Голливудская трилогия в одном томе Брэдбери Рэй
– Прекрасно! – Он слегка помедлил и продолжал: – Садитесь. У вас есть пять минут. Меня ждет кардинал.
– Тогда вам лучше идти.
– Пять минут… – сказала Констанция, скрытая под маской своего генетического двойника. – Слушаю вас.
– Недавно я был у…
– Калифии… – В голосе священника послышалось плохо скрываемое раздражение. – Царица! Отправляет ко мне людей, которым сама помочь не может. При этом у нее своя вера, а у меня – своя…
– Констанция опять пропала, святой отец.
– Опять?
– Так сказала Царица… гм… Калифия.
Я достал Книгу мертвых и дал отцу Раттигану полистать.
– Где вы ее взяли?
– У Констанции. Она сказала, что ей кто-то ее прислал. То ли чтобы напугать, то ли чтобы убить, то ли бог весть для чего еще. Во всяком случае, только она знает, насколько это реальная угроза.
– Думаете, она может прятаться просто всем назло? – Он на некоторое время задумался. – Не знаю, что и сказать… У меня лично двоякое ощущение. Ведь когда-то нашлись люди, которые сожгли Савонаролу, а теперь находятся те, которые ему поклоняются… Наверное, один из самых странных парадоксов – это когда грешник и святой – одно и то же лицо.
– Между ними много общего, святой отец, – позволил себе вставить реплику я. – Многие грешники становятся потом святыми, не так ли?
– Вам что-нибудь известно о Флоренции времен 1492 года, когда Савонарола заставил Боттичелли сжечь свои картины?
– Нынешний век интересует меня больше, сэр… э-э-э… святой отец. Савонарола жил раньше, а Констанция – сейчас.
– О да… Если бы Савонарола был с ней знаком, он бы убил себя сам. Нет, так невозможно. Я должен подумать. С самого восхода ничего не ел. У меня тут есть хлеб и вино. Давайте перекусим, пока я не свалился в голодный обморок.
Добрый батюшка достал из чулана буханку хлеба и кувшин с вином, и мы сели за стол. Он преломил хлеб, а потом налил вина: себе – немного, а мне – побольше, против чего я нисколько не возражал.
– Вы – баптист? – спросил я.
– Как вы догадались?
– Можно я об этом умолчу?
Я осушил свой стакан.
– Так вы поможете мне с Констанцией, святой отец?
– Нет… О господи! Ну, ладно.
Он снова наполнил мой стакан.
– Прошлой ночью… Ну да, прошлой… Я засиделся в исповедальне. У меня было такое чувство… что кто-то должен прийти. И вот, примерно в полночь, в исповедальню зашла женщина. Довольно долго она просто сидела и молчала, и, в конце концов, мне пришлось воззвать к ней, как Иисус к Лазарю. И вот тогда она разрыдалась. И стала говорить, говорить, говорить… Вывалила мне все свои грехи за год, потом за десять лет, за тридцать… Рассказывала все подряд – и не могла остановиться. Ночь за ночью – чем дальше, тем отвратительнее… Потом вдруг замолчала, и только я хотел ей дать наставление читать «Аве, Мария», как она… сбежала. Я скорее зашел в кабинку исповедальни, но там остался только запах ее духов. Господи, боже мой…
– Это были духи вашей сестры?
– Вы имеете в виду Констанцию? – Отец Раттиган откинулся на спинку стула. – Чтоб они в аду сгорели, эти ее духи…
Надо же, прошлой ночью. Всего несколько часов назад. Если бы мы с Крамли вчера все-таки поехали…
– Наверное, вам лучше идти, святой отец, – сказал я.
– Кардинал подождет.
– Ну, хорошо, – сказал я. – Если она придет еще раз, вы можете позвонить мне?
– Нет, – ответил священник. – В исповедальне – как в адвокатской конторе, все сведения о клиентах хранятся в тайне. Вы расстроены?
– Да, – сказал я, не заметив, что при этом нервно кручу на пальце обручальное кольцо.
Разумеется, это не ускользнуло от бдительного ока отца Раттигана.
– А ваша жена обо всем этом знает?
– В общих чертах.
– Какие у вас, однако… высокие отношения.
– Моя жена мне доверяет.
– Жены это умеют, благослови их Господь. И что, моя сестра, по-вашему, достойна того, чтобы ее спасать?
– А вы думаете – недостойна?
– Для меня все ее достоинство умерло, когда она сказала, что искусственное дыхание изо рта в рот – это одна из поз Камасутры…
– Ох, Констанция! Но все-таки, святой отец, если она объявится, пожалуйста, наберите мой номер и просто повесьте трубку. Это будет для меня знак, что она у вас.
– Вам не откажешь в упорстве и изобретательности. Ладно, диктуйте телефон. Вы, конечно, не баптист, но уж точно честный христианин.
На всякий случай я оставил ему не только свой номер, но и Крамли.
– Просто позвоните – и все, святой отец.
Священник просмотрел номера.
– Мы все живем на склоне холма, – сказал он, – но кому-то из нас чудом удается пустить там корни… Лучше не ждите этого звонка. И не рассчитывайте на него. Оставлю еще ваш номер своей ассистентке, Бетти Келли, о’кей? Почему вы все это делаете?
– Она же катится в пропасть.
– Смотрите, как бы она и вас за собой не утащила. Нехорошо, конечно, так говорить… Но как-то в детстве она пошла кататься на роликах и выехала на проезжую часть. Просто ради смеха. – Его глаза влажно блеснули. – Почему я вам все это рассказываю?
– Лицо у меня такое.
– Что?
– Лицо. Сам я, сколько ни смотрю в зеркало, этого не замечаю – ну, выражение же постоянно меняется. А на самом деле, если приглядеться, то я – помесь младенца Иисуса и Чингисхана. Все мои друзья от этого в шоке.
Этот ответ немного приободрил священника.
– Синдром саванта[294]… – сказал он.
– Вроде того. В школе я одним только своим видом вызывал у сверстников острое желание набить мне морду. Так что вы говорили?
– Я – говорил?! Ну, допустим, говорил. Если та женщина, что приходила ночью, действительно Констанция, хотя голос был вроде не ее, то она, кроме всего прочего, пыталась дать мне… гм… распоряжения. Да, представьте себе, распоряжения – священнику. Поставила мне срок: двадцать четыре часа. За это время я, видите ли, должен отпустить ей все ее грехи, все двадцать тысяч – оптом. А она вернется и проверит. Как будто мы на рынке… Я говорю ей: прежде ты должна простить их себе сама, а потом уже просить о прощении других. Господь любит тебя. А она сказала: «Да нет, как-то не очень он меня любит», – и ушла.
– Как вы думаете, она вернется?
– С двумя голубками на плечах, как у папы римского. Или с громом и молнией.
Отец Раттиган проводил меня к выходу.
– А этот ее вид, прости господи… Ни дать ни взять – сирена, заманивающая в пучину несчастных моряков. Вы тоже – один из них?
– Нет, святой отец. Я – несчастный, который пишет о жизни на Марсе.
– Надеюсь, у них там жизнь получше, чем у нас… Вспомнил! Вот что она еще сказала… Что будет теперь посещать другую церковь. И больше не станет докучать мне своими признаниями.
– Какую церковь, святой отец?
– Китайскую. Имени Граумана[295].
– У них большая паства… Вы были там?
– Смотрел «Царя царей»[296]. Честно говоря, площадка перед входом понравилась мне гораздо больше, чем сам фильм… У вас такой вид, как будто вы хотите немедленно сорваться и убежать.
– В новую церковь, святой отец. Китайскую. Имени Граумана.
– Не ходите по следам на зыбучем песке. Многие грешники в нем канули. Какой фильм там сейчас крутят?
– Кажется, «Джек и бобовый стебель» с Эбботтом и Костелло[297].
– Плакать хочется, – вздохнул святой отец.
– Мне тоже, – сказал я, направляясь к выходу.
– Помните о зыбучем песке! – крикнул отец Раттиган, когда я уже выходил из дверей.
Глава 16
Мы взяли курс на противоположный конец города, и всю дорогу я чувствовал себя воздушным шариком, в который вместо гелия вдохнули Большие надежды[298]. Крамли приходилось периодически хлопать меня по плечу, чтоб я ненароком не улетел. Но должны же мы были попасть в эту чертову «другую церковь».
– Тоже мне церковь, – проворчал Крамли. – С каких это пор киносеансы стали заменять Отца, Сына и Святого Духа, вместе взятых?
– Со времен «Кинг-Конга». Если мне не изменяет память, тысяча девятьсот тридцать второй год. Фэй Рэй[299] тогда поцеловала меня в щечку…
– Да что вы говорите! Долбать-колотить! – сказал Крамли и включил радио.
«… ближе к вечеру, – донеслось из динамика, – Маунт-Лоу…»
– Ты слышал? – У меня внутри все похолодело.
Голос продолжал: «Смерть… полиция… Кларенс Раттиган… жертва… – Опять часть слов съели помехи. – Нелепый случай… был раздавлен насмерть старыми газетами… вспоминаются братья из Бронкса, на которых обрушились штабеля старых газет, которые они сами же и собирали. Газеты-убийцы…
– Выключи.
Крамли выключил.
– Бедная заблудшая душа… – сказал я.
– Так уж и заблудшая?
– Станет заблудшей, ведь проводить-то некому. И никто ее не проводит…
– То есть ты хочешь сказать, мы едем сейчас туда?
– Надо… поехать, – с трудом выговорил я, недвусмысленно шмыгая носом.
– Ты же совсем не знал его, – сказал Крамли. – Может, хватит сырость тут разводить?
Последняя полицейская машина как раз отъезжала. Трупоперевозка, судя по всему, уехала уже давно. У подножия холма Маунт-Лоу оставался только один случайный полицейский на мотоцикле. Крамли высунулся из окна.
– Можно нам проехать наверх – или есть ограничения?
– Из ограничений – только я, – ответил офицер. – Но я уже уезжаю.
– А репортеры были?
– Да нет, там ничего интересного.
– Абсолютно ничего… – сказал я и снова шмыгнул носом.
– Да едем мы, едем, успокойся, – проворчал Крамли, выкручивая руль. – Смотри только, не утони в соплях по дороге.
Я взял себя в руки и замолчал – правда, ненадолго.
Полицейский на мотоцикле скрылся, и мы тронулись по тропе наверх, к развалинам Карнакского храма, руинам Долины царей и затерянным землям Каира. И всю дорогу у меня не закрывался рот.
– Лорд Карнавон откопал царя, – говорил я. – Мы – хороним царя. Я сам бы не отказался от такой могилы…
Мы прибыли на вершину.
– Булл Монтана, – сказал Крамли, – булка, бульдог, бульдозер…
Вместо древних руин мы увидели… да, именно бульдозер, водитель которого, судя по всему, не умел читать. Попирая колесами могучие газетные пирамиды, он явно не ведал, что творит и какой урожай собирает. Аукционы Херста[300] двадцать девятого года… Откровенное интервью Маккормика для Chicago Tribune[301], тридцать второй год… И далее по списку: Рузвельт, Гитлер, Малышка Роуз Мари[302], Мари Дресслер[303], Эйми Семпл Макферсон[304]… Навсегда замолчали. Похоронены. И не один раз… Я выругался.
Некоторое время Крамли удавалось удерживать меня за рукав: я рвался выпрыгнуть из машины и начать немедленно спасать ПОБЕДУ В ЕВРОПЕ, ГИТЛЕРА В БУНКЕРЕ или, на худой конец, ЭЙМИ, ВЫХОДЯЩУЮ ИЗ МОРСКОЙ ПЕНЫ.
– Сидеть…
– Нет, ты посмотри! Что он творит?! Им же цены нет! Надо что-то делать!
Я вырвался из его лап, бросился в гущу событий и выхватил наугад несколько передовиц. Рузвельт избран… Рузвельт умер… переизбран… а утром уже – Хиросима и Перл-Харбор.
– Спасибо тебе, Господи! – прошептал я, прижимая все эти ужасы к сердцу, как будто это были мои родные дети.
В это время Крамли удалось урвать Я ЕЩЕ ВЕРНУСЬ, – СКАЗАЛ МАКАРТУР[305].
– Наверное, ты прав, – сказал он. – Он, конечно, был тот еще отморозок, но лучше его в Японии императора не было.
Моторизированная старуха с косой остановилась, и водитель высунулся посмотреть, что это за мусор болтается у него под колесами. Мы с Крамли отпрыгнули в сторону, после чего он с хрустом проложил борозду к мусорной машине, где уже заняли свое место МУССОЛИНИ БОМБИТ ЭФИОПИЮ, ЖАНЕТТ МАКДОНАЛЬД ВЫХОДИТ ЗАМУЖ и СКОНЧАЛСЯ ЭЛ ДЖОЛСОН[306].
– Не курить! Пожароопасно! – проорал он.
И на моих глазах полсотни лет в самом прямом смысле слова отправились на свалку истории.
– Как сухостой… – с горечью сказал я. – Ничуть не хуже…
– Ты о чем?
– Не более чем легко воспламеняющиеся материалы… Я не удивлюсь, если в будущем люди будут использовать газеты и книги для растопки.
– Так они уже используют, – сказал Крамли. – Мой отец зимой всегда подсовывал в печку кусок газеты и чиркал спичкой. Каждое утро.
– А книги?
– Надо быть полным идиотом, чтобы растапливать печь книгами… Стоп! А что это мы так разволновались? Не иначе как собрались писать десятитонную энциклопедию?
– Нет, просто рассказ про одного человека, от которого пахло керосином[307], – сказал я.
– Человека, говоришь…
Мы прошлись по остаткам грандиозной полувековой помойки. Дни, ночи и целые годы хрустели под нашими ногами, как сухой завтрак.
– Иерихон[308], – сказал я.
– Думаешь, кто-то пришел сюда с трубой и… натрубил?
– Скорее даже наорал… Крику было много. И здесь, и у Царицы Калифии.
– А потом еще у святого отца, – сказал Крамли. – Удивительно, как только его церковь не рухнула под этим напором… Смотри-ка, а ведь мы стоим на Омаха-бич[309], в Нормандии, прямо в центре театра военных действий Черчилля. А вот и зонтик Чемберлена[310]… Ты, вообще, прочувствовал момент?
– Более чем. Я все думаю о том, что ощущал старик Раттиган в последнюю секунду… Когда тонул в этом потоке из фалангистов Франко, гитлерюгенда, сталинских коммунистов, беспорядков в Детройте и воскресных комиксов мэра Ла Гуардия… Ну и смерть!
– Ладно, замнем. Посмотри лучше сюда.
Из кучи кошачьего наполнителя, густо перемешанного с ОБРУШЕНИЯМИ РЫНКА и КРИЗИСАМИ БАНКОВ, символически торчал обломок смертного одра Кларенса Раттигана. Подняв венчавший эту конструкцию выпуск театральной странички, я обнаружил там танцующего Нижинского.
– Еще один чокнутый, для комплекта, – сказал Крамли. – Нашли друг друга. Нижинский и Раттиган – один чокнутый сохранил другого.
– Вытри глаза.
Крамли вытер – и там было что вытирать.
– Ну, хватит! – сказал он. – Чертово кладбище. Пошли!
Напоследок я подобрал ТОКИО ПРОСИТ МИРА…
И мы поехали к морю.
Крамли привез меня в мое старое бунгало на побережье, и в это время опять пошел дождь. Я вдруг почувствовал, как со стороны океана повеяло угрозой ночного шторма, убийственные волны которого вполне могли принести с собой Констанцию – мертвую, разумеется. И еще какого-нибудь Раттигана, тоже мертвого… И вообще, смыть к чертовой матери всю мою постель, перемешав ее с водорослями. Нет уж, дудки! Перед уходом я сорвал со стены газеты Кларенса Раттигана.
После этого Крамли отвез меня домой – в глубь материка, в поселок, где не было никакого шторма, где меня ждал пустующий коттедж и припасенная водка под кодовым названием «Эликсир Крамли». Оставив друга с рюмкой у изголовья и включенным светом, он сказал, что обязательно позвонит чуть позже – узнать, хорошо ли я тут себя веду. И уехал.
Я прислушался. По крыше барабанил град – как будто кто-то заколачивал гвозди в крышку гроба. Я позвонил Мэгги на другой континент, прямо сквозь дождь.
– Мне слышится – или кто-то плачет? – спросила она.
Глава 17
Солнце уже видело десятый сон за горизонтом, когда у меня зазвонил телефон.
– Ты знаешь, сколько сейчас времени? – спросил Крамли.
– Ночь на дворе, черт бы тебя побрал!
– Похоже, эти смертники основательно выбили тебя из колеи. Нельзя же так раскисать! Ведешь себя как плаксивая баба-истеричка… Или маменькин сынок с бумажными платочками во всех кармашках.
– Если я и сынок, то уж, во всяком случае, не твой.
– Так. Быстро в душ, чистить зубы – и на выход. И не забудь прихватить с веранды Daily News. Это я оставил, когда звонил в твой чертов звонок, а ты не отзывался. Нашей Царице Калифии надо было не тебе судьбу предсказывать, а себе самой…
– А что, она…
– В семь тридцать я выезжаю на Бункер-Хилл. Будь у входа в чистой рубашке и с зонтиком.
Ровно в семь тридцать… девять я был у входа в чистой рубашке и с зонтиком. Когда я сел в машину, Крамли взял меня за подбородок и внимательно изучил выражение моего лица.
– Смотри мне, чтоб без проливных дождей!
Он вдарил по газам, и мы устремились на Бункер-Хилл.
Вид похоронного бюро «Каллиган и Ортега» нас насторожил. И вообще, нигде не было ни полицейских машин, ни карет трупоперевозки.
– Знаешь, есть такой шотландский эль – называется «Старый особый»? – спросил Крамли, когда мы припарковались к обочине. – Тебе не кажется, что здесь как-то подозрительно, по-особому тихо?
Я развернул на коленях газету. Калифия не попала на первую полосу. Ее скромно прикопали поближе к некрологам.
«Знаменитый медиум, прославленная актриса немых фильмов, погибла, упав с лестницы. Альма Кроун, более известная как Царица Калифия, была обнаружена на крыльце собственного дома на Бункер-Хилл. Соседи сообщают, что слышали крик ее павлина. Судя по всему, Калифия вышла посмотреть, что случилось, и упала на ступеньках. Ее книга «Химия хиромантии» в 1939 году стала бестселлером. Свой прах Калифия завещала развеять в египетской Долине царей, где, как полагают некоторые, она родилась».
– Редкостная чушь, – сказал Крамли.
Приглядевшись, мы заметили, что у входа в дом Царицы темнеет чей-то силуэт, и решили подойти. На ступеньках крыльца сидела молодая особа лет двадцати – смуглая, с длинными темными волосами, – судя по всему, цыганка. По ее лицу ручьями текли слезы, которые она даже не пыталась утереть.
– Господи! Это так ужасно! – рыдая, проговорила она, указывая на парадную дверь. – Так ужасно!
Я открыл дверь и заглянул внутрь.
– О боже, нет…
Подошел Крамли, чтобы тоже взглянуть на картину разорения.
Дом Калифии был полностью опустошен. Как будто какая-то загадочная компания по перевозке грузов старательно вывезла отсюда все: картины, хрустальные шары, карты таро, лампы, грампластинки, мебель…
Я прошел на небольшую кухню и принялся открывать ящики. В них было пусто, как после вакуумной уборки. В серванте тоже – ни специй, ни варенья. Не оставили ничего даже собаке.
Спальня – горы пустых плечиков в гардеробной. Ни платьев размером с туристическую палатку, ни туфель, ни чулок.
Мы с Крамли снова вышли на крыльцо и с немым вопросом уставились на цыганку.
– Все! – вскричала она, указывая вокруг себя сразу в нескольких направлениях. – Все вынесли! На моих глазах! Они, видите ли, бедные, неимущие! Простите их, несчастных! Как только полиция за порог – сразу набежали, оттолкнули меня – и вперед… Бедные они! Вы бы видели, что они тут устроили. Все носятся! Туда-сюда, туда-сюда! Старики, старухи, дети… Кричат, гогочут – прямо как стая ворон. Вот это хватай, вот это не забудь! Все подряд сметали – стулья, картины, шторы, книги… Фиесту себе устроили! Через час здесь было уже пусто. Вон туда, вон в тот дом все снесли, на той стороне напротив. Ну не смешно ли… Посмотрите на мои руки – до крови! А вам что – нужны какие-то вещи Калифии? Идите! Пожалуйста, идите, постучитесь к ним! Давайте, ну что же вы, идите!
Мы с Крамли присели на крыльцо рядом с ней – я справа, а Крамли слева, и взяли девушку за руки.
– Сволочи! – прошипела она. – Какие же сволочи!
– Что уж теперь? – сказал Крамли. – Ступай-ка домой. Тут сторожить нечего. Ничего не осталось.
– Осталось. Она еще там. Тело забрали, но она еще там. Она меня пока не отпустила.
Мы, не сговариваясь, оглянулись на дверь, как будто ожидали увидеть на ней, как на экране, гигантский призрак Калифии.
– А как ты узнаешь, что она тебя отпустила?
Цыганка подняла сверкающий взгляд.
– Узнаю.
– Ты куда? – спросил Крамли, в то время как я уже переходил улицу к дому напротив.
Постучал. Тишина. Еще раз постучал.
Заглянул в окошко. В глубине дома просматривалось нагромождение мебели, прямо посреди комнаты – там, где ее быть явно не должно. А также неадекватное количество ламп и свернутых в рулоны ковров.
Я выругался и пнул дверь ногой. Затем, выйдя на середину улицы, уже собрался произнести грозную речь, обращенную ко всем жителям окрестных домов, но ко мне тихо подошла цыганка и тронула за рукав.
– Мне уже можно уходить, – сказала она.
– Калифия?
– Разрешила.
– Куда подкинуть? – Крамли кивнул на машину.
– Мои друзья живут неподалеку от площади Красного Петуха, – сказала она, не отрывая взгляда от дома Калифии, который, судя по всему, был для нее центром всей Калифорнии. – Может быть, вы…
– Садись, – сказал Крамли.
Цыганка проводила взглядом исчезающий вдали царский чертог.
– Завтра я вернусь… – крикнула она.
– Она знает, что вернешься, – сказал я.
Мы проехали мимо бюро Каллагана и Ортеги, но на этот раз Крамли не удостоил его взглядом. Всю дорогу до площади, названной в честь петуха столь говорящего цвета, мы молчали.
Высадив цыганку, мы двинулись обратно.
– Ну и дела, прости господи… – сказал я. – Это как тогда, еще давно, у меня умер друг – и к нему в дом влезли иммигранты из Курнаваки… Вытащили всю его коллекцию – 1900 фонографов, пластинки Карузо, мексиканские маски… Опустошили, как египетскую гробницу.
– Так ведь… бедные они. Видите ли… – сказал Крамли.
– Ну и что? Мне тоже приходилось быть бедным. Но я никогда не воровал.
– Может, у тебя просто не было подходящей возможности?
Мы снова проехали мимо дома Калифии – в последний раз.
– Нет, она точно еще здесь. Цыганка права, – сказал я.
– Она-то права. Зато кое-кто – явно не в себе.
– Будешь тут не в себе, – сказал я, – когда такое творится. Это уже просто беспредел… Сначала Констанция приносит мне два талмуда просроченных телефонов, а сама исчезает. Потом – двадцать тысяч лье под старыми газетами. Теперь вот сказка о мертвой царице. В этой связи даже хочется спросить: а все ли в порядке с отцом Раттиганом?
Крамли резко вывернул на обочину и остановился напротив телефонной будки.
– Держи монетку!
Я зашел в телефонную будку и набрал телефон храма.
– Скажите, а мистер… – Я смущенно запнулся. – Отец Раттиган… с ним все в порядке?
– В смысле – в порядке? Он на исповеди!
Читать бесплатно другие книги:
