Алатырь-камень Елманов Валерий
— А она золотые яйца несет, — нашелся Константин.
— Ну, раз капища ставить не дозволяешь, тогда мне у тебя и просить нечего, — пожал Градимир плечами. — Придется тебе его…
У Константина екнуло сердце.
— Так подарить, — неожиданно закончил волхв. — Разве что… — задумчиво протянул он, поглядывая на собеседника. — Слово с тебя взять, чтобы ты нам безделицу одну отдал, которая вовсе тебе не нужна.
— Какую?
— Придет время — скажем, а пока тебе и знать об этом не надобно. Ну как, даешь слово? — Он повернул голову и пытливо уставился на Константина.
— Я в детстве в сказках читал, что иногда… — начал тот неторопливо, но Градимир не дал ему договорить.
— Сказки — они и есть сказки. Не бойся. Да и вообще, с чего ты взял, что, пока тебя нет, Ростислава сына родить успеет. Она же княгиня, а не кошка. Хотя мысль хорошая, — протянул он. — Если ты нам своих внуков на учебу отдашь, то худа от этого для тебя не будет, да и для них тоже — одно добро. Но об этом потом поговорим. А к людям эта безделица никого отношения не имеет, бояться тут нечего.
— И к церкви тоже? — уточнил Константин.
— Совсем ты, что ли, на радостях сдурел? — удивился Градимир. — Где мы, а где она?! Нам от них и даром ничего не надобно. Так что, даешь слово?
Константин вздохнул, еще раз попытался отыскать подвох в словах волхва, но вскоре сдался. Этой вещицей могло быть что угодно, а Градимир ясно сказал, что ему, Константину, она вовсе не нужна.
— Даю, — заявил он твердо, но тут же новая мысль осенила его.
«Заодно и проверю, насколько сильно вы в ней нуждаетесь», — подумал он и сделал оговорку:
— Только ты мне покажешь, где те места, на которые моим людям забредать не след и искать там что-либо нельзя. Да еще сделай милость, покажи пяток-другой хороших жил поблизости.
— Ишь ты! — покрутил головой Градимир. — Мало тебе, Константин Владимирович, что я своего знатного коня на твоего тощего петуха меняю, так ты еще с меня и уздечку с седлом требуешь.
— Не требую, а прошу, — поправил его Константин. — А что до уздечки, так вам же самим от этого выгода. Жилы покажешь, так у людей моих тогда времени не будет, чтоб лазить где ни попадя. Неужто не понятно?
Пришел черед задуматься Градимиру. Размышлял недолго, видя очевидную выгоду и для них самих, так что он согласился.
— Будь по-твоему, — заметил волхв почти сердито. — Мстислава тебе завтра же жилы начнет указывать. Только сделаем так — один будешь. Чтоб рядом или там поблизости никого из твоих людей не было. Про пяток-другой ты, князь, погорячился, да и нет здесь такого количества. Но какие есть поблизости — отдаст без утайки.
— Не истощились бы, — вздохнул Константин.
— Сын твой, не говоря уж о тебе, до этого не доживет, а с внуками поглядим, когда ты их к нам на выучку пришлешь. Может, и им подсобим, если они в деда будут. Но гляди, про свой должок не позабудь, — напомнил он с ласковой угрозой в голосе. — А теперь тебе и обратно собираться пора. Покормил бы, да не то это место, где пищу вкушать дозволительно, а далее тебя к нам тоже вести негоже. Тогда придется вовсе оставить. Навечно. Ты как, очень сильно есть хочешь или потерпишь?
— Да я совсем не хочу, — соврал Константин. — А вода у меня во фляге имеется.
— О воде — отдельный разговор. Сам понимаешь, что лишние толки нам ни к чему. Поэтому вот тебе умный кубок с зельем, чтоб ты его испил.
— Для чего? — не понял Константин.
— Для того самого, — пояснил Градимир. — Если захочешь кому-нибудь рассказать о том, где мы живем, то эти слова для тебя последними станут.
— Так я и не видел ничего. Знаю, что вы где-то здесь под землей живете, и все, — возмутился Константин.
— А другим и этого знать не след, — возразил волхв и не отстал, пока Константин не выпил все, что находилось в кубке. — Вкусно? — полюбопытствовал он почти сразу и тут же заторопился с извинениями: — Уж ты не серчай, что мы зелье такой водой разбавили.
— Да хорошая вода, — пожал плечами Константин. — Я вообще подумал было, что она ключевая.
— Вот теперь верю, что ты без злого умыла к нам пришел, тайных козней не замышлял, — довольно крякнул Градимир и пояснил: — Зелье это не только для того, чтоб человек помалкивал. Оно еще и… ну вот как тот камень на перстне. Простому человеку с открытой душой оно и впрямь ключевой водой может показаться, иному, с червоточинками, — затхлой, на вкус неприятной. А злыдень голимый через два глотка все выплюнет. Ну а теперь в путь.
Из шахты они вышли без приключений. Мстислава была немногословна, пояснив, что до этого молчала потому, что у них принято не вести никаких разговоров с теми, кто живет наверху, под солнцем.
Столь же кратка она была в определении следующего места встречи, а когда прощалась, посоветовала:
— Ты не вели своим людям ходить туда, где сегодня был. Уж больно там кровля ненадежная. Так что не пугали мы вас, а предупреждали. Просто испуг запоминается лучше.
Вернулся Константин в крепость уже за полночь. Минька не спал. Увидев князя, он немедленно накинулся на него с расспросами. Косте кое-как удалось отделаться байкой, неуклюже сплетенной на скорую руку, о том, что призрака он чуть ли не сразу потерял, а все остальное время пытался найти дорогу обратно.
Спускаться в штольню он запретил, как Мстислава и сказала. Под предлогом того, что для окончательного разгона призраков ему нужно набрать в здешних горах разных трав, которые цветут лишь ночью, он каждый день отсыпался, а под вечер выезжал на очередную встречу с Хозяйкой медной горы. Следовать за ним кому бы то ни было он тоже запретил, сказав, что имеет особый оберег от безголовых призраков и ночных духов, а тем, у кого его нет, они спуску не дадут.
Через неделю блужданий он провел странный обряд возле входа в Проклятую штольню и объявил, что изгнать нечисть оттуда он не в силах, но зато наложил на лаз печать страшной силы, и теперь выбраться из нее у призраков нет никакой возможности. А руду добывать надо не здесь, а совсем в других местах, которые он покажет, ибо в процессе странствий набрел на некое растение, которое поможет ему отыскать жилу.
Матерые рудознатцы только перешептывались да посмеивались, когда он вывел их на первое такое место, расположенное всего в пятистах шагах от их бревенчатых домишек, поставленных в прошлую весну.
Поначалу ни один из них даже не пошевелился, когда Константин, дойдя до места, которое было им заранее помечено, топнул ногой по земле и уверенно произнес:
— Тут ройте. Есть здесь железо — чую.
Наконец некоторые из простых рабочих, пожав плечами, взялись за лопаты и кирки. Как назло, земля была каменистая, поддавалась рытью из рук вон плохо.
Минька, не желая посрамления друга, тихонько дернул его за рукав и прошептал на ухо:
— Костя, здесь точно ничего нет. Пробовали не один раз и ничего не нашли. Скажи, что ошибся, пока не поздно.
— Так ведь это вы пробовали, — резонно возразил Константин.
Изобретатель в ответ только пожал плечами и больше не стал ничего говорить. Люди рыли до вечера, однако ожидания новоявленного рудознатца не сбылись. Мастера разминали в руках извлеченную землю и продолжали посмеиваться, но уже гораздо громче.
Наконец от них отделился старый Данило.
Подойдя к царю и поклонившись, хотя и не до земли, он пояснил:
— Та земля, государь, что железо в себе держит, — совсем иначе глянется. На этой — уж ты мне поверь — капусту хорошо растить, горох или репу, потому как она…
— А ты на три сажени вглубь видеть можешь? — перебил его Константин.
— Этого никто не может, — покачал головой мастер.
— Если бы ты отвар из той травы выпил, как я, то смог бы, — ответил Константин. — Здесь руда, только не добрались вы до нее пока. А сверху лежит не родное, — пояснил он, повторив слова Мстиславы: — В стародавние времена на это место кусок горы обвалился. За долгие годы дожди да ветра раскрошили его, вот он и превратился в простую землю. Так что ройте глубже.
На душе у него между тем было неспокойно. Уверенность, с которой он говорил с Данилой, была показной, на самом деле Константин ее не испытывал. Напротив, с каждой минутой ее остатки, которые еще продолжали гнездиться в его душе, постепенно улетучивались.
Оставалось только полагаться на то, что не было смысла Градимиру обманывать его. Ну чего этим волхв может добиться? Недельной отсрочки? И стоит оно того, чтобы ухудшать отношения?
Да и Мстислава не должна солгать ему, да еще с такой уверенностью и после всего, что у них было. Это поначалу все начиналось и заканчивалось задушевными беседами, которые они вели у небольшого костерка, коротая остаток ночи, чтобы Константин запомнил каждое из этих местечек засветло и потом ничего не перепутал. Говорила Мстислава по-прежнему мало, будто опасалась проболтаться, так что в основном трепался сам Константин.
Впервые девушка, которая выглядела значительно старше своих лет из-за строгости взгляда, зарумянилась, когда Константин рассказал ей бажовскую сказку про каменный цветок. Эта история вспомнилась ему не просто так. Дело было в, деликатно выражаясь, спутнике, который сопровождал их, а точнее — полз впереди.
Видеть его самолично Константину не довелось. «Ни к чему оно тебе», — коротко отозвалась по этому поводу Мстислава. Впрочем, может, оно и к лучшему, что не довелось, потому что вполне хватило следа, который он оставлял за собой. Этот самый след представлял собой полосу выжженной травы шириной сантиметров в тридцать.
У Константина сложилось впечатление, что какие-то неизвестные личности, по всей видимости тоже из мертвых волхвов, протащили волоком здоровую, не меньше метра в диаметре, трубу. Причем до этой транспортировки труба явно побывала в каких-то ядовитых отходах. То ли ее туда окунали, то ли она там некоторое время лежала — трудно сказать, да оно и не важно. Гораздо интереснее другое. Что это были за отходы и зачем эту трубу тащили? К тому же под конец — от усталости, что ли? — эти труженики просто зашвырнули ее в болото. Именно там обрывался след.
— Золото в этих местах, — спокойно сказала Мстислава. — Полоз зря елозить не стал бы. Следок приметь и прикажи своим людям копать по правую его сторону. Беспременно найдут!
— Это же сказка Бажова, — растерянно сказал Константин. — Это же… — и замолчал, не зная, что сказать.
— Верно, сказки[100],—охотно согласилась Мстислава. — Не знаю, какой такой Бажов их тебе рассказывал, но издавна подмечено, что полоз тянется к той земле, в которой имеется золотишко. Само-то оно ему без надобности, но, видать, таится в ней еще что-то, что ему потребно.
А чуть позже, на привале, она попросила поподробнее рассказать, если это не тайна, конечно, про этого самого Бажова. Вот тут-то и зашла речь про «Каменный цветок» и уж, как водится, про обитательницу здешних мест.
— Когда я тебя впервые увидел, то и впрямь подумал поначалу, что передо мной сама Хозяйка медной горы стоит. Очень уж ты красивая, — простодушно сознался он, совершенно не обратив внимания на затуманившийся взор девушки.
Он и дальше ничего не замечал, до самого последнего дня так и оставался пребывать в темноте неведения. Царь и Великий князь всея Руси и вовсе ничего бы не подметил, если бы она сама не отважилась на откровенность.
Странное это было объяснение в любви. Весьма странное, если не сказать больше. Да и выглядело оно скорее не объяснением, а просьбой. Просьбой… подарить ей ребенка.
— Ты уедешь и все позабудешь, — шептала она торопливо, сама пугаясь собственной дерзости. — У тебя и сын есть, и жена любая. Все имеется. А у меня же… Мне ведь всего-то памятка от тебя надобна живая.
Константин пытался было говорить в ответ какие-то утешительные банальные слова о том, что все образуется, все наладится, что она непременно встретит другого мужчину, которого полюбит и выйдет за него замуж.
— В нашем роду любят единожды, — горько заметила она, и Константин не выдержал, уступив ее настойчивой мольбе.
Принуждать себя не пришлось. Она и без того ему нравилась, даже очень. Такое ведь сплошь и рядом бывает — любишь одну, но когда находишься в долгой отлучке, а перед тобой вдруг оказывается такая женщина, которая готова на все, да еще и обстановка располагает…
«Ну кому от этого будет хуже?» — задал себе вполне резонный вопрос Константин и получил не только вполне логичный ответ: «Да никому!», но еще и напоминание о том, что если женщина просит…
Ее тело так охотно отзывалось на его ласки, что Константин оставил ей даже не одну, а несколько памяток о себе. Уснул он, когда уже начало светать. Едва проснулся, как тут же обнаружил, что Мстиславы рядом нет. Примятая трава, на которой лежала девушка, уже стала распрямляться, так что Константин с грустью понял, что ушла она давно, едва дождавшись того момента, когда он уснет. А может, и не дожидалась, поскольку он смутно вспомнил, что, когда только погружался в сон, ощутил ласковое прикосновение нежных девичьих губ и услышал короткое и тихое, как шелест ветерка: «Прощай».
И ушла она, по всей видимости, навсегда.
Так вот, после всего, что между ними произошло, не могла она так хладнокровно врать. Не из тех Мстислава, ох не из тех. Он ведь и здесь, рассуждая с Данилой о пустой земле, не сам говорил — ее слова повторял. К тому же она его изначально предупредила, что здесь жила лежит чуть поглубже, чем в других местах. Просто очень уж удобно она была расположена, совсем рядом с поселением, можно сказать, под боком.
Жилу не нашли и к исходу второго дня. Правда, углубились не очень, всего-то метра на три, — мешал каменистый грунт. В ответ на робкие предложения рудознатцев поискать в других местах Константин так рявкнул, что больше вопросов ни у кого не возникало.
А поутру, когда государь изволил продрать глаза и выйти из царского терема, представлявшего собой на самом деле всего-навсего домишко попросторнее, да с надстройкой, составляющей дополнительный этаж, то увидел у крыльца почти всех рудознатцев. Едва они заметили Константина, как низко, до самой земли, поклонились ему.
Было в этом поклоне не просто требуемое приличие — все-таки царь перед ними. В глубине души каждый мастер считал, что он-то званием повыше. Тем же князем можно просто родиться, и никаких особых усилий для этого прикладывать не надо, а вот стать рудознатцем… Тут не просто особое везение при рождении нужно, но и огромный труд. И даже не уважение они выказывали, как ровне, но — как к старшему. Оказалось, что Константин-то — рудознатец получше их. Потому и поклон был столь низким — дань почтения человеку, знающему то, что им не дано.
— Нашлась руда, государь, — возвестил все тот же Данило. — Твоя взяла.
Он же оказался и самым любопытным, настойчиво допытываясь у Константина, как называется трава, которая дает человеку столь волшебную и таинственную власть заглядывать в глубь земли и видеть насквозь, где и что лежит. Не старый еще мастер так настойчиво просил, а затем еще более настойчиво… молчал, умоляюще глядя на своего царя, что Константин не выдержал.
Когда через несколько дней новоявленный рудознатец указал пятое по счету месторождение, заявив, что тут придется пройти вглубь побольше, зато там таится серебро, и народ уже приступил к работе, Константин тихонько отвел мастера в сторонку и пояснил, что нет никакой травы, а на самом деле все это показал ему горный дух.
Он предстал перед Константином в образе красивейшей женщины, и только по металлическому отливу ее волос, да еще по сарафану, отливающему медной прозеленью, ему удалось догадаться, что эта незнакомка не из простых людей. Да она и сама этого не скрывала, назвалась Хозяйкой медной горы и сказала, что он ей приглянулся невесть почему. Вот она-то и показала ему все рудные места поблизости, причем даже пояснила, что именно и на какой глубине лежит.
«Вот уж никогда бы не подумал, что превращусь в первоисточник бажовских сказок, — думал Константин, глядя на обалделое лицо мастера, который от такого рассказа никак не мог прийти в себя. — Хотя нет худа без добра. Пусть лучше про Хозяйку-красавицу байки травят, чем про безголовых призраков».
Но самое главное было в том, что теперь можно ждать поступления металла. Оживленный Минька уже толковал Константину, что некоторые вещи, например те же стрелы для арбалетов, можно отливать сразу на месте, как и корпуса гранат-лимонок.
— Я накину пару дополнительных шкивов на мельницу, которую мы построили, и можно будет запросто еще и острия затачивать, так что к тебе станем отправлять готовые изделия, — похвастался он. — Да и заготовки для сабель и мечей тоже постараемся полосами прокатывать, чтоб потом кузнецам с ними возни поменьше было.
А Градимира царю еще раз повстречать не довелось. Даже забываться стало, что был между ними заключен уговор, а над самим Константином так и висит неведомый должок.
— И что же ты у меня забрать хочешь? — сразу перешел к делу Константин.
— Как и уговаривались — ненужное тебе, — усмехнулся Градимир. — Лежит у Плещеева озера камешек один. Тебе он ни к чему, а нам пригодится.
— Что за камешек? — не понял Константин.
— Небольшой, всего-то полторы сажени в ширину да две — в длину. И росточком тоже невысок. Его еще синь-камнем людишки местные кличут, — пояснил волхв.
— Это тот самый, к которому они молиться ходят? — припомнил Константин. — Бывал я там как-то, видел его. А не возмутятся они?
— Как возмутятся, так и угомонятся, — равнодушно ответил Градимир. — То — наша забота. А твое дело — повелеть, чтоб сколотили большие сани, погрузили его на них и прямиком к нам отправили. Как видишь, все согласно уговора — лишку не просим, а забираем только ненужное тебе.
— А могу я спросить — зачем он вам понадобился? — осведомился Константин.
— Спросить можешь. Отчего ж. За спрос гривен не берут. А вот ответ получить — навряд ли. Да и к чему тебе ответ-то? Из любопытства праздного?
— И что же это за камень такой? — задумчиво протянул Константин.
— А вот это я тебе сказать могу. Считай, что в благодарность за послушание, — усмехнулся старик. — Но с условием, что ты меня больше ни о чем не спросишь.
После некоторого колебания Костя согласно кивнул. Если жрец не захочет, то все равно ничего не скажет, так пусть хоть на это ответит.
— Слыхал ли ты когда-нибудь про Алатырь-камень?
— Так это же небылица, — усмехнулся Константин. — К тому же он лежит аж на острове Буяне, то есть неведомо где.
— А люди завсегда чудеса подальше от себя помещают, — возразил волхв. — Уж больно им тревожно рядом с настоящим чудом жить. Вот они и норовят его подальше от себя отправить.
— А змеи, которые его по осени облизывают? К тому же его бел-горюч называют, а какой же он белый? Да и горючим я бы его не назвал.
— Про змей и впрямь люди навыдумывали разное, — согласился старик. — Такое сплошь и рядом бывает. Если видят, но не понимают, то непременно так истолкуют, что хоть стой, хоть падай. А про цвет — в самую точку. Он и впрямь некогда белым был. Да и с горючим поторопился ты, Константин Володимерович. Если он полыхнет, то весь мир огнем займется, уж ты мне поверь.
— Дивлюсь я твоим речам. С одной стороны — не могу не верить, но уж больно загадочно ты говоришь. И зачем кому-то понадобится его поджигать, если он весь мир может спалить?
— А он сам свой срок знает, — спокойно ответил Градимир и вдруг, улыбнувшись, погрозил своему собеседнику пальцем. — Умеешь ты, государь, тайны чужие выведывать. Только ни к чему они тебе. По крайней мере, эти уж точно добра не принесут.
— А куда же привезти его?
— Доставь к тому месту, где начинаются наши владения, а там уж мы встретим. И хватит об этом, пожалуй. О чем ином — спроси, а об этом не след тебе знать.
— Об ином, — задумчиво протянул Константин. — Можно и об ином. Как там Мстислава поживает?
— Ишь, спохватился, — хмыкнул Градимир и сухо ответил: — Хорошо поживает.
— А она замуж вышла или…
— Запамятовал я, — усмехнулся волхв и посоветовал: — Ты пока о камне лучше подумай, как его отправить сподручнее и прочее, а я, глядишь, к тому времени вспомню, — и заторопился: — Заболтался я тут с тобой. Пора мне обратно в свои места подаваться. Пойду я.
И тут же, словно услышав пожелание Градимира, лошади резко встали. Константин крякнул, не в силах сдержать удивление, и подался наружу. Выпрыгнув из кареты, он прищурился от нестерпимо ярких солнечных лучей, отражаемых снегом, а затем недоуменно оглянулся на дверцу. Старик почему-то медлил, продолжая сидеть в возке.
— Может, дальше поедем? — весело крикнул Константин, заглядывая вовнутрь, и замер в недоумении. Градимира в ней уже не было.
— А где старик? — вопросительно уставился он на дружинников, гарцующих рядом с каретой.
— Так ведь никто не выходил, — пожал плечами один из них.
— Точно, точно. Чай не слепые — приметили бы, — поддержал другой.
Константин зябко передернулся и, не сказав ни слова, молча забрался обратно в карету.
— Поехали, чего встали, — раздраженно крикнул он вознице, про себя поклявшись, что непременно заедет самолично поглядеть на этот таинственный камень, пока он еще лежит на месте.
Небольшой царский поезд между тем продолжал безостановочно двигаться вперед, и к вечеру стали отчетливо видны крепостные стены Устюга. Но о том, что город близко, путникам стало известно намного раньше. Уже с час, не меньше, они отчетливо слышали торжественный звон гордости устю-большого городского колокола, всего пять лет назад подаренного городу Константином и установленного на звоннице церкви Михаила-архангела.
Государя встречали как положено, с хлебом-солью. На лед Сухоны высыпало, казалось, все городское население от мала до велика.
«Не меньше, чем на два дня придется тормознуться, плюс еще сутки на царский суд», — подумал он и ошибся.
Они не уехали и на четвертый день.
Глава 10
Не по рождению, но по уму
Выяснилось, что князь Ляксандра Михайлович, сын Михаила Городненского, давно уже перешедший на службу к Константину, драл с местных жителей три шкуры, а всю лихву прикарманивал.
Поначалу князь даже не понимал, какая нешуточная угроза нависла над его головой, считая, что в худшем случае ему грозит отстранение от должности с вечным запретом-клеймом принимать на государеву службу. О том, что за утаивание полагалась ни больше ни меньше как смертная казнь, он даже в мыслях не держал, всем своим видом показывая, что и сам почти вровень своему судье, поскольку хоть и не царь, но тоже Рюрикович.
К тому же действовал он хитро. В бумагах, которые Ляксандра Михайлович добросовестно составлял в каждом селении и давал приложить палец старейшинам, значилось совсем иное количество мехов. Такое, которое и надлежало взять. Словом, все чисто.
— И что получается? — подвел итог долгих разбирательств Константин. — Признать его вину только потому, что вы меня в этом уверяете, я не могу. Пока что его слово против вашего. Какому из них я верить должен?
— У меня не просто слово, — усмехнулся князь. — Я же передавал тебе грамотки, а там все поведано — у кого и сколь я брал. Все самолично к ним персты приложили.
Но тут вперед вышел молодой охотник. Вид у него был непригляден. Правая половина лица скорее походила на какую-то безобразную маску — настолько она была изуродована жутким ожогом.
— А это и вовсе тать, государь, — кивнул на юношу заметно побледневший князь. — Если ему верить, то и без портов остаться можно. Опять же и не живет он давно в этих местах. Да и ни к чему тебе наговоры худородного смерда слушать. Вон уж сколько их тут тявкало. Неужто мало? Разве слову Рюриковича теперь вовсе веры нет?
— А у меня все подданные равны, — сурово заметил Константин. — И плох тот человек, которому кроме заслуг своих предков нечем больше похвастаться. Говори, коли вышел, — кивнул он юноше.
— И скажу, — выпалил тот. — Его правда в том, что не жил я здесь последние три года. Но у меня, государь, есть записи более ранних лет. В них истинная правда указана, и он сам, — кивнул юноша в сторону князя, — сам к ним всем руку свою прикладывал, после того как я прочел, что в его записях лжа голимая. Не хотел он поначалу подписывать, да жадность сгубила. Мы же пригрозили, что тогда вовсе ничего не отдадим, вот он и… Думал, затеряются записи, да и дело с концом, да не тут-то было.
— И где они теперь? — хмыкнул Александр Михайлович.
— У себя в избе я их хранил, да не устерег, — виновато опустил голову юноша. — Когда он прослышал, что я со всеми старейшинами разговоры веду о том, что не могут твои слуги, государь, обдирать нас так нещадно, то повелел своим людям дверь в моем домишке подпереть ночью и запалить с четырех концов. Сам я чудом уцелел, да и то наполовину. Вот в огне эти грамоты и сгорели.
Князь облегченно вздохнул. Константин заметил это, но ничего не сказал.
— Стало быть, все сгорели? — обратился он к юноше.
— Сгорели, — кивнул тот. — Но не все. Я в самый последний миг спохватился, три грамотки успел за пазуху спрятать, а сам грудью на землю лег. Думал, коли сам сгорю, так хоть они уцелеют. Только они опаленные сильно. Я их прямо из огня выхватил. Ты уж не побрезгуй, государь, — с этими словами он протянул царю изрядно помятые и наполовину сгоревшие бумаги.
Константин внимательно просмотрел их и сурово заметил князю:
— Теперь ты свои бумаги неси. А чтоб искалось получше, я тебе своих дружинников дам. — И вновь повернулся к юноше. — Славно написано. Разборчиво, — похвалил он. — Такими перстами царские указы писать. Чья рука?
— Моя, — мрачно отозвался тот.
— А почему старейшинам не помог жалобу написать? Слог там тоже знатный, но писано — как курица лапой.
— И ее я писал, — поправил юноша. — А за куриную лапу не гневайся, государь, — и он протянул Константину изуродованную правую руку с неизгладимыми следами страшных ожогов.
Больше всего пострадали указательный и средний пальцы. От них осталось всего по одной фаланге. Половина большого пальца тоже отсутствовала.
— Не привык я еще левой рукой писать, — скупо пояснил юноша, но глаза его при этом предательски наполнились слезами.
— А я тебя сразу и не признал, Скора, — кашлянул в кулак Константин. — Только сейчас, да и то лишь по родимому пятну на запястье. Уж больно оно приметное. Стало быть, вот почему ты три года в этих краях отсутствовал — в Рязанском университете обучался. Как же, как же, единственный из этих мест приехал ко мне в стольный град. Вижу я — неласково тебя родные края встретили, так что нечего тебе тут делать. Я тебя, пожалуй, с собой заберу.
— Не смогу я ныне помочь тебе, государь, — вымученно улыбнулся Скора. — Сам же говоришь, что писано так, будто курица лапой прошлась.
— Переписчики у меня и без тебя найдутся, — буркнул Константин. — Только помнится мне, тебя за голову светлую хвалили. Потому и в «Око государево» взяли. А голова-то у тебя только сверху опалена, внутри же все целым-целехонько. Словом, собирайся, только вначале сходи вместе с моими воями и бумаги у князя поищи, чтобы я сличить их мог.
— Стало быть, верно князь сказывал — верное слово сотни худородных дешевле брехни одного Рюриковича? — криво усмехнулся Скора.
— Не то ты говоришь, — строго сказал Константин. — Пред судьей все равны. Но слово — это одно, а вину доказать — иное. Тем более такую тяжкую. Ведомо ли тебе, что Александру Михайловичу грозит, ежели бумаги сыщутся? То-то. А чтобы князя на гиль [101] посылать — поувесистее доказательства надобны.
К вечеру бумаги сыскались. Прав был Скора, правы и старейшины. Константин уже хотел было огласить беспощадный приговор, но тут до него донесся тихий голос Святослава.
— Государь, — видя, как сильно разгневан отец, счел нужным вступиться за опального сборщика даней царевич, стоящий позади царского кресла. — Он все ж таки Рюрикович.
Константин хотел было разразиться гневной отповедью, на этот раз в адрес сына, но не при всем же честном народе это делать, поэтому сдержал себя и коротко распорядился:
— Этого в поруб до завтрашнего дня, а поутру я оглашу, какую казнь [102] для мздоимца придумал. А ты иди за мной, — буркнул он сыну.
Уже в покоях, которые городской воевода отвел для дорогого гостя, оставшись один на один, он сурово посмотрел на царевича и произнес:
— Ты опять за свое? Сколько раз можно тебе объяснять, что не дело это — на рождение да на заслуги предков смотреть. По уму о человеке судить надо. По уму и по делам его.
— И все же он Рюрикович, а не тать шатучий, к коему и прикоснуться страшно, — упрямо повторил Святослав.
— А Слан, которому ты самолично награду вручал и обнимал? — усмехнулся Константин. — Он ведь тоже татем был.
— Как?! — ахнул Святослав в неподдельном изумлении. — А ты ничего не спутал, царь-батюшка? — с надеждой в голосе переспросил он.
— Такое не спутаешь, — вздохнул Константин.
Год тысяча двести двадцать пятый от рождества Христова выдался относительно спокойным, но реформы, затеянные Константином, могли взорвать все в один момент. Вводить же их было необходимо не только в своих землях, где он и только он был полновластным хозяином, и не только во владениях князей-подручников.
По задумке Константина отныне все вопросы в городах и селениях должны были решать выборные органы самоуправления. Что-то вроде европейского муниципалитета, хотя и не с таким обилием прав. Кроме того, ему надлежало поставить несколько собственных судей в самые крупные города княжества и принять меры по всем тем безобразиям, которые «нарыли» два совсем молодых контролера по финансам, прошедшие школу у самого Зворыки.
Потому он и прибыл в Киев, дабы самолично присутствовать при оглашении этих самых реформ, чтобы Андрей Мстиславич при всем своем желании не смог ничего поделать.
Возмущаться киевский князь начал с самого начала, указывая, что теперь отпадет нужда и в нем самом. Константин не терял надежду договориться с ним по-хорошему и предложил обсудить все претензии, а также вызвался объяснить, почему все то, что он вводит, — просто необходимо.
Случилось так, что когда в просторном княжеском тереме на Горе[103] они приступили к этому обсуждению, в это же время на Подоле[104] монах Киевского монастыря во имя Святого Симеона, расположенного в Копыревом конце, признал в прошедшем мимо него мужике некоего Слана. К тому же, как назло, был отец Февроний из числа именно тех людей, кому этот Слан из сельца, лежащего близ монастыря, изрядно досадил своим упрямством и непокорством.
Мало того, что четыре года назад он взял в долг десяток кулей зерна в монастыре и вовремя не отдал резу, ссылаясь на неурожай, так еще и принялся буйствовать, когда монахи пришли забирать в счет долга коровенку. Было их трое, считая самого отца Феврония, но Слан — бугай треклятый — попытался их выгнать со своего двора.
Конечно, такого своевольства прощать нельзя — поучили немного стервеца, так он, нечестивец, в ответ тоже руку на слуг божьих поднял. И как только не отсохла она, поганая, когда он ею передние зубы отцу Февронию повышибал.
Пришлось в другой раз идти вдесятером, но Слана к тому времени и след простыл. Искали, конечно, не без того, но непокорный смерд как в воду канул.
Одно утешение и было, да и то слабенькое, что отец игумен с дозволения князя Андрея Мстиславича повелел за обиду свести со двора Слана лошаденку с кабанчиком и продать домишко. А вот за погибель его молодой женки вместе с грудным дитем монастырь не в ответе. И вовсе не от голода она померла, как болтали досужие языки — то божья кара за мужа была.
Ныне отец Февроний поступил похитрее. Как ни ярилось его сердце, как ни хотелось расплатиться сполна за свои утерянные зубы, торопиться не стал.
Поначалу проследил, куда Слан пойдет с торжища, а как проследил, то и оторопел — стервец прямиком в княжий терем подался. И ведь никто и остановить его не подумал.
А когда отец Февроний парой слов с киевскими ратниками перемолвился, то и вовсе в растерянность впал. Оказывается, Слан теперь среди людишек самого царя Константина числится. И что делать?
Однако, покумекав малость, монах и тут принял правильное решение. В конце концов, если Слан теперь во владениях киевского князя, то он и должен вершить над ним суд. Потому отец Февроний прямо с утра бухнулся в ноги к князю Андрею Мстиславичу — так, мол, и так.
Тот поначалу и слушать не хотел, дескать, не до тебя, отче, а потом, услыхав, что речь идет о беглом смерде, кой ныне в воях у царя Константина состоит, хотя на нем с тех пор о-го-го сколь резы[105] скопилось, призадумался. А тут и государь самолично на высокое крыльцо вышел, но нет, чтоб поблагодарить монаха за то, что помог уличить татя в его человеке, а еще и в препирательство с хозяином терема вступил.
— Не много ли ты на себя берешь, Константин Владимирович, — прищурившись, поинтересовался Андрей Мстиславич. — Твой Слан Русскую правду порушил. Мало того, что ты у бедных монахов все села охапил…
— В твою пользу, — невежливо перебил его Константин.
Киевский князь несколько смешался, но потом нашелся с ответом:
— А я того не просил.
— Но принял.
— Не об этом речь, — вывернулся Андрей. — Он Правду порушил, а ты сам глаголешь о ней неустанно. Вон даже судей своих привез, ссылаясь на то, что мои плохи. А как ты сам теперь рассудишь, какой прирок[106] ему вынесешь? С каких пор он у тебя в службе? — наседал он на Константина, обрадовавшись случаю, что хоть в чем-то сумеет осадить рязанца, как он до сих пор называл его в душе.
Константин замялся. Рассказывать, при каких обстоятельствах Слан попал к нему, не хотелось, но и врать тоже было нежелательно. Решил поступить по-честному и поведать все, как было.
Произошла его встреча со Сланом на пути в Чернигов, то есть совсем недавно. Константин, сопровождаемый десятком ратников, ехал не торопясь — время позволяло. К тому же царь то и дело сворачивал в сторону. Как заметит вдали деревеньку, так непременно завернет, и не только к тиуну, но и в пару-тройку домишек заглянет.
Как раз на девятый день путешествия Константин решил сделать очередной такой крюк, хотя провожатые, уже из черниговцев, и отговаривали его, ссылаясь на то, что места эти уж больно неспокойные.
Река Орлик, что впадает в Оку, течет из вятицких чащоб. От устья Орлика до речки Орлицы, которая в него впадает, селища еще встречались, но чем дальше вилась дорожка к истоку Орлика, тем реже попадались на пути крестьянские поселения.
— Ежели ночь в пути застанет, так заночевать будет негде, — уверял государя старый тиун. — Да и неспокойно тут у нас. Пошаливают, — привел он последний аргумент.
— Кто? — удивился Константин. — Мне же Ингварь Ингваревич доложил о том, что нет больше татей в его землях.
— Ему, конечно, виднее, но все одно — пошаливают, — упрямо склонил голову тиун, чтобы не глядеть на Константина.
По виду своему был он чистокровным вятичем — суровый, кряжистый, с черной бородой чуть ли не до глаз. Да и одежда его тоже была под стать хозяину — темного плотного сукна, и никаких тебе ярких вышивок, радующих глаз.
Однако Константину очень уж захотелось взглянуть на знаменитое по древним былинам и сказаниям урочище Девять Дубов, до которого от устья Орлика ехать было еще верст тридцать. Ну как же — Илья Муромец, Соловей Разбойник… Никак нельзя такое пропустить.
«Скорее всего, пошаливают свои же, из местных деревень, — решил он. — Ну а со смердами мои дружинники как-нибудь разберутся».
Добрались они до урочища и впрямь уже к вечеру. Хорошо, что мороза особого не было — так, градусов пять-шесть, не больше. Сама местность особого впечатления на Константина не произвела, да и не мог он ее разглядеть в ночи, обнаружив лишь капище с погасшим костром и деревянным изображением женщины, на которую была накинута медвежья шкура. Голова женщины была наполовину скрыта под медвежьей, насаженной на столб. Под ним лежали натянутый лук и рогатина с широким лезвием, чуточку подернутым ржавчиной.
Судя по всему, капище посвящалось богине Зеване[107], которая в этих непроходимых лесах особо почиталась местным населением.
«Вот почему тиун так не хотел, чтобы я сюда ехал, — подумалось Константину. — Боялся, что повелю сжечь тут все».
Поужинав по-походному, он решил переночевать и уже засветло заняться детальным изучением этого интересного места, но утром ему стало не до того. Константин так и не понял, как местные разбойники, несмотря на наличие дозорных, ухитрились за ночь практически бесшумно перекрыть обе дороги, ведущие из урочища.
Впрочем, он об этом и не задумывался. А вот над тем, что силы весьма и весьма неравны, призадуматься стоило. С ним-то рядом всего-ничего — десяток ратников, а тех, кто его окружил, да еще и укрылся за засеками, пожалуй, вчетверо больше, если не впятеро.
Да и позиция у ратников Константина была — хуже не придумаешь. Мало того, что оказались в кольце, да еще на открытом месте, на голой поляне. Обратный путь перекрыт лесинами, да по лесу все едино не уйти — вмиг тати, как белок, перещелкают. Вятичи даже шкурок на охоте ухитряются не портить — прямо в глаз лесного зверька бьют. Так что всадить свою стрелу в широкую спину дружинника — им раз плюнуть. Оно для него и вовсе детская забава.
Опять же и уходить отсюда некуда. Урочище располагалось чуть ли не на самом краю обширных болот, непролазные топи тянулись верст на двадцать, не меньше. А уж за ними, прямо у истоков реки Снежети стояла еще одна живая легенда — град Карачев. Но о нем и думать не моги. Это реки зимой подо льдом спят, а у болот завсегда бессонница. Ждут они — круглый год свою жертву ждут. И едва та попытается по обманно-ровному снежку пройти, как тут-то и протянет к ней свои жадные руки неугомонный болотняник[108].
Пришлось организовывать оборону на месте, благо разбойный люд не спешил нападать, ограничившись тем, что начал перекрикиваться, пытаясь задорными речами выманить царских дружинников на открытое место.
Решив, что иного выхода не остается, Константин даже согласился пойти на переговоры. Поднял руки вверх — в знак добрых намерений — и вышел на середину полянки. Меч свой, чтоб видели тати, он одному из дружинников передал.
Чуть погодя из-за засеки появился человек. Главарь татей оказался не из пугливых, да и подлости за душой не таил — вышел без меча и даже бронь свою снял. Подойдя к царю, он удосужился согнуть спину в знак уважения. Поклон, правда, получился неважнецкий, ну да уж хоть такой.
— Исполать тебе, государь, — произнес вежливо.
— И тебе подобру, — склонил в ответ голову Константин.
— Неужто и впрямь мне ныне выпало с самим государем Константином Владимировичем речь вести? — поинтересовался для начала атаман.
— С ним, — подтвердил тот спокойно, успев подумать, что жизнь в Древней Руси, пускай не такая уж и долгая по своим временным меркам, и впрямь изрядно успела изменить его характер.
Ему припомнились события десятилетней давности, когда он оказался почти в точно таких же обстоятельствах[109]. Разница заключалась лишь в том, что тогда он был один, а сейчас с десятком дружинников. Зато и татей намного больше, чем тогда. Но теперь возможное предложение главаря шайки отпустить его подобру-поздорову в обмен на оружие, одежду и коней Константином бы даже не обсуждалось. Он отверг бы его изначально, не задумываясь ни на секунду, ибо лучше отдать жизнь, чем порушить честь.
«Ну прямо совсем настоящим княжеским, нет, теперь уже царским духом пропитался», — даже восхитился он, чувствуя вполне законную гордость, а вслух спросил:
— Ты про меня уже все доподлинно сведал, а мне тебя как звать-величать прикажешь?
Читать бесплатно другие книги:
