Взорвать «Аврору» Бондаренко Вячеслав

– Если увидишь кого, ложись и стреляй, – шепотом произнес проводник. – Они тут зеленые, пуганые. Сразу на землю падают и начинают палить куда глаза глядят.

– А сколько их ходит в патруле? – поинтересовался Сабуров.

– По пять-шесть. Это первая линия, они с винтовками. Дальше будет линия ГПУ, там по двое, с наганами. Ну, конный дозор еще может быть, но в такую погоду вряд ли.

– А собаки?

– Не, собаки – название одно, – поморщился проводник. – Полудохлые… Ну ладно, двинули. Никого вроде.

Они осторожно, держась руками за мокрые ветви, начали спускаться в овраг.

Той же ночью Ленинградский областной отдел ОГПУ жил своей обычной жизнью. По коридору, устланному красной ковровой дорожкой, решительным шагом шла миловидная девушка лет двадцати семи, гладко причесанная, облаченная в форменную юбку, гимнастерку и сапоги. В руках у нее была картонная папка. В красных петлицах – три «кубаря».

Девушка зашла в небольшой «предбанник», где за столом сидел молодой секретарь в форме ГПУ с двумя треугольничками в петлицах. При появлении девушки он улыбнулся и снял трубку одного из телефонов.

– Минуту, сообщу Станиславу Адамовичу о том, что вы пришли.

Он сказал в трубку: «К вам товарищ Скребцова», выслушал ответ и вежливо указал на большой плюшевый диван, стоявший у стены:

– Прошу вас немного обождать. Станислав Адамович говорит по другой линии и скоро пригласит вас.

Девушка уселась на диван напротив высокой дубовой двери, украшенной медной табличкой с надписью: «Начальник Ленинградского областного отдела О.Г.П.У. тов. МЕССИНГ Станислав Адамович».

Мессинг родился в 1890-м году в Варшаве в семье музыканта и акушерки. Гимназию он не закончил, рано начал работать в типографии. В 1908-м вступил в партию большевиков и стал тем, кого было принято называть «профессиональным революционером».

После Октябрьского переворота Станислав Адамович оказался в числе тех, кого новая власть резко вынесла наверх. Уже в декабре 1918-го, в возрасте двадцати восьми лет, он возглавил секретно-оперативный отдел Московской ЧК, практически весь 1921 год руководил столичной госбезопасностью, а в ноябре 1921-го был переведен на должность председателя Петроградской ЧК.

Шли годы, ЧК была преобразована в ОГПУ, Петроград стал Ленинградом, Петроградская губерния – Ленинградской губернией, а затем и гигантской, вобравшей в себя пять губерний, областью, партийный вождь города Зиновьев был заменен Кировым, а Мессинг по-прежнему оставался главой госбезопасности северной столицы СССР. За шесть лет он изучил Ленинград, как он сам выражался, от крыш до подвалов и, пожалуй, огорчился бы, если бы пришел приказ о переводе его обратно в Москву. Ему нравилось чувствовать себя хозяином города – в глубине души он считал себя даже более полновластным его хозяином, чем Киров.

Сейчас он – крупный, абсолютно лысый, несмотря на свои тридцать семь лет, толстяк с жесткими складками у губ, в форме ГПУ с двумя ромбами в петлицах и орденом Красного Знамени, – сидел за обширным письменным столом, зажав между ухом и плечом телефонную трубку.

– Алё-алё-алё… Ал-лё. Начальника 15-го погранотряда… – Он сделал паузу и снова заговорил: – Сан Саныч? Мессинг у аппарата. Тебе тоже здравия желаю… Слушай какое дело. Тут в твоей зоне должен человечек один объявиться… Ага, запиши, пожалуйста, данные. По документам Андреев Павел Андреевич, девяносто четвертого года рождения, землемер. Скорее всего пойдет третьим коридором. Так ты там скажи твоим орлам, чтобы он нормально прошел, без помех, понимаешь?.. Услышал меня?.. Ну и ладушки. Ну и проследи, будь другом, чтобы он спокойно двигал себе в направлении Ленинграда. А коридорчик сразу за ним прихлопни с концами, ладненько?.. Ага… Ну, Красное Знамя не обещаю, а Ялту в разгар сезона гарантирую. – Мессинг засмеялся. – Ну давай, держись там… Да, тебя с наступающим тоже.

