Взорвать «Аврору» Бондаренко Вячеслав

В первых рядах собравшихся взволнованно переглядывались рослый парень-спортсмен лет двадцати пяти и его ровесница-комсомолка. Они стояли во главе небольшой группы рабочей, празднично одетой молодежи.

Наконец из дверей здания вокзала показались Сталин, Ворошилов и Киров. Справа от Сталина шел начальник охраны. Толпа восторженно зашумела, раздались крики «Ура!», «Да здравствует товарищ Сталин!», «Любимому наркому Климу Ворошилову – ура!», «Да здравствует вождь Ленинграда Киров!» Вожди остановились на крыльце вокзала, с улыбками откозыряли толпе.

– Здравствуйте, товарищи ленинградцы! – негромко, но так, что его услышали, произнес Сталин. – С праздником вас!

– И вас, товарищ Сталин! – восторженно отозвался парень-спортсмен. – Ур-ра!

– Просим, товарищ Сталин! Просим! – закричала, приложив ладони рупором ко рту, девушка-комсомолка и начала аплодировать. Ее аплодисменты подхватила вся площадь.

Вожди, улыбаясь, переглянулись. Сталин развел руками – что ж, дескать, поделаешь?.. Поднял ладонь, успокаивая толпу. Та понемногу стихла.

– Я не думаю, товарищи, – негромко, но отчетливо заговорил Сталин, – что в этот знаменательный день мы должны тратить время на пышные речи и церемонии. Мы, большевики, против пышных речей и церемоний. Именно поэтому мы и победили десять лет назад. И победили навеки!

Площадь Восстания, казалось, взорвалась от радости. Грянули бешеные аплодисменты. Восхищенные люди вставали на цыпочки, чтобы увидеть вождей, движущихся по направлению к автомобилям. Наиболее удачливым удавалось протиснуться поближе и пожать руку Сталина и Ворошилова. Вспыхивали блицы фотокоров ленинградских газет, трещали кинокамеры.

Стоявшие в людской толще троцкисты обменялись многозначительными взглядами и кивками. И тут же все трое начали совать в руки стоящих рядом людей листовки, отпечатанные на тонкой белой бумаге…

Между тем Сталин, Ворошилов и Киров, пожимая тянущиеся к ним со всех сторон руки, добрались до автомобиля. Захлопнув за ними дверцу, начальник охраны вскочил на переднее сиденье и кивнул водителю:

– Поехали!

Заурчав, черный «Паккард» развернулся на площади, обогнул памятник Александру III и, набирая скорость, помчался по проспекту 25 Октября по направлению к центру. Вторая машина ехала за ним. Но толпа с площади Восстания не расходилась. Люди продолжали возбужденно обмениваться впечатлениями – большинство ленинградцев видели Сталина и Ворошилова воочию впервые в жизни.

Один из троцкистов – блондин средних лет – сунул листовку в руку плечистому спортсмену, стоявшему в первых рядах. И тут же почувствовал, как его пальцы попали в железный капкан руки спортсмена…

– Эй, ты чего? – скорее обиженно, чем неприязненно спросил блондин и сделал попытку вырваться. Но спортсмен держал его крепко.

– А ты чего тут за листовки людям суешь? – лицо комсомольца налилось злобой. Он мельком глянул на текст листовки и буквально запунцовел от эмоций. – За Троцкого стоишь, гад паршивый?!

Блондин резким ударом сбил комсомольца с ног и бросился бежать. Но девушка-комсомолка, отскочив в сторону, ловко подставила ему ножку. Блондин полетел носом на булыжник площади.

– Держите его, держите, товарищи! – орал спортсмен, поднимаясь с земли. – Он за Троцкого, гад, за Троцкого агитирует!

Толпа кинулась на крик. Блондина скрутили, кто-то повис у него на спине. Отчаянно заливались милицейские свистки. Двое других троцкистов – седой и рыжий, – переглянулись и быстро исчезли в людском водовороте.

Карпов, сунув руки в карманы и слегка раскачиваясь, стоял у окна, выходившего на улицу Дзержинского. По ней по направлению к Адмиралтейству двигался поток праздничной демонстрации. Люди несли транспаранты с надписями «Да здравствует 10-летие Октября», «Руки прочь от С.С.С.Р., мистер Чемберлен!», «Вечная память героям революции!». Мелькали и другие лозунги: «Исключить Троцкого и Зиновьева из рядов ВКП(б)!», «Вычистить из партии троцкистскую оппозицию!».

Отвернувшись от окна, чекист взял со стола стакан с остывшим кофе, отхлебнул, скривился и только тогда перевел взгляд на сидевшего перед ним на стуле Захарова. Вид у бывшего замначальника линейного отдела ГПУ был жалкий. Знаки различия с гимнастерки были содраны, лицо в синяках и кровоподтеках. Руки безвольно лежали на коленях.

– Знаешь, Захаров, – медленно заговорил Карпов, – у меня ночью еще были какие-то сомнения насчет тебя… Думал – ну, может, вербанули враги, сломали на чем-то, всякое бывает. А ты ведь вон какой оказался… Идейный враг Советской власти. Не хочешь разоружаться перед ней даже в день великого праздника…

Он подошел к Захарову, рукой вздернул его за подбородок, заглянул в мутные глаза.

– Еще раз повторяю, Захаров. Чем скорее ты о себе расскажешь всю правду, тем легче тебе будет потом. Наш пролетарский суд – самый гуманный суд в мире, учти это… Ну? Будешь говорить?

– Захаров Семен Игнатьевич, 1897 года рождения, – монотонным голосом заговорил арестованный, – уроженец деревни Сабуровка Ленинградской области, член ВКП(б) с 1920 года. Жена – Елизавета Кирпотина, расстреляна белыми в 1919 году. Сын Владимир, 8 лет, учится в первом классе школы первой ступени…

– Плевать мне, в какой школе твой так называемый сын учится, – перебил Карпов. – Ты про себя всю правду скажи…

Захаров вскинул на своего мучителя несчастные глаза.

– Почему вы мне не хотите верить, товарищ?

– Не называйте меня товарищем, гражданин Захаров, – поморщился Карпов. – Вернее, господин Захаров…

– Я еще раз повторяю – я требую встречи с начальником управления Мессингом, – упрямо произнес Захаров. – Имею для него важную информацию.

– Какую?! О том, что некто Сабуров отправил со станции Ленинка телеграмму?! Это ты называешь важной информацией?!

Захаров перевел дыхание.

– Сабуров враг. Он еще в девятнадцатом с оружием в руках дрался с Советской властью… Он по всем признакам перешел границу и направлялся сюда… А в Ленинграде у него сообщник, некто Сазонов! Достаточно выявить человека, который на Главпочтамте спрашивал телеграмму на это имя, и заговор раскрыт. Его приметы – тридцать лет, кепка, усы…

Карпов вздохнул.

– Захаров, ты хочешь, чтобы мы пол-Ленинграда взяли, да? Всех усатых парней в кепках?.. Ты этого хочешь, скотина вражеская?

В кабинете повисла пауза.

– Знаешь, Захаров, – заговорил снова чекист, – сигнал, который мы получили относительно тебя, звучит гораа-аздо убедительней. О том, что ты, бывший прапорщик царской армии, а в ноябре семнадцатого ты, кстати, и подпоручика еще успел получить, мне сегодня ночью из Москвы позвонили, из архива… подняли твой послужной список… Так вот, ты лично выпустил на свободу агента буржуазной разведки, знакомого тебе по старой памяти.

Захаров вскинул голову.

– Я же объяснял вам! Мне же приказал мой непосредственный начальник Лепковский, который состоит в сговоре с Сабуровым! Я сам никогда его не выпустил бы!.. А… а насчет прапорщика… я не был, во-первых, в царской армии, потому что получил прапорщика уже в марте семнадцатого… А во-вторых, я же разлагал свой полк, я вел агитацию против войны! Я первым снял офицерские погоны в ноябре семнадцатого! Я офицеров в Гражданскую лично расстреливал! Я в Красной Армии комвзвода и комроты был!.. Командарм Миронов меня лично золотым портсигаром наградил за смелость под Александровском…

Карпов со скучающим лицом уселся за стол.

– Ну-ну… – процедил он. – Шкуру свою спасаешь. На начальство клевещещь, на героя Гражданской войны, кавалера ордена Боевого Красного Знамени товарища Лепковского… Да еще портсигаром от врага народа, бывшего царского офицера Миронова гордишься… – Карпов прищурился. – И как же это тебя раньше из органов не вычистили, сука? Затаился, сволочь… А встретил старого дружка – и взыграла офицерская кровушка…

По щекам Захарова побежали злые слезы.

– Не доложишь товарищу Мессингу – под трибунал пойдешь, – беспомощно прохрипел он. – За сокрытие сведений…

Карпов разочарованно вскинул брови:

– А вот угрожать следователю – это уже совсем никуда не годится.

На столе затрещал телефон. Чекист взял трубку и тут же встал.

– Здравия желаю, товарищ начоблотдела! Никак нет, запирается, сволочь. Ну ничего, заговорит… Так точно, над поощрением Коробчука подумаем. Очень своевременный был сигна…

В этот момент Захаров вскочил со стула и в длинном прыжке, с криком «Товарищ Мессинг, меня оклеветали!», бросился на Карпова, стремясь вырвать у него из рук телефонную трубку.

Тот отшатнулся, правой рукой рванул из кобуры наган и в упор выстрелил в арестованного. Захаров рухнул лицом вниз на письменный стол, дернулся пару раз и затих.

В кабинет ворвался часовой, непонимающе уставился на происходящее. Карпов, с трудом переведя дыхание, успокоительно кивнул ему – все, мол, в норме.

– …Так точно, – продолжил он говорить в трубку, – нападение при исполнении. Насмерть. Есть доложить в письменном виде!

Он положил трубку, сунул наган в кобуру. Часовой сочувственно цокнул языком:

– Кинулся на вас, да? Ну, сука…

– Давай помоги, – перебил Карпов.

Вдвоем они перевернули убитого на спину. Карпов вытер со лба пот, брезгливо стряхнул с пальцев капли чужой крови. Вся поверхность стола превратилась в кровавую лужу.

– Убери его отсюда, – процедил Карпов часовому.

Тот взвалил на плечи труп и, пыхтя, потащил его к выходу.

Карпов, тяжело дыша, выдвинул ящик письменного стола и вынул оттуда квитанции от телеграмм, которые показывал ему Захаров. Некоторое время он невидящими глазами смотрел на них, потом взял со стола спички и поджег. В пепельнице затанцевало яркое, беззаботное пламя…

Еще через минуту в дверь кабинета постучали.

– Товарищ Карпов, там этого… троцкиста привезли, – сообщил дежурный. – Он на площади Восстания листовки раздавал, когда вожди прибыли. Ну, народ навалился, помял немножко. Мильтоны нам передали.

– Давай заводи, – кивнул чекист.

Перед зданием Смольного, где в послереволюционные годы разместились городские власти, толпились ответственные работники, сотрудники ОГПУ, высшие чины Ленинградского военного округа. Навытяжку, пожирая глазами начальство, стояли музыканты оркестра. Неподалеку от них находились гости города – Сталин и Ворошилов в сопровождении Кирова. Они с любопытством поглядывали на закрытый белым холстом высокий постамент. Перед ним на сколоченной из досок трибуне, выкрашенной в красный цвет, стоял высокий красивый человек лет сорока в длиннополом кожаном плаще и кепке. Он, волнуясь и с трудом подбирая слова, заканчивал речь:

– Сегодня особенный день не только для меня, как для художника и автора этого памятника. Сегодня весь СССР отмечает десятую годовщину Октябрьской революции. И для меня великая честь… – скульптор замялся, сбился, снял кепку с головы и начал комкать ее в руках, – …великая честь… знать, что именно мой Ленин встанет сегодня перед Смольным!

Сталин начал аплодировать первым, присутствующие дружно поддержали его. Скульптор окончательно смутился и, скрутив кепку в трубочку, спрятался за чью-то спину.

Вопросительно взглянув на плотного низенького человека, стоявшего у постамента, двое бойцов ОГПУ дружно сорвали с памятника белый холст. Он неторопливо, важно сполз с металлической фигуры вниз, и аплодисменты присутствующих усилились – на пьедестале высился Ленин, в повелительно-указующем жесте вытянувший руку вперед.

Оркестр грянул «Интернационал». Люди дружно вскинули руки к козырькам фуражек, шлемам и кепкам. Звуки гимна глухо таяли в сыром воздухе, словно не хотели далеко улетать от породивших их инструментов.

Неторопливо ступая, к постаменту памятника подошли Сталин и Ворошилов. Они положили к пьедесталу по букету цветов и одновременно склонили головы с выражением скорби, почтения и одновременно возвышенного раздумья на лицах.

Вслед за московскими гостями к новому памятнику подошел Киров, а за ним потянулись с цветами остальные начальники, помельче.

А в это время Сталин подошел к автору памятника, продолжавшему смущенно прятаться за чужими спинами, и с улыбкой обратился к нему:

– Сегодня мне хочется сказать вам «спасибо», товарищ Козлов. В вашем памятнике я вижу того Ильича, которого помню и люблю – Ильича резкого, властного, готового на самые жесткие меры ради того, чтобы осуществилась наша мечта – победа пролетарской революции.

Мессинг стоял у окна кабинета спиной к Даше. Даже его затылок выражал собой предельное раздражение.

– Значит, ушел? – переспросил он.

– Так точно, Станислав Адамович. Скрылся на Смоленском кладбище, а потом, вероятно, в Гавани.

– И милиция не нашла?

– Никак нет. Я связывалась с ними полчаса назад.

– Значит, еще свяжись! – раздраженно бросил Мессинг. – Вдруг они его как раз за эти полчаса… Что мне, учить тебя?!

– Слушаюсь, – коротко ответила Скребцова. – Разрешите идти?

– Не разрешаю. Что по визиту вождей на «Аврору»?

Чекистка взглянула на часы.

– Сейчас они в Смольном, на открытии памятника Ленину. Через час в Военно-морском училище имени Фрунзе командиру крейсера Поленову будут вручать орден Красного Знамени. Еще через час вожди прибудут на корабль и поднимут там Краснознаменный флаг.

Мессинг помолчал, по-прежнему глядя в окно.

– Ты понимаешь, какая ответственность на тебе лежит, товарищ Скребцова?

– Так точно.

Начальник областного отдела ОГПУ повернулся к ней. Глаза его были холодны.

– А мне кажется, не очень, – медленно сказал он.

– Разрешите идти? – после паузы повторила Даша.

– Снова не разрешаю, – отвернулся к окну Мессинг. – Фон Фиркс Елена Оттовна, 1902 года рождения – знакомо тебе это имя?

Даша задумалась.

– Никак нет, Станислав Адамович.

– Уверена?

– Так точно. У меня хорошая память.

– Свободна, – кивнул Мессинг.

Время от времени с Невы приносило порывы жесткого, ледяного ветра, да и дождь иногда припускал. Несмотря на такую сумрачную, типично ноябрьскую погоду праздничная демонстрация на проспект 25 Октября, который ленинградцы по привычке именовали Невским, была весьма солидной. Сразу несколько духовых оркестров в разных частях проспекта играли кто «Варшавянку», кто «Вы жертвою пали…», кто жизнерадостные марши. Группы молодежи несли огромные картонные фигуры «спеца-вредителя», «пьяницы-прогульщика», «бюрократа» и «хулигана». Другие вовсю наяривали на губных гармошках, расческах, свистках и тамбуринах. Вдоль тротуаров медленно двигались грузовики, снабженные огромными радиорупорами. Время от времени в общем гуле вспыхивали крики: «Десятому Октябрю – ур-ра!», «На провокации английских империалистов ответим тройным ударом – ур-ра!», «Слава вождям революции – ур-ра!», которые тотчас же подхватывались разношерстной толпой.

В толпе резко выделялись черные милицейские шинели. А вот агенты ГПУ, напротив, в глаза не бросались. Они пристально рассматривали людей, собравшихся на тротуаре рядом с домом Зингера, напротив Казанского собора. Только что из областного отдела чекистам сообщили, что пойманный на площади Восстания троцкист полностью признал свою вину и указал место, где планируется развернуть антипартийный транспарант…

Владимир, серый после бессонной ночи, тоже стоял на тротуаре среди любопытных и сумрачно смотрел на демонстрантов. Рядом с ним стояли щетинистый старикан рабочего вида и суетливый парнишка, тоже из рабочих.

– Посторонись! – раздался чей-то повелительный клич. – А ну осади на тротуар!

Демонстрация послушно расступилась. По середине проспекта проследовали два больших черных «Паккарда». Лицо человека, сидевшего на переднем сиденье первой машины, Владимир заметил и проводил пристальным взглядом, пытаясь вспомнить, где же он его видел… Но так и не вспомнил.

– Ишь ты, прямо как при старом режиме, – с усмешкой сказал щетинистый старикан. – Осади на тротуар… Только тогда еще казаки с нагайками были. А нагайка, – обернулся он к Владимиру, – это знаешь, что такое? Вот будь на тебе пальто, а под ним семь пиджаков с рубашками – так нагайка все это как нож масло режет.

– Слышь, дед, кончай тут контру разводить, – встрял рабочий парнишка. – Вот чего ты тут воду мутишь, а? Ты что, не знаешь, что обстановка и без того сложная?

– Чего сложная-то? – смутился старикан.

– Обстановка, говорю. Сторонники Троцкого сегодня могут акти… активизироваться, во как, – с трудом, но солидно выговорил парнишка. – А ты – старый режим, старый режим…

В стороне грянул милицейский свисток. Владимир непроизвольно вздрогнул – сегодняшнее ночное общение с милицией стоило ему немалых нервов. Но свистели явно не ему, а тому, кто поднял над толпой косо нарисованный от руки транспарант «Да здравствует Ленинский ЦК!»

– Во суки! – непонятно почему разъярился парнишка. – Лозунг подняли, троцкисты чертовы! Ну гады, а…

Он надвинул кепку на глаза и решительно нырнул в толпу.

«Паккард», в котором ехали Сталин, Ворошилов и Киров, мчался по проспекту 25 Октября. Демонстранты расступались перед машиной. Вожди сидели рядом на заднем сиденье и негромко переговаривались. Сквозь поднятую стеклянную перегородку виднелись затылки водителя и начальника охраны.

– Не думаю, товарищ Сталин, что оппозиция именно сегодня решит показать свою, так сказать, силу… – говорил Киров.

– Точнее, бессилие, – вставил Ворошилов.

– Вот-вот… Все-таки юбилей революции – примиряющая дата. В семнадцатом все было просто – вот мы, вот они…

Сталин засмеялся, по-дружески обнял Кирова за плечи:

– Любишь ты все упрощать, Сергей… Да ведь троцкисты спят и видят, чтобы нанести нам удар в спину именно в момент праздника. Особенно после моей речи на пленуме.

– Только не в Ленинграде, – помотал головой Киров. – Мы тут их крепко почистили.

– Ручаешься? Это хорошо, – легко согласился Сталин. – А у нас в Москве мы, выходит, их еще слабо почистили?

– Выходит, так, – засмеялся Киров.

– Ну что ж, надо забирать в Москву твоего Мессинга, – в таком же шутливом тоне сказал Сталин. – Пусть покажет пример нашему Менжинскому.

– Как ты это позавчера сказал, Коба? – подхватил Ворошилов. – «Заклятые враги революции ругают ГПУ – значит, ГПУ действует правильно».

Все дружно рассмеялись.

По сумрачному, угрюмому проходному двору в центре Ленинграда, задыхаясь, тяжело бежал самый старый из троцкистов – седой Петрович. Он прижимал к себе полотнище транспаранта, который развернул было напротив Казанского собора.

Следом, топоча сапогами, мчались двое милиционеров в черных шинелях. Оба время от времени свистели в свистки.

– С ним еще рыжий был, молодой! – на бегу крикнул первый милиционер второму.

– Я в курсе, давай за этим!

Добежав до ржавой пожарной лестницы, Петрович подтянулся на руках и начал карабкаться на крышу. Один из милиционеров полез за ним, а второй бросился дальше, в подворотню.

– Стой, тварь троцкистская… – прохрипел первый уже с лестницы.

– Хрен возьмешь, – хрипло рассмеялся в ответ седой. Он уже был на крыше. – Я этими дворами еще в пятом году от полиции уходил.

Грохоча кровельным железом, он бросился вперед. Мокрая от дождя крыша скользила под ногами. Наперерез с испуганным мяуканьем бросился черный котенок.

Седой, тяжело дыша, обернулся. Милиционера видно не было.

Петрович поднял глаза и увидел второго мильтона, который держал его на мушке нагана. «Успел, – равнодушно подумал седой. – С того двора забежал и залез… Успел. Ноги молодые. А у меня – старые».

– Руки вверх, троцкист, – облизав пересохшие губы, хрипло сказал мильтон. У него было щекастое круглое лицо – обычное русское лицо простого парнишки, родившегося в деревне. «И звать, небось, Ваней», – подумал седой, поднимая руки вместе с транспарантом вверх…

В следующий момент он неожиданным ударом древка транспаранта выбил оружие из рук милиционера и ногой ударил его в живот. Мильтон с воплем рухнул на крышу. Издали, грохоча сапогами по железу, приближался отставший первый милиционер с револьвером в руке. Он выстрелил в воздух.

– Стоять, сука!!!

Петрович бросился дальше, к краю крыши. Он помнил, что там есть пожарная лестница, которая ведет в соседний двор. Лестница была на месте, и он начал торопливо спускаться по ней. Первый мильтон нагнал его и, лежа на краю крыши, целился в голову из нагана.

– Ты бы вниз посмотрел, придурок, – тяжело дыша, сказал мильтон.

Седой с уровня седьмого этажа взглянул вниз. Там, во дворе, уже собралась немалая толпа добровольных помощников милиции. Все они злорадно смотрели на него.

– Чего застрял? – крикнул кто-то. – Давай спускайся, мы те ленинский ЦК покажем…

Толпа расхохоталась.

– Ну что, хрен старый, видит тебя сейчас твой Троцкий? – презрительно спросил сверху милиционер.

Петрович еще раз взглянул на него, затем вниз, во двор.

– Я тебе не хрен, пес сталинский, а член РСДРП с 1903 года.

Он сильно оттолкнулся руками от лестницы и полетел спиной вниз, прямо на замершую от ужаса и неожиданности враждебную толпу…

Еще через десять минут подъехала бесполезная карета «Скорой помощи». Хмурые санитары грузили труп в машину, и никто уже не обращал внимания на грязный транспарант «Да здравствует Ленинский ЦК!», валявшийся на асфальте двора.

Дверца такси распахнулась, и полковник уселся за руль. Судя по всему, он нервничал.

– Что теперь, Павел Дмитриевич? – спросил генерал, разместившийся на заднем сиденье.

Шептицкий даже задохнулся от ярости:

– Ваше превосходительство, иногда я не вполне понимаю, кто руководит нашей Лигой – вы или я?!

– Виноват, но сама идея акции была вашей, – резонно возразил Покровский. – Контакты с британцами – через вас. Кандидатура Сабурова – ваша. Друг в Петербурге, который должен убрать Сабурова, – ваш… Кстати, как он собирается это сделать?

– Не знаю, это его проблема.

– И он с ней справится?

– Уверен. Человек прошел огонь и воду…

– О Сабурове вы тоже так говорили… – Генерал помолчал с минуту и спросил: – Ну как, успокоились? А теперь я повторю свой вопрос: что дальше?

Шептицкий обернулся к пассажиру, криво усмехнулся.

– Молиться, Алексей Кириллович. За то, чтобы Сабуров сдал нас хотя бы не со всеми потрохами.

По переполненному демонстрантами проспекту 25 Октября торопливо шли рядом Даша и Карпов. Оба были в форме ОГПУ и время от времени отвечали на приветствия младших по должности.

– Нет, я все-таки не понимаю, как он взрывать-то ее будет? – раздраженно говорил Карпов. – Свободного доступа на крейсер уже нет. Набережная оцеплена. На лодке, что ли, подплывет? С самолета спрыгнет?..

– Не знаю, – сумрачно отозвалась Даша.

– А мне кажется – отказался он от этой идеи. Убедился в том, что не выгорит, и все… смотал удочки.

– Отказался бы – не появлялся бы в городе, – коротко сказала Скребцова. – Не скрывался бы с таким упорством от милиции на Васильевском. Да и вообще не стал бы ввязываться в драку с милиционером. Что там у тебя за стрельба была в кабинете?

– Да так, – поморщился Карпов, – идиот один захотел в дела заглянуть…

Оба свернули в арку Генерального штаба.

Зал Революции Военно-морского училища имени Фрунзе был переполнен моряками. Под огромным портретом Фрунзе сидели члены президиума, среди них был и командир «Авроры» Поленов. Председатель президиума – начальник Морских сил Балтийского моря Михаил Владимирович Викторов – неторопливо поднялся со своего места.

– На сцену приглашаются почетные члены президиума – товарищи Сталин, Ворошилов и Киров! – громко объявил он и первым зааплодировал.

Зал дружно встал. Под овации из-за кулис на сцене появились улыбающиеся вожди. Через некоторое время Сталин поднял руку, успокаивая зал, и, жестом спросив у председателя разрешения, вышел на небольшую трибуну. Киров и Ворошилов уселись в президиуме.

– Товарищи краснофлотцы, вы люди занятые, мы тоже… – Сталин указал на президиум, чем вызвал смех в зале, – поэтому я так думаю, что было бы неправильно тратить время на пустые слова. Приглашаю на сцену командира учебного крейсера «Аврора» товарища Поленова. – Он начал аплодировать, и зал подхватил.

Из президиума поднялся смущенный капитан Поленов и подошел к трибуне.

– Сегодня, в день десятой годовщины Октябрьской революции, – продолжил Сталин, – мне от имени Центрального Комитета нашей партии хотелось бы поздравить вас, товарищ Поленов, и весь экипаж крейсера «Аврора» с великим праздником. Крейсер «Аврора» уже давно по праву стал одним из символов этого праздника. Велики заслуги экипажа корабля и в мирное время. «Аврора» высоко несет знамя пролетарской революции. Поэтому награждение крейсера орденом Красного Знамени выглядит закономерным.

Сталин неторопливо развернул лист плотной бумаги, который держал в руках, и торжественно зачитал:

– «Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР, с искренним восхищением вспоминая в дни 10-летия Октябрьской революции борьбу крейсера “Аврора” на передовых позициях революции, награждает его как отдельную войсковую часть Красного Флота орденом Красного Знамени за проявленное им отличие в дни Октября и не сомневается, что и в дальнейшем крейсер “Аврора” будет в первых рядах борцов за Октябрьскую революцию, за ее завоевания, за Союз Советских Социалистических Республик. Председатель ЦИК СССР М. Калинин». – Он снова сложил грамоту и от души обратился к Поленову: – Поздравляю вас, командира первого Краснознаменного корабля Рабоче-Крестьянского Красного Флота!

Сталин протянул командиру красную коробочку с орденом, крепко пожал ему руку и стиснул в объятиях. Поленов, багровея от смущения, принял награду и козырнул. Моряки, громко аплодируя, встали.

– Да здравствует десятая годовщина Октября! Ура!!! – загремело в зале.

Сталин с улыбкой обратился к присутствующим:

– Погодите, товарищи, аплодировать, вы же еще не знаете, что я дальше скажу…

Зал взорвался смехом и аплодисментами. А Сталин продолжил:

– Кроме того, шефы крейсера из ЦИК поручили мне передать командиру корабля их скромные шефские подарки. Команде крейсера – восемь тысяч рублей на устройство праздника и культурно-воспитательную работу в зимний период… – Он переждал аплодисменты. – Награды также получают четыре ветерана-авроровца, служившие на крейсере в дни Октября. Командир корабля – золотые часы, именной браунинг и месячный оклад, главный трюмный старшина Крючков и машинно-артиллерийский содержатель Некрасов – золотые часы и месячный оклад… А семье недавно умершего механика Тихонычева награда будет вручена позднее.

В зале снова вспыхнули единодушные аплодисменты. В едином порыве моряки запели «Интернационал».

В захламленном коридоре ленинградской коммуналки задребезжал звонок: три раза коротких и три длинных. Дверь одной из комнат открылась, и к глазку настороженно наклонился вихрастый сутулый очкарик в заношенной ковбойке и серых брюках.

– Валера?.. – удивленно произнес он, впуская в переднюю тяжело дышащего рыжего веснушчатого парня в разорванном пиджаке.

– Ты один дома? – вместо приветствия хрипло поинтересовался Валера.

– Один, все на демонстрации.

– Дай пиджак новый.

Очкарик пожал плечами.

– Ты объясни, что случилось…

– Пиджак, говорю, дай. Впустишь или нет?

Очкарик отступил в сторону. Рыжий прошел в глубь коридора и устало опустился на корточки у стены.

– Нарвались, да? – шепотом спросил очкарик.

– Хуже. Петрович с крыши скинулся. Он транспарант развернул, как раз когда сволочь усатая ехала…

Очкастый испуганно шикнул. Рыжий пренебрежительно отмахнулся.

– …мильтоны заметили, ну и… Пиджак порвали, суки. – Он тронул разорванную ткань.

– И что теперь будешь делать? – спросил хозяин квартиры.

Валера устало пожал плечами.

– Пойду до конца. Все равно мою физиономию заметили. А праздник этот они надолго запомнят.

На крыльце Военно-морского училища имени Фрунзе теснилась огромная толпа курсантов и преподавателей. В центре группы стояли Сталин, Ворошилов и Киров. У крыльца, на перекрытой чекистами набережной Лейтенанта Шмидта, ждали автомобили. Рядом с ними суетился немолодой фотограф, чуть поодаль поглядывал вокруг начальник охраны вождей. С высоты своего пьедестала на присутствующих скептически смотрел изваянный из бронзы адмирал Крузенштерн…

– Еще теснее сдвинулись, товарищи моряки! – командовал фотограф, колдуя над аппаратом. – Товарищ командир «Авроры», держите коробочку с орденом в кадре! Сергей Миронович, я вас так ласково попрошу – вашу знаменитую улыбочку!

Киров заулыбался еще шире. К его уху тихо склонился Сталин:

– Сергей, а почему твоя улыбочка – знаменитая?

– Да это наш фотограф, из Смольного, – ответил Киров. – Знает меня как облупленного. Снимал уже тысячу раз. Одессит, между прочим…

Сталин подтолкнул локтем наркома обороны.

– Слышишь, Клим? Вот это настоящий народный руководитель. Даже с фотографом близко знаком.

В этот момент фотограф недовольно поднял голову от видоискателя:

– Прошу прощения, товарищ Сталин! Можно я сделаю снимок, а потом вы уже будете говорить сколько хотите и с кем хотите?!

– Извините меня, товарищ фотограф! – громко отозвался Сталин. – Пожалуйста, работайте!

Щелкнула вспышка. Курсанты загалдели, окружили гостей, потянулись за рукопожатиями и автографами.

Фотограф, мурлыкая что-то под нос, начал собирать свой аппарат, когда к нему бесшумно приблизился начальник охраны.

– Запомни, мудак: с вождями партии и страны так не разговаривают. – Он коротко, неуловимым движением ударил фотографа пальцами куда-то под ребра, тот посинел. – Понял?