Красные курганы Елманов Валерий

Глава 13

Шах и мат датскому королю

— Шестьдесят тысяч! — кричал Воробьянинов.

— Вы довольно пошлый человек, — возражал Бендер, — вы любите деньги больше, чем надо.

— А вы не любите денег? — взвыл Ипполит Матвеевич голосом флейты.

— Не люблю.

— Зачем же вам шестьдесят тысяч?

— Из принципа!

И. Ильф, Е. Петров

Гонец епископа все-таки сумел добраться до датских владений в Эстляндии и успел передать отчаянную просьбу Альберта о помощи. К тому же как раз в это время к королю Вальдемару II, который находился в Ревеле, прибыл русский посол, заявивший, что, согласно договору, заключенному между рязанским князем Константином и эстами, последние передают себя и все свои земли под его руку. На этом основании он даже не попросил, а потребовал в недельный срок очистить все замки подобру-поздорову.

Скорее всего, если бы не было этого требования, то Вальдемар II и не стал бы торопиться на выручку рижанам. Но раззадоренный столь вопиющей наглостью, он мигом собрал все, что было под рукой, и выступил навстречу русскому отряду в несколько сотен копий.

Бравые датские рыцари, насмешливо поглядывая на жалкую кучку русичей, ворчали, что давно пора научить невежественных варваров уму-разуму, а не доводить дело до того, что те сами явятся к ним, да еще с такими нелепыми претензиями.

Это ж додуматься надо — подписать договор с туземцами! Да кто такие эти эсты?! Неважно, что они издавна здесь живут! Им, собакам, принесли истинный свет самой чистой и кроткой на свете христианской веры, дабы они, наконец, смогли возлюбить ближнего своего, как себя самого, ну и еще своих новых хозяев, поскольку любая власть от бога, а они принялись подписывать за их спиной какие-то договоры. Ну не наглецы ли?!

Впрочем, разобраться с самими эстами всегда успеется, а вот наглых русичей надлежало вразумить немедленно, ибо такое прощать нельзя — перестанут бояться. А раз не будут бояться, то и уважать тоже. Разве бывает уважение без страха?

К тому же получалось все очень удачно. Король ведь прибыл в Эстляндию не просто так. Он прихватил с собой еще две тысячи воинов. Точнее, они были им взяты для того, чтобы построить на острове Эзель каменный замок, который должен послужить в будущем надежным укрытием от набегов непокорных аборигенов, но это не важно. Главное заключалось в том, что король оказался здесь как нельзя более кстати, равно как и его две тысячи ратников.

Считая тех, кто добавился к ним на побережье, придя по его зову из неприступных каменных замков, получалось и чуть ли не три тысячи человек. Если же приплюсовать к ним и конницу в количестве семисот всадников, то тут и вовсе набиралась огромная силища.

Успокаивали и донесения дозорных, высланных далеко вперед. Из их докладов следовало, что помимо трех-четырех сотен конницы и еще тысячи, от силы полутора, пеших воинов, которые к тому же далеко отстали от своей конницы, у русичей ничего больше нет.

Да и сами русичи, устрашившись могучего воинства датчан, уже на следующий день, после того как войско Вальдемара выступило на них, немедленно выслали еще одно посольство, весьма поумерив свой аппетит. Теперь они предлагали поделить Эстляндию полюбовно, то есть пополам, но с тем условием, что за ними останется Эзель и Ревель.

— А вы его строили? — надменно спросил король. — Нет уж. Коли ваш конунг считает себя благородным рыцарем, то пусть выходит на честную битву. Я думаю, что справедливее всего доверить этот дележ нашим мечам, а не утомительным пустым разговорам.

Спустя пару дней, когда войско Вальдемара почти настигло врага, прибыло третье по счету посольство. На этот раз требования больше напоминали просьбы, но датский король и тут остался непреклонен, смеясь в спины незадачливых русских посланников, вновь уходивших ни с чем.

И вот наконец-то сбылось, правда совсем не так, как хотелось Вальдемару, — уж больно мало собралось врагов. С мыслью о том, чтобы покарать одновременно эстов и русичей, пришлось распроститься.

— Очевидно, язычники-эсты, напуганные твоим многочисленным воинством, не решились к ним присоединиться, — прокомментировал племянник короля граф Альбрехт фон Орламюнде сообщения разведки.

— Но наказать их все равно необходимо, дабы впредь они и не помышляли подписывать всякие договоры, — заметил король. — А что русичи?

— Помимо того, что их мало, я бы подчеркнул и то, что у них плохие воеводы, — заметил граф. — Обратите внимание, ваше величество, какую невыгодную позицию в низине они заняли. Сейчас наша конница с разбегу войдет в их ряды, как нож в свежий брусок коровьего масла.

Лобовая атака тяжелой датской конницы действительно выглядела красиво. Мерный топот копыт, угрожающе выставленные вперед хищные острия копий, суровые лица всадников с открытыми забралами — все это могло внести ужас и панику в ряды и не такого малочисленного врага, как эти русские.

Да полно, придется ли датчанам вообще вступать в битву? Скорее всего, воины схизматиков не выдержат и побегут, как последние трусы, от неустрашимых ветеранов славного Вальдемара, не зря прозванного Победителем. Тем более что он сейчас самолично наблюдал за их действиями, стоя на холме в окружении своих приближенных. Летевшие во весь опор всадники опасались лишь того, что им не доведется показать себя в бою.

Сам король тоже был полностью поглощен созерцанием своей несокрушимой конницы и предвкушал очередную победу. Если бы не продолжавшее болеть плечо, которое он повредил буквально недели две назад во время сражения с эзельцами, то он и сам, пожалуй, принял бы участие в этой красивой стремительной атаке, но драться с русичами, зажав меч в левой руке, ему не хотелось. Были опасения, что от резких движений рана откроется, поэтому он не стал рисковать, в кои веки наблюдая предстоящую битву со стороны.

— А вы выиграли наш спор, государь, — заметил граф Альбрехт, стоящий рядом с королем. — Увы, но выходит, что я был чрезмерно хорошего мнения о русских воинах, коего они совершенно не заслуживают.

— И как резво бегут, — довольно улыбаясь, заметил Вальдемар. — Не думаю, что рыцарь Гискар сумеет настичь хоть одного из них. Кстати, не хотите побиться об заклад еще раз, благородный граф, или вы, как и я, считаете, что беглецов уже не догнать?

— Пожалуй, я бы поставил десять марок серебром против ваших двадцати, государь, — неуверенно произнес Альбрехт. — Все-таки у Гискара достаточно резвая лошадь.

— Идет, — принял ставку король.

Датские всадники между тем по-прежнему неслись во весь опор, пытаясь настичь трусливых русичей, которые — увы — чересчур рано поняли, что никаких шансов на победу они не имеют.

— Да, напрасно мы вывели в поле всех наших ратников, — сокрушенно вздохнул граф, поворачиваясь к Вальдемару. — Для разгрома этих трусов хватило бы и трети.

Король вместо ответа указал вдаль подрагивающей от волнения рукой.

— Что это?! — не веря своим глазам, громко воскликнул он. — Они же погубят себя! — И закричал во весь голос: — Назад! Это ловушка! Всем назад! Ко мне! Трубить в рога! — будто и впрямь надеялся, что его хоть кто-то услышит.

Но было поздно. Даже если до кого-то действительно донеслись бы истошные вопли короля, то мгновенно повернуть в сторону своего боевого скакуна, уже набравшего полный ход и несущегося во весь опор, да еще под горку, он все равно бы не смог.

И в то время, как лошади в первом ряду уже жалобно ржали, угодив копытами в неприметный под снегом ровик, и катались по земле с переломанными ногами, второй и третий ряды все так же безостановочно неслись навстречу неизбежной гибели.

Впрочем, в ловушку угодили далеко не все. Для этого ров должен был быть не меньше сажени в ширину, а он едва достигал полуметра. Зато уцелевших поджидала вторая траншея, а сразу за ней — третья.

— Слушай, княже, а ты прав с этими окопами. Честно говоря, я не ожидал, что они окажутся такими самоуверенными идиотами. Знаешь, если бы ты не занимался всякой ерундой вроде политики, то из тебя со временем получился бы неплохой вояка, — заметил молодой русич своему соседу в нарядном алом корзне, щегольски накинутом на плечи.

Оба они стояли недалеко от опушки леса и пристально наблюдали за трагедией. Толстые стволы деревьев изрядно загораживали обзор, поэтому им то и дело приходилось привставать на стременах, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Позади них в лесу затаилась полутысяча дружинников, нетерпеливо ожидавшая сигнала к атаке.

— Мне это уже говорили до тебя, — рассеянно ответил князь, поправляя застежку на корзне. — Только купец Исаак заявил, что из меня получился бы славный торгаш.

— Экая ты у нас разносторонняя личность, — с уважением произнес воевода. — Смотри, они уже третий ров перескочили. Теперь их не больше четырех сотен, так что шансы уравнялись. Кажется, пришла пора нашего выхода на сцену.

— А залп, — напомнил Константин.

— Ах, да. Общий звуковой сигнал со смертельным исходом, — спохватился Вячеслав.

Будто услышав напоминание своего верховного воеводы, русские всадники разом остановили своих коней и развернулись лицом к приближающемуся врагу.

Их военачальник, стоящий в первом ряду, громко крикнул что-то невнятное и дал отмашку рукой. Почти одновременно с ней рой железных смертоносных пчел сорвался с лож арбалетов и унесся в сторону врага.

Датские всадники, и без того изрядно ошеломленные неожиданными многочисленными падениями и гибелью сотен своих сотоварищей, получили еще один могучий удар и окончательно запаниковали.

Да, не все арбалетные стрелы сумели отыскать себе жертву, а тем, что попадали в человеческие тела, не всегда удавалось в них впиться. Многих датчан защитили кольчуги, но уж больно дружным получился этот залп, после которого и без того вполовину поредевший строй уменьшился еще почти на сотню.

И оставшиеся в живых три сотни всадников с воплями и криками, от которых они сами еще больше приходили в паническое отчаяние, ринулись прочь вдоль опушки, неминуемо приближаясь к русским дружинникам, которые пока еще таились в лесу.

— Ну что? Вперед и с песней? — хищно ухмыльнулся Вячеслав и извлек меч из ножен, попутно бросив взгляд назад.

Однако десяток дружинников, стоящих чуть сзади Константина, наособицу от остальных, в дополнительном предупреждении не нуждались. Каждый четко помнил свою главную задачу, которая заключалась не в том, чтобы срубить как можно больше вражеских голов, а в том, чтобы, напротив, сберечь одну-единственную, принадлежащую их князю.

Между тем датчане во весь опор скакали прямо на неожиданно выросшее на их пути второе русское войско, которое неторопливо выстраивалось в ряды, а в руках дружинников были точно такие же арбалеты. Залп, последовавший по команде Вячеслава, был произведен на расстоянии в пятьсот шагов. Били по коням, чтоб наверняка. Второй залп, данный с полутораста шагов, оказался самым страшным. В седлах после него осталось сидеть не более сотни датчан, треть из которых была ранена.

— Ну а теперь в клещи, — жестко произнес Вячеслав.

Но если датский король, стоящий на холме, решил, что гибель почти всей конницы, остатки которой добивались теперь русскими дружинниками, и есть катастрофа, то он горько ошибался. Это было только ее начало.

Очень скоро он и сам в этом убедился, когда увидел стройные ряды рязанской конницы, возникшие на горизонте и неумолимо надвигающиеся на его войско. Хотя нет, правильнее будет сказать — русской, поскольку выходцев из рязанских городов и сел в этой могучей шеститысячной армаде насчитывалась едва ли треть.

— По-моему, любезнейший граф, вы давно выиграли наш спор и нам пора немедленно отправляться в обратную дорогу, — хладнокровно заметил Вальдемар. — Кажется, русичи объявили мне шах. К тому же я еще не успел рассчитаться с вами за Эзель,[111] так что нам лучше было бы поторопиться, иначе вы рискуете не получить причитающийся вам должок. Вот только боюсь, что до Ревеля нам дойти не дадут, поэтому придется заночевать в ближайшем замке. Хотя покидать своих людей в такой момент… — Он тяжело вздохнул. — Граф, я начинаю чувствовать себя подлецом.

— Это вы зря, — невозмутимо отозвался Альберт. — Если ваше величество соизволит обернуться, как это сделал я, то сразу поймет, что бросить своих воинов у него не получится. По-моему, это не только шах, но и мат, государь.

— Ого! — присвистнул Вальдемар, послушно обернувшийся назад, наблюдая за русским войском, спешно выстраивавшимся в двух верстах позади них. — Однако я вынужден признать, что был в корне не прав, упрекая русичей в трусости, как, впрочем, и вы, граф.

— Я как раз придерживался о них более высокого мнения, — возразил Альберт.

— Не спорю, однако и оно было недостаточно лестным. Хотя о рыцарских манерах боя они, к сожалению, не имеют ни малейшего понятия, — сокрушенно вздохнул король.

— Зато в хитрости им не откажешь, — хмуро заметил его собеседник. — Как вы считаете, государь, сумеем мы продержаться на этом холме до темноты, чтобы ночью попытаться прорвать кольцо окружения?

— Если б я имел хотя бы полтысячи воинов, то можно было бы рискнуть, а сейчас… — мрачно заметил Вальдемар.

— У нас же почти три тысячи, — удивился граф.

— Было, — отрезал король. — Вы слишком увлеклись созерцанием русских воинов. Предлагаю вместо этого взглянуть поближе.

Но тут самообладание ему изменило и он гневно закричал:

— Нет, вы только посмотрите, что делают эти мерзавцы! Враг еще не успел к ним подойти, как они уже бросают щиты и копья на землю и готовы сдаться первому встречному варвару.

— Русичи превышают нас числом более чем впятеро. Простите своих воинов, государь, — примирительно заметил Альбрехт. — К тому же они только что вместе с вами лицезрели бесславную гибель своей конницы и воочию убедились в том, что между войсками эзельцев и русичей имеется кое-какая разница. Пожалуй, я, с вашего позволения, пошлю парламентера, чтобы узнать, какому князю и где мы можем вручить свои мечи.

— Может, тебе лучше сделать это лично? — предложил король, но тут же спохватился: — Ах да, ты же не умеешь говорить по-русски, — и пробормотал себе под нос: — Зато через пару месяцев, судя по всему, мы с тобой освоим его в совершенстве.

Внимательно выслушав парламентера, рязанский князь что-то коротко ответил ему и подозвал Вячеслава.

— Оказывается, наши храбрые эсты ничего не перепутали, — встретил он веселой улыбкой подъехавшего друга и, подражая киногерою Высоцкого, продолжил: — Так что тебе, дружище, через несколько минут доведется поручкаться с самим датским королем Вальдемаром II. Парень он во всех отношениях приятный, но вот беда — мирно сидеть в своих владениях никак не хочет, напротив, ведет антиобщественный образ жизни, все время норовя обидеть своих соседей, включая эзельцев и эстов.

— И еще печальнее сделать жизнь ихнюю, и без того задрипанную, — в тон ему продолжил воевода, но тут до него дошел смысл сказанного князем и он, удивленно воззрившись на Константина, переспросил: — Ты что, серьезно? Или это у тебя легкий сдвиг на радостях от победы?

— Немного дуркую, но больше от волнения, — честно сознался тот. — Ты сам-то когда-нибудь королей в плен брал?

— Да у меня и с князьями как-то не очень, — застеснялся Вячеслав. — Я больше шинковать их привык, как капусту, — намекнул он на битву под Ростиславлем.

— Я тебе пошинкую, — возмутился Константин. — Это ж цельный король. С ним надо галантерейность соблюдать и содержать со всем нашим уважением и почетом, то бишь кормить и поить от пуза, пока выкуп не получим.

— Так он у нас всю кильку прибалтийскую сожрет, которая в томате, — заметил воевода. — А выкуп-то большой? Найдется у него серебряный браслетик с червленой змейкой и одним изумрудным глазком?

— Килькой в томате мы его все равно не угостим — помидоров на Русь еще не завезли. А выкуп будет изрядный. Я так думаю, что тут пахнет не одним браслетиком и даже не одним десятком тысяч наших гривен, а как минимум двумя-тремя. На меньшее соглашаться нельзя — опозорим человека перед его друзьями-королями.

— Ого, — присвистнул Вячеслав. — Это мы с тобой удачно попали, княже.

— Зато он-то как неудачно здесь оказался, — заметил Константин, разглядывая кавалькаду из пяти всадников, которая приближалась к ним, уже спустившись с холма.

Встреча прошла на удивление нормально. Воевода, наблюдавший за ней больше со стороны, рассказывал потом другу, что у него лично сложилось такое впечатление, будто Константин всю жизнь с самого детства только и делал, что с принцами да королями общался.

— Хотя, может, ты и ляпнул чего по неопытности, но тот, как мужик бывалый, все заглотил и даже не поморщился, — заметил он.

Пир по случаю пленения венценосного гостя было решено устроить в ближайшем датском замке, которым оказался Оденпе. Правда, тот еще находился в руках датского гарнизона, но тут выручил сам Вальдемар. По его повелению все воины сразу покорно сложили оружие и сдались в плен.

Да и вообще вел себя король непринужденно, можно сказать — изящно, с поистине королевской грацией, будто не он был пленником рязанского князя, а совсем наоборот. Даже скептик Вячеслав оценил это.

— Учись, пока он рядом, — посоветовал Константин.

— Э-э-э, княже, учебой как раз лучше тебе заняться. Ты же у нас будущий монарх. И вообще, как говаривала моя мамочка Клавдия Гавриловна, рожденный быть луком никогда не станет розой. Так что нам оно ни к чему.

Что касается пленных рядовых солдат, то князь Константин сразу, еще до того, как принял почетную капитуляцию их короля, распорядился так. Справедливо полагая, что даровые рабочие руки в хозяйстве всегда сгодятся, он повелел разделить их на группы, сотни по четыре в каждой, и использовать на строительстве и укреплении оборонительных сооружений имеющихся замков. Стены повыше нарастить, башни поднять, рвы углубить — работенки на всех хватит.

Но для начала князь приказал прогнать их мимо тех крепостей, гарнизоны которых не захотят сложить оружие. Особенно беспокоил его Дерпт и приморский Ревель, где сидел еще ничего не подозревающий Лундский архиепископ.

— Такая толпа пленных и впрямь наведет тоску на любой гарнизон, — заметил Вячеслав. — Если бы ты не занимался всякой ерундой вроде политики, из тебя вполне мог бы получиться первоклассный психолог.

— Повторяешься, — улыбнулся Константин. — Хотя по детской психологии и педагогике у меня в институте была пятерка, — не удержался он от легкого хвастовства.

— Но эти орлы вроде как немного постарше будут, — усомнился воевода, кивая на датских солдат, покорно бредущих к ближайшему невзятому замку.

— Это в наше время дети стали циничны, как взрослые. А здесь как раз наоборот — взрослые простодушны и наивны, как дети.

— Вот только убивают они совсем по-взрослому, — не согласился Вячеслав, и Константин почему-то так и не нашел на это достойного ответа.

Лишь несколько дней спустя он понял почему. Ответ же оказался прост — прав был воевода. До Ревеля в целости дошли только две колонны пленных. Всего две из семи. Трудно сказать, так ли наивны и простодушны были жители Саккалы, Нурмегундэ, Виронии и других областей Эстляндии, когда нападали на безоружных связанных датчан.

Но если даже и так, то пленным от этого было ничуть не легче. Смерть их была не простой, а, как правило, мучительной, со вспарыванием животов, сжиганием на кострах и вырезанием ненавистных крестов на груди и спине.

Ситуацию усугубляло еще и то, что Константин настрого запретил применять оружие против своих союзников, не желая вызвать у них обид, а разогнать озлобленных местных жителей одними плетями удавалось не всегда.

Вальдемар же продолжал веселиться как ни в чем не бывало. Может, он только изображал веселье, кто знает, но как бы там ни было, а через пять дней этой разгульной жизни рязанскому князю пришлось самому поднять щекотливый вопрос о выкупе.

К сожалению, этими вопросами бывший учитель истории в свое время практически не интересовался, а потому очень сильно опасался продешевить. Что-то такое он помнил о баснословных суммах, которые требовали с плененных английских и французских королей. С Людовика IX Святого и его спутников на Востоке, кажется, потребовали миллионы, да и за Иоанна II Доброго англичане тоже вроде бы заломили не меньше, причем золотом.[112]

Проблема заключалась еще и в том, что соотношение золота к серебру Константин к этому времени уже знал, но в монетах разбирался плохо, тем более во французских, которые практически не ходили на Руси. А это было очень важно. Иная серебряная монета из-за своего большого веса стоила гораздо дороже золотой. Тем более ему смутно помнилось, что как раз за самого Вальдемара запросили намного меньше, всего несколько десятков тысяч, причем серебром.[113] Вот и думай, сколько заломить, чтоб и не прогадать, и чтоб цифра не оказалась несуразной.

Мудрая мысль пришла ему в голову только на исходе третьих суток. Она не решала всех проблем, но позволяла выбрать хоть какие-то первоначальные ориентиры.

Поэтому разговор о выкупе он начал, но тут же изящно уступил слово собеседнику.

— Думаю, что великий король Вальдемар, еще при своей жизни заслуженно прозванный Победителем, сам в состоянии по достоинству оценить сумму своего выкупа из плена, — заметил рязанский князь.

— И конунг Руси выпустит меня за указанную сумму? — оживился король.

Даже у переводчика загорелись глаза и тут же погасли от вежливого ответа русича:

— Конунг благосклонно выслушает ее и примет свое решение.

— Тогда зачем королю Дании называть сумму, если от нее ничего не зависит? — почти сердито заявил Вальдемар.

— Мне было бы интересно, в какую сумму государь оценивает сам себя, — парировал рязанский князь.

— Столько золота не наберется во всей христианской Европе, — ответил Вальдемар и горделиво вскинул крупную породистую голову, изрядно припорошенную сединой.

— А сколько он готов выложить за себя, чтобы завтра уплыть на родину? — все так же благожелательно продолжал гнуть свое Константин.

— Я готов послать своих людей, чтобы они собрали десять тысяч серебряных марок для выкупа.

Итак, первоначальная сумма была указана, причем почти в родной валюте.[114] Это хорошо.

«Ну что ж, теперь можно включить цыганский вариант, то есть множить предложение на десять, чтоб было куда уступать», — вздохнул Константин, а вслух сказал:

— Очевидно, я ослышался, а на самом деле великий король произнес совершенно иное. Я, конечно, понимаю, что он не сразу согласится на мое предложение о выплате ста тысяч рязанских гривен, но думаю, что со временем ему все равно придется это сделать.

— Сто тысяч? — вскинул вверх брови Вальдемар и устало откинулся на спинку кресла. — Наверное, я тоже стал плохо слышать, поскольку такой суммы не найти во всем королевстве.

— Может, и так, — не стал спорить Константин. — Но вы же не обязательно должны полностью взыскать эту сумму со своих подданных. В благородной просвещенной Европе имеются банковские дома, которые охотно ссудят правителю могущественного королевства не только сто, но и двести тысяч.

— Ну да, а потом они сдерут с меня весь долг и еще столько же в качестве процентов. Я полагаю, вам не хуже, чем мне, известно, что все эти ломбардцы, не говоря уже о евреях, являются бессовестными обманщиками и обиралами.

Константин почти сочувственно посмотрел на короля, но тут же успокоил себя: «В конце концов, Вальдемар сам виноват — не надо было изображать из себя странствующего героя и великого завоевателя. Я, что ли, его в эту Прибалтику заманивал?»

— Тогда возьмите под умеренный процент у своих родственников, — последовало новое предложение Константина.

— Родственников? — хитро посмотрел на него Вальдемар. — У родственников можно. А не соблаговолит ли великий рязанский князь одолжить мне сто тысяч под умеренный процент? — И пояснил с улыбкой: — Дело в том, что моя бабка Ингибьерг, которая стала женой моего деда конунга Кнута Лаварда, герцога Шлезвига, русская. Ее отцом был Мстислав Великий, сын вашего Владимира Мономаха. Отсюда мое имя и имя моего отца. Вообще-то она назвала своего сына, а моего отца Владимиром — очевидно, в честь великого русского деда, но в Дании как-то больше привыкли называть его Вальдемаром. Кстати, моя мать тоже русская княжна по имени София, то есть я сам уже на три четверти русский, а следовательно, ваш родич, — склонился он в учтивом поклоне.

— А я к Мономашичам не отношусь. Они — Всеволодовичи, а я из Святославичей,[115] — парировал Константин и зашел с другой стороны: — Ну, хорошо, я могу с вас не брать ни единой куны. Вы же видите, я слишком занятой человек, у меня нет времени сидеть тут с вами и часами торговаться о сумме выкупа. Пожалуй, я и впрямь поступлю самым простым способом — просто продам кому-нибудь права на получение с вас этого выкупа. Например, графу Генриху Шверинскому или Адольфу Голштинскому. Думаю, что они охотно выплатят мне все гривны до единой за радость увидеть вас у себя в гостях.[116]

— Вы, конечно, можете это сделать, — помрачнел король. — Но не посадит ли этот поступок черное пятно на честь русского князя? В конце концов, мы с вами титулованные особы.

«Особенно я», — хихикнул Константин, но промолчал, а Вальдемар с брезгливой гримасой на лице продолжал:

— К лицу ли двум монархам спорить, подобно жадным евреям, о каких-то гривнах! Я полагаю, что торг тут неуместен.

Слова эти настолько напомнили Константину «Двенадцать стульев», что он едва не прыснул со смеху, однако сумел себя сдержать, тем более что ядовитая ирония следующей фразы настолько возмутила его, что сочувствие, вспыхнувшее было на миг, сразу испарилось. Ох, не надо было интересоваться Вальдемару, слыхали в этих краях о благородстве нравов или нет.

«Зря вы это сказали, ваше величество. За это с тебя лишних десять тысяч», — тут же мысленно оштрафовал он короля.

— В этих краях о благородстве знали даже тогда, когда ваши подданные занимались только морским разбоем и заслуживали лишь крепкой пеньковой веревки на шею, — каменея от негодования, отчеканил рязанский князь.

— Не надо сердиться, — вздохнул Вальдемар. — Лучше выслушайте то, что я вам скажу. Той суммы, которую вы назвали, мне действительно не найти. Сейчас для моей казны и двадцать тысяч — почти непосильная ноша, которую можно собрать, лишь ободрав всех жителей моей страны.

— Восемьдесят, — пошел на ответную уступку Константин. — Двадцать вы набираете, а остальное займете у ломбардцев с евреями.

— Под такую сумму им понадобится хороший заклад. Если бы речь шла о пяти, десяти, пусть двадцати тысячах, я бы мог предложить им на откуп города. А за шестьдесят они потребуют всю страну.

— Кстати, о городах, — заметил Константин. — Как вы считаете, государь, какую сумму смогут набрать граждане Любека, Гамбурга и прочих городов, если я предложу заплатить не вам, а им, но с клятвенным обещанием не выпускать вас за это из плена до самого конца жизни?

— Вот что я тебе скажу, князь. — Слегка обрюзгшее лицо пятидесятилетнего короля выражало усталость и какую-то фатальную покорность судьбе, обманувшей его. — Ты еще молод, очень молод. В твои годы во мне тоже кипела жизнь. Я тогда только-только получил корону после смерти своего брата Кнуда и считал, что сумею покорить полмира. Кое-что мне и впрямь удалось сделать, но только кое-что. С годами же я стал понимать и иное. На чужом горе, на чужой беде можно увеличить свое состояние, пополнить казну — это так. Но вот счастья чужая беда никому не принесла, скорее напротив. Ты сейчас, как когда-то я, упиваешься своими победами и величием. Я весь в твоих руках.

Он горько усмехнулся, дожидаясь, пока худенький переводчик закончит повторять его слова на русском языке, затем не спеша пригубил из своего кубка и, задумчиво покручивая его в руках, продолжил:

— Я не взываю к твоему милосердию, состраданию или доброте. Королям чужды такие чувства. Я прошу тебя просто задуматься — принесет ли тебе моя беда хоть малую толику счастья? Самого обычного, которым иной простолюдин зачастую наделен в гораздо большей степени, нежели его могущественный властелин. И если ты скажешь мне, что это так, значит, я просто ошибся в тебе.

Вальдемар вновь отхлебнул из кубка и медленно, не спуская с Константина внимательного взгляда светло-голубых глаз, поставил его на столик. Может, Константин и скинул бы сумму до того предела, который указал датчанин, если бы не эта колючая цепкость, присутствующая в его взоре. Уж больно не соответствовала она его лирико-философской сентенции. Ох, не зря говорят, что глаза — зеркало души.

— Ну, хорошо, — произнес Константин после недолгого раздумья. — Я готов пожертвовать еще десятью, нет, даже двадцатью тысячами. Однако шестьдесят остаются за тобой, король Вальдемар. Пойми и ты меня, — решил он сыграть в его же игру. — Я не жаден. Сам видишь, на пальцах у меня всего три перстня, доспехи тоже не из серебра, да и в тереме моем отродясь не водилось роскоши. Пиров великих я не закатываю, арабских скакунов себе не приобретаю. Словом, лично мне нужно не так уж и много, а вот Руси… Ты сказал, что не хочешь занимать, чтоб потом не пришлось отдавать свои города на откуп бессовестным ростовщикам. Понимаю. Жалко. Но у меня беда покруче. Думаешь, я собрал рати для своего величия? Ошибаешься. Враг уже стоит у моих южных рубежей. Щадить он никого не будет, а чтоб от него отбиться, нужны многие тысячи ратников. Их же надо кормить, поить, награждать за верную службу, покупать им всем доспехи, коней. Где я все это возьму? У смерда на селе, у коваля в кузне, у купца в лавке. А платить чем? Вот то-то и оно. Выходит, я должен из сострадания к твоим людям содрать три шкуры со своих. Не бывать тому. Пусть лучше Дания оплачивает счета русского князя.

— Мы могли бы заключить с тобой союз, — неуверенно произнес Вальдемар. — Я дам корабли, людей, и тебе не придется так много тратить.

— Корабли в степи не нужны, — покачал головой Константин. — А что до твоих людей, то я их видел недавно в деле. Благодарствую, но лучше я уж как-нибудь со своими.

— А ты не забыл, что Дания и ее король на особом счету у римского престола? — Вальдемар выложил на стол свой последний козырь. — Зачем тебе ссориться с Гонорием III? Он ведь может объявить крестовый поход, а ты сам говорил, что одного врага на юге уже имеешь. Так зачем тебе еще один, на западе?

— Ладно, я срежу еще десять. Но это последнее слово. Мои рати уже подошли к Риге, и место князя рядом с ними, так что я должен торопиться, чтобы догнать их. Ты пока подумай как следует. Если не согласишься на пятьдесят тысяч рязанских гривен, воля твоя. Так мне и скажешь. Я обиды на тебя не затаю, но и ты не обессудь. Взяв Ригу, я первым делом переговорю с купцами, и тогда как знать…

Уезжал Константин, добившись своего. Вальдемар, поразмыслив и поняв, что дальше торговаться смысла нет, наутро согласился выплатить всю эту колоссальную сумму. Более того, он даже дал добро на посредничество купцов, знакомых рязанскому князю, которые могли подыскать для датского короля банкиров посговорчивее, согласных взять относительно щадящий процент.

Спутники Вальдемара после долгой грызни между собой ко времени отъезда рязанского князя тоже дали согласие на выплату еще одиннадцати с половиной тысяч.

Словом, можно было считать, что двенадцать с половиной тонн серебра были в кармане.

Пришла пора пообщаться и с епископом Альбертом, однако до Риги Константин так и не добрался. Более того, рязанские рати прибыли туда не только без князя, но даже без верховного воеводы, которого Константин в срочном порядке вызвал в островной замок Гольм.

Глава 14

Третий заяц

• Если мы промедлим хоть на миг,
• То потеря будет на века.
• Ждет тебя корабль и чаек крик
• И Олега слава в облаках.

• Цареград лукав. Остерегайся
• Тайной смерти в пище иль вине,
• На посулы льстивы не поддайся
• И вернись с победою ко мне.

П. Миленин

— Слушай, княже, ты совсем очумел. Отрываешь меня от дел, когда я уже почти готов взять Ригу, — не уставал возмущаться в княжеском шатре Вячеслав, — Я, конечно, понимаю, что ты у нас герой, одолевший самого датского короля, не говоря уже о прочей немецкой шелупони, но всему должен быть предел. Совесть-то у тебя где?

— Вопрос риторический, поскольку место ее расположения в человеческом организме учеными так и не определено, — мрачно заметил Константин. — Лучше сядь и послушай.

Вячеслав посмотрел на хмурое лицо друга и озабоченно спросил:

— Что-то серьезное?

— Очень серьезное. Настолько, что Ригу тебе, пожалуй, брать и не придется. Придется мне с ней самому управляться, а вот…

— Ну, правильно, — обиженно загудел воевода. — Как крестоносцев долбать, так я, а как торжественно во взятый город на белом коне въехать — так это ты. А меня в ссылку, чтоб из твоего лаврового венка листочек случайно не стянул.

— Точно, — подтвердил Константин. — Именно в ссылку. Причем вместе с митрополитом и дружиной.

— Это ты на что намекаешь? — насторожился Вячеслав.

— На Царьград, как здесь иногда Константинополь называют, — просто, без изысков ответил князь.

— Совсем у тебя крыша поехала, — покачал головой воевода. — Ты бы хоть Прибалтику дал взять до конца. Опять же татары. Ты случайно про них не забыл?

— Я помню.

— А про пословицу насчет зайцев? Между прочим, Царьград твой — это даже не второй, а третий заяц. И вообще, к чему такая спешка?

— Да ты присядь, в конце концов, а то маячишь перед глазами, — повысил голос Константин, но тут же осекся и буркнул: — Извини. С таким обилием забот и впрямь крыша поехать может. Я и сам прекрасно понимаю, что не время сейчас, но вот какая штука выходит… — Он с тоской покосился на свиток, лежащий на столе подле большого блюда с фруктами.

Свиток ему из рук в руки передал гонец еще три дня назад, как раз когда Константин находился на подходе к Вендену. Пока князь прочитал его, пока уяснил всю важность изложенного, пока добирался до Риги — времени на то, чтобы все обдумать, хватило. Оставалось надеяться на то, что Вячеслав согласится с его доводами.

Послание отправил рязанскому князю протовестиарий[117] Иоанн Дука Ватацис,[118] один из приближенных императора Феодора Ласкариса и не просто муж его средней дочери Ирины, но и наиболее вероятный претендент на корону.

Написано оно было языком четким, сухим и деловитым, представляя собой всего лишь краткое изложение тех событий, которые произошли в Никее за последние полгода. Что-то типа обыкновенного отчета с небольшим анализом и попыткой прогноза грядущих событий.

Вообще-то это послание было уже третьим по счету. Первое привез с собой еще отец Мефодий, рукоположенный в сан епископа. Оно представляло обычный набор цветастых византийских приветствий — Ватацис прощупывал почву.

Ответом Константина Иоанн остался чрезвычайно доволен. Об этом можно было судить уже по второму посланию, смысл которого был значительно откровеннее: давай дружить и помогать друг другу. Правда, там тоже не говорилось ничего тайного: протовестиарий опасался, что письмецо попадет в чужие руки, и потому осторожничал. Да и ни к чему писать открыто — оба и без того хорошо понимали, что им нужно.