Огонь Страндберг Матс

76

Желтую вывеску давно сняли с фасада. Окна не занавешены, в комнатах не горит свет.

Дверь закрыта неплотно. Время от времени кто-нибудь выходит на улицу и выбрасывает в контейнер книги, цветы в горшках, мебель. Все на свалку.

В центре Энгельсфорса появился еще один брошенный офис, пустой и призрачный. Как будто никакого «ПЭ» никогда не существовало.

Ситуация с офисом как две капли воды напоминает ситуацию в городе. В разговорах жителей Энгельсфорса тоже есть пустые места и пропуски. Вызванные сильнейшим желанием уничтожить любые воспоминания о «ПЭ». После «катастрофы с электропроводкой» школа была несколько дней закрыта, и когда ее открыли снова, на шкафчиках уже не осталось наклеек с надписью «ПЭ».

Никто не упоминал имен Кристера и Хелены и не вспоминал о том, какое влияние они имели в городе. Впечатление было такое, будто про них все разом забыли.

Но до Линнеи иногда долетали мысли людей. Стыдливые. Испуганные.

Кристера и Хелену похоронили вчера, и проводить их в последний путь пришли всего несколько человек.

Никто не выяснял обстоятельств преступлений, совершенных ими и Оливией.

Родители Оливии заявили в полицию об исчезновении девушки, ее фотография была вывешена в Интернете. Линнея тоже не знала, где Оливия. Может, ее отвезли в какое-нибудь тайное убежище? Или она в усадьбе у Виктора и Александра? Жива ли она?

Ругать себя за то, что раньше не догадалась о контактах Оливии с демонами, Линнея перестала. Но продолжала думать, могла ли она чем-то ей помочь. Если бы она была к ней внимательнее, принимала ее всерьез, возможно, и не случилось бы того, что случилось.

Из дверей выходит Бьёрн Валин. Он тащит пирамиду из деревянных стульев.

— Привет, — говорит Линнея.

Он удивленно смотрит на нее. Ставит стулья возле контейнера и распрямляет спину.

— Здравствуй, Линнея, — говорит он.

Она косится на него, ищет признаки того, что он опять пьет. Эти приметы поначалу очень малы, не заметны ни для кого, кроме Линнеи.

— Видишь, я все еще трезвый, — говорит Бьёрн.

Линнея испытующе смотрит на него. И даже не пытается этого скрыть. У нее есть все основания ему не доверять.

— Хорошо, — говорит она.

Он кивает. Оглядывает ее простое черное платье, выглядывающее из-под легкой куртки, черные плотные колготки.

— Ты пойдешь на похороны этой девушки? — спрашивает он.

— Да.

— Вы дружили?

— Типа того, — отвечает Линнея и после секундной паузы добавляет: — Да, дружили.

— Прими мои соболезнования, — говорит Бьёрн. — Ужасная история.

Линнея кивает. Интересно, что отец думает сегодня о «ПЭ»? Слышал ли он сплетни о том, что Линнея пыталась очернить Эрика и Робина? И как к этому относится? Верит или нет?

Она смотрит на него. Нет ничего проще, чем взять и прочитать его мысли. Но она не хочет этого делать. Может, потому, что не хочет их знать. А может, потому, что не хочет торопить события. Если их отношениям суждено возобновиться, пусть это произойдет в свое время.

— Что ты теперь будешь делать? — спрашивает она.

На самом деле она спрашивает, начнет ли он опять пить, и знает точно: отец понимает, что она имеет в виду.

— Я получил работу на лесопилке. Через одного товарища из «ПЭ». Начну после Пасхи. А потом — не знаю.

Он серьезно смотрит на дочь.

— Я не начну пить. Но слова ничего не значат, я должен доказывать тебе это делом, изо дня в день. Когда-нибудь ты поверишь, и тогда мы сможем поговорить обо всем, что случилось. Звони или заходи, когда захочешь. Я хочу опять быть твоим отцом, но не имею права настаивать на этом.

Линнею переполняют чувства, она не может произнести ни слова. Слова отца рождают надежду, но Линнея так боится новых разочарований.

— Мы должны вывезти мебель, — говорит Бьёрн. — Хочешь доехать со мной до церкви?

— Нет, — торопливо отвечает Линнея. — Я пешком.

— Ладно, — соглашается отец. — Береги себя.

Линнея кивает, пытается улыбнуться. И быстро уходит. Она успевает пробежать целый квартал, прежде чем из глаз начинают ручьем литься слезы.

Анна-Карин сидит на стуле у кровати дедушки, стараясь не помять юбку. Она надела мамин черный костюм и подняла волосы так, как это делала Ванесса.

Дедушка откладывает в сторону кроссворд и смотрит на Анну-Карин поверх очков.

— Кто-то умер? — обеспокоенно спрашивает он.

— Да, сегодня похороны моей подруги.

Анна-Карин уже рассказывала дедушке про Иду, но он, видимо, забыл.

— Как себя чувствуешь, дедушка?

Он помахивает сухой рукой и говорит что-то по-фински.

— Ничего нового, — продолжает он по-шведски. — Лучше расскажи про себя.

Анна-Карин снова начала ходить в лес. Внутренний голос зовет ее туда. Вместе с лисом они блуждают по тропинкам в поисках чего-то неизвестного.

Но этого она дедушке не рассказывает, а говорит о том, как в лес приходит весна. Дедушка улыбается.

— Как Мия? — спрашивает он. — Что-то она ко мне давно не приходит.

Сердце у Анны-Карин сжалось. Ей совсем не хотелось говорить о матери.

— У нее все как обычно, — сказала Анна-Карин. — Мама не меняется.

— Ты веришь, что она может измениться?

— Не знаю. Верю, когда ее не вижу. Когда хожу по лесу, думаю, что надо было бы взять ее с собой. Показать, сколько в мире красоты. Потом возвращаюсь домой, а она там сидит. И я понимаю, что ее даже звать куда-то бессмысленно, — говорит Анна-Карин. — А ты веришь, что она может измениться?

— Не знаю, — отвечает дедушка. — Она сама должна этого захотеть. И попросить помощи.

Анна-Карин кивает.

— А вот решишься ли ты когда-нибудь на это? — говорит дедушка.

Сняв очки, он внимательно смотрит на внучку.

— Ты о чем?

— Решишься ли ты попросить помощи.

— У меня есть ты, дедушка.

— Пока да. Но этого мало. И даже если ты не в состоянии помочь матери, ты можешь помочь самой себе. Не нужно тащить груз в одиночку.

— Ты имеешь в виду, что мне нужно с кем-то поговорить?

Дед кивает:

— Я люблю Мию. И все время думаю, что я сделал не так, в чем перед ней виноват. Но ты не имеешь права стать такой, как она, Анна-Карин. Ты не такая. И ты не должна чувствовать себя ответственной за мамино спасение.

Внезапно Анна-Карин понимает, что всю свою жизнь думает точно как мама. Что она такая уродилась. Что боль — ее удел, от которого никуда не деться.

Но, может, это вовсе не так?

Анна-Карин смотрит на дедушку.

— Попрощайся, пока не поздно, — сказала ей Мона. — Время еще есть. Используй его.

— Я люблю тебя, дедушка, — говорит она.

— И я тебя, девочка моя.

Анна-Карин встает со стула:

— Мне надо идти. Завтра я опять к тебе приду.

— Надеюсь, это будут красивые похороны, — говорит дедушка. — Я буду про вас думать.

Мину не надевала это черное платье со дня похорон Ребекки. Хоть бы ей никогда больше не пришлось его надевать.

Она застегнула на спине молнию. Села на кровать и открыла ящик тумбочки. Достала Книгу Узоров, погладила пальцами кожаный переплет, тисненые круги на обложке.

Покровители начали общаться с ней через Книгу. Только с ней, больше ни с кем.

Они рассказали, что магические убийства, совершенные Оливией, приблизили апокалипсис. Если бы ей удалось совершить в спортзале массовое жертвоприношение, мир уже бы погиб.

Избранницы купили себе передышку. Вопрос только, сколько она продлится.

И что дальше планируют делать демоны.

Мину открывает Книгу и, выпустив на свободу черный дым, листает страницы.

Она снова задает вопрос. Который мучает ее днем и не дает спать ночью.

Если бы я не пошла к Адриане, я бы успела спасти Иду?

Знаки на страницах дрожат, но покровители не отвечают.

Мину закрывает Книгу.

Возможно, ответа на этот вопрос нет.

Мину идет в кухню. Мама с папой сидят у кухонного стола. Пьют кофе и читают газеты. Все как всегда. Кроме одного: через несколько дней мама вернется в свой Стокгольм.

Мама поднимается и обнимает Мину.

— Может, нам все-таки пойти с тобой? — спрашивает она.

Мину отрицательно мотает головой. На этих похоронах она точно не будет одна. Придут все Избранницы, и Густав тоже.

— Но было бы здорово, если бы ты была дома, когда я вернусь, — говорит Мину, и мама гладит ее по волосам.

Она приехала сразу, как только услышала про пожар в редакции газеты. С тех пор она и отец общаются на редкость мило, можно даже подумать, что они любят друг друга. Между ними чувствуется притяжение, о котором говорил Густав.

Хорошо, что папа немного успокоился. «Энгельсфорсбладет» временно снимает комнату в редакции «Фагерста-Постен». Папины статьи о том, как «ПЭ» прибрал к рукам город, имели большой резонанс по всей стране. Но с тех пор эта история обросла сплетнями. Рассказ о возникновении «Позитивного Энгельсфорса» и его падении стал для средств массовой информации дойной коровой. Чего только они не писали: и про коррупцию, и про зомбирование, и про заблудших юнцов, и про нападение на местную газету, и про загадочный конец лидеров движения «ПЭ». Даже прошлогодние самоубийства сюда припутали. Случай в спортзале называли и попыткой массового самоубийства, и массовым жертвоприношением. Обсуждали, почему все находившиеся в то время в спортзале ничего не помнят.

Папа вздыхал, читая очередные «сенсации», но было видно: он рад, что оказался прав.

Мину надеется также, что на папу положительно действует мамин приезд. Может, вдали друг от друга они наконец поняли что-то важное?

В дверь звонят, Мину идет открывать.

Густав замирает, увидев ее платье. Он узнает его. Он и сам в том же костюме, в котором был на похоронах Ребекки.

— Ты готова? — спрашивает он.

Она кивает, берет плащ и цветы, лежащие на тумбочке в прихожей.

Густав и Мину выходят на улицу, и тут его рука случайно касается ее руки.

Оба одновременно отдергивают руку.

«Он только друг», — говорит сама себе Мину.

Они идут в молчании. Громко щебечут птицы, прямо над Мину пролетает лазоревка.

— Я вчера заходил к Рикарду, — говорит Густав.

Рикард единственный из рядовых членов «ПЭ» пострадал физически. Оливия так часто управляла его действиями, что здоровье Рикарда сильно расшаталось. Все последние недели он провел в больнице, и доктора не могут понять, как его лечить.

— Как он себя чувствует? — спросила Мину.

— Средне, — ответил Густав. — Силы потихоньку восстанавливаются. Но он в депрессии.

Мину кивает. Ей жаль Рикарда. Почему Оливия именно его выбрала своим орудием?

Вот впереди и церковь.

— Я все думал про то, что ты говорила про Иду в тот вечер, когда я к тебе заходил, — говорит Густав. — Ну насчет того, что она старается исправиться. Мне кажется, ты была права.

Сердце Мину заныло, когда она вспомнила, как Ида умирала у Густава на руках, а он пытался сделать ей искусственное дыхание. Она никогда не забудет эти минуты.

— О чем ты думаешь? — спрашивает Густав.

— Так, ничего особенного, — говорит она.

Но она больше не хочет лгать Густаву. Он заслуживает того, чтобы знать правду.

Когда-нибудь она расскажет, что произошло на самом деле. Она обязательно сделает это. Он должен знать, что Ида умерла как герой. Он должен знать, как в действительности устроен мир и какую цену в нем за все приходится платить.

Все люди на Земле заслуживают того, чтобы знать правду.

Совет хочет, чтобы мир магии существовал отдельно от мира обычных людей. Но разве справедливо, что правду знает только маленькая горстка людей?

Они идут по дорожке к церкви. Под ногами хрустит гравий.

Линнея, Анна-Карин и Ванесса ждут их у лестницы.

Мину подходит к ним, они обнимаются. Мину делится с ними принесенными цветами. Шесть белых роз. Четыре от Избранниц, одна от Густава. Шестая от Николауса. Мину уверена, он бы одобрил ее решение.

Она оборачивается и видит Виктора, идущего по дорожке, засунув руки в карманы плаща. Он старается встретиться с Мину взглядом. Она отворачивается и входит в церковь, не говоря ему ни слова.

Спустя несколько дней после смерти Иды Виктор позвонил Мину. Сказал, что подъехал и ждет ее в машине около дома.

— С Адрианы сняли обвинение, — сказал он. — Все прошло легче, чем я думал.

— Как она себя чувствует? — спросила Мину.

— Пока еще в растерянности. Наши врачи поставили ей диагноз, который объясняет провалы в памяти. Сейчас она занимается своим здоровьем. Но это скоро пройдет.

Новость обрадовала Мину.

Интересно, а как врачи Совета на самом деле оценивают случившееся с Адрианой?

— Она останется в городе? — спросила Мину.

— Пока да. И мы тоже.

Она повернулась к Виктору и в упор посмотрела на него. Он барабанил пальцами по панели управления, избегая встречаться с Мину взглядом.

— Зачем? Вы же сказали, что вся история про Энгельсфорс — выдумка?

Виктор не отвечал.

— А сам-то ты что думаешь? Веришь, что мы Избранные?

— Я думаю, ты очень необычный человек, Мину, — сказал он и улыбнулся.

На мгновение Мину увидела прежнего Виктора, который безуспешно пытался произвести на нее впечатление своими уловками.

— Перестань, — сказала Мину.

Улыбка на лице Виктора погасла.

— Что вы сделали с Оливией? — спросила Мину.

— Я не могу разглашать эту тайну.

— А как же то, что ты говорил мне про Совет?

— Я не изменил своего мнения. Но если я хочу изменить Совет, я должен, насколько возможно, играть по их правилам.

— То есть ты опять подчиняешься всем приказам Совета?

Виктор грустно посмотрел на Мину.

— Не понимаю, как такой умный человек, как ты, может быть таким наивным, — говорит он. — Ты думаешь, все просто. Правильно — неправильно, хорошо — плохо. Важна цель, а не то, каким путем ты к ней идешь.

— То есть цель оправдывает средства?

— Если хочешь, да.

— Ты ошибаешься, — говорит Мину.

— Неужели? Вспомни, что ты сделала с Адрианой. Неужели это действительно можно назвать добрым делом? Забрать память, против воли человека изменить его личность…

— Это было сделано для ее спасения…

— Вот именно!

Прошло время, но Мину продолжала думать про этот разговор. В одном она теперь была совершенно уверена. На Виктора Эреншёльда никогда и ни в чем нельзя полагаться.

— Мину, — говорит Линнея, хватая ее за рукав.

В дальнем конце аллеи показался Эрик в обнимку с Юлией.

— Какого черта он тут делает? — пробормотала Ванесса. — Какого черта он вообще ходит по этой Земле?

«Потому что жизнь так устроена, — думает Мину. — Нет никакой космической справедливости. Неправда, что „грех всегда бывает наказан“. Эрики спокойно плывут дальше по жизни, независимо от того, какое зло они сотворили. Ну, в крайнем случае плохо спят по ночам. А может даже, и спят отлично».

Избранницы в молчании смотрят на приближающегося Эрика. Он видит это, но демонстративно не смотрит в их сторону. Не хочет или боится. Мину надеется на последнее. И хотя мир устроен несправедливо и Мину знает, что месть не лучший способ решения проблем, она надеется на то, что Эрик когда-нибудь заплатит за все, что он совершил.

Или что он хотя бы больше никому не причинит вреда.

Девушки ждут, пока Эрик и Юлия поднимутся по лестнице.

Потом смотрят друг на друга.

Пора идти.

Пора прощаться.

77

Она смотрит на уходящий высоко вверх потолок церкви. Голова кружится при мысли о тех людях, которые сотни лет назад ползали там, наверху, и строили эти своды.

Возле алтаря висит большая картина, изображающая Иисуса на кресте. Его печальные глаза устремлены в мрачное грозовое небо.

Сколько сегодня в церкви народа. И все одеты в черное.

Вот по центральному проходу идут Линнея и Ванесса. У каждой в руке роза. Не глядя ни на кого, они садятся на свободную скамью в середине церкви. Линнею не узнать. Нормальная девушка. Не накрашена, одета в простое черное платье.

Следом идут Мину и Анна-Карин, тоже с розами, на Анне-Карин черный костюм, в котором она была во время судебного процесса.

Хотя тогда в нем была Ванесса. Ведь это же была Ванесса, правильно?

Во сне мысли перескакивают с одного на другое. Ничего не знаешь наверняка. Бывает, видишь что-то, чего не было или было во сне.

А вот Густав.

Она бежит за ним по центральному проходу.

— Куда ты пропал? — говорит она. — Исчез, и всё. Или это я исчезла, я уже забыла.

Но он ее, похоже, не слышит. Он молча садится рядом с Мину и остальными Избранницами. Как если бы он тоже был Избранным.

Все это очень странно.

Кто-то закрывает двери церкви, над головами сидящих начинает звонить колокол. Шепот на скамейках смолкает.

Она оборачивается и смотрит на пастора. Совсем молодой, видимо, какой-то новенький.

Он говорит, что все собрались, чтобы проститься с любимой дочерью, сестрой и другом, и она оглядывает зал, видит вокруг много знакомых лиц.

Вот Юлия. Ее голова опущена, огромные слезы скатываются по щекам и падают на раскрытую страницу книги псалмов. Рядом с Юлией Эрик. Одной рукой он обнимает Юлию. На его лице застыло странное выражение. Кажется, он тоже спит.

Рядом на той же скамье держатся за руки Фелисия и Робин. Кевин тоже здесь, но он устроился в отдалении, как будто ни с кем не знаком.

Тут и там раздаются всхлипывания, эхо повторяет их и разносит по залу. Родители Эрика и семья Робина тоже здесь. Оса Сеттерквист украдкой вытирает слезы бумажным платком.

Многих из этих людей она знает всю свою жизнь. Правда, тетю не видела уже много лет. И двоюродных братьев. Какие они стали большие!

Но есть здесь и те, кого она едва знает, и даже те, кого видит в первый раз. И все они плачут.

Вдруг в зале раздается хорошо знакомый голос.

When I am dead, my dearest,

Sing no sad songs for me,

Plant thou no roses at my head,

Nor shady cypress tree^[20].

Алисия. Она стоит у алтаря и поет.

Be the green grass above me,

With showers and dewdrops wet,

And if thou wilt, remember,

And if thou wilt, forget^[21].

Мама и папа. Они сидят в самом первом ряду, и она спешит к ним.