Непобежденные Бахревский Владислав

С крестом по Людинову

Крестный ход для города – событие. Невиданное в последние лет двадцать. Шли все, кто был на службе. В храме три десятка человек, почти что многолюдье, а на площади зрелище сиротское. Десять человек с хоругвью, с иконами. В облачении отец Викторин, за ним семь человек хора, далее народ – большая капля.

Священнику всегда хорошо, всегда на службе, ему даже одному не страшно – он с Богом. А за Людиново за столь жидкое шествие неудобно…

И вдруг толпа мужчин, густая, организованная. Встали за женщинами-прихожанками. И – робкое движение бабушек обрело уверенность. Хор запел радостно, стройно.

Отец Викторин понял, откуда такая помощь. Майор Бенкендорф прислал рабочих завода. Крестный ход помолодел, превратился в народный. Народ, глазеющий на обочинах дороги, поспешил под кресты, под иконы. Отец Викторин приметил: в проулке – танк, в другом – грузовик, в грузовике – солдаты. Сказал себе: «Это называется – на всякий случай». Понимал: немцы, соизволяя церковное шествие, приманивают народ. Большевистская власть крестные ходы из пулеметов выкашивала, а тут – свобода. Молитесь. Пусть ваш Бог будет с вами, мы, немцы, быть Ему дозволяем.

Крестный ход поравнялся со зданием полиции. Инспектор Ступин присоединился к шествию со взводом полицаев.

Полицаи пели:

На том песня и кончилась. Дальше гимн просил Бога хранить «Перводержавную, Русь православную».

Веселый ужас теснил грудь отцу Викторину: крестный ход вобрал в себя тех, кто служит немцам, поработителям, и тех, кто не покорился, кто сражается здесь, в логове оккупантов.

На могилах возле больницы батюшка совершил литию и молебен о здравии болящих. Больные, ходячие, вышли из больницы вместе с врачами, с медицинскими сестрами.

Сладко пахло ладаном, людей посетило умиротворение. Подлечившиеся партизаны влились в ряды крестного хода, и все двинулись к собору.

Алеша Шумавцов шел с Толей Апатьевым и Сашей Лясоцким. К ним в ряд стал Иванов. На голове пилотка, мундирчик облегающий и словно бы на размер меньше.

Митька взял под руку и Шумавцова и Апатьева, лицо веселое – свой парень.

– А не сыграть ли нам, ребятки, в футбол? Полицаи на заводских?

– Под ноль разделаем! – сказал Апатьев, пытаясь высвободить руку.

– С чего бы-то?

Лясоцкий засмеялся:

– Все очень просто. Твои каждый день самогон хлещут, а то и шнапс. Форма у вас не та.

– Форма – лучше не надо! – Митька улыбался, а глаза стали волчьи. – Мы перед игрой побеседуем накоротке. Если выиграете с разницей в мяч, выпорем. Ну, а разгромите – это тянет на расстрел.

– Не получится, – сказал Алеша. – Вы плохо шутите, господин Иванов!

– Почему же плохо? Говорю, что есть: мы – власть.

– А мы люди коменданта Бенкендорфа.

Тут уж Митька засмеялся:

– Ребята! Мы же, оказывается, свои. Игра будет честной. А если кого и хлопнем, так из-за угла.

– Из-за угла партизаны стреляют, – сказал Лясоцкий.

– Мы тоже умеем! – Митька стиснул локти Толе и Алеше. – Шучу, ребята. Всего вам! Мне на работу, партизан лупить резиновым шлангом. Хотите поглядеть? – Снова засмеялся. – Вы еще петушки. Вот выпейте.

Достал из кармана бутылку, сунул в руки Лясоцкому.

Крестный ход повернул к собору, рабочие пошли на завод.

– Чего с ней делать? – спросил Саша.

Апатьев взял бутылку, вытащил затычку, шел, поливая землю.

– Из-за угла они стреляют!..

Каины

Вернувшись в собор, прихожане благодарили батюшку со слезами на глазах:

– Слава Тебе, Господи! Освятили Людиново! Столько мерзости и греха. Глядишь, полицаи, устыдясь, присмиреют. Ведь иные из них – волки!

Расходились умиротворенные. Надежные люди увели к себе ушедших из больницы партизан.

А на другой день страшная новость: из-за угла застрелили сына учительницы младших классов. Сын пришел из леса мать проведать. Уходя, взял шубу, валенки…

Кто убил молодого партизана? Свои? Тайная полиция, полицаи? Ни ареста, ни пыток, ни казни. Выстрел – и народных мстителей убыло.

– Неужто Митька нам свою силу показал? – испугался Лясоцкий. – Убили, как обещал, из-за угла.

– Ответа ему недолго ждать, – Шумавцов глянул на Сашу – и разговору конец.

День минул, другой, и по Людинову слухи шепотом: партизаны расстреляли лесничего Никитина, предателя, и двух лесников-предателей.

В тот день Нина вдруг спросила отца:

– Никитин и его лесники были самые настоящие каины, но кто они теперь? Мученики? У тебя на столе листок и крупно написано: «Господствуй над грехом». А в Библии стихи помечены. Я прочитала: «…всякому, кто убьет Каина, отмстится всемерно». Каины под защитой Бога?

– Суд – дело Божие. Обрекая себя быть палачами, люди разносят заразу Каинова греха.

– Но разве это не потворство греху, если праведный Авель убит? И у него уже не будет детей, а Каин родит и скотоводов, и гусляров с кузнецами?

– Каин во всех родах человечества – останется Каином, – примирительно сказал отец. – Но почему ты сердишься?

– Да потому, что Бог убийцу Каина сделал неприкосновенным. И теперь этих каинов или, может быть, иуд в одном нашем Людинове пруд пруди!

Отец Викторин посуровел:

– Но есть в нашем Людинове девушка Нина, есть воины леса, есть неизвестные нам люди, живущие в городе. Появляются листовки, вытекает из цистерны горючее, взрываются машины с грузами.

Нина вдруг обняла отца за плечи:

– Это ужасно, но сегодня Иванов подарил мне цветы и сказал: «Надоумь своего отца, пусть не геройствует. А то мало ли что может случиться».

– Разве я геройствую? Какие у меня дела, готовлю проповедь об Авеле и Каине. Вот мои дела.

Нина сдвинула бровки сердито:

– Раз Митька сказал такое, значит, полиция что-то затевает. Тот же Ступин!

Вдруг дотронулся до головы дочери:

– Спасибо, Нина. Поостерегусь. Береженого Бог бережет.

В тот же день, слушая своих особо доверенных прихожан, батюшка просил на время притихнуть, поберечься. Борьба бабушек и их внучат с немецкой армией была совсем уж малая. Дырявили мешки, из которых потом сыпались продукты, резали провода, вывинчивали пробки на баках с горючим в автомашинах, что-то угоняли, что-то уносили, отвинчивали какие-то гайки.

Не война, пакости, если что-то немцы и теряли, то всего лишь минуты времени. Но ведь время возврата не знает. Утраченные минуты – утраченные победы. И все это – незримо.

Победы графа Бенкендорфа

Графиня Магда пригласила отца Викторина сообщить ему о своей милосердной миссии. Она приобрела продукты для раздачи голодающим.

– Я прошу вас, батюшка, не распылять пайки, но избавить от истощения и от смерти крайне ослабленных детей.

Церковь получила сто банок тушенки, сто банок сгущенного молока, тридцать килограммов галет, сахарин.

Деловая часть разговора была намеренно короткой. Графиня показала отцу Викторину альбом со знаменитыми изображениями Девы Марии.

– Симоне Мартини! – обрадовался священник.

– У нас совпадают вкусы. – Графиня Магда была приятно удивлена: сельский батюшка, правда, хорошо рисующий, знает искусство средневековой Италии.

Полюбовались репродукциями «Мадонны Литта» Леонардо да Винчи, «Мадонны» Рафаэля.

И опять лицо батюшки стало детским, как солнышко.

– «Мадонна под яблоней»! Лукас Кранах! Неужто вам нравится немецкое?.. – Магда сказала это искренне, имея в виду манеру живописи.

– Графиня! Глаза Мадонны, как и Младенца, устремлены в будущее. Будущее радовать не может – впереди Крест и крестные муки. Но изумительно рыжие волосы Богоматери, румяное золото яблок, свет от лика Младенца, лик Его Матери наполняют душу счастьем. Кранах сумел это передать – цветом.

Мадонна для вас самая-самая? – быстро спросила Магда.

– «Мадонна с прялкой» испанца Моралеса.

Графиня ударила ладонью о ладонь.

– У нас вкусы на удивление близкие. А ведь, казалось бы, Европа и Россия – две параллели, несоединимые даже в мировом пространстве. Впрочем, картина Моралеса чувственная. «Мадонна с прялкой» – это горе, окунувшееся в нежность матери.

Графиня умничала, и ей нравилось философствовать.

– Выразить не умею, – улыбнулся отец Викторин, – но мои беды становятся ничтожными, когда смотрю на эту работу.

Графиня открыла альбом на нужной странице:

– Вот наше чудо. Посмотрите, каков взгляд Христа Младенца на крест в Его руке. Это целая эпопея «Война и мир». А крест – это же и есть прялка. Тут очень большая мысль, но я не могу ее додумать.

– Более утонченного лика мне не доводилось видеть на картинах художников, – сказал отец Викторин, поднимаясь.

В гостиную вошел граф. Квартира коменданта Людинова этажом выше его официального кабинета.

И вот отец Викторин стоит перед портретом шефа жандармов.

– Батюшка, – признался комендант, – мне больше не с кем побеседовать о моем предке.

Им принесли кофе. Настоящий, ароматный, мастерски приготовленный.

– Я знаю о сражении под Прейсиш-Эйлау. Поручик Александр Бенкендорф состоял тогда при дежурном генерале графе Толстом. За свой подвиг мой дивный предок получил чин капитана и орден Святой Анны второй степени. – Александр Александрович посмаковал глоточек: – Кофе из Парижа, где Александр Христофорович после Тильзитского мира проходил посольскую службу. А вот когда он и за что получил чины полковника и генерал-майора, я до сих пор не знаю.

Настоящим кофе отец Викторин угощался впервой. Вкусно, да уж очень мала чашечка.

– Чин полковника граф Бенкендорф получил через две недели, как удостоился чина капитана.

– Через две недели? – изумился комендант.

– Произвели по случаю окончания войны, а генерал-майора граф Александр Христофорович удостоился за атаку в сражении под Велижем 27 июля 1812 года. В то время он командовал авангардом корпуса генерала Винцингероде.

Майор Бенкендорф смотрел на отца Викторина завороженно:

– Рассказывайте! Рассказывайте!

– После Велижа граф получил задание чрезвычайно рискованное. Он должен был обеспечить пути коммуникации главной армии с корпусом графа Витгенштейна. Имея всего восемьдесят казаков, генерал Бенкендорф прошел по тылам французов и взял в плен полтысячи солдат неприятеля. – Отец Викторин умолк.

– Пожалуйста! – чуть ли не простонал комендант.

– Во время отступления наших войск после Бородина граф командовал арьергардом отряда Винцингероде, а от Звенигорода до Спасска даже всем отрядом. Граф подчинил себе еще два казачьих полка и, наступая на Волоколамск, разбил крупное соединение французов. В плен ему сдались более восьми тысяч человек. А будучи комендантом Москвы, он пленил еще три тысячи солдат Наполеона, захватил к тому же тридцать орудий. И это не все трофеи генерала. Преследуя отступающих французов, граф Александр Христофорович взял в плен на Немане трех генералов и шесть тысяч разных чинов.

– Это ли не Песнь песней! – воскликнул комендант Людинова. – Дальше! Дальше, батюшка!

– Командуя летучим отрядом между Берлином и Франкфуртом-на-Одере, генерал-майор Бенкендорф разбил в Темпельберге сильное соединение неприятеля, за что получил орден Святого Георгия третьей степени. Далее принудил к капитуляции город Фюрштенвальд, а с отрядами генералов Чернышева и Теттенборна покорил Берлин.

– Еще! Еще!

– Двигаясь от Ютербока на Дрезден, пленил шесть тысяч французов, но от Дрездена пришлось отступить. Дрезден защищал маршал Даву. У Бенкендорфа было слишком мало сил, чтобы сразиться. Генерал переправился через Эльбу, захватил пост в Вербене. Чуть позже участвовал во взятии Люнебурга, за что получил Анну первой степени.

– Не замолкайте же! – Комендант от возбуждения перешел на шепот.

– Граф Бенкендорф участвовал также в сражении при Гросберене, прикрывал корпус Воронцова от французских войск, и за этот подвиг царь отметил его золотой шпагой с бриллиантами. Далее граф участвовал в битве под Лейпцигом, а после победы отправлен был с отрядом в Голландию. Изгнал французов из Утрехта, Амстердама, взял крепости Гавель, Мюнден, Гельдерскую батарею. Занял Роттердам, Дортрехт, Госувот, крепости Гертрюденберг, Бреду, Вильгельмштадт. Перешел в Бельгию, освободил от французов города Лювен, Мехельн и в Дюссельдорфе соединился с войсками Винцингероде. Все эти подвиги доставили генерал-майору Бенкендорфу орден Владимира второй степени, большой крест Шведского меча, прусский орден, от нидерландского короля шпагу с надписью «Амстердам и Бреда», от регента Великобритании – золотую саблю «За подвиги 1813 года».

Комендант поднял руки:

– Я хочу, чтобы сказка была продолжена. Услышанное надо пережить! – Подошел к отцу Викторину, пожал руку. – Я вам доверяю, как самому себе. Хочу, чтобы вы приняли участие в одной очень тонкой операции… Завтра утром за вами заедут.

«Тонкая операция» Тайной полиции

Штурмбаннфюрер СС, майор войск СС начальник Тайной полиции Антонио Айзенгут прислал за Викторином Зарецким автомобиль с унтер-офицером.

На окнах машины занавески, но в переднее смотреть не возбраняется. А что увидишь? Лес, лес, лес! Иной раз мелькает впереди мотоциклист охраны.

Узнал Манино. Однако село миновали. Скорее всего, Людиновский район остался позади.

Привезли в деревню, где половина домов – сожжены, разметанные снарядами и бомбами. Но уцелела деревянная церковка! Советская власть в обезглавленном храме устроила библиотеку.

Отца Викторина встречал сам Бенкендорф. Показал на кровлю:

– Видите крест? Это мой дар народу. Ваша служба – возобновление духовной жизни крестьян.

– Чтобы служить, нужен антиминс! – сказал отец Викторин.

Бенкендорф улыбнулся по-графски. Оказалось, освящать церковь прибыл некий игумен Игнатий. Антиминс у него был, но кто он и откуда – узнать не пришлось. Народ явно согнали, Бенкендорф приказал начинать освящение. Служба под надзором все равно служба. Богу.

Отец Викторин, благословляя паству, слова молитв произносил с такой теплотой, с такою верой, что люди потянулись к нему взглядами. Ответно батюшка смотрел, как пастырь, победивший напасти. Мрачное, молчаливое состояние толпы, отвыкшей от церковных служб, а то и не знавшей, как и что бывает в церквах, переродилось в молчание единых. В церкви стало светлее – скорее всего, от лиц.

Игумен Игнатий уехал после службы тотчас. А отец Викторин покидал храм, окруженный людьми.

За порогом уже приготовлено было несчастье.

Из грузовика вываливались солдаты, кто-то из них пошел в дом, возле церкви. Тотчас раздались дикие крики. Немцы тащили двух ребятишек. Мать, молодая женщина, хватала солдат за руки, но ее отбросили. Она цеплялась за сапоги. Ее пнули.

Кто-то из прихожан сказал, плача:

– Учительница. У нее муж, завуч, еврей.

Кто-то ахнул:

– Вон оно что. Сама-то русская, а дети у нее, выходит, евреи… Евреев забирают.

Все смотрели на отца Викторина. Из соседнего дома выбежал мужчина с топором. Кинулся отбивать ребятишек, и – выстрел.

– Убили, – сказали прихожане.

Солдаты кинули мальчиков в кузов, сами садились по бортам. Мотор рыкнул, машина пошла. Отец Викторин подбежал к Бенкендорфу:

– Да как же так?! Сделайте что-либо!

– Это вы можете сделать! – сказал Бенкендорф, суровый, как бог войны.

– Да что же я могу? Пасть на колени? – перекрестился, положил поклон.

– Садитесь в машину, – приказал Бенкендорф. – Мы их догоним.

Догнали через сотню метров.

Машина с солдатами остановилась, отец Викторин подбежал к кабине, и солдаты без всякого ссадили ребятишек. Он взял их за руки, повел… Все село бежало им навстречу.

Отец Викторин подтолкнул мальчиков за плечи, к матери, сел в машину.

– Вам бы среди людей теперь побыть, – предложил Бенкендорф.

– У меня больное сердце, Александр Александрович.

Машина тронулась, набрала скорость.

Матушке Полине отец Викторин рассказал о случившемся с порога.

– Помолимся.

Молились и плакали.

– Игра! Немцы устроили игру! Но дети живы. Детей надо уводить в лес. Как можно скорее!

Вечером пришла Олимпиада. В немецкий госпиталь привезли пятерых детишек. У детей взяли кровь. Сколько в них было.

Всего лишь слух. Но раньше о таком не говорили…

Провокация

Отец Викторин проснулся среди ночи:

– Полина! Они же «добрым делом» с участием священника прикрыли своих врачей-вампиров.

– Так оно и есть, – согласилась Полина Антоновна. – Но дети учителя, намеченные для ликвидации, – спасены!

– Что же мне делать-то?

– А то, что делаешь. Бороться.

Отец Викторин горестно качал головой:

– Мои солдаты – старушки да мальчишки с девчонками, не успевшие закончить школу.

– Крепись, батюшка! Машины взлетают на воздух очень даже нужные фронту! Бомбы падают на пушки, на склады, на головы солдат. Тощают немецкие силы! С вашей помощью тощают.

Отец Викторин затеплил свечу перед иконами Спаса и святого князя Александра Невского.

– Образ князя-воителя перенеси в собор! – осенило матушку. – Все время какое-то движение вокруг нас.

– Нечто незримое, сверлящее затылок, и я чувствую, – согласился батюшка.

Случилось в единый миг. В конце службы к отцу Викторину подошли трое незнакомых мужчин. Один сказал:

– Батька! Ты – поп. Значит, человек сердобольный. Нашего товарища пуля зацепила, и хорошо зацепила, не дойдет до леса. Прими, укрой. Денька через два заберем.

В глаза кинулось: лица у всех троих белые. Сытые лица. Партизаны круглый год на воздухе, под солнцем, под дождем.