Он повесил трубку, крепко помял ладонью затылок, устало вздохнул и потянулся. Шумно, с завыванием зевнул, раскинув руки в стороны. Потом снял трубку аппарата внутренней связи и сказал:

– Давай Скребцову.

Через десять секунд на пороге кабинета Мессинга появилась девушка в форме. Она слегка прищелкнула каблуками сапог.

– Здравия желаю, товарищ начальник облотдела. Старший сотрудник особых поручений Скребцова по вашему приказанию прибыла.

– Здравствуй, товарищ Скребцова, – улыбнулся Мессинг, указывая на одно из двух кресел, стоявших перед его массивным столом. – Присаживайся…

Девушка уселась, не выпуская папки из рук и не сводя глаз с начальства.

– Как жизнь у тебя, как работа в последнее время? – поинтересовался Мессинг.

– Спасибо, товарищ начальник облотдела.

– Ну сколько раз тебе говорить – зови ты меня Станислав Адамович, проще же так… – добродушно засмеялся Мессинг, роясь в бумагах на столе. – Значит, жалоб никаких у тебя нет, усталости тоже, верно?

– Так точно.

– А то, может, еще разок на южный берег Крыма скатаешься? Со мной, например, а?..

Мессинг подмигнул и расхохотался.

– Да шучу я, шучу. Ладно, раз ты у нас в Крым не хочешь, дадим тебе, так и быть, еще одну нагрузочку. Вот такую вот… – Он наконец выудил из груды бумаг фотографию и протянул девушке. – Красавец, а? Как тебе?..

Скребцова с неподвижным лицом рассматривала фотокарточку. С нее смотрел красивый молодой человек в штатском. Внизу стоял вытисненный штамп мастерской и дата «Riga 1925».

– Беляк? – наконец произнесла девушка неприязненно.

– Молодец, в точку, – хмыкнул Мессинг. – Сразу видно, постреляла ты их в Гражданскую. Капитаном был у Юденича. А теперь вот вознамерился «Аврору» взорвать.

– Как это? – непонимающе подняла брови Скребцова.

– Да очень просто, – буднично отозвался глава ленинградского ГПУ. – С миной какой-нибудь пройдет на корабль – и тю-тю. А там 7 ноября будут товарищи Сталин, Ворошилов и Киров… Представляешь, какая радость будет буржуям, если все они разом… того… А?..

Скребцова молчала.

– Очень хорошо, значит, представляешь, – кивнул Мессинг. – Вот ты, товарищ Скребцова, этого белозадого взрывника со всеми его потрохами и возьмешь. А то больно много их развелось в последнее время.

– Так он уже в Ленинграде? – спросила девушка.

– Скоро будет. С территории дружественной Эстонии.

– Разрешите вопрос, Станислав Адамович? – поинтересовалась Скребцова. – Насчет людей…

– А не думаю я, что много людей тебе понадобится, – тем же будничным тоном сказал Мессинг. – Все ж проще простого. Беляк этот 6 ноября на «Аврору» заявится с экскурсией – ну, осмотреться там, примериться… Там его и бери. Карпова возьмешь на операцию и весь его отдел, тебе хватит. Ну, можешь своих еще взять, если что.

– Слушаюсь, Станислав Адамович, – отозвалась Скребцова, вставая. – И еще одно… Откуда у вас информация об этом капитане?

Мессинг снова засмеялся – добродушно и громко.

– Ну что ж ты, товарищ Скребцова… Семь лет уже в органах, а все не можешь запомнить простую истину – ГПУ знает все. Свободна.

Девушка спрятала фотографию капитана в картонную папку и, глядя в глаза начальнику, прищелкнула каблуками сапог.

В небольшом кабинете, выходившем окнами на внутренний двор известного любому ленинградцу дома по улице Дзержинского, 2, работали за письменными столами трое сотрудников ГПУ. При появлении Скребцовой все они дружно приподняли головы от бумаг и посмотрели на нее. Далеко не каждый день начальник облотдела, выше которого – только председатель ОГПУ Менжинский, вызывает к себе посреди ночи.

– Ну что, зачем тебя Сам дергал? – осведомился один из сотрудников. – Серьезное что-то?

– Да нет, – устало отозвалась девушка, усаживаясь за свой стол и включая настольную лампу. – Несерьезное…

– Ругал, да? – сочувственно поинтересовался другой. – Сделать тебе чаю?

– С чего ты взял, что ругал? – машинально спросила Скребцова.

– Выглядишь не фонтан. Не обращай внимания, это он перед праздником такой замотанный.

Чекист поднялся, подхватил с тумбочки, стоявшей в углу, чайник и вышел из комнаты. Скребцова несколько минут сидела неподвижно, рассматривая принесенную с собой фотографию. Потом отложила ее, усталым жестом потерла виски и сняла трубку одного из телефонов, стоявших на столе.

– Товарищ Залкинд?.. Это Скребцова. Зайдите ко мне, пожалуйста. – Она положила трубку и тут же набрала другой номер: – Оперативный отдел? Ал-лё… Спите там, что ли?.. Это Скребцова беспокоит. Выясните мне график и подробности прибытия крейсера «Аврора» в Ленинград 6 ноября… в смысле сегодня утром… Когда именно прибывает? Я не знаю, когда прибывает, это вы выясните и мне доложите! Всего хорошего. – Девушка снова положила трубку и вновь набрала телефонный номер. – Товарищ Карпов? Вышел?..

Раздался короткий стук в дверь. На пороге кабинета появился высокий подтянутый мужчина лет тридцати трех, с бравыми русыми усами и форме ГПУ с двумя «кубарями» в петлицах. Он дружески кивнул присутствующим. Скребцова, увидев вошедшего, улыбнулась.

– Женя?… Я тебе звоню, а мне говорят – вышел.

– А мне только что Мессинг звонит и говорит – зайди к Скребцовой, дело есть.

Девушка устало кивнула.

– В общем, ничего сложного. Сегодня надо будет взять одного интуриста.

– Надо будет – возьмем, – усмехнулся Карпов. – А что за интурист?

Скребцова молча протянула ему снимок. Чекист бегло взглянул на него.

– Офицерик? – спросил он без особого интереса.

– «Аврору» едет взрывать, – кивнула девушка.

Брови Карпова иронически подпрыгнули:

– Ого! А чего ж не Медного всадника?

– 7-го на «Авроре» будут товарищи Сталин, Ворошилов и Киров, – сухо пояснила девушка.

Лицо Карпова стало серьезным.

– Понятное дело. Берем накануне?

На столе зазвонил телефон. Беря трубку, девушка кивнула.

– Скребцова. Слушаю, оперативный отдел… Когда? – Она пошарила по столу в поисках карандаша. – Сейчас, возьму записать. Значит, сегодня в восемь утра входит в Неву, в восемь десять бросает якорь у моста Лейтенанта Шмидта, потом идет к Республиканскому мосту. Записала. С девяти ноль ноль начинается открытый доступ всех желающих. До двадцати ноль ноль, поняла. Экскурсия будет там или так, ходите и сами смотрите? Что значит «Не знаю»? Вы вообще в курсе, что в ГПУ нет такого ответа – «Не знаю»?.. Есть два ответа: «Пока не установлено» и «Сейчас выясню»! Вот и выясните! Да хоть у командира крейсера! Послушайте, вы в ГПУ служите или где?!.. Разберетесь – доложите! – Она раздраженно брякнула трубку на рычаг и от души добавила: – Бардак!

Карпов сочувственно кивнул в ответ. Раздался стук в дверь, на пороге появился относительно немолодой человек в форме ГПУ с одним «кубарем» в петлице.

– Здравия желаю, – негромко произнес он, прищелкивая каблуками сапог и глядя на Скребцову.

– И вам того же, – девушка протянула ему снимок. – Значит, товарищ Залкинд, вот эту карточку размножить, копии – милицейским постовым и в линейные отделы ГПУ всех вокзалов. Оригинал вернете мне.

– Есть, – спокойно отозвался Залкинд. – Разрешите идти?

– Идите.

Хлопнула дверь. Одновременно в комнате появился чекист с дымящимся чайником в руках, начал заваривать чай. Скребцова следила за ним равнодушными от усталости глазами.

– Карточке два года, ничего? – поинтересовался Карпов.

– Вряд ли он сильно изменился, – после паузы медленно произнесла девушка.

Над пограничным лесом еле заметно занимался хмурый ноябрьский рассвет. По лесной дороге стелились длинные полосы тумана. Набрякшие от дождевой воды еловые лапы иногда задевали головы двух человек, шагавших по дороге, и тогда они вздрагивали и ежились.

Это были бойцы в форме Отдельного пограничного корпуса ОГПУ – темно-синих шароварах, серых шинелях и суконных темно-синих шлемах с зелеными звездами, обрамленными малиновым кантом. Они часто зевали и вяло переговаривались друг с другом.

– …да ну его к черту с этим самогоном, – говорил один. – Не пойми что туда сыплет, а мы потом пей. Шебеко вон всю казарму в прошлый раз заблевал. Я ему говорил – не бери ты его много, он же подозрительный.

– А по-моему, обычный, – возразил другой пограничник. – Со второго кордона ребята рассказывали, они у эстонцев покупали. Так те вообще этот самый… ну, это, красное такое, туда сыпали.

– Марганцовку, что ли? – догадался первый.

– Во-во! Слупили двести марок и говорят – свекольная! Ну, там парни осерчали…

Бойцы медленно удалялись, постепенно скрываясь в предрассветной дымке. Проводник и Владимир, лежавшие ничком в мокрой ледяной траве, обменялись взглядами.

– Ф-фу… – облегченно выдохнул проводник. – Последний патруль прошел. Все, мил человек, дальше мне ходу нету. Давай через дорогу рысью, а там напрямки. Через три версты станция.

– Спасибо тебе, – с чувством произнес Сабуров, пожимая корявую руку проводника.

– Э-эх, кабы мы, проводники, одним спасибом жили, – прокряхтел тот. – Бывай здоров.

Оглянувшись по сторонам, Владимир встал и бегом бросился через дорогу. За его спиной сомкнулись мокрые ветви.

Было около пяти утра, когда Скребцова приехала домой. Открыв своим ключом дверь в комнату, она устало опустилась на табурет, уронила руки и закрыла глаза. Посидев так несколько секунд, механически сняла шинель и сапоги, надела разношенные домашние туфли и отправилась на коммунальную кухню с чайником в руках.

Пока закипала вода, чекистка расстегнула портфель, вынула фотографию белого террориста. Пристально вгляделась в черты лица изображенного на ней молодого мужчины…

Раздались шаркающие шаги. В кухне появился сосед девушки по коммуналке, седой старик в поношенной гимнастерке. Налил в стакан воды из-под крана.

– Что, полуношница, – с улыбкой прошамкал он, – только со службы? А спать-то когда?

– Доброе утро, дядя Миша, – устало произнесла девушка.

– Колбасу бери, я вчера краковской достал на Невском, – старик повернулся к чекистке. – А это кто у тебя на карточке такой? Ишь ты, Рига…

Девушка хмуро спрятала фотографию в портфель, достала из шкафчика зачерствевший черный хлеб и масло. Сосед шумно отхлебнул из стакана.

– Вы бы кипяченую пили, дядь Миша.

– Э, дочка, мне уже кипяченая, не кипяченая… Мне после Горного Дубняка ничего не страшно, никакая кипяченая.

– После какого дубняка? – рассеянно переспросила девушка.

