Голливудская трилогия в одном томе Брэдбери Рэй
– Вот они, мои цыпочки – еще из тех времен, когда действовал мой вулкан…
Он прищурился, пытаясь разглядеть мое лицо сквозь густую сетку своих морщин, с тем самым выражением, какое бывает у человека, когда он лезет с утра в холодильник за смешанным накануне мартини.
– Приходится запирать дверь. Я подумал, может, это вы – тот, кто поднял весь этот хай…
– Не я.
– Значит, кто-то другой. А больше никто и не приходил, с тех пор как умер Лоуэлл Шерман.
– Зимой 1934-го. За десять минут – от двух болезней сразу. Рак и пневмония.
– Об этом же никто не знает! – воскликнул старец.
– Как-то в субботу, это было как раз в тридцать четвертом, я пошел в «Колизей» на футбол[339] и перед матчем катался на роликах. И увидел там Лоуэлла Шермана, он беспрерывно кашлял. Я тогда взял у него автограф и сказал: «Берегите себя». А через два дня он умер.
– Лоуэлл Шерман… – Он посмотрел на меня, и глаза его блеснули. – Пока вы живы, он тоже жив.
Клайд Рустлер рухнул на свой единственный стул и снова вцепился в меня взглядом.
– Лоуэлл Шерман… Вы-то, скажите мне, зачем притащились сюда, на верхотуру? Так ведь можно и умереть по дороге. Сам дядюшка Сид поднимался сюда раза два, не больше… Потом сказал – нет уж, хватит – и построил нормальную большую аппаратную на пару километров ниже, в реальном мире, если таковой существует. Я лично там не бывал… Что?
Он перехватил мой взгляд, блуждающий по стенам его доисторического жилища от одного вечно молодого лика к другому.
– Хотите, представлю вам моих маленьких хищных кошечек?
Он подался всем корпусом вперед и протянул руку.
– Эту звали Карлотта, или Мидж, или Дайана. Горячая испанская штучка… Кулиджевская Деваха в своей юбке до пупа[340]… Царица римская из молочной ванны Де Милля[341]… Женщина-вамп, ее звали Иллиша… Машинистка по имени Перл… Теннисистка из Англии – Памела. Или – Сильвия? Держала нудистскую мухоловку в Шайенне. Некоторые звали ее «Холодная Ханна, вампирша Саванны». Одевалась как Долли Мэдисон[342], пела в «Чае на двоих», в «Чикаго»[343], выскакивала из раковины – как будто она жемчужина рая, сам Фло Зигфелд[344] был от нее без ума. В тринадцать лет отец чуть не застрелил ее за не подобающее возрасту поведение – Уилла-Кейт. Работала в китайской забегаловке – Лайла Вонг. Победила на конкурсе красоты в Кони-Айленде, двадцать девятый год – собрала больше голосов, чем сам президент. Хороша Уилла – да не наша. Сошла с ночного поезда в Глендейле – Барбара Джо, и чуть ли не на следующий день возглавила Glory Films – Анастасия-Элис Граймз…
Он замолчал. Я поднял на него взгляд.
– Ну что, вот мы и добрались до Раттиган… – сказал я.
Клайд Рустлер вжался в стул.
– Вы сказали, что к вам уже много лет никто не заглядывал. Но сегодня… она ведь приходила к вам, не так ли? Вероятно, чтобы посмотреть вашу экспозицию. Приходила – или нет?
Старец уставился на свои пыльные руки, после чего медленно приподнялся и дунул в латунный свисток специальной трубы, встроенной в стену, по принципу мусоропровода – такие используют на подводных лодках, чтобы свистом вызывать кого нужно на другом конце и заказывать еду.
– Лео? Вина мне! Два доллара на чай!
Из горла трубы раздался искаженный связью голос:
– Вы ведь не пьете!
– А сейчас хочу выпить. И хот-догов!
Латунный раструб что-то проскрипел и умолк навеки.
Древнейший удовлетворенно крякнул и в молчаливом ожидании уставился на стену. Несчастные пять минут тянулись как пять столетий. Пока мы ждали, я достал блокнот и переписал туда имена с фотографий. Наконец, мы услышали характерный звук, с которым обычно хот-доги и вино ездят в кухонном лифте. При этом Клайд Рустлер так насторожился, как будто уже успел напрочь забыть о том, что у него в стене проходит труба. Возня со штопором, которым он открывал вино, присланное с нижнего этажа ангелом по имени Лео, отняла у него запредельное количество времени. Стакан был только один.
– Один, – пожав плечами, извинился он. – Давайте сначала вы. Я заразиться не боюсь.
– Мне нечем вас заражать. – Я выпил и передал ему стакан. Он тоже выпил – и прямо на глазах размяк.
– А теперь, – сказал он, – предлагаю вам посмотреть, что я смонтировал из старых пленок. Спросите зачем? На прошлой неделе кто-то позвонил мне с Большой земли. Какой-то знакомый голос. Знаете, когда-то у Гарри Кона[345] была сиделка, которая никогда не говорила «да» – она всегда говорила: «Да-да-да, Гарри, конечно!» Так вот, сказали, что ищут Робина Локсли. Робина Гуда. В смысле, Робина из Локсли. А я вспомнил, что была одна актриса, которая взяла себе такой псевдоним. Зря старалась – все равно сгинула где-то в замке Херст или на его задворках… И вот теперь какой-то голос – столько лет прошло – и спрашивает Локсли. Я испугался. Просмотрел все катушки, откопал один фильм, в котором она снялась в двадцать девятом году, уже во времена нормального звука. Посмотрите.
Он вставил пленку в проектор и включил подсветку. В нижней части большого экрана высветлилось пятно изображения.
На экране прыгает и кружится цирковая бабочка – красиво взмахивает прозрачными крыльями, расточает улыбки и смех… А через минуту – не менее красиво убегает, преследуемая белыми рыцарями и черными злодеями.
– Узнаете?
– Нет.
– Так, даю еще одну попытку!
Он запустил пленку. На ней дымились какие-то костры в снегу, а на их фоне русская аристократка томно курила длинные сигареты и терзала носовой платок – как будто кто-то уже умер или умрет в следующем кадре.
– Ну что? – с надеждой спросил Клайд Рустлер.
– Нет.
– Попробуем еще раз!
Проектор выбросил в темноту: 1923. Мальчик а-ля Том Сойер карабкается на дерево за яблоками, поворачивается в кадр, смеется, при этом под рубашкой проступают бугорки – и это явно не яблоки.
– Том-Сойерша… Кто такая – ума не приложу.
Старец вывалил на экран по очереди еще штук пятнадцать образов – начал 1925-м, а закончил 1952 годом. Здесь были все – женщина-загадка, мисс Очевидность, добрая фея, мерзкая ведьма, сумасбродка, вещь в себе, красавица, простушка, серая мышь, хитрая лиса и святая невинность…
– Никого из них не узнали? Черт! Так ведь можно и голову сломать. Все пытаюсь вспомнить, зачем я сохранил эти дурацкие пленки… Видите – кто перед вами сидит! Вы хоть представляете, сколько мне лет?
– Девяносто – девяносто пять – что-то около этого?
– Десять тысяч – не хотите? Помните корзинку, которая плыла по Нилу? Так это меня в ней нашли. Я – спустился с холма со скрижалями. И неопалимую купину – тоже я. И когда Марк Антоний повелел: «Спустите псов войны», думаете, кто их спустил в таком количестве? Или это все просто чудеса? Верите ли – ночью спать не могу, все стучу себя по голове, пытаюсь собрать мозги в кучу. Но каждый раз, когда уже вроде совсем что-нибудь вспомнишь, только чуть повернешь голову, случайно – и мозги опять растекаются, как кисель… Черт знает что! Так вы точно никого и ничего не вспомнили? И на фотографиях тоже? Очень странно все это. Прямо детектив какой-то!
– Вот и я про то же. Я, собственно, из-за этого и тащился к вам сюда – пытаюсь идти по следу. А может быть, тот самый голос по телефону…
– Какой голос?
– Голос Констанции Раттиган, – сказал я.
Я подождал, пока у него перед глазами осядет туман.
– А она-то тут при чем? – спросил он.
– Может быть, она что-то знает. Последний раз, когда я ее видел, она стояла в бетонных отпечатках собственных ног.
– Вы думаете, она может знать, что это за лица, что значат все эти фамилии? Погодите… Голос под дверью… Так, кажется, это было сегодня… Нет, нет – не вчера. Ну да, сегодня, она сказала: отдайте их!
– Кого – их?
– Не кого, а что. Как вы думаете, много ли здесь того, что я мог бы отдать?
Я посмотрел на картинки, развешанные по стенам. Клайд Рустлер перехватил мой взгляд.
– Кому они могли понадобиться… – сказал он. – Абсолютно ничего ценного. Даже я уже теперь не помню, какого черта я их сюда прицепил. То ли чьи-то жены, то ли девицы из бывших…
– А сколько их у вас?
– Пальцев на руках не хватит.
– Значит, Констанция хотела их у вас заполучить. Может – из ревности?
– Констанция? Может! Кто-то имеет привычку хамить за рулем на улице, а она лихачит, прыгая из койки в койку. Ей нужно обязательно всех распихать локтями, а еще лучше задавить или взорвать. Всех моих цыпочек, всех до одной… Ну, ладно. Допивайте вино. У меня куча дел.
– Интересно, каких?
Вместо ответа он снова принялся перематывать свои пленки в проекторе, явно настроившись не менее чем на тысячу и одну ночь волшебных сказок из прошлого.
Я еще раз прошелся вдоль стены, лихорадочно переписывая имена с фотографий, после чего сказал:
– Если Констанция придет еще раз, вы сможете дать мне знать?
– Если она явится сюда за фотографиями?! Спущу ее с лестницы.
– Кое-кто уже грозился это сделать – правда, на лестницы не разменивался. Пообещал сразу в преисподнюю. А вы-то за что ее так?
– Наверняка ведь есть какая-то причина… Надо только вспомнить! Так зачем, вы говорите, сюда пришли? И как вы меня назвали?
– Клайд Рустлер.
– Ну да. Он самый. Теперь вспомнил. А вы знаете, что я отец Констанции?
– Что?!
– Отец Констанции. Я думал, я вам говорил. Ладно, идите. Доброй ночи.
Я вышел и закрыл дверь, оставив за ней неизвестно чьи лица на стенах, запечатленные неизвестно кем.
Глава 24
Спустившись в зал, я прошел его до конца и посмотрел вниз. Потом шагнул в оркестровую яму, добрался до задней стены – и через дверь вгляделся в глубину длинного вестибюля, где одна кромешная ночь сменяла другую, сгущаясь в черную точку где-то вдалеке, в районе заброшенных гардеробных.
Ужасно захотелось выкрикнуть имя… Прямо туда.
Но что, если она… отзовется?
Темнота в коридоре была такой густой, что в ней мерещился шум моря или ход невидимой реки.
Я занес было ногу, чтобы сделать шаг вперед, но быстро передумал и вернул ее на место.
Черный океан продолжал шуметь, и кромка берега убегала куда-то в бесконечность…
Я развернулся и поспешил покинуть царство вечной тьмы – скорее наверх, через оркестровую яму, потом в проход между рядами сидений, на которых никто не сидит, к двери, за которой, на что я очень надеялся, обнаружится синее вечернее небо…
Я отнес неправдоподобно маленькие туфли Раттиган к ее отпечаткам и стал осторожно пристраивать их на место.
И в этот момент почувствовал, как на плечо мне легла рука моего ангела-хранителя.
– Да ты, брат, воскрес из мертвых… – сказал Крамли.
– Воистину воскрес… – сказал я, оглядываясь на красные врата граумановского театра, за которыми массово роились кинопризраки.
– Она там, – свистящим шепотом сказал я, – и я ума не приложу, как ее оттуда вытащить.
– Думаю, небольшого денежного взрыва будет достаточно.
– Крамли!
– Ой, извини, я и забыл, что мы говорим о Флоренс Найтингейл[346]…
Я отошел в сторону, чтобы Крамли смог получше разглядеть крохотные туфельки Раттиган – в следах, оставленных ею на бетоне миллионы лет назад.
– Прямо скажем, не рубиновые башмачки Дороти[347]… – вынес свой приговор он.
Глава 25
Тихим теплым вечером мы тащились через весь город домой. Всю дорогу я рассказывал сказки про бескрайний черный океан, который шумит в коридорах театра Граумана.
– Там есть целый цокольный этаж с бывшими раздевалками. Думаю, в них можно откопать раритеты, которые хранятся и с двадцать пятого года, и с тридцатого. Что-то мне подсказывает, что она именно там…
– Лучше бы это что-то захлопнуло свою пасть, – сказал Крамли.
– Надо, чтобы кто-нибудь спустился туда и проверил.
– А сам что – боишься?
– Ну, не то чтобы…
– Значит, боишься! Тогда молчи и смотри за дорогой.
Наконец мы приехали к Крамли. Там он приложил мне ко лбу холодное пиво.
– Подержи вот так – пока не почувствуешь, что излечился от слабоумия.
Я не сопротивлялся. Крамли включил телевизор и принялся щелкать по каналам.
– Даже не знаю, какое из зол хуже – твой словесный понос или региональные новости.
– Отец Шеймус Раттиган… – донеслось вдруг с экрана.
– Оставь! – закричал я.
Крамли вернул предыдущий канал.
– … в соборе Святой Вивианы.
Последовали треск статического разряда и снежная буря телевизионных помех.
Крамли принялся стучать по вероломному ящику кулаком.
– … от естественных причин. Ему сулили должность кардинала…
Экран пронзила короткая снежная агония, после чего телевизор сдох уже окончательно.
– А я ведь собирался сдать его в починку… – вздохнул Крамли.
В этот же момент мы оба уставились на телефон, мысленно заклиная, чтобы он зазвонил.
И разом подпрыгнули на месте.
Потому что он действительно зазвонил!
Глава 26
Звонила женщина – ассистент отца Раттигана, Бетти Келли, – оказывается, уже третий раз. Из ее бессвязной речи я понял, что она просит о помощи.
Я предложил тот вид помощи, который был доступен прямо сейчас, – приехать на место.
– И, пожалуйста, поскорее – иначе я тоже умру, – взмолилась она.
Когда мы с Крамли подъехали к собору Святой Вивианы, Бетти Келли, глубоко погруженная в себя, ждала нас на улице. Нам пришлось постоять, прежде чем она обратила на нас внимание. Наконец, она слабо махнула нам рукой, после чего снова опустила взгляд в землю. Мы подошли и встали рядом. Я представил ей Крамли.
– Мои соболезнования, – сказал я.
Она подняла голову.
– Значит, это вы говорили тогда с отцом Раттиганом! – вздохнула она. – Прошу вас, ради всего святого, давайте зайдем внутрь.
Главный вход уже закрыли на ночь, нам пришлось заходить через боковую дверь. Едва оказавшись внутри, Бетти Келли покачнулась и едва не упала в обморок. Я подхватил ее и усадил на скамью, чтобы она пришла в себя.
– Мы торопились, как могли, – сказал я.
– Вы его знали? – почти шепотом спросила она. – Извините, если что-то путаю. Или у вас просто были общие знакомые или друзья?
– Родственники. С той же фамилией.
– Раттиган! Это она его убила. Подождите… – Она схватила меня за рукав, потому что я сразу вскочил на ноги. – Сядьте, – прошипела она. – Это не было убийство в прямом смысле этого слова. Но все равно – это она его убила.
Я похолодел и в изнеможении прислонился к стене. Крамли отошел в сторону. А Бетти Келли схватила меня за локоть и зашептала свистящим шепотом прямо мне в ухо:
– Знаете, она приходила сюда – иногда даже по три раза на дню – и там, в исповедальне, сначала бормотала, а потом начинала биться в рыданиях… После ее ухода бедный отец Раттиган выглядел так, как будто его подстрелили… А она просто изводила его, сидела, пока он уже не валился с ног от голода. Он потом даже есть не мог – только глушил спиртное. Приходилось и одну ее там оставлять, чтобы прооралась… Я потом проверяла кабинку – ушла или нет. Так там запах гари оставался – как после удара молнии… Она все время кричала одно и то же.
– Что?
– Прямо в голос кричала: «Я убиваю их! И буду убивать, пока они все не передохнут! Помоги же мне убить их, благослови их души! Я их всех добью. Всех! Вон из моей жизни! Только так, только так, святой отец, я смогу очиститься! Помоги мне схоронить их так, чтобы они больше не вернулись! Помоги!» А он ей в ответ: «Сгинь! Прочь! Что ты от меня хочешь?!» – «Помоги мне от них избавиться, помолись за них, чтобы они не приходили ко мне! Обещай мне!» А он ей тогда крикнул: «Вон отсюда!!!» – И началось уже полное непотребство.
– Что?
– Она проорала ему: «Будь ты проклят, проклят, проклят! Проваливай в ад!» И так громко, что люди из церкви разбежались. И опять – рыдания. Святой отец у себя в кабинке сразу же замолчал – я думала, он просто в шоке. А потом я услышала ее шаги, в потемках. Подождала, думала, отец Раттиган скажет что-нибудь – но он все молчал. И тогда я решилась открыть дверь. Он был там. И он молчал, потому что был уже… мертвый…
По ее щекам полились слезы.
– Бедный святой отец, – сказала она. – Даже у меня от этих страшных слов чуть не остановилось сердце… А у него – действительно остановилось. Надо найти эту мерзавку. Пусть возьмет свои слова обратно, чтобы он мог жить дальше… Господи, что же это я говорю? Нет, он прямо как подкошенный там лежал – как будто она разом выкачала из него всю кровь. Вы ее знаете? Расскажите, расскажите ей, что она наделала… Ну, ладно. Ну, все – я все вам сказала, освободилась. Теперь вы сами думайте, как очиститься. Уж извините, что я на вас это выплеснула.
Я с тревогой взглянул на свой костюм, как будто ожидал увидеть на нем следы блевотины или помоев.
Крамли подошел к исповедальне, открыл обе двери и заглянул в темноту кабинок. Я со вздохом последовал за ним.
– Чувствуете этот запах? – спросила Бетти Келли. – Он до сих пор остался. Я сказала кардиналу, что надо сломать эту исповедальню, а потом сжечь.
Я еще раз принюхался и уловил легкие оттенки гари и огней Святого Эльма.
Крамли закрыл двери.
– Не поможет, – сказала Бетти Келли. – Она все равно еще здесь… Бедная, бедная его душа! Есть же поговорка – «устал до смерти», а он и правда – так сильно устал, что взял и умер. Два гроба рядом, Господи, спаси. Совсем я вас вымотала. Вид у вас прямо как у отца Раттигана…
– Не надо, пожалуйста, так говорить, – упавшим голосом попросил я.
– Ладно, не буду, – сказала она.
После этого Крамли заботливо, как инвалида, повел меня к выходу.
Глава 27
Я не мог ни спать, ни бодрствовать, ни писать, ни вообще – думать. В конце концов, от всей этой мешанины у меня вскипели мозги, и уже глубокой ночью я решил еще раз позвонить в Святую Вивиану.
Когда Бетти Келли все-таки подняла трубку, голос у нее был такой, как будто она только что вернулась из камеры пыток.
– Не могу… говорить!
– Одну минуту! – взмолился я. – Скажите, вы помните все, что она выкрикивала в исповедальне? Может быть, было еще что-нибудь… важное, существенное? Или странное?
– Да ничего такого… – сказала Бетти Келли. – Слова как слова. Хотя нет, погодите… Она еще все время повторяла: ты должен простить нас всех! Всех-всех! При этом в исповедальне никого, кроме нее, не было. А она говорила – всех нас. Вы слушаете?
– Слушаю, – очнулся я.
– Вам еще что-нибудь нужно?
– Пока нет.
И я повесил трубку.
– Всех нас… – прошептал я. – Простить всех нас!
Я позвонил Крамли.
– Можешь ничего не говорить… – проявил интуицию он. – Уснуть не получилось. Поэтому ты хочешь через час встретиться у Раттиган. Чтобы обыскать дом. Так?
– Ну да, небольшой дружеский налет…
– Налет, говоришь… И что, у тебя есть какая-то конкретная идея? Или просто шило в заднице?
– Просто здравый смысл.
– Засунь-ка его себе знаешь куда? – сказал Крамли и отключился.
– Кажется, с вами не хотят говорить? – обратился я к собственному отражению в зеркале.
– Это с тобой не хотят говорить, – ответило зеркало.
Глава 28
Зазвонил телефон. Я осторожно снял трубку – как будто она была из раскаленного металла.
– Это ты, Марсианин? – спросил голос на том конце провода.
– Генри! – заорал я.
– Да, это я, – сказал голос, – твой маленький цветной брат. Конечно, не такой зеленый, как ты, – и не из летающей тарелки. Извини, тупая шутка.
– И нисколечки… не тупая! – дрогнувшим голосом произнес я.
– Э, э! – осадил меня Генри. – Если ты там будешь распускать нюни, я отключаюсь.
– Не буду, – шмыгнул носом я. – Боже мой, Генри, как же я рад слышать твой голос!
– И много еще у тебя в закромах этих кисломолочных любезностей? Может быть, мне тоже сказать тебе что-нибудь учтивое? Я могу.
– Не надо, Генри. Я и так по уши в дерьме. Мэгги уехала на восток. Конечно, я здесь не один, а с Крамли, но…
– Можешь не продолжать, я понял. Срочно требуется слепой поводырь, который поможет тебе выбраться из кучи дерьма. Подожди минутку, сейчас достану платок… – Он шумно высморкался. – Ну, и когда тебе потребуется мой всевидящий нос?
– Вчера.
– Какая удача. А я как раз тут, неподалеку. В Голливуде, гужуюсь со всякой чернотой.
– Знаешь Китайский театр Граумана?
– Еще бы.
– Через сколько ты смог бы там быть?
– А через сколько тебе надо – тогда и буду. Встречаемся у Билла Робинсона[348] в ботинках для степа. Что – пойдем на кладбище?
– Типа того.
Я позвонил Крамли и сообщил о своих перемещениях. Сказал, что до Раттиган доеду чуть позже, но зато притащу с собой Генри.
– Слепой в поводырях у слепого, так-так, – сказал Крамли.
Глава 29
Он стоял точно там, где и обещал: в оттисках «неподражаемых» танцевальных туфель Билли Робинсона, когда-то сошедшего с негритянской галерки в центр парадной площади, чтобы тысячи белых проходили мимо и кланялись.
Стоял прямо и неподвижно – и только ноги в отпечатках Робинсона слегка притоптывали – как бы сами собой. Глаза прикрыты, рот – тоже, чтобы где-то там, внутри, наслаждаться картинами воображения.
Я встал прямо перед ним и сделал короткий выдох.
Рот Генри ожил.
– Ага! Риглис-гам – двойная мята – с нею жизнь вдвойне богата! Кто не верит – выйди вон! – Он со смехом взял меня за локти. – Да ты неплохо выглядишь, брат! Это я тебе не глядя говорю. А голос у тебя всегда был как у чуваков, которые на экране.
– Сказывается привычка нырять в кино с головой…
– Ну, дай же я тебя помну, братишка. Ага, чую, без пива тут не обошлось…
– Ты выглядишь просто шикарно, Генри.
– Мне самому всегда было интересно – как я выгляжу…
– Примерно так же, как Билл Робинсон бил степ.
– Кстати, я правильно попал в его туфли? Только не говори «нет»!
– Абсолютно точное попадание. Спасибо, что пришел, Генри.
– А как не прийти? Уже лет сто носа на кладбище не совал. Могилки уже по ночам снятся. А что здесь за кладбище, брат?
Я оглянулся на псевдовосточный фасад театра Граумана.
– Кладбище призраков. Я сам их так назвал, когда мне было лет шесть. Был в кино, прокрался за экран – и увидел всех этих черно-белых тварей изнутри. Представляешь, перед тобой огромный Фантом[349], который играет на органе, а потом сбрасывает маску и вырастает еще больше, во весь экран, и хочет убить тебя взглядом… И все это двигается прямо у тебя перед глазами – серое, полуразмытое… И ты знаешь, что эти актеры давно умерли… Что они – настоящие призраки. И они прямо рядом с тобой…
– И ты рассказал об этом своим предкам?
– Обижаешь.