Обман Инкорпорэйтед (сборник) Дик Филип
Джимми не ответил. Девчонка ушла, ведя за собой невысокого парнишку в галстуке-бабочке.
– Глянь-ка, бабочку нацепил, – сказал Джимми.
В теплой комнате лицо мальчишки покрылось испариной. Посреди комнаты медленно танцевали несколько пар.
– Ты только погляди на них.
Карл вытягивал шею, рассматривая девочек на той стороне. Может… может, она там? Девочка с темными волосами. Он смотрел и смотрел, но так и не находил ее.
– На что это ты уставился? – требовательно спросил его Джимми.
– Ни на что.
– Кого-нибудь увидел?
– Нет. – Это была правда. Он ее не видел. На середину комнаты вышли еще пары. Новые и новые девочки набирались смелости пригласить мальчиков на танец. Джимми все больше нервничал.
– Я пошел, – сказал он наконец.
– Ладно.
– А ты?
– А я останусь.
– Ну и… ну и какашка же ты. – Джимми двинул его кулаком в ребра, подошел к двери и скрылся.
Карл остался один. Ему сделалось грустно. В комнате оглушительно ревела музыка. Вокруг него топтались, шаркая подошвами, парочки. От их голосов у него звенело в ушах. Он бесцельно бродил вокруг. За одним столом наливали в бумажные стаканчики пунш. Какая-то женщина протянула ему стакан. Он взял и пошел с ним по комнате, прихлебывая. Пунш был густой и теплый. И отдавал фруктами, как стоялая газировка.
Вернувшись на место, где он стоял раньше, он вдруг увидел ее. Сердце у него в груди перевернулось. Она танцевала, на ней было длинное белое платье и красные цветы в волосах. Она смеялась. Он видел ее зубы, мелкие и ровные. Кожа у нее была смуглой. Испанка или кто-нибудь в этом роде. Глаза у нее были большие и яркие.
Тоска накрыла Карла, странная тоска, сладкая, как пунш. От тоски у него заболело все тело. Он придвинулся к краю толпы нетанцующих мальчишек.
Пухлая девчонка схватила его за руку.
– Потанцуем? Потанцуем?
– Пусти. – Он сердито увернулся. Толстушка бросилась за кем-то другим, смеясь и толкаясь.
Музыка смолкла. Джимми вернулся в зал, проскользнув на место рядом с Карлом.
– Ну как? – спросил он.
– Что как?
– Танцы.
– Я не танцевал.
– Сроду не думал, что в лагере танцуют, – сказал Джимми. – И кто только такое выдумал?
Долгими ночами было очень тихо, все вокруг спали, нигде не горел свет. Иногда Карл просыпался и, прислушиваясь, лежал в теплом спальнике, откуда наружу торчала только его голова. Ночной ветерок шевелился в кронах деревьев, которые росли у реки.
Карл лежал и слушал. Из темноты доносились какие-то шорохи. Звери? Как-то утром он проснулся и увидел серую белку, она стояла на его спальнике. В воздухе висел туман. Все еще спали. Белка стояла столбиком, серая и прямая, как стрела. Вдруг она стекла с него на землю, взмахнув пушистым хвостом. Скачками она помчалась к большому красному дереву и взлетела по его стволу.
Позже, когда туман рассеялся, на кухне загремели посудой. Лежа в теплом спальнике и дожидаясь гонга к завтраку, Карл прислушивался к звукам с кухни, которым с реки отзывалось эхо: глухой стук, похожий на удары далекого барабана. Оно казалось особенно странным на фоне журчания реки и векового молчания листвы, земли и деревьев.
Здесь все было совсем не так, как дома. Обычная жизнь казалась нереальной. Как сон. Его комната, микроскоп, марки. Картинки. Книги, пластинки, бесконечные ящики и стопки. Душная, запертая комната. А здесь воздух был прозрачным и свежим. Видно было на мили вокруг, зеленые холмы и деревья уходили вдаль. В воздухе пахло деревьями, влажной землей. Ощущение камней под ногами. Ледяная вода. Сухой песок на коже.
Он заплатил десять центов, чтобы прокатиться в каноэ до моста. Берега были покрыты камнями. Бесконечные серые каменные россыпи. Он плыл по течению, предоставив каноэ своей воле. Он забыл, что аренда стоила ему десять центов в час. Положил весло, вытянулся на дне лодки и стал слушать журчание воды и тишину леса.
Лодка плыла все дальше и дальше. Лагерь остался далеко позади. Он пошевелился. Пора было возвращаться. Он остался совсем один впервые в жизни. Вокруг не было ни души. Ощущение было совсем иное, чем когда остаешься один в комнате. Там его окружали вещи, целая комната вещей. А за ее стенами был город, целый город мужчин и женщин, бесконечное множество людей. В городе никто никогда не оставался совсем один.
Но здесь совсем никого не было. Он вглядывался в крутые берега, которые обступали его с двух сторон: спутанные ветки кустов, старые корни, крошащуюся почву. Ряды деревьев, елей, красного дерева, кипарисов, сосен. Какая-то птица вскрикнула и полетела прочь. Сойка. Совсем один. Ему даже стало грустно, но это была приятная грусть. В ней была сладость. Странная грусть. Как будто каноэ все быстрее несло его по течению меж крутых берегов. Навсегда унося его от всех, кого он знал раньше.
Он взял весло и развернул каноэ. И стал грести назад.
Ночью он слышал реку. Не видел, но знал, что она там. Совсем близко, только перейти тропинку и спуститься с холма. Вечно бегущая, несущая кусочки коры, прутики, листья. Ветки и листья прямо в океан.
Карл смотрел в темное небо. Над верхушками красных деревьев мигали звезды.
Он видел очертания деревьев, они колоннами вставали со всех стон, подпирая небо. Он думал о девочке, о той девочке с темными волосами. Увидит ли он ее снова? Две недели пролетали быстро. На том берегу реки была ее палатка, где-то на том берегу. Она была там, за водой, тихо спала.
Он закрыл глаза. Когда он открыл их снова, первые щупальца серого тумана уже протягивались вокруг. Было утро. Смутный, рассеянный свет был повсюду. Звезды исчезли. Карл дрожал. Кругом было очень тихо и холодно. На койке рядом с ним хрюкнул и повернулся на другой бок Джимми.
Карл лежал и смотрел. Вокруг него плыл туман. Его лицо стало влажным. Теперь он видел реку. Поверхность широкая, как бледный камень. А на той стороне берег, деревья, корни, ползучие растения. Древние переплетенные корни.
Немного погодя он выскользнул из спальника. От влажного холода его трясло. Кругом стояла тишина. Весь мир молчал. Запахнув покрепче хлопковую пижаму, он зашлепал через тропу к береговому склону, спустился вниз, осторожно ступая. Все замерло. Повсюду стелился туман. Он оказался у подножия. Рядом была вода, плоская непрозрачная поверхность. Она двигалась так медленно, что казалось, она стоит на месте. Но это было не так. Вот мимо проплыла ветка, черная от воды, холодная, затвердевшая, листья на ней безжизненно повисли.
Карл сидел на склоне у края воды. Шло время. Он не чувствовал холода. Туман начинал редеть. Но цвет не возвращался. Небо, вода, деревья – все было плоским и скучным. Серым. Мир, населенный призраками, безмолвными фигурами.
Он задремал. А когда открыл глаза, на том берегу ручья стояла она. Он весь окоченел от неподвижности, окоченел и замерз. Она смотрела на него. И молчала. Карл и девочка смотрели через серую реку друг на друга.
Птица мелькнула между деревьями. Откуда-то сверху по реке донесся гулкий раскатистый звук. Это повара на кухне начинали свой день. Девочка стояла между двумя деревьями, положив руку на один ствол, у самой кромки воды. На ней было что-то вроде серого халата. Волосы у нее были длинные и черные. Глаза тоже черные. А зубы мелкие и ровные. У нее был чуточку приоткрыт рот. Облачко пара срывалось с ее губ всякий раз, когда она делала выдох.
Карл не двигался. Деревья, девочка, вода – все сливалось воедино в молчаливой серой пелене. Немного погодя он снова заснул.
Проснулся он от того, что Джимми пинал его в поясницу.
– Вставай! – требовательно вопил Джимми, чей голос доносился словно издалека.
Карл шевельнулся. Это было трудно. Кости болели. Он весь застыл, тело онемело.
– Вставай!
Карл медленно поднялся на ноги. Голова болела, в ушах звенело. Смотреть было трудно. Он ужасно устал. И принялся карабкаться наверх, спотыкаясь и дрожа.
– В чем дело? Заболел? Зачем ты там сидел? Давно ты там сидел?
Он не отвечал. Доплелся до своей койки и сел. Кто-то из вожатых широкими шагами шел по тропе. Остановился.
– Что-нибудь не так?
– Он заболел, – сказал Джимми.
Вожатый подошел к нему.
– Ты заболел, Фиттер?
Карл кивнул.
– С ним что-то не так, – сказал Джимми.
Он лежал в палатке медсестры на большой кровати. Белые простыни хрустели. Он очень устал. И хотел лишь одного – лежать и не двигаться.
Вошла медсестра.
– Как ты?
– Нормально. – Было еще рано, часов десять утра. Он видел солнце, которое светило внутрь через клапан палатки.
Медсестра измерила ему температуру.
– Твоя мама подъедет за тобой сегодня. У тебя хватит сил вернуться с ней домой?
Карл кивнул.
– Ты завтракал?
– Нет.
– Я попрошу кого-нибудь принести тебе блинчиков. – И медсестра вышла из палатки, миновав по дороге столик с лекарствами.
Карл глядел наружу, на солнечный свет, деревья и лианы. Скоро он поедет домой. Мать едет. Он устал. Он повернулся на бок и закрыл глаза.
Какой-то звук проник в его сон. Он слегка поднял голову. В поле зрения возникла комната. Кто-то стоял у кровати, молча глядя на него сверху вниз. Он пошевелился, перевернулся. Неужели это… У него замерло сердце. Неужели…
Женщина подошла ближе. Это была его мать. Он снова лег.
– Что ты натворил, упал в реку? – спросила она.
Он не ответил.
– Одевайся. Мы возвращаемся в город. Понять не могу, почему ребенку позволили просто так свалиться в воду и сидеть там до тех пор, пока он не заболел.
– Я никуда не падал. – Но она уже вышла из палатки. Он медленно выбрался из постели.
– Скорее, – раздался ее голос. – Помощь нужна?
– Нет, – сказал Карл.
Мать Карла умерла, пока он еще учился в школе. Он стал жить с бабкой и дедом. Они были немцы. Дед работал в компании «Чудо-хлеб». Весь день он спал в погребе, а ночью выходил и шел на работу.
Дед и бабка жили в огромном старом доме. Перед ним росла древняя пальма, грязная и некрасивая. Парадное крыльцо просело. Одно из боковых окон было разбито. У Карла была своя комната, в дальней части дома, из окна он мог видеть сад. Задний двор был большой. В нем было полно кошек. По ночам он слышал, как они ссорятся между собой. Двор весь зарос сорняками. За садом не ухаживали уже много лет. В нем было полно растений. Бамбук, вистерия, слоновая трава. В дальнем углу сада под тяжестью ягод сгибались кусты.
В начале лета Карл любил выходить в сад и стоять, вдыхая запах ягод, гниющих на солнце, сладкий горячий запах, похожий на запах человеческого тела. Еще он любил улечься в траву рядом с кустами и лежать, чувствуя их аромат, наслаждаясь их близостью. Запах ягод, теплый ветерок, колышущийся бамбук – все сливалось для него воедино и создавало ощущение цельности, плотности жизни, так что он едва мог поверить, что во дворе рядом с ним на самом деле никого нет.
Обычно он устало засыпал, лежа в траве. Очнувшись ото сна, он всегда чувствовал себя пропитанным запахами сада, насыщенным его присутствием. Он с трудом вставал на ноги и шел в дом ополоснуть лицо.
Глядя на себя в старое треснувшее зеркало в ванной с высоким потолком и облупившимися стенами в лохмотьях желтой краски, Карл удивлялся своему отражению и размышлял о том, что станет с ним в будущем, когда он станет старше. Его мать умерла. Дед и бабка уже совсем старые. Скоро он будет жить один, будет сам зарабатывать, сам прокладывать себе путь. Куда? В какую сторону? Скоро он узнает.
Он смотрел и думал.
Глава 16
В старших классах Карл записался в шахматный и дискуссионный клубы. Он с большим рвением вступал в дебаты по политическим вопросам. Дебаты проводились раз в неделю после уроков в одном из классов. Любой желающий мог прийти послушать. Учеников приходило немного, учителей тоже.
– А ты умеешь вести дискуссию, Карл, – сказал ему однажды мистер Макферсон. – Я хочу, чтобы в дебатах против школы Лоренса ты был у нас в команде.
Карл расцвел от удовольствия.
– Вы серьезно?
– Какую тему выберешь? Команда должна предварительно подать примерный список тем.
Карл подумал.
– Я хочу выступить в защиту Комитета политического действия, – заявил он. КПД в тот год то и дело подвергался нападкам. Сидни Хилмана клевали все, кому не лень.
Мистер Макферсон поднял бровь.
– Вот как? На мой взгляд, это не самый удачный выбор. Может, лучше взять господдержку школ? Тоже весьма щекотливый вопрос.
– Нет. Я хочу защищать КПД. По-моему, профсоюз имеет право сделать так, чтобы его услышали. Как иначе рабочий класс сможет защитить свои интересы? Ожидания, что действующие партии станут представлять интересы наемных работников, бессмысленны. Ведь они целиком и полностью в руках реакционного большого бизнеса из крупных городов.
Мистер Макферсон покачал головой.
– Что ж, посмотрим, – проворчал он. И пошел по коридору прочь.
Какое-то время, примерно с середины десятого класса, Карл был социалистом. Он даже посещал лекции, которые представители Лиги социалистической молодежи читали в соседней церкви. Там он сдавал в их кассу свои двадцать пять центов и приносил домой гору памфлетов. В них описывалось положение трудящихся. Оно было ужасным.
– Ты только посмотри, – сказал Карл Бобу Бейли. Они сидели у фонтанчика с содовой. Уроки кончились. Вокруг них другие ребятишки плевались катышками жеванной бумаги и слушали джук-бокс.
– В чем дело? – спросил Бейли.
Карл передал ему открытый памфлет.
– Вот читай.
Бейли прочел, шевеля губами. Вернул памфлет.
– Что ты об этом думаешь? – спросил его Карл.
– Интересно.
– Ты знал, что в нашей стране происходят подобные вещи?
– Нет, наверное.
– Забастовщиков избивают, их жен запугивают. Дети работают по пятнадцать часов в день. – Карл рассказал ему про книгу, в которой один мальчик, работавший на мясокомбинате, постепенно потерял обе ступни, каждый день стоя в лужах кислоты, которая там везде разлита по цементному полу.
– Ужас какой, – сказал Бейли.
– Ну?
– Что ну?
– Что ты будешь делать?
Бейли задумался. Тот был высокий, худощавый и носил очки. Он покачал рыжей головой.
– Понятия не имею.
– Разве ты не хочешь выйти на улицу?
– На улицу?
– На баррикады! – выкрикнул Карл с горящими глазами и пылающим лицом.
Бейли был озадачен. Но тут им принесли колу, и вопрос забылся. Карл пил, глядя вдаль.
– О чем ты думаешь? – спросил Бейли.
Карл вздрогнул.
– Что?
– О чем задумался?
Карл чуть заметно улыбнулся.
– О многом, – сказал он.
В колледже Карл учился всего год. Это был год выборов. Один его приятель, студент выпускного курса отделения политических наук, баллотировался от городского совета против коррумпированных республиканцев и демократов. Эрл Норрис был независимым кандидатом. Он шел сам по себе, его не поддерживала даже прогрессивная партия, которую контролировали сталинисты.
Карл помогал ему проводить агитационную кампанию. Они дискутировали со знакомыми прогрессистами и раздавали свои листовки в центре города.
Как-то вечером, очень поздно, они ездили по городу, расклеивая на телефонных столбах агитационные плакаты Норриса. Из старенький «Форд» двигался от столба к столбу тихо, без фар. Подъезжая к очередному столбу, Карл выпрыгивал из машины, подбегал к обочине, приклеивал плакат и мчался назад.
– Ну, как дела? – шепотом спрашивал его Норрис. Он был за рулем.
– Отлично.
У следующего столба, когда Карл уже возвращался в машину, откуда ни возьмись, вынырнул полицейский патруль.
– Та-ак, – сказал полисмен.
В городе действовал старый закон, который запрещал использование городской собственности в агитационных целях. Телефонные столбы принадлежали городу. Но когда судья узнал, что Норрис – студент отделения политических наук и баллотируется как самовыдвиженец, он вынес им приговор с отсроченным сроком исполнения и отпустил. Отсрочка была дана на тридцать дней.
Карл и Норрис стояли рядом с полицейским участком, ярко светило солнце. Вокруг сновали люди, многие шли на работу.
– Вот так реакционеры и подавляют голос масс, – проворчал Норрис.
Выборы он проиграл. Победил кандидат от республиканцев, вторым по количеству набранных голосов был демократ. За Норриса не голосовал почти никто. Но и за прогрессистов тоже.
– Трудно, однако, сделать так, чтобы тебя услышали, – сказал тогда Карл.
– Когда-нибудь все изменится, – ответил Норрис.
Чтобы не ходить в армию, Карл устроился на работу в Американскую металлообрабатывающую компанию, на заграничную службу. Срок его контракта не был точно определен. Пока он работает в Компании, призыву не подлежит.
В ночь перед самым отплытием он вдруг ощутил приступ странной ностальгии. Он начался, когда Карл, пообедав в городе, пешком возвращался к себе в комнату. Шел он медленно, руки в карманы. Был теплый июльский вечер. Тысячи звезд высыпали на небе. Народу на улицах было много, люди прогуливались по тротуарам, мужчины и женщины парами, ребятишки носились вокруг них, старшеклассники со своими девушками ели хот-доги и мороженое в драйвинах.
Карл думал о себе и обо всем, что происходило в его жизни. Вспоминал детство, когда они жили на востоке, где было холодно и землю зимой покрывал снег. Вспомнил мать, которая работала целыми днями. Он был одиноким ребенком, в его детстве не было ничего, кроме вещей, всех этих марок, книг, да еще мыслей.
Карл развернулся и зашагал назад мимо неоновых вывесок магазинов к кампусу. Там было темно. Все здания стояли немые и темные, кроме библиотеки. Там было еще открыто.
Он вспомнил лагерь. Те времена, когда он ездил туда летом. Красные деревья. Бродя по кампусу, он вспоминал речку, молчание деревьев, холодную воду и яркое солнце. Кампус немного напоминал лагерь, такой же темный и тихий, с высокими деревьями, обступившими его со всех сторон.
Дойдя до библиотеки, Карл остановился. Огромное мраморное здание пылало светом. Зайти внутрь? Он обошел здание вокруг. Под ногами была трава, влажная, зеленая. Он хорошо видел ее при свете, который лился из окон библиотеки. Прошла кучка студентов, парней и девушек, они разговаривали и смеялись. Немного погодя появилась молчаливая пара, парень и девушка шли тихо, держась в темноте за руки.
Карл вспомнил старшие классы. Дискуссионный клуб. Лигу молодых социалистов. Ту речь в защиту социализма, которую он произнес тогда в присутствии директора.
Его мысли снова вернулись к лагерю. Как там было чудесно, пока он не заболел. Он так и не вернулся туда больше. Мать не отпустила. Теперь ее уже нет, погибла в аварии. После ее смерти его жизнь стала куда радостнее. Она была такой худой и жесткой. Вечно подталкивала его. Заставляла что-то делать.
И вот он покидает страну. Едет работать в Азию. Надолго ли? Он не знал. Может, на год. А может, и больше. Что его там ждет? Этого он тоже не знал. Он не знал, куда едет. Не знал он, и откуда лежит его путь. Прошлое было во тьме, укрыто тенью. Смутные, смешанные воспоминания о звуках, формах, запахах. Красные деревья. Трава ночью. Неоновые вывески. Снег. Медленно текущий ручей. Его старая комната с микроскопом, слайдами, марками и фотографиями.
Карл вошел в здание библиотеки. Мраморные коридоры заливал яркий желтый свет. Он поднялся по лестнице в главный читальный зал. Карточки у него с собой не было, но можно почитать справочную литературу.
Какое-то время он сидел в справочном зале и читал кембриджскую «Древнюю историю». Он читал о Греции. Знакомые пассажи, войны, сражения. Алкивиад. Клеон. Перикл. Он нашел описание битвы при Фермопилах, и у него потеплело на сердце. Храбрые спартанцы.
Он встретил знакомого, тот готовился к экзамену. По его карточке он взял «Анабасис» Ксенефона и сел читать. Снег. Холмы… Совсем как его жизнь. Все, что сохранилось в его памяти из прожитого: снег, улицы, деревья, тихая вода.
Карл закрыл книгу и опустил ее в лоток возврата. Было уже поздно. Библиотека скоро закроется.
Карл покинул здание, шагая по длинным белым коридорам, спускаясь по лестницам, пока наконец не оказался в теплой темноте. Глубоко вдохнул ночной воздух. Воздух был сладкий, густой от аромата цветов. У самого выхода рос огромный лиловый куст. Именно его ароматом был напоен воздух.
Он пошел по дорожке прочь от здания. За его спиной один за другим гасли огни библиотеки. На улице появились другие мужчины и женщины, одни обгоняли его, другие шли за ним. Все молчали. Поднялся легкий ветерок. Он шелестел вокруг Карла, донося до него разные звуки. Обрывки разговоров. Шаги. Мужчины и женщины возвращались сквозь тьму из библиотеки.
Он перешел через небольшой мост. Подошвы его ботинок звенели по доскам. На той стороне начинался ровный травяной склон. За ним перемигивались неоновые городские огни – красные и желтые, темно-оранжевые и фиолетовые. Ресторан. Театр. Агентство по продаже недвижимости. Ссудная касса. Кафе.
Он стоял на краю моста и смотрел через луг на черные здания и неоновые огни на фоне ночного неба. Мимо шли люди, возвращались домой студенты, неся под мышками книги и бумаги.
Скоро он уедет. Скоро он будет далеко отсюда. Может быть, он никогда не вернется. Может, он никогда больше не постоит на этом месте, не увидит ни этих деревьев, ни этой травы, ни очертаний этих домов. Где-то далеко просигналила машина. Автобусы и автомобили. Движение на городских улицах. Люди на тротуарах. В кафе. Театрах.
Мимо прошли еще студенты. Карл выпрямил спину. Шагнул с моста на траву. Вдруг перед ним мелькнула девушка, она молча и торопливо шла куда-то через луг. Ночное небо на миг очертило ее силуэт. Тоненькая, тоненькая и гибкая. С длинными волосами. В темноте они казались черными. Он видел ее лицо, линию щеки, носа, лба.
У него подпрыгнуло сердце. Он заспешил, торопливо шагая следом за ней. Смутные воспоминания проносились в его мозгу. Стройная девочка, смуглая, с черными волосами. Он спешил, внутренне трепеща, стараясь не отстать.
Девушка прошла через луг, ступила на тротуар. Перешла улицу. Карл за ней. Она поравнялась с витриной.
Это была не та девушка с черными волосами. У этой волосы были темно-русые.
Карл замедлил шаг. Немного погодя он свернул направо. Пора было возвращаться домой. Завтра ему рано вставать. Корабль отплывает в восемь.
Девушка исчезла, скрылась из вида, затерялась в ночной тьме. Карл возвращался к себе, сунув руки в карманы.
Карл встряхнулся, вставая. Все его тело затекло. Сколько он уже тут сидит и думает о своем? Далеко внизу раскинулась территория Компании, возвращая его к настоящему. Что за дурацкое занятие, сидя на ярком утреннем солнышке, снова и снова перебирать события своей юности!
Он был рад, что его юность кончилась, осталась далеко позади. Несчастливое было время, время сомнений и незнания. Время поисков своего пути ощупью во тьме невежества. Он посмотрел на солнце. Который сейчас час? Солнце стояло уже почти в зените. Долго же он тут просидел.
Карл потянулся, раскинув большие руки и открыв рот. Издав громкий, как рев, звук, он покрутил торсом и несколько раз топнул ногами. Потом стал спускаться с холма, серьезный, задумчивый, продолжая перебирать в памяти все, о чем только что думал, события своей молодости, маленькую мертвую птичку, странности своего детства.
Занятый этими мыслями, он, сам того не заметив, оказался на берегу искусственного озера в центре владений Компании. Задержавшись на мгновение у края газона, он ступил на него и пошел через траву в ельник. Последний ряд деревьев отделял его от края воды, когда он услышал звук. Это был плеск, что-то скакало в озере, разбрасывая фонтаны воды.
С сильно бьющимся сердцем он торопливо подошел к краю озера. В воде кто-то был. Солнечные лучи сверху вниз били в водяное зеркало, высекая из него потоки света. Он прикрыл ладонью глаза. Человек в воде отчаянно бился. Он разглядел влажный блеск бледно-золотого тела, тонкие округлые конечности. Барбара. Она была в воде совершенно голая, резвилась сама по себе. Покраснев, он повернулся, чтобы уйти.
Но, поравнявшись с деревьями, он встал и остался стоять. Интересно, его оттуда видно? Скорее всего, нет. Математически шансов разглядеть его оттуда очень мало. Им вдруг овладела храбрость любопытства. С раннего утра он размышлял о тайнах бытия, о секретах темной вселенной. А разве это не ее часть? Не та скрытая реальность, обычно потаенная, спрятанная от глаз, эзотерическая сцена, доступная лишь немногим? И, если он будет осторожен, она его не увидит.
Карл стоял, наблюдая за девушкой в воде. Она там развлекалась вовсю. Вода летела во все стороны. Наконец она двинулась к берегу. С трудом выбралась из воды, встала на бетонный бортик, с нее текли струи. Карл почувствовал, как сильнее забилось его сердце и как, несмотря на глубокую внутреннюю решимость, краска стыда начала заливать его щеки и уши. Озеро было не широким. Девушку на высоком противоположном берегу было хорошо видно.
Впервые в жизни он глядел на нагую женщину. Для него это было такое же событие, как рождение и смерть, брак и совершеннолетие. Непонятное и важное. Событие, которое никогда не повторится.
Он наблюдал за тем, как она, встав в траве на колени, отжимала мокрые волосы. На миг его глаза затуманились, словно зрение было готово изменить ему. Поставив руки на бедра, он сделал глубокий вдох и наполнил воздухом легкие. Перед глазами все плясало, прыгали какие-то соринки, метались красные пятна. По коже поползли вниз капли пота. Под рубашкой вдруг стало липко. Тело стало сырым и холодным.
Но вот мгновение прошло, а за ним прихлынула волна горячей крови, которая текла к его сердцу, ярясь и пенясь, захлестывала все пустоты его тела, неслась по артериям и венам.
Стоя на берегу на коленях, выжимая коричневые волосы, мокрая девушка гладко блестела на солнце. Миллионы световых искр вспыхивали на ее гладкой коже. Все редкие кристаллы, все драгоценные камни были там, столько, что и не сосчитать, куда больше, чем бриллиантов на тропе, чем полусфер росы на лужайке. Этот блеск затмевал все, виденное им раньше, это смуглое роскошное сияние сразу поставило на место все: и траву, и землю, и деревья, и горы.
Он никогда не видел ничего грациознее ее голых рук и плеч. Все знакомые ему цвета меркли перед белизной и золотом ее кожи, свежей после купания. Он видел, как движутся ее руки. Она встряхивала головой, склоняла ее набок. Выжав в последний раз волосы, она запрокинула голову и стала смотреть вверх. Темно-коричневые волосы, густые и тяжелые, упали ей на шею. Ее лицо, маленькое и четко прорисованное, было обращено к небу. Медленно встав на ноги, она стояла.
Только теперь он впервые увидел ее полностью. Она не была высокой. Точнее, она была даже куда ниже, чем он ожидал. Он вообще не ждал ничего подобного. Картинки на стенах, рисунки и календари обманули его. Они изображали огромных женщин с могучими ногами, изогнутыми и длинными, массивными грудями, вздымающимися в воздух. Эта девушка была совсем не такая. Она была небольшой и полной, не жирной или в ямочках, а просто крепкой. Ее тело мало чем отличалось от мальчишеских тел, которые он видел на уроках физкультуры в школе. Только кожа гладкая и бедра пошире. Но высокой она не была, и ноги у нее были обыкновенные, с коленными чашечками и ступнями, которые плотно стояли на земле.
Но больше всего его изумили груди. Они не торчали вперед или вверх. Они не выпирали вперед, как обычно показано на рисунках. Они свисали вниз, а когда она наклонилась, они отвисли. Они болтались и качались из стороны в сторону, пока она собирала одежду, наклонялась и выпрямлялась, одеваясь. Они были совсем не твердые, а такие же мягкие, как все ее тело, светлая мягкая плоть. Они походили на бурдюки для вина, которые вешают в своих палатках арабы на востоке. Мешочки, дрожащие мешочки из плоти, которые наверняка мешали ей на каждом шагу.
Она застегнула короткие красные штаны, запахнула серую блузку. Села, чтобы завязать сандалии. Теперь она стала такой, как всегда, а не белой, голой, коренастой. Груди из висячих мешочков снова превратились в округлости у нее под блузкой. Плотно сидящие штанишки и блузка делали ее стройнее и выше.
Закончив одеваться, она пошла назад прямо по траве газона. Он потерял ее из виду. Она исчезла. Все кончилось. Он расслабился. Его кровь утихла. Сердце начало возвращаться к норме, кровь отлила от щек и ушей. Он вздохнул, выпуская воздух из легких.
Неужели это случилось? У него кружилась голова. В каком-то смысле он был разочарован. Она была короткой и толстой, тут и там из нее выпирали какие-то окружности. У нее были ноги, чтобы ходить, и ступни, чтобы стоять. Ее тело было таким же, как у всех, физическим явлением, инструментом, машиной. Оно родилось так же, как все остальное: из праха и слизи. Пройдет время, и оно сморщится, обвиснет, потрескается и согнется, а потом удерживающие его вместе липкая лента, клей и гвозди отвалятся по одному, и оно снова уйдет в землю, из которой вышло.
Оно сломается и износится. Оно выцветет и увянет, как трава и цветы, как огромные ели над ними и даже как сами горы и вся земля. Оно было частью обыденного мира, материальным, как все материальное. Оно подчинялось тем же законам. И работало, как все остальное.
Он вдруг подумал о своих рисунках, которые он копировал с красоток в журналах, и обо всех тех мыслях и идеях, которые роились у него в мозгу, пока он сидел один в душной запертой комнате, куда сквозь шторы лился солнечный свет. Он улыбнулся. Что же, наконец он кое-что понял. Утратил свои драгоценные иллюзии, зато узнал то, чего не мог уразуметь раньше. Тела, его или ее, все в принципе одинаковы. Все – части одного и того же мира. Мира, за пределами которого нет ничего, никакого фантомного королевства души, никакой области возвышенного. А было только это – то, что он видел своими глазами. Деревья, солнце, ветер. Он, Барбара, все и всё были частью этого. А больше ничего не было.
Однако его потаенный внутренний мир, мир духа, который он лелеял в себе так долго, не дал трещину и не обрушился ему на голову. Он не превратился в руины и печальные останки, среди которых ему отныне предстояло бродить. Скорее, все мечты и представления, которыми он жил все время, как будто выключились, просто перестав существовать. Растаяли тихо и бесследно, как мыльные пузыри. Исчезли навсегда. Как будто их и не было.
Пока он думал об этом, сзади подошла Барбара и остановилась в нескольких футах от него.
– Что ты здесь делаешь?
Карл медленно повернулся.
– Здравствуйте.
– Бога ради! Что ты делаешь?
Карл смотрел на нее. Волосы у нее были еще мокрые, с них капало. Одежда прилипала к телу большими влажными пятнами. Вид у нее был сердитый.
– Это вы были в воде? – спросил Карл. – Я видел, вы выбрались на берег нормально. Хотя в какой-то момент мне показалось, что у вас проблемы.
Она стояла совсем рядом, ее влажная блузка поднималась и опадала. Серая ткань прилипла к влажной коже. Он видел очертания ее грудей, твердые расширенные соски возмущенно тряслись. Зубы у нее были длинные и неровные, а волосы тяжелые. И все равно она была красива. У нее были чудесные глаза и чистая, гладкая кожа. Мокрая и злая, она была такой же гибкой и привлекательной, как всегда.
– Если бы я тонула, ты бы стал меня спасать? – Она дрожала. Зубы стучали.
– Я бы вас вытащил, – сказал Карл, складывая на груди руки.
– Я не поняла. Что ты тут делаешь? – Барбара встряхнула головой. – Ты что, подглядывал? Что с тобой такое?
Ее голос дрожал. Он видел, как ее глаза налились слезами. Вид у нее был такой замерзший, такой несчастный… Ему вдруг стало жаль ее, и еще он почувствовал себя немного виноватым.
– Простите меня, – сказал он. – Не надо злиться.
Она не ответила. Стояла, глядя вниз и вытирая воду с шеи.
– Вам лучше вернуться. Принять ванну, обсохнуть. Переодеться. Иначе можно схватить простуду.
– Правда?
– Давайте вместе пойдем в общежитие. Ладно? Вернемся вместе.
– Мне все равно. – Она повернулась и зашагала прочь между деревьями. Карл помешкал. Потом пошел за ней, весь в раздумьях, не спеша, но и не теряя ее из виду. На краю рощи Барбара остановилась, нетерпеливо поджидая его.
– Ну, давай же! Или хочешь, чтобы я простыла?
Карл улыбнулся.
– Нет.