– Да это в семьдесят седьмом было, – засмеялся старик, – в Болгарии. Нас тогда сорок человек из роты осталось, а турок на нас насело – три полка… Под Горным Дубняком это было…

– Вы, дядь Миша, просто живой учебник истории, – с трудом улыбнулась чекистка.

Старик тяжело закашлялся и захромал прочь из кухни.

Проводник, пригибаясь и часто оглядываясь, пробирался по предрассветному лесу. Густой туман продолжал стелиться по земле. Из-за него проводник и не заметил тонкую прочную веревку, протянутую между стволами могучих елей низко над землей…

Споткнувшись, проводник с руганью полетел на мокрую землю. В тот же момент на него навалились двое бойцов в синих шлемах с зелеными звездами, умело скрутили руки за спину и заткнули рот.

– Кусаться, с-сука?! – прошипел один из них, нанося проводнику яростные удары.

– Товарищ помкоменданта! – заорал другой.

Из тумана, запыхавшись, вынырнул низкорослый командир ГПУ.

– Ну чего, взяли? – спросил он, тяжело дыша.

– Так точно! В том районе, в каком и было указано!

– А второй прошел? – уточнил помкоменданта.

– Так точно, как приказали, – ответил боец, придерживая мычащего и извивающегося на земле проводника.

– Не перепутали их?

– Да эта харя тут уже месяц ходит, – пропыхтел второй боец. – Разве спутаешь?

Помкоменданта звучно шмыгнул носом, кивнул.

– Добро. Держи его.

Пограничники крепко схватили проводника за руки. Неимоверным усилием тот сумел вытолкнуть изо рта кляп.

– Я свой, товарищи, свой, с Малой Грязнухи я! – закричал он.

Но «товарищи» смотрели на него холодно и безразлично. Помкоменданта расстегнул кобуру и вынул наган.

– Да вы что?.. – онемевшими внезапно губами прошептал проводник. – Родненькие… Христом-Богом молю…

– В Христа, значит, веруешь? – хмыкнул помкоменданта, вскидывая оружие.

В предрассветном лесу коротко и деловито прозвучал выстрел.

Какое-то время Владимир двигался по лесу сторожко, постоянно озираясь. Сердце колотилось в горле – не только от холода и бессонной ночи, но и от волнения. Ведь он шел теперь не по латвийской, не по эстонской земле. Это была Россия. Страна, где он не был уже восемь лет. Страна, которая так часто снилась ему по ночам…

Густой, молчаливый, пропитанный туманом лес постепенно сменился смешанной, прозрачной рощей, прорезанной неглубоким оврагом. По его дну бесшумно бежал ледяной ручей с глинистой водой. Опустившись на колени, Сабуров бережно набрал в горсть ледяную влагу и медленно, осторожно поднес ладонь ко рту. «Ну здравствуй, Родина», – подумал он, чувствуя, как глаза помимо воли наполняются слезами.

В эту минуту он не думал о том, что Родина уже давно не та, в которой он родился и вырос, в которой жили его предки. Однако здесь, в глухом лесу на границе с Эстонией, не было никаких признаков того, что вокруг – Совдепия. Здесь все было свое, русское, такое же, как двадцать, сто лет назад, как всегда…

Железнодорожная станция, как и обещал проводник, оказалась через три версты. Маленький вокзал был построен, судя по цифрам, выложенным на фронтоне белым камнем, в 1912 году. Влажно блестели рельсы, остро пахло креозотом от мокрых шпал. Владимир осторожно поднялся на пустую платформу. Тревожно, словно предвещая беду, горел красный семафор у путей.

«Нет, ну его к черту, – сердито подумал Сабуров, – нельзя придавать значения такой ерунде. Ничего он не предвещает… В конце концов, все идет как надо. Просто отлично идет. Сейчас главное – не расслабляться. А то непременно напорешься…»

Дверь зала ожидания отозвалась длинным, умирающим скрипом. Владимир осторожно заглянул внутрь и, убедившись, что в здании вокзала нет ни души, медленно вошел. Зал напоминал бы собой дореволюционные провинциальные станции, даже сиденья были те же самые, если бы не большой портрет Ленина в красной рамке, висевший над кассой. На другой стене темнела картина побольше. Сабуров подошел ближе, чтобы рассмотреть ее. Аляповатое полотно, написанное маслом, явно каким-нибудь местным «мастером», изображало Университетскую набережную в Петербурге. На фоне сфинксов и Академии художеств на набережной чернела безликая толпа под красными флагами. Подпись под полотном гласила: «Расстрел царскими палачами студенческой демонстрации 1905 года».

Сабуров усмехнулся.

Окошко кассирши было закрыто изнутри фанеркой. Не без волнения Владимир постучал в него. Как-никак, это был его первый контакт с таинственными обитателями страны Совдепии. Правда, в восемнадцатом и девятнадцатом ему довелось немало общаться с теми, кто исповедовал большевизм, но ведь прошло уже много лет, и кто знает, какие они – те, кому приходится жить под красными?..

В ответ на его стук в окошке появилось заспанное толстое лицо кассирши.

– Вам чего? – хрипло произнесла она.

– Один жесткий до Петер… то есть до Ленинграда, – торопливо поправился Владимир. «Черт, надо же, как глупо», – выругал он себя.

Но кассирша не обратила на подозрительную оговорку никакого внимания. Она сладко зевнула и смачно клацнула несколько раз пальцем по клавишам большого кассового аппарата «Националь».

– Гос-споди, и куда ж это вы все едете-то по ночам, а… – Она снова зевнула и положила на стойку маленький картонный билетик. – Два двадцать с вас, желательно без сдачи.

Сабуров вынул из кармана плаща портмоне. Для верности оно тоже было советским, московского производства. Шептицкий сказал Владимиру, что все иностранные вещи в Совдепии легко распознаются и сразу вызывают подозрение.

– У меня только пятерка, – сказал Владимир, протягивая кассирше советскую купюру с изображением головы рабочего, похожего на неандертальца.

– Ну и как я тебе сдачу рожу, а? – скептически осведомилась толстуха.

– А ты без сдачи бери, – неожиданно для самого себя сказал Сабуров, подмигивая кассирше.

Но, против его ожидания, тетка не только не подобрела, а, наоборот, завелась.

– А чего это ты мне «тыкаешь», а? – процедила она недобро. – На брудершафт, что ли, пили?.. «Без сдачи»… Нэпман какой нашелся.

Сжав губы в комочек, она начала зло отсчитывать сдачу мелочью. Откуда-то издали донесся гудок паровоза. Зажав в руке заветный билет, Сабуров поспешил на перрон.

Мимо замелькали потрепанные вагоны. Владимир обратил внимание на то, что желтых и сниих среди них не было, только зеленые.

Вагон, в который он сел, был практически пуст. Обычный грязноватый русский вагон с жесткими деревянными лавками, разве что теперь на площадках висели грозные объявления о том, что стоять там «строго воспрещается». На лавках дремали, свесив головы на грудь, баба крестьянского обличья, крепко обнимавшая большой молочный бидон, и пожилая пара, тоже по виду явно не городская. Лавку у самого входа занимал пьяненький мужичок лет пятидесяти в драном ватнике и таких же штанах. Он громко храпел, разбросав руки и ноги так, что они свешивались до пола.

Убедившись в том, что никто не заинтересовался его персоной, Сабуров быстро перекрестился. Портфель он примостил рядом с собой. Где-то впереди сонно рявкнул паровоз, громыхнули буфера, и состав начал наращивать скорость.

За окном начало мало-помалу светлеть. Выступал из предрассветной дымки унылый северный пейзаж: поникшие кусты, мокрые деревья, склоненные над болотцами, редкие раскисшие под дождем дороги. Иногда мелькали заколоченные на зиму дачи, церковки, лишенные крестов, остатки лимонадных будок. Колеса перестукивали уютно и монотонно, по-русски.

Пару раз Владимир встряхнул головой, чтобы отогнать сон.

