Лучшие в мире ученики, или Как научить детей учиться Рипли Аманда
Почти каждый шестой польский школьник жил бедно (в США беден каждый пятый ребенок). Трудно сравнить соответствующие уровни уныния, но данные показывали, что бедные дети в Польше жили несладко. В сравнительном анализе материального благополучия детей, проведенном ООН, Польша стояла самой последней из стран развитого мира.
Как и США, Польша – большая страна, где люди не доверяют централизованной власти. Однако в Польше произошло нечто примечательное. Она сумела сделать то, чего не смогли другие страны. С 2000 по 2006 г. средняя оценка за чтение в тесте PISA у польских 15-летних подростков подскочила на 29 баллов. Будто польские дети как-то вложили в свои головы еще почти три четверти учебного года. Меньше чем за 10 лет они поднялись с уровня ниже среднего для развитых стран до высшего. Оценки США за тот же период остались прежними.
Том жил в том переходном периоде, который Финляндия и Корея миновали десятки лет назад. Возможность увидеть эту перемену вблизи была еще одним плюсом путешествия во времени. Польша все еще не присоединилась к ведущим образовательным сверхдержавам. Но в отличие от США значительно улучшила свои результаты всего за несколько лет – несмотря на преступность, бедность и тысячу других уважительных причин, по которым должна была потерпеть неудачу. Эта история не завершилась, но довольно неожиданно стала оптимистичной.
Из Пенсильвании в Польшу
Я встретилась с Томом в центре Вроцлава у великолепного старого отеля, в котором останавливались Адольф Гитлер, Пабло Пикассо и Марлен Дитрих. На нем были джинсы и мятая рубашка с пуговицами на воротнике и рукавами, подвернутыми выше локтя. Ему было 18, он учился в выпускном классе средней школы. С момента его приезда из Геттисберга принимающая польская мать безуспешно пыталась откормить этого тощего парня.
Мы гуляли по старому городу, который выглядел именно так, как его описывал Том несколько месяцев назад: эклектичный коллаж барочных соборов, булыжных мостовых и больших квартир в брутальном советском стиле. На средневековой площади, называемой Рынок, туристы пили пиво «Piast» в открытых кафе под часами XVI века, показывающими фазы луны, а мимо шли польские бабушки в платках с пакетами под мышкой. Рыночную площадь много раз восстанавливали и реставрировали. Этот последний вариант был слишком ослепителен, а краска чуть ярче, чем нужно, но все же он был великолепен по масштабу и размаху.
Мы зашли в кафе «Literatka», которое, как и все остальное, являлась причиной, по которой Том покинул Пенсильванию. В маленьком зале с кружевом дыма, висящим в воздухе, сидело несколько человек, склонившись над книгами и ноутбуками. Никто на нас не взглянул.
Том провел меня через кафе с гордостью, с какой другие подростки хвастаются своей новой машиной. На стенах ярусами до самого потолка висели книжные полки. Тоненькие книги по химии стояли рядом с поблекшими книгами по философии. Когда Том еще в Штатах мечтал о Восточной Европе, он представлял себе именно такое место.
Прошло шесть месяцев с тех пор, как польская учительница вызвала его к доске решить задачу и он не смог. С тех пор на математике его не вызывали. Он, однако, разучил «Прелюдию ми-минор» Шопена на фортепиано, как и мечтал, а еще стал довольно неплохо говорить по-польски. И хотя он не слышал, чтобы здесь часто упоминали Набокова, но один раз при нем двое пожилых людей спорили о философии за одним из мраморных столиков кафе «Literatka». Том восхищенно смотрел на них из-за своего MacBook.
–Nie rozumiesz filozofii! (Ты ничего не понимаешь в философии!) – воскликнул один из них и встал.
Это было прекрасно.
Дети Бермудского треугольника
Мы вышли из «Literatka» и направились к школе Тома LO XIII, известной как № 13. Школа находилась около одного сомнительного места под названием Trjkat Bermudzki, или Бермудский треугольник. Он заслужил это название много лет назад, когда чужаки, забредавшие в этот район, бесследно пропадали. С тех пор уровень преступности снизился, но район остался неприятным местом. Всего несколько недель назад здесь среди бела дня ограбили друга Тома, угрожая ему ножом.
Вдоль улиц Треугольника стояли высокие, богато украшенные дома, пережившие Вторую мировую войну, но теперь обветшавшие. Потемневшие статуи смотрели вниз с разбитых фасадов. Из подъездов воняло мочой, и розовые поблекшие фрески на стенах были исписаны. Финляндия ушла далеко вперед.
Мимо нас прошел ребенок, направляясь на спортплощадку. До 2007 г. здесь было поле, и дети Треугольника тогда тоже играли здесь, поскольку больше играть было негде. Когда однажды приехал экскаватор, чтобы превратить это поле в автостоянку, дети протестовали, отказываясь уступить свой клочок земли. Они сделали плакаты из деревянных щитов: «Нам нужна спортплощадка!», «Экскаватор, уезжай!». Их лидер, 16-летний Кристек, который, похоже, далеко пойдет, пригласил журналистов. Застройщики уступили, согласившись построить небольшую стоянку и скромную спортплощадку.
Детям Треугольника жилось непросто. У одних отцы сидели в тюрьме, у других матери слишком много пили. Были дни, когда дети приходили в школу усталыми и голодными. Со стороны это место мало чем отличалось от американского гетто.
Однако за последние 10 лет для детей Треугольника кое-что изменилось – то, что трудно было увидеть на улице. Эти дети проводили свои дни в системе образования, расширявшей границы возможного. Перемены произошли не на периферии, где всегда происходит большинство реформ, они пробились до самого центра, в корне видоизменяя структуру и сущность образования в Польше и давая этим детям больше возможностей, чем они имели бы во многих школьных округах США – страны, гораздо более богатой. Эти дети по-прежнему жили в Треугольнике, но они, говоря языком статистики, вряд ли были потеряны навсегда.
Алхимик
В 1997 г. Мирослав Хандке стал министром образования Польши. Это был человек со стороны, химик с белыми усами и резкими линиями черных бровей, восточноевропейский вариант Шона Коннери. Хандке получил образование в AGH Краковского технологического университета. Он опубликовал более 18 работ по свойствам минералов и стал ректором этого университета, одного из лучших в Польше. Однако он почти ничего не знал о стандартах или методике образования. Неосведомленность сослужит ему добрую службу, во всяком случае поначалу.
К тому времени 38-миллионное население Польши пережило несколько лет экономической шоковой терапии, целью которой было сближение с Западом после падения коммунизма, а пока снижалось государственное регулирование и шла приватизация, что делало Польшу одной из наиболее быстро растущих экономик мира: безработица постоянно уменьшалась вместе с инфляцией.
Теперь страна снова была у края пропасти: без неотложных социальных реформ здравоохранение, пенсии и система образования могли высосать все соки из польской экономики, снова взвинтив инфляцию и не давая выбраться из коммунистического болота к европейской мощи.
А самым губительным было то, что взрослые граждане Польши не знали, как конкурировать в современном мире. Только половина взрослого сельского населения окончила начальную школу. Поляков ожидала неквалифицироанная и низкооплачиваемая работа, которую не хотят выполнять другие европейцы.
Перед угрозой экзистенциального кризиса Хандке изучил системы образования других стран, включая США, где он прожил два года. Он объехал Польшу, встречаясь с учителями, учеными и политиками. Весной 1998 г. он и новый премьер-министр Ежи Бузек (еще один преподаватель химии) объявили о ряде реформ, каких они, наверное, никогда не предложили бы, если бы имели больше политического такта в отношении образования.
–Нам нужно изменить всю систему – вывести ее из равновесия, чтобы она могла снова достичь равновесия, – сказал Хандке.
Он по-прежнему преподавал химию, теперь уже 38 миллионам человек.
Чтобы снова прийти в равновесие, страна должна была войти в так называемую переходную стадию. Она, по словам Хандке, могла дать школьникам шанс и состояла из четырех главных частей, изложенных в 225-страничной оранжевой книге, разосланной во все школы страны. Первое: реформы должны были ввести в систему основательность. Новая базовая учебная программа заменяла старые, до абсурда упрощенные требования, вынуждавшие учителей давать слишком много материала слишком кратко. Новая программа должна была поставить фундаментальные цели, а детали оставить на усмотрение самих школ. В то же время правительство требовало от четверти учителей вернуться к учебе и повысить собственный образовательный уровень.
Новая базовая учебная программа заменяла старые, до абсурда упрощенные требования, вынуждавшие учителей давать слишком много материала слишком кратко.
Вместе с основательностью пришла ответственность. Чтобы проверять, как учатся школьники, требовалось регулярно проводить типовые тесты в течение всего периода школьного обучения – но не так часто, как у американских детей, а только в конце начальной, младшей средней и средней школы. Эти тесты должны быть одинаковыми по всей стране, для миллионов польских детей.
Тесты для самых маленьких помогли бы определить, какие школьники, а также учителя и школы больше нуждаются в помощи. Тесты для более старших тоже должны были иметь последствия, установив, в каких средних школах и затем университетах они могут учиться. Все школьники впервые сдавали вступительный экзамен в университет в конце средней школы, и экзамены теперь принимали не их учителя. Таким образом, университеты и работодатели могли быть уверены, что результаты теста везде будут равноценны.
Поляки еще не знали этого, но такого рода целевое стандартизованное тестирование окажется решающим в любой стране со значительной бедностью согласно анализу PISA, что станет известно годы спустя. Во всем мире системы образования, использующие стандартизованные тесты, обычно бывают хорошими, с меньшим разрывом между тем, что знают богатые и бедные дети. Даже в США, где тестам исторически недостает строгости и целенаправленности, за время широкого распространения стандартизованных тестов у школьников-афроамериканцев и латиноамериканцев повысились оценки за чтение и математику.
Почему тесты в целом сделали школы лучше? Тесты помогли увидеть, что делается верно, а что нет и кому нужна помощь. Эта адекватная самооценка была предварительным условием, а не решением. Выявление проблем не гарантировало, что они будут исправлены, и это доказано тысячами американских школьных округов во время реализации программы «Ни одного отстающего ребенка». Но определение проблем – необходимый первый шаг в странах с большими расхождениями в знаниях детей.
Третья реформа был самой важной: нужно было буквально, а не только в теории повысить ожидания в отношении возможностей детей. Чтобы это сделать, дети должны были оставаться вместе в той же учебной обстановке еще год, эквивалентный первому году учебы в средней школе. Вместо того чтобы разделиться на несколько потоков и влиться в профессиональные или учебные программы в возрасте 15 лет (эта практика называется разделением на потоки), школьники должны были до 16 лет ходить в те же школы. Эта разница всего в 12 месяцев должна была принести удивительные результаты.
В Польше отсроченное разделение на потоки означало необходимость создания 4000 новых школ практически за один день. Не было другого способа вместить всех школьников, которые в 16 лет обычно переходили в ПТУ.
Здесь Хандке мог бы остановиться. Новая базовая программа, более строгие требования к тестированию и тысячи новых школ представляли собой массовую дезинтеграцию, подобных которой не знал ни один американский штат в такой короткий срок.
Но встала очевидная проблема. У поляков была свежа память о коммунизме, и было невозможно навязать им такие изменения от лица центральной власти, не предоставляя взамен других свобод. Чтобы получить бльшую ответственность, Хандке решил вознаградить школы бльшей властью.
Автономия была четвертой реформой. Учителя смогли бы свободно выбирать учебники и собственную учебную программу из более чем 100 утвержденных вариантов вместе с собственным профессиональным усовершенствованием. Они могли бы зарабатывать бонусы, исходя частично из того, насколько они повысят квалификацию. В развивающейся стране, где о людях судят по тому, сколько они зарабатывают, денежное вливание сигнализировало бы всем, что учителя больше не чернорабочие. Директор в то же время нес бы полную ответственность за учителей, которых нанимает. Местные власти полностью управляли бы планированием расходов, включая то, где и как открыть новые школы.
Иначе говоря, новая система требовала большей ответственности за результаты, одновременно давая большую независимость в методах. Эта динамика обнаруживается во всех странах, сильно улучшивших свои результаты, включая Финляндию, и, собственно говоря, в каждой высокопроизводительной организации, от Береговой охраны США до Apple Inc.
По словам Хандке, все эти изменения должны были произойти за год.
Шоковая терапия
Оранжевая книга вызвала острую реакцию. Некоторые поляки одобряли смелый план Хандке.
–Это наш билет в Европу и современный мир, – провозгласил журналист «Gazeta Wyborcza» – одной из самых крупных газет Польши.
А вот профсоюз учителей выступил против реформ, упрекая Хандке в попытке изменить слишком многое слишком быстро при слишком слабом финансировании. В другой статье той же газеты один директор школы пророчил катастрофу:
«Можно ожидать снижения уровня образования большинства молодых людей, углубления неграмотности и широкого распространения нежелания получать дальнейшее образование».
Момент был исключительным: правительство одновременно проводило реформы здравоохранения и пенсионной системы. Головокружительная скорость изменений служила Хандке прикрытием.
1 сентября 1999 г. по всей Польше открыли двери 4000 новых школ. Преобразование началось. Хандке мудро начал этот день с молитвы. В древнем польском городе Гнезно он побывал на специальной мессе в готическом соборе. Потом поехал на торжественное открытие новой школы. И пообещал, что новая система будет «более творческой, справедливой и не будет забивать детские головы лишней информацией». Новая система, рассчитанная на мир будущего, а не прошлого, будет учить детей думать.
В развивающейся стране, где о людях судят по тому, сколько они зарабатывают, денежное вливание сигнализировало бы всем, что учителя больше не чернорабочие
Это был сумасшедший день. Многие учителя и директора школ были к нему не готовы. Во многие отдаленные провинциальные города, где жили школьники, не приехали автобусы. Родители, учителя и директора были очень недовольны переменами. Оранжевые книги содержали прекрасные идеи, но они не убедили людей и учителей, что изменения разумны. В конце учебного года 60 % опрошенных поляков сказали, что они не считают, будто реформы гарантируют равную доступность образования. Никто, включая Хандке, не знал, стоит ли игра свеч.
«Мы не хотим отставать»
Пока химик Хандке нарушал равновесие в Польше, физик Шляйкер пытался убедить страны участвовать в первомтесте PISA. Многие согласились, но не Польша.
У Польши был маленький опыт участия в международных экзаменах, и многие считали, что деньги лучше истратить на что-то другое. Тем не менее несколько руководителей, таких как Ежи Вишневский, советник министерства образования и бывший учитель математики, лоббировал участие Польши в этом эксперименте. Для них PISA представлял современность – рациональный и сложный метод для промышленно развитых стран.
–Единственная все еще отвергающая его развитая страна – Турция, – отметил Вишневский. – Но мы не хотим отставать.
1 сентября 1999 г. по всей Польше открыли двери 4000 новых школ. Преобразование началось.
Сработало давление со стороны остальных участников, и в 2000 г. 15-летние школьники Польши сдали тест PISA. Тогда никто этого не понимал, но время было выбрано прекрасно. PISA по стечению обстоятельств собрал данные о состоянии системы образования Польши до и после реформ.
Польские дети, сдававшие первый тест PISA в 2000 г., выросли при старой системе. Половина из них уже перешла в профессиональные училища, а половина в общеобразовательные школы. Они были, так сказать, контрольной группой.
Никто в Польше и не ожидал, что они станут первыми в мире, но результаты все равно приводили в уныние. Польские 15-летние дети стали 21-ми по чтению и 20-ми по математике, ниже США и ниже среднего результата для развитых стран. Если б студентов ПТУ оценивали отдельно, то неравенство было бы вопиющим. Более 2/3 школьников оказались на самом низком уровне грамотности.
В 2003-м тест PISA сдавала новая группа польских 15-летних школьников. Они провели годы начальной школы при старой системе, но к тому времени учились в новых гимназиях. В отличие от предшественников их еще не разделили на потоки. Они были экспериментальной группой.
Результаты снова шокировали. Польша, ставшая главным объектом шуток во всем мире, заняла 13-е место по чтению и 18-е по математике, чуть выше США по обоим предметам. За 3 года Польша догнала развитый мир!
Как им это удалось? Обычно долгие годы уходят на то, чтобы реформы дали результаты, а многие из них вообще не срабатывают. Но этот успех оказался стойким. К 2009 г. Польша превосходила США в математике и естественных науках, хотя тратила вполовину меньше денег на одного школьника. В чтении и математике самые бедные школьники Польши опережали самых бедных детей США. Это исключительное достижение, учитывая, что они были в худшем положении, чем беднейшие дети Америки.
Эти результаты предполагали конкретную возможность для остального мира: наверное, бедные дети могли учиться больше, чем они учились. Наверное, не все было потеряно. Более того, 85 % польских школьников в тот год окончили среднюю школу, в сравнении с 76 % в США.
За тот же период США провели свою реформу образования, включавшую увеличение количества тестов и общественное порицание слабых школ в соответствии с программой «Ни одного отстающего ребенка». Но все это время оценки американских детей в PISA оставались почти без изменений. США усилили давление на школы, но мало что сделали для того, чтобы ввести требовательность в систему образования, отсрочить деление школьников на потоки или дать независимость лучшим учителям.
Изучив данные, Вишневский понял, что показатели Польши улучшились в основном благодаря школьникам, поступившим в ПТУ. Их оценки взлетели вверх, повышая уровень всей страны. Польские школы тоже стали более сопоставимыми. Расхождение в оценках разных школ снизилось больше, чем в любой другой развитой стране. Детство в Польше вдруг стало на порядок лучше. И это улучшение случилось не за счет самых продвинутых детей, тоже повысивших свои оценки. Более 1/3 польских подростков поднялись на две высших ступени грамотности, превзойдя средний показатель стран развитого мира.
Что повлияло на ситуацию? Исследование, проведенное Вишневским и его коллегами, показало, что из всех реформ одна – отсрочка деления на потоки – была важнее всего. Дети, которые в других обстоятельствах были бы переведены в ПТУ, в 2000 г. набрали примерно на 100 баллов больше своих сверстников – тех, кто уже был переведен туда к этому моменту. Требования выросли, и дети им соответствовали.
4000 новых школ, как оказалось, дали такой импульс системе, какого никто не ожидал. Директора новых школ были, как правило, амбициозны, и им позволили самим подобрать себе учителей. Новая система отобрала самых талантливых, и новые школы стали престижными. Остальным образовательным учреждениям новые школы сигнализировали о том, что это настоящие реформы, а не очередная политическая потуга, которую можно игнорировать.
Хандке радовался, видя в результатах PISA поддержку своих реформ.
–Наша молодежь стала мыслить!
Но эти данные также вызывали и тревогу: ожидания могут снизиться так же быстро, как и выросли. В 2006 и 2009 годах Польша дала тест PISA выборке 16– и 17-летних подростков, чтобы узнать, что происходит, когда они заканчивают учебу в ПТУ. Невероятно, но успехов больше не было: разрыв в результатах из первого теста PISA вернулся через год. К 16 годам учащиеся училищ успевали гораздо хуже учащихся общеобразовательных школ. Реформы отсрочивали это расхождение, но не устраняли его.
Вишневский был озадачен. Как это прогресс мог так быстро сойти на нет?
–Видимо, дело в мотивации, – сказал он. – Нужно продолжать исследования. Но влияние ровесников очень важно.
Что-то случалось с детьми, когда они поступали в ПТУ, где были другие школьники и учителя. Они будто в один миг теряли свои способности, а может, стимул.
Одаренные и талантливые в Америке
Интуитивно понятно, что деление учеников по успеваемости имеет смысл. Класс должен работать более эффективно, если все дети находятся на одном уровне. В жизни, однако, учащихся второго уровня всегда сопровождают средние возможности.
Говоря языком статистики, деление учеников на классы по успеваемости обычно снижает успеваемость и повышает неравенство, где бы его ни применяли. В целом чем раньше проводили деление учеников по способностям, тем хуже вся страна сдавала РISA.
В Пенсильвании Тома отделили в начале 3-го класса. Том прошел тестирование, и в 8 лет его определили в группу одаренных детей. Сначала это разграничение было малоэффективно. Раз в неделю отобранные дети на специальных занятиях изучали латинский язык и раньше других учились делить в столбик. Позже Тома перевели в определенный поток. К 15 годам все его основные предметы считались в чем-то продвинутыми. Он изучал английский, обществознание и естествознание на так называемом ускоренном курсе обучения с другими хорошо успевающими школьниками. Он видел детей своего возраста с другого потока только в спортзале, на уроках искусства и других второстепенных занятиях.
Трудно сказать, какой результат дает это разделение, однако бесспорно, что дети, которым говорят, что они одаренные, вероятно, будут считать себя такими, а те, которым не говорили, вероятно, не будут.
В школе Геттисберга было три основных потока. Самый серьезный – ускоренный курс, переходивший в программу углубленного изучения в 11–12-м классах. Второй уровень обычный – для всех детей. И еще один поток – эвфемистически называемый практическим. Туда вошло 10–15 % одноклассников Тома, которые почему-либо не замахивались на большее. Вместо английского они изучали предмет «Английский язык на рабочем месте». У каждого был свой путь независимо от того, куда он метит.
К 2009 г. Польша превосходила США в математике и естественных науках, хотя тратила вполовину меньше денег на одного школьника.
Говоря о делении на потоки, обычно подразумевают такие страны, как Германия или Австрия, где школьники переводятся в разные школы в зависимости от их устремлений. Деление учеников по успеваемости производится в разных странах, таких как США, Великобритания, Канада, Япония, Норвегия и Швеция, по-разному. Но деление учеников на потоки по успеваемости в начальной школе – исключительно американская методка. Разделение начинается в очень раннем возрасте в форме образцовых школ, программ для отличников, программ повышенной трудности или Международного бакалавриата. На самом деле США – одна из немногих стран, где школы не только разделяют младших школьников по способностям, но и учат их другому на продвинутом потоке. В других странах, включая Германию и Сингапур, все учатся по единой программе, а «продвинутые» же дети просто изучают те же предметы углубленно.
В то же время постоянная сегрегация школ США по национальности и доходу де-факто создала еще одну систему разделения, в которой нацменьшинства и бедняки чаще учатся в худших школах с меньшим количеством классов повышенной сложности и менее опытными учителями.
К началу XXI века многие страны стали постепенно откладывать разделение на более поздние годы. И дети стали учиться лучше! В большинстве польских школ разделение проводят в 16 лет. В школе Тома во Вроцлаве сортировка уже произошла: приняли только от трети до половины школьников, подавших заявление. Том видел учеников профессионального потока только на физкультуре. Они кончали заниматься, когда приходил его класс.
В Финляндии детей тоже делили. Как и в Польше, разделение происходило в 16 лет. Однако финские школы следуют строгой этике равенства. Учителя, как правило, не могут задержать детей или продвинуть их, когда они не готовы. Остается единственный вариант: все дети должны учиться, а поэтому финская система образования инвестирует деньги в детей, нуждающихся в помощи. Как только маленькие дети обнаруживают признаки отставания, учителя слетаются к ним, как аварийная бригада. Около 1/3 детей получают такую помощь в первые 9 лет учебы. В финской начальной школе только 2 % учеников остается на второй год (в США – 11 %, что выше среднего показателя для развитых стран).
Когда это произошло, разделение в Финляндии перестало считаться позором. Правительство выделяло профессиональным училищам дополнительные средства, и во многих городах они так же престижны, как общеобразовательные школы. Фактически чем отдаленнее или беднее школа, тем больше она получает денег. Этот баланс так же важен, как и позднее разделение школьников: не все дети должны поступить в вуз, но все должны были приобретать нужные навыки.
В Финляндии и во всех лучше успевающих странах затраты на образование привязаны к потребности, что логично. Чем хуже обеспечены ученики, тем больше денег получает школа. В Пенсильвании, родном штате Тома, наоборот: беднейшие школьные округа тратили на 20 % меньше на школьника, около $9000 в сравнении с примерно $11 000 в самых богатых школьных округах.
Это обратное соотношение – одно из самых заметных отличий США от других стран. Почти в каждой развитой стране в школах с самыми бедными учениками на одного школьника приходится больше учителей, и только в четырех странах – США, Израиле, Словении и Турции – в беднейших школах на ученика приходится меньше учителей.
Это явное различие связано с основательностью. В тех странах, где люди считали, что школа – это серьезно, она была серьезной для каждого. Если основательность – необходимое условие жизненного успеха, она должна распространяться на все. Равенство – суть справедливости – поддерживалось деньгами и юридически закреплялось поздним разделением школьников на потоки, являясь верным признаком основательности.
Платонова пещера
По окончании первого года учебы Тома в средней школе Геттисберга в ней появился новый директор, Марк Блэнчард. У него была задача: разобраться, почему результаты школы за тест были ниже допустимого, и подтянуть успеваемость.
Геттисбергская школа великолепна. Она занимает площадь в 124 акра, кампус из красного кирпича и стекла находится в глубине территории, за ухоженной лужайкой. Комплекс, стоивший $40 млн и построенный в 1998 г., включает техническую лабораторию, оранжерею, три баскетбольных площадки и элегантный зал на 1600 мест. Школа тратит на школьника почти вдвое больше, чем школа Ким в Оклахоме, даже с учетом стоимости жизни и различий в потребностях школьников. Если эта школа в чем-то нуждалась, то отнюдь не в деньгах. В чем же проблема?
Сначала Блэнчард думал, что в учителях, однако в школе работало немало талантливых и опытных учителей, а еще сотни трудолюбивых, творческих детей, включая Тома. 20 % геттисбергских детей жили в бедности, но большинство одноклассников Тома из семей среднего или высокого достатка.
Со временем Блэнчард понял, что проблема более коварна. Трудность заключалась не в низком потенциале, а в недостатке воображения. Большинство родителей – в основном те, что занимаются сельским хозяйством, – хотят, чтобы дети окончили только среднюю школу, и все. В этом-то все и дело! Этот настрой поддерживали и многие учителя: зачем рассказывать ученикам о политике, литературе или высшей математике, если все они хотят лишь окончить среднюю школу?
Блэнчард уподобил эту проблему Платоновой пещере. Люди думали, что знакомые тени, которые они видели перед собой на стене, живые, хотя они были лишь отражением их собственных представлений. Ему нужно было убедить их обернуться и увидеть, что мир другой. Что все изменилось и они могут мечтать о большем.
В Финляндии и во всех лучше успевающих странах затраты на образование привязаны к потребности, что логично. Чем хуже обеспечены ученики, тем больше денег получает школа.
Сначала Блэнчард попробовал устроить полемику. Он объявил о плане вдвое расширить программу углубленного обучения и сообщил учителю музыки, что хочет иметь самую сильную программу обучения музыке в стране.
–Я хочу, чтобы мы были сильны во всех отношениях. Чтобы никто не говорил, что это средняя школа для футболистов.
Затем он попробовал повысить академические требования, но лишь немного. Услышав о практических занятиях, он стал задавать вопросы. Ни одной из его предыдущих школ не был нужен курс практической подготовки, а почему он нужен Геттисбергской школе? Он стал называть их «уроками для тупиц» и предложил их отменить.
–Дети соответствуют тому, чего вы от них ждете, – сказал он педагогам.
–Школьники не сдадут экзамен! – били тревогу учителя и методисты.
Блэнчард ответил, что их дело учить всех детей, а не только амбициозных. И на второй год обучения Тома в школе уже не проводились «уроки для тупиц». Вот так в Геттисбергской средней школе упразднили низший уровень.
И вот что интересно: ничего не произошло. Никто не вылетел из школы потому, что отменили «английский для тупиц». Вскоре учителя перестали об этом говорить, будто курса практической подготовки никогда не существовало.
Геттисбергский и другие школьные округа решили сообща строить новое профессиональное училище для детей от 16 лет. До поступления туда они должны были изучать английский, естественные науки и математику. Например, будущие механики по дизельным двигателям должны знать геометрию и основы физики, читать чертежи и технические инструкции, знать процентные соотношения и пропорции и т. д. Все профессии стали более сложными, включая рабочие специальности.
Но многое в школе осталось прежним. Все еще существуют различные потоки, и детей делят на них очень рано. Программа углубленного изучения увеличилась, но не вдвое. Большинство учителей осталось прежним, и некоторые, мягко говоря весьма посредственные.
–На них жалуются и родители, и дети, а они по-прежнему работают, – сказал мне один опытный учитель Геттисбергской средней школы.
Штат Пенсильвания в целом получил «D+»[42] за руководство учителями от Национального совета качества преподавания в 2011 и 2012 гг. И провальную «F»[43] за практику увольнения неэффективных учителей.
Спорт остался основой Геттисбергской школы. На каждом футбольном матче появлялось не меньше четверых репортеров. Местные газеты посвящали целые разделы занятиям спортом в средней школе. Многие игры транслировались по радио. У школьников-спортсменов был изнурительный режим, оставлявший мало времении сил на учебу. Им нужно было все лето качаться, а не заниматься математикой. Блэнчард очень старался повысить в своей школе показатели целеустремленности и справедливости, но без особого успеха.
В 2011 г. 4 из 10 одиннадцатиклассников все еще не знали математику на уровне своего класса. Стандартизованный тест по чтению и математике одноклассники Тома сдали чуть лучше, чем в среднем по стране. Оценки за курс углубленного изучения были высокими, но его посещала всего 1/3 школьников. Казалось, что есть две разные Геттисбергские школы с одними идеалами для лучших учеников и другими – для остальных. Реорганизация застопорилась.
Основы
Тому нравился директор Блэнчард, хотя он его плохо знал и ему не хотелось критиковать свой родной город. Но когда мы гуляли по Вроцлаву, разговаривая о различиях двух стран, он описал проблемы Геттисбергской школы так:
–Школа не так уж заинтересована в том, чтобы готовить к серьезной работе. Это одна причина, по которой я захотел учиться в другой стране. Я хотел заниматься чем-то серьезным.
Как раз к этому моменту мы вместе с толпой других школьников дошли до школы № 13 – здания из темно-красного и черного кирпича с решетками на окнах. Как и весь город, школа № 13 сочетала в себе старину и современность: одна часть здания была восстановлена после Второй мировой войны, а другая датировалась XIX веком. Хмурые охранники впустили нас в главный вестибюль.
Это была двуязычная немецкая школа, одна из лучших в городе. В ней были полы из твердой древесины, высокие потолки и деревянные парты, но она была несравнима со школой в Геттисберге. Например, здесь не было кафетерия. Дети приносили из дома бутерброды или покупали еду в маленьком школьном буфете.
Здесь не было ни современных «белых досок», ни ноутбуков. а в Геттисбергской школе в половине классов были ноутбуки для всех учеников, а другая половина пользовалась одной из пяти компьютерных лабораторий. Пока мы спускались по лестнице, я спросила Тома, какие задания выполняли на этих ноутбуках.
–Мы играли в игры, – сказал он с улыбкой, – или пытались войти в «Фэйсбук».
Польские дети, конечно, тоже проводят время в «Фэйсбуке». Они играют в «Мир Варкрафта», как и дети у него на родине. Но все же здесь тратят много времени на подготовку к выпускному экзамену – гораздо больше, чем большинство одноклассников Тома тратили на подготовку к SAT. На этот экзамен польские надевали свою самую красивую одежду – так же, как американские школьники-футболисты в день игры.
И еще одно: в польской школе Тома нет уроков физкультуры – они просто не вмещаются в учебный день, да и зачем? Многие дети самостоятельно играют в футбол или баскетбол, и не было путаницы в том, для чего нужна школа и что важно для будущего детей. В отличие от Блэнчарда польскому директору не надо беспокоиться о том, сможет ли учитель математики одновременно работать тренером по бейсболу.
На перемене мы с Томом вышли на перекур. Мы стояли у школы среди десятков других школьников, а мимо проезжали трамваи, сотрясая под нами землю. Том приобрел эту привычку вскоре после приезда. Дома в Геттисберге за курение у школы ему бы временно запретили посещать занятия.
Как и многие американские школьники по обмену, Том наслаждался свободой, появившейся у него за границей. После школы он любил ходить на один из 12 островов на реке Одер, протекающей через город. Там он пил пиво и курил с друзьями. Он ощущал себя взрослым, способным принимать решения.
Однако независимость не всегда доставляла удовольствие. Если подростки могут сами о себе позаботиться после школы, то предполагалось, что они также могут смотреть фактам в лицо во время уроков. Их не защищали от суровой правды. Том запомнил, как на одном уроке учитель объявил оценки за экзамен. Он был поражен, услышав результаты: 22 из 26 человек не сдали – это невообразимое количество в большинстве школ США. По мнению Тома, польская школа не во всем лучше, но она менее снисходительна.
В тот день я попросила Тома познакомить меня с директором школы Урсулой Спалкой. Она пригласила меня к себе в кабинет, где мы сели под большим орлом – государственным гербом Польши, висящим на бледно-лиловой стене. На Спалке была черная блуза с большим вырезом, коричневый костюм и крупные украшения. Она начинала как учитель математики, а директором школы № 13 проработала почти 20 лет.
Как и в США, в Польше школы управлялись на местном уровне. Страна поделена на 2500 муниципалитетов. Спалка и другие директора школ имели в среднем $4,681 на одного школьника ежегодно против $11,000 на школьника в Геттисберге.
Спалка лаконично ответила на мои вопросы, не проявляя эмоций. Когда я спросила ее о реформах, которые сделали страну образцом для всего мира, выражение ее лица стало кислым.
–Мы не так уж довольны этими реформами, – сказала она сухо. – В школах не любят радикальных перемен, а это были радикальные изменения.
Несмотря на высокие баллы Польши в PISA, многие поляки все же считали, что было ошибкой учить всех детей вместе в нестабильном подростковом возрасте. Обращали внимание на другие проблемы: многие думали, что выпускной экзамен стал слишком легким, а педагоги страны воевали с правительством против предложения сократить их часы.
Во всех странах, в которых я побывала, люди жаловались на систему образования. Это было универсальное мнение и, как ни странно, обнадеживающее. Никто не был удовлетворен, и это справедливо. Дать всем детям хорошее образование очень трудно, и каждой стране – каждой! – все еще нужно было к этому стремиться.
Летом 2000 г., доведя до конца первый этап реформ, Хандке оставил свой пост. Ему не удалось найти средства, необходимые для обещанного повышения зарплат учителям, и потом он устал. Он вернулся к химии, и вскоре его партия потерпела поражение.
Польское образование стало более серьезным – там был более высокий уровень мотивации, немного независимости и чуть-чуть равенства. Но, как и Геттисбергская средняя школа, она изменилась недостаточно. Там все еще было слишком много педвузов очень разного уровня. Учителям, сумевшим найти работу, по-прежнему платили мало. Пока Польша не пойдет ва-банк в отношении строгости и не повысит качество преподавания, она никогда не станет Финляндией.
И все-таки Польша совершила прорыв. Она доказала, что даже неблагополучные страны всего за несколько лет могут добиться большего для своих детей. Нужно было культивировать строгость. Она не должна была возникнуть сама по себе. На самом деле не было доказательств того, что в какой-нибудь стране она возникла сама. Нужно было повысить ожидания. И смелые руководители могли бы вырастить целое поколение умных детей.
Еще до разделения по способностям польские дети прошли анкетирование, прилагавшееся к тесту PISA, и стали первыми в мире по добросовестности. Казалось, где-то на этом пути они поверили, что нужно относиться к учебе серьезно. Может, потому что от них этого ждали.
Польское образование стало более серьезным – там был более высокий уровень мотивации, немного независимости и чуть-чуть равенства.
Когда я разговаривала с Хандке в 2012 г., он поправлялся после болезни сердца, в которой полушутя обвинял те три года, потраченные на попытку реформировать систему образования в стране. Оглядываясь назад, он жалел, что они с коллегами не продвигали реформы более активно. Они были больше сосредоточены на политике, чем на связях с общественностью. Это была еще одна распространенная ошибка, о которой слишком поздно сожалели во всех часовых поясах. Политика, история и страх всегда и везде значили больше, чем стратегия. Однако он утешался пониманием того, что разногласия были неизбежны.
–Любая реформа болезненна. Люди хотят покоя. Когда к чему-нибудь привыкнешь, то лучше, чтобы ничего не менялось.
Я спросила его, что он сделал бы, если б мог вернуться в прошлое и провести единственное последнее изменение. Он не колебался:
–Учителя. Все держится на учителях. Нам нужны хорошие учителя – тщательно подготовленные, тщательно подобранные. Боьше я бы ничего не менял.
Часть III
Весна
Глава 8
Разница
Однажды в пятницу в ту долгую темную зиму принимающая мать сказала Ким, что ей нужна помощь. В феврале, как раз когда у Ким день рождения, с ней что-то случилось: она плакала без всякой причины и в школе и дома. И не понимала почему. Это была одна из самых холодных зим в истории Финляндии, солнце показывалось всего на 6 часов в день. Может, этим все и объяснялось, а может, в этом была виновата холодная война с близнецами, мечтавшими вернуть себе маму. Может, близнецы в итоге продержались дольше нее. Но Ким точно знала одно: она опустошена, будто из нее ушел свет.
Она сказала принимающей маме, что иногда ощущает себя беспомощной. Сюзанна поговорила с сотрудниками программы обмена, и они решили, что Ким нужно съездить в Хельсинки к психологу, который определит, стоит ли ей возвращаться в Америку пораньше.
Ким не возражала. Она достала бабушкин чемодан и молча сложила в него вещи. Уложила перчатки, которые дала ей сестра Кейт, и ирландский свитер подруги ее тети – все вещи, которые, как она думала, понадобятся ей, чтобы выжить в Финляндии. «Благие намерения», – подумала она.
Ким попрощалась с маленькими девочками, наконец-то уступая комнату победительницам. Она брала все с собой на случай, если ее поездка закончится в Оклахоме. Ким ощущала оцепенение, будто все это происходило с кем-то другим. Она погрузилась в молчание, столь ей знакомое.
В поезде, несущемся мимо синих озер и покрытых снегом сосен, Ким закрыла глаза. Она увидела аккуратно упакованные «Райс криспиз», которые продавала, чтобы собрать деньги, двухъярусные кровати в своем финском доме, детскую книгу, которую дала ей финская учительница. И подумала, что Финляндию, вероятно, придется покинуть на несколько месяцев раньше…
Ким предупреждали, что это может случиться, во множестве электронных сообщений от AFS – ее программы по обмену. Подростки, живущие за границей, обычно проходят через определенные стадии, и та, что бывает посреди учебного года, – тяжелая. Многие ощущают подавленность и одиночество. Первоначальный кайф исчез, наступили каникулы, и забава превратилась в работу, которая когда-нибудь закончится, но не скоро. Однако Ким не думала, что с ней это приключится, – не после всего, что она сделала, чтобы сюда попасть.
Глядя в окно, Ким видела свое отражение. Она будто раздваивалась. Одна ее половина покорно смирилась и сдалась. Может, ей все же нужно было ехать в Италию, где тепло и солнечно, или остаться в Оклахоме, как велела мама.
А вторая половина… пробуждалась, начиная шевелиться после долгого покоя. Это была та девочка, которая написала 60 компаниям Оклахомы с просьбой спонсировать ее поездку в Финляндию. Когда ни одна не откликнулась, она стала продавать вяленую говядину с доставкой на дом. И эта ее часть еще жила. Она вспоминала девочку, шнуровавшую высокие ботинки. Она видела, как та смахивала черную пыль с лица. Эта девочка не собиралась возвращаться в Оклахому раньше времени.
В Хельсинки Ким посетила психолога. Они говорили о том, почему она приехала в Финляндию, о разводе ее родителей и том, как она привыкала к жизни за границей. Между сеансами у психолога Ким гуляла по Хельсинки, заходила в музеи, ездила на автобусах и наблюдала за людьми. Она прожила 16 лет в сельской Оклахоме и полгода в сельской Финляндии, и ей было радостно видеть так много людей сразу. Стоя однажды у порта, Ким была поражена, как много там детей. Уроки уже кончились, но то, что они гуляют по улицам самостоятельно, ее смущало. Вон там мальчик лет 10 сидит на скамейке, а вон две девочки играют у фонтана. Она видела, как в Пиетарсаари дети ходят одни, даже малыши сами ходили в школу. Однако она не ожидала увидеть такое в самом большом городе Финляндии. Ким завидовала им, представляя, каково детям расти на свободе.
Через две недели психолог сказала Ким, что она может остаться в Финляндии. Ей дали еще один шанс. У Ким гора упала с плеч. Как будто она снова получила паспорт. AFS нашла пожилую пару с большим домом в Пиетарасаари, чтобы разместить Ким на оставшееся время. Она могла вернуться в тот же город, и у нее была отдельная комната.
На этот раз Ким решила быть откровенной. Она должна сказать Сюзанне, что любит ее, но ей нужна другая принимающая семья. Ей не хотелось никого обижать, потому она так долго молчала.
В финском языке есть слово сиису, обозначающее стойкость перед лицом больших испытаний, своего рода внутренний огонь. Ким узнала о сиису, когда читала о Финляндии в Оклахоме. «Это смесь бравады и отваги, свирепости и упорства, воли к победе, способности бороться до конца, когда большинство людей уже сдалось», – писали в журнале «Тайм» за 1940 г.
Вероятно, это слово отражало финский характер лучше любого другого. Сиису – это то, что необходимо для выращивания картофеля на Полярном круге, сиису помогло Финляндии отойти от края пропасти и стать образовательной сверхдержавой. Сиису помогло объяснить, как страна размером меньше штата Монтана создала «Nokia», «Marimekko» и операционную систему Linux, не говоря о видеоигре «Angry Birds». Сиису – это финский вариант настойчивости, необоримая тихая сила. В английском языке нет соответствующего слова, хотя ближайший синоним, наверное, grit[44].
В тот день приезжающая на вокзал Пиетарсаари Ким, казалось, поняла, что такое сиису. Она не знала, как долго продлится это ощущение, но надеялась, что запомнит его. Выходя из здания вокзала с остальными пассажирами, она чувствовала себя как дома.
Виртуальная реальность
Одним весенним вечером я встретилась с Ким и обеими ее принимающими семьями за ужином в Пиетарсаари. К тому времени снег наконец растаял. Мы собрались в большом, обшитом деревом ресторане у моря. Ким поддерживала тесные контакты с Сюзанной, несмотря на переезд. Она вела колонку в газете Сюзанны, а Сюзанна работала над статьей о Ким для финского журнала.
Мы ели треску с морошкой, а Ким в красной куртке сидела посредине и рассказывала о своих первых днях в Финляндии. Она выглядела более уверенной в себе, чем несколько месяцев назад. В тот раз она рассказала мне, что будет делать по возвращении в Америку.
–Я поступаю в виртуальную среднюю школу, – сказала она.
Ким решила не возвращаться в среднюю школу Саллисо. Она не хотела быть такой, как раньше, и боялась, что не сможет измениться, если все остальное останется прежним.
–Я боюсь, что их безразличие снова будет на меня влиять. Что я снова опущусь до убеждений моих ровесников.
–Каких убеждений?
–Что «это не важно, от школы тошнит, а значит, зачем она нужна?». Я должна поменять окружение.
Ким изучала школы-интернаты в Интернете, как когда-то изучала Финляндию. Это была ее мечта, а потом она набрела на «Виртуальную среднюю школу Оклахомы» и узнала, что эта средняя школа реально существует и она бесплатная. Ким была уверена, что нашла способ с пользой отучиться последние годы в американской средней школе.
После ужина мы вышли в синие сумерки. Было 10 часов, но фонари еще не включили, стояла та пора, когда Скандинавия наверстывала упущенное за зиму. Ким дала мне сфотографировать себя на фоне моря, а потом села на велосипед и поехала домой, как настоящая финка.
Проверка на стрессоустойчивость
Через два дня я вместе с Ким пошла в школу. Я ходила с ней на уроки, и она познакомила меня с директором и учителями. На той неделе ученики выпускного класса узнали результаты большого экзамена на аттестат зрелости, определявшего, в какой колледж они скорее всего пойдут учиться. Учительница финского языка Ким Тина Стара переживала за своих учеников.
–У них большая нагрузка. Не такая, как в Японии и Корее, но все-таки.
Этот экзамен проводится больше 160 лет и глубоко укоренился в системе образования. Все страны с лучшими баллами PISA проводят такие выпускные тесты. Это одно из самх заметных различий между ними и США: тестов у нас много, но мало какие из них влияют на судьбу детей.
Экзамены на аттестат зрелости добавляют драйв в систему образования, представляя для детей и школ яркую финишную черту, к которой нужно стремиться. Подростки из стран с подобными экзаменами имели результаты в PISA более чем на 16 баллов выше, чем дети из тех стран, где их нет.
Однако Стара волновалась, что этот тест заставит нервничать ее учеников и перегрузит программу.
–Мне иногда очень хочется их как-то развеселить, – сказала она, зажав кулак между коленей. – Я думаю, очень важно, чтобы им нравилось учиться.
Финские дети регулярно сдают текущие тесты и итоговые экзамены каждые 6 недель в конце каждого мини-семестра. В анкетах дети называли большое количество контрольных одной из причин своей нелюбви к школе. Тесты во всем мире вызывают разногласия, и это еще одна универсальная истина.
–Я не стала бы отменять экзамен на аттестат зрелости, – поспешила добавить Стара.
Потом она рассказала, какие у них в школе строгости: экзамен в Финляндии длился более трех недель, всего около 50 часов. Учителя сопровождают учеников в туалет, чтобы они не жульничали. Финский язык сдается два дня. В первый день школьники читают несколько текстов и пишут короткие эссе, в которых анализируют их – в течение 6 часов. На второй день ученики выбирают одну из 14 тем и пишут сочинение – снова в течение 6 часов. Одна из последних тем была такой: «Почему трудно достичь мира на Ближнем Востоке?», а другая: «Я веду блог, и поэтому я…». Школьники должны разъяснить сложные понятия и, разумеется, писать грамотно.
Трудно представить подобный тест в США. Во многих штатах детям не нужна «сиису», чтобы его сдать. Государственный впускной экзамен штата Нью-Йорк считается одним из самых сложных. Тем не менее экзамен по английскому языку длится четверть того времени, что занимает экзамен по английскому в Финляндии. Он включает в себя всего одно эссе и два коротких ответа, каждый из которых должен состоять из одного абзаца.
Экзамены на аттестат зрелости добавляют драйв в систему образования, представляя для детей и школ яркую финишную черту, к которой нужно стремиться.
Тест по английскому должен был длиться 6 часов, но совет попечителей Нью-Йоркского колледжа проголосовал за то, чтобы сократить его вдвое в 2009 г., ссылаясь на организационные сложности, а также на такие факторы, как снегопады, когда школы не работают, – эта причина позабавила бы финнов. Весь экзамен штата Нью-Йорк требовал треть того времени, что уходит на тест в Финляндии.
В Финляндии учиться трудно, и тесты влияют на жизнь школьников. Снегопад уважительной причиной не считается. Это могло объяснять, почему только 20 % финских подростков говорили, что с нетерпением ждут уроков математики, в сравнении с 40 % американских. Им нужно упорно трудиться, и от них многого ждали. Около половины финских детей сказали, что получили хорошие оценки по математике, в сравнении с почти 3/4 американцев. (Вообще американские 15-летние чаще, чем дети из 37 других стран, говорили, что получили хорошие оценки по математике.) Проблема серьезной учебы в том, что это тяжело. В идеале это еще и интересно, но не может быть интересно всегда, даже в Финляндии.
Многое можно было бы сказать американским учителям, которые частенько стараются развлечь и заинтересовать учеников интерактивными кабинетами. Я была поражена, как много детей (в моем опросе участвовало 202 школьника по обмену) призналось в любви к учителям США. Один немецкий школьник по обмену написал так: «В США учителя гораздо дружелюбнее. Они как твои друзья… В Германии мы ничего не знаем о своих учителях. Они для нас просто учителя. Мы никогда не говорим с ними о своих проблемах».
Эта связь между учителями и учениками важна, и американские учителя заслуживают уважения за то, что сумели подружиться со своими учениками. Но научить детей высокоорганизованному мышлению, чтению и математике тоже важно. Финляндия нашла способ создать управляемое воздействие – то, о чем беспокоились жалостливые учителя, но не то, что заставляло миллионы детей учиться по 15–18 часов в день. Финны далеко ушли в качестве преподавания, самостоятельности и беспристрастности, а в итоге немного ослабили и давление. В Финляндии детям хорошо и жить, и учиться.
Цветные в Финляндии
Чем дольше я была в Финляндии, тем больше ценила то исключительное равновесие, которого она достигла. Финляндия добилась серьезного отношения к учебе, не нанося никому ущерба. И было невозможно не заметить кое-что еще: в Пиетарсаари я встретила лишь одного чернокожего. В классе Ким я видела то же самое. Во всей Финляндии только 3 % учащихся имеют родителей-иммигрантов (в сравнении с 20 % подростков США).
По сути, Финляндия, Корея и Польша гомогенные страны с малым числом иммигрантов или нацменьшинств. Япония и Шанхай в Китае – две другие образовательные сверхдержавы – столь же сбалансированны. Может, однородность – необходимое условие серьезности? Порождало ли единообразие гармонию, которая как-то помогала в учебе? Если так, то была ли Финляндия соотносима с такой большой и разнородной страной, как США?
Финны далеко ушли в качестве преподавания, самостоятельности и беспристрастности, а в итоге немного ослабили и давление.
В Финляндии детям хорошо и жить, и учиться.
«Многообразие» – одно из тех слов, которые так часто использовали, что они утратили большинство своих значений. Проблема отчасти в том, что есть тысяча способов быть многообразными. В США разговоры о многообразии были обычно связаны с национальностью. В США пристально следят за национальностью школьников из-за ее истории узаконенного расизма, а в других странах нет, и это затрудняло сопоставление.
Но в США афроамериканские школьники плохо сдают тест PISA, и это огорчительно. В 2009 г. они набрали в среднем на 84 балла меньше белых школьников за чтение. Казалось, белые дети ходили в школу на два года дольше. Разрыв между белыми и афроамериканскими школьниками проявился и в десятках других признаков, от процента закончивших школу учащихся до оценок за SAT. В целом этот разрыв можно объяснить экономическими причинами: черные школьники обычно живут в малообеспеченных семьях с менее образованными родителями, а в школе чаще сталкиваются с посредственным преподаванием и более низкими ожиданиями, их слишком часто переводят в более слабые группы по чтению и математике.
Каждый учебный день афроамериканским детям внушается одна мысль. Это делается тонко, но последовательно: твое время не ценно и твои шансы невелики. Такого рода сигналы сохраняются в головах детей. В одном лонгитюдном исследовании ученые обнаружили, что устремления австралийских подростков в 15-летнем возрасте могли прогнозировать их будущее. Дети, имевшие высокие ожидания, планировавшие окончить школу и поступить в колледж, значительно чаще оканчивали среднюю школу. При этом социоэкономический статус родителей не влиял на их шансы окончить учебное заведение, говоря языком статистики, – если они имели такие устремления.
И все же отнюдь не афроамериканские дети виноваты в невысоких результатах всех американцев. Прежде всего 5 из 6 американских детей не чернокожие. Потом белые дети все равно не так уж здорово сдали математику. Белые американские подростки в среднем успевали хуже, чем во многих других странах, включая Канаду, Новую Зеландию и Австралию, где процент детей иммигрантов выше. В процентном отношении в штате Нью-Йорк меньше хорошо успевающих по математике белых детей, чем среди всех детей Польши и Эстонии.
Все непросто. Национальная разнородность может повысить или понизить результат. 1 из 5 школьников США вырос в семье иммигрантов, а это 6-е место по процентному соотношению в развитом мире. Но иммигранты в США были, ну, что ли, более разнородны: например, латиноамериканские школьники сдают тест PISA лучше черных и хуже белых, а азиатоамериканские школьники сдают лучше всех.
В целом разрыв между оценкой PISA за чтение у кренных американцев и иммигрантов – 22 балла, это лучше, чем в Германии и Франции (разрыв в 60 баллов), но не так впечатляюще, как в Канаде, где разрыва вообще нет. Многое зависит от образования и дохода родителей-иммигрантов, а это сильно связано с историей и иммиграционной политикой конкретной страны.
Остальное зависит от того, что в стране делают с детьми коренных жителей. В США финансирование школ, основанное на местных налогах на имущество, мотивирует семьи переезжать в богатые районы, по сути, покупая себе место в хорошей школе. Эта система поддерживает сегрегацию.
Так как латиноамериканцы и иммигранты обычно менее зажиточные родители, их дети обычно оказывались в бедных школах. С 1998 по 2010 г. бедные американские школьники учились в основном вместе с другими бедными школьниками.
Проблема в том, что у большинства белых детей большинство одноклассников тоже были белыми. Тогда как черные и латиноамериканские школьники в 2005 г. чаще учились в преимущественно черных или латиноамериканских школах – так же, как это было в 1980-м.
Школы, заполненные преимущественно небогатыми латино-американскими и афроамериканскими школьниками, обычно давали соединение низких оценок, нестабильной семейной жизни и низких ожиданий. Дети подпитывают друг друга, и эта движущая сила может работать во благо и во зло. В Польше дети утрачивали свои навыки, как только их переводили в профессиональные учебные заведения: это также было переломным моментом для ожиданий в США. В среднем в школах с преимущественно небогатыми детьми отсутствовали признаки строгости. В них несообразно низкое качество преподавания, мало независимости у учителей и подростков, низкий уровень прилежания и меньше объективности. Помещая малоимущих детей в подобные школы, США создали тяжелые проблемы и усугубили их.
В Сингапуре произошло обратное. Население там тоже разнородное: 77 % китайцев, 14 % малайцев, 8 % индийцев и 1,5 % людей других национальностей. Жители говорили на китайском, английском, малайском и тамильском и принадлежали к разным религиям (буддизму, христианству, исламу, даосизму и индуизму). Однако PISA оценила сингапурцев выше всех в мире, как финнов и корейцев. Там не было практически разрыва в оценках детей иммигрантов и коренных жителей.
Конечно, Сингапур – другая планета в сравнении с большинством стран. Там авторитарный режим с необычайно высокопродуктивной бюрократией. Правительство строго контролирует массу параметров: от процента молодых учителей до соотношения этнических групп в жилых кварталах. В Сингапуре не было такой сегрегации, как в США.
В большинстве неограниченных демократий у правительства нет такой возможности. Родители же, предоставленные сами себе, склонны самосегрегироваться. Если классовые различия не столь очевидны и качество школ более однородно, эта тенденция управляема.
Глядя на детей, сидящих с Ким на уроках, – некоторые из них были оживленными, некоторые безучастными, но все белыми, – я размышляла, что может произойти, если население Финляндии неожиданно изменится. Станут ли финны по-прежнему дружно верить в требовательность, если кожа у школьников будет разного цвета? Или на этом все закончится?
«Мне хочется относиться к ним так, будто они мне безразличны»
Когда-то население Финляндии было однородно, но с 1990 г. число иностранцев там выросло на 600 %, и большинство переселенцев осело в Хельсинки.
Чтобы выяснить, как разнородность повлияла на культ требовательности, я поехала в школу Тиистила под Хельсинки, где треть учеников – иммигранты. Школа принимает детей с 6 до 13 лет. Здание окружено блочными жилыми домами, на вид скорее коммунистическими, чем скандинавскими.
На третьем этаже Хейкки Вуоринен вел урок в шестом классе. Четыре его ученика были африканцами, из них две девочки – в хиджабах. Албанский мальчик из Косово сидел рядом с китайцем. Было и несколько белых мальчиков, родившихся в Финляндии. Вуоринен дал классу задание и вышел побеседовать со мной.
Вуоринен, одетый в фиолетовую футболку, джинсы и маленькие прямоугольные очки, гордо сообщил, что в этом году у него учатся дети из 9 стран, включая Китай, Россию и Косово. У большинства всего один родитель. Более того, он не хотел об этом думать.
–Я не хочу заострять внимание на их происхождении, – сказал он, вороша свои редкие светлые волосы, а потом улыбнулся. – У меня в классе 23 жемчужины. Я не хочу их поцарапать.