Красные курганы Елманов Валерий

Пасмурное небо, моросящий уже третий день дождик, смачно чавкающая под княжескими сапогами грязь и сырой, пронизывающий до костей ветер, мрачно срывающий остатки мокрой листвы с деревьев.

А если бы Минька мог услышать их бессвязный лепет, то разочаровался бы еще больше.

— Ты?

— Я.

— Пришел?

— Да.

— Зачем?

— За тобой.

Юный изобретатель еще больше бы удивился, если бы услышал, как Ростислава, собрав воедино все остатки душевных сил и отчаянно взывая к суровому логичному рассудку, еще и противится из последних сил радостно бьющемуся сердцу, требующему совершенно обратного.

— А долг княжой?

— Он в том, чтоб быть со мной.

— Я ведь уже монахиня.

И вновь со стороны Константина не было никаких уверток. Он только удивленно спросил:

— Ну и что?

И правда, ну и что? Но Ростислава еще пролепетала, с трудом держась на подкашивающихся ногах:

— А обет богу?

— Он простит.

— Простит ли? — спросила она, хотя внутренне уже понимала, да какая ей разница, но еще произнесла умоляюще: — Грех ведь.

А в ответ убедительное:

— Наоборот. Бог есть любовь. Противясь любви, ты противишься богу.

Это потом он удивлялся сам себе — откуда что бралось, откуда появлялись самые нужные, самые правильные слова, а сейчас он просто говорил их, совершенно не задумываясь. Сам ли? А может, за него разговаривало сердце? Разве ответишь.

— Ты правду говоришь?

— Разве я могу тебя обмануть?

И тут обжигающая, неукротимая в своем неистовом натиске волна любви, да что волна — девятый вал — смыла, разметала в стороны все вопросы, и остались только одни ответы на них и два человека — одни посреди клокочущей стихии, противиться которой никому не под силу. Да они и не пытались…

А потом влюбленные медленно, ни на миг не отрывая друг от друга счастливых глаз, пошли к выходу, и спустя несколько минут унылый монастырский сад почти опустел. Почти, потому что у распахнутой настежь калитки еще продолжала стоять сестра Ефросинья.

Она неотрывно, до боли в глазах смотрела на удаляющуюся пару, бредущую по тихой, узенькой новгородской улочке. Ее сухие тонкие пальцы плавно и безостановочно чертили в воздухе крест за крестом, а губы почти беззвучно шептали:

— Благослови вас бог. Будьте счастливы… за меня и… за всех нас.

И струйки усилившегося дождя, падая на ее строгое светлое лицо, моментально смешивались с солеными слезами и стекали по щекам, грустно капая на темную монашескую рясу.