На набережной у Академии художеств в этот летний день было настоящее столпотворение. По мостовой с пением народного гимна медленно двигалась многотысячная толпа, над которой колыхались трехцветные российские флаги, иконы, портреты Николая II. В толпе рядом шли рабочие, мастеровые, студенты, гимназисты, штатские господа разных возрастов, дамы и барышни.

Чуть в стороне, у сфинксов, стояла, отдавая честь звучащему гимну, небольшая группа юнкеров Владимирского военного училища. Среди них был и Владимир Сабуров. Когда толпа проходила мимо, от нее внезапно отделился полный благообразный господин в летнем пальто и дорогой модной шляпе «борсалино», с трехцветной лентой в петлице, и стремительно бросился к юнкерам.

– Господа юнкера, позвольте выразить вам свою благодарность! – заговорил он бархатным, хорошо поставленным голосом университетского преподавателя. – От лица всего русского народа! За то, что вы выбрали столь тяжкий крест в дни испытаний!.. Вы – соль земли Русской! – Он обернулся к замершей толпе и воскликнул с пафосом: – Господа, через четыре месяца эти богатыри сломают шею ненавистным тевтонам и напоят своих коней из Одера, Шпреи и Рейна!.. Да здравствует наша армия, да здравствуют будущие господа офицеры!

– Качать юнкеров! – крикнул высокий молодой рабочий, шедший с портретом императрицы.

– Ур-р-ра!!! – подхватили участники демонстрации, бросаясь к юнкерам.

Те растерянно переглянулись. Десятки восторженных рук подхватили будущих офицеров и те, роняя фуражки, полетели к небу…

Демонстрация удалилась в сторону университета. Юнкера, хохоча, приводили в порядок форму и делились впечатлениями, когда Владимира Сабурова окликнули по имени:

– Владимир Евгеньич!

Он обернулся. Перед ним стояла девочка-подросток лет четырнадцати, одетая явно в свое лучшее платье. Юнкера начали весело перешептываться. Сабуров с недоумением вглядывался в девочку, пытаясь ее узнать.

– Простите?..

– Это вы простите, Владимир Евгеньич. Я просто от самого училища за вами иду. И вот нагнала… у сфинок. Я видела, как вас качали.

– Простите, я вас что-то не узнаю, – улыбнулся Сабуров.

– Еще бы! – хмыкнул плотный высокий юнкер с жизнерадостным румянцем во всю щеку. – Куда там всех барышень на деревне упомнить!

Юнкера расхохотались.

– Я Даша Скребцова, дочь Павла Лукьяновича, – не обращая внимания на смех, продолжала девочка. – Мы возле старой мельницы живем в Сабуровке…

– А, ну это меняет дело! – продолжал ёрничать плотный юнкер. – Сабуров, познакомите с тестем Лукьянычем?

– Послушайте, заткните фонтан, Епишин, – быстро выговорил Владимир. Юнкера прекратили смеяться и отошли на несколько шагов. Сабуров неопределенно заулыбался. – Ну конечно же… Даша. У тебя еще старший брат есть, Петя…

– Ага, – кивнула Даша обрадованно. – Младший. Митя.

– Да, извини, – смутился юнкер. – А… что ты в Петербурге делаешь, Даша?

– А я вместе с батей приехала… и пошла вас искать, Владимир Евгеньич. Я хотела вам сказать – не ходите на войну.

Сабуров покраснел и усмехнулся.

– Вот-те раз! Это почему же?

– Я ужасть как не хочу, чтобы вас убило, – чуть слышно произнесла девочка, заливаясь краской.

Владимир закашлялся.

– М-м… а кто ж тебе сказал, Даша, что меня убить должны?

Вместо ответа девочка неожиданно бросилась бежать. Владимир растерянно затоптался на месте, не зная, то ли догонять ее, то ли нет.

– Даша, меня не убьют! – крикнул он ей вслед. – Не убьют, слышишь? Можешь спать спокойно! И вообще война скоро кончится!

Его неслышно окружили однокашники. Плотный юнкер хлопнул Сабурова по белому погону:

– Ну вот, заморочил барышне-крестьянке голову, а потом говоришь – можешь спать спокойно!.. Что, летний роман гимназических времен?

– Да нет, – Владимир смущенно пожал плечами. – Она из нашего имения. Смешная девчонка…

– А-а-а, – разочарованно протянул юнкер. – Ну, тогда ты можешь спать спокойно.

Юнкера снова расхохотались. Теплый летний ветер принес откуда-то оркестровую мелодию нового марша «Прощание славянки»…

Вагон сильно тряхнуло на стыке. Владимир резко вздрогнул, открыл глаза.

За окнами заметно посветлело. А в дверях вагона стояли двое в форме линейного транспортного отдела ГПУ. Внутри Сабурова все мгновенно захолодело, хотя он был уверен в своих документах. Но что-то подсказывало – именно сейчас и начнутся его неприятности…

Он пристально рассматривал чекистов. Старший по званию – по одному «кубарю» в петлицах – лет тридцати на вид, был довольно симпатичным, с живым русским лицом, глубокими синими глазами, небольшими усиками, словно прилипшими к верхней губе. Его облик почему-то показался Сабурову смутно знакомым. А вот второй чекист, напротив, типичный «ванёк» – приземистый, с туповатой незапоминающейся физиономией, сонными и злыми глазами. Оба были вооружены наганами в кобурах, на поясе у старшего висела шашка. На обоих были черные буденовки, сразу отличавшие «транспортников» от других чекистов.

ГПУшники не обращали внимания на Владимира. Они склонились над пьяненьким мужичком и упорно трясли его, пытаясь разбудить.

– …документы свои покажи нам, и можешь спать спокойно, – в пятый раз повторил Семен Захаров пьяненькому мужичку. – Документы, слышишь?..

Мужичок снова промычал что-то невнятное.

– Тряхни его ты, Коробчук, – устало сказал Захаров подчиненному.

– Есть, – бодро отозвался боец и взял мужичка за ватник. – Вставай, подымайся, рабочий народ… Подъё-ё-ё-ё-ём!!!

Неожиданный крик подействовал: мужичок бодро вскочил с лавки с закрытыми глазами, держа руки по швам. Захаров поморщился.

– Что ж ты так орешь в самое ухо…

– А у нас старшина всегда так, – с довольным видом отозвался Коробчук и кивнул на мужичка: – Во – действует!

– Ваше высокоблагородие, разрешите доложить? – хрипло включился в диалог спящий мужичок.

Коробчук покачал головой:

– Во элемент недобитый… И как таких только в приграничной зоне-то терпят?.. Десять лет как высокоблагородиев нет, деревня! – презрительно бросил он аборигену.

– Держи его, чтоб не упал, – перебил бойца Захаров и, морщась, сунул мужичку руку за пазуху. – И несет же от него… вот зараза.

За пазухой у мужичка обнаружилось удостоверение личности. Захаров начал изучать документ, а Коробчук придерживал молча покачивающегося с закрытыми глазами пьянчужку. И тут он боковым зрением заметил, как мужчина, смирно сидевший на лавке в отдалении, подхватил свой портфель и, стараясь не привлекать к себе внимания, двинулся к выходу.

– Стоять! – рявкнул Коробчук, не выпуская из рук крестьянина. – Куда пошел?!!

Мужчина пожал плечами. На нем был грязный мокрый плащ и такие же сапоги.

– Станция скоро, выхожу.

Захаров сощурился.

– Здравствуй, Дуня, Новый год… До Владыкина еще полчаса, куда ж ты собрался так рано? Молодец, Коробчук, хвалю за бдительность.

Лейтенант не глядя сунул смятый документ прямо в лицо пьяненькому мужичку, от чего тот сел на лавку. Не спуская с незнакомца пристальных глаз, Захаров двинулся к нему. Следом, положив руку на кобуру, зашагал Коробчук.

«Ну вот оно, – подумал Владимир, глядя на приближающегося к нему большевика. – Не обманулся…»