Непобежденные Бахревский Владислав
Орден боевого Красного Знамени прислали Герасиму Семеновичу Зайцеву в его леса самолетом.
Первый орден в Людиновском отряде. Славный орден. У маршала Буденного, у маршала Ворошилова, у самых любимых героев Гражданской войны – ордена боевого Красного Знамени.
Вот когда сердце заплакало, не прощая разлуки. Радость тогда и радость, если есть с кем ею поделиться. У Герасима Семеновича для себя – треть жизни, две трети – Ефимии Васильевне, супруге ненаглядной, и Лизушке, дочери милой, партизанке смышленой. В войну заигрался. Автомат в руки – тра-та-та-та! Из-за дерева весело палить. Ответные пули сосны принимают. Оставил жену и дочь на заклание.
Герасим Семенович ходил-таки в Думлово. Вокруг да около. Две роты на постое. Своих – ни единого мужика. Вернее, один-разъединый и остался: Ваня Калиничев. И он бы ушел. Да где ему по лесам бегать – слепой. Свет видит, а лица не различит. Немцы его в старосты определили. Лиза под дубом донесение оставила. Ее рукой писано то, что Калиничев диктовал: «Прислано две роты фронтовиков. До десятка пулеметов, есть минометы и огнемет».
Не знал новый думловский староста: фон Бенкендорф отдал приказ арестовать семью партизана Зайцева и в тот же день произвести показательный расстрел.
Волостной старшина Гуков, опередив карателей, прислал Калиничеву своего человека: за семейством Зайцева учинить надзор – главное, чтоб в лес не сбежали.
Калиничев тотчас отправил к Ефимии Васильевне свою мать: не мешкая, пришли Лизу, не то будет поздно. А как прислать? По деревне пройдешь – увидят. Схитрили, матушка Калиничева привезла в санках для козы своей ворошок сена. У Зайцевых, известное дело, сено медом пахнет. Под сеном калачиком – Лиза.
У старосты уже был заготовлен пропуск на имя Веры Апокиной, жительницы деревни Курганье.
Дали Вере-Лизе санки, в санки положили корчагу соленой капусты, крынку соленых грибов и мешочек на три-четыре фунта, отруби вперемешку с просом.
Девочку, сменявшую тапки на еду, пропустили. До Курганья она дошла. А следом слух прилетел – Ефимию Васильевну полицаи расстреляли прилюдно. Искали ее дочь, не нашли.
От греха Лизу отправили из Курганья к другим родственникам – в Черный Поток, совсем иная сторона. В Черном Потоке искать дочь Герасима Зайцева, водившего за нос самого Бенкендорфа, немцы не догадаются.
В эти страшные для Думлова дни Семен Щербаков принес Золотухину донесение из Людинова: «Из 40 человек, предназначенных для отправки в Германию на работу, 28 человек дали согласие уйти в партизанский отряд, что в д. Косичино. Пять человек изъявили желание уйти в партизаны, что в д. Куява. Попавшего в плен молодого партизана из п. Сукремль Кабанова Женю спасти от угона в Германию невозможно. Непобежденная».
Записка пролежала в тайнике слишком долго. Тридцать три молодых партизана уже пополнили отряды, а вот сообщение о Кабанове – новость! Печальная, но не худшая: жив.
– Спасибо за службу! – сказал Семену Золотухин. – Три дня отдыха. Потом надо будет сходить к Бабурину, а на обратном пути завернешь в Людиново, проверишь тайники. Если ничего не будет, ступай в церковь, в Казанскую, покажись на глаза священнику.
Не ведал партизанский начальник: вокруг отца Викторина жизнь шла очень даже непростая.
Повадился ходить в гости старший следователь Иванов – обожатель Нины.
Гостя стерпели раз, другой… А потом Полина Антоновна отправила дочь к соседке.
Иванов ждал, не дождался.
Через день – вот он. А Нины опять нет.
– Вы что?! Вы прячете дочь от меня? Полицай неугоден? – закричал на батюшку Митька.
– Нина и матушка пошли к болящей.
– Что это за болящая? Где?
– Болящая – учительница. Смирнова Клавдия Васильевна.
– Смирнова? – Митька аж серым стал. Смирнову он вызывал к себе, сам порол, Стулову отдал, а тот перестарался.
Не повезло Митьке и в очередной приход.
– Я ведь обидеться могу, – тихо сказал полицай, шаря рукой на поясе, пока не нашел кобуру.
– Дмитрий Иванович! – Батюшка – само смирение. – Нину Викторовну вызвала к себе фрау Магда! Фрау Магда угощает детей в ознаменование дня рождения фюрера.
Митька больше не появлялся в доме под колокольней. Зато заявился великан Стулов. Глядел ясными глазами – сама наивность, недоросль.
– Меня берут в начальники полиции, в Бытошь! Здешние грехи замолить бы надо.
– Имя? – спросил отец Викторин.
– Василий. Я, батюшка, всю правду тебе выложу.
– Исповедь и должна быть правдой!
– Эх, батюшка! За просто так в начальники не ставят. Я хоть не зверь, но маленько зверствовал. Разбойников, я слышал, Бог прощал.
– Разбойников прощал, – согласился отец Викторин.
– Девчонку я застрелил. Партизанку. В молчанку взялась с нами играть. Бью – орет! Спрашиваю – молчит. Намаялся с дурой. Пристрелил. Батюшка, я и по-доброму могу. Двух или трех, не лупя, отпустил. Девчонки, а туда же – Германии противиться. Правду сказать, насиловал. Не отпускать же без внушения! Жалел, в общем. Кожа девичья – шелковая. Всех, конечно, помиловать невозможно…
Призадумался полицай:
– Все надо выкладывать?.. Тебе, батюшка, слушать это – каково? В деревне, не помню, как называется, – в трех крайних избах подчистую семейства постреляли. Старых, малых… Хлеб партизанам пекли. Батюшка, так ведь – война!
Глаза – голубые пуговки. Лицо честное.
– Батюшка! А ежели война, может, и не надо исповедоваться? На войне убийство не засчитывается как убийство. Чего скажешь, простятся мне прегрешения?
– Суд у Бога, – сказал отец Викторин и снял епитрахиль, не прочитав разрешительной молитвы.
– А мне и теперь полегче стало! – признался Стулов. – Пойду.
Хорошо хоть не потребовал причастия…
Назавтра еще исповедник: полицай Сергей Сухоруков. У этого исповедь была похожа на донос. Он-де служит, чтоб не голодать, а вот Серега Сахаров – злодей. Партизанку застрелил – поздно вечером шла в сторону Заболотья. Иванов – злодей. Вежливым прикидывается, а как возьмется пытать, обязательно пальцы переломает. И, главное, на левой руке, хоть у мужика, хоть у женщины. За свое ранение мстит. Приказал учительницу Смирнову Клавдию Васильевну резиновым шлангом бить. И прямо-таки орал: «Сильней! Сильней! Лупи так, чтоб рубцы вспухли!»
На следующей службе исповедался сам Иванов:
– Батюшка, я знаю: говорить надо, как есть. Во-первых, дочку твою хочу замуж взять. Не отдашь – не утерплю, изнасилую… А еще, батюшка, я всем нутром моим чую: ты – советской власти служишь. Ты – самый настоящий партизан. Я тебя на чистую воду выведу. И сестрицу твою. Пока не попалась, но она – немцам враг. Меня не проведешь.
Подумал, глаза закатил:
– Да! Вот что. В Страстную неделю я трех девок изнасиловал. Грешен. Но двух отпустил с миром. Одну, правда, пришлось расстрелять. Два хороших дела на одно плохое.
Нагнул голову, однако батюшка не покрыл Митьку епитрахилью:
– Раб Божий Дмитрий! В тебе нет покаяния. Ты красуешься злыми делами. Приходи, когда будешь готов ответить Богу за все печальное, что есть в твоей жизни.
Батюшка взял Евангелие, крест и ушел в алтарь. Начал службу.
Митька повел глазами, как бритвой, по прихожанам. Но до него никому дела не было. Никакого! Он хоть и стоял в храме, да ведь – не существовал. Для этих теток, бабок, детишек.
Вскинул глаза на Спаса. Спас смотрел, но так смотрел, что Митька даже повернулся… Кто стоит за его спиной?
«Не существую?.. Для Бога не существую?.. Напугали! Я – Германии свой человек!»
Вышел из церкви, гремя сапогами.
На улице сник. Храм высоко в небо уходит, небо бездонное… И все это – не его. Покосился на кресты офицерских могил.
Сорвался с места. И – остановился. Спешу? В кабинет? Орать? Бить до крови, стегать до крови?
И вдруг открылось. Его отец расстрелян такими Митька. Такими же! Такими же подлецами, хотя энкавэдэшник Кермель – жид пархатый. Но Иван Иванович, отец родной, – в Казанской, в алтаре, с этим партизаном Зарецким.
– Отдохнуть бы! – сказал Митька вслух, поднял руку перекреститься, а рука не поднялась, будто не его.
Мины к празднику
На приеме в честь дня рождения Адольфа Гитлера фрау Магда подчеркнуто опекала семейство Зарецких. Нина тоже была приглашена и оказалась нежданным цветком среди официоза. С Ниной говорил генерал, Ниной любовался фон Бенкендорф.
– Это ведь тоже наше завоевание, – сказал граф Айзенгуту, указывая глазами на юную переводчицу.
Митька Иванов во время приема был неподалеку от коменданта. Иванов – любимчик Бенкендорфа, быстр умом, исполнителен, предан.
А фрау Магда улучила минуту выслушать отца Викторина. Ее возмутили враждебные наезды Иванова и Ступина на священника, на его семейство. Дальновидная фрау Магда имела политические и даже патриотические виды на Зарецких. Только через Церковь, считала она, возможно сближение народа Германии и народа России. Только в храме наблюдается спокойствие и благожелательность. Отец Викторин – проповедник от Бога. Его проповеди подчас очень смелы, но их результат – к пользе властей.
Проповеди Викторина Зарецкого спасают население от гибельного уныния. Если же говорить честно – от слепой ненависти к Германии.
После приема у коменданта полицаи оставили батюшку Викторина в покое. Митька тоже угомонился.
Скоро 1 мая, советский праздник. Праздника ради на окраинах города, на всех его дорогах начали подрываться автомобили. Иногда жестоко: взрывчатку партизаны не экономили.
Мины ставили братья Апатьевы, Саша Лясоцкий, Алеша, но самыми удачливыми подрывниками были девочки – Римма Фирсова и Тоня Хрычикова.
На охоту за машинами они выходили ночью. Мины несли в корзинке, а то и в авоське. Огородами пробирались в лес, лесом – на окраины города. Грунтовая дорога податливая, углубил ямку, заложил мину, присыпал землей. Сапоги солдат в ночной тишине далеко слышно, тем более – мотоцикл. Не попадались, хотя немцы увеличили число патрулей. Набравшись храбрости, Римма и Тоня стали минировать улицы. Спозаранок взорвались три машины, через день разнесло в куски мотоцикл с мотоциклистами. Подорвалась повозка.
Устанавливая мины, Римма приговаривала:
– Эта им за меня, собакам! И эта за меня! Русских девочек обижать? Получайте!
Техника выходила из строя немецкая, а вот возчики и шофера чаще всего были русские. Легионеры.
Свою обиду Римма оценила в пять взрывов. Стала ставить мины: «за папу» – папа был на фронте. «За маму, за братьев, за сестер».
Тоня сердилась на подругу:
– Зачем ты говоришь: «за маму, за папу»? Наши мины могут до смерти убить.
– Ладно! – согласилась Римма. – В Усохах немцы расстреляли мою бабушку, мамину маму, и мою тетю – мамину родную сестру, да еще трех маленьких братьев – двоюродных. Пусть мины мстят за убитых.
Для начала поставила мину за Павлика – ему было два года, и за Петю – пятилеточку.
Заряды килограммовые, а Римма их сдвоила. Одна ловушка ждала немцев прямо на улице, другая – при выезде на дорогу.
Немцы направлялись громить партизанские деревни. Машина с двадцатью солдатами взорвалась на городской улице. Каратели в ярости прогнали по этой улице жителей домов. Обошлось.
Снова в путь и – второй взрыв. Еще двадцать трупов.
Миноискатели у немцев не срабатывали. Партизанский профессор минного дела Григорий Сазонкин металлические корпуса мин заменял на картонные. Капсюли тоже ставили из картона.
В тот страшный для себя день немцы подавили танками заборы и палисадники. Машины шли теперь под окнами домов. Ставьте свои мины, товарищи партизаны! Калечьте своих людей!
Присмирела минная буря.
– Я знаю, чего мы сделаем, – сказал Толя Апатьев Шумавцову. Они натягивали провода на новые столбы. Старые сами же и рванули. – Мы разведем вшивых немцев.
Смешную затею Толи Апатьева изучил основательный человек Саша Лясоцкий.
Оказалось, баня при больнице теперь не только баня, но военный объект. Немцы устроили санпропускник, прогоняют через него взводы, роты, батальоны, отозванные с фронта, а также и те, что направляются на фронт. При бане был склад солдатского белья. Нижнее белье – не фугасы, не патроны. Часовых здесь не ставили.
Апатьев и Лясоцкий забрались ночью в санприемник, приготовили диверсию.
5 мая немцы привезли на склад две машины обмундирования и нижнего белья, значит, ждали батальон.
Прожарить вшей, помыться, одеться в чистое немецким фронтовикам в тот раз не пришлось.
В ночь на 6 мая склад сгорел. Расследование было недолгим: короткое замыкание. Виноватых искать не стали.
Донесение Орла тоже было кратким: «В ночь с 5 на 6 мая уничтожен склад с обмундированием и санпункт обработки немецких войск».
Невелик ущерб для германских вооруженных сил, но ведь все-таки не прибыль.
Побег из баньки
Семену Щербакову Золотухин, провожая в разведку, уточнил задание: в Людинове надо встретиться с Володей Рыбкиным, передать Ясному и Непобежденной сообщение: «Отряд уходит выполнять приказ Красной армии, будет действовать в прифронтовой полосе. Подпольщикам предоставляется самостоятельность. Для проведения диверсий получите новые образцы мин. Следует приготовиться к интенсивной разведке в условиях лета и к особо строгой проверке со стороны немцев и полицаев».
К Людинову Семен подошел под вечер. Пилы визжат, земля охает, будто ей под дых бьют. Подкрался ближе: лес немцы сводят. Кому столько деревьев понадобилось? Причем без разбора валят. Деревья-великаны, пятерым мужикам не обхватить, и деревца-свечечки.
Смекнул. Пустырем от партизан огораживают Людиново. Вообще-то ничего хорошего. Днем будет не пройти в город.
Семен дождался ночи. Проскользнул по Людинову невидимкой.
Володьку Рыбкина условным стуком на крыльцо вызвал. Запустил палкой в дверь. Вот тебе и пароль.
Немцев у Рыбкиных не было. Домишко невзрачный. Володькин отец находился в отряде. Семен принес подарок от него – немецкие армейские ботинки.
– Скоро фрицев побьем? – спросил Володька.
– Пока они нас по лесам гоняют! – сказал Семен правду.
– Немцы объявили о разгроме маршала Тимошенко под Харьковом. Миллион солдат взяли в плен. Это правда?
– Не знаю. Нам такой правды не скажут.
Щербаков ночевал у Рыбкиных. Утром Володя проверил тайники. Принес донесение:
«На территории локомобильного завода в сборочном цехе № 1 расположен склад патронов в ящиках, и каждый день машины загружаются легионерами и уходят на передовую. Проникнуть гражданскому человеку невозможно, круглосуточно охраняются усиленной охраной… Ориентиры: западнее котельной 200 метров, юго-западнее отдельного белого здания 50 метров. Заход: северный угол верхней плотины озера. Орел».
– Ты Орла знаешь? – спросил Семен.
– Знаю. Наш командир.
Семен ушел из Людинова ночью.
У него было еще одно задание: найти отряд Бабурина. Добрался без приключений до деревни, а там немцы побывали. Немцы взяли в заложники детей и стариков, а партизанских жен отправили в лес за мужьями. Несколько женщин привели мужей. Немцы, как и обещали, никого не тронули, но мужчин забрали в легионеры: пилить лес вокруг Людинова. Бенкендорф приказал оградить от партизан город полуторакилометровым пустырем.
Семен привык к хорошему – в деревнях все свои, – не поостерегся, спрашивал много. Вот его и угостили, как в родном доме: дали щей, кружку молока, ломоть хлеба. А из дома за порог – два полицая.
Полицаи Семена – по морде и заперли в баньке. Один полицай остался стеречь, другой пошел искать старосту – взять у него лошадь, партизана в город везти.
День был истинно майский. Первая благодатная жара. А у сторожа Семенова с собой – бутылка самогона, уже початая.
Полицай, расположась на травке, разомлел. Ну, а Семену нельзя было время терять. Ощупал углы, попробовал потолок. На одну доску налег – поднимается. Доску вынул, протиснулся под крышу. Крыша – гнилая. Проломил, выпал на землю. Тут полицай и продрал глаза.
Семен винтовку схватил первым. Винтовка русская, со штыком.
Всадил штык в пьяного дурака, патрон – в ствол, и – по огороду, в лес. Ушел. Доставил донесения Орла Золотухину.
На другой день локомобильный завод атаковали с неба. Орел доложил: «Первые бомбы упали рядом. Вторым заходом – прямым попаданием – был вызван взрыв огромной силы. Разрушен корпус. Оккупанты боятся, ищут партизан».
Лесник Царьков
Великолепие мая породило великолепную грозу. Молнии покрывали небо узорами, будто здесь, среди золотых сосен Брынского леса, расцвел Аленький цветочек и Чудище несусветное писало ослепительное признание в любви.
По земле, однако, шагал двадцатый век. Война поглотила сказки, дети постарше взяли в руки оружие, а малые научились прятаться от смерти.
Над Косичино, над Куявой, следом за грозовой тучей налетели «Юнкерсы». Немецкая разведка знала партизанские тайны. Бомбы рвались в чащобах, где были склады и землянки. Правда, уже пустые, если речь о схронах, и оставленные, если – о землянках.
Партизаны получили приказ Москвы перейти в прифронтовую зону и заняться разведывательно-диверсионной работой.
Но Косичино и Куява всё еще были партизанские. После бомбардировки немецкие батальоны, снятые с фронта, вступили в лес, пуская перед собой самоходные орудия. Лес под снарядами стоял, как стояли русские солдаты под картечью на Бородинском поле. А вот когда пошла вперед живая сила, партизанское оружие показало свою неуступчивость.
Лесник Царьков был в тот день вторым номером при скорострельном пулемете Пряхина. Пулемет – трофейный. Сняли с «мессершмитта». То ли летчик заигрался в догонялки – зацепил сосну, расстреливая партизанский лес, то ли был сбит очередью с земли, но Володя Коротков на такой пулемет нарадоваться не мог, приговаривал:
– Ребята, лес – за нас! Вон какой от него подарочек!
Немцам, чтобы двигаться дальше, пришлось пересечь просеку. Коротков выждал, когда на открытое место выйдет как можно больше солдат, и дал сигнал пулеметчикам.
Пулеметчики у Короткова – мальчишки, по пятнадцати-шестнадцати лет: Коля Андронов, Миша Степичев, Юдин… Опытному Пряхину не намного за двадцать. Фронтовая наука спасла немецких солдат, мишенью были не более трех секунд. Залегли, расползлись, а по огневым точкам партизан ударили минометы.
Отряд у Короткова, как всегда, был небольшой – двадцать партизан. Половина из них по возрасту – допризывники, а что ни мина – веер смертоносных осколков.
Пулеметы замолчали. Мальчики не стали ждать, когда их накроет стальным веером, – отступили. Пряхин не растерялся. Поменял позицию и открыл огонь по минометам. Скорострельный пулемет – чудовище. Минометчикам пришлось залечь. Отряд Короткова оторвался от противника, растворился в лесах.
Партизанам казалось: война у них идет с немцами очень даже успешная. Немцы вынуждены снять с фронта элитные подразделения СС, перебросить для сражения с лесом артиллерию, отвлекать от армейских нужд авиацию. Наконец, немцы в боях с партизанами несут потери. Два сбитых самолета – утрата для великой Германии никак не ощутимая. Но самолеты эти уже не сражаются с нашими летчиками, немецкие асы в строй уже не вернутся.
На счету мальчика Миши Степичева – шестьдесят солдат. Шестьдесят воинов-победителей, прошедших Европу и Россию до Москвы. Их заменят, но уже не герои. Их заменят солдаты или очень молодые, или те, кому за сорок, для которых провал наступления на Москву – утрата веры, пусть и скрываемая, в непобедимость Гитлера.
Партизаны не понимали: в июле 1941 года немцы открыли еще один фронт. Нападению подверглись женщины и дети русской деревни. Началась кампания по изгнанию русского народа с Русской земли.
Пока это был эксперимент.
Бенкендорф, потомок Бенкендорфа, перерезал пуповину: отсек Россию от русских. Из сел и деревень изгонялось все население. Июнь – месяц голодный, а в деревнях – пусто. Негде партизанам подкормиться. В больших селах и деревнях, в том же Косичино, в Куяве, каменные дома переделывались немцами в огневые крепости.
В населенных пунктах, более далеких от партизанских отрядов, Бенкендорф проводил в жизнь иную схему приручения русских.
Немцы арестовали жену и детей лесника Царькова. Ему за тридцать, жене – двадцать восемь, детям – девять, семь, шесть, четыре, три, два… Детей немцы взяли в заложники, мать послали в лес искать мужа.
Нашла. Как-никак жена лесника.
Наивный, лесной человек!
Не таилась от партизанского начальства. Самому секретарю подпольного райкома Афанасию Суровцеву, в глаза глядя, сказала:
– Отпусти мужа! Не придет – детей расстреляют.
Афанасий Федорович усадил женщину на пенек – партизанский стул, сам сел на другой:
– Страшное положение. Если вы вернетесь – вас всех расстреляют. А если останетесь, думаю, немцы не посмеют поднять руку на малолетних детей.
– Они сами стрелять не будут, – сказала мать. – Заставят полицаев перебить ребятишек. Полицаи, сам знаешь, – наши, самогонкой зальют глаза, да прикладами по головам… – поднялась. – Меня держать не смей. Задержусь – погублю сыночков. А лесника моего не отпустишь – возьмешь грех на душу: меня и детей постреляют.
Царьков возле командирской землянки жену ждал. Партизаны тоже стоят, смотрят.
– Исхудал, – пожалела жена мужа. – Прощай на всякий случай! – Глаза отерла и мимо тропы – в лес. Станут искать, чтоб вернуть, лес укроет – свой, ухоженный трудами.
Царькова, не давши ему возможности опомниться, позвал к себе Суровцев.
– Уйдешь – немцы всех родственников партизан похватают. И тебя они не помилуют, уничтожат вместе с семьей.
Царьков молчал.
– Ты слушаешь меня?
– Слушаю.
Суровцев за голову схватился.
– Ударить – сил мало! Немцы дивизию пригнали выкуривать нас из лесов… Дети, семья… Понимаю, но есть Родина, есть народ. Все тайные службы, Царьков, одинаковы. Слабину дал – в оборот возьмут. Сегодня ты партизан, воин, русский богатырь. А из тебя они сделают Иуду. И будешь ты врагом Родины, врагом народа. Из детей твоих, если не расстреляют, тоже предателей вырастят.
От комиссара Царьков в роту вернулся. Никто ничего ему не сказал. Какие тут слова! Все знали детишек лесника – мал мала. Белоголовые, деловитые. Помощники мамины. Даже самый маленький щепочки подбирал.
Спросили работничка:
«Зачем тебе щепки?»
Удивился:
«На растопку! Зима долгая».
Коротков обнял Царькова. Головой к голове прижался:
– Украсть надо детей твоих.
Вечером лесника-пулеметчика позвал к себе Золотухин. Сказал правду:
– Хуже еще не было. Помочь тебе невозможно… Одно скажу: уйдешь – погубишь себя и детей своих погубишь. Позором заклеймишь имя рода своего. Предают сегодня, а слава худая – на веки вечные.
– Что же мне делать-то? – вырвалось из груди Царькова.
– Сражаться со зверем… Если сотворит худшее – мстить до полного уничтожения.
Царьков кивнул, соглашаясь.
Ушел ночью. Поднялся, сказал караульному:
– По нужде.
Все понимали, каково Царькову.
Погони не было.
А то, что было, – война на себя записала.
Вернулся Царьков домой, жена ему, партизану вшивому, баньку затопила. Напарился, облачился в чистое, тут бы в кругу семейства, за самоваром поблаженствовать – немцы, вот они.
Вежливый офицер, по-русски знает:
– Вы нам должны немножко помочь.
Увел Царькова с собой, а в доме оставил двух автоматчиков с канистрой бензина.
Повел лесник немцев на ту самую стоянку отряда Короткова, откуда сам ушел. Место обжитое, но, во-первых, лето на дворе, всюду хорошо. Во-вторых, если немцы о базе знают, то придут… Коротков – разведчик, опасность должен чуять загодя.
Нет! Не увел отряд Володя. На совесть Царькова понадеялся. Но какая совесть, если Ваню со щепочкой для растопки сожгут в избе с братьями, с матерью?
А вот немцы, ведомые лесником, оказалось, имели выучку особую. Никто из двадцати разведчиков, даже Коротков, проснуться не успели.
Миша Степичев уцелел с Колей Андроновым, потому что пулями были задеты в последнем бою. В госпитале, под доброй опекой партизанской мамы, сил набирались.
Майские беды 1942 года
Партизанской матерью в отряде называли Василису Федоровну Юдину. Она была лесником, заменила мужа. Работа в лесу трудная, но матери помогали две старшие дочери, Мила и Тоня; третья, младшая, была с рождения больная. Умница, а ноги ходили плохо, руки искорежены, речь невнятная, зато личиком – ангел.
Дом Василисы Федоровны стоял в дебрях лесных. А лес и с лесником бывает суров. Дважды пришлось вдове схватываться со стаями волков. Один раз спасла от гибели кормилицу корову. Ружье с собой было. Пробилась к дому. Другой раз на дереве всю ночь куковала.
И еще был случай, ужаснувший совсем еще маленьких дочерей. Рой диких пчел сел на их маму. Девчонки, тоже искусанные, бегали на колодец, ведрами воды освободили Василису Федоровну из пчелиного плена, водой же студили укусы. Выжила.
А с немцами Василиса Федоровна до войны дружбу водила. Искала для корабелов Германии сосны на мачты. В каких теперь морях ее красавицы?
Лютая война брынских чащоб не обошла.
В доме Василисы Федоровны жил партизанский командир Медведев, потом Золотухин присмотрел лесниковские хоромы для госпиталя.
На руках Василисы Федоровны умирали мальчишки и отцы семейств. Ее сердцем были выхожены безнадежные.
И – вот она, доля матери. Партизан, сыновей своих, выпроводила, раненых укрыла в потаенных землянках. А сама не ушла, с ангелом осталась своим. Мила и Тоня – тоже при матери. Много ли угрозы от пожилой женщины с тремя дочерьми для рейха, собравшегося жить тысячу лет? Но у немецкого командира – приказ: обезлюдеть территорию. Да ведь и вера у него – фашистская. Будущий мир – достояние полноценных людей.
На глазах матери и сестер немцы расстреляли ангела. Женщин погнали в Жиздру. Молодые сильные девки – годны для отправки в Германию, пожилая – тоже работница.
Ночевать пришлось в лесу. Уже за полночь Василиса Федоровна разбудила дочерей:
– Часовые обходом прошли… Придут минут через пятнадцать. Скорее! От дерева к дереву, без шума. Ночью искать побоятся. Сестру похороните и ступайте в отряд.
– Мама!
– Я свое пожила. С Богом!
Лесных жителей по деревушкам, по кордонам немцы набрали два десятка человек. Кто сбежал – ладно. Привели в Мосеевку. А по дороге в Петровский поселок Василисе Федоровне посчастливилось затеряться в зарослях малинника и крапивы. Дня через три партизанская мама была уже в отряде с дочерьми. И сразу к раненым, к детям своим.
Другая большая беда стряслась в Войлове. Староста выдал немцам Василия Петровича Колесникова, знаменитого председателя колхоза.
Жители Войлова ни в 41-м году, ни в 42-м голода не знали. Изумивший крестьян урожай осени 41-го года Колесников с женщинами и стариками собрал без потерь. Весь хлеб, все овощи и картофель мудрый хозяин отдал колхозникам. Особенно позаботился о многодетных семействах.
И скот у него не пропал. Перегнал овец, коров, лошадей подальше от фронта, сдал государству, сам вернулся домой. Идти пришлось по земле, занятой немцами. С партизанами встретился, был у Золотухина. Дал согласие помогать лесному воинству.
Коммунист, председатель богатейшего колхоза, Василий Петрович вынужден был вести ночную жизнь. Подкармливал отряд Ящерицына, собирал военные сведения. Пронюхал староста: Колесников, оказывается, дома живет. А тут для прочесывания местности прибыл из Бытоши отряд полицаев с их новым начальником Василием Стуловым.
Стулов перед немцами выслуживался как мог. Жестокостью похвалялся.
Не добившись признаний, Стулов выколол глаза Василию Петровичу. Изуродованного, избитого человека провели по Войлову, пугнули людей.
На очередном допросе Стулов взбесился и отрезал язык молчуну. Собирался рассчитаться с семьей председателя – опоздал. Партизаны, пробравшись в Войлово, увезли жену и детей героя.
Брошенное на поругание тело исчезло в первую же ночь. А еще через день полицаи узнали: председатель колхоза Колесников Василий Петрович похоронен партизанами у речки Птиченки с воинскими почестями.
Самолет со звездами
Лиза Зайцева смотрела, как в небе купаются ласточки. Война, но ласточки прилетели, не побоялись. Вдруг Лиза пожалела, что она человек. Были бы с мамой, с папой ласточками, по такому теплу летали бы нынче над родным Думловом.
Читать бесплатно другие книги:
