Взорвать «Аврору» Бондаренко Вячеслав

– А чего ж ты на перемену не ушел?

Володька тяжело вздохнул.

– Марьиванна сказала: пока заглавная буква красиво не выйдет, никуда не уйду.

Он показал тетрадь. Вся страница была усеяна старательно выведенными каракулями: «Ленин с нами».

– Кто твои родители, Володька? – нахмурившись, спросил Сабуров.

– А тебе зачем? – настороженно отозвался мальчик.

– Ну, может, я их знаю.

– Да не знаешь ты их, – со вздохом, как взрослый, ответил Володька. – Мамку белые убили… я только родился, они и убили. А батя служит.

Владимир взглянул на кафельную печь, потом на мальчика. Тот сидел, повесив голову. Видимо, заглавная буква у него никак не получалась.

– Знаешь что, Володька? – произнес Сабуров. – Закрой-ка глаза на минутку.

– Ага, я закрою, а ты мне по уху как дашь.

– Это кто ж с тобой так поступает? – удивился Владимир.

– Корявый, кто ж еще. Его тут все боятся.

– Ну, я же не Корявый, правда? – усмехнулся Сабуров. – Закрой глаза. Чур, не подглядывать!

Мальчик лукаво взглянул на него и послушно зажмурился.

Стараясь ступать неслышно, Владимир направился к кафельной печке. Склонился над ней, начал быстро простукивать пальцами плитки. Конечно, за прошедшие годы он уже позабыл, где именно спрятал свое сокровище, и полагался сейчас только на везение.

Он уже отчаялся, как внезапно одна из плиток издала под пальцами гулкий звук. Вздрогнув от радости, Сабуров осторожно нажал на кафель, и плитка вывалилась наружу, прямо к нему в руки. Запустив пальцы внутрь, Сабуров медленно вынул из печки запыленную, покрытую паутиной коробку оловянных солдатиков – ту самую, которую подарил ему когда-то отец…

Он аккуратно сдул с нее пыль и грязь и вернулся к мальчику.

– Ну, можешь смотреть. Вот. Это тебе. Видишь, какие вещи есть… в вашем классе.

Володька недоверчиво снял крышку с коробки. Глаза его загорелись изумлением и восторгом.

– Мне? – наконец чуть слышно произнес он. – А… а за что?

Сабуров усмехнулся.

– Не все в жизни дается за что-то, Володька… – Он осторожно положил ладонь на голову мальчика, проехался ладонью по стриженой макушке, ощутил тепло детского тела.

– Ну прощай.

В дверях он столкнулся с полной женщиной лет пятидесяти в очках. Она уставилась на Владимира с неприкрытой неприязнью и подозрением.

– Простите, товарищ, вам что здесь надо? – каркнула она, как ученая ворона.

– Инспекторская проверка РОНО к десятилетию революции, – резко ответил Сабуров на ходу. И добавил: – Заглавные буквы у мальчика получаются хорошо, Марьиванна. Так что на перемены настоятельно рекомендую его отпускать. Всего хорошего.

Женщина застыла в остолбенении.

Владимир медленно шел по улице Ленинки, внимательно присматриваясь к сельским домам. Остановился перед одним из них, вгляделся… И вдруг растерянно коснулся рукой подбородка.

– Неужели это здесь?

Небольшая комнатка в деревенском доме была жарко натоплена. На чисто выскобленном ножом столе миска с вареной картошкой, аккуратно нарезанный хлеб, масло, чайные чашки, пыхтел горячий самовар. Бутылка самогона была почти пуста.

Владимир в расстегнутом коричневом френче, на котором висел крест Святого Владимира четвертой степени с мечами и бантом, сидел на лавке, неловко подвернув раненую ногу. К лавке был прислонен костыль. Оружие – портупея с кортиком и кобурой – лежало поодаль, на другом конце комнаты.

Даша сидела напротив Сабурова, с состраданием глядя на него.

– На фронте полный бардак, – пьяно, с большими паузами говорил Владимир, не глядя на нее. – Ты знаешь, что это такое – когда твой родной полк, с которым ты под Люблином землю грыз, с которым по замерзшему озеру Нарочь, ночью, на германские пулеметы… и вот этот полк… глядя тебе в глаза, говорит, что не будет защищать позицию, потому что дома надо сеять. Земля пропадает! – Он коротко, страшно хохотнул.

– Так ведь земля и впрямь пропадает, – робко вставила Даша. – Владимир Евгеньевич, вы б легли, а ну как рана откроется…

– И вот, представляете себе, – не слушая, продолжал Владимир, – представляете себе, Дарья… простите, как вас по отчеству?

– Павловна, Владимир Евгеньевич, – прошептала Даша.

– Да, прошу прощения… И вот, Дарья Паллна, встает твой полк, христолюбивое русское воинство, богоносцы хреновы, и в полном составе уходит из окопов в тыл. Пахать и сеять… А на позиции – пятеро героев. Начштаба полка подполковник Шептицкий, комбат капитан Слюсаренко, ваш покорный слуга, старший офицер роты поручик Леселидзе, вечная ему память, и прапорщик Зиссер. Против баварской дивизии. Браво-браво-браво… – Он пьяно поаплодировал самому себе. – Армия свободной России – за веру, Керенского и Отечество…

Даша в ужасе смотрела на него.

– И… что же потом было?

Офицер перевел на девушку мутный взгляд, усмехнулся.

– Да ничего не было. Простите, что отнимаю у вас время этой идиотской болтовней. Лучше вы, Дарья Паллна, расскажите мне про ваши сельские новости.

– Да не знаю я, чего рассказывать, – шепотом произнесла Даша. – На курсы сестер милосердия пошла… А тут за мной Сенька Захаров сватался, но я о том вам писала уже…

– Местный? – безразлично спросил Сабуров.

– Да вы его помнить должны, Владимир Евгеньевич… Кузнецов сын. Он же тоже в офицеры пошел, прапорщика получил в марте, приезжал – на груди красный бант….А сейчас он в уезде, в ревкоме.

– Вот из-за таких революционных прапоров… – тяжело начал было Владимир, но тут же умолк, встряхнул головой. – Ну, посватался… А вы что?

– Ну а чего я? – тем же шепотом ответила Даша, не глядя на него. – Он хороший, Сеня… Только не сдался он мне. Моя судьба уже слажена.

Раздался стук в окно. Даша встревоженно поднялась с лавки.

– Кто там?

– Дашутка, открой! Это я, Митяй.

– Это брат! – обрадовалась Даша, отпирая дверь. – Он за картошкой в соседнее село ездил!

Дверь распахнулась и в избу, оттолкнув Дашу, ввалилось пятеро мужиков с топорами и вилами в руках. Впереди шел тот самый бородач в папахе и шинели без погон, который следил за Дашей и Владимиром. Рядом, судя по всему, шел брат Даши Дмитрий – рослый шестнадцатилетний парень, очень похожий на Дашу, тоже в шинели без погон и фуражке без кокарды. Из расстегнутой кобуры на поясе торчала рукоятка нагана.

Но главными в этой группе были явно не они. Вперед, властно отстранив всех, выступил высокий красивый юноша лет двадцати, в офицерском плаще-дождевике без погон. Остановившиеся на нем сразу протрезвевшие глаза Владимира засветились холодной иронией.

– О, полночные гости… – произнес юноша без малейшей симпатии в голосе.

– А я что говорил, мужики? – возбужденно воскликнул бородач, тыча в Сабурова корявым пальцем. – В погонах он! Я еще мимо шел, гляжу – чего это на плечах такое блестит?..

– Гляди, еще и самогон наш жрет, а… – с ненавистью произнес второй мужик.

Даша, до сих пор стоявшая неподвижно, внезапно бросилась к брату, но тот крепко схватил ее за руки и зажал рот, не давая вырваться. Высокий юноша в плаще-дождевике шагнул вперед, глядя на Сабурова с насмешкой.

– Добрый вечер, Владимир Евгеньевич. С прибытием вас в родные места, хлеб да соль. А вы, я погляжу, вконец одичали там у себя на фронте. Или вас приказ о снятии погон не касается?

– Какой еще приказ? – пренебрежительно спросил Сабуров.

– Приказ революционной власти. Упраздняющий в России все знаки различия и воинские чины, понятно? Так что потрудитесь-ка в присутствии членов ревкома снять с плеч эти буржуазные осколки старого режима.

Владимир медленно перевел взгляд с одного мужика на другого. И внезапно зашелся в приступе тихого, недоброго смеха.

– Так это, небось, и есть революционный прапор Сеня Захаров? – спросил он, глядя на Дашу. Та бессильно задергалась в руках у брата. – А теперь он, значит, новая власть и в подчинении у него эти… члены ревкома?

Он оглянулся в поисках кобуры. Захаров проследил его взгляд и усмехнулся: портупея лежала далеко, до нее офицеру было не дотянуться.

– На снятие погон даю десять секунд, – холодно произнес Захаров. – Снимите их сами, и мы уйдем. Иначе… – Он кивнул бородачу, который с готовностью сжал в огромной ладони рукоять топора. – Время пошло.

Владимир стиснул кулаки. Глаза его налились кровью.

– А ты сними их с меня сам, офицер, – очень тихо, с ненавистью проговорил он Захарову. – Тебе же не привыкать… Давай, попробуй…

Захаров молча смотрел на наручные часы. Потом кивнул.

– Все, время вышло. Авдеев! – Он повелительно кивнул мужику с топором, и тот шагнул вперед.

И в этот самый миг Даше невероятным усилием удалось вырваться из рук брата. Она вырвала из его расстегнутой кобуры наган и навела его на бородача.

– Стоять!!!

Бородач изумленно застыл на месте. Захаров быстро уронил руку на кобуру, но Даша молниеносно перевела наган на него.

– Все руки вверх и отошли от раненого, – хриплым, непохожим на свой голосом произнесла девушка. – Быстро. А то застрелю.

Члены ревкома обменялись взглядами и медленно подняли руки. Владимир, тяжело дыша, смотрел на Дашу. Она быстрым движением кинула ему портупею, он выхватил из кобуры свой «парабеллум» и тоже навел на незваных гостей.

– Дашура… – хрипло выговорил брат Даши и облизал пересохшие губы. – Сестренка. Положь револьвер назад.

– Она-то, может, и положит, – усмехнулся Владимир, – а я – нет.

– А ну пошли все отсюда. Ну!.. – приказала Даша.

Она выстрелила. Пуля попала в горшок с геранью, стоявший на подоконнике, тот с грохотом раскололся, земля посыпалась на пол. Мужики, вздрогнув, попятились к дверям.

– Митяй, ты чего молчал, что у тебя сеструха дурная? – вполголоса спросил один.

– Девка, не балуй с наганом-то, – умоляюще проговорил другой. – И ты, офицер, не волнуйся. Уходим мы, видишь, уходим.

– Даша, послушай… – мягко произнес молчавший до этого Захаров.

– Пошел вон отсюда, – оборвала его девушка.

Члены ревкома, пятясь и не спуская глаз с двух стволов, вышли из дома. Дверь захлопнулась. По-прежнему был слышен только мерный шум ледяного ноябрьского дождя по крыше…

Некоторое время Даша стояла неподвижно, не выпуская оружия из рук и глядя на дверь. Потом начала всхлипывать, подошла к лавке, где сидел Владимир, и буквально повисла на его руках. Сабуров, отложив пистолет, растерянно гладил ее по голове.

– Ну все, все, милая, не надо… Все уже кончилось, все, все…

– Вам уезжать надо, Владимир Евгеньевич, – плача, еле выговорила Даша. – Завтра они отряд из уезда пришлют.

Владимир по-прежнему стоял у дома, с которым было связано столько воспоминаний, и смотрел на погасшие окна.

– Вам кого надо, товарищ? – прервал его мысли чей-то нетрезвый голос.

Сабуров обернулся. Перед ним стоял какой-то сильно выпивший абориген лет двадцати пяти на вид, грязный, обтрепанный и небритый. Вместо левой руки у забулдыги был только короткий обрубок.

– Вам кого? – повторил он, сильно шатаясь.

– А Даша… Скребцова Даша… – неожиданно даже для себя самого произнес Владимир, – она здесь живет?

– Скребцова? – напрягся пьянчужка. – Сеструха моя, что ли? Не-е, она в Питер подалась. А тебе зачем?

– Сеструха? – переспросил Владимир пораженно.

Но тут же он убедился в том, что перед ним действительно Митя, только очень потрепанный жизнью и вконец опустившийся. Видно, Советская власть не спасла его от падения.

– В Питер? Давно?

– А как меня в Крыму врангелевцы долбанули. Лет семь уже, что ли… Слышь, а тебе зачем? – неожиданно перешел на «ты» забулдыга.

Сабуров, не отвечая, отвернулся от него и зашагал прочь. Митяй, что-то бормоча, некоторое время озадаченно смотрел ему вслед, потом помотал головой и протер глаза единственной рукой.

– Во напился, а… – пробурчал он себе под нос. – Привидится же…

В учительской сельской школы встревоженно говорила по телефону девушка в красной косынке.

– …Да, в том-то и дело, что он сказал, что сослуживец с женой развелся, а сын учится в нашей школе, в первом классе, – торопливо говорила она невидимому собеседнику. – А у нас в первом классе все дети из полных семей, понимаете, товарищ? – Она сделала паузу. – Нет, фамилию не назвал. Явно не местный. Спросил, давно ли здесь школа. Да, чуть не забыла! Он еще не знал, что такое ШКМ.

В кабинете оперуполномоченного на железнодорожной станции Ленинка находились трое: молодой хмурый оперативник с четырьмя треугольничками в петлицах, озабоченный Захаров и дедок, который подвез Владимира до села. Старик, суетливо двигая руками, рассказывал чекистам:

– Значит, какие приметы… Из образованных, высокий, в усах… Кожан такой кожаный у ево… грязный весь. Баул опять же… фуражка. На сапогах глина засохлая. Землемер я, говорит, Павел Андреев. А чего землемеру утром в лесу делать, а? Вот, деньги дал. – Старик полез в карман и протянул чекистам смятый червонец. – Цен наших не в курсе. Это кто ж за проезд червонец дает? Словом, он как есть, товарищи…

Захаров хмуро переглянулся с оперативником. Тот, кашлянув, переспросил старика:

– Значит, Самсоньев, вы утверждаете, что опознали в этом землемере сына бывшего владельца усадьбы, белого офицера Владимира Евгеньевича Сабурова, так?

– Так точно, он самый, – поспешно кивнул старик. – Я его в последний раз в девятнадцатом годе видел, он тогда штабс-капитаном был. И на отца похож. Я, значит, виду не подал, чтоб не спугнуть, а сам сюда…

– Благодарю за службу, отец, – вздохнул оперативник. – Ступай, дальше мы сами…

Старик повернулся и побрел к выходу, бормоча:

– Это уж беспременно, товарищ командир. Как и было приказано… об любом незнакомце в двадцати двух верстах от границы, значит… Рад стараться, как говорится, и все такое…

Хлопнула дверь.

– Еще учительница из школы звонила, Егорова, – хмуро произнес оперативник. – Сказала, зашел туда. А потом завуч Петракова. По описанию он же, назвался инспектором РОНО. Подарил ребенку коробку оловянных солдатиков.

– Че-го? – изумленно спросил Захаров.

– Ну, она так сказала. Солдатики еще старые, царских времен. Думаете, ваш?

Захаров медленно кивнул.

– Похоже, что мой.

В переполненном помещении пристанционной почты толпился народ. К окошку с надписью «Телеграф» вытянулась большая очередь. У самого окошка стоял парень полублатного вида – в кепке и широченных клешах, с выпущенным на лоб чубом и наглыми сонными глазами.

Заполнив бланк телеграммы, Сабуров еще раз пробежал его глазами. «Ленинград, Главпочтамт, до востребования, Сазонову И.Д. Володя чувствует себя хорошо зпт скоро будет тчк». Правда, эту телеграмму он должен был отправить до девяти ноль-ноль. Но кто же знал, что ему придется спасаться от излишне бдительных железнодорожных чекистов!

Он подошел к окошку, протянул бланк телеграфистке. И тут парень в клешах молча отбросил телеграмму в сторону.

– Я уже стоял, – вежливо проговорил Владимир, стараясь погасить к себе неприязнь к этому наглому типу. – Мне телеграмму отправить.

– Не-а, не стоял ты тут, дядя, – осклабился парень, показывая железный зуб. – Тут мое место. А твое – во-о-он там. – Он ткнул пальцем в самый конец очереди.

– Как же так? Вот же написано: «Телеграммы принимаются вне очереди».

– А я читать не умею, – хохотнул блатной.

В очереди тоже прозвучали робкие смешки. Немолодой мужик, стоящий за парнем, тронул Владимира за рукав.

– Слышь, парень, ты б не цеплялся с ним, а? Это ж Ванька Корявый…

– А гражданин небось не местный, – зло ухмыльнулся блатной. – Не знает, что такое финка Корявого.

Он сделал было быстрое движение, но рука Сабурова оказалась быстрее. Вор, побелев, тонко завыл от боли. Очередь уважительно переглянулась.

– У-уй, с-с-сука, больно… – скулил Корявый, тщетно пытаясь вырваться. – Руку поломал, падла-а-а.

– Пока еще нет, – сказал Владимир, выворачивая кисть Корявого так, что он, продолжая выть, мягко уселся на пол у его ног. Сабуров протянул телеграмму в окошко: – Возьмите телеграмму, гражданка.

– Рупь десять с вас, – безразлично отозвалась телеграфистка.

Забрав сдачу, Сабуров склонился к уху сидящего на полу Корявого.

– Еще раз узнаю, что ты Володьку из первого класса школы по уху хлопнул – ухо тебе отрежу, усек? – очень тихо произнес он.

– Усек, дядя, – просипел вор.

– Молодец. Вали отсюда, пока жив.

Сабуров дал Корявому такого пинка, что тот жалко распластался на полу почты. Очухавшись, вор подтянул штаны и бегом бросился наружу.

Выйдя на крыльцо почты, Сабуров закурил. И почти сразу же услышал за плечом странно знакомый голос:

– Прикурить не найдется, товарищ?

Он резко обернулся. Перед ним стоял тот самый командир ГПУ, который прицепился к нему с проверкой документов в поезде несколько часов назад. Рядом стояли еще двое ГПУшников, в одном из них Сабуров узнал бойца, который преследовал его в поезде. В руках у обоих были наганы, наведенные на него. Не уйдешь, подстрелят…

– Корявого хорошо сделал, хвалю, – обнажил зубы в усмешке Захаров. – А теперь руки вверх, господин Сабуров.

Владимир быстро оглянулся.

– Нет, сейчас тут нет никакой Даши, – снова усмехнулся чекист.

Сабуров с изумлением вгляделся в его лицо. Неужели жизнь за последние полчаса сводила его уже со вторым человеком из той банды, которая ввалилась тогда ночью в Дашину избу? Чем пристальнее Владимир вглядывался в лицо чекиста, тем больше убеждался – да, перед ним, без сомнения, стоял тот самый Семен Захаров, который в ноябре семнадцатого требовал у него снять погоны… Только сейчас он был на десять лет старше, с усами, да еще на нем был не мокрый плащ-дождевик, а хорошо пошитая шинель со знаками различия ГПУ. «Вот почему его лицо показалось мне смутно знакомым там, в поезде», – подумал Сабуров.

– Господин революционный прапорщик? – медленно спросил он, поднимая руки вверх. – Смотри-ка… В усах прямо не узнать…

– Обыскать, – скомандовал Захаров, не спуская с него глаз.

Бойцы быстро, споро, не стесняясь входящих и выходящих из почты людей, охлопали карманы Владимира, отобрали портфель, выдернули из потайного кармана браунинг.

– Бельгийский, товарищ замначотдела, – сообщил Коробчук, повертев пистолет в руках.

– И обойма запасная, – добавил второй боец.

Захаров спрятал браунинг в карман и скомандовал:

– Руки назад, шагом марш. Шаг вправо, шаг влево – конвой руби-стреляй!

Владимир с усмешкой подчинился. Двое ГПУшников встали по бокам, Захаров зашагал сзади. На глазах изумленных жителей Ленинки задержанного повели к зданию станции.

Оперативник некоторое время вопросительно смотрел на Захарова, уютно устроившегося за его столом в кабинете на станции. Наконец Захаров не глядя бросил ему:

– Сходите отдохните, товарищ… Понадобитесь – приглашу.

– Есть, – отозвался чекист и вышел.

Владимир усмехнулся. Он сидел напротив Захарова. Руки были стянуты стальными наручниками. Портфель стоял на столе.

– Живучий ты, гад, оказался, – неожиданно спокойным голосом проговорил Захаров, не спуская глаз с арестованного. – Мы же на следующий день к Даше приехали в шесть утра… А тебя уже нету. И ее нету. Чи-истенько. Вывезла офицера-героя в неизвестном направлении. И вот – какая встреча…

– А тебя, бывший прапор, красная власть не больното ценит я вижу? – спросил Владимир негромко. – Мелкая чекистская сошка в провинции… Ты ж не об этом мечтал, когда погоны в ноябре семнадцатого срывал, верно? Наркомом небось мечтал стать, не меньше?

Захаров встал из-за стола, подошел к Владимиру. С холодной ненавистью уставился ему в лицо.

– Ты хоть понимаешь, что ты мне жизнь покалечил? – тихо, с мукой в голосе сказал он.

Сабуров непонимающе усмехнулся.

– Ты что – перебрал вчера, Захаров?!

– Я ж к Дашуре всей душой, – не слушая, продолжал тот. – Она еще вот такой была, когда я решил – все, будет моей!.. А она, видишь, в тебя… Ну, ясное дело – образованный, сын офицера, барин… Кто я против тебя? Я ж из-за этого в школу прапорщиков и пошел, чтобы тоже с погонами, как ты…

– А-а, вот ты о чем, Захаров… – протянул Владимир. Помолчал и добавил: – Но ведь теперь все козыри на твоей стороне, правда ведь? Разыщи Дашу и люби сколько хочешь. Тем более если еще в детстве решил. За нее и за себя…

– Легко сказать – люби… – с болью отозвался Захаров. – Я забыть ее пытался… Женился даже, на Лизке Кирпотиной… Ее такие, как ты вот, расстреляли. А потом понял, что – все, не могу без Дашуры… Приходил я к ней… и не раз. Только ты у нее в башке до сих пор, ты, понимаешь?

Чекист резко отвернулся. Сабурову показалось, что в его глазах блеснули слезы.

– Где она сейчас? – негромко спросил он.

Захаров усмехнулся.

– А вот тебе теперь это знать без всякой надобности. Ты ведь уже, считай, свои девять грамм от советской власти получил. Правда ведь?

Он с разворота изо всей силы ударил сидящего Владимира под дых. Сабуров, не ожидавший удара, повалился на пол вместе со стулом.

– Тля белогвардейская, – просипел Захаров, зажав лицо противника в пятерне. – Зачем тебя заслали, сука, говори?!

– Умнее ничего не мог спросить, идиот? – с трудом выговорил Сабуров, задыхаясь.

Захаров начал зверски избивать задержанного ногами. Он вкладывал в эти удары всю ненависть и боль, которые накопились в душе.

Запыхавшись, он брезгливо взглянул на скорчившегося на полу Сабурова, сплюнул на него и, боком присев на край стола, снял телефонную трубку.

– Товарищ начальник отдела? Здравия желаю, Захаров у аппарата. Взяли гада. Так точно, белобандит… Да, бельгийский ФН был в потайном кармане и запасная обойма. Еще? Портфель, в портфеле карта приграничного района и портмоне. Удостоверение личности фальшивое. На имя землемера Андреева Павла Андреевича, 1894 года рождения, живет в Пскове… Есть. Да, буду на станции. Жду.

Он повесил трубку. Владимир с трудом вытер скованными запястьями кровь с разбитого лица. Захаров присел перед ним на корточки.

– Ты ж наверняка книжку «Красный террор» Мельгунова читал, да? – негромко произнес он. – Так вот – все там неправда. Методы в ОГПУ на месте не стоят, развиваются. Так что готовься к тому, что все ты скажешь. И очень быстро, я тебя уверяю.

На главной площади провинциального уездного городка возвышался серый гипсовый бюст Карла Маркса. Над небольшим двухэтажным особнячком, в котором размещался райком ВКП(б), гордо развевался большой красный флаг. По фасаду протянулся кумачовый лозунг – «Да здравствует 10-й Октябрь!» Рядом с входом на облупившуюся штукатурку был косо нашлепнут плакат с изображением парящего в облаках самолета и надписью «Ура героям перелета Москва – Токио – Москва тов. Шестакову и тов. Фуфанову!»

Рядом с дверьми стояли двое молодых работников ГПУ, проверяя документы у входящих. К ним то и дело подходили ответработники в штатском с толстыми портфелями, военные, милицейское начальство. Они солидно приветствовали друг друга.

Рявкнув сигналом на зазевавшегося ломового извозчика, на площадь въехал потрепанный легковой «Форд». Из машины с довольным видом показался начальник линейного отдела ГПУ. Беспечно насвистывая в усы какую-то мелодию, он молодецки взбежал по ступенькам, на ходу показав чекистам удостоверение. Те откозыряли с улыбками.

Еще через десять минут начальник линейного отдела, по-прежнему бормоча под нос веселую песенку, тщательно мыл руки в туалете райкома партии. В одной из кабинок раздался звук спускаемой воды, и оттуда, застегивая на ходу ширинку, показался пятидесятилетний командир погранотряда Отдельного корпуса пограничных войск ОГПУ с тремя шпалами в зеленых петлицах.

– Все лучшие люди встречаются здесь? – хохотнул начальник линейного отдела. – Мое почтение Сан Санычу. Извини, руки мокрые.

– Здорово, Пал Палыч, – хмыкнул пограничник, подходя к зеркалу. – Извини, руки грязные.

Он включил воду и покосился на коллегу.

– Чё веселый такой? Будешь хвастаться на отчетном собрании?

Начальник линейного отдела лукаво прищурился:

– Ох, не хочется тебя расстраивать, Сан Саныч… Ох, не хочется…

– А что такое? – насторожился пограничник.

– Уверен, что хочешь себе настроение попортить?

– Ладно, не хочешь – не говори, – пожал плечами тот.

Начальник линейного отдела оглянулся на дверь, придвинулся поближе и понизил голос.

– Да тут мои ребята полчаса назад белобандита на станции Ленинка взяли. – Он снова отодвинулся и взглянул на пограничника с деланным сочувствием. – В твоей зоне ответственности как раз, вишь ты. И как раз накануне великого праздника…

– Интересное кино, – медленно отозвался начальник погранотряда. – И откуда же этот белобандит взялся? С неба упал?

– А вот сейчас на собрании и услышишь, – победно усмехнулся начальник линейного отдела. – Это ж прямо подарок какой-то к десятилетию Октября. От тебя, Саныч.

Пограничник, причесываясь, пренебрежительно фыркнул.

– Ой, Палыч, да знаю я твоих паникеров. Они дохлого кота белобандитом объявят, лишь бы статистику улучшить под праздник.

– Кота, говоришь? – прищурился железнодорожный чекист. – У этого кота, между прочим, браунинг бельгийский был в потайном кармане и удостоверение личности фальшивое на имя Андреева Павла Андреевича… Вот так!

Пограничник внезапно перестал причесываться.

– Так как, говоришь, фамилия белобандита? – рассеянно переспросил он.

– Андреев Павел Андреевич. А что?

– Да нет, ничего… – Пограничник спрятал расческу и взглянул на часы. – Ну что, двинули? А то обо всех успехах без нас доложат.

Его отвели в крохотный каменный закуток, служивший, видимо, камерой при станционном отделении ГПУ. Сквозь забранное решеткой крохотное оконце виднелось небо. Владимир сел на продавленную узкую койку, потом лег и, забросив руки за голову, закрыл глаза.

Странное дело – он не испытывал сейчас никакого сожаления в том, что так бездарно провалил порученное ему дело. Хотя в чем его вина, собственно?.. В том, что попался на глаза чекистскому патрулю, проверявшему документы в поезде? В том, что был выслежен в приграничной зоне, где каждая верста напичкана осведомителями ГПУ? Или в том, что заглянул в родное село, где надеялся встретить девушку, которую так и не смог забыть?..

С грохотом открылся лючок в двери. В квадратном проеме возникло лицо бойца.

– Слышь ты, тварь беляцкая! – рявкнул он. – А ну встать!