первых, не хочется обманывать этих добросердечных людей, а во-вторых, когда придёт время возвращаться на «Принцессу Кэтлин», им может не понравиться, что их соплеменник отправился на «большую лодку». Тахха-урду не должны ходить к святилищу Тлаа и покидать родные заросли — за попытку несоблюдения первого правила — немедленная смерть, за игнорирование второго — клеймение огнём и изгнание к бяаакая-урду (чужим людям). Второе меня, кстати, вполне бы устроило, если бы не клеймение огнём.
Сокровищ Френса Дерни на месте не обнаружилось, но экипажу яхты уже уплочено за трёхмесячное пребывание в этих водах, и они скорее предпочтут торчать тут лишний месяц, чем отказаться хотя бы от части своих денег. Так что придётся и мне с пользой провести это время — книга о загадочном народе тахха-урду вполне может стать бестселлером, и таким образом мне удастся хотя бы возместить себе издержки на эту безумную экспедицию. В общем-то, я даже рад, что золота не нашлось — кто знает, как повели бы себя господа матросы, попадись им на глаза сундуки с сокровищами…
Теперь же я нахожусь в уникальном положении — эти урду говорят при мне обо всём, полагая, что я их не понимаю, друг от друга у них, похоже, также нет секретов. Таким образом, у меня появилась исключительная возможность за короткий срок провести исследование, на которое в иных условиях могли бы потребоваться годы кропотливой работы. Не скрою, святилище загадочного Тлаа также пробуждает во мне любопытство, но пока из всего, что было сказано при мне об этом духе, можно выжать следующую квинтэссенцию: Тлаа спит и нельзя будить его, поскольку нет человека достаточного мудрого, чтобы не поддаться соблазну воспользоваться дремлющим могуществом.
Скорее всего, это некое древнее суеверие, но все тахха-урду относятся к этому со всей серьёзностью, а когда заснеженные вершины Сво-Куксо не скрыты зарослями или облаками, они даже стараются не смотреть в их сторону…»
Дневник профессора Криса Боолди, запись от 2 июля 2946 г. от основания Ромы.
Часть 2
Нить Неизбежности — это мечта Творца, но никто, даже Он сам, не знает, насколько будет долог путь к её воплощению и сколько раз люди попытаются разрубить узлы, завязанные на ней их предками.
Огиес-Пустынник «Двенадцатый апокриф»
Глава 1
2 октября, 7 ч. 00 мин. восточное побережье о. Сето-Мегеро.
«Земля поэтов и влюблённых, благословенная земля, в тебя железом раскалённым вошла ромейская стрела. О, Галлия, твои герои под спудом времени лежат, но всё же кажется порою, что в нас их дух войдёт опять…»
Дух… Да, Ромен теперь тоже дух, лежащий под спудом времён, и прах его приняла родная земля… Даже эти уроды, эверийцы, не посмели оставить его на корм проклятым рыбам. Теперь он закопан в недра отчизны, непокорённый и по-прежнему страшный врагам свободы. Ромен… Он бы смог сделать то, что надо, если бы и его волна вынесла на этот берег. Отсюда обладающий волей и не имеющий в сердце нелепой жалости мог бы заставить весь этот зажравшийся мировой вертеп с собой считаться. За свободу Галлии!
Лида отложила томик стихов Конде ле Бра и отхлебнула из горлышка пузатой бутылки. Глоток «Лозы Галлии» — единственное утешение, когда не можешь ничего из того, чего хочешь всей страстью разрывающегося сердца. Ромен давно бы превратил Вечный Город в руины, и плевать, что колыбель тирании недосчиталась бы миллиона-другого ни в чём не повинных граждан и гражданок… Пора бы и ответить им за грехи предков, придавивших полмира железной пятой, а потом убедивших порабощённые народы, будто они принесли им свет цивилизации. Сволочи! Он бы смог. А вот её страстное желание отмстить ромеям за вековые обиды растворяется в собственной слабости… Хозяин Каменной Чаши исполняет лишь те желания, которые от души, которые не обременены сомнениями, о которых не начинаешь жалеть раньше, чем они исполнятся. Да и то не всякий раз к нему подступишься… А когда старушка Мария Боолди не в духе, туда лучше вообще не соваться. А хандра с ней случается в последнее время всё чаще и чаще.
Мимо идут эти два урода в клоунских одеждах — братья Клити, Адриан и Анжел. В пограничников играют, придурки, выслужиться хотят — вот бы кого утопить, так ведь нет — доплыли. Они доплыли, а Ромен погиб. Вот после этого и надейся хоть на какую-то справедливость.
— Эй, Лида! Сигареты есть? — кричит издалека Анжел, мафиози из Пирса. Ближе подойти не решается и правильно делает, а то она вполне может от души пожелать ему какой-нибудь гадости, и тогда она точно исполнится — рога на башке вырастут или прыщ на заднице вскочит.
— На, подавись! — Лида швыряет в него только что открытую пачку «Короля Хильперика». Оба ромейских ублюдка падают на колени и, побросав винтовки, путаясь в своих дурацких тогах, начинают собирать рассыпавшиеся сигареты, пока те не промокли на влажном песке. Этим двоим почему-то ни разу не удавалось раскрутить Хозяина Чаши, даже если Мария была не против, — живут подачками и подножным кормом, а может, и приворовывают.
Сейчас они отойдут подальше, и можно будет снова взяться за Конде ле Бра…
«Отчизна со мной говорит на чужом языке, на том же чужом языке ей всегда отвечаю я. И цепь от браслета, что носит она на руке, вмурована в вечность, гранитную глыбу отчаянья…» Всё! Спать. Надоело. Только бы компашка Сирены перестала так орать — ночи им не хватило. Но это просто. Это — стоит только захотеть. Мелкие капризы Хозяин исполняет, не считаясь с расстоянием и не спрашивая разрешения у Марии.
Короткий порыв ветра обрушивает на них песчаную волну, и пёстро одетая компания с банджо, трещотками и магнитофоном торопливо удаляется метров на полтораста.
— Сказать, что ли, не можешь, — слегка обиженно заявляет алкаш Рано, слегка приотстав от остальных, — между шестой и седьмой он обычно смелеет, только на пользу ему это всё равно не идёт.
Так. Если не хватает духа устроить побоище на улицах Ромы, может быть, явиться среди бела дня в Ромейский Сенат, выгнать оратора с трибуны и сказать им всем, какие они сволочи? Славная мысль, только для этого снова придётся топать к Каменной Чаше, а это без малого два десятка километров через джунгли, а потом — ещё и в гору переться. Не мог Хозяин устроить своё логово прямо здесь, на берегу… Увидеть бы его хоть один разок — интересно, чудовище он или ангел? Пару раз он пытался с ней говорить, только речь у него какая-то невнятная и состоит не из слов — как хочешь, так и понимай. Первый раз было ощущение, будто он восхищается её молодостью и красотой. Лида даже слегка напугалась тогда — не пожелает ли он облапать её своими щупальцами. Никогда и ни за что! Кроме Ромена, никто не смеет к ней прикоснуться! Слава Богу, вскоре выяснилось, что нет у Хозяина никаких щупальцев, да и вообще тела у него, скорее всего, тоже нет никакого… Сирена, правда, болтала, будто разлеглась она как-то в самом центре Чаши в чём мама родила, возжелала полного удовлетворения низменных инстинктов и получила всё по полной программе. Только верить этой сучке — себя не уважать.
Так. «Господа, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой…» — а вот этот славный пиит Конде ле Бра где-то слизал, у кого-то из древних, полузабытых…
Родной дом в Сольё был полон книг, и Лида до четырнадцати лет включительно прилежно посещала гимназию, а большую часть свободного времени проводила с этими книгами. Ну что поделаешь, если мама — профессор истории литературы, папа — редактор солидного журнала, а дочке вдруг надоела вся эта постная семейная идиллия и захотелось странного… Однажды она стянула из отцовского секретера толстую пачку сестерций, купила в дорогом модном салоне на все деньги тёмные очки, набедренную повязку, почему-то именуемую юбкой, и блузку с завязками спереди. А в ночном клубе «Галльский Петух», куда она направилась демонстрировать обновки, с группой товарищей как раз хорошо сидел Ромен Карис и поднимал тост за свободу Галлии. После этого возвращаться домой было не только страшно, но и незачем.
Лилль Данто идет по колено в прибое и даже не смотрит в её сторону. Старик вообще старается ни на кого не смотреть и всё, что он сейчас видит, искренне считает затянувшимся сном. Примерно полгода назад дождливым вечером он привычно уснул под мостом через Лайру, а проснулся уже здесь — вероятно, никто и не заметил пропажи престарелого бродяги, а если кто и заметил, то, скорее всего, был рад, что на улицах стало чище.
— Эй, Лилль! Хочешь есть? — Лида уже давно поняла, что старик даже чувство голода считает игрой собственного воображения и не придаёт ему должного значения.
— Чего?
— Кушать, спрашиваю, хочешь?
— А что — есть? — Привычка чуять во всём подвох берёт своё.
— Держи! — Она протягивает ему готовый мясной завтрак в вакуумной упаковке. — Поешь, а то так и сдохнешь, не проснувшись.
— А мне без разницы, как подыхать. — Лилль неторопливо, с достоинством приближается, принимает из её рук подаяние и молча уходит туда, где со скалы стекает в океан ручеёк пресной воды — не есть же всухомятку, даже во сне.
Чудеса, да и только. Толпы народу ломятся сюда со страшной силой, бросая имущество, родственников, работу, и никакого толку — кого блокадная команда заворачивает, а кого и сам Хозяин посылает куда подальше. А этого нищего доставили сюда прямым ходом и без какого-либо желания с его стороны. Неплохо бы как-нибудь дать ему понять, что он не спит. В конце концов, он — единственный соотечественник на всём этом острове, и его наверняка можно убедить, что причина всех его несчастий — ромейское владычество. Может быть, ему удастся то, что никак не получается у неё? Но это не к спеху — лучше дождаться, когда Лилль сам сообразит, что проснуться под своим мостом ему уже не светит.
— Лида! — Это к ней приблизилась, отделившись от компании Сирены, Тана Кордо, слезливая баба из Эвери. Впрочем, сейчас она вовсе не похожа на убитую горем. Напротив — улыбка до ушей, новый купальник, загар ровный, даже слегка отвислый животик подтянулся, руки заняты пластмассовыми стаканчиками. — Лида, я сделала это!
— Что сделала?
— Грохнула этого козла, моего шефа!
Ну почему у других всё получается как по нотам?! Даже у этой…
— Давай за мой успех — по чуть-чуть! — предложила Тана, протягивая ей стаканчик. — Арманьяк из твоей любимой Галлии.
— Ты же знаешь, я крепкого не пью. — Лида взяла за горло свою бутылку, и Тане пришлось слить содержимое обеих ёмкостей в одну. — Расскажешь потом, как это у тебя получилось?
— Мне вообще не терпится, — заявила Тана, когда арманьяк начал своё движение по пищеводу. — Знаешь, я за ним три месяца раз в неделю подглядывала, прежде чем убедила Тлаа решить, что жить такой мрази ни к чему.
— А как же Мария?
— Я уговорила её не мешать. А с Тлаа всё просто… Я поняла, чтобы он тебе помог, нужно: раз — чтобы ты ему нравилась, два — убедить его, что без решения проблемы тебе будет плохо, три — убедить его, что ты к нему искренне привязана. Вот. Так этот Гвидо, козёл старый, так каждый день не по одному разу своих секретарш пользовал — после меня у него их две завелось, а вечером ещё и в бордель заруливал. Ну, теперь у него моё письмо в глотке застряло, лекарство принял, говнюк… Давай ещё по одной — я сбегаю.
— Нет, не буду я… — Что-то мешало Лиде завидовать чужому успеху, но и радоваться вместе с Таной ей тоже не хотелось. — А дальше-то что?
— Что дальше?
— Ну, добилась ты своего, а теперь что делать будешь?
— Жить буду. Долго и счастливо.
— Как Сирена?
— А чем тебе она не нравится? Ну, живёт в своё удовольствие — тебя не трогает. Завидно? Да ты, если бы хотела, давно бы всех её кавалеров прибрала.
— Этих уродов?
— Вот видишь. — Тана торопливо поднялась. — Ну, я пошла. У тебя кофе есть?
— Есть.
— Тогда я к тебе вечерком загляну. Лады?
— Попробуй.
Тана побежала к притихшей компании, которая как раз собиралась купаться без ничего, только Рано, отбившись от стаи, доставал из ящика очередную бутылку.
«Молчат химеры на твоих соборах, как стражники на крепостной стене. Обет молчанья вечным приговором был вынесен историей стране. О, Галлия, как много в этом звуке…» — и здесь Конде у кого-то строчку слямзил. А как стемнеет, надо будет отправиться к Чаше, а то еда уже кончается, и сигареты почти все расстреляли долбаные ромеи. Пусть Тана приходит — кофе сама себе сварит. А сейчас — спать, чтобы ночью по холодку двинуться. Кстати, может, и удастся Сенат поутру навестить — вот смеху-то будет. Кстати, надо будет свежих газет добыть и положить фиалок на могилу Ромена. Ромен, как много в этом звуке… Свалил на тот свет — и с концами, даже присниться не может как следует…
Много она понимает, эта Тана Кордо — без сочувствия старушенции ни одна зараза от Хозяина ничего не добьётся, только вот Мария, кажется, долго не протянет — надоело ей всё, и все ей надоели вусмерть. Она, похоже, ждёт не дождётся дня воссоединения семьи. Говорит, Тлаа (так она называет Хозяина) всё сделает, когда срок настанет — доставит её туда, где ныне пребывает Крис, и не важно — в Пекло или в Кущи. Значит, когда Марии не станет, хижину возле горной реки, неподалёку от Чаши, по праву займёт она, Лида Страто, точно так же потерявшая возлюбленного и желающая хранить ему верность до гроба. Может, и Тлаа к ней так благоволит, потому что проблемы у них со старушкой одинаковые, только Марии недолго осталось ждать их счастливого разрешения. Уж тогда эта стерва, Сирена, точно на пушечный выстрел к Чаше не подойдёт, а за выпивкой для неё пусть Рано бегает. Туда — бегом, обратно — ползком. Взять-то он, конечно, возьмёт, а вот донесёт ли…
Со стороны неба донеслось отдалённое урчание моторов и приглушённый грохот разрывов. Где-то неподалёку происходил воздушный бой, но открывать глаза не было никакого желания — ну завалят эверийцы очередного нарушителя охраняемого воздушного пространства — и что? Вообще непонятно, почему Тлаа терпит эти корабли, торчащие возле горизонта. Скорее всего, добрая старушка Мария не позволяет ему устроить весёленький тайфун, который отогнал бы эти железные корыта куда подальше.
Чья-то тень падает на её лицо, и оранжевое солнце перестаёт пробиваться сквозь сомкнутые веки.
— О, Лида, я бы вам имел посоветовать… Не надо так тут лежать. Здесь будет падать обломки от самолёт. — Свен Самборг, белобрысая орясина двухметрового роста со шрамом на щеке, считает себя крупным специалистом в военном деле. Любым предлогом пользуется, чтобы с близкого расстояния полюбоваться «на этот маленький грудь» или «этот загорелый нога»… Ну и шёл бы к Сирене!
Через мгновение непослушные ноги сами понесли бывшего наёмника туда, где компания Сирены с интересом наблюдала за тем, как над вершинами Скво-Куксо три истребителя лениво постреливают в неуклюжий тяжёлый самолёт, который даже не пытается увернуться от настигающих его реактивных снарядов. Когда эта железная туша шмякнется в воду, оттуда донесутся восторженные вопли и визги, а Рано Портек предложит всем немедленно выпить за победный конец. И никого даже не заинтересует, чьей победе пришёл конец. Главное — чтобы весело было…
Нет, это, конечно, зависть… Почему другие могут успешно мстить своим врагам, радоваться жизни, забывать о том, что приносит боль? Почему?! Уже девять месяцев прошло с тех пор, как она на острове и больше нет Ромена. Ни мести, ни радости, ни забвения… Может, и вправду начать хлестать арманьяк ящиками, отдаться алкашу Рано — он всё равно вряд ли ещё способен на что-нибудь этакое… Кстати, если человек пьян, он способен натворить такого, чего трезвому даже не придумать. Вот так — надраться до поросячьего визгу и развалить этот поганый Вечный Город, как завещал великий Карис, славный Ромен, рожа небритая…
Самолёт, пытающийся уйти от преследования, развалился в воздухе, и его обломки медленно выплывали из густого облака чёрного дыма. Всё-таки насколько легче смотреть на такие вещи издалека и знать, что ты тут совершенно ни при чём. Интересно, кто там был? Может быть, ромеи? Нет, не важно… Уже раскрылись купола нескольких парашютов, и их разносит в разные стороны — как будто цветочек распускается — три лепестка белых, два — рыжих. Всё — пора подставить утреннему солнцу спину и уткнуться носом в песок, выражая полное презрение ко всему, что происходит вокруг. Память о Ромене и страстное желание освобождения родины от имперского владычества — это всё, что может стоить её внимания. Кроме разве что стихов славного пиита Конде ле Бра, «Лозы Галлии», чёрного кофе и «Короля Хильперика»…
«Девочка моя, только не вздумай принимать всерьёз наши отношения. Не сегодня, так завтра меня сцапают преторианцы — и всё. Таких, как я, не судят, таких, как я, убивают при попытке к бегству. Пока ты не успела втянуться в наши дела, подумай, не лучше ли тебе вернуться к мамочке. Больше всего я боюсь, что когда-нибудь нам придётся с тобой висеть на одной перекладине. Я не хочу, чтобы было вообще что-нибудь такое, чего мне стоит бояться…» Ромен часто говорил что-то подобное, он повторял это всякий раз, когда возвращался после того, как пропадал на неделю-другую. И пока его не было, кто-то стрелял из гранатомёта в префекта претория, взрывались казармы в Равенни, рушилась триумфальная арка цезаря Конста в Роме, горел высотный отель в Кесарии… Собственная жизнь была ему не дороже жизней тех, кто его преследовал, или жизней, которые он отнимал у других во имя свободы своей родины. Той самой родины, которая уже успела забыть, что хочет быть свободной. Она забыла, а он помнил.
Скорее бы кончился этот день… Нет, лучше бы он вообще не начинался. Лучше бы ей и вправду не уходить тогда из дома — Ромену эти полгода, пока они были вместе, принесли только лишние заботы и сомнения. Кто знает, если бы он один отправился на этот проклятый остров, тогда уж точно его ничто бы не остановило…
Лида потянулась за сигаретами, но тут же вспомнила, что пачка, которую у неё склянчили братья Клите, была последней.
Всё. Спать, спать, спать… Солнце греет спину, слабый ветерок слегка щекочет пятки, и компания Сирены притихла. К завтрашнему утру она уже доберётся до Чаши, и можно будет пробежаться по магазинам, положить цветы на могилу Ромена и посетить-таки Ромейский Сенат, если, конечно, Тлаа, Хозяин Чаши, позволит ей за один раз сделать и то, и другое, и третье… Может быть, поселиться где-нибудь поближе к Чаше? Нет, тогда Мария достанет своими душеполезными беседами, а это страшнее, чем Сирена со всей её кодлой. Лучше уж ходить туда раз в неделю — всё равно время девать некуда. Можно, конечно, ещё раз попросить Тлаа доставить её туда, где сейчас Ромен. Но, скорее всего, получится то же, что и в прошлый раз — то ли она сама испугалась своего желания, то ли Хозяин не понял, чего она хочет, а может быть, просто решил, что девочка совсем обнаглела и сама не знает, чего ей надо.
Сон не шёл, «Король Хильперик» скончался, есть не хотелось… Значит, можно вновь взяться за поэзию Конде ле Бра — занятие, которое, в принципе, заменяет здесь любое другое…
«Идущие на смерть приветствуют тебя, великий цезарь Конст, палач моей вселенной. Проносятся века, ликуя и скорбя, но мир перед тобой не станет на колени…»
По спине едва ощутимым холодком пробежала стремительная тень, а потом послышался незнакомый шелест — как будто ветер заблудился в порванных парусах.
В первое мгновение ей показалось, что это Ромен пытается разорвать стягивающие его путы, но, присмотревшись, Лида разглядела, что этот парень, запутавшийся в стропах парашюта, похож на её возлюбленного лишь недельной щетиной на лице, цветом волос и шальным взглядом. Этот, который упал с неба, был выше ростом, шире в плечах и не отличался интеллигентской бледностью.
— Привет. — Она дождалась, когда освободившийся парашют отнесло в набегающие волны, но парень, казалось, ничего не слышал, — он смотрел на неё, стоя на четвереньках, по-собачьи склонив голову набок.
— Ты что — глухонемой? — Лида выдернула из песка пузатую бутылку «Лозы Галлии», предварительно пожелав, чтобы вино охладилось. — Отхлебни, может, разговорчивей станешь.
2 октября, 22 ч. 20 мин., о. Сето-Мегеро, усадьба Стругача.
— Ты один? — обратился Харитон Стругач к шороху в кустах, которые тут же раздвинулись, и у порога его роскошного по местным меркам жилища возник громоздкий тёмный человеческий силуэт.
— Да, я есть один, — отозвался Свен Самборг, на всякий случай оглянувшись. — А кто ты ещё хотель?
— Не «кто», а «кого», — поправил его Харитон, освобождая дверной проём. — Проходи.
Свен оглянулся ещё раз и поднялся на крыльцо, но в дом проходить не стал.
— Давай мне это, и я буду ушёл. — Он явно не был настроен на долгие разговоры.
— Что — это?
— Ты сам знать.
Сам, значит, знать… Конечно, знать! Свену ничего особенного не требовалось — только мировой славы, всеобщего признания и повсеместного почёта. Чтобы первый встречный на вопрос «Кто такой Свен Самборг?» отвечал без запинки: герой, совершивший такой-то подвиг, или — писатель, написавший «Пьяную Марусю с пулемётом», обалденную книгу, от которой все тащатся и торчат. За этим он и припёрся сюда, на этот остров. Когда Харитону удалось перетащить сюда свой дом, Свен вбил себе в башку, что гере Стругач — особа, приближённая к Хозяину, и вполне может походатайствовать перед божественным Тлаа насчёт того, чтобы прославить в веках имя славного солдата удачи и скромного литератора. Требовалось ни много ни мало — внушить широким народным массам почтение к этому ничтожеству, которое последние полгода упорно набивается ему в друзья.
— Нет, ты всё-таки пройди, — настоял на своём Харитон. — Разговор у нас будет долгий, но, поверь, полезный — и для меня, и особенно для тебя. Заходи — не пожалеешь.
— Ты мне имель обещать не говорить, а делать. — Свен с некоторой опаской посмотрел на хозяина, но всё-таки прошёл в прихожую, сняв с головы ржавую каску. — Не можно меня обмануть, гере Стругач, никак не можно…
Когда Харитона занесло на остров по вине этого недоумка Маркела, он сначала не мог сообразить, куда он попал, потом — почему он угодил именно сюда. И, главное, никто из местных бродяг не мог сказать ни слова по человечески — только Свен, одинаково скверно, но достаточно свободно говоривший на четырёх языках, смог ему хоть что-то объяснить насчёт Тлаа, Хозяина Каменной Чаши. А когда на него наехали два придурка с автоматическими винтовками, Свен просто набил морду старшему из них. Теперь, когда гере Стругач освоился, долговязый варяг застенчиво, но упорно требовал воздать ему по заслугам.
— Присядь. Чайку? — предложил Харитон, запаливая керосиновую лампу, висящую над столом.
— Я здесь пришёл не чай твой пить! — Свен плюхнулся в глубокое кресло, и сквозь прорехи в пятнистых галифе проклюнулись мосластые коленные чашечки. — Давай мне мой слава, и я пошёль вон.
— А теперь слушай меня внимательно, товарищ мой.
— Линский крокодайл тебе товарищ есть!
— Вот ты хочешь, чтобы тебя ценили, уважали, узнавали на улице, брали автографы. — Харитон сделал вид, что не заметил последней реплики своего собеседника. — Но как ты посмотришь на такую вещь: а не лучше ли будет, если бы не ты искал чьего-то признания, а чтобы любая тварь искала признания у тебя? Ты же военный человек и должен понимать, что сила даёт власть, а власть, если она достаточно прочна, заставит любого стать твоим преданным другом, истинным поклонником, верным слугой.
— Тлаа твой идея не будет нравиться, — решительно заявил Самборг, но, судя по тому, что он не сделал попытки подняться и уйти, тема разговора его заинтересовала.
— Да плевать мне, что ему нравится, а что нет… — Харитон почему-то перешёл на шёпот. — Есть способы заставить его делать только то, что нравится нам — мне и тебе. Ты хоть понимаешь, какая сила, какая мощь и какая власть в этом заключена?!
— Если ты знать, зачем я?
— Во-первых, ты мне друг. — Харитон старательно растянул рот в широкой добродушной улыбке. — Во-вторых, ты единственный человек, которому я могу доверять. В-третьих, мне действительно было бы непросто обойтись без тебя. Есть одно дельце, с которым мне одному не справиться, и пока мы его не сделаем, все наши мечты так и останутся мечтами.
— Что когда делать надо? — Казалось, идея мирового господства становилась Свену всё ближе и ближе. — И какой гарантия, что ты не обманывать?
— Так вот. Помнишь того типа, который нам недавно на берегу попался, а потом пропал?
— Которого ты ногой бить?
— Да — того.
— Мерзкий трус.
— Вот-вот. Однажды он принёс мне одну вещицу, против которой этот самый Тлаа ничего не может. Я тогда всё по инструкции сделал — ворота сюда открылись, и я вошёл. А когда я обратно собрался, он, дубина, в комнату вошёл, и Путеводный диск с места сдвинул. Так что ворота исчезли, и мне пришлось тут зависнуть.
— Что есть такое путеводный диск?
— Эту штуку твой предок Олав Безусый когда-то посеял в Гардарике.
— Что есть посеял?
— Потерял, значит. Я только ради него, диска этого, дом свой сюда перетащил, но здесь его не оказалось. Маркел, скотина, с собой упёр. А раз он снова сюда просочился, значит, диск точно у него. Надо отобрать.
— Какой проблема?!
— А такой проблема, что сидит он сейчас в тюряге, в Тайной Канцелярии, и так просто до него не добраться. Поможешь?
— Я помогать! — тут же согласился Свен. — Только диск — мне.
— Конечно тебе! — Харитон, казалось, даже обрадовался такому условию. — У тебя будет диск, а я знаю, что с ним делать и как им пользоваться. Знаешь, судьба ведь не просто так нас свела с тобой, просто так ничего не происходит. Ты в военном деле знаток, я в магии кое-что соображаю — нам друг без друга никак нельзя. И нечего тянуть. Давай прямо сейчас и нанесём визит к Маркелу. Пойдём, со старухой я уже договорился. Сказал, что родственников навестить хочу, письма отправить.
— Она тебя понять?
— Да какая разница! Она по ночам или спит, или с покойником своим воркует. Ей сейчас не до нас. А если всё будет путём, то завтра поутру мы её просто грохнем! Всё. Вставай и пошли. У тебя пушка с собой?
— Какой пушка?
— Ну, пистолет…
— Ja, natrlich.
Они вышли из гостиной, оставив нетронутые кружки с чаем и непогашенную лампу. До Чаши через хижину Марии вела тропа — полторы версты, не более, но Харитон предпочёл обойти жилище старухи стороной, и им пришлось местами продираться сквозь густые заросли, шарахаясь от взволнованных пичуг, с шумом вылетающих из-под кустов. Свен то и дело разражался отборной руганью на разных языках, спотыкаясь о торчащие из земли корневища, но тут же испуганно затихал, прислушиваясь к шорохам. Когда они пересекли вброд грохочущий горный ручей и впереди показались широкие каменные ступени, ведущие к Чаше, было уже далеко за полночь.
Читать бесплатно другие книги:
