Вторая жизнь Эми Арчер Пейтман Р.

Но копы сказали, что я им не нужна. Когда Эми пропала, она играла одна, и это они должны вызвать в памяти у зрителей. Это была правда. Я бы там только мешала. Эми было бы лучше без меня… и в реконструкции, и в жизни.

В конце концов я оделась точно так же, как была одета Эми… Розовые брючки от спортивного костюма, розовые кроссовки «Spice Girls» на платформе, ободок на голове и флисовая куртка с рисунком «под тигра». Была похожа на куклу… На куклу Эми.

Я кружилась на карусели, сидела на качелях, и тот конец, на котором должна была сидеть Эми, скреб по земле, а мой был легкий, пустой… как будто меня запустили в космос, туда, где никто не достанет.

Копы сделали мне знак, и я пошла с площадки, будто призрак Эми. Думала, может быть, на видео получится только белый шум и, может быть, это даже к лучшему…

A – Archer. Эми Арчер, которая заслуживала лучшую подругу, чем я.

B – baby (ребенок).

Можно было ожидать, что ребята в школе будут мне сочувствовать, когда узнают, что Эми пропала. Сочувствовали же они Джорджу Миллеру, когда у него собака потерялась. Одноклассники задаривали его конфетами, учителя не проверяли у него домашнее задание и назначали его «дежурным по молоку» два раза подряд.

Но меня все только расспросами изводили.

– Что случилось? Куда она пропала? Как это ты не знаешь, где она?

Я не отвечала, потому что не могла… Вскоре мне начали говорить гадости.

– Ничего удивительного, что тебя не похитили! Такого добра ни одному извращенцу не надо.

Устроили опрос: «Как было бы лучше – чтобы пропала Эми или Дана?» Впервые в жизни я набрала больше голосов.

Пустое место за партой рядом со мной жгло, как пощечина… День за днем… Пощечина – ее больше нет. Пощечина – это все из-за тебя. Никто не хочет сидеть рядом с тобой, уродина. Ты проклята, ты приносишь несчастье. Пощечины, пощечины, пощечины…

Я скучала по случайным прикосновениям руки Эми, по запаху ее кокосового шампуня, по щелканью кнопки ее пенала с фломастерами. На переменах пряталась. Учителя говорили детям, чтобы они позвали меня в игру. Понятно, никто не хотел, но звали, чтобы учительница не сердилась, а я сама отказывалась. Учителя говорили, что я должна постараться.

– Мы понимаем, что это трудно, но нужно держаться. Ты же не хочешь, чтобы Эми тебя обошла по прыжкам через скакалку, когда вернется?

Я и раньше-то со скакалкой была не в ладах, всегда запаздывала с прыжком и запиналась за веревочку. А теперь стала прыгать еще хуже, еле-еле ноги могла от пола оторвать, а если отрывала, мне казалась, что я прыгаю на могиле подруги.

– Петь не забывай! – кричали другие девочки.

Я люблю дождик, я люблю зной,

Я хочу, чтобы Эми играла со мной…

Скакалку я забросила навсегда… и в классики не хотела играть, и в салочки. А почему я не хочу играть в прятки, даже другие дети понимали… потому-то и звали меня каждый раз.

Стала играть одна. В основном жонглировала – Эми научила. Я могла ловить только два шарика, а Эми – конечно же – целых три. Когда мы с ней кидали мячиками в стенку школы, звук был такой, будто паровоз идет, а когда я одна – просто капли дождя… Медленного дождя.

У нас с Эми была смешная песенка, которую мы любили петь, когда жонглировали, но когда я попробовала петь ее одна, то сразу расплакалась.

Сидим мы с сестрой на заборе,

Сестренка упала – вот горе!

А мама сейчас

По затылку мне – раз!

А я ей: «Чего тут кричать целый час?»

Мать, не тратя слова,

По затылку мне – два!

Вот так вот сидеть на заборе.

Однажды я вдруг услышала ритмичный стук мячиков об стенку. Обернулась, думая, что увижу Эми, но… ее не было. Мячики просто упали и раскатились по полу… как слезы, только мячики скоро перестали катиться и остановились, а слезы – нет.

Я снова попробовала запеть, только уже другую песню. «Покарекаре ана». Ей нас научила одна учительница, она была маори, и мы с ней пели эту песню, когда крутили эти мячики на веревочке… пои, вот как они назывались.

О, девочка, вернись ко мне,

Я умираю от любви к тебе…

Я хорошо научилась их крутить. Я играла в пои у себя в комнате. Уговаривала себя, что чем дольше буду крутить, тем быстрее вернется Эми: я вытащу ее, как рыбку из воды. Но ничего не вытаскивалось, одна пустота…

Мама с папой думали, что мне станет легче в новом доме, в новой школе. «Начнем с нуля, – говорили они, – там, где никто нас не знает и можно будет начать новую жизнь». И нашли же куда переехать – в Бирмингем! Наверное, потому, что это все же большой город, в самом центре страны… Можно затеряться.

Эми не отпускала меня и там…

В школе меня уже не было. Нет, я не прогуливала, ничего такого – каждый день ходила, даже когда болела, – но просто сидела в классе, одна, и делала, что скажут. На вопросы не отвечала, совсем уж плохих оценок не было, но и отличных тоже. Я была посредственностью, серединкой на половинку… Так безопаснее всего.

Для физкультуры слишком толстая, для пения слишком фальшивила. Я не получала и не посылала открыток на Рождество… На вечеринки меня никто не приглашал. Даже учителя, черт бы их побрал, не могли запомнить, как меня зовут. Вот в столовой и в кондитерской меня сразу замечали. «Из сахара и пряностей и прочих разных вкусностей…» Какие там пряности – я была сделана из сахара и жира, консервантов, пищевых добавок и соли.

Мама всегда кричала, чтобы я съела завтрак, но я к нему почти не притрагивалась… Хотелось поскорее вылезти из-за стола и убраться из дома. Опаздываю в школу, подружка ждет, сочинение надо сдавать… так я ей говорила.

Мама давала мне деньги на фрукты, представляете? Фрукты! Мне! Ничего себе, шуточки. Потом-то она поумнела, стала советовать мне покупать цельнозерновые хлебцы, знаете, жесткие такие, как картон, и посыпаны какой-то гадостью, а я вместо этого заходила в «Спар» на автобусной остановке и набирала пирожков, чипсов, шоколада и кока-колы.

Самой большой радостью для меня в школе был обеденный перерыв. В столовую я каждый день опаздывала, но не потому, что не хотелось есть, – есть мне все время хотелось, – просто чем позже придешь, тем больше получишь: раздающие не любили, когда еда остается, наваливали на тарелки огромные порции чипсов, куриного филе и крамбла с заварным кремом. А я еще и добавку всегда брала… а то и две, если повезет. Еда мне помогала, хотя и не так, как думала мама.

Экзамены для меня были пустой тратой времени. Не знаю даже, зачем учителя вообще меня включали в списки. Наверное, потому, что были обязаны. Кое-как я наскребла проходной балл по дошкольному воспитанию и технологии пищевых продуктов, распрощалась со школой и устроилась официанткой в «Литтл шеф».

По крайней мере, у меня была форма… красно-белая такая, я в ней не выделялась, только беджик с именем никогда не носила, хотя менеджер все время цеплялся ко мне из-за этого. Считал, что посетителям приятнее, когда их обслуживает официантка с беджиком, хотя я и не представляю, с чего бы это. Им надо знать, как блюда называются, а мое имя им ни к чему. Не меня же они заказывают… Меня в меню нет.

Это было и правда удобно: спряталась за блокнотом, и все. Я была невидимой, хоть и толстела день ото дня на бесплатных-то обедах и остатках чипсов. Дошло до того, что я уже и ног своих не видела, а ляжками тарелки со стола сшибала. Слава богу, хоть платить за разбитое не заставляли… и за форму тоже. Мне ее три раза новую шить пришлось, с каждым разом все больше и больше.

Вы не думайте, я себя не стыдилась… Ну, своего отражения, во всяком случае. Мне нравилось, как я выгляжу. Но радовалась, что не видно, как я выгляжу… Ну, знаете… внутри.

Жила я в грязной однокомнатной квартирке в квартале красных фонарей. За окном всю ночь каблуки – цоц-цоц-цок туда-сюда, машины ревут. Мне было жаль этих женщин, что они так рискуют, и в то же время я их ненавидела… за доступность… за то, что не сказали «нет». А их клиентов еще больше ненавидела.

У одного из них хватило наглости спросить у меня, сколько будет стоить «в рот и так».

– Крупные девушки лучше окупаются, – сказал он.

Я хотела ему в морду плюнуть и кулаком еще заехать, а вместо этого убежала… из этого квартала и вообще из Бирмингема. И от Даны.

Вот тогда я и взяла себе новое имя, с обложки той книги, что нашла тогда на прилавке в «Литтл шеф».

«Юридический словарь. Составитель – Генри Кэмпбелл Блэк, магистр гуманитарных наук».

Знаете, я сама удивилась, как легко, оказывается, сменить имя – даже мне. Никаких официальных документов заполнять не надо, никаких разрешений ни у кого спрашивать, ничего такого. Надо только написать заявление, выбрать новое имя, чтобы кто-нибудь подписал его как свидетель, и готово, дело сделано.

Там, в «Литтл шеф», была одна официантка… Синди, вот как ее звали. От нее еще все время пo^’том воняло, и она все водителям грузовиков глазки строила, а так, вообще-то, ничего… В общем, Синди не поняла, зачем мне менять такое «чудесное» имя, как Дана, на такое «странное», как Генри. Она думала, если уж менять имя, так выбрать, блин, красивое… Тиффани там или Фифи. Как будто мне подошло бы красивое имя. Да и вообще, куча женщин носит мужские имена. Терри. Лесли. Джейми. А Генри чем хуже?

Синди подписала мое заявление о смене имени за двадцать фунтов и чаевые за весь день… Кажется, я ей даже спасибо не сказала и не попрощалась. Точно помню, что не оглянулась, когда отъезжала от автобусной станции. Даны Бишоп больше не существовало, она исчезла с лица земли, и никто не будет по ней скучать, никто не станет страдать из-за того, что ее нет, как страдали из-за Эми.

Помните то место из «Волшебника страны Оз», когда Дороти и все остальные в первый раз увидели Изумрудный город и кинулись со всех ног по дороге, вымощенной желтым кирпичом? У них дух захватило от радости, они ждали, что сейчас все мечты исполнятся… Вот так и со мной было, когда я приехала в Манчестер.

Я нашла койку в хостеле в Анкоутсе, и там в первый раз подписалась на стойке регистрации новым именем. Администратор и глазом не моргнул.

Это была настоящая дыра, в старом викторианском доме из красного кирпича, хотя из-за сажи и прочего дерьма и не разглядеть было, кирпич там или еще что. Да и внутри немногим чище. В коридорах вся краска облупилась и воняло жратвой и сыростью. На стенах висели таблички, сообщавшие, что здесь нельзя курить, нельзя приводить гостей… нельзя держать животных, нельзя проносить наркотики… слушать громкую музыку…

Комната у меня была узкая, и в длину одна только кровать и помещалась. Было там маленькое окошечко, которое почти не пропускало света, и грязная раковина, которая булькала каждый раз, когда кто-то в доме открывал кран, то есть практически все время. Тут было не хуже, чем в съемной квартирке в Бирмингеме, – по крайней мере, ни проституток, ни их клиентов, – но чувствовала я себя там совсем иначе.

Едва распаковав вещи, я отправилась в Центр занятости, хотя раньше мне от них пользы было мало. На этот раз мой «консультант» отправил меня на собеседование… в ясли, с ума сойти. На низшую должность, конечно, помощницей нянечки, но и это было больше, чем я смела надеяться, – все-таки экзамен по дошкольному воспитанию чуть не завалила.

Я старалась не думать об Эми и о своем детстве… Засунула это в самый дальний угол памяти. Когда я пришла на собеседование, на игровой площадке стоял шум и гам: малышня носилась повсюду, лазила через красный пластиковый туннель. Ребятишки выглядели счастливыми, полными веселья и жизни, какими и должны быть дети… Жаль, что я такой не была.

В этом я увидела возможность примириться со своим детством и загладить вину перед Эми: следить, чтобы из этих детей никто не попал в беду. Тут я была на своем месте… Я могла помочь им, а они могли исцелить меня.

На работу меня взяли, но с условием. Администратор Мэгги обязана проверить, не было ли у меня проблем с правосудием.

– Такой закон, – сказала она. – Мы должны быть уверены, что в вашем прошлом нет ничего, препятствующего работе с детьми. Не волнуйтесь. Это просто формальность. Уверена, вам нечего скрывать.

Много она знала.

Я, понятно, не хотела давать ей свое настоящее имя, но так как никаких следов Генри Кэмпбелла Блэка было не отыскать и это только вызвало бы у нее лишние подозрения, пришлось сказать правду.

– Необычное имя вы выбрали, – сказала она. – Дети будут смеяться.

Детям я назвалась просто Телепузиком… Они сразу ко мне потянулись, должно быть, потому, что я визжала, когда играла с ними в догонялки, подскакивала, когда чертик выпрыгивал из коробочки, и обожала краски и пластилин. Я играла с ними во все игры, кроме одной… «Который час, мистер Волк?» Я тряслась больше, чем сами дети, ожидая, когда волк крикнет: «Время обеда!»

Ребятишки каждый день разбивали мне сердце – стоило им просто взять меня за руку… дать понять, что верят, хотя я этого не заслуживала. Они не верили бы мне, если бы знали, какая я на самом деле и как виновата перед Эми.

Там был один мальчик… Элиот, кажется… Он все время строил башни из кирпичей. Ну, знаете, такие разноцветные пластмассовые кирпичики с буквами и цифрами. Он из них такие же невообразимые слова составлял, как я в свое время, когда училась писать.

В общем, однажды он составил «ЭМИ», а внизу вставил кирпичик с картинкой – ладошкой. Я ударила по нему ногой, и вся башня рухнула, кирпичи разлетелись, как руны, про которые я читала в книжках по магии. Это был знак… Знак, что Эми хочет дотянуться до меня – не как подруга, а чтобы обвинить.

Когда с тобой играют призраки, простым «чур не игра!» от них не отделаешься… Поверьте мне, я знаю. Пробовала.

Вскоре после того, как я устроилась на работу, мне снова повезло: у Мэгги в квартире в Уайтеншо была свободная комната, и она спросила, не хочу ли я там пожить. Оказалось, она брала под опеку беспризорных подростков вроде меня. Как потом оказалось, я была не последней.

Я недолго прожила у нее – месяца два, не больше, – и тут Мэгги сказала, что ее бойфренд предложил ей жить с ним. Но мне не о чем беспокоиться, сказала она, я могу и дальше жить в этой квартире. Она не хочет от нее отказываться – ей нужна страховка на случай, если вдруг не сложится с бойфрендом.

– Мы просто перепишем коммунальные счета на твое имя, вот и все, ладно?

Я не могла поверить своему счастью! Сначала крыша над головой, а теперь и вовсе своя квартира. Чуть не бросилась ее обнимать. Но тут она сказала, что я буду жить не одна: ее знакомую муниципальный совет засунул в какой-то паршивый пансион, и она хочет ей помочь.

– Там детям не место, ты сама это отлично понимаешь.

Должно быть, она увидела, какое у меня стало перепуганное лицо.

– Не волнуйся, – сказала она. – У нее всего один ребенок. Когда-то ходила к нам в ясли, а теперь ей уже лет восемь. Малышка – прелесть и умница. Это все равно что с младшей сестренкой жить. Ее мама всего лет на шесть старше тебя – вот тебе и старшая сестра в придачу. Чувствую, все будет прекрасно. Заживете душа в душу.

Ну что тут было делать? Отказаться я никак не могла. Мэгги была добрая… щедрая. И я должна была ответить ей тем же.

Она считала, что компания мне не помешает, да и я им тоже.

– Им нужна стабильность. Твоя забота.

Вот так в квартиру въехали соседка и призрак.

B – baby (ребенок). Новое поколение.

Под одеялом душно, влажно, и я чувствую запах своего тела. И запах правды. Она сочится сквозь кожу, как пот. Дана, Либби и Эсме. Жили вместе. Рассказывали друг другу истории. Придумывали сказки.

Во мне бушует адреналин. Ярость. Нужно узнать все до конца.

C – cat (кошка).

Вот что я вам скажу: может, Манчестер и показался мне похожим на Изумрудный город в ту ночь, когда я сюда приехала, но наверняка в Изумрудном городе так не льет, как здесь. Не зря Манчестер зовут городом дождей. И это не какой-нибудь тихий мелкий дождик… Тут льет как из ведра, часами – тяжелый, холодный, несмолкающий дождь. Так было и в тот день, когда в квартире появились Либби и Эсме.

Мэгги сама привезла их на своей машине. Я смотрела из окна. Стекло все запотело от моего дыхания, и дождевые потеки были как кружево, так что в первый раз я увидела Эсме словно сквозь паутину… Я смотрела и видела Эми.

Я приложила пальцы к стеклу, хотела коснуться ее, чтобы убедиться, живая она или только кажется, и почувствовала под рукой холодное стекло, как будто дотронулась до призрака. Сказала себе: это все мое воображение, просто игра света или желание поверить в невозможное, но сама понимала, что дело тут, скорее, в нечистой совести.

Я читала про дежавю… и сама сколько раз чувствовала, что «это со мной уже было», особенно когда снились кошмары. Но в этот раз было еще хуже. Эми была рядом, живая, настоящая, и смотрела на меня… глазами Эсме.

Эсме шагнула ко мне и улыбнулась. Эта улыбка, боже мой, эта улыбка! Та самая, по которой я так долго тосковала, так хотела снова увидеть! Милая, добрая, всепрощающая… Девочка вскинула голову, когда Мэгги нас знакомила, словно сомневалась, правильно ли расслышала имя.

– Это же не настоящее имя? – спросила она.

Улыбка у нее была лукавая и чуть-чуть подозрительная. И она не изменилась, когда я сказала, что имя настоящее.

Либби как будто и не было рядом… Я сначала даже и не заметила ее, но потом поймала краем глаза, и она начала заполнять его медленно, как слеза.

Бледная, изможденная и мокрая насквозь, она выглядела старше своих лет и в то же время почему-то моложе… Как большой ребенок – еще один ребенок, которому я могла помочь.

Я принесла полотенце – вытереть голову. Она стала тереть волосы, щеки у нее раскраснелись, глаза стали немного блуждающими, как у малыша после карусели.

– Мы вам очень благодарны, – сказала она. – Правда, Эсме?

Эсме коротко кивнула.

– Мы не доставим вам хлопот.

Эсме лукаво улыбнулась и медленно покачала головой.

Я оставила их распаковываться и вышла к Мэгги в коридор. Она сказала, что я какая-то… взвинченная, ошарашенная немного, будто по голове стукнули. Я ответила, что просто страшновато начинать все сначала и жить с чужими людьми.

– А я думала, ты к этому уже привыкла, после хостела-то, – сказала Мэгги. – Сначала непривычно немного, а потом узнаете друг друга как следует и будет казаться, что всю жизнь знакомы.

То-то и беда.

Эсме ела на кухне овощной суп и заметила, как я на нее смотрю. Нахмурилась:

– Что?

– Ничего.

Хмурость исчезла и сменилась улыбкой, как будто она догадалась, о чем я думаю. Вот и с Эми всегда так было… «Вы как близнецы», – говорила мисс Клэптон, как будто мы были телепатками.

Не хотелось, чтобы Эсме догадалась, что творится у меня в голове, что я сбита с толку и побаиваюсь ее. Не хотелось, чтобы она знала, что я верю в привидения. Но, наверное, она все-таки знала… Это-то и пугало меня больше всего.

В первый наш совместный вечер я приготовила Эсме ванну – налила побольше воды, плеснула геля для ванны и взбила пену. Оставила ее плескаться, вышла и увидела, что Либби спит на кровати. Я стащила с нее туфли, подоткнула одеяло, собрала ее пакеты с вещами и засунула все в стиральную машину.

Мыльная вода крутилась в барабане… Эсме плескалась в ванной… Дождь колотил в стекло. Я не знала: то ли это квартира отмывается, отскребает грязь, то ли это прошлое льется на меня, старается просочиться внутрь.

Эсме вышла из ванной и попросила просушить ей волосы. Мы с Эми всегда так делали, когда она оставалась у меня ночевать или я у нее. Хотела бы я, чтобы у меня были такие волосы – густые, блестящие, белые, как у Беби Спайс. Тогда мне казалось, что каждое движение щетки для волос еще крепче привязывает нас друг к другу, но вот коснуться Эсме… это было как удар током. Я отдернула руку.

– Да ничего, – сказала она. – Мне не больно. Волосы не путаются.

Если кому и было больно, так это мне…

Понимаете, я уже несколько лет ни к кому не прикасалась и себя трогать никому не давала. Давным-давно отказалась целоваться на ночь с мамой и папой, да они не очень-то и настаивали. После этого максимум, что я терпела, – это касание пальцев, когда брала деньги у клиентов в «Литтл шеф». Хотя и этого изо всех сил старалась избежать. Прикосновения ребятишек в яслях – это было другое… невинное… Это меня так не напрягало. Работа, она и есть работа.

В общем, я вытирала Эсме волосы полотенцем, а сама вся дергалась, потом просушила их неторопливыми мягкими движениями. Когда закончила, она стала вся такая домашняя, гладенькая, спокойная и веселая, как кошка на солнце…

Через несколько недель и Либби тоже успокоилась. Она чувствовала себя уютно, в безопасности, ей нравилось, что есть кому помочь присматривать за дочкой.

– Я одного хочу: стать лучшей мамой для Эсме, чем моя была для меня, – говорила она. – Чтобы у нас была хорошая семья.

Она уже не казалась такой потерянной и разочарованной, перестала без конца переживать, почему в свое время не сделала то или другое. Перестала себя жалеть… К ней вернулась уверенность. Она даже стала искать работу. И нашла в конце концов – помощницей продавца в дьюти-фри в аэропорту.

Мы отпраздновали это бутылкой самого дешевого вина из «Косткаттера». Либби с Эсме танцевали под какую-то песню по радио, а я сидела на диване и смотрела. Они хотели, чтобы и я с ними танцевала, но я не стала. Не очень-то и умею… Я вообще ничего толком не умею, но танцы мне всегда давались еще хуже, чем жонглирование, а это уже о чем-то говорит.

Эсме схватила меня за руку и попыталась стащить с дивана, но я не поддалась, уж очень я неуклюжая.

– Все равно не усидишь, – сказала она и ткнула меня под ребра. – Ритм тебя подхватит, никуда не денешься.

Еще тычок. И еще.

– Никуда не денешься!

Либби тоже начала меня теребить.

– Никуда не денешься!

Я упиралась, а они не устояли на ногах и повалились прямо на меня… Я старалась вырваться, а они еще больше смеялись и все тыкали меня пальцам, тыкали, тыкали…

– Да ей нравится! – сказала Эсме.

Я умоляла их перестать, пыталась отталкивать, но они были шустрее, тоньше, гибче. Эсме обхватила меня за колени и попыталась прижать к полу, а я… я отшвырнула ее, заорала во всю глотку и влепила ей увесистую пощечину.

Либби закричала на меня – это же была просто игра! Я уткнулась лицом в диван, расплакалась и все повторяла: простите, простите…

Эсме не спрашивала, за что я ее ударила, – она и так знала. Она гладила меня по руке, понимающе так, но ее пальцы все указывали на меня… тыкали в меня… обвиняли.

C – cat (кошка). Игра, в которую она играет с мышами.

D – duck (утка).

Я никогда не думала, что у меня будут дети. Я же знала, что мне нельзя их доверять. В яслях еще ничего… Ворота заперты, ребятишки никуда не убегут, и не войдет никто без нашего разрешения. И там же и другие есть… ответственные люди, которые тоже присматривают за детьми, не все на мне одной.

А родители – совсем другое дело. И я стала родителем. И мало того, еще удивительнее оказалось, что я хорошо справляюсь… особенно с беспокойством за ребенка.

Либби работала посменно, а значит, не всегда могла отводить Эсме в школу и забирать оттуда, и мне пришлось ее заменять. Иногда она уводила Эсме в школу, а я забирала, приносила домой ее рисунки и кособокие глиняные фигурки… А иногда наоборот.

Я никогда не уходила от ворот, пока девочка не войдет в школьное здание. А когда забирала, всегда была на месте точно вовремя… даже раньше. В этот раз не ошибусь, думала я. И глядела во все глаза, да так, будто они у меня со всех сторон, как в «Корпорации монстров».

Когда я забирала Эсме из школы, ей приходилось идти со мной в ясли и ждать, пока не закончатся дополнительные часы для детей, чьи родители работают допоздна. Девочка не протестовала, она сама не любила ходить по этому району одна – из-за собак, которые бегали тут сами по себе, – знаете, такие стаффордширы с толстыми шеями, в кожаных ошейниках с шипами и заклепками. Я сама-то их недолюбливала, да и вообще недолюбливала собак, если уж на то пошло. Я и кошек-то, честно говоря, не очень, но собаки…

Однажды за нами с Эми погнался терьер – в парке, когда мы катались на роликах. И как раз только что купили в кафе по мороженому. Не знаю, чего этому псу надо было – мороженого или нас, но он с лаем кинулся нам под ноги. Мы обе упали и ободрали коленки. Миссис Арчер намазала содранные коленки мазью и дала нам денег на новое мороженое, но, по-моему, она считала, это я виновата, что Эми ушиблась: это же я предложила покататься на роликах.

Эсме была гораздо старше ребятишек в яслях, но любила с ними играть… раздавать стаканчики с соком… сидеть, скрестив ноги, на полу и слушать сказки…

Я рассказывала им всякие добрые истории из диснеевских мультиков или что-нибудь про Барби. А что еще? Книжек-то я никогда не читала. Только кино смотрела, там все-таки не столько кровищи на каждом шагу, как в тех книжках, что мне пересказывали.

В общем, Эсме вся съеживалась в страшных местах, хлопала в ладоши, когда герой спасался, и разочарованно тянула: «У-у-у…», когда сказка заканчивалась. Я как-то сказала: странно, как это ей не скучно, она же это все уже сто раз слышала.

– Я просто подыгрываю остальным, – ответила она. – Вообще-то, я не так уж люблю такие сказки. Настоящие куда лучше.

Она потащила меня в тесную старую библиотечку по соседству. Книги на полках были все пожелтевшие… Непохоже было, чтобы их вообще кто-то когда-то читал. Она сняла с полки «Сказки братьев Гримм».

– Я их все наизусть знаю, – сказала Эсме, – но если бы ты их мне прочитала, было бы как в первый раз. На разные голоса, и изображала бы всех. Как в яслях.

Словно дразнила меня… на «слабо» брала. Мол, сумеешь так прочитать или нет? Проверяла, та ли я, за кого она меня принимает…

И я прочитала все сказки, сидя с Эсме в обнимку у нее на кровати. Иногда слова с трудом разбирала, но, в общем, интуитивно догадывалась, что там должно быть. А если и запиналась, так не потому, что какое-то слово прочитать не могла, а из-за самих сказок. Чересчур уж кровавые они… Будто кровью написаны – то руки-ноги кому-нибудь отрубят, то волкам на съедение человека бросят…

Каждый раз, поднимая голову от книги, я видела, что Эсме беззвучно повторяет слова и не сводит с меня глаз.

– Родственники бывают такими жестокими друг к другу, – сказала она. – Особенно мачехи. Они всегда злые.

Я отвела взгляд. Я сама была не лучше жены дровосека, которая приказала, чтобы Гензеля и Гретель бросили в лесу… И Эсме это знала.

Я уже счет потеряла, сколько раз она снимала с полки эту книгу… снова и снова, как Эми – «Человека, который не мыл посуду». Я-то сама этого «Человека» прочитала только из-за нее и только один раз – дурацкая книжка, даже для такой тупицы, как я.

Эми все уговаривала меня почитать толстые книги – Филипа Пулмана, но они были слишком длинные и без картинок. И как раз одну из них Эсме и попросила меня почитать ей после братьев Гримм.

По-другому в этот раз было и еще кое-что… Мы не сидели рядышком, как обычно. Она заставила меня сесть на стул в ногах кровати. Когда я спросила, какая разница, где сидеть, девочка только плечами пожала:

– Не знаю. Так просто…

Наверное, Эсме хотелось, чтобы я была на виду, чтобы посмотреть, как я буду реагировать. Она сказала, что раньше эту книжку не читала, а на самом деле знала ее наизусть – все до последней мелочи, даже всякие эти кошмарные научные места объяснять не приходилось. Да я бы и не смогла объяснить, если бы она и спросила. Для нее история Лиры, которая перелетала из одного параллельного мира в другой, была совершенно реальной, как будто такие вещи случаются на каждом шагу.

Когда я дошла до экспериментов над похищенными детьми, стало жутко… Я не могла дальше читать.

– Ну пожалуйста, – сказала Эсме. – Мне тоже страшно, но хочется же узнать, что будет дальше.

Ей не было страшно, она просто делала вид… Играла, как кошка с мышью. Но я стала читать дальше, сидя на стуле в ногах кровати.

Мы дочитали эту книгу… а потом и продолжение. Там у друга Лиры Уилла появляется нож, которым можно прорезать окошко между двумя мирами. Эсме в этом месте кивнула. Когда Лиру похитили, Эсме с удовольствием заметила, что я дрожу. До конца книги Лиру так и не спасли.

– Не очень-то счастливый конец? – спросила Эсме.

Я сказала, что это не конец – еще целая книга есть. А она захотела, чтобы я прочитала вслух и ее, чтобы узнать, все ли кончилось хорошо.

Конечно нет. Уилл с Лирой влюбились друг в друга, но им пришлось разлучиться – остаться в разных мирах.

– Я так и знала, что счастливого конца не будет, – сказала Эсме. – А ты?

Голос у нее был жесткий, глаза – как сверла.

– Но он и не такой уж несчастливый, – заметила я. – Когда-нибудь они снова встретятся.

– Но мы же не знаем, хорошо это или плохо, – ответила девочка. – Про это ничего не написано. Пока.

Больше я Эсме вслух не читала. Она и не просила – усаживалась с книгой на кровать и читала сама. И не сказки штудировала – переключилась на мои книги.

«Ты можешь исцелить свою жизнь».

«Энциклопедия магии: 5000 заклинаний».

«Как общаться с проводниками и ангелами».

«Пророчество Селесты».

«Золоченое Таро».

Либби считала, что все это просто стародавняя чепуха, Эсме же обожала эти книжки, а еще больше – карты Таро. Как-то разложила их на полу и попросила свою мать выбрать одну. Либби вздохнула и ткнула пальцем в ту, что лежала ближе всех.

– Десятка Чаш. – Эсме начала листать книгу, чтобы посмотреть значение. – Счастье в семейной жизни. Настоящая дружба.

– Хорошо, – улыбнулась Либби.

Девочка еще раз взглянула на карту, потом опять в книгу:

– Ой, нет, погоди. Карта-то перевернутая. Это означает потерянную дружбу. Дети могут восстать против родителей.

Либби рассмеялась: ну, значит, в ее жизни совсем ничего не изменится. Эсме перемешала карты и сказала, что теперь моя очередь. Я указала на карту большим пальцем ноги. Десятка Посохов… И говорить не нужно было, что это значит: эта карта мне каждый раз выпадала.

– Тяжкая ноша, – произнесла Эсме. – Боль. Крушение всех планов.

Она говорила злорадно, довольная как слон. А я вам вот что скажу: никогда еще я так сильно не чувствовала, что все предсказанное – правда.

Потом карту вытянула Эсме. Это оказалось Колесо Фортуны.

– Рок, необычная утрата, конец затруднений, неожиданные события, – прочитала она, подобрала ноги и уперлась подбородком в колени. – Ух ты, интересно, что бы это могло быть? – Девочка смотрела, не мигая, прямо на меня. – Будем надеяться, что-нибудь хорошее.

Она так это сказала – совсем не мечтательно… А угрожающе.

– Конечно хорошее, – проговорила Либби. – Надевай-ка пальто, Эсме. Пойдем подышим воздухом. Пусть злых духов ветром сдует.

И мать погналась за дочкой по коридору, подняв руки над головой, как привидения в «Скуби-Ду».

Я сказала, что останусь дома, займусь глажкой, но Либби очень уж хотелось, чтобы я пошла с ними. И мы отправились в парк Уайтеншо.

Я уже сто лет ни в одном парке не была. Там всегда большие газоны, заросшие травой, – сразу все видно, что к чему… кто здесь и чего ждать… зато спрятаться негде – что психу какому-нибудь, что мне от него. Кусты тоже дело подозрительное – не видно, кто там за ними, а если бежать придется, споткнешься о корень, подвернешь ногу, и все – далеко не уйдешь.

Но хуже всего – детские площадки… Качели, лесенки – это все не для того, чтобы играть, и не для того, чтобы закружилась голова, это просто… ловушки. На качелях ты легкая добыча, как подсадная утка на охоте… а карусели… о господи, карусели… Это не от вращения у меня екало в животе, а от воспоминаний… Как от перегрузки…

Я повторяла себе: успокойся, все будет хорошо, никто тебя не тронет… И все равно готова была обнять Эсме, когда она потащила нас не к площадке, а совсем в другую сторону, подальше от опасности, к мирной ферме.

– Она никогда особенно не увлекалась этими качельками. Правда, Эс? – сказала Либби.

Эсме покачала головой:

– Меня от них тошнит. – И стиснула мне руку крепко-крепко, до боли.

Ох, зря я думала, что ферма – это не страшно… На любой ферме дерьма хватает, что на городской, что на настоящей. Я об этом уже забыла, зато Эсме помнила.

Она пришла в восторг от сосавших мамку поросят… Улыбалась, когда ее фотографировали с ягненком, которого она кормила из бутылочки… Произносила заклинания, чтобы у кобылы родился жеребеночек – вот прямо здесь, прямо сейчас.

Все было так мило, весело… как в детских стишках про старого Макдональда и его ферму, где жили и коровы, и свиньи, и лошади, и…

Утки.

Они тоже были здесь. Я слышала их сквозь жадное хрюканье свиней и хлюпанье грязи под копытами. Утки с их вечной перебранкой: кря-кря, кря-кря…

В горле застрял ком размером с булыжник.

Кря-кря. Кря-кря.

Я закрыла глаза и представила, что снова оказалась у Эми в комнате – тогда, когда осталась у нее ночевать… Она проснулась с криком… Орала на весь дом. Прибежала ее мама, стала приговаривать: «Это просто сон, просто очень плохой сон». Она крепко прижимала Эми к себе и гладила по спине.

Страницы: «« « ... 910111213141516 » »»