Нашествие с севера Юрьев Сергей

Глава 2

Когда эллоры после смерти лорда Карола начали делить земли, кровавых стычек между ними не произошло лишь потому, что умные уступили глупцам, и позже оказалось, что уступка обернулась выгодой.

Летопись Холм-Гота

Кузнеца Треша по прозвищу Клешня никто не встречал уже лет пять. Да, говорили, был тут такой, из Холмов на заработки приезжал, всё на рябой кобыле от селища до селища ездил, вещи делал добротные, до сих пор его плугами пашем, но и цены заламывал – а куда деваться, в Холмы на ярмарки ездить – дороже обошлось бы…

Лешаки, кто цел остался, обратно в свой лес убежали и не высовывались. Несколько селищ хотели было ополчение собрать, чтобы добить их, но сотник Дан сам старост отговорил: мол, темный народ, лешаки эти, а виновата во всём та девка в черном, да и не девка она вовсе, а от Нечистого, что те оборотни…

Серебра, из того, что выдали им из казны на прокорм, стражники почти не тратили – в любом из встречных селищ они получали кров и стол как желанные гости. Впереди них катился слух, будто какой-то из лордов в своем Холме всех оборотней истребил и послал своих людей добивать их где ни попадя. Они и вправду по пути двух-трех оборотней завалили, но специально за ними не гонялись, разве что старосты очень попросят. А людей в Вольных Селищах пропадало поболе, чем в Холмах. На сходах землепашцы всё спорили, то ли им с продажи зерна бороны да сбруи новые закупить, то ли мечи серебряные припасти. Но мечами здесь толком никто не владел, а на оборотней ходили с осиновыми пиками, но своих теряли дюжину за оборотня, не считая тех, кто без следа исчезал. Из Холм-Итта и Холм-Ала, что по соседству располагались, помощи им не было, да не просил никто… Зря, что ли, от лордов уходили, чтобы обратно в кабалу лезть…

Дед Ясень с Лиской так и остались в селище Дубрава, с них даже серебра дедова не спросили, потому как спасителей привели. И невдомек им было, что выручили их не стражники лордовы, а сама Лиска. Как дело было на самом деле, знал сотник Дан, знали стражники, видевшие всё с близи, но они молчали. Да и сама Лиска никому ничего об этом не говорила и Ясеню наказала молчать. Опасалась она, что старосты объявят ее ведуньей какой-нибудь и заставят против нечисти обереги плести да снадобья делать. Кое-чему она у бабки своей, покойницы, научилась, но почему та идолица с мертвыми глазами ее убоялась, Лиска понять не могла, как ни пыталась. Ведь она даже и злобы на нее не чуяла, а только сильно хотела, чтобы та сгинула. Главный тот, из лордовых людей, звал ее с собой, когда они обратно пойдут, говорил – там у нас и ведуны, и ведуньи есть, и Служители из Храма приедут, чтобы разобраться, какая сила в ней, в Лиске, сокрыта. Но она сказала, что деда одного не оставит в чужом селище, хоть тут и Тинка, тетка ее, дедова дочь, но у нее свой дом, и забот без деда хватает…

Пора было бы и возвращаться, чтобы до стужи успеть домой, но Олф настрого приказал сотнику – или кузнеца того отыскать, или убедиться, что в Стране Вольных Селищ его нет. А как тут убедишься, если селищ этих не меньше сотни и все они, как один, вольные… И тянутся они одно за другим на три сотни лиг вдоль всей Северной Гряды, да еще не про все и говорят…

На селище Первач стражники наткнулись случайно. Сотник Дан, как начало смеркаться, приказал становиться на ночь прямо в лесу, а пока стражники расставляли шатры, решил с одной дюжиной пройтись немного в сторону от тропы, оглядеться и по следам посмотреть, не бродит ли кто вокруг. К середине месяца Вея наконец-то выпало немного снега, а листва опала совсем, и лес перестал быть тем местом, где можно надежно спрятаться. После первого снега оборотней обычно становилось во много раз меньше – то ли они в спячку залегали, то ли перекочевывали куда… А те, что оставались, старались бродить под личиной какого-нибудь зверя, чаще всего – лося, но иногда – вепря, медведя или просто лошади. Опытные следопыты легко могли различить отпечатки на снегу, оставленные настоящим зверьем и оборотнями. К тому же свежий след оборотня всегда дурно пах. Стоило Дану на сотню локтей отойти от тропы, как он понял, что место для ночевки они выбрали не самое удачное. Совсем недавно вдоль тропы, почему-то не ступая на нее, прошла целая толпа ночных чудовищ – не меньше трех дюжин. Они куда-то спешили, потому что следы были не рыскающие, как обычно, – оборотни шли почти по прямой, подминая под себя мелкие деревца. Оставаться на месте было нельзя, надо было либо уходить назад, либо преследовать оборотней, чтобы напасть на них первыми – это увеличивало шансы на победу. Оборотни, когда на них нападали, некоторое время пребывали в растерянности – не привыкли они еще, тем более здесь, куда нечасто заглядывала ночная стража, что они могут оказаться не охотниками, а добычей.

Дан хотел уже возвращаться, чтобы приказать сворачивать только что поставленный лагерь, как вдруг заметил, что впереди овраг, и по верху его противоположным склоном тянется… частокол. А через мгновение он почуял запах дыма, не дыма пожарища, а дыма очага – за последнее время он очень хорошо научился различать эти два запаха.

Он взял с собой двоих стражников, а остальным приказал укрыться и держать на всякий случай под прицелом ворота, которые были почему-то открыты, хотя к ним не вело никакой тропы, и обращены они были прямо к крутому склону. На дно оврага они спустились без приключений, если не считать, что один из стражников по щиколотку провалился в ручей, проломив едва припорошенную снегом корочку льда. Он даже ноги промочить не успел, но лед под ним треснул неожиданно громко, и сверху, из-за стены, раздался собачий лай, а потом прилетел дротик, который бросила явно не слишком могучая рука, потому что он просто шлепнулся в ручей рядом со стражником. Следующий дротик просвистел в морозном воздухе и звякнул о бронзовый нагрудник Дана. Если бы он прошел на ладонь выше, он вонзился бы ему в горло. Дан поднял дротик, упавший к его ногам, и заметил, что его наконечник поймал отблеск луны и сверкнул серебром.

– Мы не оборотни! – закричал он. – Мы люди!

Крик был услышан и за частоколом селища, и в лагере стражников, но до лагеря донеслось только «…оборотни…люди!» Стражники, бросив все дела, тут же помчались на крик, а за воротами только усилился собачий лай, и сквозь него послышался какой-то неразборчивый разговор. Когда отряд Дана столпился на краю оврага, сотник, которого было хорошо видно на снегу при свете луны, дал жестом сигнал остановиться и ждать. Из ворот вниз свалилась веревочная лестница, и раздался сипловатый голос:

– Поднимайся! Один! Без оружия!

Дан скинул с себя перевязь с мечом и кинжалами, передал ее неудачнику, который только что чуть не промочил ноги, поднял вверх руки, показывая, что в них ничего нет, и пошел вперед. Лестница из простых дубовых чурок, связанных двумя веревками, промерзла насквозь, но руки Дана почти не чувствовали холода. Он испытывал не то что страх, а скорее досаду, что с испугу сейчас уронят на него чего-нибудь свои же, люди… Но он долез. Из темноты в его грудь уперлось два копья, а еще угрожающе заскрипела, напрягаясь, тетива лука.

– Серебро есть? – спросил тот же голос, и Дану подумалось на миг, уж не хотят ли его ограбить, но он тут же сообразил, при чем тут серебро…

– На-ка вот браслет… – Дан стянул с запястья и протянул свой оберег от сглазу. Чьи-то руки приняли его, и сверху на сотника посыпались искры – кто-то начал чиркать огненным камнем, чтобы зажечь факел.

– Теперь хоть видно, что ты не оборотень, – сказал широкоплечий упитанный парнишка лет восемнадцати, не более. Кольчуга была ему маловата и была явно с чужого плеча, но какая была кольчуга! Ее когда-то не один месяц ковали для знатного эллора. Но на ногах у него были обычные драные лапти, которые в Холмах даже нищий постыдился бы носить. – Пойдем к старейшине, он и дознается, кто ты таков.

– Спит, поди, старейшина-то, – подсказал один из пяти мужиков, вооруженных непомерно длинными копьями.

– Проснется! Аль не видишь – их там целое войско пришло! – Парнишка указал на противоположную сторону оврага, где стражники тоже зажгли пару факелов и начали разводить костер.

Селище оказалось неожиданно огромным. В лучшие времена здесь, видно, проживало народу тыщи две, не меньше. Но сейчас едва ли над каждой пятой избой поднимался дым очага. Большая часть нежилых строений была наполовину разобрана. У дома старейшины стояли два бойца в кольчугах и при мечах, и Дан еще удивился, почему стены охраняют мужики в телогрейках, а здесь – воины в полном вооружении, где только такое взяли…

Староста не спал, но и не бодрствовал. Миня – так звали парня в кольчуге – переступил порог и тут же сдал назад, снова закрывая перед собой дверь.

– Что ж вы не сказали, что он колдует! – рявкнул Миня на стражу, стоявшую у дверей.

– А он ничего и не сказал нам, что, мол, занят буду… – начали они оправдываться, но из-за дверей раздался голос:

– Заходи, Миня, и приятеля своего приводи…

Старейшина был не стар, но и не молод, на нем была льняная рубаха, как на землепашце, но какому землепашцу придет в голову так аккуратно укладывать волосы и венчать их серебряным обручем с большим изумрудом. Лицо его было чисто выбрито, а это делали лишь редкие из эллоров. На столе перед ним стояло несколько сосудов из белой обожженной глины, а рядом были разбросаны обереги и серебряные монеты.

– Ого! К нам гости! – воскликнул староста, но Дан прочитал в его взгляде странное беспокойство.

– Сотник Дан, ночная стража Холм-Дола. Просим у благородных хозяев крова на одну ночь.

– Их там дюжин пять! – сообщил Миня своему старосте, выглянув из-за спины Дана.

– Пусть заходят и ночуют по пустым избам, кто в жилые не напросится, – распорядился староста. – А ты, сотник, у меня оставайся. У нас тут давно гостей не было… А такие гости, как вы, сейчас ко времени.

Миня ушел распоряжаться, чтобы остальных пропустили, староста прикрыл покрывалом всё, что было на столе, и предложил Дану сесть в резное кресло, которое вообще непонятно, как сюда попало, а сам сел напротив в точно такое же кресло. Сотник ожидал, что староста, так не похожий на старост тех селищ, что встречались им раньше, начнет, как и все другие, с расспросов, но он, наоборот, подождав, пока гость немного согреется, огнем очага – снаружи и горячим грогом – изнутри, начал рассказывать о себе.

– Я не сам выбрал себе судьбу, это сделала за меня моя мать… Мой отец был младшим в роду Дронтов, но фамильная усадьба досталась ему, потому что все его братья погибли в стычках и военных походах до того, как у них появились законнорожденные потомки, и Лейла, моя мать, решила: чем больше она родит сыновей, тем больше из них останется в живых, чтобы дарить ей утешение в старости. Но так получилось, что времена оказались спокойные, и все мои братья, все девять, остались живы, во всяком случае, были живы семнадцать лет назад, когда я покинул родовую усадьбу Дронтов, чтобы никогда в нее не возвращаться… Три года я, Фертин Дронт, служил разным лордам, и за всё время мне случалось обнажать меч лишь на турнирах. Чуть веселее стало, когда я подался к Тарлам в Холм-Ал – там хоть приходилось иногда патрулировать границу с землями лесных варваров, но тогда, перед самым появлением оборотней, повсюду был такой мир и покой, что иные дружины готовы были взбунтоваться, лишь бы иметь возможность повоевать… Да ты, сотник, наверное, помнишь это время.

Дан помнил. Его отец был простым возчиком, служившим у богатого торговца, и без опаски и днем, и ночью возил товары через все Холмы, не боясь ни разбойников, ни оборотней, ни пограничной стражи, если все пошлины были уплачены… А сам он, как только вошел в лета, начал служить у него охранником и стерег то обозы, то самого торговца. И приятели ему завидовали, считая его работу прибыльной, непыльной и безопасной. Но всё это так быстро кончилось, что порой казалось, будто того мирного и безопасного времени не было никогда, а был лишь сон, который уже не вернется… И про Фертина Дронта он слышал, что был такой эллор, такой задира-наемник родом из Холм-Велла, которому приключений даже не надо было искать – он их просто притягивал к себе, пока не исчез после поединка с одним из младших сыновей лорда Тарла, то ли убил он его, то ли изувечил…

– А зачем вы мне это всё рассказываете, благородный господин? – поинтересовался Дан, который всё еще немного робел перед высокородными эллорами, хотя ему самому по званию полагался титул, который, правда, нельзя было передать по наследству.

– Время придет – скажу, – ответил Фертин и продолжил свой рассказ: – Но вот судьба занесла меня сюда. Именно судьба занесла, а не сам я по своей воле… Со мной было две дюжины таких же, как и я, искателей приключений. Мы шли, не особо разбирая дорог, и вот оказались здесь… И здесь мы оказались именно в тот момент, когда появились первые оборотни. Они окружили селище немалой толпой и уже пытались лезть на стену, повергнув в страх не только жен и детей местных охотников и рыболовов, но и самих охотников и рыболовов. И в Холмах-то тогда оставалось мало настоящих воинов, а здесь их не было вообще. Если бы не мы, все, кто здесь жил, стали бы добычей оборотней, но мы их спасли, и я предложил жителям этой земли признать меня их лордом и получить от меня защиту и покровительство. Они, вот странные люди, отказались… Но я остался здесь жить, и через пять лет они вынуждены были избрать меня старостой, ведь это я сделал из них воинов, и лишь благодаря мне они до сих пор живы. Так вот, сотник, я предлагаю тебе и твоим людям идти ко мне на службу… Я найду, чем заплатить, и щедрость моя превзойдет щедрость любого лорда. Если у меня будет своя дружина, не из местных, они точно признают меня своим лордом, и постепенно мы приберем к рукам всю Страну Вольных Селищ, которую сейчас некому защитить. Ты слышишь, сотник, кто защитит страну от оборотней, тот и станет ее господином. И будет новый Холм, который втрое больше, богаче и населенней любого другого, и я буду его лордом, а ты станешь наследным эллором, и у тебя будет усадьба размером со средний Холм.

– Благородный господин, – ответил Дан, воспользовавшись тем, что Фертин прервался. – Благородный господин, я уже служу своему лорду, и у меня нет причин покидать его.

Фертин тут же как-то обмяк в своем кресле и печально, но более осмысленно, чем мгновение назад, посмотрел на Дана. Сейчас перед ним сидел уже просто немолодой усталый человек…

– Ладно… – пробормотал он, поглаживая подлокотники кресла. – Если вы мне ничем не поможете, может быть, я смогу вам чем-то помочь…

– Мы ищем одного человека, который служит нечисти. Если поймаем, можно будет вытрясти из него правду – что надо этим проклятым оборотням и как их уничтожить, почему в одних местах они есть, а в других – нет… Треш Клешня его зовут, кузнец, – начал рассказывать Дан, удивляясь, что несостоявшийся лорд оказался не слишком настырным.

– Лорды за дело взялись! – удивился Фертин. – Вот уж не думал… Видно, крепко их прижало… – Он посмотрел на стенку, где прямо на досках была начертана «Карта Великого Холм-Дронта». – Ты погоди тогда рассказывать, скоро человек придет… Он больше твоего Клешни знает, и пытать его не понадобится. Ведун местный Корень по прозвищу Не Здесь… Без него нам бы против оборотней не устоять… Ведь прямо на их дороге стоим. А Корень-то знал, что придет кто-нибудь… Всё голубей рассылал, только половина вернулась.

В этот момент дверь скрипнула, и на пороге возник старик небольшого роста, такой древний, что вообще непонятно было, как он еще ходит и как он еще живой. Но старик, выставив вперед бороду, широко шагнул через порог и через секунду уже сидел на табуретке рядом со старостой и сверлил Дана колючим взглядом.

– Сотник Дан из Холм-Дола, – сказал Корень, не меняя позы, заглядывая сотнику прямо в глаза.

– Ясновидящий, что ль… – удивился сотник, но потом подумал, что он, наверно, расспросил по дороге кого-нибудь из стражников.

– Нет, мил человек, – в ответ на его мысли сказал старик. – Ясновиденье если и есть, то по пустякам им не пользуются, например, для того, чтобы имя узнать того, кто рядом сидит. И людей твоих я не расспрашивал, да и не сказали бы они ничего – к тебе бы послали. Просто письмо к тебе летело, а меня отыскало. – Корень подал сотнику крохотный клочок очень тонкой кожи, которую используют для голубиной почты. Дан взял письмо и, с трудом разбирая мелкие знаки, прочел: «Сотнику Дану в Холм не возвращаться, ждать в Холм-Итте. Писал Ион по велению Олфа».

– Выходит, что тебе, сотник, и спешить-то некуда, – заявил старик, – если я тебя, конечно, ни с кем не спутал… А теперь скажи-ка мне, пошто на мое письмо не ответили, да голубя моего не воротили?!

– Да как ответить, если и не разобрали толком, чего написано! – Дану тут же вспомнилась вся история с письмом, голубем и летучей тварью, которую он сам подстрелил… – Помню, было сказано, мол, мечи серебрите, так у нас уж лет десять всё оружие серебреное, с тех пор, как от оборотней проходу не стало.

– Ладно, мое дело было – предупредить, а там сами решайте, как спасаться и кого спасать. – Ведун шумно почесал бороду и уселся поудобнее. – А теперь слушай… Был я недавно за Северной Грядой, а через горы не лазил, перенесся на сотню лиг и не сделал ни шагу, побывал в лапах нечисти, но остался не осквернен…

– Корень, – вмешался в разговор Фертин. – Я-то уже привык, когда ты загадками говоришь, но не всякому же понятно, что ты несешь.

– Ну, раз вы слов не понимаете, пойдемте да посмотрим! – Старик бодренько вскочил и схватил Дана за рукав. – Пойдем, пойдем, сам всё увидишь и лорду своему донесешь…

– Может, с утра сходим, – предложил Фертин, положив в рот дольку сушеного яблока. – Опять же гость у нас голодный, а сейчас ужин принесут.

– Ужин это хорошо, – заметил ведун. – Но и утра ждать не будем, там утром не откроют. Запираются, как только солнышко взойдет…

Дан по очереди смотрел на собеседников, ничего не понимая из их разговора. В этот момент дверь раскрылась, и вошли две женщины в длинных серых платьях, одна несла поднос, на котором лежали ломти жареной оленины, а другая – каравай хлеба и кувшин, в котором, судя по запаху, было подогретое ячменное вино. Они вошли тихо, так же тихо поставили всё на стол и бесшумно удалились.

Сотник подумал, что если Корень в ведовстве так же силен, как в поглощении мяса, рядом с ним не страшны никакие оборотни. Он вроде бы ел не торопясь, но оленина исчезала бесследно, а его впалый живот не менял формы. Сам Дан проглотил всего пару кусков, запил их одной кружкой вина и был уже сыт, и Фертин съел не больше его, а огромный поднос был уже пуст.

– А теперь пошли, – сказал ведун, вытирая полотенцем руки, усы и бороду. – Да побыстрей, надо успеть, пока не взошла Алая звезда.

Он направился к выходу, стряхивая с одежды хлебные крошки.

– Честно говоря, я сам не знаю, куда он собрался, – тихо ответил Фертин на вопросительный взгляд сотника, но последовал за ведуном, на ходу влезая в перевязь с мечом.

Они спустились по той же лестнице в тот же овраг. Дан предлагал взять с собой кого-нибудь из его стражников, но ведун сказал, что, мол, они не бабы, а с ним и вообще бояться нечего, его тут любая нечисть за пять лиг обходит, потому что ей тоже шкура дорога. Шли они довольно долго. Дан никак не ожидал от старикашки такой прыти и даже порой терял его из виду, но тот выскакивал навстречу и размахивал руками. Фертин тоже то исчезал, то появлялся, чувствовалось, что дорога ему хорошо известна, и он считает, что Корень выбрал не самый короткий путь. В конце концов они остановились перед высокой отвесной скалой, на вершине которой росли сосны, освещенные почти полной луной, а у подножия сплетались заросли молодых, но корявых березовых стволов, аккуратно выломанных на пять локтей в ширину. Дан вновь почуял мерзкий запах следа оборотней и скривился.

– Вот сюда они и залезают толпами, когда им страшно, – сказал ведун и тихонько засмеялся. – Хочешь, сотник, я и ворота открою? – Он поднял обе руки, развернув их ладонями к скале и неожиданно громко произнес какую-то длинную, но совершенно непонятную фразу. Посередке скалы снизу вверх пробежала бесшумная золотая молния, и в камне образовалась трещина, которая с треском начала расширяться, открывая проход вовнутрь. Дан сделал шаг вперед, но ведун схватил его за пояс и рванул назад.

– Коли жизнь не дорога, то иди туда, только подожди, пока мы с Фертином подальше отойдем, – сказал Корень и отвернулся, как будто считал Дана уже покойником, с которым, значит, и говорить уже не стоило.

– Да закрой ты эту яму, воняет из нее, как из помойки! – не выдержал наконец эллор-староста, будущий лорд. – Мог бы просто рассказать обо всём. Стоило бежать сюда…

– Ну нет… Раз человек из Холмов пришел, надо ему всё показать. А то они, которые из Холмов, – недоверчивые, иногда даже глазам своим не верят, им то, что лорд скажет, вернее кажется. Воли они не видели… А ты, лихоимец, чего надумал – самому лордом стать… – По всему было видно, что ведуна понесло, и остановится он не скоро, и тут Фертин несильно, но чувствительно двинул его кулаком в бок.

– Спасибо, дружок, – сказал Корень после короткой паузы и, повернувшись к Дану, начал объяснять: – Понимаешь, сотник, я человек старый, иногда заговариваться начинаю, вот и попросил я старосту Фертина, если что, в чувство меня приводить. А то ведь могу, чего доброго, забыть, кто я, где я… – Он вновь расправил ладони навстречу проему, произнес еще что-то непонятное, и щель в скале затянулась.

Назад они шли, не торопясь, прямо по тропе, протоптанной оборотнями, но на этот раз Дан верил, что они действительно в безопасности. Корень неторопливо рассказывал о своем путешествии по темному тоннелю на спине слепого оленя, укрытого, как попоной, шкурой оборотня…

– Куда они уходят, я давно уж проследил, только ключик всё никак подобрать не мог. И подслушивал, что они там рычат, и все книги с заклинаниями пересмотрел, и с белыми, и с черными…

– Как – с черными! – возмутился Дан.

– Читать – не значит произносить, – уточнил ведун. – Да и от простого произнесения никакое заклинание не сработает, ни один ведун с заклинаниями не работает, тут Откровение надо, либо светлое, либо темное, а кто с Голоса что-то делает, тот не ведун, тот – посланец… Ну, так вот, летом еще, в начале месяца Череда, не стемнело еще, сижу за кустами у скалы и вдруг вижу: не оборотень к скале подходит, да и рано еще оборотню-то… По виду вроде человек, только чернотой от него тащит так, что трава под ним вянет. Подошел он, огляделся, да как свистнет, а из кустов еще несколько вылазят, все в одинаковых черных накидках…

– И девка у них за главного! – встрял сотник.

– Не знаю, может, и была, а может, и не одна, а может, и не за главного… Не мешай говорить, пока снова чушь не понес. Ну, против оборотней у меня оборона есть своя – ведовская, получше ваших мечей будет, а вот эти меня бы враз заклевали. Но, слава Творцу, не почуяли они меня, а один ключ к скале отчетливо сказал, так что я запомнил и повторить смог. Лучше бы, конечно, тех слов не повторять, но уж больно захотелось посмотреть, куда ход ихний ведет… Но только в середине месяца Ливня решился я глянуть, что же там. Подождал ночки, когда ни один оборотень туда не залез. Взнуздал оленя своего… Он дикий у меня, слепой потому что. Я его кормлю, а что б ему мне службу не сослужить, зрячий-то туда не пойдет, сколько ни лупи промеж рогов. На всякий случай прикрыл я его шкурой оборотня – накануне сам содрал и домой приволок для изучения… В общем, открыл я ту скалу, и поехали мы, то есть я поехал, он повез. Дорога там гладкая, широкая, так что я огня не зажигал, в темноте ехал, долгонько, может, суток трое, и попадается мне ну точно такая же скала, только хуже. Хуже потому, что я не снаружи, а изнутри, изнутри-то страшнее. Но, слава Творцу, тот же самый ключик оказался что изнутри, что снаружи… А когда раздвинулась она, там, с той стороны, уже всё снегом покрыто было… А по снегу вдалеке идет толпа каких-то нелюдей в серых доспехах, с серыми мечами, да и лица у всех бледно-серые. А от них несколько человек убегает, кто чем вооруженных. Но разве скроешься. В общем, дождался я, пока их на части поразрывают, и обратно подался. И ты теперь, что хочешь, говори, а если все лорды, и вольные землепашцы, и ведуны, и Служители вместе тех бестий не истребят, они-то точно до нас доберутся, и скоро… Не зря же тот ход сделали. Год назад его еще не было, а если и был, не ходил им никто…

Когда они вернулись в селище, все стражники из отряда Дана столпились возле ворот и собирались уже идти выручать своего сотника, по мнению многих, слишком храброго и доверчивого…

– Корень, скажи, а почему тебя Не Здесь прозвали? – спросил сотник просто потому, что ему было интересно.

– И кто ж меня так называл? – тут же возмутился ведун и грозно посмотрел на Фертина, который предусмотрительно сделал шаг в сторону. – Я те дам, Не Здесь! – рявкнул Корень и с размаху ткнул кулаком в грудь законно избранному старейшине, но тут же взвыл от боли, потому что благородным эллорам полагается носить на груди бронзовый нагрудник.

Глава 3

Всякого звания люди могут именовать лорда – Светлый, Светлейший, Ваша Милость. Собственные подданные обладают привилегией обращаться «мой лорд». Называть лорда по имени могут лишь члены семьи и равные ему по титулу, а также благородные эллоры, получившие на то милостивое разрешение, но лишь во время пира или военного похода…

«Правила благородного обращения»эллора Эгера Лота, дворецкого лорда Карола

Сотник Саур рассвирепел в первый раз, когда очнулся связанным после падения с повозки. Он рычал и извивался всем телом, пытаясь сорвать с себя веревки, опутавшие его с ног до головы. А когда добротная пенька из Холм-Мола не выдержала, начал биться в железную дверь, не прекращая проклинать проклятых лордов, одного – за то, что бросил его в беде, другого – за то, что приказал связать его, беспомощного, а не вышел с ним биться по-честному… Второй раз Саур рассвирепел, когда узнал всю правду про своего лорда. Несколько Служителей по очереди втолковывали ему, кто такой на самом деле Их Милость и что их всех ждало, если бы Их Милость победили. Сотник был человеком могучим, но впечатлительным, и к концу рассказа, когда из его бычьих глаз закапали слезы, Герант сам разрезал веревку, которой Саура повязали.

На этот раз свирепость его была тихой и угрюмой. Теперь он хотел только одного – поскорей добраться до своего бывшего господина. Только дважды он позволил себе вспышку гнева: увидев лирника Ясона, воспевающего славную победу лорда Бранборга и его воинства над страшными нелюдями, он вырвал у него лиру и молча нахлобучил ему же на голову, после чего Ясона долго никто не видел поблизости от военного лагеря. И еще он оторвался на бывших наемниках из Прибрежных варваров после того, как они отказались присоединиться к походу, заявив, что против нечисти воевать – не та работа, за которую можно расплатиться. Предводителю варваров он свернул шею одним незаметным движением, а прочие через несколько мгновений просто исчезли. Зато когда он спросил у уцелевших дружинников Холм-Гранта, кто из них откажется пролить кровь за род людской против Нечистого, отказаться не посмел никто. Многие, правда, бежали той же ночью, но больше половины, почти тысяча воинов, остались.

Войско растянулось на несколько лиг, за ним тянулся огромный хвост обозов, который постепенно отрастал после того, как позади оставался очередной Холм или крупное селище. На дороге уже стояли в ожидании отряды лордов, обещавших помощь. Войска подходили, но сами лорды от участия в походе отказывались под разными благовидными предлогами – то старые руки уже не удержат меча, то расположение звезд не дает картину достаточного благополучия, то… На самом деле Бранборг знал, в чем истинная причина – никто из лордов не хотел оказаться в подчинении у другого лорда, он и сам не знал точно, как бы поступил, окажись во главе войска кто-нибудь другой.

Единственный из всех его встретил у дороги вблизи Холм-Бора лорд Герт Логвин с пятью сотнями всадников и смиренно попросил звания сотника в армии Холмов. Герта он знал с раннего детства, их порой учили одни и те же учителя, они вместе охотились, когда жизнь была еще весела и беззаботна. Из всех лордов Герт был, пожалуй, единственным, от кого можно было не ожидать даже завистливого взгляда в спину. Насколько Эрл Бранборг был благодарен прочим лордам за то, что они не составили ему компанию, настолько Герту он был благодарен за то, что тот здесь. Он назначил своего друга начальником всей конницы, которой оказалось около двух тысяч.

До Холм-Итта оставалось два дневных перехода. Элл Гордог ехал верхом рядом с лордом, оба молча наблюдали суровую спину сотника Саура, который вдруг превратился в тысячника, да еще и в армии, против которой еще недавно собирался воевать. Спина напоминала грозовую тучу, и оба тихо удивлялись выносливости лошади, которая героически шла вперед.

– Сотник! – крикнул лорд и тут же исправился: – Тысячник Саур!

– Я, Ваша Милость! – откликнулся Саур, обернувшись, и лицо его почему-то перекосилось. – Извиняюсь, мой лорд, но когда я говорю «Ваша Милость», меня блевать тянет, как после варварской настойки из коры.

– А кто ж тебя заставляет, – вмешался эллор из Пальмеры.

– Привычка, – как всегда, угрюмо отозвался Саур. – Как вижу какого лорда, так сразу на «Вашу Милость» тянет…

– Прикажи своим остановиться, – распорядился лорд. – Хвост отстал, надо подтянуть.

Саур сорвался с места в галоп и вскоре был уже далеко впереди. Войско шло медленно, гораздо медленней, чем рассчитывал лорд. Давно уже по Каменной дороге не двигалось такой массы народу. Конница постоянно уходила вперед и подолгу ждала отставшую пехоту, а обоз нередко подтягивался только к ночи, и воины подолгу дожидались, когда можно будет поставить шатры и начать готовить скромный ужин. А еще приближалась зима, время, когда обычно даже мелкие военные стычки затихают, потому что холодно… Лучше всех устроилась храмовая дружина – Служители поверх кольчуг носили войлочные рясы, и в них было гораздо теплее, чем в коротких телогрейках, в которые было одето остальное войско. Эллоры и прочие, кто побогаче, старались сторговать во встречных селищах тулупы из овчины, но землепашцы не всегда даже за хорошую плату соглашались снять с себя последнее. Порой, когда поблизости случались большие селища, к дороге подъезжали возчики с товарами, продающие самые разнообразные вещи – от конских сбруй до горячих хлебцев. Вот и сейчас на обочине стояло несколько повозок. Какой-то коротышка стоял прямо на одной из них и размахивал руками, но что он предлагал купить, издалека слышно не было.

Лорд с Гордогом направились в хвост колонны, чтобы остаток сегодняшнего пути провести в повозке с войлочным верхом, не продуваемой холодным ветром и обогретой бронзовой печуркой, которую кузнец Клён сделал перед самым выступлением. Ее легко было отыскать среди сотни других по белому клубящемуся дыму, и запряжена она была не парой лошадей, как остальные, а четверкой. Лорд подумал, что если бы у них было сотен пять таких повозок, воевать зимой было бы гораздо легче, и, может быть, стоит остановиться в Холм-Итте и там заняться тем, что получше подготовиться к походу, послать разведчиков посмотреть, как лучше перебраться через Северную Гряду, ведь той карте, которая у Элла за пазухой, уже семьсот с лишним лет исполнилось, а за это время и горы сдвинуться могли… Может быть, и Юма удастся уговорить остаться, а то ведь любая шальная стрела…

И тут он заметил, что Сольвей, откинув полог повозки, без толку разбазаривая драгоценное тепло, смотрит на него почти с ужасом.

– Сольвей, что случилось? – спросил он и не узнал собственного голоса. Он вдруг почувствовал, что смертельно устал, и если сейчас же не ляжет на что-нибудь мягкое, накрывшись теплой шкурой, то может просто вывалиться из седла. – Сольвей, что со мной?!

Элл поддержал его за локоть, а сам он схватился за борт повозки и прямо из седла перевалился вовнутрь. Чьи-то руки подхватили его, и… погасло солнце.

Солнце погасло, исчезла повозка, исчезли руки, которые его подхватили, исчезло всё… И сам он исчез, оставалось только его ослепшее сознание, безвольно повисшее среди великой Пустоты, лишенной света и звука. Он попытался вызвать хоть какое-нибудь видение, услышать хотя бы отзвук собственной мысли, но черная вата небытия поглощала всё, что он пытался сотворить. Прошло мгновение, год, вечность стремительно приближалась к концу, любуясь своей величественной неподвижностью… А потом он увидел город спиральных башен и куполов, вывернутых наизнанку, легких мостов, ничего не соединяющих, и лестниц, никуда не ведущих. Город был соткан из застывшего дыма, смешанного с пустотой. Она сидела на обломке черной скалы, обнаженная, прекрасная и страшная, уставившись на него глазами, лишенными зрачков. Эрл попытался нащупать рукоять меча, но тут же явственно осознал, что меча здесь нет, как нет и его самого. Она захохотала, и изо рта ее повалил дым, замирая новыми башнями и пирамидами. И душа его превратилась в камень, не желая впустить рвущийся в нее ужас. А потом… А потом вечность стала мгновением, оставшимся в прошлом, стремительно покидающим память, как внезапно прерванный сон… Но вечность сама собой переломилась где-то посередине, перед глазами стали плясать бесформенные тени, которые ничего не выражали и ничего не означали, но они были. А потом откуда-то издалека послышался еле слышный голос: «Мой лорд, очнитесь…»

Сольвей растирала его обнаженное по пояс тело какой-то пахучей мазью, Герант неподвижно сидел возле борта повозки, и веки его были опущены. Возле его ступней стоял на коленях Олф, книжник Ион держал перед собой два серебряных оберега, а снаружи, просунув головы под полог, на лорда смотрели Элл Гордог и сотник Ингер, самый молодой во всём войске, если, конечно, не считать Юма, который со своей сотней отправился вперед готовить место для лагеря и заготавливать дрова для многочисленных костров.

– Кажись, очнулся… – сказал Олф и облегченно вздохнул.

– Надо же было так сглазить, – посетовала Сольвей, с каждым движением всё яростней втирая в него мазь. Хоть печурка успела погаснуть, но по капельке пота на ее гладком лбу было видно, что ей жарко.

– Конечно, не мое дело, но, по-моему, следует прочесать округу и задержать всех посторонних, которые попадутся, – посоветовал Ион.

– Ингер, распорядись! – приказал Олф, и голова сотника мгновенно исчезла из-под полога.

– Там странный карлик среди торговцев толкался! – крикнул ему вслед Гордог.

– Пусть хватают всех, – сказала Сольвей. – Тот, кто это сделал, может скрываться под любой личиной, но, скорее всего, он уже далеко отсюда.

Лорд тем временем почти окончательно пришел в себя, сел, преодолевая сопротивление ведуньи, которая как раз растирала его полотенцем, и благодарно кивнул Олфу, накинувшему на него полушубок. Ион тут же бросился воскрешать огонь в печурке, и только Герант продолжал сидеть, не меняя позы и выражения лица. Было заметно, что он еще не здесь.

– Что со мной было? – спросил лорд, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Что было, это вам видней, – ответила Сольвей, наливая в кружку из бересты какое-то снадобье с таким решительным видом, что было совершенно ясно: лорд это выпьет немедленно.

– Сольвей заботилась о вашем теле, мой лорд. – Ион говорил, подбрасывая полешки в топку. – А Герант еще не вернулся… Я слышал, как он молил Творца выпустить его душу за пределы сотворенного мира и еще о подмоге в странствии своем. Он-то нам и скажет…

В этот момент Герант очнулся. Он тряхнул головой так, что его длинные волосы упали на его лицо, а головная повязка сбилась набок. Он обвел всех взглядом и остановил его на лорде, который как раз допивал приготовленное ведуньей питье. Потом он взял из рук Олфа кружку с полуостывшим грогом и начал пить мелкими глотками, казалось, будто он хотел лишний раз убедиться, что всё происходящее вокруг – реально, в том числе и вкус напитка.

– Геранту, значит, грог, а вашему лорду – пойло какое-то! – сурово сказал Эрл Бранборг, возвращая Сольвей кружку, перевернутую кверху донышком.

Ведунья посмотрела на него с легким укором, но решила не отвечать, как следовало бы – Сольвей знала, что терпение лорда велико, но не бесконечно. Как-то раз он уже приказывал не допускать ее до своей персоны, и почти полгода ведунья провела в селище неподалеку от замка. И неизвестно, сколько времени продлилась бы ее ссылка, если бы Юм не докучал отцу ежедневными просьбами…

– Тело не сразу чувствует боль от удара, нанесенного душе, – сообщил Герант, и все замерли, прислушавшись. – А когда душа покидает его, тело не замечает этого вообще… Я устал, как после второго всенощного таинства подряд. Если кого-то поймаете – разбудите… – Герант мгновенно заснул.

Будить его не стали… В поле, как раз неподалеку от того места, где Гордог видел торговцев, стражники нашли следы ног, обутых в валенки. Они уводили почти на лигу в сторону от дороги, и там, где они кончались, на желтой траве, торчащей из-под тонкого снежного слоя, валялись те самые валенки, небольшой овчинный тулупчик и всё остальное, во что обычно одевается землепашец. Владельца гардероба на месте не оказалось, но и никакие следы дальше не вели…

Отсюда тоже можно было наблюдать солнце глазами лягушки, созерцающей рассвет или закат, отсюда можно было услышать людские разговоры ушами серой мыши, пригревшейся в соломе… Но Хомрик предпочитал следить за земными делами зрением крота и слухом змеи. Люди, не удостоенные бессмертия, его уже давно не интересовали, кроме, может быть, сладеньких шлюх из крепости Корс, которые за хорошую плату закрывали глаза на его уродство. Небольшой, но уютный замок, в котором он проводил всё время, свободное от промысла во славу Великолепного, недвижно висел посреди Несотворенного пространства. Хомрик сам перетаскал его сюда по камушку, по шкафчику, по коврику. Правда, там, на земле, ему пришлось наслать мор на хозяев этого уютного гнездышка, а это стоило немалых трудов. Ну и ладно, кто не трудится, тому не дается… А вот Гейра сегодня их всех подвела. Видимо, совсем ошалела от дури, которую пьет и которую вдыхает. Решила она, что тот лорд как увидит, насколько она прекрасна, так сразу к ней и кинется, и обратного пути ему уже не будет. Как же, кинулся… Вот так труды-то и пропадают без никакой пользы и выгоды. А как ловко он его зацепил, кто другой ни за что бы не вырвался… А этого такая сила вызволять кинулась… Ну, ничего, пусть повоюют, всё равно не сейчас, так скоро мир, населенный этими ничтожными тварями, будет расчищен для плодов Искусства Великолепного, да и сами мы, кто ему служит верой и правдой, тоже на что-нибудь расстараемся. Не зря же он всё время говорит, мол, твори, выдумывай, пробуй. Кстати, говорят, в кабаки Корса новое винцо завезли с юга откуда-то, надо будет попробовать…

Глава 4

Путник, куда бы тебя ни завела дорога, выбранная тобой, помни: если тебя где-то ждут, и не важно, с любовью или с ненавистью, чтобы обнять или чтобы убить, значит, у тебя всё еще есть дом.

Надпись на придорожном камнеу границы Холм-Эрла и Холм-Итта

Он не бежал с поля битвы, он просто с него ушел. Ушел как раз в тот момент, когда понял, что и битвы-то не будет. Если бы не этот проклятый Святитель, нет, не Святитель… Если бы не этот проклятый посох, он бы в одиночку перемолотил всех, кто посмел бы встать у него на пути. Меч, который он так и не выпустил из рук, был черен от запекшейся крови, всё, что попадалось ему на пути, было ему враждебно. Он не брал на себя труда обойти куст или дерево – удар меча или кулака – и препятствие исчезало… И вдруг неожиданно для себя самого он остановился, поняв, что не знает, зачем и куда ему идти. Сейчас он ненавидел всех, в том числе и Хозяйку, встречи с которой он желал более всего на свете и сам себе в этом не смел признаться. Он шел весь день, намеренно оставляя за собой такой след, чтобы погоне не надо было плутать, но, видимо, никто так и не решился гнаться за ним. Он не заметил, как настали сумерки, затем – глубокая ночь.

Три оборотня стояли у рухнувшего ствола корявой березы. Они смотрели на него, улыбаясь так, что клыки сверкали в темноте, как ножи. Дриз начал протирать глаза свободной рукой, и оборотни странным образом превратились во вполне прилично одетых людей, один из которых определенно был благородным эллором, а двое остальных производили впечатление вполне пристойных, хорошо вышколенных слуг.

– Мы за вами, господин, – сказал тот, что больше походил на эллора, чем на оборотня. – Ворота открыты.

– Какие ворота, дерьмо?! – вспылил Дриз, прекрасно понимавший, кто перед ним.

– Ворота в лучшую судьбу, господин, – прохрипел оборотень. Чувствовалось, что держать человеческое обличье стоит ему немалых трудов, а еще больше сил забирает необходимость соблюдать форму одежды.

– Расслабьтесь, ребята, – сказал Дриз. – Вы не на параде.

Оборотни с явным облегчением обросли шерстью и приняли свой нормальный вид. Только один из них оставил себе человекообразное лицо, иначе он утратил бы способность говорить, а еще нужно было передать послание.

– Господин, пройдемтесь, – проговорили его неимоверно распухшие губы. – А то зовут…

– Кто? Хозяйка? – спросил Дриз, и сухой колодец его души мгновенно заполнился ненавистью и страстью.

– Кто знает… Нас туда не пускают. Может, и Славная Гейра, а может, и сам Великолепный… – успел проскрипеть оборотень, прежде чем его клыки вылезли-таки наружу.

– А если… – попытался возразить бывший лорд, но в его сознание проскользнул знакомый бархатный голос:

– Ты уже в пути… Ты сделал всё, что мог, и теперь займешь подобающее тебе место среди бессмертных…

Он заметил, что между двумя березами горит и переливается красная звезда, и понял, куда ему следует идти. Когда багровая пелена обволокла его тело, ни оборотней, ни промерзающего леса рядом уже не было, только откуда-то издалека, вернее, снизу, до него донеслось хрипение оборотня: «Вот бы нас так катали… А то бегай от могилки до могилки…»

Прибрежная галька рассыпалась в пыль под его подошвами, справа прямо из камня торчали какие-то причудливые растения, обвешанные странными, ни на что не похожими плодами. Небо было таким серым, что казалось, будто его не было вообще. А слева, там, где должно было находиться море, омывающее этот берег, лежало мутное зеркало, которое ничего не отражало. По его неподвижной поверхности прямо к Дризу двигался изящный кавалер с короткими заостренными усиками, такой же совершенно черной бородкой. Каждый его шаг звенел по зеркальной глади металлом о металл. Вместо меча с его пояса свисал очень длинный граненый стилет, а черный камзол был расшит красными кружевами, и еще в его глазницах не было зрачков. Он подошел поближе и начал рассматривать Дриза в упор, не говоря ни слова, и даже молчание его было каким-то подчеркнуто-равнодушным.

– Ты кто? – невпопад спросил Дриз. – Ты и есть Великолепный?!

– Да, по-своему я великолепен, – отозвался странный собеседник. – А ты шутник.

– А ты кто? – повторил Дриз свой вопрос.

– Ну уж нет, своего имени я тебе не скажу… Называй меня Резчиком. Я на досуге вырезаю из бревен изображения воплощений Великолепного, которые сам и выдумываю. У нас есть и Кузнец, и Писарь. А тебя мы будем называть Мясник. – Он коротко взглянул на окровавленный меч, который Дриз так и продолжал держать в руке. – Правда, имя твое все, кому это интересно, уже выяснили. По-моему, Гейра тебе уже говорила, что знание имени дает власть…

– Кто говорила?

– Ах, она даже от тебя скрыла, как ее зовут… Гейра – Хозяйка.

– А как вы ее называете здесь между собой?

– Дрянь – она и есть Дрянь… – Резчик повернулся и жестом пригласил Дриза, нет, теперь уже Мясника, следовать за собой.

Ступив на гладь мутного зеркала, Дриз обнаружил, что подошвы его сапог по щиколотку проваливаются в поверхность, которая, на первый взгляд, казалась ему абсолютно твердой. А теперь он шел за Резчиком и не чуял под собой ничего, кроме тумана. Потом он почуял, что постепенно погружается в странное месиво, состоящее из маслянистых брызг, снежинок, комьев грязи, кровавых луж, обломанных веток, клубящейся пыли. Он погружался в это, он на это наступал и в то же время чувствовал, что на самом деле ничего этого не было, а если что-то и было, то совсем не это… Спина Резчика маячила то спереди, то снизу. Дризу всё время хотелось окликнуть его и спросить, куда, собственно, они направляются… Но что-то ему подсказывало, что сейчас никакие вопросы не уместны и ответом будет лишь насмешка.

Хмарь рассеялась, и Дриз увидел, что его проводник стоит перед ним на осколке скалы, подножие которой уходит куда-то во тьму, и держит на ладони крохотный замок с четырьмя башнями, распахнутыми воротами и светящимися окнами-бойницами. На мгновение ему показалось, что он даже слышит какую-то музыку, доносящуюся оттуда, но это, конечно, только показалось.

– Входи, – сказал Резчик.

Дриз, не посмев ослушаться, сделал шаг вперед и оказался прямо перед воротами.

– Входи, входи, – повторил тот же голос, но уже откуда-то со стороны, и он вошел.

Замок был самым обыкновенным, разве что в несколько раз меньше, чем те, которые ему приходилось видеть раньше. Он шел по каменным коридорам, освещенным настенными факелами, мимо дверей келий, бойниц и совершенно неподвижных стражей, которые оказались не живее тех стен, возле которых стояли. И еще он не слышал обычного гулкого эха, повторяющего звон подковок на каблуках о каменный пол. В конце концов он вошел в трапезную, которая была обставлена мраморными статуями, резной мебелью и высокими бронзовыми светильниками. Грубые каменные стены были задрапированы роскошными гобеленами, каких в Холмах можно было найти лишь единицы, потому что секреты их изготовления были давно утрачены. За столом на хозяйском месте сидел всё тот же Резчик и насмешливо смотрел на гостя.

– Это замок Писаря, – сообщил он Дризу. – Но хозяин отбыл дня на три по делам, и пока он наш. Правда, Писарь терпеть не может, когда кто-то, кроме него, сюда заходит, но мы ведь ему ничего не скажем, не так ли…

– Зачем мы здесь?

– А по эту сторону просто больше нет ни одного приличного места, чтобы приятно и с пользой провести время. На самом деле Писарь ни мне, ни тебе ничего не сделает, разве что поорет и потопает ногами, в крайнем случае, пожалуется Великолепному… Но я знаю его имя… Хочешь, по дружбе я и тебе скажу. – Резчик поманил Дриза пальцем, как бы собираясь что-то шепнуть ему на ухо, но тот даже не сделал шага вперед, явно чуя какой-то подвох.

– Не хочешь – не надо. – Он кинул на стол свой длинный стилет, и Дриз подумал о том, что, например, будет, если взять и снести мечом голову собеседнику, который уже начал ему надоедать.

– Зачем мы здесь? – повторил Дриз свой вопрос, не меняя интонации и умело скрывая раздражение.

– Я должен тебе что-то рассказать, – отозвался Резчик, лицо которого вдруг стало необычайно серьезным. – Не больше, чем велено, но и не слишком мало для первого случая. Хотя кое-что я тебе уже сказал, например, имя Дряни. И отныне не просто ты принадлежишь ей, а вы в равной степени принадлежите друг другу, хотя, если честно, я тебе не завидую. – Он вдруг разразился диким хохотом, который не раз приходил к Дризу в ночных кошмарах, когда он был еще пленником бронзовой двери и бронзовой маски.

Бывший лорд выхватил меч и, не в силах более бороться с овладевшей им яростью, рубанул им прямо по Резчику. Лезвие развалило напополам спинку кресла и застряло в дубовой столешнице, а тот, чье разрубленное тело он ожидал увидеть, уже стоял сзади и хлопал его по плечу. А мог бы ведь и уши отбрить широким кинжалом, который держал в другой руке… И тут Дриз понял, что в его собственное сознание проникла чужая мысль.

– То-то хозяин удивится, что мебель у него попорченной вдруг оказалась, – сказал Резчик с дружеской улыбкой на лице, а Дриз Кардог, еще недавно собиравшийся стать лордом лордов, без сил плюхнулся на стул, а свой меч швырнул на стол рядом со стилетом.

– Как бы скверно здесь с тобой ни обходились, приятель, ты всё равно приобрел больше, чем потерял. – Теперь Резчик говорил тихо и вкрадчиво. – Каждый из нас служит Великолепному лишь потому, что тем самым служит себе самому, и ты тоже будешь служить только себе… Кстати, всем, кого Великолепный допускает на эту сторону, он дарует бессмертие. Это, конечно, означает не то, что ты будешь жить всегда, а лишь то, что тебя будет очень трудно убить, а естественной смерти ты будешь дожидаться гораздо дольше, чем тебе успеет надоесть жизнь. Даже не просто твоя жизнь, а жизнь вообще. И еще – только соединив свою жизнь с промыслом Великолепного, ты обретаешь истинную свободу и истинную власть. И поэтому главное, чего тебе следует добиваться, это его безграничная признательность за твою безграничную преданность. Может быть, это звучит несколько странно, но чем искренней твоя преданность Великолепному, тем более ты свободен в своих помыслах и поступках. Ибо в свое время Творец попустил ему, и он не хочет повторять чужие ошибки, он хочет совершать свои… – Резчик неожиданно замолчал и направил на Дриза взгляд, полный разочарования и искреннего сожаления. – По-моему, дружок, ты меня не слишком внимательно слушаешь… Напрасно. От каждого моего слова, сказанного здесь и сейчас, если ты, конечно, всё правильно поймешь, тебе будет великая польза…

– А что это было за дерьмо, через которое мы пролезали? – спросил Дриз, к которому уже вернулось самообладание. Он спросил не потому, что ему интересен был ответ, а лишь затем, чтобы прервать обрушившийся на него словесный поток.

– О-о-о, – с готовностью начал пояснять Резчик. – Дело в том, что Великолепный, в отличие от нас, несовершенных, очень взыскателен к себе… Он стремится что-то создать, причем не собрать из обломков того, что было сделано Творцом, а именно создать что-то небывалое, доселе невозможное. Он находится в вечном поиске невиданной формы и немыслимого содержания. Разумеется, всё новое создается с трудом, и всё то, что окружает это уютное гнездышко, – океан отходов творчества Великолепного. Нам еще повезло, что мы не нарвались на какой-нибудь обломок, который он выбросил, не перемолов его в пыль. Вот, например, Писарь – он был стройным красавцем вроде тебя, когда впервые угодил в это месиво, и там его проглотила какая-то милая зверушка, которую наш господин по недосмотру выпустил, не добив как следует… И в итоге спереди вошел мужчина в полном расцвете сил, наделенный немалыми талантами и значительной силой, а сзади вышел толстобрюхий придурковатый карлик. И никто, даже сам Великолепный, не смог вернуть ему первоначальный вид, дарованный Творцом, не к столу будет сказано…

– Зачем я нужен Великолепному? – Дриз смирился с тем, что ему, видимо, еще долго придется терпеть нескончаемый треп Резчика, и решил-таки спросить о чем-либо действительно занимательном.

– На этот вопрос ответить можно, но нелегко, – начал тот издалека. – Чтобы понять это до конца, нужно очень многое знать и немало вынести на собственном хребте. Ты, конечно, не готов к тому, чтобы получить на него ответ и понять его, но Великолепный приказал мне сегодня ответить на все твои вопросы честно и в меру моего разумения. – Он замолчал, глядя на Дриза, и чувствовалось, что самое большое его желание – затянуть время, отделаться ничего не значащим трепом и при этом не солгать. Но Дриз уже понял, что сейчас Резчик находится в большей зависимости от него, чем он от Резчика, потому что тот связан приказом, нарушить который не смогут заставить его никакие силы.

– Как твое имя? – тут же спросил Дриз, пользуясь моментом.

Резчик сразу же как-то сник, лицо его мгновенно скомкалось и утратило самодовольное выражение. На мгновение даже промелькнула какая-то затравленность во взгляде, которая тут же спряталась под маской безразличия.

– Траор. Мое имя – Траор… – выдавил он из себя и тут же добавил: – А Писаря зовут Хомрик. На самом деле у Великолепного немало приближенных, и все мы, к сожалению, знаем имена друг друга. И ты рано или поздно тоже будешь знать всё, что тебе будет позволено. Так что для меня нет большой беды в том, что тебе что-то открылось… Возможно, это – гораздо большая беда для тебя, но она, конечно, грянет не сейчас…

– Ну и?.. – произнес Дриз, имея в виду предыдущий вопрос, который Резчик постарался замять.

– Всё это началось давным-давно, когда мир еще не знал и не мог знать, что когда-нибудь появлюсь я или родишься ты. Тогда, наверное, даже людей еще не было. Как говорится, и у Творца не дюжина рук, и когда он решил поразвлечься сотворением мира, ему понадобились чернорабочие, чтобы, значит, месить глину для его горшков. Он создал полчища элоимов, послушных и бессловесных, имеющих лишь уши, чтобы слышать, и руки, чтобы делать то, что скажут. Говорят, будто у них еще были крылышки, но это всё выдумки темного народа, не понимающего, как это можно летать, не имея крыльев… Наделив свои создания некоторыми способностями, Творец не дал им самого главного, чем ценна любая уважающая себя личность – свободы воли и свободы выбора. И один из них, тот, кого мы ныне называем Великолепным, восстал. Он восстал вовсе не против Творца своего, он даже и не восстал вовсе, но в нем сама по себе проснулась страсть к творчеству, чего создатель миров никому, кроме себя, не позволял. Он, конечно, продолжает противиться творчеству Великолепного, но теперь мы достаточно сильны, чтобы не унижать себя просьбами и мольбами. Самые продвинутые из людей, которым противно рабское состояние, служат Великолепному душой и телом, словом и делом. За это он наделяет их, то есть – нас, властью над силами, о которых смертные твари даже понятия не имеют, избавляет нас от болей и болезней и дарует нам причастность к Вечности.

– И всё же зачем ему нужны мы? – уточнил свой вопрос Мясник-Дриз.

– В мире почти не осталось места, которого не коснулась рука Творца, и чтобы было возможно новое творчество, необходимо расчистить для него пространство. Нужно разрушить этот мир и уничтожить тварей, его населяющих. И тогда ничто и никто не воспрепятствует иному, удивительному, несравненному, великому, совершенному…

– Творению, – закончил Дриз, почуяв, что перечисление, начатое Траором, может оказаться бесконечным.

В этот момент, громко хлопая крыльями, в окно влетела толстая сова, села на стол прямо напротив Резчика и мгновенно превратилась в пузатого карлика.

– Чего приперся, скотина?! – закричал карлик на Траора, всё еще находящегося под впечатлением собственной речи и отрешенного от всего происходящего вокруг. Но карлику, судя по всему, было наплевать на настроение гостя, и он после паузы, длившейся долю мгновения, рявкнул: – Отвечай, гнида! И пшел вон!

– Какой же ты всё-таки негостеприимный, – пристыдил его Резчик и, схватив за лезвие свой странный стилет, двинул хозяина замка рукоятью по голове.

Карлик тут же превратился в здоровенную крысу и вцепился острыми мелкими зубами в горло своему противнику, обернувшемуся змеей, у которой там, где было окровавленное горло, оказался хвост, который был немедленно отброшен. Пока крыса пожирала обрывок хвоста, змея, распрямившись, подобно пружине, стремительно вылетела в окно, оставив ни в чем не повинного Дриза наедине с рассвирепевшим Писарем.

Крыса вновь превратилась в тяжело дышащего карлика, который вытирал большим розовым махровым полотенцем кровь с разбитого лица. Причем раны его сразу после того, как кровь впитывалась в полотенце, исчезали, а оторванное ухо выросло вновь.

– Уф! – сказал Писарь, по-прежнему делая вид, что не замечает еще одного гостя.

Дриз на всякий случай положил правую руку на стол, чтобы ладонь как бы невзначай приблизилась к рукояти меча.

– А ты меня не пугай, – неожиданно спокойно произнес карлик. – Меня жрали, мной срали, а ты – вообще молокосос. И еще тебе велено возвращаться туда, откуда пришел.

– А я и дороги не знаю…

– Пятая дверь налево. Сортир. Нырнешь в дерьмо – окажешься дома…

Писарь еще что-то говорил, но Мясник его уже не слышал. Голос, не произносящий слов, доносящийся откуда-то извне, уже дал ему понять, где, кому и зачем он нужен. И еще в него вселилось умение находить нити, связывающие Несотворенное и Сотворенное пространство. Исчез мерзкий коротышка, исчезла трапезная, где ему так и не подали никаких лакомств и вин. Он уже летел куда-то в кромешной темноте, и рядом с ним летел его меч, на котором несмываемой черной коркой застыла человеческая кровь. А потом он оказался посреди бесконечной снежной равнины, не оскверненной ни единым бугорком или чьим-нибудь следом. Оставалось только ожидать, когда досюда дойдет его новое войско, куда более послушное и преданное, чем предыдущее, состоящее из мерзких смертных тварей, именуемых людьми… Нет, не людьми – просто смертными.

Глава 5

Менее всего оборотни отличаются от людей, пребывая в зверином обличии.

Служитель Крон. Трактат об оборотнях

Полог шатра откинулся, и вовнутрь один за другим начали входить стражники. Каждый нес по охапке свежепоколотых кленовых поленьев, сваливал их возле печурки и тут же выходил обратно. Печь топил сам сын лорда, и ему нравилось это занятие. Когда-то давно втайне от слуг он подбрасывал поленья в камин, стоящий в углу его кельи в замке Холм-Дола, и подолгу смотрел, как пламя старательно и почти бездымно поглощает их. Вообще-то, кормление очага не считалось делом, достойным высокородных особ, в отличие от тех ремесел, которые были сродни искусству, но теперь Юм Бранборг был уже сотником ночной стражи, а все учителя этикета и геральдики остались в замке.

Перед тем как поставить шатер лорда, стражники тщательно вымели снег с начинающей промерзать земли и расстелили плотный ворсистый ковер с изображением сокола, клюющего змею, фамильным гербом Бранборгов. Здесь же, на ковре, расположился сам лорд, начальник ночной стражи и все семеро тысячников. Сольвей с книжником Ионом пристроились подавать Юму полешки, чтобы быть поближе к печи, а мастер Клён рассматривал сложенные у входа мечи военачальников, отмечая про себя, что большинство из них – его работы.

Должен был состояться обычный малый совет, который лорд проводил каждый вечер. Олф уже отобрал из поступивших за день донесений самые важные и хотел было начать доклад, но в этот момент в шатер почти вбежал Герт Логвин, начальник конницы, в руках которого был сверток размером с человеческую голову.

– Что-нибудь случилось? – спросил у него лорд, поднимаясь с ковра.

– Случилось, – отозвался Логвин, и в голосе его чувствовалась какая-то растерянность. – Почти каждую ночь что-нибудь да случается. Война еще не началась, а мы уже теряем людей.

– Кто струсил уже сейчас, пусть бегут, – заметил Олф, который хотел побыстрее закончить доклад и уйти спать.

– Я тоже думал, что бегут, а оказывается, дело не в этом… – Герт развернул материю, и вскоре все увидели обыкновенный островерхий шлем, весь обляпанный кровью. – Вот опять пропал дозор, целая дюжина, как в прошлый раз… Но тогда вообще никаких следов не осталось – всё ветром заровняло, а сейчас вот это нашли, и оборотнями там так воняет, как из выгребной ямы. Если немедленно лес не прочесать, они от нас так и не отстанут.

– Если прочесать – тоже не отстанут, – сказал Герант, незаметно сидевший в самом затемненном месте. – А вот попытаться взять кого-нибудь живьем, раз уж они всё равно тут, не помешало бы. Ведь идем, сами толком не знаем, куда и что нас ждет.

– Оборотней ни разу живыми не брали, – заметил Олф.

– Потому и не брали, что не пытались. – Герант поднялся, опираясь на посох. – Раньше всё ясно было: вот есть нечисть, и чем больше ее перебьем, тем меньше ее останется. А оказывается, надо еще и понять, откуда они берутся, кто их насылает, оборотней и меченосцев этих. Кто и зачем?

– Если лес прочесывать, затаятся они, – сказал Олф. – Оборотня можно только из засады взять. Или когда он сам сдуру не на того нападет. Да и то не так чтобы живьем.

– Да я его один заломаю! Голыми руками! – прорычал вдруг тысячник Саур. – Вот прямо сейчас.

Он метнулся к выходу, но лорд жестом заставил его остановиться и замолчать.

– Сольвей, – обратился Эрл Бранборг к ведунье. – Сольвей, а ты что думаешь?

– То же, что и вы, мой лорд, – ответила она. – Я согласна стать приманкой, но и охотников должно быть не больше трех.

– Я пойду! – крикнул Юм.

– Ты – сотник, – спокойно сказал ему лорд. – Вот и иди к своей сотне.

Юный лорд натянул на голову шлем с меховым подкладом и уныло вышел, стараясь не замечать провожающих его взглядов.

– Я пойду, – сказал Олф. – Всё равно лучше, чем я, их повадок никто не знает. Молодых лучше не посылать – шкурку попортят…

– Я пойду! – Саур снова сделал шаг вперед. – Они ж здоровенные, почти как я. Кто его еще удержит.

– Я пойду, – вызвался молчавший до сих пор Элл Гордог.

Сольвей шла одна, освещенная мерцанием ополовиненной луны, на которую то и дело набегали мелкие стремительные облака, гонимые северным ветром. Через поле шириной в целую лигу можно было разглядеть немалое селище, к которому она и приближалась. Олф, Саур и Элл Гордог, укрытые длинными белыми накидками, следовали за ней, прикидываясь мелкими заснеженными бугорками, а за леском скрывалось дюжин пять воинов Храма, позаимствовавших на ночь коней у лорда Логвина.

Прежде чем увидеть оборотня, Сольвей заметила его тень на снегу, а потом уже – фигуру, прикрытую темным балахоном, наподобие тех, что носят странствующие лирники. Оборотень принял человеческий облик, видимо, чтобы не спугнуть странную добычу, одиноко бредущую в таком опасном месте. Большим умом эти твари не отличались, иначе не было бы смысла устраивать столь незамысловатую ловушку, но всё же Сольвей опасалась, что в последний момент оборотень что-то сообразит и попытается скрыться… Но он спокойно шел навстречу…

– Одинокая путница в такое ужасное время, – начал говорить оборотень, не забывая приближаться. – Кто же тот нехороший человек, который позволил такое? Будь моя воля, я бы и не отпустил… Мне и то страшно…

Сольвей остановилась как бы в нерешительности, а оборотень, не умолкая, всё приближался к ней. Когда до него оставалось не больше пяти локтей, из-под своего покрывала выскочил Саур и, ни слова не говоря, раскрутил со свистом свою плеть из верви, оплетенной серебряной нитью, которая тут же обвилась вокруг шеи нелюдя. Рядом, как будто из-под земли, возникли Олф с Гордогом, и оборотень с визгом начал метаться из стороны в сторону, пытаясь вырвать у Саура его кнут. Сквозь лунный свет метнулись еще две серебряные нити, одна из них обвила чудовищу правую лодыжку, а другая, рассекая воздух, опустилась ему промеж глаз. Оборотень метнулся навстречу Сауру, который тут же выставил перед собой свой знаменитый длинный меч.

– Убери ножик! – крикнул ему Олф. – Он нам целый нужен.