Алатырь-камень Елманов Валерий

— А если это ярымтык?[195]

— В степи? — пренебрежительно хмыкнул Эремсек. — К тому же у него две ноги.

Подойдя поближе, он потряс тело, внимательно всмотрелся в обмороженное лицо лежащего и спокойно констатировал:

— Не жилец.

Но оставлять в степи путника, пускай и умирающего, нельзя. Тенгри[196] такое непременно припомнит, лишив удачи на охоте, тем более что этот человек был русичем, а от них юрматы видели только добро. Не случайно дейеу пэрейе[197] велел своим духам смахнуть с него снег именно в то время, когда они были поблизости. Это знак.

К тому же на груди у путника обнаружили золотую продолговатую пластинку с изображенной на ней птицей. Эремсек долго разглядывал степного кречета, мучительно припоминая виденное им давным-давно, и затем удовлетворенно кивнул головой. Он вспомнил — где его видел. Вот только тогда это был враг, а этот не похож на кочевника. Одежда — да, но ликом он явно русич. Одно с другим явно не сходилось. Получалась загадка.

Очнувшийся путник хотел сказать что-то важное, но что именно — Эремсек не понял. Торговать лошадьми и прочими товарами к каменному граду Уфе ездили другие люди из его племени. Вот его старший брат Каргатуй, названный так в честь праздника, в день которого он родился, — иное дело. Ему язык русичей ведом, так что надо привезти путника к нему, а дальше пусть он разбирается и с путником и с его загадками.

Брат внимательно выслушал бредовую речь умирающего и принял решение:

— Мы сами повезем его туда, куда он хочет попасть, — к царю Константину, — решительно сказал он. — Свою тайну он все равно никому кроме царя не откроет, а Уфа далеко в стороне. Поедем туда — потеряем много дней. Он может не выжить.

— А не помрет по дороге? — усомнился Эремсек. — С тех пор, как мы его привезли, мне все время слышится шуршание ой эйяхе[198]. Это не к добру.

Каргатуй лишь пожал плечами. Мол, что ты спрашиваешь с меня о том, что известно одному Тенгри. Вслух же произнес:

— На рассвете выезжаем.

Странное дело, Эремсек готов был поклясться, что путник ничего не слышал, сознание не возвращалось к нему, но после слов брата о скором выезде он тут же затих, будто успокоился.

На следующее утро русич впервые пришел в себя.

Оглядевшись по сторонам, он спросил:

— Где я?

— Я друг, — коротко ответил Каргатуй. — Врагов нет. Мы сейчас поедем в Рязань, к твоему царю Константину, и ты скажешь ему все, что хотел. Как тебя зовут?

— Нет! — выкрикнул русич. — Не в Рязань. Нам… в Переяславль-Залесский. Мы должны попасть туда раньше дня Карачуна[199]. Если опоздаем, то всем смерть! Так поведал… — и осекся, настороженно вглядываясь в лицо Каргатуя.

— Я понял тебя, — спокойно кивнул тот. — Мы будем ехать без остановок. Но у нас нет зимних повозок, которые я видел у вашего народа в каменной крепости Уфе. Ты сможешь выдержать путь, если мы повезем тебя в волокуше?

— Я выдержу все. Только ты не медли. И еще одно, — глаза русича закрылись, но ненадолго. Собрав остаток сил, он открыл их, до крови прикусив нижнюю губу, и отчетливо произнес:

— Меня звать Родионом. Я — последний. Если я помру, то накажи государю, чтоб тот пуще всего оберегал синь-камень. Запомнил? Синь-камень! И еще поведай, что Родион… не был трусом… Я бы никогда не бежал, остался бы там и дрался, но я должен был… про синь-камень. И еще… возьми… и передай ему… — Но тут силы окончательно его оставили, и он вновь потерял сознание.

Каргатуй осторожно разжал его пальцы, вынул из них половинку монеты и с любопытством стал ее разглядывать.

Дивиться было чему. Каргатуй видел много таких кругляшков и знал, что на них можно купить. За самый большой — хорошего, хоть и необъезженного жеребца, за тот, что поменьше, — овцу. Этот был совсем маленький.

Такие он тоже видел, но цельные. Этот же кто-то ухитрился разломить почти посередине. В результате у изображенной на нем лошади, на которой сидел всадник, пронзающий копьем большую змею — не иначе как аджаху[200], — теперь не хватало крупа, а у аджахи — хвоста.

И еще одно. Сам рисунок чуточку отличался от изображения на цельных кругляшках. Совсем немного, но зоркий глаз кочевника сразу уловил это различие. Повсюду всадник вонзает копье в тело аджахи, а тут оно устремлено прямо ему в пасть. Чудно.

Как ни посмотри — кругляшок плохой. За такой ничего нельзя купить, потому что он порченый. Зачем царю русичей этот порченый кругляшок? Разве у него мало своих, больших и тяжелых?

Но тут его осенило. Это знак. Он — тайный, но ведом царю. Волк метит свои владения, и другой волк туда не суется, потому что чует. Запах — это волчий знак. А здесь знак — половинка кругляшка.

— Я беру ее только для того, чтобы сохранить, — негромко произнес Каргатуй, обращаясь к неподвижно лежащему Родиону. — Думаю, что ты сам отдашь ее своему царю, потому что такие воины, как ты, бьются до конца. Даже если перед ними стоит смерть.

Возле Биляра их остановил булгарский разъезд. Настороженно вглядываясь в глаза непонятно откуда взявшихся всадников, старший дозора молча выслушал их, затем прошел к русичу, некоторое время задумчиво смотрел на него, после чего предложил заглянуть в Биляр, где есть такие лекари, которые творят чудеса.

— Он все равно не жилец, — встрял в разговор Эремсек. — Каждую ночь он говорит с духом предков и просит помочь ему продержаться, пока он не увидит воеводу Вячеслава, самого царя Константина или… — Он на секунду замешкался, припоминая трудное и непонятное слово, затем произнес, тщательно выговаривая буквы: — То-ро-пы-гу.

— Духи отвечали ему? — чуточку насмешливо осведомился булгарин.

— Дух, — поправил его Каргатуй. — У него один дух, и он называл его Перун. Нет, я не слышал, чтобы он ему отвечал. Но воин до сих пор жив, хотя давно должен был умереть.

— Истинно верующий звал бы Магомета, — протянул с некоторым разочарованием булгарин.

— Какая разница, — рассудительно заметил Каргатуй. — Главное, что его слышат.

— Ты прав, — согласился булгарин. — Тогда нам тем более надо заехать в Биляр. Я пошлю трех своих воинов к хану Абдулле ибн Ильгаму, да будет благословенно его имя, — и успокоил насторожившихся юрматов: — Наш хан дружен с царем Константином и будет рад хоть чем-то помочь его воину. К тому же, — небрежно кивнул он на русича. — Так вы его не довезете живым.

— Мы его тепло укутали, — возразил Эремсек. — Он удобно лежит и…

— Его надо везти в крытом возке, — перебил булгарин. — Тогда есть надежда доставить его живым до места. Иначе вы привезете мертвеца. Зачем царю мертвое тело?

Хан Абдулла был радушен и скор на решения. Выслушав рассказ Каргатуя о том, где и при каких обстоятельствах был найден русич, и взглянув на порченый кругляшок, он не потратил впустую ни одной минуты.

Рано утром следующего дня из Биляра вместе с юрматами выехал небольшой отряд вооруженных булгар. Хан проявил истинную мудрость даже в этом вопросе. В отряде было столько же воинов, сколько и юрматов. Степняки — народ загадочный. Если бы число булгар было меньше или больше, то при желании они могли истолковать это как угодно, в том числе и дурно. Меньше — не уважает, больше — не доверяет или кичится силой. Когда одинаково — придраться не к чему.

Каждый всадник имел даже не одну, а две запасные лошади. Даже юрматам были предложены свежие и быстроногие кони из собственных конюшен Абдуллы. В середине небольшого каравана четверка гнедых тащила возок. В нем находился старый лекарь Бадр-ад-дин Махмуд ибн Усман, пользовавший самого хана Абдуллу, а также русич, которому день ото дня становилось все хуже и хуже. Родион уже не бредил и не кричал, только его пересохшие губы еще беззвучно шевелились, продолжая с кем-то о чем-то разговаривать.

Ближе к полудню одного из дней русич, впервые после того как его усадили в возок, пришел в себя. Как ни странно, но это совпало с пересечением границ Руси, где-то возле Нижнего Новгорода.

— Алатырь, — шептал он. — Алатырь. Надобно, чтоб государь его защитил. Если я умру, передай царю Константину, что хан Батый умышляет… синь-камень… порушить… Колдун… тайные тропы знает…. и глаза… отводить умеет… Вои хана… страха… ведать не будут… Они уже идут… и в день Карачуна… а если государь не поспеет — всем смерть… Скажи, что Родион поведал… из Ряжского полка… А ежели… Торопыга… Царьград скажи… И знак отдайте… Они вспомнят….

— У меня не будет нужды говорить это, потому что ты передашь сам, — твердо произнес булгарин. — Мы уже едем по Руси. Ты долго терпел, осталось совсем немного.

— Русь, — блаженно протянул Родион и вновь отключился.

Теперь на его губах играла счастливая улыбка, и было странно видеть ее на почерневшем обмороженном лице. Больше он в себя не приходил и бредить почти перестал — просто лежал и улыбался. Может, берег силы? Трудно сказать.

— Ты довезешь его? — спросил следующим вечером Каргатуй. — Твои люди говорят, что если поспешить, то к утру второго дня мы будем на месте.

— Только всемогущий ведает о том, — уклонился от ответа лекарь.

— Тенгри высоко, — проворчал Каргатуй. — А я спрашиваю тебя.

— Ты слышишь запах, который исходит от него? — вместо ответа спросил старик.

— Я спросил тебя о… — раздраженно начал было Каргатуй, но булгарин перебил его:

— Он уже умер. — И пояснил: — Он умер, а душа жива. И она не отлетела к небу.

— А как же?.. — растерянно спросил воин, но тут же осекся. — Я понял тебя, старик, — и он молча пошел к своему коню.

Булгарин как-то странно усмехнулся и прошептал:

— Нет, ты ничего не понял. — Он помедлил и добавил со вздохом: — Да и я, признаться, тоже.

В Переяславль-Залесский они прибыли утром, проведя, по просьбе лекаря, в дороге всю ночь, потому что Родиону было совсем плохо. Несколько лошадей путникам пришлось бросить, иначе бы они пали прямо на дороге. Но главное — русич был еще жив, когда его вынесли из возка и бегом пронесли прямо в терем воеводы, где остановился царь.

Сам воевода, рыжебородый огромный Горыня, который чуть свет был уже на ногах, — при таких гостях хозяину разлеживаться недосуг — незамедлительно побежал будить государя.

В иное время он еще бы подумал, стоит ли тормошить человека, который после двухдневной скачки спит без задних ног, но старичок-булгарин так на него зыркнул, что Горыня сразу почуял — стряслось такое, что тут мешкать не моги.

Когда сонно хмурившийся и недовольный государь в сопровождении Горыни вышел из своей светлицы и спустился вниз, в большой гриднице его ждал только старик-лекарь, сидящий в изголовье русича, которого воины бережно положили на лавку. В сознание он не приходил со вчерашнего дня. Обычно про таких говорят — ни жив ни мертв. Если говорить про этого ратника, то он скорее был мертв. Но не до конца.

Константин прищурился и удивленно воскликнул:

— Родион! Вот уж не чаял!

Тот словно ждал этого и тут же открыл глаза. Непослушные губы попытались улыбнуться. Даже обмороженная почерневшая кожа на лице и та чуточку посветлела.

— Здрав буди, государь, — почти беззвучно прошептал он и вновь потерял сознание.

— Что с ним? — посмотрел на старика Константин, каким-то наитием угадывая в нем лекаря.

— Я сделаю так, что он заговорит, хотя ненадолго, — произнес тот со вздохом. — Слушай внимательно, потому что после этого он сразу уйдет в иной мир.

— Тогда не надо, — торопливо сказал Константин. — Пускай лучше он заговорит через день, два, да хоть через десять дней, но останется жив.

— Он не останется, — мотнул головой лекарь. — Меня зовут Бадр-ад-дин Махмуд ибн Усман. Для вас, русичей, это тяжело, поэтому называй меня просто ибн Усман. Я много лет лечил лучших людей Булгарии, да и не только их одних. Но для того, чтобы понять, когда человек жив, а когда он мертв, не обязательно лечить столько лет. Этот человек мертв. Он мертв три дня. Я не могу сказать, какие боги удерживают его душу. Зато я знаю, что он каждый день и каждую ночь молил их о том, чтобы они дали ему еще немного времени. Но их могущество тоже не беспредельно. Если я не дам ему лекарство, он все равно умрет, так и не сказав, что хотел. А теперь повелевай, что мне делать.

— Ах ты, напасть какая, — прошептал Горыня и сконфуженно умолк, когда Константин раздраженно обернулся к нему.

— Ты сказывал, что с ним прискакали четыре десятка людей, — заметил он воеводе. — Поди распорядись, чтоб их напоили, накормили, найди место для ночлега. Да повели, чтоб ни одна живая душа сюда не входила! — крикнул вдогон и повернулся к старику. — Действуй! — сказал он каким-то холодным отстраненным голосом.

Ибн Усман неторопливо извлек из своего небольшого узелка флакон темного стекла. Слегка взболтав его, он ловко запрокинул голову лежащего, разжал ему рот и неспешно стал вливать содержимое флакона.

Затем лекарь встал, молча указал на освободившееся место на лавке, и предупредил:

— Немного подожди и не торопи его. Когда питье начнет действовать, твой воин сразу заговорит. — Он поклонился и вышел из гридницы, оставив Константина наедине с Родионом.

Прошло не больше минуты, когда тот вновь открыл глаза и действительно заговорил. Это была не совсем связная речь, к тому же Родион очень торопился, чувствуя, что силы покидают его навсегда. Наконец он умолк. Ожидание, что тот заговорит вновь, оказалось тщетным. Константин опрометью выскочил за дверь и чуть не сшиб с ног старика, который стоял в шаге от нее. Глаза его были закрыты, а по морщинистой щеке катилась мутная старческая слеза.

— Он замолчал, — почти крикнул Константин. — Он замолчал, не договорив. Дай ему что-нибудь, ибн Усман. Он должен договорить. Если он умрет не досказав, то…

— Скляница пуста, — просто сказал лекарь. — Да она и не помогла бы, даже если бы была наполнена до краев. Я же говорил — он умер три дня назад.

— Но как он тогда говорил со мной только что?! — выкрикнул Константин. — Ты, наверное, оговорился?!

— Знаешь, чем отличается неопытный лекарь от опытного? — неторопливо спросил булгарин и сам же ответил: — Оба они могут ошибиться, определяя болезнь человека. Если лекарь неопытен, то он может ошибиться и в смерти, преждевременно решив, что больной, лежащий перед ним, уже мертв. Но опытный врач такой ошибки не допустит.

— Выходит, он умер, так и не договорив, — растерянно произнес Константин.

— Я же тебе сказал, что этот человек мертв уже три дня. Отчего ты мне не веришь? — мягко, но настойчиво возразил ибн Усман. — Последние три дня я ехал с мертвецом. И с тобой тоже говорил мертвец.

— Мистика какая-то, — пробормотал Константин.

— Так бывает. Очень редко, но бывает. До этого случая у меня был еще один. Давно, лет двадцать назад.

Внезапно он открыл глаза и стал пристально вглядываться в лицо царя.

Загадочный осмотр длился не меньше минуты, после чего лекарь пояснил:

— Я хочу запомнить тебя. Моему хану Абдулле ибн Ильгаму служит много воинов. Хватает среди них и хороших. Есть и великие. Их совсем мало. Таких, как этот, я у него не встречал. Счастлив правитель, которому служат такие воины.

Он низко склонился, неспешно повернулся и пошел к сеням, но у самой двери обернулся и заметил:

— Я не слышал, что он тебе говорил. Но я думаю, что он не ушел бы, не досказав все до конца. Ты что-то упустил. Твоя промашка в том, что ты слушал его умом. Теперь припомни все его слова и пропусти их через сердце. Тогда ты поймешь, что я был прав. Только советую поторопиться, иначе ты можешь не успеть.

— Не успеть куда?

Старик флегматично передернул узеньким плечиком:

— Я не просто лекарь — я хороший лекарь. Мне дано чувствовать запах смерти.

— Ты опять про Родиона? — не понял Константин.

Старик грустно усмехнулся и медленно покачал головой:

— Запах повсюду. Но когда я подъезжал к твоему городу, он был намного сильнее. Смердело оттуда, — и он махнул рукой куда-то вправо. — А теперь думай, — строго добавил он и перешагнул порог.

Константин рванулся было за ним, но затем остановился, круто развернулся и вернулся в гридницу. Там он присел возле Родиона и задумчиво взглянул на него.

— Ну, начало мне было хорошо понятно, — произнес он, обращаясь к лежащему, словно тот мог его услышать. — И середина тоже куда ни шло, а вот в концовке ты зачастил, парень. Про синь-камень мне вообще невдомек. Неужто Бату рискнет…. Да нет, ему не пройти, тем более так быстро. К тому же у нас договор. Тогда что? И при чем тут день Карачуна? А ведь этот день сегодня. Ты же сам сказал. Значит, надо торопиться, но куда? И лекарь тоже советовал поспешить. А еще он говорил про запах смерти, который… который не в городе. Несло его… Откуда?

А если с озера? А там как раз синь-камень… Стоп! — почти выкрикнул он.

Осколки бессвязных слов Родиона наконец-то, как живые, сложились в цветную мозаику, и подсказка лекаря, словно рамка, очертила их, сомкнув воедино. Теперь он знал, что нужно делать, вот только и впрямь не было бы поздно.

Вихрем выскочив в галерейку, где он совсем недавно беседовал со стариком-булгарином, Константин опрометью пробежал ее и резко затормозил в узком переходе перед двумя дружинниками, которых поставил здесь воевода Горыня.

— Ты, — устремился указательный палец государя в одного из них. — Бегом на звонницу. Если заперта — выбей дверь, но чтоб колокол звонил что есть мочи. Бегом! — рявкнул он на замешкавшегося воина, и тот кубарем скатился по лестнице, торопясь к приземистому Дмитриевскому собору, стоящему напротив терема.

— А ты немедля разыщи воеводу. Пусть Горыня собирает всех воев, что есть под рукой.

— Так убыл давно полк-то, — возразил дружинник. — Кого сбирать-то? Нас сотня всего и осталась, да еще стража градская. Ну и те, кто второочередники.

— Вот пусть всех метет подчистую и на коней! — раздраженно прикрикнул Константин. — Да моих не забудь. Их в первую очередь поднимай. Пусть внизу у терема ждут.

«Теперь что?.. — чуть растерянно подумал он и тут же спохватился. — Ах, да! Минькины пушки. Хоть и неказисты, но все равно немалым подспорьем станут. О! Надо же Славку разбудить!» — И он метнулся по крутым переходам наверх, на ходу вспоминая, где кого уложил вчера воевода.

То, что вышла ошибка, да не одна, а сразу две подряд, он понял слишком поздно, когда изменить уже ничего было нельзя. Ну ладно разбудил Торопыгу — этот сгодится, а вот Миньку будить не следовало бы — чревато.

«Ладно, мы ему иное занятие найдем, так что за нами не увяжется», — подумал он.

Объяснить все заспанному Славке и Торопыге решил по дороге к озеру, торопливо бросив им на ходу, чтоб одевались и ждали его во дворе. Там уже стоял гомон, а воевода, могучей глыбой бестолково мечущийся среди суетившихся людей, прибавлял лишь суеты, но никак не порядка.

Едва Константин сбежал по высоким ступенькам с крыльца, как почти лоб в лоб столкнулся с владыкой Мефодием, торопившимся через двор.

— Все после расскажу, отче, — бросил он на ходу. — А пока благослови народ на бой. Ты, кстати, дружинника моего не видел? Он должен был в набат ударить, да что-то не слышно его до сих пор.

Патриарх открыл рот, но ответ был уже не нужен. Раздался сочный колокольный звон, первым делом поднявший в небо переполошенную стаю ворон, тут же принявшуюся возмущенно каркать.

— Я там звонаря оставил, — откуда ни возьмись появился запыхавшийся дружинник.

— Молодца, — уже спокойно ответил Константин и перевел дыхание.

«Как правильно торопиться? Для этого надо совершать медленные движения, но без перерыва между ними», — вспомнил он и двинулся к воеводе.

— Горыня, — окликнул негромко, но гигант услышал, обернулся и опрометью бросился к царю.

Отведя его в сторонку, Константин негромко произнес:

— От того, что ты так суетишься, быстроты у твоих воев не прибавится. Они что, из материнской люльки вчера вылезли, или все-таки сами знают, что должны делать?

— Да вроде бы знают, — неуверенно протянул Горыня.

— Тогда мешать им ни к чему. А где мои дружинники?

— Всех подняли. Вот-вот прибудут, — заметно успокоился Горыня — сказывался невозмутимый тон царя.

— Вот и славно, — одобрил Константин. — А лошади их в твоих конюшнях?

— Туточки они все, — подтвердил Горыня.

— Тогда иди туда и спокойно повели конюхам, чтоб седлали их в первую очередь. Нет, — тут же поправился он. — В первую очередь мою и воеводы Вячеслава Михалыча.

— А мою, государь? — раздался сзади голос Торопыги. — Не обижай. Я понимаю, что многое позабывал, но мечом не одного ворога ссеку, ежели что.

— И его тоже в первую, — вздохнул Константин и посоветовал Горыне: — Не суетись, воевода. То ли будут вороги, то ли нет — неизвестно. Представь, что это учеба. Я же тебя знаю — всегда из лучших был, так чего же теперь-то?..

— Вот это ты верно сказал, государь, — весело заметил подошедший Вячеслав. — Воевода, бегущий в мирное время, вызывает смех, а в военное — панику, — с ходу выдал он очередной афоризм, измененный применительно к средневековью.

— Но мешкать тоже не след, — добавил Константин. — Когда все будут готовы, немедленно выезжай к синь-камню. Мы там будем.

— Туда-то почто? — удивился Горыня.

— Потом, все потом, — отмахнулся уже на ходу. — Ты лошадей повели готовить. — И тут же обратился к изобретателю, шедшему следом за Вячеславом: — У тебя пушки не подведут, как при вчерашнем испытании?

— Да мелковаты они, — поморщился Минька.

— При отсутствии горничной негоже отказываться от кухарки, — прокомментировал Вячеслав.

— Точно, — подтвердил Константин. — Значит, так. У меня тут внезапно возникло желание проверить сей град на предмет боевой готовности оставшегося гарнизона. Вводную я Горыне уже дал. Ну, якобы вороги приближаются к граду, и ему необходимо вывести воев к синь-камню. Время уже засек. Но чтобы все выглядело более реально, вели своим людям пушчонки загрузить и вон хоть в том возке отправить туда же. Да, чуть не забыл, — спохватился он. — Корзина-то у воздушного шара в порядке?

— Да нормально. Борт один только помялся, а так ничего, — с подозрением глядя на Константина, ответил изобретатель.

— Тогда давай еще и воздушное наблюдение изобразим. Человечка три-четыре оставь и организуй его накачку. Будем сверху несуществующего врага искать. А мы со Славой время засечем, чтоб потом точно знать, какой срок нужен, чтобы его с земли поднять. Сам-то воздухоплаватель в порядке?

— Ты что, Слана не знаешь? — усмехнулся Минька. — Он же как только караван приведет с Урала, и сразу ко мне. Можно сказать, асом стал. Залезает в корзину, а глаза прямо светятся. Если я когда-нибудь планер построю, то он первым испытателем станет.

— Кстати, а ты сам-то летал на нем? — невинно осведомился Константин.

— Спрашиваешь, — горделиво хмыкнул Минька. — Только не летал, а поднимался. Он же веревкой привязан, а та к вороту намертво…

— Вот и мне рукой помашешь с верхотуры, а заодно и посмотришь, что там у нас неправильно. Я прямо там буду, у синь-камня. Кстати, Вячеслав, а ты совершенно случайно Переяславль не снабдил земляным маслом или продуктами его перегонки?

— Так ведь Переяславль, можно сказать, внутренний округ, — пожал плечами воевода. — К чему оно ему?

— Жаль, — расстроился Константин, но, увидев, как Минька снова насторожился, тут же добавил: — Представляешь, как было бы здорово, если бы мы еще и дымка для убедительности подбавили? А то, что это за враги, которых и не видно вовсе. Ну ладно, — вздохнул он с облегчением, завидев, как из конюшни уже выводят сразу трех скакунов. — Поеду я, пожалуй.

— Я что-то не пойму! — выкрикнул, недоумевая, изобретатель, но конюхи уже подводили царю чалого жеребца, так что вопрос пришелся в пустоту.

Во всяком случае, Константин даже не оглянулся, торопясь к городским воротам. Следом, догоняя его, устремились Вячеслав и Николка Панин.

— А теперь слушайте меня, — негромко произнес Константин, едва они втроем выехали за распахнутые городские ворота.

Глава 18

Битва у синь-камня

— Времени у нас мало. Только-только до синь-камня добраться, а там, скорее всего, разговаривать будет некогда, — продолжал он, поглядывая по сторонам, но вокруг было все чисто и спокойно.

Белая гладь огромного Плещеева озера навевала лирическое настроение и внушала непоколебимую уверенность в том, что все будет хорошо.

Константин вздохнул и продолжил, обращаясь сразу к обоим:

— Родиона помните?

— А кто ж его не помнит, — хмыкнул Вячеслав. — Он еще в Ряжском полку у Юрко Золото при обороне города отличился.

— А потом в спецназе со мной бок о бок, — подхватил Торопыга. — От смерти меня спас в Царьграде.

— Только он теперь вроде как охрану посольства возглавил, которое уехало и до сих пор не вернулось, — припомнил Вячеслав.

— Там еще боярин Вилюй моего человечка должен был повстречать, — понизил голос Торопыга. — А ты это к чему, государь?

— Можешь не шептать — чужих тут нет, — вздохнул Константин. — А и были бы, все равно скрывать уже нечего. Нет их никого — ни Вилюя, ни человечка твоего. Айляха его кликали, так? Да и Родиона тоже нет. Умер он. — Он поперхнулся, кашлянул, но решил ничего не говорить о странных словах булгарина и продолжил: — У меня на руках умер. Сегодня это случилось. Его в степи нашли и привезли сюда. Пока едем, расскажу все, что я от него услышал перед смертью.

Оба спутника царя, как по команде, стащили с голов шапки, обнажая кольчужные капюшоны, а Константин вынул из-за пазухи и протянул Торопыге половинку монеты в одну куну:

— Это тоже он передал. И еще пайцзу. Благодаря ей он и выбрался из града ханского, когда там наше посольство резать начали.

— Что-то на него не похоже, — буркнул Вячеслав. — Не из таковских он, чтоб в стороне оставаться, когда наших бьют.

— Похоже — не похоже. Видать, ума хватило, чтобы понять — спасти все равно никого не получится, а сведения привезти надо.

— И как же он выбрался?

— О том не рассказывал — спешил главное поведать, ну а как сказал, так сразу и умер. Да это уже не важно, — досадливо передернул плечом Константин. — Теперь слушайте. Скорее всего, следили за боярином — с кем встречается, с кем разговоры ведет. Наверное, неаккуратно работал. Напали на него сразу после того, как он с твоим человеком встретился. К тому времени он уже и без того многое вызнал. Например, то, что на самом деле нет у Бату никакой вражды с братьями и все это — обычный обман. Так что это уже не обычный набег получается. Это война, Вячеслав Михалыч, — повернулся он к воеводе. — Словом, нынче же всех гонцов надо отправить. Грамоты с красной печатью, как ты помнишь, у меня в заветном ларце заготовлены. Ну а тех, кто на учебе под Воронежем, — в первую очередь, а то есть у меня опасения, что те, кого мы в степь отправили, не справятся. Сдается мне, что этой зимой либо мы монголам хребет переломаем, либо… — договаривать он не стал.

— А сведения-то точные? — спросил вконец растерявшийся Торопыга. — Не получится так, что…

— Не получится, — отрезал Колнстантин. — Гонца Вилюй не отправлял, потому что хотел до конца убедиться в том, что узнал. Скорее всего, он собирался это сделать сразу после встречи с Айляхой, но — не дали. Только боярин с Родионом был, а они же не знали, что тот такой шустрый. Словом, он ворогов и в темноте учуял, только поздновато. Сам-то от стрелы увернулся, а Вилюя тут же уложили. Ну а дальше пошло-поехало. Пятеро их было, да все там и полегли.

— Спецназ, — протянул Вячеслав. — Семь лет, как он из него ушел, а навыки остались.

— Когда он убедился, что Вилюю помочь уже не в силах, бросился в темноту за Айляхой, чтоб предупредить, но и тут самую малость не успел. Подранили Айляху, причем здорово. Добить, правда, не смогли — Родион помешал. Рядом с Айляхой еще трое монголов легло. Потому тот и доверился нашему спецназовцу, да и терять ему нечего было — умирал уже. Так вот он рассказал, что незадолго до их встречи хан Бату ездил куда-то высоко в горы. Айляха его и сопровождал. Он ведь в личную охрану, в кешиктены выбился. В горах же этих то ли шаман, то ли злой колдун живет, словом, большая скотина. И был у них с Бату разговор. Что в награду пообещал колдуну хан — неведомо, а вот слова самого шамана о том, как погубить Русь, Айляха хорошо запомнил.

— А вот с этого момента поподробнее, — попросил Вячеслав.

— Не выйдет, — вздохнул Константин. — Говорю же — умирал Родион. Сказал лишь, что колдун повелел прежде всего уничтожить синь-камень, который лежит у большого озера. Стоит с ним совладать — и все. Руси конец настанет. Не сразу, конечно, но…

— Почему это? — возмутился воевода.

— Не знаю, — вздохнул Константин. — Может быть, потому, что вместе с этим камнем кое-какие людишки из этого мира тоже исчезнут, — намекнул он. — Но это только мои догадки.

— Неужто эти людишки так для Руси важны, что она без них с ворогом окаянным совладать не сможет? — усомнился Торопыга.

Вячеслав многозначительно переглянулся с Константином и философски заметил:

— Всякие людишки бывают. — И уточнил: — А каким же образом погубить?

— А вот тут уж я тебе ничего не скажу, потому что и сам не знаю.

С этими словами Константин спешился и с уважением прошелся вокруг синевато-серой шершавой глыбы. Даже в этот пасмурный зимний день, несмотря на легкий, хотя и начинающий усиливаться снежок, она оставалась чистой, будто возле нее был поставлен какой-то невидимый уборщик. Снежинки не таяли на его поверхности — они просто не долетали до нее, незаметно теряясь в воздухе.

— И ради этой сказки весь переполох устроен? — недоверчиво поинтересовался Торопыга. — Мало ли что умирающий в бреду поведает. Нет, про ханский обман — оно конечно, а вот колдуны, синь-камень…. Сам посуди, государь, ну откуда здесь монголам взяться? Пусто кругом.

— Я бы не устраивал, но вот беда, — развел руками Константин. — Родион сказал, будто колдун ругался на Бату за то, что тот послал таких жадных воинов в тот раз. Если бы они самовольно не изменили свой путь, то еще тогда все было бы кончено, а из-за их глупости пришлось ждать столько лет.

— Ну и что? — недоуменно нахмурился Торопыга.

— Всеведа вспомни, — посоветовал Константин. — Тысячный отряд монголов прошел почти до Рязани, как нож сквозь масло. А теперь представь, что было бы, если бы их не встретил Всевед. В июле броды на Оке сыскать — раз плюнуть. Дальше Мещера, а это глушь еще та. Коней в поводу, и не спеша потопали прямым ходом к…. С трех раз догадаешься? И я не сказал еще одно. Колдун предупредил Батыя о том, что все это должно произойти до дня Карачуна, а самое лучшее — именно в этот день. Сразу оговорюсь, речь его была сбивчивой. Может, я чего-нибудь не понял и зря всполошился, но уж больно все сходится. Прямо как в мозаике.

— А день Карачуна сегодня, — негромко откликнулся Николка, задумчиво поглаживая рукой камень. — На нем хорошо топор точить, — похвалил он синеватую глыбу. — Вон какой шершавый. Ежели его распилить, то столько точил получится, что… ой! — отдернул он руку и пожаловался: — Колется.

— А ну-ка покажи, — заинтересовался Константин.

— Да пустяшное дело, государь, — засмущался Торопыга. — Даже руда не выступила.

— Давай-давай, показывай, — поддержал Вячеслав, мгновенно поняв, чего именно хочет друг.

Руку Николки с маленьким черным пятнышком, еле видимым на среднем пальце левой руки, они разглядывали чуть ли не минуту, затем переглянулись между собой.

«Обычный электрошокер, причем очень слабенький», — говорил взгляд воеводы.

«Только откуда здесь динамо-машина?» — вопрошали глаза Константина.

— А по-моему, Родион все-таки что-то напутал, — задумчиво произнес Николка. — Ну какие тут могут быть монголы? — Он плавно обвел засыпанные свеже-выпавшим снегом окрестности озера. — Нешто мои люди меня не предупредили бы? Тогда выходит, что и они и я зазря твой хлеб-соль едим. Верно я говорю, Вячеслав Михалыч? — повернулся он за поддержкой к воеводе.

Тот в ответ неопределенно пожал плечами и посоветовал:

— А ты все же получше всмотрись. То ли мне мерещится, то ли в глаз что-то попало, но какие-то черные точки в кустах промелькнули. Вон, пригорочек впереди. Сдается, он повыше камня будет, так ты до него доскачи и глянь, — посоветовал он добродушно.

Едва Торопыга удалился, как Вячеслав взволнованно повернулся к другу. Солидная важность верховного воеводы всея Руси мгновенно слетела с него, и на Константина смотрело лицо юного спецназовца. А сквозь волнение уже проглядывала прежняя, столь хорошо знакомая Константину по былым годам, лихость и бесшабашный задор:

— Будет драка, Костя. Это я тебе точно говорю. Есть одна примета, которая всегда сбывается. Как только у меня в голове Высоцкий или Трофим[201] зазвучит — все. Считай, что мордобитие обеспечено. Иногда сам удивляюсь. Вроде все в порядке, а я кого-то из них с утра напеваю. К чему бы? И на тебе, то на дороге засаду устроят, то вообще в абсолютно мирном русском городе ребятки местные пристанут, чтоб я с ними тренинг провел. Вот и сегодня с самого утра в ушах мелодия звучит, аж подпевать хочется.

— А кто поет?

— Трофим, — нахмурился Славка.

— Это что — хуже?

Воевода как-то странно покосился на него и явно ответил не то, что на самом деле думал:

— Считай, что они одинаковы.

— А чего хмуришься? — не отставал Константин.

Славка открыл было рот, затем закрыл, потом опять открыл и, указывая в сторону города, сказал другу:

— А вот и первая подмога.

Тот обернулся. Действительно, к ним во весь опор уже неслись всадники.

— Только что-то их много, — пробормотал Константин. — С нами всего два десятка ехало.

— Так Минька мастеровых своих на коней посадил, а их у него не меньше. Вон как в седле держатся — яко пес смердячий на заборе, — процитировал он известное выражение Петра I.

— А остальные?

— Этих я не знаю, — насторожился Славка. — Слушай, уж не монголы ли? — И он потащил клинок из ножен.

Но тревога была ложной. Как оказалось, старик-лекарь сразу после разговора с Константином не отправился спать, хотя ему и предложили местечко среди своих. Некоторое время он сокрушенно разглядывал безмятежно посапывающих булгар и юрматов, перебирая в сухих старческих пальцах янтарные четки-бусинки.

Затем, вздохнув, лекарь вышел на улицу, протер лицо снегом, извлек из своих пожитков молитвенный коврик, разулся и, встав лицом к югу, то есть к Мекке, приступил к совершению утреннего намаза. Он прочитал первую суру из Корана, сделал два положенных рак-ата[202], но на этом его салят ассубх[203] не закончилась. Немного подумав, он прочитал еще и другую суру, последнюю[204], показавшуюся ему особенно важной.

Страницы: «« « ... 1112131415161718 » »»