Летняя королева Чедвик Элизабет

Глава 46

Париж, лето 1152 года

Людовик посмотрел на свою старшую дочь семи лет. Она стояла на коленях и молилась, крепко зажмурив глаза. Светловолосая, такая же, как он сам, с косичкой, в голубом платьице, со склоненной головкой – просто ангелочек. Но скулы и осанка как у матери. Заметив это, он испытал сожаление.

Король не чувствовал к дочери какой-то особой сильной любви, но был к ней привязан. Мария – хорошая девочка: добросовестно молится, аккуратно шьет и открывает рот, только когда к ней обращаются. Однако она редко попадала в поле его зрения. Визиты в детскую напоминали о том, что Алиенора так и не сумела подарить ему сына, а эти две дочери служили зримым доказательством немилости Божьей. Но сейчас они являлись наследницами Аквитании, поэтому через дочерей он мог претендовать на эту землю.

– Аминь, – произнесла Мария, перекрестилась и поднялась, по-прежнему глядя в пол.

Рядом с ней стоял Генрих, граф Шампани, с которым ее только что обручили. Его брат Тибо, предпринявший неудачную попытку похитить Алиенору по дороге в Пуатье, обручился с маленькой Алисой, которая едва научилась ходить, говорила односложными фразами, а в церковь ее принесла няня.

Из Нотр-Дам королевская процессия торжественно вернулась во дворец, где был дан официальный пир по случаю двух помолвок. Генрих по-доброму обращался с Марией: поцеловав ее в щечку, он наказал ей быть хорошей девочкой и расти быстро, чтобы он мог приветствовать ее в своем доме в качестве графини де Шампань, после чего королевскую дочь повели в детскую вместе с ее младшей сестрой. Будущие мужья, оставшиеся в большом зале, вздохнули свободно, наслаждаясь помолвкой с принцессами Франции и сознанием того, что Аквитания теперь прочно попала в сферу их влияния.

– Завтра мои дочери отправятся в монастырь Авене, – сообщил будущим мужьям Людовик. – Там их воспитают должным образом, неиспорченными, подходящими в супруги правителей.

Женихи глубокомысленно закивали в ответ. Монастырь – самое лучшее место для воспитания девушек, чистых телом и душой.

– Как дела у господина де Вермандуа? – поинтересовался Генрих. – Я с прискорбием услышал о его болезни.

– Он выздоравливает, – коротко ответил Людовик. – Не сомневаюсь, что скоро вернется на свою службу при дворе.

Рауль занемог сразу после расторжения брака с Петрониллой прошлой осенью и вскоре последовавшим новым браком с Лореттой, сестрой графа Фландрского. По двору тут же поползли многочисленные пикантные слухи, что молодая жена утомляет пожилого мужа, но Людовик старался не обращать на них внимания.

К королю направлялся распорядитель, держа в руке свиток. Людовик кивнул ему с упавшим сердцем. Если во время трапезы королю передавали известия, то всегда только важные – обычно плохие. Он взял письмо, сломал печать, а когда прочел, то побелел.

– Что случилось? – Робер де Дрё в тревоге наклонился к брату.

Людовик скривился:

– Моя бывшая жена вышла замуж за Генриха Анжуйского.

За главным столом воцарилась напряженная тишина.

– Но ведь он в Нормандии! – выпалил Робер. – Он в Барфлёре.

– Судя по этому письму, уже нет. – Людовик сглотнул, чувствуя подступившую тошноту. – Он находится в Пуатье, и моя жена… моя бывшая жена… только что с ним обвенчалась.

– Боже милостивый!

Людовик никак не мог поверить тому, что узнал из письма. С души воротило, когда он вспоминал, как этот юноша появился при дворе. Потупленный взгляд, осторожные, но почтительные манеры, а за всем этим тайный умысел. Представив Алиенору и рыжеволосого анжуйского щенка в одной постели, он почувствовал, что внутри все перевернулось. Как она могла, всего два месяца спустя после развода, с мальчишкой девятнадцати лет? Да еще за его спиной. Стерва, шлюха!

– Они не могут так поступить! – взорвался Робер. – Они главные землевладельцы и должны спросить вашего разрешения на свадьбу. Поскольку ни один из них этого не сделал, их нужно призвать к ответу.

Генрих, граф Шампани, и его брат энергично закивали в знак согласия, поскольку последние события поставили под серьезную угрозу все то, чего они добивались, обручившись с дочерьми Людовика.

– Я вызову их сюда для ответа, – процедил сквозь зубы король.

– Вы думаете, они явятся? – недоверчиво фыркнул Робер. – Вам придется пойти дальше. Их брак родственный. Нужно написать в Рим, пусть к ним применят закон в полной силе.

Людовик кивнул, хотя внутри у него все кипело. Почему она так поступила? Из-за похоти, потому что она испорченная женщина? Или думает, что сможет манипулировать мальчишкой девятнадцати лет, как когда-то проделывала это с ним? Но Генрих Анжуйский, несомненно, страдал манией величия.

– Если они не приедут, я действительно пойду дальше.

– Поверьте мне, не приедут, – сказал Робер. – Лучше действовать раньше, чем позже.

– Я буду действовать, когда сочту нужным, – отрезал Людовик.

Он ушел к себе, разгневанный и униженный. Единственным утешением служило то, что если она не родила ему сыновей, то и Генриху не родит, ибо Господь обязательно их накажет и сделает бесплодными. В его собственной ситуации с наследниками виновата только она одна.

Король стоял на коленях перед переносным алтарем у кровати, когда попросил разрешения войти его камердинер.

– Что теперь? – возмутился Людовик. – Разве я не говорил, чтобы меня оставили в покое?

– Сир, простите, что беспокою вас, я бы никогда так не поступил, но пришло известие, что умер господин Рауль де Вермандуа. – И камердинер протянул письмо.

Новость не была неожиданной и тем не менее больно ударила по Людовику. Рауль всегда присутствовал в его жизни, с той самой поры, когда он вышел из монастыря перепуганным ребенком, чтобы унаследовать трон. Временами их отношения давали трещину, но в основном де Вермандуа служил ему хорошо; преданный политик, хоть и неспособный подавить свою тягу к женщинам. После него остались трое малолетних детей, которые теперь станут подопечными двора. К безумной мамочке их, конечно, нельзя отправлять, поэтому Людовику еще придется решать, куда их пристроить.

Он отослал камердинера и еще раз опустился на колени, чтобы помолиться за усопшего. Завтра пройдут мессы и прозвонят колокола в честь ухода Рауля. Людовик почувствовал себя деревом в лесу, вокруг которого валятся ближайшие деревья, одно за другим. Те самые деревья, что давали ему поддержку, укрывали своими ветвями. Теперь он остался один, отданный на милость всем ветрам.

– Как умер де Вермандуа? – Тетушка Агнесса, аббатиса Нотр-Дам-де-Сент, устремила на племянницу сострадательный, но любопытный взгляд.

Глаза у нее были светло-карие, почти золотые, и от них ничего не ускользало.

Алиенору угощали вином и восхитительными каштанами в меду, какими славилось аббатство. Она их обычно любила, но сейчас лакомство не доставило ей никакого удовольствия. Алиенора приехала сюда повидаться с Петрониллой, оказать внимание тетушке и сообщить о своем новом браке.

– Он давно чувствовал себя плохо, удалился от двора, но приступ настиг его в кровати с молодой женой, хотя ему было прописано воздержание. – Алиенора скорчила гримасу. – Им всегда управляли желания. Впрочем, Петронилла со своей ревностью приписывала ему больше подвигов, чем было на самом деле.

Агнесса покачала головой:

– Да смилостивится Господь над его душой.

– Полагаю, сестре совсем не обязательно это знать, – тихо добавила Алиенора.

– Разумеется, – согласилась Агнесса. – Такие новости приносят больше вреда, чем пользы.

– Как она?

Агнесса подумала секунду, прежде чем ответить.

– Ей гораздо лучше. Службы и ежедневные молитвы оказали благотворное влияние. Не могу утверждать, что Петронилла счастлива, но больше не безумна. Полагаю, она пока не готова покинуть нас – вполне вероятно, и никогда не будет готова, однако, по моему убеждению, монашеский обет она тоже не примет. Я отведу тебя к ней через минуту.

Алиенора поняла, что сейчас последует. В обмен на заботу о Петронилле ей захочется узнать о браке Алиеноры с Генрихом. И она рассказала тетушке все подробно, за исключением некоторых деталей.

– И ты довольна?

Алиенора расправила платье на коленях и взглянула на обручальное кольцо:

– Мне не на что жаловаться, впрочем я едва его знаю. Он почти сразу уехал в Нормандию.

– Из услышанного я поняла, что он умен и хорошо образован.

Алиенора улыбнулась:

– Он впитывает знания, как мох впитывает воду, и жаждет еще большего. Генрих никогда не находится в состоянии покоя, разве что если спит, и тогда он настолько неподвижен, что его дыхание едва слышно.

Ее взгляд потеплел. Во сне он выглядел таким молодым и беззащитным, что она невольно испытывала к нему нежность, отчасти материнскую, отчасти любовную.

– Вам предстоит еще многое узнать друг о друге. Ты пошла на большой риск.

– Зато этот вариант был гораздо привлекательнее других. Есть в Генрихе способность править империей. – Она вздернула подбородок. – Мы оба ею обладаем.

– Да, племянница, ты права. Я всегда так думала, еще с тех пор, как ты была маленькой девочкой. Ты всех опережала.

Покончив с вином и каштанами, Агнесса отвела Алиенору в тихую, залитую солнцем галерею, где вышивали две женщины: одна из них была монахиней, а вторая – Петронилла, одетая в синее платье, с простым белым вимплом на голове.

– Петра! – Алиенора пошла к сестре, раскрыв объятия.

Женщина оторвалась от рукоделия и посмотрела на Алиенору. Лицо напряженное, но взгляд ясный, разумный.

– Как я рада тебя видеть! – Алиенора расцеловала сестру в щеки и тепло обняла. – Я слышала, ты поживаешь хорошо!

Петронилла тоже обняла сестру:

– Мне так все говорят. – Разомкнув объятия, она обвела широким жестом вокруг. – Когда столько света, места для тьмы уже не остается, но если она все-таки наступает, я молюсь Святой Деве, прошу о помощи – и Она мне помогает.

– Вот и славно.

Петронилла вновь взялась за шитье и начала работу, аккуратно и не прерываясь.

– Я не хотела сюда ехать, – призналась она. – Но теперь понимаю, что ты была права. Вернись я ко двору, все вокруг меня начало бы рушиться. Здесь я в безопасности.

Агнесса и монахиня тихо удалились, оставив сестер вдвоем. Алиенора еще немного помешкала, а затем сделала глубокий вдох:

– Мне так много нужно тебе сказать, что, право, теряюсь, с чего начать. Две недели тому назад я снова вышла замуж, за Генриха, графа Анжуйского.

Петронилла перестала шить и понимающе взглянула на сестру, совсем как прежде.

– Ты ведь так и задумала, правда? Когда они приезжали в Париж. Я догадывалась! Знала, ты что-то замыслила!

– Я на самом деле об этом подумывала, но решение приняла, только когда окончательно объявили о разводе, – словно оправдываясь, ответила Алиенора. – Это хороший политический ход, а у меня не оставалось выбора, как заключить повторный брак сразу после расторжения первого, поскольку я стала притягивать к себе всех амбициозных холостяков.

– Действительно, – согласилась Петронилла, и снова взялась за иглу. – Монастырь, наверное, не для тебя. – В ее голосе прозвучало чуть ли не осуждение.

– Я не была бы в безопасности, даже если бы удалилась в монастырь, – какой-нибудь одержимый властью глупец меня похитил бы и силой принудил к браку, и что тогда было бы с Аквитанией? Возможно, придет время и я обрету покой в монастыре, но только не сейчас. – Она прикусила губу. – Петра… я вынуждена сообщить тебе кое-что о Рауле.

Петронилла вздернула подбородок.

– Не желаю ничего слушать, – заявила она. – Я изгнала его из себя, как дьявола. Он был причиной моей болезни. Я любила его безмерно, а затем возненавидела. Теперь он ничто.

– Петра, он… я… он умер. С некоторых пор его мучил какой-то недуг. – Она посмотрела на сестру с трепетом.

Петронилла укололась, на тонкую белую ткань упала ярко-красная капля и расплылась.

– Ты каждый раз сообщаешь мне, что кто-то умер, – пробормотала она дрожащим голосом. – Сначала отец, теперь мой муж. В следующий раз мне следует убежать, как только я тебя увижу.

Алиенора опечалилась:

– Как бы мне хотелось не сообщать дурные вести, но кто-то ведь должен был тебе сказать. Я чувствовала, что эта обязанность ложится на меня. Можно было бы написать письмо и попросить тетю Агнессу его прочесть, но это путь труса.

– Наплевать. – Петронилла перевела взгляд в глубину галереи… – Мне все равно. – Она взглянула на уколотый палец. – И в последний раз я пролила кровь из-за него.

Оставив шитье на скамье, она поднялась, прошла несколько шагов, потом неожиданно рухнула и забилась в пыли, колотя кулаками по земле и воя. Алиенора бросилась к ней, чтобы поднять, а с другого конца галереи уже бежали тетушка и монахиня.

– Да, – сказала Алиенора, обняв Петрониллу и укачивая ее. – Он ранил тебя в последний раз. Тихо, сестричка, тихо. Зато теперь ты сможешь обрести покой.

Неделю спустя Алиенора побывала в аббатстве Фонтевро, чтобы навестить на этот раз тетушку Генриха и забрать свою новую придворную даму.

Аббатство Фонтевро располагалось на анжуйской территории, недалеко от границы с Пуату. Его отстроили на земле, подаренной ее дедушкой, девятым герцогом Аквитании. В светском доме аббатства нашли покой две отвергнутые его жены, и бабушка Филиппа умерла здесь же задолго до рождения Алиеноры. Аббатство принадлежало бенедиктинцам, монахи и монахини занимали отдельные здания, и всем правила аббатиса, в настоящий момент – тетушка Генриха, Матильда.

Красивая женщина средних лет, с чистой молодой кожей и ясными серыми глазами, как у Генриха. Брови и ресницы – песочно-золотые, с намеком, что под вимплом отрастающие волосы, которые сбривались три раза в год, тоже по-анжуйски рыжие. Она постриглась в монахини в Фонтевро сразу после смерти ее молодого мужа, утонувшего с «Белым кораблем» больше тридцати лет тому назад[31].

– Я рада приветствовать вас и поздравить по случаю брака с моим племянником, – любезно произнесла аббатиса, соблюдая все формальности.

Алиенора присела в поклоне:

– Ну а мне доставляет радость, что мы с вами породнились, госпожа аббатиса. – Она перевела взгляд на светлые камни, искрящиеся на солнце. – Это место поистине красиво.

– Несомненно, – ответила Матильда. – Здесь царит особое спокойствие, которое, как я надеюсь, оказывает влияние на всех, кто попадает за эти стены. Я сама это испытала на себе, когда приехала сюда молодой вдовой.

Она привела Алиенору в церковь, и, как только женщины вошли в неф, обрамленный светлыми колоннами, на герцогиню снизошло чувство удивления и праведности. Из высоких окон лился свет, ярко освещая надгробие основателя аббатства, Робера д’Арбрисселя, и все пространство ярко сияло, словно это было преддверие небес. Стены, украшенные сценами из жизни Пресвятой Девы, не отвлекали внимания от чистоты, а, наоборот, поддерживали и усиливали впечатление. Это не был реликварий вроде церкви Сен-Дени, это был чистый и живой свет. Алиеноре показалось, что если встать в центре и раскинуть руки, то любовь Господа прольется на нее, как сияние. Она глубоко вдохнула запах ладана, и с ним пришло ощущение покоя и духовного единения с миром.

– Чувствуете? – Матильда одобрительно улыбнулась. – Это место каждый день дает мне силы.

После церкви Матильда отвела Алиенору в светский гостевой дом, предназначенный для женщин, не собиравшихся принимать постриг, но по той или иной причине нуждавшихся в надежном убежище от мира. Многие из них были вдовами, удалившимися на покой в преклонном возрасте, но молодые женщины здесь тоже проживали, присланные семействами для получения образования и надзора.

– Эмма! – тихо позвала Матильда одну из девушек, которая сидела с шитьем у окна.

Девушка тут же отложила рукоделие и подошла к ним, явно ожидая этого визита.

– Моя дорогая тетушка… – проговорила она и, повернувшись к Алиеноре, добавила: – Мадам, – после чего присела в поклоне.

Матильда представила их друг другу. Эмма оказалась стройной, не такой высокой, как Алиенора, но хорошо сложенной. Она пошла в отца и лицом, и грацией. Волосы под газовой вуалью были густые, золотисто-каштановые с рыжеватым отливом, а еще девушка обладала прелестными карими глазами.

– Твой брат пожелал, чтобы ты присоединилась к моим придворным дамам, став одной из них, – сообщила Алиенора. – Теперь, когда он обзавелся женой, для тебя найдется подходящее место за пределами монастыря – если ты пожелаешь его покинуть, разумеется. У тебя есть выбор.

Эмма бросила на Алиенору взгляд, который та поначалу приняла за стеснительный, но потом догадалась, что сводная сестра Генриха просто оценивает жену брата.

– Я говорю серьезно, – продолжила Алиенора. – Если есть выбор, это дар ценнее золота. Ответ не обязательно давать прямо сейчас.

– Мадам, я буду рада присоединиться к вашему двору. – Голос Эммы звучал тихо, но твердо. – Я здесь счастлива, но с таким же удовольствием поеду служить моей родственнице. И спасибо за то, что интересуетесь моим мнением, тогда как брат просто отдал бы приказ.

Алиенора одобрила такую речь. Эмма Фиц-Каунт обладала и грацией, и характером.

– Хоть ты и сестра моего мужа и подчиняешься его воле, но я сама выбираю придворных дам в свой дом. Надеюсь, мы быстро узнаем друг друга и подружимся. – Она, как заговорщица, улыбнулась Эмме, и девушка вернула ей улыбку.

Аббатиса Матильда проводила Алиенору на кладбище за церковью и показала простую каменную плиту, трава вокруг которой была коротко подстрижена. В воздухе витал тонкий аромат шиповника.

– Здесь покоится графиня Филиппа, ваша бабушка. Она умерла задолго до моего приезда сюда, но некоторые монахини неплохо ее знали и расскажут вам о ней.

Алиенора опустилась на колени рядом с могилой, коснулась ладонью нагретого солнцем камня.

– Хорошо, что она обрела покой в вашем аббатстве.

Действительно, было бы так легко зажить здесь безмятежной жизнью. Птички поют, солнышко спину греет. Придет день, подумала она… но только не сейчас.

Она отобедала с Эммой и Матильдой в покоях аббатисы, женщины разделили простую трапезу – форель и свежий хлеб.

– Последний раз я видела Генриха на похоронах его отца, да упокоит Господь душу моего брата. – Матильда осенила себя крестным знамением. – Он очень возмужал с тех пор, как я помню его беспокойным проказником, впрочем ему пришлось повзрослеть. Слишком много ожиданий и обязанностей легло на его плечи.

– Совершенно верно, – пробормотала Алиенора.

Эмма же ничего не сказала и все время сидела, потупив взор, что заставило Алиенору гадать, каковы же на самом деле отношения между Генрихом и его сводной сестрой.

– Однако он по-прежнему торопится, – добавила Матильда, разряжая атмосферу. – Ему никак не усидеть на месте – даже в церкви.

Алиенора согласилась, рассмеявшись:

– Жаль, он не прядет пряжу; дали бы ему в руки веретено, Генрих бы в одно мгновение накрутил шерсти на целую тунику. – Она задумалась. – Но ум его всегда сосредоточен. Он как ступица колеса, откуда расходится множество спиц-целей, и все они прямые, ясные. Не сомневаюсь, муж способен править всем одновременно.

– Как хорошо вы его поняли! – восхитилась Матильда. – Мой племянник действительно редкий человек, хотя признаю свою предвзятость. Он мне словно сын. – Она перегнулась через стол, чтобы пожать запястье Эммы. – А ты мне словно дочь. Тебе пора выйти в мир, но я буду скучать.

Женщин прервала помощница аббатисы, сестра Маргарет, которая принесла Алиеноре заляпанный в дороге свиток.

Алиенора сломала печать и быстро ознакомилась с содержанием.

– Неприятности, моя дорогая? – с тревогой поинтересовалась Матильда.

– Французы ударили по Нормандии, – сказала Алиенора, оторвав взгляд от письма. – Они атаковали и захватили Нёфмарше – Людовик, Робер де Дрё и братья Блуа. Генриху не удалось добраться туда вовремя из Барфлёра. – Она прикусила губу. – А еще Эсташ Булонский и брат Генриха Жоффруа. – Казалось, весь мир ополчился на них, не давая возможности добиться успеха. Она почувствовала, как подкрадывается страх, но гнев и презрение оказались сильнее. – Крысы рано или поздно обязательно выползут из углов, так что меня это не удивляет, да и Генриха, я уверена, тоже.

Матильда пришла в смятение, но не растеряла решительности.

– Как печально все это слышать, но я тоже не удивлена.

Алиенора свернула пергамент:

– Я собираюсь завершить свои дела здесь и вернуться в Пуатье, где буду ждать мужа, – таковы были первоначальные планы. Есть повод насторожиться, но не паниковать, поскольку наши враги ни на что не способны, в отличие от Генриха. – Конечно, она храбрилась, но в душе надеялась, что ее молодой муж не откусил кусок больше того, что мог проглотить.

– Они попытаются его свергнуть, ибо если не сделают этого сейчас, то им этого не удастся никогда, – заявила Матильда с воинственным блеском в глазах. – Этот его брат – тщеславный, глупый мальчишка. Он не успокоится, пока Генрих не сделает его графом Анжу и Мена, а этого никогда не случится, сколько бы тот ни бунтовал. – Она покачала головой. – Анжуйцы не привыкли делиться. Мой брат Элиас всю жизнь провел взаперти за свои бунты, ибо отказывался согласиться с дележом наследства. Это у них в крови, моя дорогая, в чем вы, несомненно, убедитесь, как только родите Генриху сыновей.

Алиенора поморщилась, а Матильда отреагировала веселой улыбкой.

– Предупрежден, значит вооружен. У вас есть силы разобраться с тем, что само плывет в руки.

Но с точки зрения Алиеноры, это вряд ли могло служить утешением.

– Сегодня уже слишком поздно, чтобы ехать в Пуатье, – сказала она. – Несколько часов не имеют значения.

По крайней мере, Генрих пока не отбыл в Англию, а войска его приведены в готовность.

Той ночью ей снились темно-алые розы, источающие кровь, а утром она проснулась и обнаружила, что у нее начались месячные и семя Генриха не укоренилось. На самом деле она не ожидала этого, ведь у них была всего одна ночь, но тем не менее ее тревога возросла. Прежде чем покинуть Фонтевро, она снова помолилась в церкви и опустилась на колени перед Матильдой, чтобы получить благословение. А затем вместе с Эммой она присоединилась к своей свите и поехала на юг, в безопасную Аквитанию.

Глава 47

Пуатье, август 1152 года

Все утро Алиенора занималась государственными делами Пуатье. И в зале, и во дворе царила суета – приходили и уходили гонцы, просители, писари и слуги. Она получила известие от Генриха прямо с полей сражения. Он предпочел не встречаться со своими врагами в открытом бою, а напасть на них в уязвимых точках, там, где они меньше всего ожидали, причем так молниеносно, что они дрогнули и отступили. Алиенора заранее позаботилась о безопасности собственных границ, поскольку замки мятежного брата Генриха, Жоффруа, находились слишком близко к Пуату, чтобы не испытывать тревоги.

Алиенора разглядывала новую серебряную печать, стоявшую на столе. Она заказала ее сразу после свадьбы, надпись по кромке объявляла ее графиней Пуату, герцогиней Нормандской и графиней Анжуйской. Все эти земли принадлежали ей, и она не собиралась отдавать их узурпаторам. Под каждым документом с ее подписью стояла эта печать, вызывая в ней чувство гордости и удовлетворения.

Решив проветрить голову перед обедом, она приказала оседлать коня. Стоял прекрасный летний день, и лошадке не терпелось пробежаться. Алиенора не стала ее сдерживать, и когда легкая рысь перешла в галоп, она наслаждалась скоростью, чувством свободы и иллюзией, что сумеет убежать от своих забот. Некоторые придворные считали ее беспечной, но на самом деле скачка во весь опор не имела к беспечности никакого отношения. Алиенора прекрасно сознавала разницу между беспечностью и расчетливым риском.

Через какое-то время Алиенора перевела кобылу на прогулочный шаг, похлопав животное по взмокшей шее. Они доехали до покрытого лишайником римского воина, который почти не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз, пятнадцать лет назад, когда отправилась на верховую прогулку с архиепископом Жоффруа и он сообщил ей о предстоящем замужестве с Людовиком Французским. Тот же слепой взгляд широко открытых белых глаз, тот же лишайник, правда чуть сильнее разросшийся. Она криво усмехнулась, поприветствовав старого знакомого, понимая, что успеет превратиться в прах, а он все еще будет стоять здесь.

Подняв глаза, она увидела всадника, несущегося к ней во весь опор в облаке светлой пыли. За ним скакала горстка людей, но он оторвался от них ярдов на сто. Сопровождавшие Алиенору потянулись к оружию, но она жестом велела им успокоиться, сказав при этом: «Это мой повелитель-муж». Сердце ее внезапно громко забилось. Почему такая срочность? Неужели случилась беда? Он мчится, чтобы защитить Пуатье?

Генрих развернул коня перед ней и остановился. Его быстроногий гнедой тяжело дышал, раздувая красные ноздри. По шкуре стекал пот, мужчина тоже был в поту. Лицо его горело, глаза яростно сияли, как серые кристаллы.

– Дорогая супруга… – Он отвесил ей поклон в седле. – Я покинул вас в спешке и в спешке возвращаюсь.

На его лице играла ослепительная улыбка. Борода стала гуще, чем во время венчания, а волосы пора было постричь. Алиенору наполнили радость при виде мужа и восторг, что он улыбается, но беспокойство по-прежнему ее не оставляло.

– Рада видеть вас живым и здоровым. Мне льстит ваша поспешность, но где же остальные ваши люди?

– Едут следом. Я обогнал их, – весело ответил он.

– На то была причина?

– Только одна: они ехали слишком медленно, а я торопился увидеть вас. – Генрих жалобно посмотрел на нее. – А теперь я очень хочу пить, мне нужно умыться, переодеться и поесть.

– Все сразу? – насмешливо поинтересовалась Алиенора.

– К чему терять время?

Алиенора развернула свою кобылу, и они вместе рысью потрусили в город, а обе свиты немного отстали.

– Полагаю, вы не привезли дурных новостей?

– Только не для нас, – просиял Генрих, – но Людовик, поджав хвост, поспешил в Париж, сославшись на то, что к нему якобы вернулась лихорадка. Вместе с ним ретировались и братья Блуа. – В его голосе прозвучала торжествующая нотка. – Я же говорил, что скорость важнее смелости и численности.

Пока они ехали, Алиенора узнала, что Людовик попытался занять Паси, но Генрих целую ночь скакал во весь опор, загнав лошадей, зато достиг стратегического пункта почти на два дня раньше, чем его ожидали. Он изгнал врагов, спалив Вексен, захватив Бонмулен и опустошив землю, как демон.

– Они дрогнули под моим молниеносным натиском, – похвастался он самодовольно, дикарски ухмыляясь. – Ожидали встретить опрометчивого мальчишку, не рассчитавшего свои силы, а вместо этого получили меня.

Алиенора отдала приказание слугам относительно людей Генриха, а также велела приготовить ванну для своего молодого мужа в личных покоях на последнем этаже башни Мобержон. Помощник выложил на доску поперек лохани свежий хлеб и цыпленка, так что Генрих смог одновременно подкрепляться и отмокать.

– Что скажешь о брате?

– Жоффруа? – Генрих скорчил мину. – Ему вечно хочется того, что принадлежит мне, и ради этого он готов пойти на все, даже снюхаться с французами. Много он от этого выиграл, глупец. Закрыл для меня доступ в свои замки, а я взял и отобрал их. Брат понятия не имеет, как сохранить преданность людей, и у него нет ни ума, ни таланта вести войну. Я взял его в осаду в Монсоро – если это можно назвать осадой, – и он не выдержал. Хребта у него тоже нет.

– Что ты с ним сделал?

– Принял пока от него капитуляцию и перепоручил своим людям управление его замками, а самого отослал к моей матери в Руан. Я бы оставил его рядом, но не хочу отравлять себе жизнь видом его надутой физиономии. – Генрих сделал паузу, чтобы выпить вина и поесть.

– Твоя тетушка Матильда сказала, что вы с ним непримиримые враги.

– Ха, она права. Жоффруа всегда был паршивцем. Пока мы росли, вечно задирал меня.

– А твой второй брат?

– Гильом? – Генрих проглотил кусок. – Тоже паршивец. Мальчишкой все время скулил и рассказывал небылицы – до сих пор имеет эту склонность, но опасности не представляет. Он будет счастлив подобрать то, что потеряет Жоффруа из-за своей тупости. Как и Амлен, он тоже может принести какую-то пользу.

Прожевав еще кусок, Генрих начал мыться. Вода в лохани из прозрачной стала молочно-серой. Мокрые темные завитки цвета меди, прилипшие к затылку, наполнили сердце Алиеноры нежностью и вожделением.

– А что твои братья думают о тебе?

Генрих весело хмыкнул:

– Амлен хотел бы увидеть мое поражение, но понимает, что я могу предложить ему больше других и что лучше хранить мне верность и не кусать руку, которая его кормит. Жоффруа и Гильом нравятся ему еще меньше, да и предложить могут только жалкие крохи. Если бы я не поклялся отцу своей душой, что не причиню ему вреда, то это чувство было бы взаимным. Гильом все еще в стадии становления. Он не примкнет к Жоффруа по той же причине, что и Амлен, – ставка ненадежная, поэтому относится ко мне как к знакомому злу.

Алиенора поджала губы:

– Так что о братской любви речи не идет?

– Боже упаси!

Алиенора сняла доску с едой, и Генрих поднялся из ванны. Слуги окатили его теплой водой из кувшинов, он выбрался на мягкий ковер и стоял, пока его вытирали насухо, а затем одевали в чистое.

– Я давным-давно усвоил, что, если хочешь добиться лучшего результата, нужно дойти до самой сути предмета, будь то водяная мельница, корабль, конь или мужчина.

Жена бросила на него смешливый взгляд:

– А как же я?

Генрих вскинул бровь:

– Я собираюсь насладиться выяснением этого вопроса.

Алиенора отпустила слуг решительным жестом и села на кровать.

– На это у тебя уйдет целая жизнь. Водяные мельницы, корабли, кони и мужчины – всех их просто понять и разобраться с ними, но ты убедишься, что я – задача посложнее.

– О, так ты считаешь, что с мужчиной разбираться легко?

Воздух дышал негой и томлением. Алиенора провела рукой по шее, по косам и замерла у талии, направив пальцы вниз.

– Мужчины находятся во власти своих аппетитов, – заметила она.

– Как и женщины, – возразил он. – Церковь ведь нас учит, что женщина – существо ненасытное.

– Церковью правят мужчины с собственными аппетитами к власти, – ответила она. – Неужели ты веришь всему, что говорит нам церковь?

Он со смехом опустился рядом на кровать: