Юность Екатерины Великой. «В золотой клетке» Свидерская Маргарита

Его восприняли с радостью и ликованием, но не Екатерина.

– Можно подумать, дворяне – это крепостные! Вы смешите весь мир, Ваше Величество! Вы как маленький ребенок, которому в руки попалась долгожданная игрушка!

– Я всегда считал вас просвещенной женщиной, не ожидал такой странной оценки моему достойному труду!

– И кто ж теперь в армии останется? Кто государство защищать будет, все по заграницам разбегутся, в имениях осядут!

– Дворянин вправе выбирать сам: идти ему на государственную службу или на военную! – защищался Петр. – Читайте внимательно документы, мадам! Это лучшее, что я создал и смог подарить своему народу! Идите и молчите, мадам, и не вмешивайтесь в дела, в коих ничего не понимаете!

А Екатерина удивлялась – раньше они понимали друг друга в делах, сейчас же полный разлад.

– Не спешите меня выставлять за дверь, я не «Мадам Помпадур»!

– Тогда куда исчез ваш ум, мадам?! По какому праву вы мне указываете, без моего на то соизволения, что и как я должен делать?! Оставьте меня!

Все эти «воли и свободы» ничто по сравнению с реальной опасностью, которая нависла над императорским домом Романовых, Екатерина ее чувствовала. Она о ней знала, ибо сама уже дала толчок к разрушению.

Стоило Петру Федоровичу намекнуть на подготовку к секуляризации церковных земель – война с Пруссией требовала огромных средств, как Екатерина вновь восстала. Она яростно доказывала супругу, что эти действия, совместно с запретом на гонение старообрядцев и позволением вернуться им в Россию, наносят непоправимый вред его правлению; указание, чтобы священники получали жалованье, подобно протестантским пасторам, вообще может вызвать бунт церкви, причем вполне заслуженный.

– Вы не хотите понять страну, ее уклад и быт! Это не Европа, вы, в конце концов, правите Россией или немецким княжеством?! – не подбирала слова Екатерина и получала в ответ надутые губы и сердитые взгляды от государя.

– Я продолжаю дело своего деда Великого Петра! Тетушка тоже предпринимала шаги в этом направлении! Что вы, мадам, вешаете на меня всех дохлых кошек?! Я стремлюсь сделать Россию современной страной!

– Да, а к чему тогда вы тащите всю немецкую родню в Россию? Вы повторяете ошибки прежних государей! Для чего в Петербург пригласили голштинских родственников: принцев Георга Гольштейн-Готторпского и Петра Гольштейн-Бекского, да еще обоих произвели в генерал-фельдмаршалы?! За какие военные заслуги перед государством?!

– Я планирую воевать свое наследство у Дании! Невозможно оставлять столь важный Шлезвиг в руках противника!

– Но позвольте, у нас уже несколько лет идет война с Фридрихом, а вы собираетесь развязать новую, с бывшим союзником?!

– Повторяю, Шлезвиг необходим России, если вы ничего не смыслите в военных и политических делах, не вмешивайтесь, мадам! У меня есть советники более искусные, чем вы!

– Ваши советники понуждают вас делать ошибку за ошибкой! Государь, остановитесь!

– Ступайте к себе, мадам! Займитесь своим здоровьем, а то скоро Романовна окажется стройнее вас, и я вынужден буду ограничивать вас в еде! – брезгливо скривил губы Петр Федорович.

Екатерина вспыхнула, залилась краской и поспешила уйти. Петр явно дал понять – ему известно о ее беременности. Гадать, кто предал, она не стала, отнесла все на недостаточное усердие портного и плохо уложенные складки платья. Убаюкивало отсутствие приказа заточить ее в крепость и обвинение в прелюбодеянии. Раздражительность же Петра усиливалась с каждым днем, разваливая хрупкий мир, на который Екатерина уповала.

В марте прибыл прусский посланник Фридриха – барон Гольц, которого новый государь принял ласково и любезно. Императорский двор с удивлением отметил необычайное оживление в отношениях канцлера Воронцова с прусским посланником. На одном из обедов, в кругу приближенных лиц, Петр Федорович заявил Гольцу, что будет рад принять проект мирного договора, предложенный Фридрихом II. Барон Гольц подсуетился, сообщил своему королю, и он не замедлил воспользоваться предложением – прислал проект мирного договора.

Петр, не раздумывая, поставил свою подпись. Именно необдуманность, нежелание рассмотреть документы и разобраться и его слепое обожание и восхищение Фридрихом исключили возможность советников разобраться в предложении прусского короля.

Канцлер Воронцов попытался возражать против прусского проекта, в котором Россия не претендовала ни на что, уступала завоеванную Восточную Пруссию, но барону Гольцу, в личной беседе с Петром, удалось переиграть канцлера – он добился полного одобрения проекта. На долю Воронцова выпала только «честь» переписать набело одобренный императором договор. Любовь и уважение к противнику – Фридриху – лишила Россию всех завоеваний. По столице поползло искреннее возмущение, в полках, в гвардии ругали на чем свет нового государя.

Именно в этот момент Екатерине удалось улизнуть из дворца в квартиру, что снимал Орлов. Любимого она застала за столом, в расхристанной рубашке, с большой кружкой в руках и кувшином вина на столе. Мутный хмельной взгляд гвардейца сфокусировался на гостье, но вновь устремился к потолку.

– З-здравия желаем, В-ваш-е Высочество! – пробормотал Орлов, вместо обычного «Катенька, жизнь моя!».

– Что же вы, батенька, так надрались, записку от меня получил, предупредила же, что буду в это время, – обиженно молвила Екатерина, морща носик от винных паров – видать, любовник давненько сидел в обществе кувшина и вина.

– Поминаю погибшую воинскую славу своего Отечества, Ваше Высочество!

– Да что же ты заладил «Ваше Высочество»! Очнись, Григорий!

– Для чего? Чтобы… – Тут из Орлова полился русский народный, присущий разговору завсегдатаев кабака, а не с дамой, сдобренный красноречивыми жестами, в которых Орлов четко выразил мнение: он не намерен трезветь, чтобы обслужить жену государя, которого проклинает все российское воинство.

Екатерина испуганно присела на лавку и внимательно, не замечая, как горят ее уши со стыда, отделила выражения от сути и облокотилась на стол.

– Меня-то почто к государю приплел? Нашел чем потчевать – маты и непристойности выговариваешь, а моя ли подпись под тем документом? Вот так и доверяй твоим словам! А я и уши раскрыла, поверила тебе.

– Ты поверила мне? Эка невидаль: баба мужику поверила! Тут гвардия, солдаты… Народ поверил Петру Федоровичу, а он нас мордой в дерьмо и окунул, подлец! Да не сверли ты меня глазами своими! Что все говорят, то и я вторю. Ты бы в казарме послушала…

– От тебя достаточно услышала.

– Да пойми же ты, Катя, не простят такое государю, не мы, так другие найдутся, действовать нужно, слышишь?!

– Так кто тебе мешает, Григорий? Действуй…

Княгиня Дашкова зачастила к Екатерине, тратя огромные усилия, чтобы расшевелить ее. Она подробно докладывала, с кем и о чем говорила, кто из дворян и сенаторов является безусловным сторонником Екатерины, а кто пока сомневается и из лености не желает принимать какую-либо сторону. Ее Высочество согласно кивала головой, показывая заинтересованность, чем непомерно воодушевляла и радовала подругу. Та уверовала, что наконец-то Екатерина Алексеевна решилась, поддерживает заговор, и увеличила активность.

Екатерина почувствовала приближение схваток теплым апрельским утром. В соседней комнате громко веселились придворные – гости Елизаветы Воронцовой, слышался и голос государя. Екатерина расположилась на диване, спиною к выходу. На ней были рубашка и шаль. Шаргородской она велела всем говорить, что плохо себя чувствует и не принимает – простыла на прошлом куртаге. Обычно ей переставали докучать визитами, но не в этот раз – с разными поручениями приходил Левушка, внимательно и обеспокоенно всматриваясь в безмятежное лицо Екатерины, начиная разговор ни о чем, который грозился затянуться на неопределенное время. С болтовней друга Екатерина справлялась быстро, не показывая, что друг раздражает присутствием. После его ухода лицо ее искажалось болью, которую удавалось на время скрыть, она тяжело поднималась и начинала ходить. Иногда, не имея сил сдержать, ее сомкнутые губы размыкались и издавали тихий стон. Тогда Екатерина вновь присаживалась и облокачивалась на спинку дивана.

– Сын Шкурина в гардеробной? – поинтересовалась Екатерина, чувствуя: она скоро лишится последних сил и не сможет терпеть боль от схваток: они участились и стали продолжительнее.

– Да, ваше Высочество, ждет, – ответила верная Шаргородская. – Велите позвать?

– Нет. Отправь домой. Пусть скажет, что больше не надобен, а-а-ах… – лицо Екатерины исказила гримаса. Зародившаяся в спине крохотная капля боли по крутой спирали начала свой путь, разрастаясь, выламывая и выкручивая тело.

Шаргородская бросилась из комнаты и, найдя сына камердинера, передала ему слова госпожи, затем взяла мальчика за руку и быстрыми шагами отправилась на конюшню.

– Не жалей коня! – приказала Шаргородская и вернулась в покои Екатерины. Та вновь путешествовала от дивана к секретеру, от секретера к окнам, держась за спинки стульев. Второй рукой она гладила поясницу.

– Ты все приготовила? – с трудом разомкнула губы Екатерина.

– Да.

– Ждем.

За перегородками в покоях Воронцовой все так же веселились придворные. Екатерина подошла к окну и застыла. Ей пришлось долго ждать, всматриваясь в даль, туда, где находился дом верного слуги. Наконец Екатерина увидела, что с нетерпением высматривала вдали – темный дым высоко поднимался над крышами города и был отчетливо виден на фоне синего неба.

Из окон послышался голос Воронцовой:

– Господа! Господа! Смотрите: пожар! Ваше Величество, пожар!

– Вот и развлечение!.. – отозвался голос Петра Федоровича.

Застучали каблуки в коридоре, громкие голоса веселых гостей Воронцовой стихли в общем гуле. Екатерина улыбнулась – все складывалось, как и было задумано, – она очень хорошо знала супруга и его маленькие страсти, в этот раз расчет делался на любовь Петра Федоровича к пожарам и их тушению. Теперь во дворце и ее покоях никого нет – фрейлины тоже побежали смотреть на пожар, их отпустила Шаргородская. Женщина споро вытянула матрас из гардеробной и расстелила его на полу, покрыла чистой простыней и сбегала за остальными вещами, которые могли понадобиться при родах. Екатерина уже с трудом передвигалась по комнате, обеими руками поддерживая живот.

– Все готово, – сообщила Шаргородская, помогая госпоже опуститься…

Два часа спустя верная служанка передала маленький кряхтящий сверток в руки жены Шкурина, которая тайно пробралась в покои Екатерины и ожидала в гардеробной.

Екатерину уже переодели и уложили на кровать. Она успела бросить взгляд на сына, хватило сил сказать, что желает назвать его Алексеем, после погрузилась в глубокий сон.

Вечером, пропахший дымом, к ней в комнату влетел государь и, разбудив, поведал новость, которая сорвала днем весь императорский двор.

– Мадам, вы не представляете, дом вашего Шкурина сгорел полностью! Пытались тушить, но пламя не дало… Нужно бы помочь, он же ваш верный слуга.

– Вы желаете поучаствовать? – пробуждалась от сна Екатерина медленно, трудно было выражать обеспокоенность за судьбу имущества верного слуги, но, постаравшись, она смогла придать голосу должную тревогу.

Петр Федорович с удивлением посмотрел на супругу, пожал плечами и возразил:

– Почему я должен помогать ему? Он ваш слуга, а не мой… Нет, я сделаю ему подарок, мебель, посуду, прикажу подобрать, но субсидировать строительство нового дома – увольте!

– Хорошо, что вы заговорили на эту тему. Значит, вы дозволяете мне помочь финансами?

Петр Федорович внимательно посмотрел на супругу, чувствуя: она уготовила ему какой-то подвох, но смирился.

– Дозволяю, но все это из вашего личного содержания, не просите большего!.. Я надеюсь, вы поправитесь к торжественному обеду тридцатого числа? Что говорит лекарь по поводу вашего здоровья?

– Мне уже намного лучше, Ваше Величество, – улыбнулась Екатерина, наблюдая, как супруг соскочил с кровати и направился к выходу.

Последующие дни Екатерина оставалась в постели и не принимала гостей, усиленно набираясь сил и обдумывая новый серьезный разговор с супругом, который покусился на святое для империи – преобразование церкви. Об этом ей шепотом поведала Шаргородская, к ней обратился бывший духовник покойной Елизаветы. Екатерина не могла поверить, задавала вопросы и страшилась полученных ответов. По-прежнему не веря, она согласилась тайно принять у себя новгородского архиерея. Оказывается, на днях Петр Федорович призвал его к себе и приказал донести до всех церковнослужителей новое требование: в церкви можно оставить только иконы Спасителя и Богородицы, остальные убрать. Все священнослужители срочным образом должны обрить бороды и отныне носить гражданское платье, как иностранные лютеранские пасторы.

Архиерей, находившийся под впечатлением от приказа государя, говорил тихо, смиренно, но не скрывая изумления.

– Матушка, Екатерина Алексеевна, как же я такое братии скажу? На твою защиту уповаю, только на тебя одна надежда и осталась… Усмири супруга своего, государя нашего, что ж он немцев-то поганых слушает? Мы же веру древнюю исповедуем, как же так? Нам лучше смерть, чем от наших обычаев отказаться… Грех-то какой, матушка…

Екатерина испросила благословения и отправилась на разговор.

Петр Федорович был не один, ей пришлось дожидаться, пока он закончит с делами и примет.

Супруг оказался в хорошем настроении, даже предложил присесть, тут же рассказал Екатерине о многочисленных планах, которые зрели в его голове, проговорив так около часа, государь сообразил, что жена пришла к нему по какому-то вопросу.

– Что привело вас, мадам? Только предупреждаю: у меня не больше часу, потом я еду в Сенат.

– Я пришла поговорить о вашем пожелании священникам ходить в мирском платье.

– Уже доложили?!. Ну ничего не скроешь, что за народ! Скажешь – через сутки уже все государство знает! Искал защиту от меня архиерей ваш?

– Государь, вера православная имеет свои обычаи и обряды, можно ли вмешиваться в них мирской власти, даже если это ваша власть? – Екатерина хотела начать издалека, намеками, но поняла, что тут нужно идти прямой дорогой. – Нельзя же полностью копировать поступки покойного деда вашего. Одно дело – купцам и дворянам бороды брить, другое – на церковные обычаи замахиваться. Священники всегда носили бороды!

– И всего-то, вся жалоба? – рассмеялся Петр Федорович, но оборвал смех, сурово посмотрел на жену, встал, подошел к столу, раскурил трубку и продолжил другим уже тоном: – Я так решил!

– Но церковь…

– Мне повторить? – Петр Федорович начал закипать гневом. – Последнее время вы постоянно чем-то недовольны. Это переходит всякие границы!

Екатерина не испугалась, решив идти до конца.

– Священники не дворяне, вы – не Петр Великий! Обрядность церкви и ее устройство не может подчиняться вашим указам, это не армия!

– Идите прочь…

– Я ваша супруга, Петр, и если вы окружили себя лжецами и подлейшими людишками, то не значит, что я молча постою в стороне и позволю вам совершать глупости!

– Не смейте обсуждать и критиковать мои решения и поступки! – взвился Петр, потеряв терпение. – Я не спрашиваю у вас совета, как мне управлять государством!

– А нужно спрашивать! Нужно советоваться!

– Без надобности! И попрошу вас мне по таким… пустякам более не докучать! Уходите! – Петр подошел к двери кабинета и распахнул ее. – Прекратим наш спор, я не хочу больше ничего слышать.

– Можно писать указы и манифесты, можно объявлять войну кому захочешь, это как игра в солдатики, но не трогайте святое, Ваше Величество…

В сильном раздражении Екатерина вернулась к себе, на немой вопрос Шаргородской пожала плечами и попросила подать шаль.

– Только богу известно, какое решение он примет после нашего разговора. Могу лишь надеяться, что смогла посеять сомнения в правильности его действий. Попытаюсь еще раз поговорить с ним завтра.

– Прошу простить меня, а если государь это делает по наущению, чтобы в дальнейшем с вами развестись? – предположение Шаргородская прошептала, предварительно оглянувшись, хотя в комнате они были одни. – Придворные разное болтают, передали: голштинцы хотят, чтобы он «поскорее разделался с гадюкой».

– Вот как? Ну с них и взять-то нечего – все преданы государю.

– Ваше Императорское Высочество, нельзя вам сидеть и ничего не предпринимать! Так можно погубить себя…

– Ох, Катерина, а что ж делать-то? Не выйдешь же на площадь и не будешь собирать народ…

– Что его собирать? С месяц народ горланит, как напиваются по выходным, ругань и мордобой учиняют… Его ругают… немцев… Особенно гвардейцы стараются: чуть выходные, так все кабаки забиты и ругань стоит выше трубы.

– Будем молиться, Екатерина, Бог подскажет путь, ступай!

…На праздничный обед тридцатого числа Екатерина идти не хотела, но присутствие было обязательным по протоколу. Внутри ее нарастал бунт. Она уже не могла терпеть супруга, который настолько необдуманно принимал решения. Настойчиво вились слухи о разводе. Их приносили слуги, шептала Шаргородская, об этом говорил и духовник Екатерины. Страх потерять все довлел над Екатериной, и она больше не прятала обеспокоенности, только священники призывали к смирению и одновременно просили о помощи, а совместить это она не могла. Чтобы защитить церковь, нужно было ссориться с государем, Екатерина не отступала, решив пожертвовать семейными отношениями, но настоять на своем. Она продолжала ходить к Петру Федоровичу каждый день, надоев ему и разозлив, и в итоге добилась согласия отменить указ о бритье бород и смены сутаны на мирское платье. Поблагодарив, Екатерина облегченно вздохнула – это была большая победа. Теперь, если супруг обратится за разводом, служители церкви поступят, как будет нужно ей. Она получила в союзники могущественную силу, недооцененную государем.

Находясь в приподнятом настроении, Екатерина увлеклась беседой с родным дядюшкой Георгом – принцем Гольштейн-Готторпским – братом матери, темой были успехи другого дядюшки – Петра Августа Фридриха Гольштейн-Бекского, которого еще в январе Петр Федорович назначил генерал-губернатором Санкт-Петербурга. Принцу Петру Августу удалось немало. Он установил пошлины с извозчиков, деньги поступили в казну столицы, а на них в каждом дворе у горожан вырыли колодцы.

– И как Его Величество пережил сей момент? Нет, как он позволил дядюшке, ведь теперь государю ни за что не добежать при пожаре и не поучаствовать. Какое огорчение, – шутила Екатерина, а дядюшка Георг поддерживал ее, посмеиваясь в кулак.

– Почему же не добежать? Теперь улицы расчищены от коров и хрюшек, – принц Георг, веселясь, сморщил нос и тихо хрюкнул, прикрыв пол-лица роскошным платком, – наш губернатор позаботился, сначала он издал указ, запретив горожанам выпускать на улицу скот. Потом, когда никто его не послушался, приказал всех свинок выловить и доставить к императорскому двору. Вот уж не знаю, кто громче кричал – хрюшки или хозяева.

Екатерина заливалась смехом, а дядюшка Георг продолжал шутить, с удовольствием попивая из бокала французское вино. Екатерине очень хотелось расположить к себе дядюшку, из доносов ей стало известно, что он не поддерживает Петра Федоровича в желании воевать с Данией. В этом вопросе ей был нужен союзник, который пользовался доверием государя. Принц идеально подходил для этой цели – обласканный, одаренный, имеющий свое мнение и не боящийся гнева благодетеля. Екатерина наконец-то решилась воспользоваться паузой – принц пригубил вино, она наклонилась в его сторону, решив прошептать на ухо заветное слово «Дания», как Петр Федорович поднялся (он сидел во главе стола) и попросил внимания. Оправив на себе прусский мундир с единственным украшением – большим орденом Черного орла, государь напомнил четыремстам гостям, что собрались сегодня по случаю ратификации мирного договора с Пруссией. Екатерина заметила, как мгновенно изменились лица присутствующих офицеров: вытянулись, углы губ опущены или оскорбленно поджаты, брови насуплены, пальцы крутят ножки от фужеров, у некоторых счастливцев они пусты. Остальные им явно завидуют – государь, видимо, провозгласит тост за бывшего противника Фридриха, и им удастся увильнуть от позора. Ораторствовал государь недолго, в основном о своем счастье жить в мире с Пруссией, завершил же речь неожиданным тостом – выпить за императорскую семью.

Гости шумно отодвинули стулья и поднялись, не скрывая радости – за это выпить готовы все; официанты суетливо забегали подлить в пустые бокалы. Екатерина на противоположном конце стола осталась сидеть, как и положено по этикету. Она поставила бокал на стол и увидела, что Петр Федорович подозвал к себе адъютанта Гудовича и как-то странно смотрит на нее.

Еще более удивительным для Екатерины было увидеть бегущего к ней Гудовича.

– Его Величество спрашивает вас, почему вы не встали, как все гости? – тихо произносит бледный и испуганный Гудович, он от испуга вдруг слегка заикается.

Вопрос настолько странен и непонятен, что Екатерина смотрит в сторону мужа, а потом переводит взгляд на адъютанта:

– Передайте Его Величеству, что я не должна вставать. Так как принадлежу императорской семье почти семнадцать лет.

Гудович удаляется. За столом, кто с нею сидит рядом, застывают с каменными лицами. Екатерина ощущает их напряжение и… молчаливую поддержку.

На другом конце стола Петр гордо стоит, он, выслушав Гудовича, раздраженно ему отвечает, причем говорит что-то нехорошее, гадкое, оно вызывает легкий шум и шевеление замерших гостей, что продолжают стоять.

Теперь Гудович то бежит к Екатерине, то останавливается, наконец, он подходит к ней и застывает, не смея передать слова государя.

Екатерина улыбается, пытаясь догадаться, что же такое сказал супруг. Гудович молчит, медленно багровеет, пытается поправить ворот мундира. И тут раздается голос Петра Федоровича, потерявшего терпение:

– Дура! Мадам, вы сумасшедшая!

Слова и смысл их звучат как пощечина.

Екатерина вспыхивает. Кружево на белой скатерти изодрано в клочья.

– К императорской фамилии принадлежу только я и мои дядья – принцы Гольштейнские!

Слезы сами закапали, быстро-быстро, мелкие горошинки упали на подол и исчезли в богатой вышивке платья.

– Прошу вас, господа, расскажите что-нибудь веселое, – просит Екатерина и смотрит сквозь слезы на графа Строганова и Разумовского. Мужчины пытаются вспомнить и уже наперебой говорят, перебивают друг друга, только бы развеять напряженное чувство неловкости и стыда.

Наконец Екатерина смогла взять себя в руки и высушить слезы. Впервые чужие взгляды ей не в тягость, они излучают участие, обеспокоенность – ее незаслуженно оскорбили и унизили. Она поняла: сейчас, в присутствии дипломатов и принцев, знатных дворян, Петр Федорович отрекся от нее.

Она теперь никто.

Едва выдержав окончание обеда, Екатерина медленно направилась к себе. Поплакать. Подумать. Принять решение и действовать.

Странный четкий шаг за своей спиной она услышала сразу, обернулась и обомлела – шел отряд гвардейцев. Старший взял на караул, замялся сначала, но потом, вместо четкого изложения, прошептал:

– Матушка-государыня, простите нас… Государь велел вас арестовать… Мы постоим у ваших дверей…

«О Господи, помилуй! Арест!!!» – Екатерина ничего не ответила, вошла к себе и плотно прикрыла двери.

– Катя! – громко позвала она Шаргородскую, та от неожиданности испуганно вскочила с кресла. – Меня арестовали! Срочно, попробуй выйти и сообщи об этом… Сейчас на карауле стоят нормальные гвардейцы. Поспешай, пока не сменили их голштинцами!

Шаргородская без лишних вопросов, как была, бросилась к выходу, ей действительно удалось выйти из покоев Екатерины и уйти из дворца. Вернулась она к ночи, когда караул несли голштинцы, но ее пропустили.

– Передала, как просили. За дверью голштинцы.

Екатерина кивнула. Разговаривать совершенно не хотелось. Скандал и арест подвел ту самую черту, после которой нет возврата.

«Я проиграла? Но ведь арест произошел всего несколько часов назад. Интересно, что за всем этим последует: крепость, монастырь? Странно, почему на душе у меня так спокойно?»

За дверью послышался шум, Екатерина повернула голову к выходу из покоев. Шаргородская выпорхнула из гардеробной. Женщины переглянулись.

В распахнутые двери вошел Петр Федорович с дядьями-принцами. Следом на пороге появился князь Трубецкой, но дядя Георг придержал его за локоть и что-то шепнул на ухо, после чего тот поджал оскорбленно губы, развернулся на каблуках и вышел. Двери за ним закрыл караул.

– Я подумал, что разговор семейный, итак мы с Питером тут лишние – вмешиваться в отношения мужа и жены – плохое дело, господа, – миролюбиво проговорил дядя Георг.

– Как видите, не получается ни тихо, ни скромно, – развел руками Петр Федорович. – Екатерина Алексеевна не считает нужным поддерживать меня, она вмешивается во все вопросы! Я вынужден был посадить ее под арест, пока не поздно!

– Ваше Величество, но не настолько велика причина, чтобы так расстраивать Екатерину Алексеевну! – примиряюще произнес принц Георг.

Екатерина глубоко вздохнула, что и говорить, приход гостей в таком составе ее позабавил. Надеяться на разумность супруга она не собиралась, при дядюшках высказать супругу все, что думает о нем и его поведении, ей не дадут, а без выяснения отношений – это просто очередной спектакль. Может быть, в конце объявят о ее дальнейшей судьбе?

– Ну-у-у помиритесь, Ваше Императорское Высочество, и вы, государь! – повернулся поочередно к обоим супругам принц Петр Август, которого лишили возможности спокойно приговорить кувшин с французским вином, который он предусмотрительно придержал напротив своей тарелки.

– Я уже все сказала за обедом! – ответила Екатерина. – Не вижу причины меня арестовывать! При нашем дворе для этого есть более достойные особы!

– Вот! Смотрите! Видите! Никакого уважения! Я не могу и не хочу больше жить с этой мерзкой женщиной!

– Полноте, Петр Федорович! Попробуйте опровергнуть мои слова! Меня не в чем упрекнуть! Я ничего не делала такого, в чем нельзя было уличить вас! Так почему меня нужно посадить под арест?

– Нельзя же все время спорить! Мы здесь, чтобы помочь вам помириться! – Принц Георг присел рядом с Екатериной, взял ее руку и поцеловал.

«А дядюшка Питер займет позиции на стороне Петра?»

– Я не собираюсь спорить, но требую приличий! – приосанился государь.

– Вы хотите сказать, что приличия нарушаю я? – Брови Екатерины взлетели вверх, дядюшка ласково пожал ей руку, но она не обратила на него внимания. Петр начал краснеть, вовремя поняв, куда супруга направляет беседу.

– Что же вы молчите, Ваше Величество?! Сейчас нет посторонних, одни родственники, расскажите им и мне о ваших планах, кто вас подталкивает к разводу со мной. Кто постоянно клевещет. Кто, в конце концов, стоит-лежит между нами! Говорите, опровергайте! А потом вы скажите, в чем моя вина и неподобающее поведение!

– Да вы и сейчас ведете себя вызывающе! – возмутился Петр Федорович.

– Я защищаюсь! Мы ждем! – Екатерина неожиданно наступила на ногу принцу Георгу. Тот размышлял о чем-то своем и подпрыгнул на диване, услышав последнюю фразу, счел разумным ее повторить:

– Да-да, мы ждем!

– Кхе-кхе, – придав осуждающие интонации, кашлянул в кулак принц Петр Август, под маской смущения он тщательно скрывал чисто житейское любопытство. Но, кроме общих фраз, между супругами ничего не происходило, и он уже расстроился: и ссора никуда не развивается, и вино выпьют без него, досада, да и только!

Петр начал вышагивать по комнате Екатерины, изредка бросая на нее взгляд. Он никак не мог произнести ей те слова, которые постоянно слышало его окружение. Теперь государь пожалел, что поддался на уговоры дядюшек и пришел вместе с ними мириться. Он никак не мог вспомнить, что же принцы сказали ему такое, что заставило поддаться на уговоры. И как теперь выкручиваться? Не нужен ему мир, это лицемерие, сущий фарс в семейной жизни! Он выстрадал свободу, он подарил ее другим, и кандалами на ногах висит бывшая соратница!

– Я очень недоволен вами, мадам! Вы вмешиваетесь во все дела, мои проекты. Я решил это прекратить. Вам место в камере Шлиссельбургской крепости. Мне будет так спокойно.

– В-в-ваше Величество! Ну какая крепость! – всплеснул руками, очень по-женски, принц Петр Август. – Мы же с вами договорились! Екатерина Алексеевна милейшая женщина! Вы бы предупредили ее о своем желании и тосте… Ну что вы, право слово!

– Да! – поддакнул принц Георг.

– Я последние три года требую развода, при покойной Елизавете Петровне мне запрещали, а теперь уговаривают этого не делать! – возмутился Петр Федорович. – В чем дело?! Я хочу быть свободным!

– Кхе-кхе, – принц Георг подошел к государю и с некоторой заминкой попытался прояснить позицию, – Ваше Величество, православная церковь против разводов. Насколько мне известно. Вы думаете, что сможете получить у нее поддержку после указа стричь бороды? К тому же вопрос престолонаследия в России такой сложный. Запутанный вопрос. А женщины! Вы не представляете, как вам начнут докучать женщины, если вы станете свободны! Екатерина Алексеевна – сущий ангел! Она устраивает всех! Идеальная кандидатура для семьи!

– Вот! Она и вас очаровала! Мне покойная тетушка Елизавета всегда говорила – будь осторожен с Екатериной! Вы тоже встали на ее сторону! Скажите, мадам, вы хотите развода?

– Нет.

– Видите? Эта женщина постоянно мне изменяет! У нее куча любовников. Она рожает детей…

– Ваше Величество! – возмутился принц Георг, останавливая племянника. – Мы пришли с вами помочь вам и Екатерине Алексеевне помириться. Не нужно никого посвящать в столь интимные вопросы. Пожалуйста, государь! Мы просим вас отменить арест вашей супруги из уважения и хорошего отношения к нам! И, пожалуйста, закончим это побыстрее!

– Ваше Величество, – продолжил Петр Август, который понял, что родственники не раскроют пикантные тайны, и потерял всякий интерес к беседе, стремясь как можно быстрее уйти обратно к веселящемуся узким кругом обществу. – В каждой семье бывает разлад, уверяю вас, как человек женившийся дважды, все жены одинаковы, все они нам досаждают. Какая разница, первая, вторая, третья… – тут принц потерял мысль и замолчал.

Петр Федорович прошелся по комнате в глубоком раздумье и остановился напротив Екатерины.

– Я прощаю вас, мадам, вы свободны! Благодарите наших родственников! Предупреждаю, никаких вольностей, никаких провокационных разговоров. Вы не будете принимать просителей и досаждать их просьбами мне. Вы не будете спорить со мною ни прилюдно, ни наедине. Вы начнете жизнь спокойную и без… – Петр Федорович запнулся.

– Благодарю вас, – спокойно произнесла Екатерина, прекрасно понимая, что дарованная свобода мало чем отличается от каземата. Еще меньше от времен покойной Елизаветы Петровны. Но спорить не стала. Приняла смиренный облик, глаза потупила, руки сложила на коленях. А о чем еще говорить?

– Караула нет, во дворце тишина-а-а! – попыталась обрадовать госпожу Шаргородская, когда Екатерина проснулась.

– Тишина, говоришь? Теперь у нас все время будет тишина, не знаю – радоваться, что никто докучать не будет, или огорчаться, что времена прежние настали.

– Опять? И кого гофмейстериной назначили?

– Пока не знаю. Скажут, если не забудут за хлопотами, а может, сами увидим. Как переезжать начнет.

– Сегодня утром я узнала, государь определился окончательно – поход и война с Данией назначены на июнь. Вместе с армией пойдут полки гвардейцев, и семеновцы, и преображенцы, и измайловцы! Дивное дело! – щебетала Шаргородская, не замечая, как изменилась в лице Екатерина.

«О Господи! Григорий!»

– Вот что, Катерина, постарайся на днях провести ко мне Орлова, ты знаешь, где его найти. Скажешь, разговор серьезный, мало ли когда Петр Федорович надумает переехать в Ораниенбаум.

Встретиться с Григорием Екатерина смогла только через неделю, любимый добыл карету, подкинул монет караулу и увез ее, переодетую в мужское платье, проведать сына Алексея. По дороге молчали, но Екатерина чувствовала, что Григорий сердит, недоволен и готов взорваться. Пробыв у Шкуриных несколько часов, также тайно возвратились во дворец. Григорий рискнул пройти и остаться у нее – теперь Екатерина жила в новом Зимнем дворце, ее покои находились в отдалении от комнат Петра Федоровича, и можно было не переживать, что внезапно появится кто-то из придворных и его обнаружит. Шумное соседство с Елизаветой Воронцовой кануло в Лету, примирившись с женой, государь отвел фаворитке комнаты рядом со своими.

Разговор предстоял тяжелый, долгий, и многое нужно было выяснить сейчас.

– Я чуть с ума не сошел, когда мне сказали о твоем аресте, Катя! Чуть не бросился в полк поднимать гвардейцев. Вовремя брат Алексей остановил. Может быть, хватит так рисковать собою? Знаешь ведь – все готово. Дай сигнал, и мы поднимем людей!

– И я испугалась, – ответила Екатерина, прижимаясь к Григорию и пряча лицо, чтобы он не видел, как на ресницах задрожали слезы. – Как еще Катю успела послать к тебе, чтобы предупредить.

– Ответь мне, зачем ты тянешь время? Для чего? Уж не любишь ли ты своего мужа?

– Зачем бы я тогда с тобой была, если бы Петра любила? Не ревнуй, Григорий. Нет у меня к нему чувств. Ты все забрал! – Рука Екатерины пошла путешествовать по груди Григория, взгляд женщины затуманился, она приблизилась к нему, ища его губы, но он увернулся, чем вызвал удивление и слабый протест. Екатерина легко шлепнула его ладошкой, но смолчала, откинулась на спину, облокотившись на подушки. Хочет поговорить? Пусть начинает – ему убеждать ее, не ей. А она послушает и сделает выводы.

– Затем, что боишься! Он открыто тебя оскорбляет. Развод готовит! Не знаешь, что ли, чем для развенчанных государынь на Руси все заканчивается? В монастырь стригут! По их пути пойти хочешь? О сыне подумала? О наследнике?

– В монастырь? Нет, Григорий, для меня Петр Федорович другую дорогу уготовил, не келью, а камеру в Шлиссельбургской крепости.

– И как мы тебя оттуда вытягивать будем?! Я хочу знать сейчас, когда начнем и что ты решила! – Орлов надвинулся на нее.

– Тут и решать-то, Григорий, нечего. Воронцовы и Трубецкие оттеснили меня от супруга, защитница скончалась, Бестужев мог бы помочь, но не выпустит его Петр. Да и в государстве волнения, а государь их не видит, не предпринимает ничего, только законы и манифесты все пишет и пишет! А о последствиях не думает!.. Церкви не боится. Бога не боится. Никто ему не указ. Мне или с ним на гибель идти, или спасать детей, себя. Только кровь невинную я боюсь пролить, не отмолю потом грехи-то! И сидеть, ручки белые сложив, не могу, и согласиться боязно.

– У нас около сорока человек офицеров, десять тысяч солдат наберем. С нами Семеновский, Измайловский и Преображенский полки. Провозгласим тебя императрицей с наследником, а там куда кривая выведет. Вся гвардия, считай, за тебя! А там и другие перейдут на твою сторону. Не простят люди государю прусского мира и неметчины! Дюже обидел он нас. А тут еще и на Данию воевать отправляет. Когда такое было?! Недавно слух пошел, после войны, значит, он нас, гвардейцев, распустит, не нужны мы ему. Это гвардия не нужна! Да пойми же ты, Катерина, самый подходящий момент сейчас мятеж устроить! Чуток подогреть народ в кабаках, и все – готово. Тебе нужно решаться, пока кто другой не сообразил нашими трудами воспользоваться. Не думала, а?

– Кто это другой? – побледнела Екатерина, дыхание аж замерло.

– Ты вот все на Воронцова киваешь, он-де государя обхаживает да Лизку свою сватает, а есть и другие, не могут не быть! Много на Руси древних родов, возьми хоть тех же Нарышкиных и Лопухиных. Рано или поздно изловчатся и оттеснят Воронцовых, приблизятся к трону, и все. Главное – быстрота.

Екатерина задумчиво покрутила прядь волос в пальцах, вспомнив, как сама пыталась вычислить по знатности родов, кто может стать ей противником из русских дворян. Тогда она так и не нашла ответа. Но если такая мысль родилась у Григория Орлова, в чьих способностях к интригам она очень сомневалась, значит, факт имеет место. И ей действительно нужно решаться, не отдавать инициативу в чужие руки.

– Прав ты, Григорий, во многом. Но как начать? Когда выбрать благоприятный момент, чтобы наверняка?

– Наконец-то!

– Видимо, и деньги нужны? Да немалые, чтобы подкупить…

– У меня касса полковая, Катенька! Хотя достанешь, лишними не будут.

– А когда начинать думаешь?

– А вот как в поход на Данию пойдем, по пути и начнем. Выкрадем государя, да в камеру, что для тебя приготовил в Шлиссельбургской крепости, и определим!

– Легко сказать! Весь императорский двор двадцать первого мая отправляется в Ораниенбаум, оттуда государь и начнет поход. Ты, видать, забыл, что там голштинцы стоят? А они ему преданы, оружие не сложат, да и службу несут не абы как – охраняют его строго.

– Сколько голштинцев тех, а сколько в армии твоей? Эх. Не твоя забота теперича, как и что делать! С офицерами обсудим, на место съездим, оглядим крепость государеву и прикинем сами, как лучше и когда начнем. Дата начала похода известна?

– Сразу после именин.

– Времени подготовиться достаточно – месяц целый! Успеем. Только прошу тебя, голуба моя, поберегись это время! Если не для меня, то для детей своих. Богом заклинаю, Катя! Гони прочь всех просителей и гостей, чтобы ни в чем тебя не заподозрил никто, слышишь?! Сам с братьями все организую, если пойдет что не так, то ты чистой должна остаться, без подозрений.

– Тебя-то принимать можно, спаситель мой? – Екатерина рассмеялась и прильнула к Григорию, который теперь не отстранился, а ответил на ее поцелуй.

28 июня 1762

Прислуга Монплезира еще спала, утомленная подготовкой к празднованию именин государя Петра Федоровича. Мужчина крупной комплекции и высокого роста без помех проник в покои государыни Екатерины Алексеевны. Он тихо подошел к кровати под балдахином и кашлянул. Спящая женщина проснулась сразу, без страха и смущения Екатерина взглянула на человека, что посмел ее разбудить.

– Григорий?.. – прошептала Екатерина. Незваный гость статью и ростом напоминал Орлова, но скорее почувствовав, что это не он, чем рассмотрев, ибо мужчина был укутан в плащ, она встревожилась: – Кто вы?! По какому праву ворвались ко мне?

– Матушка-государыня, простите! Я – Алексей Орлов. Гриша прислал меня. Началось. Нужно немедля ехать в Санкт-Петербург. Собирайтесь!

– Что случилось? – спросила Екатерина, чувствуя, как бешено начало стучать сердце.

– Пасек арестован, и все готово, мы начали.

Екатерина спустилась с кровати, зашла за ширму и сама быстро оделась. Труднее было справиться с длинными волосами, пришлось скрутить их, немного пригладив щеткой. Постояла перед зеркалом, не решаясь сделать последний шаг, после которого уже не будет пути назад. Закрыла глаза. Перекрестилась и вышла к Орлову.

– Государыня, поспешайте, – попросил Алексей Орлов, увидев, как Екатерина уже одетая и собранная вновь остановилась посреди комнаты и повернула к алькову.

«Неужто передумает?! Вот же беда на наши головы!»

Но Екатерина зашла в альков, миновала ширму и остановилась перед стоявшими иконами. Мягкий свет от лампады, одухотворенные лики святых, что строго глянули на нее, не успокоили, а еще больше растревожили, заставили заметаться сомнениями. Екатерина с огромным трудом успокоилась, опустилась на колени, перекрестилась, прошептала молитвы и застыла.

«Я должна дать ответ по сердцу своему, по желанию, по воле. Я заглянула в себя так глубоко, как никогда ранее, и меня не испугало увиденное. Сейчас, когда я говорю только сама с собою, нужны искренность и честность, ибо на кону моя жизнь, честь и свобода, настоящая, а не мнимая, что до сих пор была. Ныне у меня два пути: ждать ареста, бесславного развода, в лучшем случае изгнания, на который Петр не пойдет, либо заточения в казематы. Этот путь указывает мне трусость, с которою я близко не знакома, и мне она чужда. Смирение, которое мне прививали с детства, так и не прижилось, ибо натура у меня цельная и противоречивая, а душа без любви жить не может. Значит, путь в казематы или монашество мне вреден и смерти подобен…

Я имею сторонников, коих не свела, в чем выгоду заметную для себя имею. Милый друг Дашкова с Паниным и дворянами… Вельможи. Чего с них взять? Но революционным духом преобразования Российской империи проникнуты. А если это слова? Мысли. Прожекты, которым не суждено воплотиться в жизнь? Нет. Не на них я должна в мятеже опираться! Армия – вот истинная и грозная сила, способная возвести меня на трон Российской империи. Елизавета покойная на гвардию опиралась, а она дурой не была. Значит, только Орловым верить и с ними идти? Ох. Как же не хочется крови-то…

Господи, прости меня! Прости, что нет смирения в душе моей, что не хочу идти путем великомученицы, что власти хочу, что нетерпение проявляю! Не только о своей судьбе беспокоюсь, о любимой России пекусь, не о славе, а о деле!

Решено: либо плаха, либо царский венец!»

Страницы: «« ... 23456789

Читать бесплатно другие книги:

Авторы альманаха смело работают с сюжетами и коллизиями, с метафорами и с аллегориями, с самой формо...
Авторы альманаха смело работают с сюжетами и коллизиями, с метафорами и с аллегориями, с самой формо...
Захватывающая история Сабы – Ангела Смерти – продолжается!В завершающей книге трилогии «Хроники песч...
Притяжение между Кэти и Дэймоном только усиливается. Однако настоящие ли это чувства или следствие ч...
В учебном пособии отражена эволюция политических систем ряда стран Европы, Средиземноморья и Россия,...
Книга «Итоги МПГ 2007/08 и перспективы российских полярных исследований» – последний том научной сер...