Говори Андерсон Лори

Тоска по дому

Время для дня психического здоровья. Мне необходим день в пижаме, поедание мороженого из картонной коробки, окрашивание ногтей на пальцах ног и наслаждение ХламомТВ. Для дня психического здоровья у тебя сначала должен быть план. Я узнала это из разговора моей мамы с ее подругой Ким. Мама всегда начинает действовать как больная за сорок восемь часов до начала. Она и Ким устраивают дни психического здоровья вместе. Они покупают обувь и идут в кино. Современный взрослый проступок. Куда катится мир?

Я совсем не ем ужин или десерт, и я так много кашляю во время новостей, что мой отец говорит мне принять какого-нибудь лекарства от кашля. Утром я размазываю под своими глазами немного туши, поэтому выглядит, будто я совсем не спала. Мама проверяет мою температуру — оказывается у меня жар. Сюрприз даже для меня. Ее рука холодна, как остров на моем лбу.

Слова падают прежде, чем я могу их остановить.

Я:

— Я не чувствую себя хорошо.

Мама поглаживает мою спину.

Мама:

— Ты должно быть больна. Ты разговариваешь.

Даже она слышит, как это цинично звучит. Она прочищает горло и пробует снова.

Мама:

— Прости. Приятно слышать твой голос. Возвращайся в постель. Я принесу перекусить прежде, чем уйти. Хочешь немного имбирного эля?

Я киваю.

Опра, Салли Джесси, Джерри и я

У меня температура 102,2. Звучит, как частота радиостанции. Мама звонит напомнить, чтобы я пила больше жидкости. Я говорю «Спасибо», хоть мне и больно разговаривать. С ее стороны мило позвонить мне. Она обещает принести домой попсиклс. Я кладу трубку и сворачиваюсь с пультом в руках в своем гнездышке на диване. Щелк. Щелк. Щелк.

Если бы моя жизнь была телевизионным шоу, что это было бы за шоу? Если бы это было Специальная Программа После Школы, я могла бы говорить перед аудиторией своих ровесников на тему Как Не Потерять Девственность. Или Почему Старшеклассников Нужно Запирать. Или Мои Летние Каникулы: Пьяная Вечеринка, Ложь и Изнасилование.

Была ли я изнасилована?

Опра:

— Давайте разберемся с этим. Ты сказала «Нет». Он закрыл тебе рот своей рукой. Тебе было тринадцать лет. Не имеет значения, что ты была пьяна. Милая, тебя изнасиловали. Как ужасно, ужасно для тебя жить с этим. Ты никогда не думала о том, чтобы рассказать кому-нибудь? Ты не можешь вечно держать это в себе. Может, кто-нибудь даст ей салфетку?

Салли Джесси:

— Я хочу, чтобы этот мальчик понес ответственность. Он должен быть осужден за свое нападение. Вы знаете, что это было нападение, разве нет? Это была не твоя вина. Я хочу, чтобы ты выслушала меня, выслушала меня, выслушала меня. Твоей вины в этом не было. Этот мальчик оказался животным.

Джерри:

— Была ли это любовь? Нет. Была ли это страсть? Нет. Была ли это нежность, сладость, как говорят о Первом Разе в журналах? Нет, нет, нет, нет и нет! Выскажись, Мелинда, эй, Мелинда, я не слышу тебя!

Моя голова убивает меня, мое горло убивает меня, мой желудок раздувается от ядовитых выделений. Я хочу только спать. Кома была бы прекрасным исходом. Или амнезия. Что угодно, лишь бы отделаться от этого, этих мыслей, шепота в моей голове. Или он изнасиловал и мою голову?

Я выпиваю две таблетки тайленола и съедаю миску пудинга. Затем смотрю «Соседей мистера Роджерса» и засыпаю. Было бы прекрасно отправиться в путешествие к Воображаемым Соседям. Может быть, я бы смогла остаться с Дэниэлом Полосатым Тигром в его домике на дереве.

Настоящая весна

Наконец май, и дожди прекратились. Очень хорошо, а то мэр Сиракуз уже собирался звонить парню по имени Ной. Солнце стало масляно-желтым и таким теплым, что уговорило тюльпаны выглянуть из-под корочки грязи. Это чудо.

Наш двор состоит из грязи. У всех наших соседей дворы словно сошли с обложек журналов, с цветами, сочетающимися с жалюзи и дорогими белыми камнями, ограждающими свежие холмики мульчи. В нашем дворе — зеленые кусты, почти закрывающие окна, выходящие на улицу, и куча мертвых листьев.

Мама уже ушла. Суббота в Эфферте самый торговый день. Папа храпит наверху. Я надеваю старые джинсы и раскапываю за гаражом грабли. Начинаю с листьев, удушающих кусты. Могу спорить, что папа не чистил их многие годы. Сверху они выглядят сухими и безвредными, но под верхним слоем они сырые и слизистые. По ним змеится белая плесень. Листья слиплись, как страницы преющей книги. Я выгребаю целую гору в передний дворик, и их оказывается еще больше, как будто земля отрыгивает склизкие листья, когда я отворачиваюсь. Мне приходится бороться с кустами. Они цепляются за грабли и держат их — им не нравится, что я вычищаю всю гниль и труху.

Я трачу на это час. Наконец грабли скребут своими металлическими пальцами по сырой коричневой грязи. Я опускаюсь на колени, чтобы дотянуться и сгрести последние листья. Мисс Кин гордилась бы мной. Черви, застигнутые солнцем, извиваются в поисках укрытия. Бледно-зеленые ростки чего-то живого борются под листьями за жизнь. Я наблюдаю, как они выпрямляются под солнцем. Могу поклясться — я вижу, как они растут.

Дверь гаража открывается и на джипе выезжает папа. Увидев меня, он останавливается на подъездной дорожке. Выключает двигатель и выходит. Я встаю и стряхиваю с джинсов грязь. От граблей мои пальцы в волдырях, руки болят. Не знаю, зол он или нет. Может, ему нравится, когда его дом в дерьме.

Папа:

— Это большая работа.

Я:

Папа:

— Я куплю в магазине пакеты, чтобы упаковать листья.

Я:

Мы стоим со скрещенными на груди руками, наблюдая, как маленькие ростки пытаются выбраться из тени кустарников, пожирающих дом. Солнце прячется за тучу, и я вздрагиваю. Надо было одеть фуфайку. Ветер шелестит мертвыми листьями, все еще цепляющимися за ветки дуба со стороны улицы. Все, о чем я могу думать — это что остальные листья тоже опадут, и мне снова придется работать граблями.

Папа:

— Выглядит намного лучше. Я имею в виду чище.

Ветер ударяет снова. Листья дрожат.

Папа:

— Я полагаю надо обрезать кустарники. Конечно, тогда будут видны ворота, и их надо будет покрасить. А если я покрашу эти ворота, то покрашу всю ограду, и отделка тоже требует обработки. И передняя дверь.

Я:

Дерево:

— Тихий хруст читачита шшшш….

Папа оборачивается, слушает дерево. Я не знаю, что делать.

Папа:

— А это дерево болеет. Посмотри, на скольких ветках слева нет почек. Надо кого-нибудь пригласить, чтобы взглянули на него. Не хотелось бы, чтобы оно в грозу рухнуло в твою комнату.

Спасибо, папа. Как будто у меня и без того нет поводов для плохого сна.

Проблема № 64: летающие ветки деревьев. Я вообще не должна была ничего расчищать. Посмотрите, что из этого вышло. Я не должна была заниматься чем-нибудь новым. Я должна была оставаться дома. Смотреть мультики с большой миской чириос. Нужно было оставаться в своей комнате. Оставаться в своей голове.

Папа:

— Я собираюсь в магазин хозтоваров. Хочешь со мной?

Магазин хозтоваров. Семь акров небритых мужчин и женщин с горящими глазами, ищущих идеальную отвертку, смерть для сорняков, гриль на вулканическом газе. Шум. Огни. Дети, бегающие по проходу с топорами, колунами и пилами. Люди, бьющиеся за правильный цвет для покраски ванной. Нет уж, спасибо.

Я мотаю головой. Подбираю грабли и привожу в порядок груду мертвых листьев. Волдыри лопаются и на ручке граблей остаются пятна, как от слез. Папа кивает и направляется к джипу, ключи позванивают в его кармане. Пересмешник опускается на низкую ветку дуба и распекает меня. Я выгребаю листья из своего горла.

Я:

— Ты не купишь семян? Семян цветов?

Потеря подачи!

Наш учитель физкультуры, мисс Коннорс, учит нас играть в теннис. Теннис — единственный спорт, который не выглядит бездарной тратой времени. Баскетбол был бы замечателен, если бы все, что вам нужно делать, заключалось в пробитии штрафных бросков, но большую часть времени вы проводите на площадке с девятью другими людьми, которые сталкиваются и пихаются и слишком много бегают. Теннис более цивилизованный. Играют только двое, за исключением парной игры, которую я никогда бы не стала играть. Правила просты, каждые несколько минут вы можете перевести дыхание, и заодно вы можете загорать.

Вообще-то я пару лет назад училась теннису, когда у родителей было временное членство в фитнес-клубе. Мама записала меня на занятия, и я несколько раз играла с папой, пока они не решили, что ежемесячная абонплата слишком высока. Поскольку с ракеткой я не выгляжу полной дурой, мисс Коннорс ставит меня с Богиней Жокеев Николь, чтобы продемонстрировать игру остальным ученикам.

Я подаю первой, хороший удар, но небыстрый. Николь отбивает мне под правую руку прекрасным ударом слева. Мы обстреливаем друг друга. Затем мисс Коннорс свистит в свисток, останавливая нас, чтобы объяснить дебильную систему счета в теннисе, где числа не имеют смысла, и нулевой счет не учитывается.

Затем подает Николь. Очко с подачи, прекрасной подачи со скоростью около 90 миль в час, мяч целует корт, не выходя за линию поля прежде, чем я успеваю шевельнуться. Мисс Коннорс говорит Николь, что она внушает трепет, и та улыбается.

Я не улыбаюсь.

К следующей ее подаче я готова, и ответной атакой вгоняю мяч в корт. Мисс Коннорс говорит мне что-то хорошее, а Николь подтягивает струны на ракетке. Моя подача.

Я постукиваю мячом об корт. Николь пинает мячи на своей половине. Она больше не отвлекается. Ее женская гордость уязвлена. Она не собирается быть побитой какой-то чокнутой молчуньей, которая была ее подругой. Мисс Коннорс говорит, чтобы я подавала.

Я бью по мячу, направляя его прямо в рот Николь, скалящийся из-за защитного приспособления. Она уворачивается.

Мисс Коннорс:

— Потеря подачи!

Класс хихикает.

Потеря подачи из-за неправильной позиции. Впереди не та нога, палец за линией.

Я получаю второй шанс. Еще одна цивилизованная черта тенниса. Я постукиваю желтым мячом: раз-два-три. Подбрасываю его в воздух, словно выпуская птицу или яблоко, затем изгибаю руку, разворачиваю плечо, снижаю дозу энергии и злости, и не забываю о цели. Моя ракетка — сгусток энергии, живет собственной жизнью. Она врезается в мяч, посылая его через сетку, как пулю. Мяч взрывает корт, оставляя кратер, прежде чем Николь успевает моргнуть. Пролетает мимо нее и врезается в ограждение с такой силой, что оно гремит.

Никто не смеется.

Подача засчитана. Я выигрываю очко. В конце концов, Николь выигрывает, но с незначительным перевесом. Кто-нибудь другой ныл бы о своих волдырях. У меня на руках мозоли от работы по двору. Я достаточно жесткая, чтобы играть, и достаточно сильная, чтобы выигрывать. Может, я уговорю папу немного попрактиковаться со мной. Если бы мне удалось кого-нибудь победить в чем-нибудь, это могло бы стать единственным триумфом в этом по настоящему отстойном году.

Ежегодники

Привезли ежегодники. Кажется, этот ритуал понятен всем, кроме меня. Вы выискиваете всех, кто хоть чуть-чуть вам знаком, и просите его написать в вашем ежегоднике, что вы — лучшие друзья, и никогда не забудете друг друга, и навсегда запомните ________ класс (заполнить пропуск), и желаете классного летнего отдыха. Как мило.

Я наблюдаю, как некоторые ребята просят персонал кафетерия расписаться в их ежегодниках. Что они должны написать? «Надеюсь, твои пирожки с курятиной всегда будут без крови»? Или, может, «Пусть твои Джелл-О всегда колышутся»?

Чирлидеры получили какое-то специальное разрешение бродить по коридору стаей, вооруженной ручками, в поисках автографов персонала и учеников. Я чувствую доносящийся соревновательный дух, когда они проплывают мимо меня. Они считают подписи.

Появление ежегодников вносит ясность в другую тайну старших классов — почему все популярные девочки мирятся с отвратительными привычками Тодда Райдера. Он свинья. Сальный, неряшливый, с набитым ртом, немытый, он мог бы внести немалый довесок в братство колледжа штата. Но популярные школьники весь год заискивают перед ним. Почему?

Тодд Райдер фотографирует для ежегодника. Пролистайте страницы и увидите, к кому он хорошо относится. Будьте милы с Тоддом, и он сделает такие снимки, что ваш телефон будет разрываться от звонков модельных агентств. Относитесь к нему с пренебрежением, и на снимках вы будете выглядеть, как эмигрант из трейлерного парка после по-настоящему тяжелого дня.

Раз уж я пошла в среднюю школу, я должна была включить подобную ерунду в наставления для первого дня. Я не понимала Власти Тодда. Он сделал лишь один мой снимок, на котором я ухожу от камеры, одетая в свое унылое зимнее пальто, плечи подняты до ушей.

Я не куплю ежегодник.

Больше не Волосатик

Волосатик вызвала гудение. Ее прическа стала длиной в сантиметр, коротко остриженные торчащие волосы. Они черные — без всякого странного апельсинового. И у нее новые очки, бифокальные, в фиолетовой оправе, свисают на украшенной бусинами цепочке.

Я не знаю, что произошло. Она влюбилась? Получила развод? Съехала от родителей? Ты никогда не думаешь, что у учителей есть родители, но должны же быть.

Некоторые ребята говорят, что она специально сделала это, чтобы смутить нас при написании итогового сочинения. Я не уверена. У нас есть выбор. Мы можем написать про «Символизм в комическом» или про то «Как сюжет изменил мою жизнь». Я думаю, случилось что-то еще. Я думаю, она нашла хорошего психиатра или, может, опубликовала роман, который писала с тех пор, как земля остыла. Интересно, будет ли она преподавать в летней школе.

Маленькая надпись на стене

Иви сидит за моим столом на уроке искусства, из ее прически торчат четыре цветных маркера без колпачков. Я встаю, она поворачивает голову, и — бинго! — на моей блузке красуется радуга. Она извиняется сто миллионов раз. Если бы это был кто-то другой, я могла бы подумать, что он сделал это нарочно. Но с Иви в последние несколько недель у меня установилось какое-то подобие дружеских отношений. Я не думаю, что она хотела этого.

Мистер Фримен позволяет мне выйти в уборную, где я пытаюсь отмыть пятна. Должно быть, я выгляжу, как собака, которая ловит свой хвост, крутясь и вертясь, пытаясь разглядеть в зеркале пятна на своей спине. Дверь распахивается. Это Иви. Едва она раскрывает рот, я поднимаю руку.

— Хватит. Я знаю, что ты не хотела. Это был несчастный случай.

Она показывает на маркеры, торчащие из ее волос.

— Я надела на них колпачки. Мистер Фримен заставил. Он послал меня посмотреть, что ты делаешь.

— Он беспокоится обо мне?

— Он хочет быть уверенным, что ты не ускользнешь. Все знают, что ты любишь сбегать.

— Но не посреди урока.

— Всё бывает в первый раз. Иди в кабинку и передай свою блузку. Ты не сможешь отстирать ее пока она на тебе.

Думаю, Самый Главный должен завести себе кабинет в уборной. Возможно, тогда он нанял бы кого-то, чтобы содержать ее в чистоте или вооружил охрану чтобы люди прекратили засорять туалеты, курить и писать на стенах.

Я спросила:

— Кто такая Александра?

— Я не знаю никаких Александр, — произносит голос Иви над струей воды в раковине. — Может это Александра из десятого класса. А что?

— Согласно этому, она бесит целую толпу людей. Кто-то написал огромными буквами, что она потаскуха, а все остальные прибавили небольшие детали. Она спала с этим парнем, она спала с тем парнем, она спала со всеми этими парнями в одно время. Для десятиклассницы она несомненно популярна.

Иви не ответила. Я глядела через щель между дверью и стеной. Она открыла мыльницу и окунула в нее мою блузку.

Затем она потерла пятна. Я задрожала. Я стояла в бюстгальтере, в не очень чистом бюстгальтере, а здесь холодно. Иви поднесла блузку к свету, нахмурилась и продолжила тереть. Я хотела сделать глубокий вдох, но здесь плохо пахло.

— Помнишь, ты говорила, что Энди Эванс большая проблема?

— Да.

— Почему ты это сказала?

Она прополоскала блузку от мыла.

— У него определенная репутация. Был один случай и если верить слухам, то он добился своего, невзирая ни на что.

Она выжала воду из блузки.

Звук капающей воды отдавался эхом от плитки.

— Рэйчел встречается с ним, — говорю я.

— Знаю. Еще один пункт в списке глупостей, которые она сделала за этот год. Что она говорит о нем?

— Вообще-то мы не разговариваем, — отвечаю я.

— Ты имеешь в виду, что она сука. Она думает, что слишком хороша для всех нас.

Иви нажала серебряную кнопку сушилки и подставила блузку. Я перечитала надписи. «Я люблю Дерека.» «Мистер Шея — вагина». «Ненавижу это место». «Сиракузы рулят». «Сиракузы отстой». Списки горячих штучек, списки задротов, список горнолыжных курортов в Колорадо, о которых мечтает каждый. Телефонные номера, зацарапанные ключами. Кабинку до низу завитками украшали целые разговоры.

Это выглядит как сообщество в чате, металлическая газета.

Я попросила Иви передать один из ее маркеров. Она передала.

— Думаю, надо отбелить эту вещь, — сказала она и передала еще и блузку. Я натянула ее через голову. Все еще сырая.

— Зачем тебе маркер?

Я держу колпачок в зубах. Начинаю новую тему: Парни, От Которых Нужно Держаться Подальше. Первым появляется Чудовище собственной персоной: Энди Эванс.

Распахиваю дверь с трубным звуком: «Та-да!» Указываю на свое произведение.

Иви усмехается.

Подготовка к выпускному балу

Кульминация гона — уже почти приблизившийся к нам Бал Выпускников. Следовало бы отменить занятия на этой неделе. Единственные вещи, которые мы изучаем — кто с кем пойдет (кого пригласит? должна спросить Волосатик), кто купил одежду на Манхэттене, какая компания в лимузине не расскажет, если ты выпьешь, самые дорогие места со смокингами, и так далее, и так далее, и так далее.

Одна лишь сила слухов могла бы снабжать питанием электрическую сеть здания до конца учебного семестра.

Учителя жалуются. Дети не прикасаются к домашним заданиям, потому что записаны в солярий.

Энди Чудовище пригласил Рэйчел идти с ним. Не могу поверить, что ее мама разрешила, но, возможно, она согласилась, потому что они идут одновременно с братом Рэйчел и его пассией. Рэйчел одна из немногих девятиклассников, приглашенных на Выпускной Бал; ее социальный статус взлетел. Должно быть, она не прочла мою записку, или, вероятно, решила ее проигнорировать. Может, она показала ее Энди, и они от души посмеялись. Возможно, она не попадет в беду, которая случилась со мной, может, он прислушается к ней. Может, лучше прекратить думать об этом, прежде, чем я сойду с ума.

Хизер пришла умолять о помощи. Мама не могла в это поверить: живая, дышащая подруга на крыльце ее депрессивной дочери! Я вырвала Хизер из когтей мамы, и мы удалились в мою комнату. Мои мягкие игрушки-кролики выползли из своей норы, розовые кролики, пурпурные кролики, кролики из клетчатой ткани от моей бабушки. Они были удивлены так же, как и моя мама. Компания! Я увидела комнату сквозь зеленые линзы Хизер. Она ничего не сказала, но я знаю, она подумала, что это глупо — детская комната, все эти игрушечные кролики; здесь их должно быть сотни. Мама постучала в дверь.

У нее для нас печенье. Я хочу спросить, не заболела ли она. Я передала добычу Хизер. Она взяла одно печенье и отгрызла краешек. Я взяла пять, просто назло ей. Я лежу на своей кровати, пленив кроликов у стены. Хизер осторожно столкнула груду грязной одежды со стула и усадила на него свою тощую задницу.

Я жду.

Она начала слезливую историю о том, как сильно ненавидит быть Мартодроном. Уж лучше добровольное рабство. Они просто использовали ее и всячески помыкали. Ее оценки скатились до уровня «B», поскольку значительное время она проводила в ожидании старейшин Март. Ее отец подумывает о работе в Далласе, и она была бы не против нового переезда, ни капельки, потому что она слышала, дети на юге не так высокомерны как местные.

Я ем еще одно печенье. Я борюсь с шоком от того, что в моей комнате гость. Я почти вытолкала ее, потому что когда моя комната снова опустеет, будет очень больно. Хизер говорит, что я была умной:

— … такой умной, Мел, отшив эту дурацкую группу. Весь этот год был ужасен, я ненавидела каждый божий день, но у меня нет силы воли, чтобы уйти, как ты.

Она полностью проигнорировала тот факт, что я никогда не была в группе, и что она отшила меня, прогнала меня даже от тени великолепия Март. У меня возникло ощущение, что в любую минуту в комнату ворвется парень в бледно-лиловом костюме с микрофоном и заорет:

— В твоей юности настал новый момент альтернативной реальности!

Я все так же не понимала, зачем она здесь. Она слизнула крошки от своего печенья и добралась до сути. Она и другие новообращенные Марты должны украшать танцевальный зал на Роут 11 Холидей Инн для выпускного. Мег-и-Эмили-и-Шевони, конечно, не смогут помочь; им нужно накрасить ногти и отбелить зубы.

Привилегированные, избранные, новообращенные Марты сослались на мононуклеоз, оставив Хизер совершенно одну.

Она в отчаянии.

Я:

— Ты должна украсить все? К субботнему вечеру?

Хизер:

— На самом деле, мы не можем начать до трех часов дня в субботу из-за какой-то дурацкой встречи продавцов Крайслер. Но я знаю, мы справимся. Я попрошу и других ребят. Знаешь кого-нибудь, кто сможет помочь?

Откровенно говоря, нет, не знаю, но я жую и пытаюсь выглядеть задумчивой. Хизер расценила это как «да, я счастлива помочь». Она соскочила со стула.

Хизер:

— Я знала, что ты поможешь. Ты замечательная. Вот что тебе скажу. Я твоя должница, я твоя большая должница. Как насчет того, чтобы на следующей неделе я пришла и помогла тебе переоборудовать комнату?

Я:

Хизер:

— Разве ты мне как-то не говорила, как сильно ненавидишь свою комнату? Что ж, теперь я понимаю, почему. Один лишь подъем тут каждое утро может нагнать тоску. Мы вычистим весь этот хлам.

Она пнула шенильного кролика, который спал в моем халате на полу.

— И избавимся от этих штор. Может, ты сможешь пойти со мной по магазинам — сможешь взять у мамы америкен экспресс?

Она сдвинула шторы на одну сторону.

— Надо не забыть вымыть окна. Цвет зеленой морской волны и шалфей, вот что тебе надо поискать, классически и женственно.

Я:

— Нет.

Хизер:

— Ты хочешь что-нибудь побогаче, вроде баклажанового или синего?

Я:

— Нет, я еще не приняла решения про цвет. Я не это имею в виду. Я имею в виду, нет, я не стану тебе помогать.

Она рухнула обратно на стул.

— Ты должна мне помочь.

Я:

— Нет, не должна.

Хизер:

— Но пооо-чемууу?

Я закусила губу. Хочет ли она узнать правду, что она эгоцентрична и холодна? Что я надеюсь, что все старейшины наорут на нее? Что я ненавижу цвет зеленой морской волны и кроме того, это вовсе не ее дело, что мои окна грязные? Я чувствую крошечные пуговки-носики позади моей спины. Кролики говорят быть доброй. Лгать.

Я:

— У меня планы. Придет садовник, чтобы поработать с дубом у парадного входа, мне нужно вскопать сад, и кроме того, я знаю, что хочу тут сделать, и баклажановый цвет в это не входит.

Большая часть из этого полуправда, полупланы.

Хизер хмурится. Я открыла грязное окно, чтобы впустить свежий воздух. Он отчесал мои волосы от лица. Я сказала Хизер, что она должна уйти. Мне надо убраться. Она запихнула свое печенье в рот и не попрощалась с моей мамой. Что за хамство.

101 Сообщение

Я в ударе. Я рулю. Я не знаю, что это; то, что я устояла перед Хизер, посадка семян календулы, или, может, взгляд в лицо маме, когда я спросила, позволит ли она мне переделать комнату. Пришло время побороть некоторых демонов. Странная вещь не укладывается в голове — столько солнца после Сиракузской зимы, это делает тебя сильнее, даже если ты не силен.

Я должна поговорить с Рэйчел. Я не могу сделать этого на алгебре, а Чудовище ждет ее после английского. Но у нас самостоятельные занятия в одно и то же время. Бинго. Я нашла ее в библиотеке, щурящейся над книгой с мелким шрифтом. Она слишком спесива для очков. Я приказала сердцу не удирать из зала, и села рядом с ней. Ядерная бомба не взорвалась. Хорошее начало.

Она смотрит на меня без всякого выражения. Я пытаюсь улыбнуться, нейтрально, средне.

— Привет, — говорю я.

— Мм, — отвечает она.

Ни поцелуя в щеку, ни крепкого пожатия руки. Так далека, так хороша. Я посмотрела на книгу, которую она копировала (слово в слово). О Франции.

Я:

— Домашнее задание?

Рэйчел:

— Вроде того.

Она постукивает карандашом по столу.

— Я собираюсь во Францию этим летом с Международным Клубом. Мы должны сделать доклад, чтобы доказать серьезность намерений.

Я: