Взорвать «Аврору» Бондаренко Вячеслав
В дверях он остановился и со вздохом взглянул на испуганную женщину.
– Парень с усами в кепке и пальто… М-да, приметы.
За окнами сельской избы стыл зимний морозный день. Граммофон на столе, тихо шипя, раскручивал пластинку с танго. Посредине комнаты неуклюже пытались танцевать Владимир и Даша. Сабурову танец давался с большим трудом из-за раненой ноги.
– Нет, не могу, – вздохнул он наконец, морщась.
– Больно, да? – вскинулась Даша.
– Да нет, неловко просто. Такое ощущение, что нога как деревянная. Я тебе уже все пальцы небось оттоптал.
– И ничего не оттоптали! – весело воскликнула Даша. – Смотрите… – она крутанулась на месте. – Раз-два-три… Ну как, получается у меня?
Владимир, следивший за ее попытками освоить танго, весело кивнул:
– Вундеркинд! Только когда же ты меня станешь на «ты» называть, а?..
Даша смутилась.
– Ой, да как же я могу-то… Ну, давайте еще. А то так ногу вовек не разработаете.
Дверь в избу распахнулась. Из сеней появилась хозяйка хутора, рослая красивая эстонка Катарина с охапкой дров в руках. Свалив их у печки, она с улыбкой взглянула на танцующих и одобрительно кивнула Владимиру:
– Сегодня уже гораздо лучше.
– Ал-лё. Алё, товарищ…
Владимир вздрогнул, отгоняя воспоминания. Он танцевал с хрупкой блондинкой в центре большого ресторанного зала. Играл оркестр. Рядом кружились Епишин с брюнеткой и еще несколько расфуфыренных пар. За столиками хохотали нэпманы. В зале стоял дым коромыслом – видимо, обеденное время было в разгаре.
– Зову вас, зову, – улыбнулась Владимиру партнерша по танцу. – А вы не слышите. У вас такое… нездешнее лицо, как будто вы где-то далеко-далеко…
– Вы проницательны, – скупо отозвался Сабуров.
– Вовсе нет. Просто мне пришлось такой стать. Иначе никак.
– Давно вы знаете Бориса? – зачем-то спросил Владимир.
– Какая разница? – хмыкнула девушка.
– Действительно, никакой…
– Зачем тогда спрашивали? В училище вбили, что нужно поддерживать беседу с дамой во время танца? А танцуете вы прекрасно.
– Я долго учился, – улыбнулся Сабуров. – Зимой. Под граммофон…
Девушка усмехнулась. Мелодия танго продолжала струиться по залу. И глаза у партнерши Сабурова были грустными и глубокими, совсем не такими, как у ее подруги. На веках лежали голубые тени, на кончиках ресниц по последней моде висели маленькие бисеринки… «Похоже, что она из “бывших”», – подумал Владимир. Он знал, что в Советском Союзе «бывшими» называли тех, кто имел несчастье до революции принадлежать к господствующему классу.
– Скажите, – неожиданно для себя самого спросил Владимир, – вот если человек отсутствует в ленинградской адресной книге, что это может значить?
Девушка пожала плечами.
– Что он живет, допустим, в Москве.
– Да нет… он должен быть в Ленинграде. А его нет.
– Ну, мало ли что… Допустим, он секретный работник. Или… или такой же, как я, к примеру. – Она прищурилась и взглянула на Сабурова с вызовом.
Владимир смутился.
– Ну… зачем же вы так… простите, как ваше имя?
– Елена.
– А почему же Борис вас Вавочкой назвал?
– Потому что он платит… А вы можете не представляться. И не потому, что вас Борик назвал. Вы просто Владимир. У вас даже на лице это написано.
– Забавно, – покачал головой Сабуров. – Вообще-то отец был против, он хотел меня Святославом назвать. Это мама настояла.
Мелодия танго смолкла, но пары не расходились. Епишин подмигнул Владимиру:
– Сейчас еще будет. Вовкин, смотри мне, с Вавочкой поосторожнее…
– Услышал вас, господин штабс-капитан! – нарочито громко отозвался Сабуров.
Епишин испуганно вздрогнул, съежился, покрутил пальцем у виска. На него и Владимира недоуменно оглядывались соседи по танцплощадке.
На невысокой эстраде между тем появилась чрезмерно ярко накрашенная певица, одетая в моднейшее – чуть выше колен – невесомое платье, украшенное длинной ниткой жемчуга. В пальцах она сжимала длинный папиросный мундштук. Один из музыкантов, щуплый носатый скрипач в черном фраке, с улыбкой обратился к залу:
– Добрый день, уважаемые граждане! Приятного вам аппетита! Сегодня для вас в нашем уютном кабаре в качестве пикантной приправы к обеду – проездом из Таллина в Хельсинки очаровательная Лиза Рихтер со своим мелодраматическим пением!
Раздались громкие аплодисменты. Видимо, Лиза Рихтер была местной звездой.
К удивлению Владимира, у певицы оказался вполне приличный голос – волнующий, хрипловато-нежный. Она пела щемящий старинный романс, надламывая брови, словно молила спасти ее. И музыканты подстроились под певицу, играли сдержанно, с печальными лицами, без современных выкрутасов.
Пары медленно кружились под песню. Елена, приблизив губы к уху Владимира, с упреком произнесла:
– Зачем вы его так? Он же боится. С бывшими офицерами не церемонятся, вы же сами знаете…
– Не знаю, – покачал головой Сабуров. – Мне и смешно, и жалко, и гадко. Где тот Борька Епишин, который мечтал умереть за Родину, который целовал свои новенькие погоны?.. Странно все.
– А где вы сами прежний? – тихо спросила девушка.
Владимир внимательно взглянул на нее. Она не отвела глаз.
– Я здесь.
– Я вижу…
Когда песня смолкла, зал дружно, жарко зааплодировал певице. Епишин, отбивая большие ладони, завертел головой в поисках приятеля.
– Вовка! – обеспокоенно позвал он. – Вовка, ты где?
– А они с Ленкой ушли, когда песня была, – лениво сказала плотненькая брюнетка.
Епишин озадаченно покрутил головой и вдруг добродушно расхохотался.
– Ну, Вовка и дает! Ходок…
Часы на башне церкви святого Петра – одного из символов Риги – показывали два часа дня. По бульвару Аспазии неслись автомобили и автобусы, звенели трамваи, цокали копытами извозчики. Из распахнувшихся дверей модного кафе «Отто Шварц» вывалилась компания подгулявших молодых людей, порыв ветра принес оттуда звуки американского джаза. Кутилы, громко хохоча и распевая что-то, направились в глубь Старой Риги.
Генерал, сидевший на заднем сиденье такси, со вздохом пристукнул рукояткой трости по спинке переднего сиденья. Полковник, одетый в форменную тужурку водителя, вопросительно взглянул в зеркальце заднего вида.
– Как я все это ненавижу, если бы вы знали, Павел Дмитриевич, – глухо произнес генерал.
– Что именно, Алексей Кириллович? – Шептицкий взглянул на часы.
– Да вот это все. – Покровский кивнул на кафе. – Растащили Россию на осколки, нахапали, а теперь веселятся…
– Ничего, – холодно сказал полковник. – Бог даст, Рига еще будет русской…
К машине подошел скромно одетый молодой человек лет двадцати пяти, с незапоминающимся лицом и тонкими усиками. Открыл дверцу и нырнул на заднее сиденье. Шептицкий тут же тронул машину, повернул направо и встроился в поток движения по бульвару Бривибас.
Молодой человек, волнуясь, повернулся к генералу:
– Разрешите доложить, ваше превосходительство?
– Докладывайте, поручик, – кивнул Покровский.
– На заданной точке в расчетное время он… не объявился.
Шептицкий резко обернулся:
– Как?!
Поручик виновато пожал плечами:
– Не могу знать, господин полковник. Вот… – Он протянул смятый телеграфный бланк.
Генерал поднес бланк к глазам. Прыгающие буквы складывались в слова: «Володя не приехал зпт вероятно зпт раздумал тчк Сазонов».
Он передал телеграмму водителю. Тот, не отрываясь от дороги, пробежал ее текст.
– Сазонов – это ваш… друг в Петербурге? – хмуро спросил генерал.
– Да… Черт, неужели провал? – процедил полковник.
– Ну почему сразу провал? – спросил Покровский. – Он мог… не знаю, застрять где-нибудь…
– Где?! – выкрикнул полковник и с силой ударил ладонью по рулю. – В девять ноль-ноль телеграмма от него должна была лежать на почтамте!!!
– Почему вы в этом так уверены, Павел Дмитриевич?
Полковник оглянулся на пассажиров.
– Потому что я знаю этого человека.
Большой просторный вестибюль здания Ленинградского областного отдела ОГПУ на улице Дзержинского, 2, то и дело быстрым шагом пересекали сотрудники. На проходной за отдельным столиком сидел дежурный с одним «кубарем» в петлицах. Над его головой чуть слышно бормотала что-то радиотарелка.
Захаров с трудом потянул на себя тяжеленную дверь, зашел внутрь. Ему не приходилось раньше бывать в облотделе, и он не без робости оглянулся по сторонам. Подойдя к дежурному, протянул ему удостоверение.
– Пропуск? – равнодушно спросил дежурный.
– Мне к начальнику отдела, – вздохнул Захаров. – Информация крайней важности.
– Обождите минуту.
Дежурный снял трубку внутреннего телефона.
– Здравия желаю. Тут к Станиславу Адамовичу на прием лично… Не знаю. Говорят, крайне важно. – Дежурный жестом показал Захарову, чтобы тот еще раз предъявил документ, вгляделся. – Захаров Семен Игнатьевич, замначальника районного линейного отдела. Понял. – Дежурный повесил трубку. – Товарищ Мессинг очень занят, когда освободится – неясно.
– Понимаете, я приехал… – начал было Захаров, но его перебили:
– Я все понимаю, товарищ. Просто завтра – Десятый Октябрь. Запарка. Вы изложите ваши сведения в письменном виде, а я передам куда надо.
Захаров помялся.
– А… товарища Скребцову можно видеть? – наконец нерешительно произнес он.
– На задании, – отозвался дежурный и тут же, видя, что Захаров раскрыл рот, добавил: – И когда будет, не знаю.
Захаров медленно развернулся, двинулся к выходу. «Уйти?.. Чертовы бюрократы», – зло подумал он о питерских чекистах.
Его обогнали двое молодых парней в штатском. Они на ходу болтали между собой:
– …ну, до пяти я у Скребцовой, на «Авроре». А потом сменят, наверное.
– Освободишься – моментально подскакивай.
Оба вышли. Захаров, секунду помедлив в дверях, решительно последовал за ними.
Дежурный, проводив его взглядом, усмехнулся. Потом привстал на табурете и сделал погромче висящее над головой радио.
– …завтра товарищи Сталин и Ворошилов прибудут в Ленинград для торжественного празднования Десятого Октября, – радостно произнес диктор. – Первый секретарь Ленинградского обкома и горкома товарищ Киров будет сопровождать гостей нашего города…
– …Они посетят ряд учреждений и заводов Ленинграда, встретятся с рабочими и совслужащими, – продолжал говорить диктор в приемнике. – Отдельным пунктом программы идет посещение легендарного символа революции – крейсера «Аврора»…
Рыжий веснушчатый парень в сером пиджаке поверх добела застиранной гимнастерки, скривившись, встал из-за круглого стола, и выключил радио. Сидевшие за столом в маленькой комнатушке обычной ленинградской коммуналки двое мужчин – один лет сорока, другой лет пятидесяти пяти, оба рабочего вида – взглянули на него с недоумением.
– Ты чего? – спросил первый, рослый, хмурый блондин.
– Да надоело уже, – зло отозвался рыжий. – Каждые десять минут про визит этот… Ну, как текст?
Он кивнул на отпечатанные на тонкой рисовой бумаге листовки, которые изучали мужчины.
– Мудрено больно, – высказался старший. – Рабочие могут не понять.
– А по-моему, нормально, Петрович, – возразил блондин. – Главное сказано: после того как Льва Давыдовича вычистили из Политбюро и ЦК, неизмеримо возросла опасность того, что партия переродится и станет целиком сталинской.
– Да она уже переродилась, Киря! – яростно выкрикнул рыжий и рубанул кулаком воздух. – Ты что, не видишь, что происходит? Все уже готовы под Сталина лечь! Вся страна!
– Ну, так уж и все, – усмехнулся Петрович. – Пока у нас такая молодежь есть, пока жив Лев Давыдович, пока мы помним Ильича, – он кивнул на портреты Троцкого и Ленина, висевшие на грязных обоях, – поборемся еще! А где мы листовки раздавать-то будем?
– Предлагаю начать с вокзала, – сказал рыжий. – Там как раз народу много соберется. А потом решим где.
– Заметано, Валера, – кивнул блондин. – А лозунг где развернем?
– Думаю, на Невском – самое место, – ответил рыжий Валера. – Как раз напротив Казанского собора символично будет.
– Точно, там же впервые красное знамя подняли, – одобрил старший из заговорщиков.
В дверь комнаты несколько раз затейливо постучали. Заговорщики встревоженно переглянулись. Наконец блондин неуверенно поинтересовался:
– Кто там?
– А то непонятно! – с обидой отозвался кто-то за дверью. – Малыгин, кто ж еще.
Блондин отпер дверь. На пороге переминался с ноги на ногу вихрастый сутулый очкарик в старом перелицованном пальто и серых брюках.
– Ты бы еще громче орал, идиот, – сквозь зубы цыкнул на него рыжий. – Малыгин, Малыгин… Хочешь, чтобы вся квартира пофамильно знала, кто именно сюда ходит?
– Формалист, – равнодушно отозвался очкарик, присаживаясь к столу. – У меня новости по главной демонстрации. Она собирается на Марсовом и двигает по улице Халтурина к Зимнему. Народу подгребет, судя по всему, тыщи две, не меньше.
Заговорщики переглянулись.
– Ну и место нашли, – разочарованно протянул пожилой. – Да на Марсовом их мильтоны в два счета переловят.
– Даже если им и удастся прорваться на Халтурина, – добавил блондин, – то там их зажмут так, что мало не покажется.
Очкарик мотнул головой, стекла его очков холодно взблеснули.
– Мое дело – сообщить вам. А вы уж действуйте, как знаете.
Рыжий усмехнулся, положил Малыгину руку на плечо.
– За информацию, Петя, спасибо. Знать о том, что основные силы мильтоны бросят на Марсово поле, нам было очень важно.
Несмотря на разгар рабочего дня, на трамвайной остановке было полно народу. В перспективе улицы показался трамвай. Владимир и Елена стояли рядом.
– Вы не сердитесь на меня за то, что я предложил вам уйти? – спросил Сабуров. – Вам, наверное, было весело.
– Мне в таком стиле каждый день весело, – грустно усмехнулась девушка. На улице, одетая в скромное пальто, она вовсе не выглядела такой уж легкомысленной прожигательницей жизни. – Спасибо, что увели. А где вы работаете, Владимир?
– На Васильевском острове.
– Нет, в смысле – кем, в каком учреждении?
К остановке, рассыпая громкий звон, подкатил трамвай. Народ бросился к задней площадке. Началась посадка, и Владимир сделал вид, что не расслышал вопроса.
По внутреннему коридору здания станции Ленинка раздраженно шагал начальник линейного отдела ОГПУ. Рядом семенил Коробчук и шли еще двое чекистов.
– Ну, это уже черт знает что творится! – раздраженно говорил на ходу начальник отдела. – Значит, скомандовал тебе «Кругом, шагом марш», а сам исчез?
– В точности не могу знать, товарищ начотдела, а только нету его, – взволнованно повторил Коробчук. – Вроде как постовой милиционер видел, что он в поезд садился… – Он забежал вперед и понизил голос: – Честное комсомольское, товарищ начотдела, из одной шайки они!
Начальник отдела резко остановился и уставился на бойца.
– Кто – они?!
– Ну, эти, Сабуров и Захаров. Этот беляк его сразу признал. А, говорит, господин революционный прапор… Оба офицера, понимаете?! И он сначала его отпустил, а потом сам уехал! А завтра ж в Ленинграде праздник! Вожди прибывают!
Начальник линейного отдела крепко потер лицо ладонями и махнул рукой.
– Ладно, Коробчук, и без тебя тошно… За бдительность спасибо, а вот за то, что настроение портишь не вовремя – два наряда вне очереди!
– Товарищ начотдела, так я ж… – растерянно заморгал боец.
– Три наряда! – набычившись, рявкнул начальник.
– Есть! – вытянулся Коробчук.
Переполненный трамвай с грохотом и звоном полз по предпраздничным ленинградским улицам, уже украшенным транспарантами, красными флагами и портретами вождей. Доносился монотонный голос кондуктора, выкликавшего: «Зеленым билетам станция!.. Пятиалтынный с вас!..» За окнами мелькали длинные очереди, вытянувшиеся к пивным ларькам, обшарпанные серые заборы с рекламой фильмов «Два друга, модель и подруга» и «Девушка с коробкой», купола церквей без крестов, небогатые витрины магазинов, грязная, застоявшаяся вода каналов… Владимир проводил глазами странное сооружение – сделанную из картона стену городского дома, к которой тянулся большой, тоже картонный, пшеничный колос. Поверх было крупно написано «Да здравствует смычка города с деревней!»
– Странный город, – словно для себя произнес Владимир, разглядывая Ленинград в окно. – Будто есть, и нет его в то же время… Рига на него чем-то похожа.
– Вы бывали в Риге? – повернулась к нему Елена.
Он сообразил, что сказал лишнее, и начал выкручиваться:
– Нет… ну, то есть, до революции.
– Ваш билет, гражданин, и ваш, гражданка, – раздался за спиной скрипучий голос контролера.
Владимир ошеломленно обернулся. Елена поспешно показала контролеру какую-то карточку:
– У меня служебный.
– А мне, пожалуйста, полный маршрут, – Сабуров полез в карман за портмоне.
Контролер – мрачный немолодой дядька – язвительно усмехнулся.
– Вы, когда в трамвай входили, прошли мимо кондуктора. Почему не заплатили?
Сабуров растерялся. Окружающие пассажиры смотрели на него явно без всякого сочувствия, прислушиваясь к диалогу.
– Я не знал… Я только что в Ленинград приехал. И не знал, что у вас такие правила.
– И откуда это вы такой приехали? – подозрительно поинтересовался дядька.
– Из… из Екатеринослава, – сказал Владимир первое, что пришло в голову.
– Из Днепропетровска, что ли? – прищурился контролер. – Покажите билет на поезд.
И тут раздался возмущенный голос Елены:
– Послушайте, чего вы пристали к товарищу? Ну, приехал человек из Днепропетровска… На праздник приехал, на годовщину Октября. Правда ведь? – взглянула она на Владимира, он поспешно закивал. – Вот. И какое впечатление у него останется от Ленинграда? Контролер-придира? Соображать же надо, товарищ! Он же расскажет всем потом у себя в Днепропетровске!
– Правильно, гражданка! – встрял в разговор низенький мужичок в тельняшке, видневшейся из-под обтрепанного пальто. – Ну чего ты со своим формализмом пристал к человеку?
– Кто формалист? – обиделся контролер. – Я формалист?
– Конечно, формалист, – прогудел другой пассажир, здоровенный парень с пудовыми кулаками, – да еще и бюрократ небось. А у нас, у рабочих людей, знаешь где эти бюрократы сидят уже?
Контролер побагровел и надулся.
– Будете оскорблять контролера при исполнении – я трамвай остановлю! – рявкнул он, забыв про Владимира. – Имею, между прочим, право!
– Я те остановлю трамвай, зараза! – подал голос еще один пассажир. – Вот я те щас так его остановлю, троцкист хренов!
– Ты кого троцкистом обозвал, гад? – взвизгнул контролер.
– Эй, вы, полегче там насчет Льва Давыдовича, – нахмурился мужичок в тельняшке. – Думаете, его из Политбюро вычистили, так и можно уже, да?!
В трамвае поднялся такой гам, что Владимир и Елена едва смогли протиснуться к двери.
Потом они стояли в одиночестве на остановке и смеялись, провожая взглядами уходящий вагон. Пассажиры продолжали отчаянно ругаться между собой.
– Все-таки обманули контролера, выходит, – еле выговорил Сабуров, давясь от смеха.
– Да, на пятиалтынный ограбили Советскую власть, – живо отозвалась Елена и тем же беспечным тоном добавила: – Вы нездешний, Володя?
Владимир перестал смеяться.
– С чего вы взяли? Родился на Каменноостровском проспекте. Правда, детство у меня прошло в основном в Сабуровке, но…
– Нет, я имею в виду, что вы… не отсюда. Из-за границы, да?
Сабуров нахмурился.
– Да нет же… Почему из-за границы? Странная у вас фантазия, Лена.
Она проводила глазами проехавший мимо потрепанный легковой «ФИАТ», вздохнула.
– Да не фантазия это. Как заплатить за трамвай, не знаете… Что с офицерами не церемонятся – тоже. Назвали Днепропетровск по-старому. Были в Риге… Да и Каменноостровского проспекта нет давно – есть улица Красных Зорь… Я наблюдательная просто. Как там буржуазная Рига?
Владимиру стоило невероятных усилий усмехнуться. Елена смотрела на него с болью.
– Мне пора идти, Лена, – проговорил он. – Спасибо вам… за то, что отвлекли контролера. И вообще…
– Проводите меня еще немного, – тихо попросила девушка.
– Прошу меня извинить, я спешу, – глухо вымолвил он.
Сабуров поклонился девушке и торопливо бросился куда-то в сторону от трамвайной остановки. На полпути он обернулся, словно боясь чего-то. Елена стояла на месте и смотрела ему вслед.
Серый, холодный ноябрьский день был в самом разгаре. «Аврора» по-прежнему стояла на якоре недалеко от берега. И так же толпился народ у парапета набережной 9 Января, любуясь старым, заслуженным кораблем. Между бортом крейсера и гранитной пристанью напротив Адмиралтейства то и дело сновал паровой катер, подвозя очередные партии экскурсантов.
И Даша Скребцова, дрожащими от холодного ветра пальцами раскурив очередную папиросу, вновь и вновь скользила по толпе внимательными, напряженными глазами.
Раннее зимнее утро здесь, в глухом углу Псковской губернии, было искристым, ярким и звонким. Проснувшаяся Даша даже не поверила сначала, что все это есть на самом деле – и режущий свет раннего солнца, льющийся в окна, и тепло ватного одеяла, и вторая подушка на постели с ней рядом… Сонно потянулась, крепко зажмурилась.
Перед глазами тут же встало не то видение, не то недавний сон: Владимир и она вместе идут по питерской набережной, там, где сфинксы. На нем офицерский китель, на ней – белое платье. И так нежно, ласково плещет Нева в старый камень набережной…
Она резко открыла глаза, повернулась на бок. Рядом никого не было.
– Володя, – негромко позвала она.
Никто не отозвался, и она вскочила с постели – в длинной ночной рубашке до пят.
В комнате не было никого. На столе стояли кружка молока, блюдце с творогом, лежал большой ломоть ржаного хлеба. И там же лежал исписанный крупным почерком лист бумаги. Она сразу все поняла, сердце застонало от боли, но, сжав волю в кулак, Даша заставила себя взять письмо.
«Моя дорогая спасительница, – было написано там, – прости меня, если сможешь, за такую форму прощания, но глядеть тебе в глаза было бы слишком тяжело. Я уезжаю на Дон, в организацию генерала Алексеева, сражаться с большевиками. К этому зовет меня мой долг офицера. Надеюсь, что ты поймешь меня, как понимала до этого… Вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся, слишком много вокруг крови. Но я всегда буду помнить, что ты дважды спасла меня от смерти. О ране не беспокойся. Я уже почти совсем здоров. Пожалуйста, кланяйся Катарине. Твой В. Не знаю где, февраль 1918 года.
P.S. Я взял на память твою карточку, буду беречь».
Раздались шаги. Это была Катарина, она вошла в комнату с охапкой дров. Расспрашивать ее было бессмысленно, Даша знала, что ночью Катарина ездила на соседний хутор.
– Он ушел, – тяжелым, окаменевшим голосом выговорила Даша.
Катарина, все поняв, подошла к ней, крепко обняла.
– Они как больные, – шепотом, с сильным акцентом произнесла Катарина. – Они не знают, что дом, печь, хлеб, дети – самое важное. Им все время нужно стрелять кого-то… Доказывать…
Она говорила что-то еще по-эстонски, но Даша уже не слышала. Она сидела в ночной рубашке, уронив руки с письмом на колени, и слезы медленно катились по ее лицу.
– Даша, – позвал ее кто-то.
Девушка вздрогнула. Голос был знакомый.