Доктрина шока. Расцвет капитализма катастроф Кляйн Наоми

ГЛАВА 20

АПАРТЕИД КАТАСТРОФ:

МИР «ЗЕЛЕНЫХ ЗОН» И «КРАСНЫХ ЗОН»

Забудьте обычную мысль о том, что катастрофы не делают различий и на своем пути сметают все с «демократическим» равнодушием. Бедствия поражают именно неимущих, тех, кто строит свою жизнь на риске. Помощь также избирательна.

Хайн Мараис, писатель из Южной Африки, 2006 г.1

Ураган «Катрина» не был чем-то непредвиденным. Это бедствие было результатом политической структуры, которая передает свою ответственность частным подрядчикам и в итоге отказывается отвечать за что-либо вообще.

Гарри Беллафонте, американский музыкант и правозащитник, сентябрь 2005 г.2

На второй неделе сентября 2005 года мы с моим мужем Эви, а также с Эндрю, который был со мной в Ираке, прибыли в Новый Орлеан. Мы снимали документальный фильм в городе, который местами был еще затоплен. В 6 часов вечера город погрузился в полный мрак, и мы кружили по нему, пытаясь отыскать дорогу. Светофоры не работали, половина дорожных знаков была унесена или перевернута ураганом. Многие дороги были непроходимы из-за мусора или воды, а в машинах, которые пытались преодолеть эти препятствия, в основном сидели такие же иногородние люди, как и мы, которые заблудились.

И тут мы попали в аварию: на середину перекрестка выскочил старенький Ford на полной скорости. Наша машина выехала на обочину, протаранила железную ограду и, врезавшись в здание, остановилась. К счастью, обошлось без тяжелых травм с обеих сторон, однако я не заметила, как оказалась на носилках и меня куда-то повезли. Хотя после удара мое сознание было в тумане, я прекрасно понимала, что, куда бы меня ни доставила скорая, меня не ждет ничего хорошего. Я вспоминала ужасающие сцены во временном медицинском центре в аэропорту Нового Орлеана: докторов и медсестер там остро не хватало, так что престарелые эвакуированные часами сидели в своих инвалидных креслах, ожидая, когда к ним кто-нибудь подойдет. Я вспоминала также Благотворительный госпиталь, который в Новом Орлеане выполнял роль приемной скорой помощи, мимо которого мы проезжали в тот день. Его затопило, и персонал сражался изо всех сил за жизнь пациентов, но этих сил у них было немного. Я умоляла медработников меня отпустить. Помню, как уверяла их, что со мной все в порядке, абсолютно все в порядке, — и тут снова потеряла сознание.

Оказалось, что мы прибыли в самый современный и тихий госпиталь из всех, что я когда-либо могла видеть. В отличие от медицинских учреждений, забитых эвакуированными, в Медицинском центре Окснера — который обещает «заботу о здоровье при спокойствии духа» — докторов, медсестер и санитаров было намного больше, чем пациентов. На самом деле тут было всего несколько пациентов в белоснежной чистой палате. Моментально меня поместили в отдельную просторную комнату, где моими ранами и синяками занялась небольшая группа медиков. Три медсестры моментально доставили меня в рентгеновский кабинет, чтобы сделать снимок шейного отдела позвоночника, а вежливый доктор-южанин удалил мелкие осколки стекла из ран и наложил несколько швов.

Человеку, хорошо знакомому с канадской государственной системой здравоохранения, все это казалось удивительным; обычно мне приходится ждать около 40 минут, чтобы попасть на прием к обычному практикующему врачу. И это чудо находилось в центре Нового Орлеана — в эпицентре катастрофы, где потребность в медицинской помощи была острее, чем в любой другой точке США за последние годы. В мою палату вошел вежливый администратор и объяснил ситуацию: «В Америке мы платим за медицинскую помощь. Я очень сожалею — это действительно ужасно. Мы хотели бы, чтобы у нас была ваша канадская система государственного здравоохранения. Заполните, пожалуйста, эти формы».

Через пару часов я могла бы покинуть это заведение, если б не полная темнота над городом. «А самая главная проблема, — сказал мне частный охранник в вестибюле, где мы оба коротали время, — это наркоманы. У них ломка, и они пытаются пробраться в аптеку».

Поскольку аптека была крепко заперта, мне пришлось попросить обезболивающее у любезного врача-стажера. Я спросила его, что тут происходило в разгар катастрофы. «Слава Богу, это было не в день моего дежурства, — ответил он. — Я живу за городом».

Я спросила, пошел ли он добровольцем помогать в какие-либо временные убежища. Этот вопрос, кажется, застал его врасплох и немного смутил. «Это мне не приходило в голову», — был его ответ. Я быстро сменила тему разговора, перейдя, как мне казалось, к относительно нейтральному вопросу о судьбе Благотворительного госпиталя. Он получал настолько мало средств, что с трудом функционировал и до урагана, и поговаривали, что после катастрофы он, возможно, будет закрыт. «Лучше бы его снова открыли, — сказал стажер. — Мы же не можем лечить эту публику здесь».

Оказалось, этот любезнейший юный доктор и все чудеса медицинской помощи, которые я только что увидела, были воплощением той культуры, которая сделала возможными ужасы урагана «Катрина», культуры, в силу которой утонули беднейшие жители Нового Орлеана. Выпускник частного медицинского института и стажер частного госпиталя, этот доктор привык не рассматривать лишенных страховки, преимущественно афроамериканских обитателей Нового Орлеана как своих потенциальных пациентов. Это положение существовало до катастрофы и сохранилось даже тогда, когда ураган превратил Новый Орлеан в гигантскую приемную скорой помощи: врач сочувствовал эвакуированным, но это не изменило его установки — он все равно не мог увидеть в них своих потенциальных пациентов.

Когда разразился ураган «Катрина», резкое отличие между двумя мирами — миром Медицинского центра Окснера и миром Благотворительного госпиталя — внезапно привлекло внимание всех граждан США. Экономически защищенные люди уехали из города, сняли номера в отелях и начали звонить в свои страховые компании. 120 тысяч жителей Нового Орлеана, не имеющих машин, должны были рассчитывать на помощь государства. Они ждали, когда их вывезут, но помощь не приходила. Они подавали отчаянные сигналы SOS и делали плоты из дверец холодильников. Эти факты потрясли мир, потому что, хотя мы уже привыкли к неравенству в вопросах доступности медицинской помощи или качества школьного образования, все по инерции продолжали думать, что это неравенство не касается катастроф. Все были уверены, что государство — по меньшей мере в богатой стране — должно прийти на помощь людям в момент стихийного бедствия. События в Новом Орлеане показали, что это распространенное убеждение — вера в то, что на момент катастрофы правила жесткого капитализма временно отменяются, все объединяют свои усилия и государство работает на полную мощь, — уже устарело, причем от него отказались без публичных дискуссий.

Какой-то короткий период в две-три недели подавал надежды, что бедствие в Новом Орлеане вызовет кризис в этой экономической логике, которая в силу безжалостной атаки на государственный сектор усугубила катастрофу для многих людей. «Ураган продемонстрировал плоды лжи и мистификаций неолиберализма на одном примере раз и навсегда», — писал политолог Адольф Рид-младший, уроженец Нового Орлеана3. Все разоблачительные факты прекрасно известны: это плотины, которые никогда не ремонтировались, это неработоспособная система общественного транспорта, получающая слишком мало средств, или такая мера подготовки к стихийному бедствию, как раздача DVD, которые сообщали людям, что в случае урагана им следует покинуть город.

Это также работа Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям (FEMA), лаборатории администрации Буша, которая воплощала идею правительства, где все функции выполняют корпорации. Летом 2004 года, более чем за год до урагана «Катрина», штат Луизиана подал заявку в FEMA о выделении средств для разработки всестороннего плана действий на случай сильного урагана. Заявка была отклонена. «Смягчение последствий катастроф» — профилактические правительственные мероприятия, позволяющие ограничить разрушительную силу бедствия, — так называлась одна программа, упраздненная Бушем. Однако тем же самым летом FEMA заключила контракт на 500 тысяч долларов с частной фирмой Innovative Emergency Management, которая должна была разработать план на случай «катастрофических последствий урагана в юго-восточной Луизиане и Новом Орлеане»4.

Частная компания не жалела средств на свою работу. Она привлекла более сотни экспертов, а когда деньги кончились, то снова обратилась к FEMA; в итоге стоимость ее труда повысилась до одного миллиона долларов. В результате компания создала детальный план массовой эвакуации, куда входило множество вопросов, скажем, как распределять воду или как научить население находить пустые стоянки, которые можно немедленно превратить во временное место пребывания эвакуированных. Все эти мудрые советы не были использованы, когда разразился не воображаемый, а настоящий ураган. Отчасти это объясняется тем, что через восемь месяцев после того, как подрядчик завершил свой отчет, никакие меры не были приняты. «На реализацию этой программы не было денег», — объяснял Майкл Браун, возглавлявший на тот момент FEMA5. Эта история типична для государства, созданного Бушем, где существует, с одной стороны, слабый, лишенный средств и недееспособный государственный сектор, а с другой — богатая корпоративная инфраструктура. Когда речь идет об оплате труда подрядчиков, деньги никто не считает, но когда надо финансировать базовые функции государства, оказывается, что казна пуста.

Как оккупационная администрация США в Ираке оказалось пустой оболочкой, так и ураган «Катрина» продемонстрировал, что федеральное правительство имеет такую же природу и в самой Америке. Его разительное отсутствие показал тот факт, что FEMA, похоже, не знала, где находится гигантский купол новоорлеанского стадиона, на котором стояли 23 тысячи человек без пищи и воды, хотя СМИ всего мира уже несколько дней об этом говорили.

Это зрелище, которое колумнист газеты New York Times Пол Крюгмен назвал «правительственной немощью», вызвало мировоззренческий кризис у некоторых идеологов свободного рынка. Один из таких кающихся адептов, Мартин Келли, писал в своем знаменитом эссе: «Рухнувшие под напором стихии плотины Нового Орлеана имеют последствия для неоконсерватизма не менее глубокие, чем разрушение Берлинской стены — для коммунизма в советских странах. Надо надеяться, что теперь для всех сторонников этой идеологии, включая и меня, настанет время размышлений об ошибке наших программ».

Даже такие столпы неоконсерватизма, как Джона Голдберг, призывали «большое правительство» поспешить на помощь жертвам: «Когда город погружается в воду и везде возникает народное возмущение, правительство скорее всего обязано руководить ситуацией»6.

Но никаких признаков раскаяния не было заметно в фонде Heritage, в котором никогда не переводились истинные ученики Фридмана. Да, «Катрина» — это трагедия, но, как писал Милтон Фридман на страницах комментариев Wall Street Journal она несла «также и новые возможности». 13 сентября 2005 года, через 14 дней после разрушения плотин, фонд Heritage устроил встречу верных идеологов свободного рынка и законодателей-республиканцев. Они составили список «идей развития свободного рынка, которые можно использовать после урагана «Катрина» и на фоне повышения стоимости бензина»; этот документ содержал перечень из 32 мероприятий, каждое из которых строго соответствовало ортодоксии чикагской школы, под общим названием «ликвидация последствий урагана». Вот первые три мероприятия из списка: «в районах катастрофы следует непременно приостановить действие законов Дэвиса-Бэкона о размере заработной платы» (имеются в виду законы, согласно которым федеральные подрядчики обязаны выплачивать работникам прожиточный минимум); «превратить весь район катастрофы в свободную зону предпринимательства с налогами по единой ставке»; «сделать весь регион зоной экономического соревнования (всесторонние налоговые стимулы и отказ от регуляции)». Они также предлагали выдавать родителям ваучеры, которые можно использовать для обучения детей в частных школах7. Через неделю президент Буш упомянул о введении всех этих мер. В итоге ему пришлось восстановить правила охраны труда, хотя в основном подрядчики их не выполняли.

На встрече в фонде Heritage родились и некоторые другие идеи, получившие поддержку президента. Специалисты, изучающие климат, прямо связывали учащение ураганов с повышением температуры океана8. Но это не помешало рабочей группе фонда Heritage обратиться к Конгрессу с предложением смягчить требования к охране окружающей среды в Мексиканском заливе, разрешить строительство нескольких новых нефтеперерабатывающих заводов в США и позволить «бурение скважин в Арктическом национальном заповеднике»9. Все эти меры должны усилить парниковый эффект, главный фактор изменения климата, однако президент немедленно поддержал их как первоочередные меры по устранению последствий урагана «Катрина».

Через несколько недель побережье Мексиканского залива стало американской лабораторией все того же правительства, передавшего свою работу подрядчикам, что впервые было опробовано в Ираке. Да и компании, получившие самые крупные контракты, принадлежали все к той же знакомой багдадской клике: Kellog, Brown and Root, дочерняя компания Halliburton, получила 60 миллионов долларов на реконструкцию военных баз на побережье. Blackwater наняли для охраны работников FEMA от грабителей. Печально знаменитая своей неудачной работой в Ираке компания Parsons получила подряд на крупное строительство моста в Миссисипи. Fluor, Shaw, Bechtel, СН2М Hill — важнейшие подрядчики в Ираке — были наняты правительством для обеспечения эвакуированных временным жильем уже через 10 дней после прорыва дамб. Все эти контракты вместе составили сумму в 3,4 миллиарда долларов, причем компаниям не пришлось для этого участвовать в открытом конкурсе10.

Как отмечали в те дни многие, через несколько дней после урагана багдадская «зеленая зона» как будто бы покинула свое пристанище на Тигре и переселилась в район дельты Миссисипи. Сходство было крайне убедительным. Shaw наняла бывшего руководителя службы реконструкции Ирака из армии США, чтобы тот возглавил деятельность компании в месте катастрофы. Fluor отозвала своего главного руководителя из Ирака, чтобы он работал в районе наводнения. «Наши работы по реконструкции в Ираке затягиваются, и поэтому мы можем пригласить несколько наших людей оттуда для работы в Луизиане», — объяснял представитель компании. Джо Олбоу, чья компания New Bridge Strategies обещала подарить Ираку Wal-Mart и 7-Eleven, активно занимался лоббированием при совершении многих из этих сделок. Сходство было настолько разительным, что некоторые наемные солдаты, только что вернувшиеся из Багдада, не могли приспособиться к новой ситуации. Когда репортер Дэвид Эндерс спросил вооруженного охранника, стоявшего у входа в новоорлеанский отель, насколько бурно тут развиваются события, тот ответил: «Отнюдь нет. Тут какая-то "зеленая зона"»11.

О «зеленой зоне» напоминало и многое другое. Расследование Конгресса показало, что при работах по контрактам на сумму в 8,75 миллиарда долларов наблюдалось «значительное завышение цен, излишние расходы или неумелое управление»12. (Тот факт, что те же самые ошибки, что и в Ираке, повторились в Новом Орлеане, позволяет опровергнуть утверждение, что оккупация Ирака обернулась чередой несчастных случаев и ошибок просто из-за некомпетентности или недостатка контроля. Когда одни и те же ошибки повторяются снова и снова, пора задуматься о том, являются ли они ошибками вообще.)

Как это было в Ираке, так и в Новом Орлеане ни одна из возможностей получать прибыль не была оставлена без внимания. Компания Kenyon, отдел огромного похоронного конгломерата Service Corporation International (который финансировал предвыборную кампанию Буша), была нанята собирать мертвые тела по домам и улицам. Они работали чрезвычайно медленно, так что трупы разлагались под палящим солнцем в течение нескольких суток. Работникам спасательных служб и местным добровольцам строго запретили этим заниматься, потому что прикасаться к телам означало покушаться на коммерческую территорию Кепуоп. В среднем компания получала с государства по 12,5 тысячи долларов за тело, и ее до сих пор обвиняют в том, что она не снабдила многие трупы нормальными опознавательными бирками. На протяжении почти целого года после катастрофы разлагающиеся тела все еще находили на чердаках домов13.

Еще одна характеристика «зеленой зоны» заключается в том, что подрядчики практически не имели опыта работы в доверенной им области. Так, компания AshBritt, получившая полмиллиона долларов за уборку обломков, не владела ни одним самосвалом и передала всю эту работу субподрядчику14. Еще удивительнее случай с компанией, которой агентство FEMA заплатило 5,2 миллиона долларов за создание лагеря спасателей в пригороде Нового Орлеана Сент-Бернар. Этот лагерь не был сдан в срок, работа так и осталась незавершенной. При расследовании выяснилось, что компания-подрядчик Lighthouse Disaster Relief оказалась на самом деле религиозной организацией. «Из того, чем мне раньше приходилось заниматься, более всего походит на эту работу создание летнего лагеря для моего прихода», — признался директор Lighthouse пастор Гари Хелдрет15.

Как и в Ираке, правительство снова играло роль машины для передачи денег. Корпорации изымали деньги, заключая крупные контракты, а взамен возвращали правительству вовсе не доброкачественную работу, но денежные вклады в избирательные кампании или добровольцев для поддержки следующих выборов. (По данным газеты New York Times, «ведущие 20 подрядчиков с 2000 года потратили около 300 миллионов долларов на лоббирование и выделили 23 миллиона на избирательные кампании». В свою очередь администрация Буша между с 2000 по 2006 год выплатила подрядчикам около 200 миллиардов долларов16.)

И еще одна уже знакомая черта: нежелание подрядчиков нанимать местных жителей, для которых восстановление Нового Орлеана не просто работа, но отчасти и дело, которое дает новую жизнь местному обществу. Вашингтону ничего не стоило поставить перед каждым подрядчиком условие, чтобы компании нанимали местных людей за достойную оплату, чтобы они сами налаживали жизнь на своих родных местах. Вместо этого обитатели побережья Мексиканского залива, подобно иракцам, могли только наблюдать, как подрядчики создают экономический бум, используя легкодоступные деньги налогоплательщиков и относительную свободу от регулирования.

Неудивительно, что в результате, когда субподрядчики каждого уровня получили свою долю, денег на оплату труда тех, кто непосредственно выполнял работу, не хватило. Например, писатель Майк Дэвис исследовал одну такую историю с судьбой денег, выделенных на реконструкцию. FEMA платила подрядчику Shaw по 175 долларов за квадратный метр синего непромокаемого брезента, установленного на поврежденных крышах, хотя сам брезент поставляло правительство. Когда все субподрядчики получили свою долю, рабочие, которые собственноручно приколачивали брезент, получили всего по два доллара за квадратный метр брезента. «Другими словами, пишет Дэвис, — каждый уровень "пищевой цепи" подрядчиков получал непомерные доходы, за исключением последнего звена, которое непосредственно выполняло эту работу»17.

Одно исследование показало, что «около четверти работников, занимавшихся восстановлением, были иммигранты без документов, почти исключительно латиноамериканцы, которые получали намного меньше денег, чем рабочие, обладающие легальным статусом». В Миссисипи после подачи группового иска суд вынудил несколько компаний выплатить сотни тысяч долларов удержанной зарплаты рабочим-иммигрантам. Некоторым из них не заплатили вообще ни цента. Нелегальные иммигранты, работавшие на одном объекте Halliburton/KBR, рассказывают, что их босс (субподрядчик) будил их среди ночи и сообщал, что якобы сюда сейчас нагрянет проверка. Большинство работников разбегались, опасаясь ареста; в итоге они могли оказаться в одной из новых тюрем для иммигрантов, которую построила Halliburton/KBR по контракту с федеральным правительством18.

Список бедных групп населения, пострадавших от так называемого «восстановления» и «преодоления последствий катастрофы», на этом не кончается. Чтобы компенсировать десятки миллиардов долларов, перешедших к частным компаниям в виде контрактов и снижения налогов, Конгресс, где доминируют республиканцы, в ноябре 2005 года заявил, что вынужден урезать федеральный бюджет на 40 миллиардов долларов. Среди прочего пришлось сократить средства на займы для студентов, на медицинскую помощь неимущим и на возможность покупать пищевые продукты по льготной цене19. Иными словами, беднейшие граждане страны дважды отдали свои деньги на процветание богатых подрядчиков: во-первых, когда ликвидация последствий урагана «Катрина» превратилась в кормушку для корпораций, где их не стесняли никакие правила, в результате чего местные жители не получили ни достойных рабочих мест, ни функционирующих общественных служб; во-вторых, когда немногие программы прямой помощи безработным или малообеспеченным работникам по всей стране были свернуты, чтобы выплатить непропорционально большие деньги подрядчикам.

Еще недавно катастрофы сглаживали социальное неравенство — в эти редкие моменты разделенные группы людей забывали о своих отличиях и собирались вместе. Но теперь катастрофы порождают обратное: они дают шанс в обществе жестокого неравенства с помощью денег и победы в соревновании купить себе возможность выжить.

«Зеленая зона» в Багдаде является самым ярким выражением такого мирового устройства. Там есть собственная электрическая сеть, свои запасы нефти, свой наисовременнейший госпиталь с чистейшей операционной — все это укрыто пятиметровой толщей стен. Там возникает странное чувство, как будто ты находишься на корабле, арендованном под праздник, который стоит на якоре в океане насилия и отчаяния, в кипящей «красной зоне», каковой является весь Ирак. Можно взойти на борт, где возле бассейна официанты разносят напитки, где показывают посредственные голливудские фильмы и стоят тренажеры фирмы Nautilus. Но если ты не принадлежишь к избранным, тебя могут застрелить просто за то, что ты подошел слишком близко к этой стене.

В Ираке повсеместно видно, насколько разную ценность имеют разные категории людей. Западные люди и их иракские коллеги входят на свои улицы через контрольные пункты, их дома окружены взрывозащитными стенами, у них есть бронежилеты, и они могут в любой момент дня или ночи вызвать по телефону частных охранников. Они ездят по стране в сопровождении грозного вооруженного конвоя из наемных солдат, которые держат дула автоматов наготове, поскольку их основной принцип — «защита клиента». Каждый жест привилегированных людей беззастенчиво сообщает: мы избранные, наша жизнь стоит бесконечно дорого. Иракцы из среднего класса находятся на одну ступень ниже на этой социальной лестнице: за деньги они могут защититься от местных людей с автоматами, а также в состоянии заплатить выкуп за похищенного члена семьи. У большинства же иракцев нет вообще никакой защиты. Как только они выходили на улицу, сразу становились объектами для любого насилия: от очередного взрыва машины их защищает лишь тонкая ткань одежды. Самые счастливые обзавелись жилетами из кевлара, остальные оснащены всего-навсего мусульманскими четками.

Сначала мне казалось, что феномен «зеленой зоны» встречается исключительно в Ираке, Но сейчас, когда я побывала во многих зонах катастроф, начала понимать, что «зеленые зоны» возникают в любом месте, завоеванном капитализмом катастроф, где происходит то же самое расслоение на привилегированных и изгоев, на защищенных и проклятых.

Это относится и к Новому Орлеану. После наводнения и без того неоднородный город стал полем битвы между находящимися за заборами «зелеными зонами» и кипящими от возмущения «красными зонами» — что вовсе не было результатом стихийного бедствия, но результатом одобренных президентом мероприятий «в пользу свободного рынка». Администрация Буша не позволила выплачивать зарплаты государственным служащим из резервного фонда, поэтому Новый Орлеан, потерявший свою базу налогообложения, после урагана «Катрина» был вынужден увольнять по 3000 работников в месяц. Были уволены и 16 сотрудников муниципального отдела планирования (это напоминает процесс «дебаасификации» в Ираке) в тот самый момент, когда Новый Орлеан отчаянно нуждался в планировании. Вместо этого миллионы из общественных денег получили посторонние консультанты, многие их которых были экспертами по недвижимости20. Разумеется, были также уволены тысячи учителей государственных школ, чтобы эти школы можно было превратить в частные в соответствии с призывом Фридмана.

После урагана прошло два года, но Благотворительный госпиталь так и не был открыт. Судебная система работала с трудом, а приватизированная электроэнергетическая компания Entergy не смогла снова подключить весь город к электросети. После угрозы резко повысить цены компания умудрилась получить от федерального правительства 200 миллионов долларов помощи. Система общественного транспорта была опустошена и потеряла почти половину работников. Большинство государственных жилых домов стоят пустые и заколоченные досками, 5000 из них предназначены на снос по решению федеральных властей, ответственных за жилищное строительство21. Подобно тому как в Азии лоббисты туристического бизнеса стремились очистить берег от рыбацких селений, так и в Новом Орлеане дельцы жадно смотрели на государственные жилые дома, из которых некоторые стояли на первосортной территории около французского квартала, притягательного для туристов.

Эндеша Джокали участвовал в организации лагеря протеста около пустых и заколоченных государственных жилых домов в Сент-Бернаре. По его словам, «они давно имели свои планы относительно района Сент-Бернар, но, пока там жили люди, ничего не могли сделать. Поэтому они воспользовались катастрофой, чтобы очистить район от жителей, причем от самых бедных... Это прекрасное место для строительства больших особняков и домов с частными квартирами. Единственная проблема заключалась в том, что на этом участке живут черные бедняки»22.

В Новом Орлеане, где пострадали школы и жилые дома, больницы и общественный транспорт, а многие части города остались без чистой воды, государственная сфера так и не была восстановлена — она была упразднена под предлогом стихийного бедствия. На ранней стадии капиталистического «творческого разрушения» большие территории Соединенных Штатов утратили свою производственную базу, и там стоят закрытые фабрики рядом с заброшенными поселениями. Новый Орлеан после урагана «Катрина» представил картину опустошения нового рода — возможно, на Западе такое появилось впервые, — заплесневелые развалины появились здесь в результате действия разрушительной комбинации двух факторов: слабости общественной инфраструктуры и мощи стихий.

В 2007 году Американское общество инженеров-строителей заявило, что США настолько мало заботятся об общественной инфраструктуре — дорогах, мостах, школах, дамбах, — что потребуется потратить более полутора триллионов долларов в течение пяти лет, чтобы вернуть все это в нормальное состояние. Однако расходы подобного рода продолжают сокращать23. В то же время общественная инфраструктура по всему миру испытывает беспрецедентные нагрузки из-за ураганов, циклонов, наводнений и лесных пожаров, которые возникают все чаще и становятся интенсивнее. Можно представить себе картину из будущего, когда катастрофы разрушают в городах хрупкие и заброшенные инфраструктуры — и никто не восстанавливает повреждений и не налаживает работу необходимых служб. Тогда самые благополучные люди переедут в поселения, окруженные забором, где их нужды будут обслуживать частные компании.

Признаки такого будущего уже появились в 2006 году с приближением сезона ураганов. Индустрия, связанная со стихийными бедствиями, всего за один год пережила огромный подъем, на рынке появилось множество новых корпораций, которые гарантируют безопасность и спокойствие в случае очередной катастрофы. Один из самых амбициозных проектов такого рода принадлежит авиакомпании из Уэст-Палм-Бич (штат Флорида). В своей рекламе компания Help Jet объявляет, что это «первая программа спасения от урагана, которая превратит эвакуацию перед лицом бедствия в первоклассный отдых». В случае приближения урагана авиакомпания заказывает для своих клиентов номера в пятизвездочных отелях с полями для гольфа, отправляет их на курорты или в Диснейленд. Зарезервировав места для отдыха, компания вывозит клиентов из зоны бедствия на роскошном реактивном самолете. «Никаких очередей, никаких перебранок с озлобленными людьми, просто комфорт высшего класса, который превращает проблему в отдых... Можно просто наслаждаться мыслью о том, что вам удалось избежать кошмара обычной эвакуации в случае урагана»24.

Тем, кому это недоступно, предлагают приватизированные решения иного рода. В 2006 году Красный Крест подписал новый договор о партнерстве в спасательных работах при катастрофах с Wal-Mart.

«Все это со временем станет частным предприятием, — заявил Билли Вагнер, глава отдела управления в случае чрезвычайных ситуаций в Florida Keys. — У них есть опыт. Им доступны нужные ресурсы». Он выступал на конференции, посвященной ураганам, в Орландо (штат Флорида). Эта конференция становится все популярнее — она превратилась в ежегодную торговую ярмарку для компаний, продающих все, что может понадобиться в случае очередной катастрофы. «Люди тут говорят: "Послушайте, это же большой бизнес — это мой новый бизнес. Я уже не занимаюсь ландшафтами, я хочу стать подрядчиком по расчистке развалин после урагана"», — сообщил Дейв Блендфорд, участник конференции, демонстрируя свой товар — «самоподогревающуюся еду»25.

Параллельная экономика катастроф создавалась на деньги налогоплательщиков благодаря буму восстановления после войны. Крупнейших подрядчиков, которых в Ираке и Афганистане называют «первыми», часто обвиняли в том, что они тратят большую часть своих доходов от правительственных контрактов на собственные накладные расходы корпораций — от 20 до 55 процентов, согласно ревизии 2006 года, проведенной в Ираке26. Значительная часть этих денег совершенно легальным путем щедро расходуется на содержание инфраструктуры корпорации: землеройные машины Bechtel, самолеты и грузовики Halliburton, средства для наблюдения, созданные L-3, CACI или Booz Allen.

К наиболее ярким примерам такого рода относятся инвестиции Blackwater в свою паравоенную инфраструктуру. Компания, основанная в 1996 году, постоянно получала контракты и за время правления Буша создала собственную частную армию из 20 тысяч наемных солдат, готовых выполнять свои функции по первому требованию, и большую военную базу в Северной Каролине, стоимость которой составляет 40-50 миллионов долларов. Согласно одному описанию на данный момент компании Blackwater доступны следующие возможности: «Быстрые операции по материально-техническому обеспечению, благодаря чему возможно осуществление доставки 100 или 200 тонн герметичных пакетов с гуманитарной помощью, причем компания делает это быстрее, чем Красный Крест. Летное отделение во Флориде имеет 26 различных площадок — от площадки для вооруженного вертолета до площадки для тяжелого Boeing-767. Компания владеет также одним дирижаблем. Самый большой в стране полигон для отработки вождения машин в боевых условиях... Искусственное озеро площадью 80 тысяч квадратных метров с грузовыми контейнерами на понтонах, оснащенными макетами кораблей и предназначенными для отработки захвата судна противника. Отделение дрессировки собак, которое на данный момент состоит из 80 групп, базирующихся по всему миру... Стрельбище для подготовки снайперов с дальностью стрельбы 1100 метров»27.

Правый американский журнал назвал Blackwater «"Аль-Каидой" для хороших парней»28. Потрясающая аналогия! Где бы ни обосновался капитализм катастроф, вслед за ним появляются негосударственные вооруженные группировки. И это неудивительно: когда восстановлением страны заняты люди, которые не верят в правительство, они неизбежно создают слабое государство, способствуя возникновению рынка альтернативных служб безопасности, будь то «Хезболла», Blackwater, «Армия Махди» или шайки на улицах Нового Орлеана.

Появление этих параллельных частных инфраструктур важно отнюдь не только с точки зрения поддержания безопасности. Если посмотреть на все инфраструктуры подрядчиков, разросшиеся за годы правления Буша, как на единую систему, то мы увидим вполне сформировавшееся государство в государстве, которое обладает силой и имеет огромные возможности, тогда как настоящее государство стало хрупким и немощным. Это теневое корпоративное государство было создано почти исключительно за счет общественных ресурсов (например, 90 процентов своих доходов Blackwater получает за счет государственных контрактов), включая и подготовку персонала (подавляющее большинство которого составляют бывшие государственные служащие, политики и солдаты)29. Тем не менее эта огромная инфраструктура контролируется ее частными собственниками, тогда как граждане, которые ее финансировали, не имеют никакого права претендовать на участие в этой параллельной экономике или на ее ресурсы.

Тем временем настоящее государство утратило способность выполнять свои ключевые функции без помощи подрядчиков. Его собственное оснащение устарело, а лучшие специалисты ушли отсюда в частный сектор. После урагана «Катрина» Федеральному агентству по чрезвычайным ситуациям пришлось нанять подрядчика для заключения контрактов с подрядчиками. Подобным образом, когда настало время обновить инструкции армии США относительно ее взаимоотношений с подрядчиками, военные доверили эту работу одному из своих главных подрядчиков MPRI — они уже разучились наводить порядок на собственной территории. ЦРУ потеряло так много кадров, которые ушли заниматься разведкой в частный сектор, что ему пришлось открыто запретить подрядчикам вербовать себе сотрудников в столовой Разведывательного управления. «Один оперативный сотрудник, недавно ушедший на пенсию, рассказал, что однажды он услышал сразу два предложения, пока стоял в очереди за кофе», — писала газета Los Angeles Times. А когда Министерство национальной безопасности приняло решение о создании «виртуального ограждения» на границах США с Мексикой и Канадой, заместитель министра Майкл П. Джексон сказал подрядчикам: «Это необычное предложение... Мы просим вас сказать нам, как мы должны выполнять нашу работу». Генеральный инспектор министерства объяснял, что органы национальной безопасности «не в состоянии эффективно разрабатывать Программу [безопасности границ], вводить ее в действие и наблюдать за ее осуществлением»30.

Во время правления Буша государство сохранило все атрибуты правительства: величественные здания, президентские пресс-конференции, политическую борьбу, — но думать, что они продолжают выполнять реальную работу правительства, было бы столь же наивно, как предполагать, что в главном офисе компании Nike сотрудники шьют спортивную обувь.

Последствия решения нынешнего поколения политиков передать все функции, ради исполнения которых их выбирали, посторонним исполнителям, отнюдь не ограничены сферой администрирования. Как только создается новый рынок, его необходимо защищать. Компании, образующие комплекс капитализма катастроф, видят и в государстве, и в некоммерческих организациях своих соперников — с точки зрения корпораций, когда правительство или благотворительные организации выполняют свои традиционные роли, они лишают подрядчиков работы, которая могла бы принести прибыль.

«Небрежность в вопросах обороны: мобилизация частного сектора для поддержки национальной безопасности» — так назывался отчет, подготовленный в 2006 году; в комитет, работавший над документом, вошли крупнейшие корпорации из сферы безопасности. Отчет предупреждал, что «желание проникнутого состраданием правительства срочно оказать помощь жертвам катастроф мешает рынку управлять факторами финансового риска»31. В этом отчете, опубликованном Советом по международным отношениям, говорилось, что если люди ожидают помощи от правительства, они не склонны платить за безопасность частным компаниям. Тем же духом было проникнуто состоявшееся через год после урагана «Катрина» собрание руководителей 30 крупнейших корпораций США под эгидой Business Roundtable, куда входят такие компании, как Fluor, Bechtel и Chevron. Они создали группу под названием «Партнерство для преодоления последствий катастроф». Ее члены сетовали на то, что их миссии препятствует «воровство» со стороны некоммерческих организаций, которые действуют в месте катастрофы. И действительно, когда благотворительные и неправительственные организации даром раздают необходимые вещи, они посягают на права рынка, поскольку сеть магазинов Home Depot могла бы поставлять эти же вещи за плату. Одновременно представители фирм во весь голос заявляли, что они лучше оснащены для участия в миротворческих операциях в Дарфуре, нежели ООН32.

Такие новые нападки на конкурентов во многом объясняются тем, что, как уже начали понимать в корпоративном мире, золотая эра щедрых федеральных контрактов не может продлиться долго. Правительство США приближается к экономическому кризису, не в последнюю очередь по причине бюджетного дефицита, который возник из-за финансирования приватизированной экономики катастроф. Это означает, что количество контрактов значительно сократится — причем это может произойти очень скоро. В конце 2006 года аналитики начали предсказывать, что в течение ближайшего десятилетия бюджет Пентагона может сократиться на 25 процентов33.

Когда бум вокруг катастроф кончится, такие компании, как Bechtel, Fluor и Blackwater, потеряют большую часть источников дохода. Они сохранят свою современнейшую технику и оборудование, купленные на деньги налогоплательщиков, но им придется искать новую модель бизнеса, чтобы оправдать их высокую стоимость. Следующую стадию капитализма катастроф можно представить себе довольно ясно: в случае катастрофы правительство будет не в состоянии оплатить расходы, граждане окажутся в трудном положении перед лицом «правительственной немощи», а параллельное корпоративное государство начнет распродавать свою инфраструктуру, обслуживающую катастрофы, тем, кто сможет их приобрести, и по той цене, которую предложат на рынке. И тогда распродано будет все: и вертолеты, которые позволяют эвакуировать людей с крыш, и питьевая вода, и постели для временных убежищ.

Богатство уже сейчас позволяет обезопасить себя от многих катастроф: приобрести систему, заблаговременно подающую сигнал о приближении цунами, или запасы Tamiflu на случай будущей вспышки птичьего гриппа. За деньги можно купить бутылки с водой, аварийный генератор, спутниковый телефон или нанять частного охранника. Во время израильского вторжения в Ливан в 2006 году американское правительство поначалу хотело заставить граждан этой страны оплатить их эвакуацию, но затем вынуждено было отказаться от этой идеи34. Если мы будем и дальше двигаться в этом направлении, вид людей, толпящихся в ожидании на крышах, будет не только напоминанием о неразрешенных проблемах расового неравенства в американском прошлом, но и предвестником будущего апартеида катастроф, в которых выживает лишь тот, кто в состоянии оплатить свое спасение.

Когда мы думаем о грядущих экологических и политических невзгодах, то часто молчаливо предполагаем, что будем встречать их все вместе, что достаточно иметь нормальных лидеров, которые увидят, каким саморазрушением мы все это время занимались. Но я в этом не уверена. Возможно, одной из причин того, почему многие представители нашей элиты — и политической, и корпоративной — с таким оптимизмом относятся к перемене климата, заключается в их убеждении в том, что в любых самых ужасных обстоятельствах они купят себе спасение. Это отчасти объясняет и то, почему столь многие приверженцы Буша — христиане, которые верят в конец света. Дело не только в их вере, что из этого ужасного мира, который они создают, есть запасный выход. «Взятие на небо» как нельзя лучше описывает то, что они строят, — систему, которая порождает разрушения и катастрофы, а затем посылает за ними частный вертолет и уносит их вместе с друзьями в божественную безопасность.

Среди альтернативных источников доходов, которые лихорадочно ищут оборонные подрядчики, существует один очевидный — обеспечение безопасности других корпораций. Этим занимался и Пол Бремер до приезда в Ирак: он превращал транснациональные монополии в островки безопасности, где можно спокойно работать, даже если государство, на территории которого они действуют, переживает кризис. Непосредственные результаты такого труда можно увидеть в вестибюлях офисных зданий Нью-Йорка или Лондона, где контрольные пункты, снабженные рентгеновским устройством, работают, как в аэропортах, и где требуется предъявить пропуск с фотографией. Но это только начало, у этой индустрии замыслы куда шире: например, создание частных глобальных коммуникационных сетей, своей системы скорой медицинской помощи, аварийных запасов источников электроэнергии, средств для нахождения и транспортировки работников со всего мира в условиях серьезного бедствия. Другим потенциальным источником доходов для комплекса капитализма катастроф является муниципальное правительство, которое может по контракту передать частным компаниям функции полиции и пожарной службы. Представитель Lockheed Martin говорил об этом так: «Они выполняли эту работу для армии в городе Фалуджа, почему они не могут выполнить ее для полиции города Рино?»35

Деловые люди предсказывают, что в ближайшее десятилетие этот рынок резко разрастется. К чему это приведет, откровенно поведал Джон Робб, бывший руководитель секретных операций подразделения «Дельта», а ныне успешный консультант по вопросам управления. В своем широко известном манифесте, написанном для журнала Fast Company, он описывает «конечный итог» войны против террора: это будет «новый, более гибкий подход к вопросам национальной безопасности, он будет строиться не вокруг государства, но вокруг отдельных граждан и частных компаний... Безопасность будет зависеть от того, где ты живешь и на кого работаешь, как это уже произошло с охраной здоровья»36.

Робб пишет: «Первыми коллективную систему защиты покинут богатые люди и транснациональные корпорации, которые вместо этого воспользуются услугами частных военных компаний, таких как Blackwater и Triple Canopy, для защиты своих домов, своего имущества и создания защитного экрана в своей повседневной жизни. Параллельная транспортная сеть — она может возникнуть на базе таких авиакомпаний, работающих в режиме таймшер, как Warren Buftetts Netjets, — будет обслуживать эту категорию людей, перемещая их из одного безопасного участка в другой». Этот элитный мир уже существует, но Робб предсказывает, что их примеру скоро последует средний класс, который «создаст пригородные сообщества для совместной оплаты безопасности». В этих ««бронированных пригородах» будут установлены аварийные генераторы и аварийные каналы связи», их будут патрулировать частные вооруженные охранники, «которые прошли подготовку в своей корпорации и имеют свою совершенную систему помощи на случай катастрофы».

Иными словами, это будет мир пригородных «зеленых зон». Что же касается людей, живущих вне охраняемого ограждения, «им придется рассчитывать на то, что осталось от государственной системы. Они будут стремиться жить в городах Америки, где им придется стать объектами вездесущей слежки и полагаться на маргинальные, почти несуществующие службы. Для бедных людей иного пристанища не будет».

Будущее, которое описывает Робб, слишком похоже на настоящее — на то, что произошло в Новом Орлеане, где на развалинах выросло два совершенно разных сообщества, окруженных забором. С одной стороны, это так называемые виллы FEMA: заброшенные, расположенные в удаленных местах ряды автофургонов, образующих лагеря, которые субподрядчики Bechtel или Fluor соорудили для малоимущих эвакуированных; их жизнью управляют частные компании, их охранники расхаживают по насыпанному гравию, ограничивают количество гостей, не допускают сюда журналистов и обращаются с жертвами катастроф так, как будто они преступники. С другой стороны, это охраняемые поселения за забором с воротами в тех районах, где живут богатые, например в районах Одубон или Гарден-Дистрикт, и кажется, что эти места уже полностью отделились от государства. Через несколько недель после урагана сюда провели воду, установили мощные генераторы. Заболевших из этих районов лечат в частных госпиталях, а местные дети ходят в новые «частные» школы. И конечно, таким людям совершенно не нужен общественный транспорт. В районе Сент-Бернар, в пригородах Нового Орлеана, многие функции полиции исполняет DynCorp, в других местах обитатели тоже наняли охранные компании. Между этими двумя типами приватизированных суверенных государств находится новоорлеанский вариант «красной зоны», где сильно возросло количество убийств, а жизнь людей напоминает знаменитый Нижний Девятый район, который превращается в апокалиптическую ничейную землю. Хит рэппера Джувинайла, появившийся на следующее лето после урагана «Катрина», прекрасно передает эту атмосферу: «Мы живем, как в Гаити, без всякого правительства» — без кончившегося государства США37.

Билл Квигли, местный юрист и активист, отмечает: «То, что происходит в Новом Орлеане, концентрированно и образно показывает, что происходит по всей стране. Каждый город в нашей стране чем-то похож на Новый Орлеан. В каждом городе есть свои заброшенные районы. Каждый город в Америке отказался от каких-то программ государственного образования, жилищного строительства, здравоохранения или уголовного судопроизводства. Люди, которые не поддерживают общественное образование, здравоохранение и жилищное строительство, будут продолжать превращать всю нашу страну в Нижний Девятый район, пока мы их не остановим»38.

Этот процесс уже идет полным ходом. Еще одно проявление апартеида катастроф можно наблюдать в богатых пригородах вокруг Атланты, где живут республиканцы. Тамошние обитатели решили, что не желают больше видеть, как их налоги идут на субсидии школам и полиции в бедных районах округа, где живут афроамериканцы. Они проголосовали за открытие своего собственного города Сэнди-Спригс, который может тратить налоги на обслуживание своих 100 тысяч жителей и не обязан делиться ими со всем округом Фултон. Единственной проблемой было полное отсутствие в новом городе каких-либо муниципальных структур, и их пришлось создавать с нуля: и налоговые органы, и зонирование, и даже парки и места для отдыха. В сентябре 2005 года, в тот самый месяц, когда был затоплен новый Орлеан, к жителям Сэнди-Спрингса обратился гигант строительства и консультирования СН2М Hill с удивительным предложением: давайте мы сделаем это за вас. По начальной цене 27 миллионов долларов в год подрядчик обещался создать город, начиная с «чистого листа»39.

Несколько месяцев спустя Сэнди-Спрингс стал первым «городом по контракту». В новом муниципалитете в штате работали всего четыре человека — все остальные были контрактниками. Рик Хэрскорн из СН2М Hill, возглавивший этот проект, говорил о Сэнди-Спрингсе как о «чистом листе бумаги, где нет никаких следов деятельности правительства». Он сказал другому журналисту, что «никому из наших коллег еще не приходилось целиком создавать город такой величины»40.

Газета Atlanta Journal-Constitution писала, что «когда Сэнди-Спрингс нанял корпоративных работников управлять новым городом, это казалось смелым экспериментом». Однако всего за год заразная мания строить контрактные города охватила богатые пригородные районы Атланты, так что это превратилось в «стандартную процедуру на севере округа Фултон». Соседние поселения оценили опыт Сэнди-Спрингса и также начали голосовать за создание автономных городов с правительством по контракту. Один из таких городов, Милтон, сразу же предложил СН2М Hill взяться за эту работу, ведь у этой корпорации, в конце концов, уже имеется опыт. Затем началась кампания за объединение таких корпоративных городов, чтобы они могли образовать собственный округ, а это означает, что ни один доллар из их налогов не перепадет бедным людям, живущим с ними рядом. Этот план подвергся яростной критике со стороны жителей, не входящих в предполагаемое объединение. Политики говорили, что без этих налогов станет невозможно содержать большие госпитали и систему общественного транспорта, разделение округа на части породит бессильное государство на одних территориях при крайне роскошной жизни на других. То, что они описывали, сильно напоминало Новый Орлеан, а отчасти — и Багдад41.

В этих богатых пригородах Атланты закончился крестовый поход корпоративизма по разграблению государства: не только правительственные службы были переданы в чужие руки, но и самая главная функция правительства — управление. И весьма символично, что эту территорию заняла именно компания CH2M Hill. Эта корпорация в Ираке получила контракт на много миллионов, чтобы выполнять ключевую функцию правительства — наблюдать за работой других подрядчиков. В Шри-Ланке после цунами она не только выстроила порты и мосты, но и «отвечала за общее управление программой восстановления инфраструктуры»42. После урагана «Катрина» в Новом Орлеане она получила 500 миллионов за строительство «вилл FEMA» и за готовность проделать то же самое в случае очередного бедствия. Она в совершенстве овладела искусством приватизировать государство при чрезвычайных обстоятельствах, а теперь делала то же самое в обстоятельствах обычных. Если Ирак был лабораторией радикальной приватизации, то этот этап испытаний был уже пройден.

ГЛАВА 21

КОГДА МИРНАЯ ЖИЗНЬ СТАНОВИТСЯ НЕВЫГОДНОЙ:

ИЗРАИЛЬ КАК ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Большие ограды и стены на границах не принадлежат к миру ГУЛАГа, это звукозащитные ограждения вдоль автострад, это ограды роскошных лож на спортивных стадионах, барьеры зоны для некурящих, ограждения безопасного пространства в аэропортах и заборы охраняемых богатых поселений... Они открыто говорят о привилегиях имущих и вызывают зависть у неимущих, что вызывает беспокойство у обеих сторон. Но это не значит, что они не выполняют своей задачи.

Кристофер Колдуэлл, редактор журнала The Weekly Standard, ноябрь 2006 г.1

На протяжении десятилетий существовало общее убеждение в том, что массовые волнения истощают силы глобальной экономики. Отдельные шоки и кризисы, разумеется, можно было использовать как рычаг для открытия новых рынков, но когда шок выполнял свою работу, для устойчивого экономического роста требовались мир и стабильность, хотя бы относительные. Этим привычно объясняли то, почему 90-е годы были эпохой процветания: с окончанием холодной войны экономические системы могли сконцентрировать свои усилия на торговле и инвестициях, а поскольку страны стали более открытыми и взаимозависимыми, вероятность военных конфликтов между ними снизилась.

Однако на Всемирном экономическом форуме в Давосе (Швейцария) политики и руководители корпораций ломали головы, размышляя о ситуации в мире, которая казалась насмешкой над всеми законами здравого смысла. Это явление окрестили «давосской дилеммой». По словам Мартина Вульфа, колумниста газеты Financial Times, суть этой дилеммы — «контраст между успешной экономикой и сомнительной политикой стран всего мира». Он писал, что экономика «перенесла серию потрясений: кризис фондового рынка после 2000 года; шок терактов 11 сентября 2001 года; войны в Афганистане и Ираке; разногласия относительно действий США; скачок цен на нефть, подобного которому не было с 1970-х; приостановка переговоров [ВТО] в Дохе; столкновения по поводу ядерных планов Ирана», — но при всем этом экономика «переживает золотой период повсеместного роста». Иными словами, мир превращается в ад, нигде нет стабильности, а в это время глобальная экономика торжественно возвещает о своем существовании. Некоторое время спустя бывший министр финансов США Лоренс Саммерс говорил о «практически полном отсутствии связи» между политикой и рынком: «Это напоминает Диккенса: стоит поговорить с экспертом по международным отношениям, и видишь, что ты живешь в самые мрачные времена. А затем ты поговоришь с потенциальными инвесторами, и оказывается, это наилучший период в истории»2.

Эту же загадочную тенденцию отражает экономический показатель под названием «индекс оружие-икра». Он высчитывается по соотношению доходов от продаж реактивных истребителей (оружие) к доходам от продаж частных самолетов, так называемых executive gets («икра»). В течение 17 лет можно было наблюдать одну закономерность: когда шла оживленная торговля истребителями, продажа роскошных реактивных самолетов уменьшалась, и наоборот. Разумеется, какая-то группа людей постоянно богатела от продажи оружия, но их экономическое значение было относительно малым. И все разделяли одну простую истину, что бурный экономический рост несовместим с насилием и нестабильностью.

Но эта истина уже не подтверждалась. С 2003 года, год спустя после вторжения в Ирак, высчитывая «индекс оружие-икра», можно было заметить, что быстро и одновременно подскочили продажи как истребителей, так и роскошных самолетов. Это значило, что в мире растет насилие, а одновременно накапливаются огромные доходы3.

Стремительный экономический рост Китая и Индии сыграл свою роль в повышении спроса на предметы роскоши, но не меньшую роль тут сыграло и расширение узкого военно-промышленного комплекса до масштабного комплекса капитализма катастроф. И сегодня всеобщая нестабильность выгодна не только горстке торговцев оружием; она приносит неизмеримую прибыль всему сектору высоких технологий, сектору капитального строительства, частным медицинским компаниям, которые лечат раненых солдат, индустрии нефти и газа — и, разумеется, оборонным подрядчикам.

Объем доходов тут достаточно велик, чтобы породить экономический бум. Компания Lockheed Martin, бывший вице-президент которой возглавил комиссию, активно призывавшую начать войну с Ираком, только в 2005 году получила 25 миллиардов долларов из денег американских налогоплательщиков. По замечанию конгрессмена от демократов Генри Уэксмена, эта сумма «превышает стоимость валового внутреннего продукта 103 стран, включая Исландию, Иорданию и Коста-Рику... и это больше, чем сумма бюджетов Министерства торговли, Министерства внутренних дел, Управления малого бизнеса и всей ветви законодательной власти правительства». Сама по себе Lockheed стала новым рынком. Она и другие подобные компании (стоимость акций которых выросла втрое с 2000 по 2005 год) спасли фондовый рынок от затяжного кризиса после 11 сентября. Стоимость обычных акций упала, однако общий оборонный индекс — «показатель стоимости акций компаний, работающих в сфере обороны, национальной безопасности и авиакосмической промышленности» — повышался с каждым годом, в 2001-2006 годы в среднем на 15 процентов, превышая в 7,5 раза средние показатели роста компаний из списка Standard & Poor's 500 за тот же период4.

Ситуация «давосской дилеммы» углубилась еще сильнее благодаря созданию крайне прибыльной модели приватизированной реконструкции, созданной в Ираке. Акции капитального строительства, которым занимаются крупные инженерные фирмы, получающие после войны или стихийного бедствия лакомые контракты без конкурса, поднялись в цене на 250 процентов в 2001-2007 годы. Восстановление сегодня стало таким большим бизнесом, что за каждым новым разрушением следует горячая компания первичного размещения акций: 30 миллиардов долларов на реконструкцию Ирака, 13 миллиардов — на восстановление стран, пострадавших от цунами, 100 миллиардов — на Новый Орлеан и побережье Мексиканского залива, 7,6 миллиарда — на Ливан5.

Террористические акты, которые раньше вызывали кризисы на бирже, теперь вызывают оживление рынка. После 11 сентября 2001 года индекс Доу-Джонса упал на 685 пунктов, как только открылись торги. Однако 7 июля 2005 года, когда в лондонском общественном транспорте четыре взрыва убили десятки и ранили сотни людей, ситуация была совершенно иной: цена американских акций на момент закрытия торгов повысилась по сравнению с предыдущим днем — индекс Nasdaq вырос на семь пунктов. В августе того же года, в день, когда английскими стражами порядка было арестовано 24 подозреваемых в подготовке теракта — взрыва самолетов, летящих в США, — при закрытии биржи индекс Nasdaq повысился на 11,4 пункта, во многом благодаря росту стоимости акций компаний, работающих в сфере национальной безопасности.

Сюда же надо отнести неимоверные доходы нефтяных компаний. В 2006 году только ExxonMobil получила прибыль в 40 миллиардов долларов — мировой рекорд из всех зарегистрированных случаев в истории, и от нее не так уж сильно отставали конкурирующие компании, такие как Chevron6. Подобно корпорациям, связанным с обороной и занимающимся капитальным строительством и национальной безопасностью, в нефтяном секторе положение улучшается с каждой очередной войной, после каждого теракта или разрушительного урагана. Нефтяные компании не только пожинают плоды от временного повышения цен при нестабильности в важнейших нефтеносных регионах, эта индустрия постоянно извлекает из катастроф долговременные выгоды. Например, благодаря усилиям нефтяных компаний значительная доля денег, отпущенных на восстановление Афганистана, пошла на строительство дорогой инфраструктуры дорог для нового трубопровода (тогда как многие другие проекты реконструкции были приостановлены), в Ираке, охваченном огнем, был принят новый закон о нефти, а ураган «Катрина» позволил протолкнуть проект открытия новых нефтеперерабатывающих заводов на территории США впервые после 70-х. Нефтегазовая промышленность неразрывно связана с экономикой катастроф — одновременно она является и важнейшей причиной многих бедствий, и бизнесом, позволяющим получать от этого доходы, — а потому вполне заслужила звание почетного члена в составе комплекса капитализма катастроф.

Недавний поток катастроф обернулся такими баснословными доходами, что многие люди по всему миру пришли к убеждению, что богатые и сильные мира сего сознательно готовят эти бедствия, чтобы их использовать. В июле 2006 года опрос жителей США показал: треть из них думает, что правительство приложило руку к терактам 11 сентября или не пыталось их предотвратить, «потому что желало вовлечь Соединенные Штаты в войну на Ближнем Востоке». И подобные подозрения сопровождали большинство катастроф последних лет. После урагана «Катрина» среди обитателей временных приютов ходили слухи, что плотины вовсе не прорвала вода — их нарочно разрушили, чтобы «уничтожить в городе районы чернокожих, сохранив районы белых», как говорил лидер «Нации ислама» Луис Фаррахан7. В Шри-Ланке мне доводилось слышать, что цунами произошло из-за подводного взрыва, и это сделали США в намерении ввести войска в Южную Азию и установить полный контроль над экономикой региона.

Истина же, с одной стороны, не столь неприглядна, но с другой — внушает еще большие опасения. Экономическая система, нуждающаяся в постоянном росте, которая при этом отказывается предпринимать какие-либо серьезные меры по охране среды, сама по себе порождает постоянные катастрофы: военные, экологические или финансовые. Жадность относительно легкой и быстрой добычи при помощи чистых спекуляций с инвестициями превратила фондовый рынок, валютный рынок и рынок недвижимости в машину по созданию кризисов, как то продемонстрировали кризис песо в Мексике или крах рынка доткомов. Наша всеобщая зависимость от грязных невозобновляемых источников энергии готовит новые чрезвычайные ситуации: природные бедствия (по сравнению с 1975 годом их количество возросло на 430 процентов) и войны за контроль над дефицитными ресурсами (и не только войны в Ираке и Афганистане, но и не такие яркие конфликты в Нигерии, Колумбии и Судане), что в свою очередь порождает ответные удары террористов (как показало одно исследование 2007 года, количество терактов с начала войны в Ираке выросло в семь раз)8.

Обусловленные ростом температуры, как климатической так и политической, будущие катастрофы возникают отнюдь не под покровом заговоров. Все свидетельствует о том, что достаточно сохранять нынешний курс, и бедствия станут все более частым явлением. Поэтому разумнее думать, что порождением катастроф занимается невидимая сила рынка — они исходят именно оттуда.

Хотя комплекс капитализма катастроф намеренно не планирует катастрофы, которые его кормят (Ирак тут, возможно, является весьма значимым исключением), все говорит о том, что его отдельные механизмы изо всех сил работают над тем, чтобы сохранить нынешнее катастрофическое положение. Крупные нефтяные компании уже много лет финансируют группы людей, которые отрицают проблему изменения климата; за последнее десятилетие ExxonMobil потратила на эти цели примерно 16 миллионов долларов. Это явление всем известно, однако связь между подрядчиками при катастрофах и создателями общественного мнения для многих остается не столь очевидной. Некоторые влиятельные мозговые центры Вашингтона, например Институт государственной политики и Центр политической безопасности, щедро финансируют производители оружия и оборонные подрядчики, которые получают огромные доходы благодаря тому, что интеллектуалы из этих заведений непрерывно представляют публике мир как мрачное и порочное место, где все проблемы решаются исключительно с помощью силы. Сектор национальной безопасности все теснее соединяется с медиа-корпорациями, последствия этого союза могут напомнить антиутопию Оруэлла. В 2004 году монстр цифровых коммуникаций LexisNexis заплатил 775 миллионов долларов компании Seisint, занимающейся обработкой информации, которая тесно сотрудничает со службами федерального уровня и штатов в вопросах слежки. В том же году General Electric, владелец канала NBC, приобрела In Vision, крупного производителя современных устройств для поиска взрывчатых веществ, которые применяют в аэропортах и других общественных местах. InVision получила колоссальную сумму в 15 миллиардов долларов от Министерства национальной безопасности в. виде контрактов с 2001 по 2006 год, что превосходит объем контрактов с другими компаниями9.

Постепенное проникновение комплекса капитализма катастроф в СМИ может обернуться новой формой сотрудничества корпораций на основе столь модной в 90-е годы вертикальной интеграции. Очевидно, с точки зрения бизнеса это имеет смысл. Чем сильнее общество охвачено паникой, подозревая, что в каждой мечети кроются террористы, тем выше рейтинг выпусков новостей, тем больше спрос на устройства биометрической идентификации или определения жидких взрывчатых веществ, поставляемых компаниями, входящими в комплекс капитализма катастроф, тем больше строится высокотехнологичных ограждений. Если в 90-е годы успехом пользовалась мечта об открытой «маленькой планете» без границ, то в новом тысячелетии такую же роль играет образ грозного Запада, превращенного в надежную крепость, которую осаждают воины джихада и нелегальные иммигранты. И единственное, что угрожает растущей экономике катастроф, от которой в такой огромной мере зависит ее благосостояние, куда входит вооружение и нефть, техника для наблюдения и запатентованные лекарственные препараты, — это возможность с помощью каких-либо усилий стабилизировать изменения климата и достичь мирного геополитического состояния.

Пока аналитики размышляют о причинах «давосской дилеммы», возникает новое понимание ситуации. Нельзя сказать, что рынок в полной мере защитил себя от нестабильности, этого еще не произошло. Тем не менее непрерывный ряд катастроф стал таким привычным, что гибкий рынок изменился и приспособился к новому положению вещей — нестабильность дает ему стабильность. Когда обсуждают этот новый экономический феномен, появившийся после 11 сентября 2001 года, как правило, ссылаются на Израиль. На протяжении последнего десятилетия Израиль занимался решением своей местной «давосской дилеммы»: войны и теракты участились, однако деловая жизнь на бирже Тель-Авива по активности побивала все прошлые рекорды, несмотря на продолжающееся насилие. Как сказал, выступая на канале Fox News после терактов 7 июля в Лондоне, один аналитик, «в Израиле приходится опасаться террора ежедневно, но рынок тут за последний год вырос»10. Можно согласиться, что, как и глобальная экономика в целом, политическая ситуация в Израиле находится в катастрофическом положении, но экономика страны никогда не была столь прочной, и показатели ее роста за 2007 год сравнимы с показателями Китая и Индии.

С точки зрения модели «оружие — икра» пример Израиля интересен тем, что его экономика устойчива перед лицом серьезных политических потрясений, таких как война с Ливаном 2006 года или захват Газы «Хамасом» в 2007 году. Израиль построил такую экономическую систему, в которой при эскалации насилия наблюдается заметный подъем. И этот феномен не является загадкой. За годы до того, как американские и европейские компании осознали выгоды глобального бума вокруг безопасности, израильские технологические фирмы уже создавали домашнюю индустрию защиты, так что они занимают ведущее положение в этом секторе и сегодня. По подсчетам Израильского института экспорта, в стране существует 350 корпораций, которые продают местную продукцию, связанную с безопасностью, а в 2007 году на рынке появилось 30 новых компаний подобного рода. С точки зрения корпораций Израиль был той моделью, которую следовало использовать на рынке после 11 сентября 2001 года. Однако с социальной и политической точек зрения Израиль следует воспринимать иначе — как грозное предупреждение. Тот факт, что страна наслаждается экономическим благоденствием, несмотря на войну с соседями и растущую жестокость на оккупированных территориях, показывает, насколько опасно строить экономику на основе непрерывной войны и углубления катастроф.

Способность Израиля сочетать «оружие и икру» является кульминацией решительного изменения экономического курса в стране в течение последних пятнадцати лет, и параллельно это изменение крайне негативно отразилось на перспективах достижения мира — последнему вопросу уделяли мало внимания. Положение, при котором существовал реальный шанс достичь мира на Ближнем Востоке, последний раз наблюдалось в начале 1990-х, когда множество израильтян понимали, что постоянный конфликт не лучшее решение проблемы. В то время пал оплот коммунизма, начиналась информационная революция, и в деловом сообществе Израиля было широко распространено убеждение в том, что кровавая оккупация Газы и Западного берега реки Иордан, за которой последовал бойкот Израиля со стороны арабских стран, ставит под угрозу будущее израильской экономики. Израильские корпорации, наблюдавшие за стремительным развитием новых рынков по всему миру, устали преодолевать сопротивление войны, хотели стать частью мира без границ, приносящего доходы, но битвы в регионе заставляли их сидеть у себя дома. Если бы израильскому правительству удалось договориться о мире с палестинцами, соседние страны прекратили бы бойкот и Израиль благодаря своему расположению мог бы превратиться в ближневосточный центр свободной торговли.

В 1993 году Дан Гиллерман, тогдашний президент Федерации израильских торговых палат, озвучивал эту позицию так: «Израиль может стать обычным государством... Он может стать стратегическим, снабженческим и рыночным центром всего региона, ближневосточным Сингапуром или Гонконгом, где расположены офисы транснациональных компаний... Мы говорим об экономике совершенно иного рода... Израиль должен действовать и быстро приспосабливаться к ситуации, иначе эта судьбоносная возможность для экономики будет упущена и нам останется только с сожалением говорить: "а мы могли бы"»11.

В том же году Шимон Перес, министр иностранных дел, объяснял группе израильских журналистов, что мир стал неизбежностью. Конечно, это будет мир особого рода. «Нам не нужен мир флагов, — говорил он, — нам нужен мир рынков»12. Несколько месяцев спустя израильский премьер-министр Ицхак Рабин и глава Организации освобождения Палестины Ясир Арафат обменялись рукопожатием на лужайке перед Белым домом в знак вступления в действие соглашения, подписанного в Осло. Этому радовался весь мир, и эти трое — Перес, Рабин и Арафат — разделили между собой Нобелевскую премию мира 1994 года. Но затем все пошло по другому сценарию.

Осло было самым радужным периодом в израильско-палестинских отношениях, но знаменитое рукопожатие не было символом окончания конфликта. Оно было только знаком начала процесса, когда все самые острые вопросы еще не были разрешены. Арафат оказался в унизительном положении, когда ему пришлось выпрашивать позволения вернуться на оккупированные территории, кроме того, ему не удалось договориться ни о судьбе Иерусалима, ни о палестинских беженцах, ни о еврейских поселениях, ни даже о праве палестинцев на самоопределение. Стратегия переговоров в Осло, по словам их участников, строилась на идее продвинуть вперед «мир рынков» в надежде, что затем станет на свои места и все остальное: предполагалось, что когда израильтяне и палестинцы откроют свои границы и присоединятся к торжественной процессии глобализации, обе стороны конфликта увидят такое улучшение условий жизни, что появятся условия и для будущих переговоров о «мире флагов». И казалось, Осло дает основания для таких надежд.

Мира не удалось достичь в силу ряда причин. Израильтяне во всем винят теракты смертников и убийство Рабина. Палестинцы упоминают стремительное разрастание израильских поселений во время переговоров в Осло: это доказывало для них, что такой мир «основывался на неоколониализме», если использовать выражение Шломо Бен-Ами, израильского министра иностранных дел в правительстве рабочей партии Эхуда Барака. Как писал Бен-Ами, «когда мы действительно установим мир с палестинцами, уже разовьется ситуация зависимости, структурное неравенство между двумя социальными группами»13. Споры о том, кто же сорвал мирные переговоры и стремились ли участники на самом деле достичь мира, хорошо известны и широко обсуждались. Однако два фактора, которые способствовали возвращению Израиля к односторонней позиции, остаются в тени, причем оба они связаны с крестовым походом чикагской школы за распространение свободного рынка. Первый из них — это приток евреев из советских стран, прямое следствие экспериментов с шоковой терапией в России. Другой заключался в изменении экспортной экономики Израиля: ранее экспорт был основан на продаже традиционных товаров и высоких технологий, но постепенно центр тяжести переместился, и предметом продажи стали накопленный опыт и торговля устройствами, связанными с контртерроризмом. Оба этих фактора препятствовали осуществлению программы Осло: приток людей из России снизил зависимость Израиля от палестинской рабочей силы и позволил ему закрыть оккупированные территории, в то время как стремительное развитие экономики высокотехнологичной безопасности раздразнило аппетиты израильских богачей и власть имущих, так что они предпочли отказаться от установления мира в пользу ведения бесконечной и постоянно расширяющей свои масштабы войны против террора.

По воле истории начало переговоров в Осло точно совпало с самым мучительным этапом эксперимента чикагской школы в России. Рукопожатие возле Белого дома произошло 13 сентября 1993 года, ровно через три недели Ельцин послал танки, обстрелявшие здание парламента, чтобы убрать препятствия для крайне жестокого применения экономического шока в огромных дозах.

В течение 1990-х около одного миллиона евреев покинули бывший Советский Союз и переехали в Израиль. Сегодня выходцы из бывшего СССР составляют более 18 процентов от всего еврейского населения Израиля14. Трудно оценить последствия столь масштабного и стремительного изменения состава населения в столь небольшой стране, как Израиль. По пропорциям это примерно равносильно тому, как если бы все население Анголы, Камбоджи и Перу упаковало свой багаж и одновременно прибыло в Соединенные Штаты. Или, если говорить о Европе, как если бы все население Греции переместилось во Францию.

Первую волну советских евреев, устремившихся в Израиль, составляли преимущественно люди, желавшие жить в еврейском государстве, потому что они всю свою жизнь подвергались гонениям на религиозной почве. Однако затем количество евреев, покидавших Россию, резко возросло, что прямо связано со страданиями, на которые россиян обрекли их шоковые доктора из экономистов. Последующие волны иммигрантов из России уже не состояли из ревностных сионистов (у многих и сами претензии на еврейское происхождение выглядели весьма сомнительно), это были отчаявшиеся экономические беженцы. «Самое важное не куда мы едем, но откуда выезжаем», — сказал один человек, стоящий в очереди около посольства Израиля в Москве, корреспонденту газеты Washington Times в 1992 году. Представитель «Сионистского форума советских евреев» сетовал, наблюдая за этим исходом: «Их не притягивает Израиль, их выталкивает из СССР политическая нестабильность и экономическая разруха». И действительно, большая волна советских евреев переехала в разгар ельцинского переворота 1993 года — в тот самый момент, когда в Израиле начался мирный процесс. Позднее туда прибыло еще 600 тысяч переселенцев из стран бывшего СССР15.

Такое изменение демографии положило конец и без того ненадежному движению к миру. До приезда переселенцев из СССР Израиль не мог бы и одного дня просуществовать без палестинцев, живущих в Газе и на Западном берегу реки Иордан; его экономика нуждалась в этой рабочей силе, подобно тому как экономика Калифорнии не могла бы обойтись без труда мексиканцев. Каждый день Газу и Западный берег покидали около 150 тысяч палестинцев, которые направлялись в Израиль чистить улицы и строить дороги, а фермеры и торговцы из палестинцев наполняли свои грузовики товарами, чтобы продавать их в Израиле и за его пределами16. Обе стороны жили во взаимной экономической зависимости, и Израиль активно препятствовал тому, чтобы палестинские территории строили автономные торговые отношения с арабскими странами.

А затем, именно тогда, когда вступили в силу соглашения Осло, эта взаимная зависимость внезапно исчезла. Присутствие в Израиле рабочих-палестинцев бросало вызов проекту сионизма, поскольку они требовали компенсации за захваченные земли и равноправия граждан, но сотни тысяч выходцев из СССР, прибывших в Израиль, воспринимались совершенно иначе. Они укрепляли сионизм, заметно увеличив количество евреев относительно арабов, а одновременно создали резерв дешевой рабочей силы. Так Тель-Авив неожиданно получил возможность изменить свою политику относительно палестинцев. 30 марта 1993 года Израиль приступил к «закрытию» границ между израильскими и оккупированными территориями, иногда на несколько дней или недель подряд, не давая возможности палестинцам добраться до своей работы или продавать свои товары. Поначалу это было временной чрезвычайной мерой в ответ на террористическую угрозу. Но такое «закрытие» быстро превратилось в обычное положение вещей, при этом палестинские территории отрезали не только от Израиля, но и одну от другой, для чего создавалась все более сложная, унизительная система контрольно-пропускных пунктов.

Ожидали, что 1993 год станет началом новой мирной эры; но оказалось, что именно в этом году оккупированные территории, ранее бывшие чем-то вроде рабочих поселков для неимущих граждан израильского государства, начали превращаться в закрытые лагеря. Количество израильских поселений на оккупированных территориях в 1993-2000 годах удвоилось17. Произошедшее с бывшими сторожевыми заставами, превратившимися в роскошные охраняемые пригороды со своими собственными закрытыми для палестинцев дорогами, ясно показывало принадлежность этих поселений к государству Израиль. Во время действия соглашений Осло Израиль также захватывал важнейшие резервуары воды на Западном берегу, распределяя ее среди поселений и направляя драгоценную воду в Израиль.

И тут новые переселенцы опять сыграли важную роль. Многие люди из бывшего Советского Союза приехали в Израиль без гроша в кармане, поскольку их накопления полностью исчезли во время обесценивания денег при шоковой терапии, так что их притягивали оккупированные территории, где дома и квартиры стоили намного дешевле, тем более что за это им предлагали особые льготы и займы. Некоторые из наиболее известных поселений, такие как Ариэль на Западном берегу, гордящееся своим университетом, отелем и небольшой площадкой для игры в гольф, построенной в техасском стиле, активно вербовали поселенцев в странах бывшего Советского Союза, направляя туда своих эмиссаров и поддерживая русскоязычные вебсайты. Благодаря этому население Ариэля увеличилось вдвое, и сегодня это место напоминает маленькую Москву, где в магазинах все написано на двух языках: на иврите и русском. Половина обитателей этого места — выходцы из бывшего СССР. По оценке группы «Мир сегодня» около 25 тысяч израильских граждан, живущих в нелегальных поселениях, относятся именно к этой категории; представители группы также отмечают, что многие выходцы из России приезжают сюда «без ясного понимания того, куда они направляются»18.

За годы, прошедшие после соглашений Осло, Израиль умело использовал возможности для развития торговли и достиг удивительных успехов. Во второй половине 1990-х годов израильские компании взяли глобальную экономику приступом, особенно это касается фирм, занимающихся телекоммуникацией и веб-технологиями, которые сделали Тель-Авив и Хайфу как бы ближневосточной Силиконовой долиной. В разгар бума вокруг информационных технологий 15 процентов валового внутреннего продукта Израиля и половину экспорта из страны составляла высокотехнологичная продукция. Как писал журнал Business Week, это сделало экономику Израиля «самой технологически ориентированной в мире», где доля высокотехнологичной продукции вдвое больше, чем в Соединенных Штатах19.

И опять же новые переселенцы сыграли решительную роль в этом экономическом скачке. Среди сотен тысяч евреев, переселившихся в Израиль в 1990-х из бывшего СССР, сюда прибыли ученые, квалификация которых была выше, чем у выпускников ведущих технических учебных заведений Израиля за 80 лет существования последних. Многие из этих ученых работали на холодную войну, и они, по словам одного израильского экономиста, «стали ракетным топливом для технологического прорыва [в Израиле]». Говоря о годах, последовавших за рукопожатием около Белого дома, Шломо Бен-Ами называл их «одной из самых головокружительных эпох экономического роста и создания новых рынков за всю историю [Израиля]»20.

Предполагалось, что открытие рынков обернется выгодой для обеих сторон конфликта, однако, за исключением коррумпированной элиты из окружения Арафата, палестинцам откровенно не давали доступа к участию в экономическом буме после Осло. Главным препятствием к этому послужило «закрытие» их территорий, эти мероприятия, введенные в 1993 году, неизменно продолжали осуществлять на протяжении последовавших 14 лет. По словам Сары Рой, гарвардского эксперта по Ближнему Востоку, когда в 1993 году границы внезапно закрыли, это обернулось катастрофой для экономики палестинцев. В интервью она прокомментировала это событие такими словами: «Закрытие границ было самой дискредитирующей особенностью экономики в период действия соглашений Осло и далее, и эта мера нанесла непоправимый ущерб и без того слабой экономике».

Рабочие не могли попасть на место работы, торговцы — продавать свои товары, фермеры — добраться до собственных полей. В 1993 году на оккупированных территориях уровень валового национального продукта на душу населения упал примерно на 30 процентов, к следующему году уровень бедности среди палестинцев подскочил до 33 процентов. К 1996 году, говорит Рой, собравшая множество документов относительно экономических последствий «закрытия», «66 процентов работоспособных палестинцев были либо безработными, либо имели крайне мало работы»21. Для палестинцев это был не «мир рынков», о котором мечтали в Осло, но упразднение рынков, сокращение рабочих мест и ограничение свободы и — что самое страшное, по мере роста израильских поселений — потеря земли. Именно это положение превратило оккупированные территории в очаги пламени, когда Ариэль Шарон в сентябре 2000 года посетил в Иерусалиме место, которое мусульмане называют Харам аль-Шариф, а евреи — Храмовой горой, что спровоцировало вторую интифаду.

Как обычно утверждают в израильской и международной прессе, мирный процесс провалился из-за того, что в июле 2000 года палестинцы в Кемп-Дэвиде отвергли щедрое предложение Эхуда Барака и Арафат не пошел навстречу Израилю, а это доказывало, что он никогда искренне не стремился установить мирные отношения. После этого события и второй интифады израильтяне потеряли веру в переговоры, выбрали Ариэля Шарона и начали строить так называемый барьер безопасности, который палестинцы называют «стеной апартеида», — систему бетонных стен и металлических ограждений, выступающих за «зеленую зону» 1967 года на палестинские территории, которая позволяет присоединить большие участки земли с еврейскими поселениями к Израилю, в том числе районы, включающие до 30 процентов водных источников22.

Арафат, без сомнения, ожидал более выгодного предложения, чем те, что он услышал в Кемп-Дэвиде или Табе в январе 2001 года, но предложения Израиля действительно не были адекватны ситуации. Израильтяне постоянно повторяют, что это — беспрецедентно щедрые уступки, однако в Кемп-Дэвиде ничего не говорилось о палестинцах, вынужденных покинуть свои дома и земли при создании государства Израиль в 1948 году, и палестинцам не давали права на самоопределение хотя бы в самых скромных масштабах. В 2006 году Шломо Бен-Ами, главный представитель израильского правительства на переговорах в Кем-Дэвиде и Табе, вопреки мнению своей партии признал, что «Кемп-Дэвид вовсе не был упущенной прекрасной возможностью для палестинцев, и будь я сам палестинцем, я бы также отверг прозвучавшее там предложение»23.

Есть и другие факторы, заставившие Тель-Авив после 2001 года отказаться от серьезных переговоров о мире, не менее весомые, чем подозрительное упрямство Арафата или стремление Шарона создать «великий Израиль». Один из них связан с расцветом израильской технологической экономики. В начале 1990-х экономическая элита Израиля стремилась к миру ради процветания, но после Осло ей удалось создать процветание иного рода, куда менее зависящее от мира, чем думали раньше. Когда Израиль занял свою нишу в глобальной экономике, оказалось, что он торгует информационными технологиями, а это значило, что для роста важнее посылать программы и микрочипы в Лос-Анджелес и Лондон, чем грузовые суда — в Бейрут и Дамаск. Для успеха в сфере технологий Израилю не требовалось дружбы с соседними арабскими государствами или прекращения оккупации территорий. Однако подъем экономики высоких технологий был только первым этапом в судьбоносной экономической трансформации Израиля. Второй этап наступил после краха доткомов в 2000 году, когда ведущим израильским компаниям пришлось думать о новой нише на глобальном рынке.

Поскольку экономика Израиля по удельному весу в ней технологий стояла на первом месте в мире, крах информационного рынка ударил по этой стране сильнее всего. Все немедленно начало приходить в упадок, и в июне 2001 года аналитики предсказывали, что около 300 израильских фирм, работающих в сфере высоких технологий, должны обанкротиться, после чего последует увольнение десятков тысяч работников. Заголовок в тель-авивской деловой газете Globes утверждал, что 2002 год — это «наихудший год для израильской экономики после 1953 года»24.

Как отмечает газета, единственной причиной, почему ситуация не ухудшилась до предела, было то, что израильское правительство в ответ быстро увеличило военные расходы на 10,7 процента, отчасти за счет сокращения социальных программ. Правительство также стремилось помочь технологической индустрии переключиться с информационных технологий и коммуникаций на безопасность и наблюдение. В тот период вооруженные силы Израиля играли роль инкубатора для бизнеса. Молодые израильские солдаты экспериментировали с устройствами для связи или наблюдения, проходя обязательную службу, а затем, после демобилизации, создавали на основе своего опыта бизнес-планы. Появилась масса новых проектов, таких как разработка систем поиска уличающей информации в базе данных, создание сети камер наблюдения или всестороннее исследование психологических особенностей террористов25. И когда после 11 сентября для такой продукции молниеносно появился рынок, израильское государство открыто поддерживало новое направление национальной экономики: на смену буму информационных технологий должен прийти бум национальной безопасности. Это было идеальным сочетанием боевого духа партии «Ликуд» и радикальной приверженности экономике чикагской школы, и такое сочетание воплощали в себе министр финансов Шарона Беньямин Нетаньяху и новый шеф израильского центрального банка Стенли Фишер, который ранее как представитель МВФ руководил экспериментами по шоковой терапии в России и Азии.

К 2003 году положение экономики в Израиле удивительным образом поправилось, а в 2004 году страна производила впечатление чуда: после глубокого упадка она просто опережала любую другую западную страну. И во многом этот рост объясняется тем, что Израиль своевременно начал позиционировать себя как ярмарку технологий безопасности. Правительства всего мира внезапно почувствовали острую необходимость обзавестись орудиями охоты на террористов, а также изучить практические навыки разведывательной работы в арабском мире. Израиль под руководством партии «Ликуд» представлял себя мировому сообществу как выставочный образец передового государства национальной безопасности, которое обрело бесценный опыт за те десятилетия, когда ему приходилось бороться с арабами и отражать угрозы со стороны мусульманского мира. Обращаясь к Северной Америке и Европе, Израиль откровенно заявлял: война против террора, которая у вас только что началась, нам знакома с самого рождения. Наши фирмы, занимающиеся высокими технологиями, и частные разведывательные компании покажут вам, как это делается.

Таким образом Израиль моментально стал «страной, в которую едут в поисках технологий борьбы с терроризмом», как о том писал журнал Forbes.26 Начиная с 2002 года ежегодно тут проводились десятки крупных конференций по национальной безопасности, куда приезжали юристы, начальники полиции, шерифы и руководители компаний со всего мира, причем количество и масштаб подобных мероприятий все время возрастали. Опасности отпугнули многих обычных туристов, зато официальные посетители, приехавшие в рамках программ борьбы с террором, отчасти заполнили образовавшуюся пустоту.

В феврале 2006 года на одном из мероприятий такого рода, в рекламе которого стояли слова «борьба [Израиля] с терроризмом: путешествие за кулисы», представители ФБР, Microsoft, системы городского транспорта Сингапура и другие посещали самые популярные туристические места: Кнессет, Храмовую гору, Стену плача. И везде восхищенные посетители могли понаблюдать за надежной работой систем безопасности и подумать, что из этого можно применить у себя на родине. В мае 2007 года Израиль пригласил руководителей нескольких крупных американских аэропортов на семинар, посвященный выявлению опасных пассажиров и системе проверки, применяемой в тель-авивском Международном аэропорту Бен-Гуриона. Стивен Гроссмен, руководитель авиации Международного аэропорта Окленда (штат Калифорния), сообщил, что приехал сюда, «потому что израильская безопасность пользуется легендарной славой». Иногда эти мероприятия похожи на зловещие театральные представления. Так, на Международной конференции по национальной безопасности 2006 года израильские военные представили хорошо разработанную «имитацию массовой катастрофы, которая началась в городе Несс-Зиона, а закончилась в госпитале «Асаф а-Рофе», как о том сообщали организаторы27.

Это не просто методические конференции, но прибыльные коммерческие демонстрации мастерства израильских фирм, работающих в сфере безопасности. В результате экспорт контртеррористической продукции из Израиля за 2006 год вырос на 15 процентов, предполагалось, что в 2007 году эта цифра должна вырасти до 20, что в сумме составляет 1,2 миллиарда долларов дохода. Оборонный экспорт из страны за 2006 год достиг рекордного уровня в 3,4 миллиарда долларов (в 1992 году он составлял 1,6 миллиарда), что позволяет поставить Израиль на четвертое в мире место по объему торговли оружием (тут он опережает Великобританию). В индексе Nasdaq Израиль по количеству своих технологических компаний — многие из них связаны с безопасностью — опережает все другие страны, и количество израильских патентов, зарегистрированных в США, превосходит сумму патентов Индии и Китая. На сегодня его технологический экспорт, преимущественно связанный с безопасностью, составляет 60 процентов всего экспорта из страны28.

В журнале Fortune приведены слова Лена Розена, известного израильского банкира, занимающегося инвестициями: «Безопасность значит больше, чем мир». Во время переговоров в Осло, говорил он, «люди стремились к миру ради экономического роста. Теперь же они стремятся к безопасности, так что уровень насилия не влияет на этот рост»29. Он мог бы пойти дальше и сказать: бизнес по созданию «безопасности» — для Израиля и всего мира — непосредственно связан со стремительным экономическим ростом Израиля за последние годы.

И можно без преувеличения сказать, что индустрия войны против террора спасла экономику Израиля от спада, подобно тому как комплекс капитализма катастроф помог спасти глобальный рынок ценных бумаг.

Вот всего лишь несколько примеров, которые демонстрируют размах этой индустрии.

Телефонный звонок в полицейское управление Нью-Йорка записывается и анализируется с помощью технологии, разработанной израильской фирмой Nice Systems. Та же система применяется полицией Лос-Анджелеса и компанией Time Warner, на ней же основана работа камер наблюдения в аэропорту Рональда Рейгана, ее используют и десятки других важных клиентов30.

В лондонском метро видеозапись ведется с помощью камер наблюдения Verint, разработанных огромной израильской технологической корпорацией Comverse. Устройства для наблюдения Verint применяются также в Министерстве обороны США, в Международном аэропорту Далласа в Вашингтоне, на Капитолийском холме и в метро Монреаля. Компания обслуживает клиентов из более 50 стран, а также помогает таким корпоративным монстрам, как Home Deport и Terget, наблюдать за своими сотрудниками31.

Работники Лос-Анджелеса и Колумбуса (штат Огайо) пользуются идентификационными карточками со встроенными микропроцессорами производства SuperCom, израильской компании, которая хвалится тем, что ее консультативный совет возглавляет бывший директор ЦРУ Джеймс Булей. Одна европейская страна (название которой держат в секрете) заказала SuperCom национальную систему идентификационных карт, другая поручила ей осуществить пробную программу создания «биометрических паспортов»; оба этих проекта вызывают споры32.

Брандмауэр для компьютерных сетей некоторых крупнейших электроэнергетических компаний в Америке создан знаменитой израильской компанией Check Point, хотя эти корпорации просили не разглашать их названий. По данным Check Point, «89 процентов компаний из списка Fortune 500 используют нашу систему безопасности»33.

При подготовке к финалу Суперкубка 2007 года все работники Международного аэропорта в Майами прошли тренинг, где их учили выявлять «не только плохие предметы, но и плохих людей» с помощью психологической системы «Распознавание поведенческих моделей», разработанной израильской фирмой New Age Security Solutions. В список аэропортов, которые в последние годы нанимали New Age для обучения своих сотрудников, входят аэропорты Бостона, Сан-Франциско, Глазго, лондонский Хитроу и многие другие. Тренинг New Age прошли работники порта в дельте реки Нигер, где непрерывно возникают конфликты, а также сотрудники Министерства юстиции Голландии, охранники у Статуи Свободы и агенты Бюро по борьбе с терроризмом Управления полиции Нью-Йорка34.

Когда богатые обитатели новоорлеанского района Одубон после урагана «Катрина» решили, что им нужна собственная полиция, они наняли частную израильскую охранную фирму Instinctive Shooting International35.

Служащие Королевской конной полиции Монреаля и федеральной полицейской службы Канады прошли тренинг от International Security Instructors, компании из Вирджинии, которая занимается подготовкой солдат и стражей порядка. В рекламе компании, гордящейся своим «приобретенным дорогой ценой израильским опытом», говорится, что инструкторами тут работают «ветераны израильских частей особого назначения из... вооруженных сил Израиля, отделений по борьбе с терроризмом Национальной полиции Израиля и Общей службы безопасности ("Шин бет")». В круг элитных клиентов компании входят ФБР, Армия США, Морская пехота США, подразделение ВМС США «Морские котики» и полицейская служба лондонского метро36.

В апреле 2007 года агенты Министерства национальной безопасности США, занимающиеся иммиграцией и работающие на границе с Мексикой, прошли интенсивный восьмидневный курс тренинга компании Golan Group. Эта компания, основанная бывшими служащими израильского спецназа, гордится тем, что имеет более 3500 клиентов в семи странах. «Мы используем в работе главным образом хитрости, усвоенные в Израиле», — объяснял Томас Пэрсонс, директор-распорядитель компании, рассказывая об этом учебном курсе, куда входит широкий спектр навыков, таких как рукопашный бой, стрельба по мишеням или даже «проактивное использование внедорожников». Golan Group, сейчас работающая во Флориде, но все равно торгующая своими израильскими навыками, также производит рентгеновские устройства, металлоискатели и стрелковое оружие. Она обслуживает много правительственных учреждений и знаменитостей, а кроме того, к ее клиентам относятся ExxonMobil, Shell, Texaco, Levi's, Sony, Citigroup и Pizza Hut37.

Когда потребовалось установить новую систему безопасности в Букингемском дворце, была выбрана разработка Magal, одной из двух израильских компаний, которые играли основную роль в строительстве «стены безопасности»38.

Когда Boeing начала строить «виртуальное ограждение» на границах США с Мексикой и Канадой — систему из 1800 башен, снабженную электронными датчиками, беспилотными летательными аппаратами и камерами наблюдения, — ее важнейшим партнером стала Elbit, вторая израильская фирма из двух, сыгравших главную роль в строительстве столь спорной «стены безопасности», которую называют «важнейшим строительным проектом за всю историю Израиля» и которая обошлась в 2,5 миллиарда долларов39.

По мере того как все больше и больше стран превращаются в крепости (стены и ограды на основе высоких технологий возводятся на границах между Индией и Кашмиром, между Саудовской Аравией и Ираком, между Афганистаном и Пакистаном), «стены безопасности» могут стать основным товаром на рынке капитализма катастроф. Вот почему Magal и Elbit могут игнорировать общественное недовольство по поводу израильской «стены безопасности» по всему миру — фактически это является для них бесплатной рекламой. «Люди видят, что во всем мире только мы могли проверить эту технику в реальных условиях», — говорил руководитель Magal Якоб Евен-Эзра40. Стоимость акций Magal и Elbit после 11 сентября выросла вдвое, и это обычное явление для ценных израильских бумаг, связанных с национальной безопасностью. Verint, которую зовут «прадедушкой видеонаблюдения», до 11 сентября была нерентабельной, но с 2002 по 2006 год стоимость ее акций выросла более чем в три раза благодаря буму вокруг наблюдения41.

Необычайное процветание израильских компаний, работающих в сфере национальной безопасности, хорошо известно всем, кто интересуется фондовым рынком, но его редко рассматривают как политический фактор. Отнюдь не случайно решение государства Израиль сделать «контртерроризм» основой экспортной экономики точно совпало с отказом от мирных переговоров, а также желанием представить конфликт с палестинцами не как борьбу против национального движения, имеющего конкретные требования относительно земли и прав, но как часть глобальной борьбы против террора — против иррациональных и фанатичных сил, которые жаждут чистого разрушения.

Разумеется, экономика не была первичным мотивом для эскалации насилия в регионе после 2001 года. Тут всегда хватало поводов для взаимной ненависти обеих сторон. Но на каких-то этапах экономика служила противовесом войне, она вынуждала упрямых политиков вести мирные переговоры, как это было в начале 90-х. Однако бум по поводу безопасности и экономика начали толкать политиков в противоположную сторону, когда возник мощный сектор, основанный на непрерывном насилии.

И как это происходило и раньше, когда чикагская школа захватывала новые территории, чудовищно разросшийся в Израиле после 11 сентября сектор безопасности привел к резкой стратификации общества, к разделению на богатых и бедных внутри государства. Создание системы безопасности сопровождала волна приватизации при снижении расходов на социальные программы, и это в буквальном смысле упразднило наследие рабочего сионистского движения и породило всеобщее неравенство, которого израильтяне никогда раньше не знали. В 2007 году 24,4 процента израильтян жили за чертой бедности, в том числе среди бедных оказалось 35,2 процента от всех детей страны — 20 лет назад эта цифра для детей составляла 8 процентов42. И хотя плоды экономического бума пожинает не все общество, оно сделало крайне богатыми малую часть израильтян, которые естественным образом внедряются и в армию, и в правительство (со всеми привычными в подобных случаях корпоративными скандалами), так что это губит всякую надежду на мирное решение конфликтов.

Изменение ориентации израильских деловых кругов было крайне резким. На тель-авивской бирже уже мечтают превратить Израиль не в центр региональной торговли, но в крепость будущего, способную устоять даже перед натиском океана решительных врагов. Эту новую установку ярко отражают события лета 2006 года, когда израильское правительство превратило рядовые переговоры с «Хезболлой» по поводу обмена пленными в полномасштабную войну. Крупнейшие израильские корпорации не просто поддерживали эту войну — они ее спонсировали. Недавно приватизированный огромный банк Leumi раздавал наклейки на бамперы с лозунгами: «Мы победим!» и «Мы сильны!», а израильский журналист и романист Ицхак Лаор в те дни писал: «Нынешняя война — первая война, которая дала шанс развернуться одной из наших крупнейших компаний сотовой связи, устроившей себе в этих условиях рекламную кампанию»43.

Нет сомнений, что у израильской экономики уже не было причин бояться войны. В отличие от 1993 года, когда вооруженные конфликты воспринимали как угрозу росту, активность тель-авивской биржи возросла в августе 2006 года — в тот самый месяц, когда в Ливане шла опустошительная война. В последнем квартале этого года, когда после победы «Хамаса» на выборах на Западном берегу и в Газе произошли кровавые стычки, общий экономический рост Израиля составил 8 процентов, что в три раза превышает экономический рост США за тот же период. Между тем экономика Палестины за 2006 год сократилась на 10-15 процентов, а уровень бедности приблизился к 70 процентам44.

Спустя месяц после того, как ООН объявила о прекращении огня между Израилем и «Хезболлой», Нью-Йоркская биржа созвала конференцию по проблемам инвестиций в экономику Израиля. На нее собрались представители более 200 израильских фирм, многие из этих фирм действовали в секторе национальной безопасности. В тот момент в Ливане экономическая активность приближалась к нулю и около 140 предприятий, производящих различную продукцию — детали для строительства домов, лекарства или молоко, — занимались разбором руин после израильских бомбардировок. Однако, несмотря на войну, на встрече в Нью-Йорке царил деловой энтузиазм. «Израиль открыт для бизнеса — и всегда был открыт для бизнеса», — заявил представитель Израиля в ООН Дан Гиллерман, открывая собрание45.

Всего 10 лет назад подобный энтузиазм во время войны невозможно было себе представить. В те годы именно Гиллерман, возглавлявший Федерацию израильских торговых палат, призывал Израиль стать «ближневосточным Сингапуром». Теперь же он превратился в одного из самых яростных израильских «ястребов» и призывал к еще более жестоким мерам. Гиллерман заявил на канале CNN: «Возможно, не слишком политически корректно и не совсем верно будет утверждать, что все мусульмане — террористы, но очень близко к истине то, что почти все террористы — мусульмане. Поэтому это не просто война Израиля. Это война всего мира»46.

Это тот же самый рецепт войны мирового масштаба, который после 11 сентября предложила администрация Буша и который обещал процветание зарождавшемуся комплексу капитализма катастроф. Эту войну не сможет выиграть ни одна страна, но победа тут и не цель. Целью же всего этого является поддержание «безопасности» внутри страны-крепости, чему способствуют бесконечно кипящие за ее стенами конфликты относительно малого масштаба. В каком-то смысле к этому же стремятся работающие на безопасность частные компании в Ираке: обезопасить малую территорию, защищать клиента. Багдад, Новый Орлеан и Сэнди-Спрингс позволяют заглянуть в будущее огражденных поселений, построенных и управляемых комплексом капитализма катастроф. Но именно Израиль пошел по этому пути дальше других стран: вся страна превратилась в надежно огражденное поселение, окруженное людьми-изгоями, живущими в замкнутом пространстве вечной «красной зоны». Вот каким становится общество, когда оно теряет экономические стимулы к мирной жизни, вкладывает огромные средства в борьбу и получает доходы от бесконечной войны против террора, в которой невозможно победить. Одна его часть похожа на Израиль, вторая — на Газу.

Израиль — это крайний случай, но подобного рода общества могут возникнуть и в других местах. Комплекс капитализма катастроф питается благодаря изнурительным конфликтам малой интенсивности. Этим может закончиться развитие любой зоны катастрофы, от Нового Орлеана до Ирака. В апреле 2007 года военные приступили к осуществлению плана по превращению нескольких нестабильных кварталов Багдада в закрытые поселения, окруженные контрольно-пропускными пунктами и бетонными стенами, где за иракцами будут следить с помощью биометрических технологий. «Теперь мы превратимся в палестинцев», — предсказал один из обитателей Адамии, наблюдая, как вокруг соседнего квартала строят ограждение47. Когда стало ясно, что Багдад никогда не станет Дубаем, а Новый Орлеан — Диснейлендом, в действие вступил план Б: сделать из них новую Колумбию или Нигерию, с бесконечными сражениями, которые в основном ведут частные солдаты и полувоенные, когда эти битвы лишь слегка приглушают для того, чтобы можно было добывать полезные ископаемые из земли под охраной наемников, поддерживающих безопасность вокруг нефтяных скважин, транспорта и источников воды.

Очень часто милитаризованные гетто Газы и Западного берега реки Иордан, окруженные бетонными стенами, электрифицированными ограждениями и контрольно-пропускными пунктами, сравнивают с системой для народа банту в Южной Африке, где черные жили в гетто, для выхода из которого требовался пропуск. «Законы и практические мероприятия Израиля на ОПТ [оккупированных палестинских территориях] определенно напоминают некоторые аспекты апартеида», — сказал в феврале 2007 года южноафриканский юрист Джон Дугард, специальный докладчик ООН по проблемам прав человека на палестинских территориях48. Это удивительное сходство, хотя тут есть и некоторые особенности. Поселения банту в Южной Африке по сути были трудовыми лагерями, которые позволяли контролировать черных, чтобы обеспечить шахты дешевой рабочей силой. Израиль же создал систему с противоположной целью: оградить рабочих от их работы, посадить в загон, куда попадают миллионы лишних людей.