Юность Екатерины Великой. «В золотой клетке» Свидерская Маргарита
– Буду, – просто ответила Екатерина, заканчивая разговор, сегодня у нее было свидание с княгиней Екатериной Дашковой, та обещалась приехать и скрасить досуг.
Небольшой бал, в понимании великого князя, это человек на сто пятьдесят – двести, среди них мелькают иностранцы, но в основном дворяне – постоянные придворные. Очень резко гости делятся на кучки по политическим пристрастиям. Сейчас при дворе самая могущественная партия Шуваловых, они, как всегда, в сборе, постоянно спорят. Обсуждают. Дамы вынуждены напоминать кавалерам, что могут пропустить ангажированный танец, тогда вельможи прерывают разговоры и уносятся плясать. Ведь праздно прогуливаться не позволительно – бал есть бал.
Екатерина танцевала всегда, в ее книжечку загодя вписывались все желающие. Иногда приходилось сменять до четырех платьев за вечер.
И сейчас горничные приготовили ей три платья разных фасонов и расцветок. Она выбрала голубое с отделкой серебряным шнуром. Вид в зеркале ей понравился, правда, взгляд чуть грустный, так это всегда так. Начнет танцевать и кокетничать – оживится.
Гости уже прибыли и бродили по залам и галереям. Она здоровалась со всеми, переходя от группы к группе. Ей кланялись, целовали ручку, просили вписать свою фамилию в книжечку для танцев, она аккуратно исполняла пожелание, если мужчина был ей приятен, если же нет, отвечала, смеясь, что все танцы разобраны более резвыми кавалерами.
В романах, прочитанных в юности, не говорилось, что можно ощутить присутствие человека, не видя его. И Екатерина не поняла беспокойства, которое охватило внезапно, заставив осмотреться. Нет, вокруг были только хорошо знакомые ей лица. Никого, кто бы мог заставить учащенно забиться пульс и мешать дышать – видать, горничная перетянула шнурами туго талию, нужно пойти ослабить шнуровку – она же танцевать не сможет!
Извинившись, Екатерина направилась к себе, вышла из залы и повернула в коридор к лестнице, что вела в ее покои, благополучно дошла и с порога крикнула Шаргородской:
– Катя, скорее помоги мне, я сейчас задохнусь, так туго стянули мне корсет!
– Бегу-бегу, Ваше Высочество! – отозвалась та, срываясь с места и тут же застыв на месте, смотря за спину великой княгини.
– Ваше Высочество? Вот, значит, как… – раздался над ухом Екатерины голос, о котором она вспоминала последнее время с нежностью и грустью. Она резко обернулась. Так и есть – ее мечта, ее ночная боль – в коридоре стоял растерянный Григорий Орлов.
– Катя, ступайте, мне с поручиком нужно переговорить… Да глядите, чтобы меня не беспокоили, – сообразила быстро Екатерина, отходя от порога и впуская гвардейца в комнату. Орлов замялся в нерешительности на пороге, проследил, как из комнаты выходила Шаргородская, кинув на него привычный восхищенный взгляд, и вошел. Двери тут же захлопнулись, ключ в замочной скважине провернулся до конца, отрезая пути к отступлению.
Екатерина решила все же не стоять – ноги подкашивались, она присела на краешек диванчика и указала гвардейцу на соседнее кресло.
«Что же он молчит?!»
«Она, моя Катя – великая княгиня! И что мне теперь делать?! Зачем-то дверь закрыли на ключ, будто я ее одним ударом не смогу выломать… Боже, Господи, зачем ты меня сюда привел?!»
– Я искал тебя… вас… – опять, забыв французский, заговорил на русском Орлов.
– Получается – нашел, – тихо ответила ему Екатерина, боясь смотреть на великана, что загораживал ночное небо в окне. А внутри уже все трепетало, сладостно, томно, не давая дышать и мутя рассудок.
– И что… как же теперь… – попытался заговорить Орлов, но, красноречием не блистая, так и не смог ни спросить, ни сказать. Смущенно замолчал и хотел уж встать да прочь идти – не по Сеньке шапка цесаревну-принцессу ласкать да голубить, но ноги не идут. Пнем на невидимой дорожке застыл, злясь на себя.
– Что искал – лестно, не забыл – мое счастье, – призналась Екатерина, невольно улыбаясь на его смущение. Она наслаждалась:
«Зацепила, зазанозила я тебя, удальца! Не короной моей или положением моим прельстился, а мною!»
– Что же ты сидишь как камень?
– Робею, – признание прозвучало неожиданно и для Екатерины, и для Григория, но именно такое чувство он сейчас испытал, оказавшись в покоях великой княгини. Раньше ему было безразлично: служанка, крестьянка, графиня или купчиха. Это были просто женщины, привлекшие внимание лукавым взглядом, серебристым голосом, чарующим смехом, особой, чисто женской статью или, наоборот, мальчишеской худощавостью и озорством. Он и сам не знал иногда, что влекло его к пышнотелой красавице, а что отталкивало, заставляло забыть вчерашнюю влюбленность. Орлов радовался жизни, пригоршнями черпал ее подарки, до дна испивая чарующую чашу удовольствий, что так щедро дарила судьба. Встреча с Екатериной действительно зацепила его, опутала невидимыми нитями и заставила признаться – все имеет конец. Конец разгульной удалой жизни, потому что он нашел ту, с которой ему хотелось быть всегда. Он понимал: возможно, его избранница замужем, но готов был идти до конца, украсть любимую, добиться у Церкви развода, ждать, да что угодно! Положение великой княгини разрушило его планы до основания. Орлов ощущал себя разбитым. Он потерялся, испугался и расстроился одновременно. Он желал бы оказаться сейчас в кабаке и пить, пить до омертвения хмельное вино, только чтобы забыться, убежать от горькой правды – он не смеет покуситься на семью наследника престола. Он должен встать и уйти. Навсегда забыть «свою Катю».
«Встать и уйти!» – приказал себе Орлов, но продолжал сидеть и пялиться на великую княгиню. А она поняла, интуитивно почувствовала – нужно разрушить ту стену, которую мужчина возвел между ними. Либо она сейчас что-то придумает, либо потеряет его навсегда. Она должна для своего счастья что-то предпринять. Не сделает – не сможет жить потом, воздуха не хватит, чтобы дышать; свет померкнет, и поглотит ее этот тусклый убогий мир без него, единственно желанного мужчины.
И Екатерина решила бороться за него.
– Ну вот, не слышал, что ли, корсаж мне горничная перетянула больно, помоги, ослабь. А то пока тебя разговоришь, шнуровка меня уморит, – провоцируя словами к действию, Екатерина подошла к нему и повернулась спиною, зацепив ворохом юбок, пробуждая от оцепенения.
Встала и замерла.
Глаза закрыла, про себя молитву творя.
Дыхание задержала, в ожидании: решится или нет?
«Эх, Гришка, видать, судьба такая: не сносить тебе буйной головушки!» – резко поднялся Орлов, с обреченностью умирающего на смертном одре поняв: никуда он не уйдет, не отступит! Будь что будет! Не будет ему жизни без Катеньки! Знать, Бог испытание послал. Только грешен и слаб Григорий, не выдержал… Не обнял ее, лишь подул по обнаженной шее, плечам, заставив задрожать. И, словно мстя ей за тайный страх перед высотой ее положения, начал медленно расстегивать мундир. Она же слыша шорох, не смея обернуться, дышала часто и покорно ждала: не ушел!..
Но когда же?..
Что же?..
Наконец почувствовала – Орлов начал ловко расправляться со шнуровкой корсажа, ослабил тесемки, на которых крепились нижние юбки и фижмы, они с шорохом упали к ногам… Вот и желанные, теплые, большие и сильные руки на ее талии, но нет, перебежали, обманув, к бедрам… и вообще ушли.
«Что же он медлит?!»
– Ах! – вскрикнула Екатерина, когда Орлов наконец-то обнял ее и прижал так сильно, что стянутый корсаж показался пустяком. Она попыталась вывернуться и повернуться к нему лицом, не удалось, удержал, не пустил. И Екатерина не сдержалась, выкрикнула, не тая обиды:
– Почто мучаешь меня? Вижу: желаешь!
Он ослабил объятия и повернул ее к себе лицом, небрежно откинул выбившуюся прядь из прически, провел по плечу рукой, нежно, трепетно, робко.
– Больно мне, Катя! Душе моей больно!
– Сумасшедший ты мой! – проговорила Екатерина, ловя его взгляд. Поймала, утонула в любви, притянула голову к себе, привстала на цыпочки и приникла наконец-то к губам, которые так долго не хотели дарить ей ласку. И закрутилась страсть, что так долго ждала. Выплеснула неистовство и жажду, что копились в разлуке. Опалила огнем неиссякаемого желания, заставив вновь забыть о месте и времени, о разнице положений и вельможах, танцующих на балу, что хватиться в любой момент могут его или ее. Что грешат, уж и речи не было, да можно ли грехом назвать то, что их связало навек, бросило в искренний пламень?
Начинались Святки. Время балов, гуляний, маскарадов. Екатерина забыла, что такое грусть и одинокое коротание вечеров с книгами или перешептывание с Дашковой. Она слушала вполуха увещевания подруги, какие-то планы о преобразовании России, вынужденно общалась с различными вельможами и сенаторами, но стоило часам пробить полночь, великая княгиня удалялась к себе и на люди боле не выходила. Спустя время через укромную дверь, ведущую в гардеробную, на узкую лесенку выскальзывал молодой офицер. Он быстро, стараясь остаться незамеченным и не наделать шума, спускался вниз и исчезал из дворца, ловко впрыгнув в карету, что всегда в одно и то же время его ожидала. Так, два раза в неделю Екатерина отправлялась к Орлову.
Оставалось двенадцать часов до свидания, когда в покои вошел Петр Федорович, с бледным лицом и дрожащими губами, выждал, шикнув на фрейлин, и обождав, пока они дружной стайкой удалятся, скороговоркой проговорил:
– Кажется, время пришло. Только что меня посетил духовник государыни Елизаветы Петровны, она соборовалась… Что делать, Екатерина?!
Растерянность и испуг передались и великой княгине, она задержала дыхание и встала, замерев и пристально глядя супругу в глаза – не ослышалась ли?
– Идемте к ней.
– А если нас не пустят? Если Шувалов…
– Кто таков Шувалов?! Отправляйте первого гонца в Ораниенбаум, пусть будут готовы и ждут приказа. – Екатерина тоже побледнела, но быстро взяла себя в руки. – Шувалов не имеет тех прав и обязанностей, что возложены на нас, Ваше Высочество. В это время мы имеем право и обязаны быть подле императрицы! Не посмеют помешать! Идемте.
Когда оказались у дверей в спальню, великокняжескую чету одновременно охватила робость, они переглянулись и взялись за руки, совсем на миг, лишь бы только ощутить поддержку, но тут же отпустили друг друга и вошли в жарко натопленную опочивальню Елизаветы.
Духовник читал отходные молитвы торжественно, нараспев, хорошо поставленным голосом, постоянно останавливаясь. Елизавета повторяла каждое слово, голосом слабым, практически измененным из-за тяжелого состояния. Она с трудом и тяжело дышала.
– Екатерина, Петр! – подозвала государыня к себе наследников. Они подошли. Екатерина опустилась на пол, припала к руке женщины, которая столько лет решала ее судьбу. Петр остался стоять поодаль, в изножии кровати.
– Мы вместе прожили много лет, страшно подумать… Я хочу, чтобы вы простили меня за науку, что я вам преподавала, порою вы на меня злились, но делала я не со зла, а лишь вам во благо. Вот… теперь оставляю вас одних… А душа болит за вас… За государство. Простишь ли ты меня, Екатерина?.. Ухожу ведь…
Екатерина поцеловала руку императрицы и заплакала, кивнула и опустила голову, чтобы присутствующие не видели ее лица, ее смятения и печали. Ведь из жизни уходила не просто императрица, а женщина, по сути, всегда защищавшая ее от всех. Много слез и горечи принесли Екатерине их отношения, они породили тайный союз с Петром, они заставляли бунтовать и нарушать правила и циркуляры. Они, ее приказы, лишали обычной радости и свободы! Но именно эта, сейчас меньше всего похожая на гордую красавицу-императрицу, женщина смогла сохранить Екатерину для будущей России такой. И теперь она уходит. Она оставляет плод дел своих одну, с той сворой вельмож, которым Екатерина мешает, ведь у них есть уже своя, русская любовь будущего императора – Елизавета Воронцова…
Екатерина плакала искренне и теперь не скрывала своего отчаяния, как человек, потерявший крышу над головой. Она уже сейчас понимала, что наступает время еще более страшное, темное, смутное, когда любой ее шаг может привести к плахе. И было великой княжне тяжело и страшно, а еще горько – любила она Елизавету. Только поздно осознала.
Через какое-то время Елизавета впала в забытье, лекари хлопотали, духовник крестился и шептал молитвы перед иконами, коих в комнате было великое множество.
– Отходит… Господи, спаси и сохрани, помилуй, Господи… – пронесся тревожный шепот, забился во всех углах, вырвался в двери и понесся вестью по дворцу…
– Отошла…
Екатерина встрепенулась. Она продолжала держать государыню за руку, теперь в ней не было жизни. Великая княгиня повернулась к супругу, застывшему у одра. Они переглянулись, не имея сил сказать, да и как сказать, голосом нарушить священную тишину. Екатерина кивнула. Петр Федорович все не решался отойти от кровати, все смотрел и смотрел на покойную теперь уже тетушку, пока не подошел к нему князь Трубецкой и не взял его под локоть. Новый государь встрепенулся, распрямил плечи, выправив осанку и пошел за ним покорно, немного сбиваясь с шага.
«А как же я?! – хотелось спросить Екатерине. – Куда вы уходите?! Нельзя без меня и наследника Павла Петровича! Забыли они, что ли?!»
И услышала приказ от самого порога, где стоял в распахнутых дверях супруг.
– Останьтесь здесь, Екатерина Алексеевна, при теле! – Голос Петра ворвался и привлек внимание – новые ноты, тон, пресекающий всякое возражение.
Как же так? Почему она должна остаться здесь?! Она должна идти с ним к придворным. Встать рядом, как и обговаривали, как обычай требует. Она его супруга… соратник… сообщник. Их должны видеть вместе! И Павла должны взять с собою! Они одна семья, они – правящая династия!
Но Петр выходит, не дав Екатерине высказаться, напомнить договор.
Он так решил. Он переступил порог и отправился в новую, свободную и счастливую жизнь один.
Створки двери не успели придержать, и они захлопнулись с громким стуком, отсекая все ненужное новому императору Российской империи, оставив коленопреклоненной у смертного одра Елизаветы ее, Екатерину.
Затем в комнатах распахнули двери, в большой зале собрались предупрежденные сенаторы и вельможи, и разнесся твердый голос старшего сенатора князя Никиты Юрьевича Трубецкого:
– Императрица Елизавета Петровна скончалась… Государствует Его Величество император Петр Федорович! Виват!
Вот оно! Тайная организация Воронцова победила – царствует Петр Федорович! Самодержавно! Тихо, бескровно, как и мечталось. Ни к чему, напрасны, оказывается, были страхи, тайные покупки оружия, организация комнатной гвардии для защиты… Напрасны страдания и унижения стольких лет. Екатерина оказалась пешкой. Ее безболезненно обошли и пожертвовали в решающий момент. Получается, без Елизаветы она ничто, никому не нужна…
Из глаз посыпались слезы жалости к себе, к бесправной и беспомощной.
«Господи, спаси и сохрани рабу Твою, Екатерину! Помилуй меня, Господи!.. Сына моего помилуй… Дитя не родившееся помилуй. Меня карай и наказывай, но не деток неразумных…»
– Ваше Императорское Высочество! – донеслось до Екатерины с дальнего угла, кажется, там была маленькая приемная императрицы с отдельным выходом на этаж. Екатерина сначала и не поняла, что зовут ее. Она поднялась с колен и прошла на голос.
В маленькой, заваленной кучей сундуков, ворохом платьев, корзин комнате стояли супруги Дашковы: Екатерина, с глазами мокрыми, но горящими чистым огнем, и князь Михаил Иванович, капитан гвардии. Дашкова порывисто обняла Екатерину и протянула ей платочек.
– Повелите, Ваше Императорское Высочество, и мы тебя возведем на престол! – сказал князь. – Я не шучу! Мой полк и солдаты выступим сей же час!
– Бога ради, о чем вы! Пусть все идет как идет, не нужно крови! Петр Федорович законно вступил на трон…
– Вы не понимаете всей серьезности положения: генерал-прокурор князь Шаховской попросил отставку! – сообщила весьма неприятную новость княгиня Дашкова, Екатерина считала Шаховского порядочным человеком, и это была потеря.
– Кого назначили на его место?
– Глебова пожаловали генерал-прокурором, бездельника вместо Шаховского! И это все Шуваловых дела! – ответила, не сдерживая эмоций, княгиня Дашкова. – Ваших верных союзников уже убирают, решайтесь, Ваше Императорское Высочество!
– Нет, и еще раз нет. Не нужно спешить, не нужно ничего делать. – Екатерина даже сделала шаг назад, обратно, в опочивальню императрицы. – Грех-то какой рядом с гробом вести такие разговоры!
– Дайте сигнал, и мы сдержим слово! – Князь Дашков поклонился и вышел, сурово глянув на супругу. Та не смогла ничего добавить и покорно пошла за ним.
Екатерина вернулась в комнату к телу императрицы. Ей стало холодно – слуги распахнули окна, а на дворе зима. Пришлось послать за накидкой служанку. Тут пришел гофмаршал и передал «повеление» от государя Петра Федоровича. Ей надлежало переодеться в богатое платье и явиться на ужин, через несколько комнат.
– Ужин? – переспросила ошарашенно Екатерина. – Вы уверены?
– Да, Ваше Императорское Высочество, в светлом богатом платье!
Слуги затягивали стены черным бархатом. Звонко стучали молотки, тихо шептались придворные.
«Он сошел с ума? Какое светлое платье, ведь траур!» – но пришлось выполнить волю нового государя, Екатерина переоделась в комнатах сына, что располагались рядом с покоями императрицы, и вернулась опять к покойной, чувствуя себя оскорбленной.
Громко читали Евангелие, Екатерина прислушалась, и слова святой книги постепенно начали ее успокаивать – не ее воля, не ее желание обряжаться в светлое при таком горе. Отвечать будет отдавший приказ.
Прошел час, и раздались шаги у распахнутых дверей.
– Вас в церкви ждут, – это вновь гофмейстер, поклонился и вышел, а Екатерина испугалась – он никак не обратился к ней! Что же происходит там, за покоями императрицы, отошедшей в мир иной?! Что ее ждет, ведь как нарочно заперли здесь…
Она пошла. Покорно. Тихим, размеренным шагом, постепенно распрямляя опущенные плечи, выше поднимая голову, смахивая слезы, что никак не могли остановиться.
В церкви было шумно, светло от нарядов, народу набилось – весь цвет общества. Когда вместо панихиды по Елизавете зазвучал благодарственный молебен императору Петру Федоровичу, Екатерину передернуло, она едва удержалась, чтобы не встать и не уйти. Слова обвинения бились в груди и рвались наружу:
«Не совершайте грех! Отпойте сначала государыню!»
Но все перевернулось, и Екатерина смирилась.
Она с трудом отстояла, выслушивая хвалебные речи в адрес супруга, который не скрывал радости. Семейство Шуваловых и Воронцовых вились вокруг нового монарха, не подпуская никого и не отпуская его от себя.
«Как муха в сетях паука, только заместо одного кровопийца их тьма. А в Манифесте о восшествии на престол не упомянули Павла Петровича, и обо мне ни слова… Я-то ладно, но словно и нет у государя наследника! Неправильно, не по закону какой-то Манифест, а все князь Трубецкой! Но не он один, вон их – рой целый вьется вкруг Петра».
Не скрывая слез, Екатерина пошла к себе, где отдалась печали, заливаясь слезами.
В полночь тихо постучали, вошла Шаргородская:
– Ваше Императорское Высочество, к вам пришли.
– Я же велела сказать, что никого не принимаю!
– Государь!
В комнату вошел Петр Федорович, нынешний облик его изменился. Это не понравилось Екатерине. Вышагивал он степенно, но, будучи временами импульсивен, не мог совладать с привычной поспешностью, отчего периодически срывался на быстрый шаг, позабыв, что спешить ему боле без надобности. И голову начал задирать, выпятив смешно подбородок. А из-за высокого роста не мог разглядеть тех, кто рядом, – потому опять опускал не только взгляд, но и голову. Вся фигура нового императора словно пыталась натянуть на себя новый, подобающий статусу, облик, но сидевший в нем так и не повзрослевший озорной мальчишка вмешивался и создавал сумятицу, разваливал то, что начинало создаваться.
– Мадам, – легкий кивок головой.
«Вот мы и императоры, достаточно для приветствия даме», – оценила приветствие Екатерина, загодя раздражаясь.
– Заметили, как все рады? – государь присел на кровать.
– И вы верите в искренность этих всех?
– Вы злитесь, потому что не в первых рядах? Не лицемерьте, теперь это не нужно – мы свободны! – и император счастливо рассмеялся, тихо, но как-то зловеще.
– Я рада, что все произошло без кровопролития, но не стоит обольщаться в отношении тех, кто всегда был против нас – они затаились и могут внезапно ударить!
– Я уже подписал приказ и отправил гонцов, чтобы освободить и вернуть ко двору Бирона, Миниха, Лестока и Лопухиных. Гудович отправлен послом в Берлин, – задумчиво продолжил Петр Федорович.
– А к Бестужеву?
– Не-ет, – улыбнулся Петр Федорович.
– Почему же? Вы не хотите освободить столь нужного России человека?
– Нужного вам, Екатерина. Человека, который тут же внесет сумятицу при дворе и наверняка возглавит партию ваших сторонников. Вы думаете, мне не известны его взгляды? Ошибаетесь. Очень глубоко, фатально ошибаетесь! Покойная тетушка не раз мне говорила, чтобы я опасался этого хитрюгу-дипломата. Уж он-то своими связями и умением убеждать много бед наделает! Мне не нужен Бестужев. Пусть сидит. И я буду спокоен.
– Вы мне не доверяете?
– Но я же пришел к вам. Если вы не будете вмешиваться в дела государства, которым я теперь управляю, не начнете плести интриги, к которым у вас потрясающие способности, не станете организовывать заговоры за моей спиною, мы будем с вами друзьями по-прежнему.
– А дышать мне будет дозволено? И вы уверяете, что мы – свободны!
– В рамках приличия, мадам. И, раз у нас столь откровенный разговор, запомните все, сказанное мною. Не перечьте мне, и я буду относиться к вам как к другу.
– А Елизавета Воронцова, она тоже будет вашим другом? И есть ли разница между нами? К чему мне готовиться: к семейным отношениям с вами или к каземату?
– О-о-о! Не поверите. Я о Романовне случайно забыл, – рассмеялся Петр Федорович и погладил Екатерину по руке. – У нее есть свои планы в отношении меня, она пока нужна мне из-за семьи, из-за канцлера Воронцова. Не будете совершать ошибок, не будет и у нее власти повлиять на меня в отношении вас, мадам.
– Ваш Воронцов в подметки Бестужеву не годится, еще покойная Елизавета Петровна говорила!
– Зато верен мне. И он… – Петр Федорович прервался, чуть не выдав причины, заставляющие его привечать канцлера. – Нужный человек!
– Ваше право, государь Петр Федорович, не совершите ошибки. – Екатерина откинулась на подушки и повернулась на другой бок, демонстрируя желание закончить разговор. Петр Федорович понял правильно и удалился.
Последующие дни были заняты подготовкой к отпеванию и похоронам, которые поручили Екатерине. Опасаясь что-то упустить или сделать не как положено, Екатерина обратилась за помощью к старым, уважаемым дамам: графине Марье Андреевне Румянцевой, графине Анне Карловне Воронцовой и жене фельдмаршала Аграфене Леонтьевне Апраксиной. Со слезами на глазах они сочли за честь наставлять и помогать в подготовке своей государыни в последний путь.
Больше сорока дней выставлялось в Зимнем дворце набальзамированное тело императрицы Елизаветы, обряженное в богатое, тканное серебром, платье. Лицо покойной, лишенное земных страстей, было спокойно и бесстрастно, нарумянено, напудрено, с подведенными бровями вразлет. Екатерина старалась проводить все время рядом. Пряталась ли от людей, отдавала ли последний долг женщине, которую… любила. Да, именно так! Екатерина призналась себе, что любила покойную, именно она была ее защитницей и опорой все это время. Только вышло-то не так, как мечталось Екатерине Алексеевне, и не так, как мыслила Елизавета. Значит, Богу не угодно! Плакала Екатерина, смиряясь, и в тревожном страхе вздрагивала, едва раздавались четкие приближающиеся к смертному одру императрицы шаги.
Затем тело перевезли в Казанский собор, где поклониться государыне допустят простой народ. Все десять дней Екатерина регулярно приезжала туда и часами, коленопреклоненная перед гробом, вся в черных одеждах, под густой вуалью, плакала и усердно молилась. Приходящие проститься с Елизаветой Петровной толпы людей всех сословий: купцы и солдаты, горожане и ремесленники, крестьяне и священники, нищие – все увидели новую живую императрицу среди свечей и икон, так же, как и они, простые люди, без драгоценностей и скромно одетую в черное, равную им в общем горе. Крестное знамение и коленопреклонение сближают Екатерину с подданными, делают ее ближе и понятнее. Именно такой образ – горюющей женщины у одра с дочерью Великого Петра запоминается и становится для народа святым и праведным, истинно русским, православным. И Екатерина постепенно, день за днем, начинает чувствовать на себе, как от мощного потока прощающихся с императрицей людей начинает исходить тепло, любовь, участие, симпатия. Народ признал ее своей, разделив ее горе.
Из-за хлопот к погребению Екатерина не могла встречаться с Григорием Орловым. Даже записок к нему не посылала. Как никогда она ощущала надвигающиеся на нее тучи со стороны семейства Воронцовых и пыталась найти выход, пожалев, что не послушалась князя Дашкова. Но было что-то нехорошее, неправильное в том решительном действии, что смутило ее тогда, а теперь вынуждало, требовало развития. Внезапная, якобы полученная свобода оборачивалась еще более жестким надзором, грозила внезапными изменениями, и Екатерина растерялась. Новый заговор князей Дашковых или скучная жизнь в заточении? На что решиться? А решаться нужно – Воронцовы изловчатся и вынудят Петра Федоровича жениться на «Мадам Помпадур». Их не остановит и наследник – Павел Петрович. Как спасти себя? А может быть, хватит спасаться?! Сколько можно подстраиваться и угождать то маменьке, то императрице Елизавете, теперь вот Петру Федоровичу, который совсем недавно серьезные вопросы решал только с нею, Екатериной? А не пора ли действовать самостоятельно, пока семейство Воронцовых не устроило против нее заговор и не засадило в крепость? Очень скоро у всех ее недоброжелателей появится огромный, сокрушающий козырь – она беременна.
Глава VII. Противостояние
Во дворце лежала непогребенной императрица, а ее преемник уже наводил порядки, отчего за пределами комнат великой княгини стоял шум и наблюдалась беготня. Екатерина поинтересовалась, в чем дело. Оказалось, Петр Федорович велел приготовить для себя покои через сени, те, где жил Александр Иванович Шувалов. А в его комнатах, возле Екатерины, теперь будет жить графиня Елизавета Романовна Воронцова.
– Да-а-а, смешны дела рабов твоих, Господи! – Екатерина велела закрыть дверь, чтобы не мешал шум, и огорченно хлопнула кулачком по подлокотнику – она никак не ожидала столь тесного и беспокойного соседства. Теперь во все глаза глядеть нужно, чтобы Орлов мог незамеченным проскочить мимо чужих глаз, такого громилу никак не упрячешь… Да и за другими гостями из числа друзей тоже подглядывать будут тайно ли, открыто, а уж сочинят!
Только новые покои счастья Воронцовой не принесли, в первый же вечер вселения до Екатерины донесся шум и крики:
– Нет. Я поеду! Вы не посмеете меня оставить вечером одну!.. – пробивался сквозь стену голос фаворитки, потом послышался звон разбитого стекла, затем упало что-то потяжелее. – Вы – свинья! – далее последовали выражения русского народного, от которых уши Екатерины покраснели, и она предпочла прикрыть двери в смежную комнату.
«Новоселье удалось!» – не скрывая радости, Екатерина бросила взгляд в окно, подышала на изморозь, протерла стекло и увидела, как государь шустро сбегает по лестнице и садится в карету сам, без Елизаветы.
На другой день, после обеда, в пятом часу, Екатерина получила письмо от фаворитки, в котором та просила ее прийти к ней. Ей непременно нужно поговорить. Сама прийти не может – лежит больная.
«Что за чудеса? Вчера еще посуду била, забыв о скупости, а теперь заболела?»
Екатерине делать было нечего, скука и печаль одолели, и она пошла.
Фаворитка действительно лежала в постели, шмыгала носом, комкала платочек и гоняла прислугу, требуя подать ей то воды, то яблоко, то гребень, то зеркало. Завидев Екатерину, зарыдала навзрыд, да так, что и говорить не могла, напугав гостью.
– Что с вами, Елизавета Романовна? Вы ужасно выглядите, надобно за лекарем послать, лицо все опухло. Глаз не видать! – расщедрилась Екатерина на комплименты.
– Дайте немедленно зеркало! – выкрикнула Елизавета, заходясь в новой истерике, вот-вот икота начнется, забыв, что в руках у нее требуемый предмет. Прислуга суматошно забегала по комнате в тщетных поисках.
– Стакан с водой принесите! – велела Екатерина.
Прислуга быстро подала. Зеркало полетело в сторону и утонуло в одеялах и подушках, едва фаворитка в него глянула. Стакан Екатерина задумчиво крутила в руках, решая: набрать ли в рот воды и прыснуть на женщину, чтобы истерику прекратить, или так, на голову вылить, может, в чувства придет. Истерика не прекращалась. Фаворитка уже руки начала заламывать, и Екатерина решилась, видно, сказалось, что желание давно уже топилось в глубине души. Легко и изящно, пожалев замысловатую прическу, Екатерина одним махом плеснула сопернице воду в лицо. Та опешила. Всхлипнула, но осеклась, встретив суровый взгляд Ее Императорского Высочества. Истерика со слезами прошла. Екатерина уже обрадовалась, как болезнь зашла с другой стороны – фаворитка бросилась неистово руки ей целовать.
– Мадам, мадам! О чем так горюете? Что случилось-то?
– Умоляю, говорите тише! В той комнате моя сестра, Анна Михайловна Строганова и Иван Иванович Шувалов! Услышать могут!
– Что?! – изумилась Екатерина и громко расхохоталась. – Вы так громко рыдали и бились в истерике, не боясь, что вас услышат, а сейчас боитесь, что услышат меня? Вы в своем уме? Что произошло? Скажите же наконец! Некогда мне сидеть и утешать вас, если вы ничего говорить не хотите.
Вытерев слезы и опустошив нос в поданный загодя платочек, фаворитка наконец-то начала рассказывать:
– Государь наш обманывает меня.
– С чего вы взяли?
– А с того, что позавчера он не пришел ни ко мне, ни к вам. Ночевал у себя, и не один! Только вы слепы и не видите! А ведь вам тоже не выгодна новая фаворитка!
– Вы наивны, как дитя, мадам! Ни одной жене ни одна фаворитка не выгодна, вы не исключение! К тому же ваши намеки и требования к Петру Федоровичу о разводе не делают вас лучше любой другой дамы.
– Вам прекрасно известно, что все эти планы вилами по воде писаны, нужны они моему батюшке в большей степени, чем мне.
– Хватит лукавить, Елизавета Романовна! Я не спорить сюда пришла! Что у вас ко мне?
– Я хочу просить вас обратиться к государю от моего имени, пусть он отпустит меня насовсем к отцу, не могу я больше жить во дворце! – выпалила фаворитка, вновь начав всхлипывать. – Его Величество меня не люби-и-ит, они мне изме-е-ня-я-ют, – и снова разрыдалась.
– С чего вы взяли? Вон, покои выделил, – пожала Екатерина плечами, недоумевая, какую игру затеял супруг, но что-то подсказывало ей – фаворитка не лжет.
– Да, выделил! – согласилась Елизавета, шикнула на девушек и шепотом зашептала: – Вчера я встала рано утром, совсем рано, ибо спать не ложилась, все ждала Его Величество из гостей, надеялась, что зайдет. Он не пришел, зато поутру экипаж подали, я все в окошко видела: вышел Лев Александрович с дамой, усадил ее, сам сел и отъехали. А потом смотрю и дивуюсь наглости девки этой подлой! Нарышкин шторки задвинул, чтоб, значит, никто не рассмотрел – со спины-то не дознаться кто. А в карете-то сразу видать лицо, так она, зараза, змеюка подколодная, нарошно их раздвигает; он опять задвинет, а она вновь раздвигает, чуть не подрались! И что бы вы, Ваше Высочество, знали мою доброту, я-то эту гадюку рассмотрела! Знаю ее имя! Куракина это! Елена Степановна, мало ей покоев вельмож, по всем своими ножками пробежалась, теперь вот на государя нашего покусилась! Ой, беда-беда… – закачалась из стороны в сторону фаворитка.
– Ну, мало ли, – осторожно начала Екатерина, пытаясь разобраться в мыслях и чувствах. – Положение отца Куракиной незавидное, всем известно, что она таким путем решает проблемы князя Апраксина, ей только посочувствовать можно.
– У вас вот выхода-то нет, венчаны вы с Петрушей, а я не хочу, не смогу я такое терпеть, и ни к чему мне спориться с Куракиной, куда уж: ни телом, ни лицом не потягаюсь. Лучше уж сама уеду, чем под смех двора! И еще. Вчера у Шереметевых… Государь грозился арестовать папеньку, но уговорили его не делать поспешных шагов… Никак я не могу здесь оставаться! Помогите мне, Ваше Высочество, ведь я вам когда-то помогла… – напомнила фаворитка старый долг Екатерины.
– Не уверена, что смогу, но я поговорю с Его Величеством, – с этими словами Екатерина покинула фаворитку и направилась в покои государя. Дальше передней пройти не дали – Петр Федорович почивал. Екатерина попросила Нарышкина, бережно охраняющего сон ее супруга, известить, когда он будет готов ее принять.
Часов в семь за нею прислали. Екатерина откровенно рассказала о приглашении и слезах фаворитки, ее страхах и желании покинуть двор. Едва проснувшийся, Петр Федорович с трудом сдерживал раздражение, изредка в его глазах читалось искреннее удивление. Во время разговора вошли Нарышкин и Мельгунов, начавший службу недавно, но весьма преуспевший в налаживании связей.
Когда Екатерина рассказывала о случае с занавесками в карете, друг Левушка покраснел и смущенно, чтобы скрыть досаду, отошел к темному окну, делая вид, что занят созерцанием темной улицы.
«Значит, правда, так и есть – водил ли, выводил, но сестрица Левушки – княгиня Куракина – в постели Петруши побывала, а это уже очень серьезный намек. Пора посмотреть на список дворянских родов!»
– Я бы просила вас, Ваше Величество, объявить свое решение Елизавете Романовне кого другого, но не меня. И позвольте мне удалиться.
Петр Федорович кивнул, смотря куда-то вдаль, занятый мыслями.
Екатерина пришла в свои покои, взяла чистый лист бумаги, начала рисовать линии и вспоминать, кто кому каким родственником приходится.
– Из рода Нарышкиных царица Наталья Кирилловна – матушка Петра I. Отец Левушки – двоюродный брат Петра I. С другой стороны, из рода Апраксиных вышла другая царица – Марфа, но бездетна, тут искать нечего! А вот матушка Левушки – тоже Апраксина, а Куракина – дочь Степана Апраксина. Куда ни кинь – Апраксины-Нарышкины. Особой дружбы с Воронцовыми они не водят, да и сравнить по знатности их нельзя! Получается еще одна политическая партия при дворе, но более родовитая, с древними корнями? А Панин Никита кто тогда? К кому его записать? Или… еще одна партия? Ох, как же тяжело без Бестужева, – вздохнула Екатерина, напрягая память. – А Панин у нас опять же – родственник царицы Натальи Кирилловны, через генерал-губернатора Киева Михаила Ивановича Леонтьева. Уф! Куда я влезла!.. Моя верная Дашкова с мужем… Кажется, и есть ответ – сама-то Екатерина из Воронцовых – родная сестрица Елизаветы, а муж ее опять же – родственник Натальи Кирилловны. Не хотят ли Нарышкины возвыситься, могу ли я им доверять? Получается, Елена Куракина не просто так к Петруше в постель прыгнула, ой! Да что это я нервничаю! У нее же муж живой и здоровый, да еще и детей выводок. Нет-нет, время просто убила, разбираясь в родственных связях!
Так и не выяснив, что пыталась найти, Екатерина собралась спать, как происшествие с фавориткой получило продолжение – Елизавета Воронцова просила принять ее, потому что получила высочайшее разрешение покинуть двор.
– Ой-ля-ля! – смогла выразить удивление Екатерина и послала передать фаворитке, что примет ее. Двери в передней оказались открыты, и она увидела большое оживление: Мельгунов и Нарышкин наперегонки бегали из комнат государя в покои фаворитки. Эти перемещения были настолько забавны, вызывали кучу вопросов, что Екатерина решила дождаться окончания суматохи и постараться полностью выяснить, чем все закончится.
Закончилось все прозаически – к фаворитке направился Петр Федорович, да там и остался. Из-за стены доносились некоторое время крики и топот, но посуду не били и скоро угомонились, дав Екатерине возможность выспаться.
Елизавета Воронцова осталась при дворе.
Друг Левочка пытался выяснить, что же помешало Екатерине настроить Петра Федоровича против фаворитки. Он искренне не понимал, почему, имея возможность изгнать Елизавету Воронцову, Екатерина проявила участие; она отшучивалась, уходила от прямых ответов, весело смеялась, но не открылась.
С большой осторожностью Орлов все же смог проникнуть в покои Екатерины, которая приказала Шкурину наставить ширм в спальне, вдруг кто войдет, будет куда гвардейца спрятать.
Орлов вошел, скинул плащ на кресло у камина, чтобы просох, – на улице шел снег, и осмотрелся. Екатерина мелкими шажками подошла к любовнику и обняла его.
– Думала, не дождусь никогда… Соскучилась за тобою, Григорий…
– Лучше бы ко мне приехала. Спокойнее было бы. Я теперь как на муравейнике голым задом сижу, никакого настроения…
– Знаю. Сложно и опасно, но выйти не могла. Да и пока государыню не похороним, долго еще не смогу к тебе бегать. Чай, не фрейлина, должен понимать! – обиделась на холодность Орлова Екатерина и отошла, но потом не выдержала и вновь прижалась к нему. Он присел на диван, усадил ее к себе на колени. Дергаться и трусить не привык, но не было приятного в осознании, что через несколько стен находится государь, простой бы вельможа… Тепло от камина обогрело, да тело Екатерины уже плавилось в его руках, все теснее прижимаясь и ласкаясь. Руки сами пошли путешествовать… Губы ответили на зов, смелый и жадный, что пронял и выдернул из оков благоразумия. Опять есть только он и она, и пусть летят в тартарары империя и император, дворцы и палаты, но ему уже безразлично, где он: на соломе в конюшне или на простынях, небо над ними или балдахин с золотыми кистями, что в такт качаются.
– Округлилась ты, матушка, похорошела, – Орлов нежно провел рукой по ее животу. – Что делать думаешь? Ладно, пока юбками и хитростями скроешь, а рожать как – через стену Лизавета, через коридор – государь, боюсь за тебя, как подумаю.
– Не знала, не ведала, что так выйдет, – вздохнула Екатерина, прижимаясь к любовнику. – Придумаю. Только ребенка рядом оставить не смогу – Петру никак не докажешь, что он отец: не был у меня, не подгадала я, да и время другое. Нет у меня больше власти над ним, не заставлю. А как прознает про беременность, точно развод сделает. Нет теперь моей защитницы – Елизаветы Петровны. Я уж все варианты перебрала, ничего на ум не идет. Кругом одни политические партии, каждый норовит влезть в доверие к государю, другого утопить. А я в стороне стою… не вмешиваюсь.
– Эх, Катерина! Что ж ты за женщина?! Плачешься-жалишься, а про меня и не подумала.
– Да что мне, Гришенька, думать, чем ты помочь можешь? – рассмеялась Екатерина, заглядывая в глаза. – Мне остается только самой и выкручиваться!
– Отчего это ты меня метелкой выметаешь? – отстранился и сел на кровати Орлов, не обиделся, не рассердился, скорее удивился. – Я в вельможи не лезу, да и не выгоден буду тебе в роли сей.
– Чем же ты мне сейчас можешь помочь?
– Вспомни покойную Елизавету, как она на престол взошла? С чьей помощью?
– Сравнил! Она дочь государя, а я?
– А ты мать наследника престола. Чую, государь наш еще наворотит дел. Уже сейчас гвардия его не жалует. Об тебе слова плохого не слыхал. Подговорю солдат, офицеров, тихо, осторожно… Много ума не нужно: там недовольные, тут. У меня и четверо братьев есть, они в полках своих разговоры поведут.
– Не дело ты, Григорий, предлагаешь! Разговоры ваши в Тайную канцелярию вас прямой дорогой и приведут!
– Значит, судьба такая. А ты подумай, Катя, хорошо подумай, потом скажешь, что решила. На меня и братьев можешь рассчитывать. Мы слов на ветер не бросаем. Сказал – сделаю. Только надоело мне тайком тебя любить. Думай!
И Екатерина, смущаясь, ибо не могла ответить – куда Петра Федоровича девать при таком раскладе, думала и рассуждала. В ней теплилась надежда, что с Петром удастся договориться, отношения будут ровными – вон сколько венценосных особ без любви живут, а они с Петром чем хуже, только бы с беременностью удалось все решить тихо. Да и заветную императорскую корону очень из рук выпускать не хотелось – столько пришлось перетерпеть.
После похорон императрицы некоторое время двор погрузился в тишину – не было скандалов, ссор, куда-то исчезли интриганы и сплетники. Екатерина наслаждалась покоем и была удивлена, когда к ней потянулись вельможи, которые раньше старались ее не замечать. Первым посетителем оказался Никита Панин. Сначала Екатерина думала, что возникли вопросы по воспитанию наследника – Павла Петровича, но Никита Иванович положил перед Екатериной пачку исписанных листов и попросил найти время для изучения документа.
– Почему мне? Почему не Его Величеству? – поинтересовалась Екатерина. – Не считаете ли, Никита Иванович, что у меня есть хоть крупица той власти, чтобы влиять на продвижение вашего проекта? Уверяю – это не так. Тут уж лучше к другой родственнице обратиться – Елизавете Романовне, уж она лучше поспособствует продвижению вашего проекта.
– Ваше Императорское Высочество, моему проекту нужен чтец умный, далеко вперед смотрящий, вопросы, что здесь изложены, касаются больше будущего России, а я его, простите мою дерзость, связываю с вами, – поклонился Панин, умело замаскировав приверженность к ее персоне.
– Приятно льстите, Никита Иванович, скажите коротко, о чем писано в бумагах?
– Коротко не получится, Ваше Императорское Высочество, вчитываться и обдумывать нужно.
– И кто надоумил ко мне обратиться? – подошла с другого бока Екатерина, она никак не могла понять, что же вельможе от нее нужно. Верить вот так, запросто, она не спешила – научена.
– Недавний долгий разговор с племянницей моей – Екатериной Романовной Дашковой, как многие утверждают, Вашим искренним и верным другом.
– Я внимательно прочту ваши предложения, – улыбнулась Екатерина. Теперь обращение к ней Панина выглядело как консолидация и расширение небольшого круга лиц, принадлежащих к высшему сословию дворян. Если Панин голову склонил и признал, знак: он не юная девица Дашкова, он серьезный политик, к его словам могут прислушаться.
«А Дашкова-то не обманула, разговоры ведет, мнение не изменила. Если ей удастся всех первых лиц государства вокруг меня организовать, то дело может положительно устроиться, вот только б Петр не упрямился, да и Тайная канцелярия не прознала, а то планы и разговоры всех на плаху приведут».
Вечерами Екатерина читала и перечитывала документы Панина. Многое ей не нравилось, кроме одного – в его планах не было Петра Федоровича. Ей отводилась роль регента при малолетнем сыне-наследнике. Но никто же не заставляет ее говорить и спорить, «потемнит», мнение пока говорить не будет, важное уже свершилось – ее во власти видят фигуры знатные в России, как оно дальше сложится, потом увидит. Есть у нее верный Григорий, о ком она никому из заговорщиков говорить не будет. А в нужный момент посмотрит, устроит ее регентство при наследнике Павле, или что другое получится.
После похорон Елизаветы Петр развил бурную деятельность. Екатерина диву давалась, откуда такая прыть взялась. С утра государь сиживал в кабинете и писал указы, приказы, готовил манифесты, принимал кучу народу, потом ехал в Сенат, легкомысленно и без охраны. Первым делом Петр снизил налог на соль и отменил таможенные пошлины.
Это приветствовали все граждане империи.
Роспуск Тайной канцелярии и запрет пыток изначально вверг общество в шоковое состояние, а потом – повсеместное ликование.
Имя Петра Федоровича славили и благословляли.
Лишь Екатерина оказалась недовольна, немедленно отправившись к супругу за разъяснениями.
– Почему вы отменили Тайную канцелярию? Кто теперь будет защищать вас и вашу семью?! – от порога начала она.
– Я думал, вы обрадуетесь, – удивился Петр. – Одно напоминание о притеснениях и слежке за нашей жизнью в прошлом должно было заставить вас радоваться, ликовать! Одно напоминание о Шувалове, об их всевластии, и меня бросает в дрожь! Человек должен быть свободен! Никаких пыток, никаких розог! Уважение человеческого достоинства должно стать повсеместно!
– Мне нет дела, пытают ли преступника, мне есть дело до более важных вещей: кто позаботится о нашей безопасности? О безопасности самого существования династии! Кто будет отслеживать заговорщиков?! Уж не хотите ли сказать, что враз исчезли люди со злым умыслом? Что нам нечего бояться? Вы смешны в своей наивности, Петр Федорович! – выпалила, не сдерживаясь, Екатерина и тут же поняла выгодность создавшейся ситуации. Нет слежки – так просто заговор или мятеж не откроешь.
«Получается, если Орлов не обманывает, начнет вести разговоры среди гвардейцев, то донести на него будет некому?»
– А мне нет дела до ваших вредностей, мадам! Прошу простить меня, но я занят, ступайте к себе, – побледнел обиженный непониманием Петр и указал Екатерине на дверь.
Екатерина в свою очередь тоже спала с лица, такого еще не было – ее выставляли за дверь. Переменился Петр Федорович, ой переменился…
Новшества на этом не закончились, Екатерине казалось, что еще немного, и Петр отменит вообще все границы, но пока что он издал «Манифест о даровании вольности и свободы российскому дворянству».