Власов против Сталина. Трагедия Русской освободительной армии, 1944–1945 Гофман Иоахим

4. Военно-воздушные силы РОА

Помимо сухопутных войск Комитета освобождения народов России, происходило создание собственных военно-воздушных сил под командованием Мальцева, впоследствии генерал-майора. Возникновение и развитие Военно-воздушных сил (ВВС) КОНР, о существовании которых даже у посвященных людей имеются лишь отрывочные cведения, будут здесь впервые представлены в связном изложении. Начало организационного объединения русского летного персонала на немецкой стороне восходит к августу 1942 г. Группа бывших советских офицеров авиации – майор Филатов, капитан Рипушинский, лейтенант Плющов – предложила тогда создать в рамках «Русской национальной народной армии», сосредоточенной в Осинторфе (Осиновка) в районе Орши, самостоятельное авиационное подразделение. Эта идея лежала на поверхности, т. к. РННА представляла собой в значительной мере самостоятельное, одетое в русскую униформу войсковое соединение численностью 10 тысяч человек[42], имевшее 1 дивизионный штаб, 4 пехотных батальона, 1 артиллерийский дивизион и 1 саперный батальон и называвшее себя зародышем Русской освободительной армии. Без специального разрешения со стороны германской группы армий «Центр» в конце лета 1942 г. из бывших советских пилотов, штурманов, бортовых стрелков и бортрадистов было создано авиаподразделение под командованием майора Филатова [220]. Это авиационное подразделение просуществовало почти до момента переформирования РННА в феврале 1943 г., хотя командование соединения, особенно начальник штаба полковник Риль, а затем полковник Боярский, который тем временем стал командующим, относились к нему отрицательно, опасаясь осложнений с немцами. Под руководством старших авиационных офицеров все же удалось организовать курсы переподготовки, но подразделение не продвинулось дальше теоретической учебы.

Большее значение имели, напротив, те подразделения, которые были обязаны своим возникновением непосредственным интересам инстанций германских люфтваффе. Как и в сухопутных войсках, в люфтваффе в 1942 г. начали принимать к себе на службу пленных военнослужащих Советских Вооруженных Сил. Наряду с большим числом русских добровольцев на штатных должностях немецких солдат, в люфтваффе тоже вскоре возникло несколько подразделений, состоящих исключительно из бывших военнослужащих советских ВВС, например, при 4-м воздушном флоте – кавказский полевой батальон, при 6-м воздушном флоте восточная пропагандистская рота, а также пропагандистские роты в составе добровольных помощников, на Заднепровском аэродроме под Смоленском – техническая рота из русских авиамехаников, выполнявшая свои задачи к полному удовлетворению немецких заказчиков [221].

Сравнительно большое число советских самолетов, добровольно перелетевших на немецкую сторону (в 1943 г. – 66, в первом квартале 1944 г. еще 20 машин) [222], осенью 1943 г. навело руководителя пункта обработки разведданных «Восток» в штабе командования люфтваффе, подполковника Хольтерса, который занимался опросом советских авиационных офицеров, на мысль создать из персонала, готового воевать на стороне Германии, также летное подразделение. Если эту идею удалось реализовать в кратчайший срок, то это было вызвано в первую очередь тем, что Хольтерс привлек к сотрудничеству бывшего советского полковника авиации Мальцева, человека редкостной силы воздействия. Виктор Иванович Мальцев [223], который теперь все больше выступал на передний план и вскоре стал играть ведущую роль в Освободительной армии, сделал в авиации Советского Союза блестящую карьеру. Выходец из бедной крестьянской семьи во Владимирской губернии, родившийся в 1895 г., он в 1918 г. вступил в Красную Армию и в Коммунистическую партию и после завершения Гражданской войны успешно закончил военную летную школу. В 30-х годах он занимал пост командующего ВВС Сибирского военного округа, в 1937 г. был начальником Гражданского воздушного флота в Средней Азии и Закавказье, пока в 1937 г. и он не стал жертвой «большой чистки». Хотя в 1939 г. он был реабилитирован и назначен начальником санатория Аэрофлота в Ялте, пережитое в застенках НКВД, где он был подвергнут ужасным пыткам, превратило его в непримиримого противника сталинского режима [224]. Мальцев, который в Крыму в 1941 г. перешел на сторону немцев и был назначен временным городским головой Ялты, рано стал искать контактов с генералом Власовым, чтобы внести свой вклад в создание Русской освободительной армии. Для него явилось немалым разочарованием, что в октябре 1943 г. тогдашний генерал восточных войск в Генеральном штабе сухопутных войск, генерал-лейтенант Гельмих, к своему сожалению, был в состоянии предложить ему лишь задачу в рамках деятельности пункта обработки данных «Восток», т. е. под руководством германских люфтваффе. Тем не менее он отбросил все сомнения, когда подполковник Хольтерс во время основательной беседы в Лётцене пообещал ему пост «русского» командира вновь формируемой летной группы и одновременно наделил его полномочиями вербовать добровольцев во всех подчиненных люфтваффе лагерях военнопленных и организовать подразделение исходя из собственных принципов. Мальцев был убежден, что создание самостоятельной Освободительной армии и без того будет лишь вопросом времени, и стремился уже предпринять на этом пути необходимую подготовительную работу для создания будущих русских военно-воздушных сил.

С октября 1943 г. добровольцы, завербованные в различных лагерях военнопленных и постоянно получавшие дальнейшее пополнение, были собраны в лагере под Сувалками и здесь подвергнуты тщательной проверке с точки зрения здоровья, характера и профессиональных качеств [225]. Найденные пригодными после двухмесячной подготовки, подтверждения их воинских званий, а также принятия ими присяги поступили в «авиационную группу Хольтерса», находившуюся в Морицфельде под Инстербургом [ныне Черняховск, Россия. – Прим. пер.], где их использовали согласно полученному специальному образованию. Авиационно-технический персонал занимался в основном восстановлением советских трофейных самолетов. Группа квалифицированных инженеров и техников совместно с немецкими авиаинженерами подвергала тщательному исследованию новейшие советские модели в технической школе люфтваффе в Берлин-Темпельхофе. Летный персонал, в свою очередь, переучивался на немецких машинах, а частично, в составе специальной немецкой эскадрильи, базировавшейся в Хильдесхайме, получил задание перегонять готовые к использованию на фронте самолеты с заводов-производителей на аэродромы восточного театра военных действий. Русский персонал вскоре получил возможность непосредственно участвовать в боях на Востоке. Так, при 1-м воздушном флоте в Прибалтике была создана запасная группа ночных бомбардировщиков «Остланд», за счет которой, наряду с 11-й эстонской группой ночных бомбардировщиков (3 эскадрильи) и 12-й латвийской (2 эскадрильи), пополнялось и русское летное подразделение – 1-я восточная авиаэскадрилья [226]. Эта эскадрилья к моменту ее расформирования в июне 1944 г. имела на своем счету не менее 500 боевых вылетов. В немецких истребительных, бомбардировочных и разведывательных эскадрильях также имелись самолеты с русскими экипажами, очень хорошо зарекомендовавшие себя в воздушных боях, бомбежках и разведывательных полетах [227]. Русские пилоты нередко участвовали в так называемых аэродромных акциях в советском тылу и высаживали там разведчиков, при этом некоторым из них удавалось забрать через линию фронта свои семьи. Кроме того, сообщается, что в Белоруссии легкая эскадрилья, оснащенная 9 трофейными самолетами типа У-2, участвовала в борьбе с партизанами. В целом в сотрудничестве с русскими летчиками был накоплен «хороший опыт». Немалое число из них получило награды за храбрость. Экипажи несли потери убитыми и ранеными, ряд их самолетов был уничтожен.

То, что личный состав авиационной группы Хольтерса – Мальцева, как в равной степени сообщают немецкие и русские наблюдатели, обладал высокой боевой и политической моралью, было вызвано несколькими благоприятствующими предпосылками [228]. К ним относилось то, что сбитые и плененные экипажи советских самолетов ощущали участие со стороны немецких военнослужащих люфтваффе, характерное и в отношении к поверженному на Востоке противнику в целом. Советские военнопленные, попавшие к люфтваффе, как правило, содержались существенно лучше, чем под надзором сухопутных войск, – попросту уже потому, что в люфтваффе обладали более благоприятными возможностями для обеспечения, а также имели дело лишь с ограниченным их количеством. Тем самым они были избавлены от ужасов и страданий плена, которые многим их товарищам, по крайней мере из взятых в плен в начале войны, никогда не суждено было забыть. Обращение, пришедшееся на их долю, зачастую вызывало глубокий перелом в настроениях советских летчиков, немалая часть которых сражалась из убеждения до последнего и, под влиянием вражеской военной пропаганды, рассчитывала в руках немцев на худшее. «Мы встретили со стороны немецких офицеров и солдат очень теплое и товарищеское отношение и уважение к нашим погонам, орденам и боевым заслугам», – писали Герои Советского Союза Антилевский и Бычков, сбитые и взятые в плен «после честного боя» [229]. Капитан Артемьев даже выразил свои ощущения в форме стиха «Немецким летчикам – товарищам по оружию»:

Немалое количество военнослужащих советских ВВС, исходя из пережитого ими в плену, были заведомо восприимчивы к идеям Освободительного движения. И целый ряд из них – полковники, майоры, капитаны, лейтенанты – предложили свои услуги авиационной группе. Среди них были полковник Ванюшин, начальник штаба ВВС Орловского военного округа, особо отличившийся в боях с немцами под Лепелем и Смоленском летом 1941 г., командуя авиацией 20-й армии [230], полковник П., командир бомбардировочного полка, майор Суханов, капитан Артемьев, Герой Советского Союза капитан Бычков, капитан Меттль, служивший в авиации Черноморского флота, капитан Победоносцев, Герой Советского Союза старший лейтенант Антилевский и другие [231]. Женщина-офицер, майор Серафима Захаровна Ситник, начальник связи 205-й истребительной дивизии, неоднократно награжденная, попавшая в немецкий плен сбитой и раненой, тоже нашла путь к своим соотечественникам, групировавшимся вокруг полковника Мальцева. То, что самолет пункта обработки разведданных «Восток» срочно отправился на оккупированную территорию, чтобы доставить в Морицфельде ее старую мать и ребенка, которых, как она утверждала, уже убили немцы, изменило и ее сознание. Положительное воздействие в авиационной группе исходило прежде всего от доброго согласия между подполковником Хольтерсом и полковником Мальцевым, которые оба в равной мере были проникнуты необходимостью немецко-русского примирения и сотрудничества. Когда генерал Власов в начале марта 1944 г. впервые побывал в Морицфельде, Хольтерс заявил ему, «что он очень и очень счастлив», что судьба свела его именно с русскими летчиками, и что он будет способствовать тому, чтобы когда-нибудь целиком включить летную группу во главе с полковником Мальцевым в состав самостоятельной Освободительной армии. А пока что ему настолько удалось внешне уравнять русских добровольцев с немецкими солдатами, что, как заметил капитан Штрик-Штрикфельдт, немецкий сопровождающий Власова, сам рейхсмаршал, попади он в Морицфельде, не смог бы отличить русских летчиков от немецких «асов» [232].

Со своей стороны Мальцев, который, наряду с командной деятельностью в летной группе, вел успешную разъяснительную работу среди соотечественников по обе стороны фронта, публиковал обращения в газетах, а также распространял их по радио, одновременно умел донести до добровольцев глубокий смысл их борьбы. То, какую позицию занимал он сам и военнослужащие летной группы, видно из различных сообщений 1943–1944 гг. Так, русских летчиков, по выражению майора Суханова, наполняло удовлетворением, что они «крыло в крыло» с «достойными наследниками и хранителями славных традиций Рихтхофена» сражаются против общего врага. Они ощущали себя товарищами и братьями по оружию немецких летчиков. Тем временем ничто не указывало на то, что они воспринимали себя иначе как абсолютно равноценными и равноправных [233]. Они сознательно обращались к традициям русской авиации, высоко нести которые было их особой заботой. Образцами, к которым они обращались и которым подражали, служили: заслуженный летчик царских времен Уточкин и летчик-герой Первой мировой войны штабс-капитан Нестеров, точно так же, как ликвидированный Сталиным в ходе чисток начальник ВВС Красной Армии, командарм 2-го ранга Алкснис, или комбриг Чкалов, известный покоритель Северного полюса.

Что заведомо отличало их от немцев, это ясное сознание борьбы не только против чего-то, но и за что-то: «За свободную, счастливую великую Россию» и «за счастье нашего народа», как вновь и вновь повторялось в различных вариантах. «Мы ведем идейную борьбу, – цитировала газета «Доброволец» одного летчика в фоторепортаже об авиационной группе 23 января 1944 г., – мы боремся за великую и свободную национальную Россию». Один из офицеров-летчиков не скрывал, что трудно принять оружие из рук другого народа и вступить в борьбу с кровно родственными людьми, «но, к нашей глубокой печали, у честного и храброго русского гражданина не остается иного пути». Эти люди, хорошо знакомые с условиями сталинского режима, действовали, исходя из патриотических мотивов, они хотели быть «летчиками-патриотами», «крылатыми бойцами за новую Россию» и были убеждены в справедливости своего дела. Тот, кто упрекает их в том, что они были «наймитами» немцев, упускает из вида, что они не получали ничего, кроме скудного денежного содержания и обычного фронтового довольствия. Не такие средства и даже не внешний нажим могли побудить их вступить в борьбу на стороне немцев и рисковать своей жизнью. Двое из них 29 марта 1944 г. так мотивировали свое присоединение к Освободительному движению: «Мы, капитан Семен Тимофеевич Бычков и старший лейтенант Бронислав Романович Антилевский, бывшие летчики Красной Армии, дважды орденоносцы и Герои Советского Союза, узнали, что сегодня сотни тысяч русских добровольцев, еще вчера находившиеся в рядах Красной Армии, плечом к плечу с немецкими солдатами сражаются против сталинского господства. И мы тоже вступили в эти ряды»[43].

В конце концов, никто не смог бы удержать их от возвращения со своими самолетами на советскую территорию. Однако достоверно известно, что в группе Хольтерса – Мальцева не было ни единого случая такого дезертирства. Правда, некоторые пилоты легкой эскадрильи, задействованной в Белоруссии, как сообщается, исчезли в лесах и, очевидно, перешли к партизанам [234].

Несмотря на позитивное развитие ситуации, летная группа, которая находилась в ведении пункта обработки данных «Восток», могла быть лишь временным решением. Путь к реализации своих собственных планов перед Мальцевым открылся только тогда, когда Русская освободительная армия действительно появилась на свет. После признания Власова 16 сентября 1944 г., наконец, настал момент, чтобы выступить с выработанными тем временем предложениями о создании собственных военно-воздушных сил. Согласно планам, которые распространял предполагаемый командующий полковник Мальцев, ВВС РОА должны были иметь для начала такой состав [235]: штаб, из авиационных частей – истребительная и штурмовая эскадрильи, а также бомбардировочное звено, эскадрилья связи и запасная эскадрилья, из зенитных частей – зенитный полк из 9 батарей, а также запасной зенитный полк из 15 батарей, затем – 4 пропагандистские роты для ведения пропаганды через линию фронта и для воздействия на очень многочисленных русских добровольцев, остававшихся в германских люфтваффе. Совокупная численность была сначала намечена в количестве 2594 офицеров, унтер-офицеров и рядовых – основной персонал, не менее 1880 человек – учебный или временный персонал, 25 боевых самолетов, 21 учебный или связной самолет, а также 96 зенитных орудий. По согласованию с Власовым Мальцев хотел разместить ВВС РОА на компактной территории, по возможности в Судетской области, – стянуть летные подразделения на центральном аэродроме и поблизости организовать штаб-квартиру. Одновременно русские предложили собственными силами решать задачи вербовки, политической подготовки, контрразведывательного контроля и санитарного обслуживания. Но они продолжали зависеть от помощи немцев в переподготовке или подготовке русского персонала, в устройстве упорядоченной связи, администрации, социального обеспечения и, разумеется, в материальном оснащении самолетами, оружием, автомашинами, оборудованием и т. д.

Когда полковник Мальцев в конце лета 1944 г. представил заявки, он мог рассчитывать на далеко идущее понимание со стороны высокопоставленных командных инстанций Люфтваффе. Это касалось не только ответственного в данной сфере инспектора по иностранному персоналу люфтваффе «Ост» генерал-лейтенанта Ашенбреннера, бывшего военно-воздушного атташе в германском посольстве в Москве, который умело отстаивал заявки перед главным командованием люфтваффе. И другие высокопоставленные офицеры люфтваффе уже давно – причем по убеждению, а не только по конъюнктурным соображениям – выступали за военный союз с силами «новой России» на основе абсолютного равноправия. В этой связи следует назвать прежде всего начальника 8-го (военно-исторического) отдела Генерального штаба люфтваффе генерал-майора Герхудта фон Родена, который уже в качестве начальника штаба 1-го воздушного флота в письме к тогдашнему начальнику Генерального штаба ОКЛ генерал-полковнику Ешоннеку от 13 мая 1943 г. – хотя еще и безрезультатно – указал на «решающее значение» национального русского движения сопротивления [236]. Благодаря, в частности, поддержке широкомасштабного формирования русских военно-воздушных сил, выраженной Герхудтом фон Роденом в памятной записке начальнику Генерального штаба люфтваффе генералу авиации Коллеру от 5 октября 1944 г., заявки Мальцева нашли теперь быстрый и благожелательный отклик. Так, командование германских люфтваффе заявило о безоговорочной готовности предоставить находящийся под его опекой русский персонал – речь шла о добровольцах, а не о военнопленных, как утверждалось советской стороной, – в требуемом количестве, передать самолеты, оружие, автомашины и т. д., выделить подходящие аэродромы и во всех отношениях поддержать формирование ВВС РОА. Поначалу оно не могло выделить горючее, необходимое для обучения, тренировок и боевых вылетов. На трудности натолкнулась и передача оружия и оборудования для оснащения зенитных частей, по причине чего было предложено постепенно укомплектовать русским персоналом немецкие батареи в зоне действий, не отвлекая их от оборонительных задач, и затем подчинить их ВВС РОА. В качестве мест для формирования были установлены и 23 ноября 1944 г. предложены генерал-лейтенантом Ашенбреннером генерал-квартирмейстеру: аэродром Эгер [ныне Хеб, Чехия. – Прим. пер.] – для истребительной эскадрильи и прочих авиационных частей, за исключением эскадрильи связи, а также для роты связи ВВС, аэродром Карлсбад – для запасной эскадрильи, а также в качестве места сбора и проверки летного и летно-технического персонала, город Брюкс [ныне Мост, Чехия. – Прим. пер.] – для частей зенитной артиллерии [237].

После прояснения предварительных вопросов, «на основе Пражского манифеста от 14.11.44 г.» 19 декабря 1944 г. был издан приказ, подписанный «рейхсмаршалом Великогерманского рейха и главнокомандующим Люфтваффе» Герингом, о формировании «военно-воздушных сил РОА в рамках Русской освободительной армии» [238]. Помимо авиационных частей и зенитной артиллерии, они теперь должны были включать также парашютно-десантные части и части связи. В рамках авиационных частей в первую очередь предусматривалось формирование 1 истребительной эскадрильи с 15 истребителями Ме-109 G-10. Кроме того, согласно заявке следовало как можно быстрее создать:

1 штурмовую эскадрилью с 12 пикирующими бомбардировщиками Ju-87,

1 бомбардировочную эскадрилью с 5 средними бомбардировщиками Hе-111,

1 эскадрилью связи с 2 самолетами связи Fi-156 и 2 советскими трофейными самолетами У-2,

1 запасную эскадрилью с 2 бомбардировщиками Hе-111, 2 пикирующими бомбардировщиками Ju-87, 2 истребителями Bf-109, 2 тренировочными истребителями Ме-108, 3 тренировочными самолетами У-2.

Персонал запасной эскадрильи, которая практически являлась летной школой, должен был состоять из 6 экипажей бомбардировщиков, 12 экипажей штурмовиков и 12 экипажей истребителей. С другой стороны, для начала было санкционировано формирование лишь одного мобильного зенитного полка в составе штаба и моторизованного взвода связи, 2 тяжелых и 1 легкого дивизионов, который, однако, обладал повышенной огневой мощью. Каждый тяжелый зенитный дивизион состоял из штаба с моторизованным взводом связи, а также 4 батарей с 6 зенитными орудиями калибра 88 мм каждая, легкий дивизион – из штаба с моторизованным взводом связи, а также 1 батареи с 15 зенитными орудиями калибра 37 мм и 2 батарей с 15 зенитными орудиями калибра 20 мм каждая. Кроме того, предстояло дополнительно сформировать 1 парашютно-десантный батальон обычного состава: штаб с взводом связи, 3 парашютно-десантные роты, 1 парашютно-десантная пулеметная рота, имеющие в целом 15 легких пехотных орудий или средних минометов. Согласно приказу было также предусмотрено одновременное формирование 1 роты связи. Боевая сила ВВС РОА должна была составлять сначала около 4500 офицеров, унтер-офицеров и рядовых, но в действительности вскоре превысила эту штатную величину, т. к. и зенитный полк, и парашютно-десантный батальон комплектовались сверхштатно. Кроме того, имелся многочисленный русский персонал, находившийся для специальной подготовки в школах и других заведениях германских Люфтваффе [239], и было дополнительно сформировано еще несколько незапланированных подразделений – пропагандистские подразделения и 1 учебно-запасная рота связи.

Уже в приказе Геринга от 19 декабря 1944 г. было определено, что «руководство формированием должно находиться в руках РОА». Субординация была окончательно урегулирована после того, как Власов 28 января 1945 г. был назначен главнокомандующим Вооруженными силами народов России и одновременно было решено подчинить ему и ВВС РОА непосредственно и «во всех отношениях» [240]. Беседа Власова и Мальцева по приглашению рейхсмаршала в Каринхалле (Шорфхайде) 2 февраля 1945 г. [241] внесла желаемую ясность и протекала к полному удовлетворению русских собеседников, не в последнюю очередь потому, что Геринг дополнительно пообещал коренным образом изменить условия жизни так называемых «восточных рабочих». В соответствии с этим, по распоряжению главного командования люфтваффе от 4 марта 1945 г., подписанному начальником Генерального штаба люфтваффе генералом авиации Коллером, русские военно-воздушные силы были окончательно отделены от немецких в организационном отношении. Мальцев, еще в феврале по ходатайству Власова произведенный в генерал-майоры, получил теперь полномочия командующего ВВС РОА, по официальной терминологии – «командующий Военно-воздушными силами КОНР» или «начальник Военно-воздушных сил Вооруженных сил народов России (ВСНР)», и в этом качестве ему были подчинены авиационные части, зенитная артиллерия, парашютно-десантные части и подразделения связи ВВС РОА [242].

Своим личным адъютантом Мальцев назначил лейтенанта Плющова, начальником канцелярии – капитана Петрова. Штаб ВВС РОА, согласно утвержденному главнокомандующим 13 февраля 1945 г. боевому составу, складывался следующим образом [243]:

командующий – генерал-майор Мальцев,

начальник штаба – полковник Ванюшин,

адъютант штаба – капитан Башков,

офицер по особым поручениям – майор Климович.

Оперативный отдел

начальник отдела – майор Меттль.

Отдел безопасности

начальник отдела – майор Тухольников.

Отдел кадров

начальник отдела – капитан Науменко.

Отдел пропаганды

начальник отдела – майор Альбов,

редактор газеты «Наши крылья» – Усов,

военный корреспондент – лейтенант Жюно.

Юридический отдел

начальник отдела – капитан Крыжановский.

Интендантская служба

начальник – лейтенант Голеевский.

Санитарная служба

начальник – подполковник д-р Левицкий,

капитан д-р Добасевич,

капитан д-р Мандрусов.

Взвод охраны

командир взвода – старший лейтенант Васюхно.

Кроме того, при штабе находился генерал-майор царской армии Попов с группой эвакуированных из Югославии кадетов младших классов «1-го Русского кадетского корпуса имени Великого князя Константина Константиновича», из которых старший лейтенант Фатьянов сформировал взвод по особым поручениям.

Заполнение командных должностей в ВВС РОА осуществлялось генерал-майором Мальцевым лишь по деловым соображениям, при этом он не проводил различий между бывшими советскими офицерами и офицерами царской армии или Добровольческой армии времен Гражданской войны, которые все в большом количестве предложили свои услуги. Необходимость сделать штаб работоспособным как можно быстрее привела к заполнению большинства его вакансий старыми эмигрантами, тогда как в войсковых частях лишь меньшинство офицеров происходило из этих кругов. Среди зарубежных русских особенно выделялась группа бывших царских офицеров, которые в межвоенный период служили в ВВС королевской армии Югославии, а позднее – в Русском охранном корпусе: полковники Байдак и Антонов, подполковник Васильев, майор Шебалин, командир авиаполка югославской армии, а также ряд младших офицеров – старшие лейтенанты Филатьев, Гришков, Лягин, Потоцкий и др. [244] Майор Альбов был корреспондентом лондонской газеты «Дейли мейл» и американского агентства «Ассошиэйтед пресс» в Белграде. Майор Тарновский жил в Чехословакии. Однако наряду со старыми эмигрантами важные посты в штабе занимали и бывшие советские офицеры – помимо начальника штаба полковника Ванюшина, начальник оперативного отдела майор Меттль, начальник отдела безопасности майор Тухольников и др. Большинство бывших военнослужащих советских ВВС уже давно присоединились к Освободительному движению. Когда Власов 4 февраля 1945 г. в первый раз посетил с инспекцией создаваемые авиационные части, он наградил целый ряд этих людей орденами и медалями [245]. К награжденным за их прошлые заслуги принадлежали: майоры: Бычков, Ильюхин, Меттль, капитаны: Антилевский, Артемьев, Арзамасцев, Науменко, Соколов, старшие лейтенанты: Кузнецов, Песиголовец, Шиян, лейтенанты: Алексеев, Григорьев, Ярославец, Ляхов, Лушпаев, Пискунов, Сашин, Щербина, Сердюк, Школьный, Скобченко, Соколов, Строкун, Воронин. Кроме того, существовала заметная группа молодых офицеров-летчиков, которые еще недавно сражались на советской стороне против немцев и лишь несколько месяцев назад встали под «знамя Комитета освобождения народов России», среди них – капитаны: Иванов, Микишев, старший лейтенант Стежар, лейтенанты: Бачурин, Беликин, Чебыкин, Хамитов, Кургин, Грилёв, Юла, Новосельцев, Петров, Попонин, Рвачёв, Зининых, Табуля и др. О несломленной морали именно этой группы свидетельствует «Открытое письмо», которое 12 из них направили 11 марта 1945 г. через газету «Наши крылья» генерал-лейтенанту Власову и генерал-майору Мальцеву [246]: «Перед лицом свободолюбивых русских людей и всего мира мы открыто заявляем: мы, нижеподписавшиеся русские летчики, вступаем в ряды Русской освободительной армии и торжественно клянемся отдать все свои силы, а если понадобится – и жизнь, освобождению нашей Родины от большевизма. Мы ждем лишь приказа, чтобы взять в руки штурвалы самолетов и направить свои машины в бой за светлое будущее нашей любимой Родины».

В целом слияние разнородных элементов вполне удалось, т. к. все эти добровольцы были исполнены убеждения, что своим трудом вносят вклад в «великое дело создания Военно-воздушных сил РОА». Правда, полностью скрыть зачастую наблюдавшиеся в добровольческих частях противоречия между старыми и новыми эмигрантами не удавалось, например, бывшие военнослужащие Русского охранного корпуса («корпусники») составляли в зенитном полку особый, отделенный от остального офицерского корпуса кружок. Интеграционная политика Мальцева, видимо, не находила одобрения и среди влиятельных лиц из Верховного командования, которые в политическом отношении были подчас привержены идеям НТС – течения, которое Мальцев не мог одобрить. Сообщается, что Мальцев, не считая Власова, с которым его связывали личные доверительные отношения, имел лишь немногих друзей среди ведущих офицеров Освободительной армии из-за своих либеральных и надпартийных взглядов. Это считают и причиной, по которой, например, городской комендант РОА в Мариенбаде, генерал-майор Благовещенский, относился к командующему ВВС РОА с подчеркнутой сдержанностью и ограничивал до минимума даже необходимые служебные контакты с ним [247].

Напротив, с немецким генерал-лейтенантом Ашенбреннером у Мальцева сложилось не только слаженное, но и прямо-таки дружеское сотрудничество. Ведь, хотя ВВС РОА официально с 5 марта, а де-факто уже с 4 февраля 1945 г. подчинялись исключительно и «во всех отношениях» верховному командованию Власова, в фазе формирования – к примеру, при материальном оснащении частей или при специальной подготовке их персонала в немецких школах и учебных заведениях – они все же оставались зависимыми от помощи немцев. Например, не ущемляя командных полномочий Мальцева, для ускорения формирования было предусмотрено формировать парашютно-десантный батальон РОА силами командира учебных и запасных частей парашютной армии, а зенитный дивизион РОА – силами командования воздушного флота «Рейх». Урегулирование возникавших в связи с этим вопросов было поручено генерал-лейтенанту Ашенбреннеру, который тем самым нес как бы двойные функции. Во-первых, в своем качестве инспектора персонала восточных народов люфтваффе он опекал большое число остававшихся в германских люфтваффе русских добровольцев и советских военнопленных. Так, ему по-прежнему непосредственно подчинялись: спецлагерь люфтваффе «Ост», восточные пропагандистские роты люфтваффе, а также запасная восточная авиаэскадрилья. Но, с другой стороны, он с этого момента считался представителем главного командования люфтваффе у уполномоченного генерала германского вермахта при КОНР и одновременно советником начальника Генерального штаба люфтваффе по всем проблемам Русской освободительной армии. Согласно подготовленной им самим и вступившей в силу 1 февраля 1945 г. должностной инструкции, в задачи инспектора входило консультировать и поддерживать ВВС РОА во всех вопросах организации, вооружения и обучения, а одновременно принимать все их предложения и пожелания и представлять таковые компетентным службам германского вермахта [248].

Ашенбреннер, который несколько позднее одновременно занял и пост уполномоченного генерала германского вермахта при КОНР, использовал для выполнения своих задач штаб связи при штабе ВВС РОА, во главе которого в качестве его постоянного заместителя находился сначала полковник штаба Зорге, а с 1 марта 1945 г. – подполковник штаба Гофман. Во все создаваемые подразделения одновременно были направлены германские команды связи и обучения, которые должны были, в частности, заботиться о материальном оснащении аэродромов, поставке самолетов, оружия и оборудования, инструктаже русского персонала и т. п. и поддерживать необходимые для этого контакты с германскими службами. Ни генерал-лейтенант Ашенбреннер или его штаб, ни различные команды связи и обучения, находившиеся под его служебным контролем, не имели каких-либо командных полномочий в отношении органов ВВС РОА или их сотрудников, а выполняли лишь исключительно консультативные функции. Так, советское утверждение, что Ашенбреннер был начальником Мальцева и русские находились в подчинении немцев [249], однозначно опровергается как текстом должностной инструкции для инспектора персонала восточных народов люфтваффе, так и полномочиями, которыми был наделен командующий ВВС Вооруженных сил народов России. Сам Ашенбреннер придавал очень большое значение строгому соблюдению принципа автономии и самостоятельности ВВС РОА, а также воздействовал на команды связи и обучения в том смысле, чтобы они видели в русских представителей союзных вооруженных сил. То, что «чины штаба генерала Ашенбреннера, офицеры связи и инструкторы никогда не вмешивались в дела командиров русских воинских частей», подтверждается сегодня и Плющовым-Власенко, бывшим адъютантом генерала Мальцева [250]. «Всюду, – пишет он, – царила атмосфера взаимного понимания, уважения и полного доверия». Когда в фазе формирования возникали какие-либо сложности, они каждый раз разрешались в дружеской беседе Мальцева с Ашенбреннером.

Сразу же после того, как рейхсмаршал Геринг выразил свое согласие, изменившийся статус ВВС РОА нашел и внешнее выражение. 6 февраля 1945 г. по приказу генерал-майора Мальцева немецкие кокарды были заменены в подразделениях русскими, а вместо германских эмблем на униформе вводились нарукавные знаки с надписью «РОА». Во взаимном общении военнослужащих ВВС РОА действовали с этих пор лишь предписания главнокомандующего Освободительной армией. Генерал-майор Мальцев договорился в начале февраля 1945 г. в Карлсбаде с митрополитом Анастасием и о назначении в своих частях полевых священников, которых в германских люфтваффе, как известно, не было. Очень большое значение было одновременно придано тому, чтобы установить на фюзеляжах и крыльях самолетов РОА отличительный знак – голубой Андреевский крест на белом фоне. С русской стороны готовились акции по разбрасыванию в широких масштабах листовок за советской линией фронта, считая такие операции по понятным причинам особенно многообещающими, если они будут осуществляться самолетами с национальными русскими знаками различия. Однако организационный штаб в главном командовании люфтваффе после некоторых колебаний счел себя вынужденным отказать в своем согласии на это, т. к. предпосылкой установления на самолетах знаков подобной формы являлась международная нотификация (оповещение). Не последовало возражения лишь против дополнительного установления Андреевского креста, со ссылкой на дополнительные знаки различия самолетов итальянских республиканских ВВС [251][44]. Аналогичное распоряжение было принято и на советской стороне. Ведь самолеты созданного здесь на основе соглашения генерала де Голля с советским правительством самостоятельного истребительного авиаполка «Нормандия-Неман» в конце войны имели знаком различия лишь советскую звезду, хотя военнослужащие этого соединения считали себя «представителями сражающейся Франции» и вылетали на задания во французской летной униформе [252].

Как же происходило в деталях формирование русских ВВС? После выхода приказа о их создании от 19 декабря 1944 г. штаб ВВС РОА, находившийся сначала в Карлсбаде, а с 10 февраля 1945 г. в Мариенбаде, вплотную взялся за реализацию уже разработанных планов. 1-й авиационный полк, включая относившиеся к нему летно-технические и аэродромные службы, дислоцировался в Эгере [253].

Командиром полка был полковник Байдак, начальником штаба – майор Шебалин, адъютантом – лейтенант Школьный. Аэродром, ангары, лагерь и казармы удалось соорудить в кратчайший срок благодаря бесперебойному сотрудничеству группы русских офицеров-летчиков с германской командой связи, начали поступать самолеты, горючее, оружие и оборудование, уже в декабре 1944 г. был готов и требуемый персонал. Как доложил генерал-лейтенант Ашенбреннер начальнику Генерального штаба люфтваффе 14 января 1945 г., пилоты истребительной эскадрильи были «хорошего качества», однако остальные экипажи и наземный персонал требовали дальнейшего обучения [254]. В этих условиях наиболее быстрыми темпами продвигалось формирование 5-й истребительной эскадрильи (1-я истребительная эскадрилья имени полковника Казакова), командиром которой был Герой Советского Союза майор Бычков. Истребительная эскадрилья, в конце февраля переведенная в Дойч-Брод (Немецкий Брод) [ныне Гавличкув-Брод, Чехия. – Прим. пер.] из-за перегрузки взлетно-посадочной полосы в Эгере, состояла из 16 истребителей Ме-109 G-10 и должна была, как ожидал Ашенбреннер, быть готовой к «боям на Востоке» уже в марте. Однако проверка, проведенная кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями майором Грассером, показала, что это станет возможным лишь в апреле [255]. И в 8-й (2-й) эскадрилье бомбардировщиков под командованием Героя Советского Союза капитана Антилевского дела продвигались в целом удовлетворительно. Поскольку генерал-майор Мальцев из-за превосходства противника в воздухе считал дневные вылеты мало перспективными, а русские экипажи имели особый опыт в ночных вылетах, то подразделение по его предложению было преобразовано 28 марта 1945 г. в эскадрилью ночных бомбардировщиков. Эскадрилья имела в своем распоряжении 12 легких бомбардировщиков Ju-88 [256]. Была проведена подготовка, чтобы «в тактическом и пропагандистском отношении» совместно использовать 5-ю истребительную эскадрилью и 8-ю эскадрилью ночных бомбардировщиков в рамках дивизий РОА. Так, организационный штаб в главном командовании Люфтваффе 5 апреля 1945 г. выдал на основе ходатайства разрешение придать им независимость от наземной организации на «период использования в рамках 600-й и 605-й дивизий ВСНР» и передать им для этой цели необходимые специальные автомашины [257]. Обе эскадрильи как «собственно боевые подразделения ВВС РОА» были готовы к использованию на фронте к середине апреля 1945 г.

Остальные авиационные части – 11-я бомбардировочная эскадрилья, 14-я эскадрилья связи, учебно-запасная эскадрилья – находились уже в стадии создания, когда начальник Генерального штаба люфтваффе генерал авиации Коллер 15 февраля 1945 г. велел приостановить их дальнейшее формирование [258]. Эта мера была продиктована необходимостью экономии горючего в максимально возможном объеме. Тем временем то, что формирование продолжалось даже за спиной начальника Генерального штаба, свидетельствует об энергии, с которой Ашенбреннер подталкивал создание ВВС РОА, как и о том, что он имел поддержку различных служб германских люфтваффе [259]. Прервано было лишь создание бомбардировочной эскадрильи, т. к. и без того не удалось достичь согласия о том, какие самолеты являются наиболее подходящими для целей Освободительной армии – Hе-111 либо, как того желал Ашенбреннер, типа Hs-123 или Hs-129. Сохранился основной состав 3-й разведывательной эскадрильи во главе с капитаном Артемьевым, которая обладала 3 ближними разведчиками Fi-156, служившими и в качестве самолетов связи, а для фотографирования местности с воздуха даже получила реактивный самолет Ме-262. К концу марта 1945 г., кроме того, два транспортных самолета Ju-52 во главе с майором Тарновским положили начало 4-й транспортной эскадрилье, боевые задачи которой должны были состоять в высадке парашютистов-десантников в тылу противника. Помимо этого, была полностью укомплектована двумя самолетами Ме-109, двумя Ju-88, двумя Fi-156, двумя У-2, одним Не-111 и одним Do-17 5-я учебно-тренировочная эскадрилья, а также школа летчиков, которая под деятельным руководством начальника учебного штаба майора Тарновского развернула активную учебную деятельность.

В отличие от авиационных частей, 9-й полк зенитной артиллерии во главе с подполковником Васильевым (адъютант лейтенант Гришков) не удалось оснастить в предусмотренном объеме вооружением и снаряжением. Само по себе было предусмотрено укомплектовать по месту формирования русским персоналом немецкие орудийные батареи и возникшие подразделения, затем подчинять взвод за взводом командующему ВВС РОА. Поскольку, однако, в местах формирования План и Мис [ныне соответственно Плана и Стршибро, Чехия. – Прим. пер.] не было немецких зенитных частей и поставка оружия и снаряжения не производилась, Ашенбреннер 12 марта 1945 г. был вынужден предложить начальнику Генерального штаба люфтваффе предпринять обучение русского зенитного полка, тем временем возросшего до 2800 человек, если потребуется, – и на трофейном оружии. [260] Рамки, установленные первоначально для ВВС РОА, вскоре еще более расширились, когда, наряду с 6-й ротой связи во главе с майором Лантухом в Нойерне (Нирско), 16 февраля 1945 г. в казарме имени короля Георга в Дрездене приступили и к созданию для начала 1-го моторизованного батальона 12-го телеграфно-строительного полка связи РОА под чисто русским командованием [261]. Власов согласился с его временным использованием по назначению под руководством начальника связи люфтваффе и взамен получил заверения, что этот полк в случае боевых действий Освободительной армии, особенно при каком-либо «выдвижении на русскую территорию», будет и в оперативном отношении подчиняться исключительно его командованию.

Перед лицом продолжавшегося ухудшения общей военной обстановки и трудностей специального обучения, особенно зенитного полка, Мальцев и Ашенбреннер в конце марта 1945 г. договорились сначала дать наземным подразделениям ВВС пехотную подготовку. Тем самым одновременно должна была создаться возможность объединить наземные части, в случае необходимости, в боевую единицу силой бригады или дивизии и использовать ее для усиления сухопутных частей РОА на Востоке. Важное место в этой комбинации занимал 9-й парашютно-десантный батальон в Куттенплане (Плана Ходова) с командиром подполковником Коцарем и начальником штаба майором Безродным (одной из рот командовал старший лейтенант Сперанский). Составленный еще за несколько месяцев до этого из бывших военнослужащих советских десантных частей, основательно подготовленный тактически опытными русскими и немецкими офицерами парашютно-десантных войск, хорошо оснащенный автоматическим оружием и прочим снаряжением, этот батальон, которому Мальцев и Ашенбреннер уделяли особое внимание и который с полным правом мог претендовать на звание гвардейской части, был в апреле 1945 г. готов выполнить любое боевое задание в тылу противника [262].

Однако вопрос боевого использования к этому времени уже был вытеснен новой проблемой: каким образом сохранить части Освободительной армии после ожидавшегося в ближайшем будущем краха Германии. Тем не менее, еще произошло боевое соприкосновение частей ВВС РОА с частями Красной Армии, т. к. самолеты эскадрильи ночных бомбардировщиков 13 апреля 1945 г. поддержали наступление 1-й дивизии РОА на советский плацдарм Эрленгоф к югу от Фюрстенберга [ныне Айзенхюттенштадт. – Прим. пер.] бомбовым ударом [263]. 15 апреля 1945 г. Власов сообщил генерал-майору Мальцеву в Мариенбаде о намерениях Верховного командования сосредоточить все Вооруженные силы КОНР, включая 15-й казачий кавалерийский корпус, а также Русский корпус, к востоку от Зальцбурга или в Богемии. Лишь «собрав в кулак все наши части», как выразился Власов, можно было продемонстрировать подлинные масштабы Освободительной армии и, тем самым, быть может, привлечь внимание и интерес англо-американцев. За этим скрывалась надежда, что, возможно, удастся, как когда-то генералу Врангелю, спасти армию от гибели. Власов объявил, что затем отправится в Прагу, чтобы там попытаться достичь соглашения с чешским национальным движением [264]. Для этой цели он договорился с Мальцевым, что тот к вечеру 18 апреля приведет в готовность свои авиационные части и, возможно, переведет их на резервные аэродромы, где уже были созданы некоторые запасы горючего и боеприпасов. В случае если не удастся достичь временного союза с чехами до ожидаемого прихода американцев, самолеты следовало официально возвратить генерал-лейтенанту Ашенбреннеру, а всем частям ВВС РОА 20 апреля 1945 г. направиться на юг наземным путем. В качестве места для соединения с остальными частями Освободительной армии Мальцев предложил район Будвайс – Линц. Соответствующий приказ был немедленно подготовлен полковником Ванюшиным совместно со старшим лейтенантом Плющовым и подписан главнокомандующим еще до его отъезда.

Нет необходимости говорить, что затея Власова уже потому была заведомо обречена на неудачу, что американцы и не думали пускаться в Богемии в какие-либо комбинации против своих советских союзников и даже просто продвигаться далее Пильзена [ныне Пльзень, Чехия. – Прим. пер.]. Беседа с чешским генералом Клецандой также не оставляла надежд. Поскольку, как Власов передал по телефону из Праги еще 17 апреля 1945 г., чехи-националы заняли негативную позицию, то с ведома и при поддержке генерал-лейтенанта Ашенбреннера была незамедлительно начата подготовка к выводу частей из Мариенбада. Уход 20 апреля 1945 г. еще раз засвидетельствовал внутреннюю сплоченность и тот оптимизм, который царил в ВВС РОА до самого конца, как вспоминал лишь недавно пробившийся сюда из Потсдама летчик-лейтенант из волжских татар Хакимоглу [265]. В послеобеденные часы 20 апреля 1945 г. штаб, части летного полка, службы технической помощи и взвод охраны с развернутыми знаменами на правом фланге выстроились перед прежней штаб-квартирой, отелем «Люкер» [266]. Полковник Ванюшин отдал рапорт о построении частей, после чего генерал-майор Мальцев в краткой речи призвал солдат ВВС и в этой трудной ситуации при всех обстоятельствах сохранять воинскую дисциплину, потому что только это могло быть гарантией спасения личного состава и частей. Мальцев в эти дни, очевидно, еще предавался надеждам, что «в новых условиях и при новой политической ситуации», быть может, удастся продолжить освободительную борьбу. Лишь так можно понять смысл его заключительных слов: «Я непоколебимо верю в конечную победу идеи русского освободительного движения и в освобождение нашей Родины от проклятого коммунистического режима. Армия и народ помогут нам. А теперь, мои бравые орлы, вперед к победе! Да здравствует свободная Россия!» В 14.30 части двинулись в путь, чтобы в тот же вечер в Куттенплане соединиться с парашютно-десантным батальоном. В боевом порядке, с охранением впереди и на флангах, но со строгим приказом избегать столкновений с немецкими или американскими частями колонна 21 апреля достигла Плана, где к ней примкнул зенитный полк, а 23 апреля 1945 г. – Нойерна, где присоединились подразделения связи. В пути, по просьбе офицерской делегации во главе с капитаном Якитовичем, были приняты и остатки 1-го полка белорусской дивизии «Беларусь», около 800 человек[45]. С Власовым и армейским штабом, а тем более с 1-й и 2-й дивизией РОА давно уже не было связи, когда, к большому облегчению Мальцева, 24 апреля 1945 г. в Нойерне появился генерал-лейтенант Ашенбреннер.

На немедленно состоявшемся военном совете, в котором, помимо Мальцева и Ашенбреннера и их адъютантов Плющова и Бушмана, участвовали полковники Ванюшин и Байдак, а также майоры Альбов и Меттль, Ашенбреннер нарисовал мрачную картину военной и общей ситуации. Ввиду ожидавшегося уже в ближайшие дни окончательного поражения вермахта и царившего всюду хаоса, по его мнению, было невозможно достичь Линца или намеченного Власовым района сосредоточения у Будвайса. Совершенно бесперспективно было также пытаться объединиться с 1-й дивизией РОА, «маневрировавшей» с неизвестными намерениями на оперативной территории группы армий генерал-фельдмаршала Шёрнера. Поскольку американцы якобы уже достигли линии Фурт – Кам – Фихтах и в любой момент могли ворваться в нынешнее расположение, Ашенбреннер считал необходимым срочно вступить в переговоры с противником, чтобы сдать в плен соединения ВВС даже независимо от остальных частей Освободительной армии и тем самым, быть может, «открыть перед ними дверь». Генерал-лейтенант Ашенбреннер уже предпринял по своей инициативе первые шаги в этом направлении и 23 апреля 1945 г. направил к американцам капитана запаса, профессора д-ра Оберлендера, хорошего знатока восточно-политической проблематики. Тот нашел некоторое понимание у начальника штаба 12-го корпуса 3-й американской армии, бригадного генерала Канина [267], но последний хотел вести переговоры о сложении оружия на более высоком уровне. Такова была ситуация, побудившая его, Ашенбреннера, прибыть сюда, чтобы предложить Мальцеву, как командующему ВВС РОА и близкому доверенному лицу Власова, незамедлительно направиться вместе с ним, как уполномоченным генералом германского Вермахта, к американцам, чтобы договориться в деталях о сдаче. Этим доброжелательным советом генерал-лейтенант Ашенбреннер проявил себя как подлинно бескорыстный друг и советчик командования Освободительной армии. Весь его образ действий настолько явно определялся заботой о сохранении, по крайней мере, личного состава ВВС РОА, что генерал-майор Мальцев мог лишь с благодарностью согласиться [268]. После краткого обсуждения было решено начать переговоры с целью предоставления военнослужащим ВВС статуса политических беженцев. Подразделения, временно подчиненные начальнику штаба полковнику Ванюшину, получили приказ в отсутствие Мальцева направиться маршем в боевой готовности в Цвизель и в случае, если командующий не возвратится до 27 апреля 1945 г., все же еще попытаться пробиться в направлении Пассау-Линц. Ашенбреннер пообещал поддержать полковника Ванюшина во всех отношениях при попытках установить связь с армейским штабом или остальными частями Освободительной армии.

Переговоры Мальцева и Ашенбреннера 24 и 25 апреля 1945 г. в штабе 12-го корпуса, при всей внешней корректности американцев, вскоре выявили, с каким непониманием те относились к существованию Русской освободительной армии на немецкой стороне. Бригадный генерал Канин ограничился 25 апреля 1945 г. заявлением, что 12-й корпус и 3-я армия не имеют полномочий вести какие-либо переговоры о предоставлении политического убежища, поскольку речь здесь идет о политическом вопросе, решаемом лишь президентом и Конгрессом. Согласно инструкциям, он был готов лишь на переговоры о безоговорочном сложении оружия. Отвечая на соответствующий вопрос, он, однако, согласился, что до окончания войны и окончательного урегулирования вопроса о политическом убежище ни один из военнопленных солдат ВВС не должен опасаться выдачи. К этому моменту американские войска уже продвигались по территории Баварии. Поскольку реализация планов о воссоединении тем самым становилась иллюзорной и любое собственное движение грозило стать практически невозможным, Мальцев больше не видел иного выхода, чем согласиться на предложенный «акт о капитуляции» и безоговорочно сдать свои соединения. Согласно этому, части ВВС РОА должны были сложить оружие 27 апреля 1945 г. в 10.00 на дорожной развилке между Цвизелем и Регеном.

Несмотря на этот малообещающий исход, Мальцев возвратился к своим частям, с не сломленный духом. Он все еще верил, что ничто не потеряно, если только удастся донести до союзников, которые до сих пор проявили мало любезности, цели Освободительного движения. Поэтому он и попросил при расставании генерал-лейтенанта Ашенбреннера воздействовать на Власова, чтобы тот по возможности направился в нейтральное зарубежье – Испанию или Португалию, и оттуда попытался связаться с западными державами. Через несколько дней был подготовлен подходящий самолет, пилотируемый командиром эскадрильи ночных бомбардировщиков капитаном Антилевским. Но Власов отверг все подобные предложения, т. к. считал, что лидер не должен покидать своих людей в критический момент. Вечером 25 апреля 1945 г. Мальцев поставил в известность о результатах переговоров командование и командиров подразделений и приказал им готовиться к сложению оружия. Даже в этот час он еще старался передать офицерам и солдатам подразделений, каждое из которых он посетил отдельно, частицу своей надежды. Правда, в данной ситуации и он больше не знал иного совета, как довериться «демократическим принципам» и «чувству справедливости» американцев. «Мы надеемся, – заявил он, – что они, несмотря ни на что, возьмут нас под свою защиту и опеку» [269]. То, что эту надежду разделяли не все, выявилось вечером 26 апреля 1945 г., когда начальник отдела безопасности майор Тухольников был вынужден доложить о самовольном исчезновении командира летного полка полковника Байдака, майора Климовича и начальника отдела пропаганды майора Альбова – все трое из старых эмигрантов. Именно на майора Альбова, который по своей гражданской деятельности имел широкие связи с англо-американскими кругами, Мальцев возлагал особые надежды при предстоящих переговорах с американцами. Теперь, как выразился его адъютант Плющов, он остался «без языка».

Несмотря на это, сложение оружия в Лангдорфе, между Цвизелем и Регеном, 27 апреля 1945 г. прошло в полном порядке и без признаков паники. Американцы немедленно принялись отделять офицеров от рядовых и делить военнопленных на три группы, так что военные формы организации перестали существовать. В первую группу попали офицеры авиационного полка и часть офицеров парашютно-десантного батальона и зенитного полка. Эта группа офицеров, численностью 200 человек, после предварительного интернирования во французском портовом городе Шербур была в сентябре 1945 г. выдана Советскому Союзу. Среди выданных находились: командир истребительной эскадрильи майор Бычков, а также начальник учебного штаба летной школы и командир транспортной эскадрильи майор Тарновский, который, будучи старым эмигрантом, вообще не подпадал под положения о выдаче, но настоял на том, чтобы разделить судьбу своих близких товарищей. Вторая группа, охватывавшая около 1600 человек, некоторое время находилась в лагере военнопленных близ Регенсбурга. Третья группа, насчитывавшая 3000 человек, еще до конца войны была переведена из лагеря военнопленных в Каме в Нирштайн, к югу от Майнца, – событие, заметное из-за этой удаленности, которое связывают с якобы имевшимся у бригадного генерала Канина стремлением спасти русских солдат ВВС от насильственной репатриации. Действительно, большинство военнопленных из 2-й и 3-й групп избежало выдачи, так что в целом «судьба воинских частей Военно-воздушных сил КОНР сложилась не столь трагично, как судьба 1-й и 2-й дивизий РОА» [270].

Но подлинно трагичный конец постиг непосредственного создателя и командующего национальных русских военно-воздушных сил, уважаемого своими солдатами генерал-майора Мальцева, о котором и немцы, имевшие с ним контакты, высказываются лишь уважительными словами. Мальцев, сначала еще в сопровождении майоров Меттля и Лантуха, был после пленения детально допрошен офицерами американской 3-й армии в Бад-Тёльце, а затем Службой контрразведки и Управлением стратегических служб в проверочном лагере Оберурзель, близ Франкфурта. После его перевода в лагерь для военнопленных немецких генералов в Шербуре советские власти, узнавшие о местонахождении Мальцева, в августе 1945 г. по всей форме потребовали его выдачи. Похоже, на американской стороне поначалу еще колебались, т. к. лишь по повторному представлению американцы передали его НКВД, имевшему в Борегаре под Парижем экстерриториальный лагерь. Генерал-майор Мальцев попытался здесь покончить с собой. Он повторил попытку в строго охраняемом советском военном госпитале в Париже в мае 1946 г., вскрыв вены на обеих руках и нанеся себе глубокие порезы на горле [271]. Но его, несмотря на крайне опасное состояние, переправили самолетом в Москву. 2 августа 1946 г. общественность узнала из краткой заметки в «Известиях», что Мальцев вместе с Власовым и другими был приговорен Военной коллегией Верховного Суда СССР к смерти и казнен.

О том, что эта группа лиц представляла собой генералитет Русской освободительной армии, в то время не упоминалось. Лишь в 1973 г. удалось получить смутное представление о роде обвинений, предъявленных на этом тайном процессе. Так, теперь было сообщено, что Мальцев применял грубое насилие, чтобы сколотить «Военно-воздушные силы РОА», состоявшие между тем лишь из одной эскадрильи. В качестве свидетеля обвинения перед Военной коллегией Верховного Суда СССР выступил Бычков, который теперь утверждал, что Мальцев потребовал от него вступить в ВВС РОА в Морицфельде в конце января 1945 г. и при этом так жестоко обращался с ним, что ему пришлось две недели провести в лазарете. И там Мальцев якобы не оставлял его в покое и, более того, пригрозил, что если тот продолжит сопротивляться, то он велит отправить его в «концлагерь», где тот вскоре погибнет [272]. Между тем советская режиссура допустила некоторые ошибки. Во-первых, Морицфельде был не лагерем военнопленных, а лагерем для бывших военнослужащих ВВС Красной Армии, которые давно уже добровольно предложили свои услуги и которых, следовательно, больше не нужно было принуждать к этому шагу. Во-вторых, Морицфельде, расположенный близ Инстербурга, в январе 1945 г. давно уже находился в советских руках. А что касается, наконец, майора Бычкова, Героя Советского Союза и кавалера орденов Ленина и Красного Знамени, в ВВС РОА – командира истребительной эскадрильи имени полковника Казакова, то он совместно с тогдашним полковником Мальцевым и Героем Советского Союза старшим лейтенантом Антилевским еще весной 1944 г. открыто призывал в лагерях для военнопленных и восточных рабочих к борьбе против сталинского режима, а в составе авиационной группы принимал и личное участие в боевых вылетах против войск Красной Армии[46]. Евангелический священник Плющов-Власенко, бывший адъютант генерал-майора Мальцева, по праву расценил советские измышления как «очевидную ложь». Но все же, если приходилось использовать такого рода методы, чтобы доказать якобы принудительный характер Военно-воздушных сил РОА и представить их в неблагоприятном свете, то это может считаться именно признаком их высокого морально-политического состояния, которое подчеркивалось со всех сторон.

220. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 1. // Архив автора.

221. К вопросу о русской проблеме (в серии: Sonderstudien. H.5). Начальник 8-го отдела Генерального штаба, №. 61/44 секретно – генерал-майор Герхудт фон Роден, 5.10.1944 (на нем. яз.). // BA-MA RL 2/v. 3858a.

222. Buchbender O. Das tnende Erz. S.331.

223. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 4. // Архив автора.

224. См. также его воспоминания «Конвейер ГПУ», изданные в 1942 г. (по одному экземпляру имеется в Нью-Йоркской публичной библиотеке и в библиотеке Гарвардского университета).

225. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 9, 41. // Архив автора.

226. Использование эстонских, латвийских и русских добровольцев в составе германских военно-воздушных сил. 2-й отдел генерал-квартирмейстера, № 7469/44, 18.3.1944 (на нем. яз.). // BA-MA RL 5/1234; Использование латвийских офицеров авиации в германских военно-воздушных силах. Отдел кадров люфтваффе, № 581/44, 31.3.1944 (на нем. яз.). / Там же; см. также: Silgailis A. Latvieu Legions. S. 383, 272; Khler K. Der Einsatz der Luftwaffe. S. 41.

227. Фокин. Орлы. // Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 48–49, а также С. 12, 42. // Архив автора.

228. См. прим. 221.

229. Русские люди! Герои Советского Союза Б. Антилевский, С. Бычков. // Доброволец, № 26 (94), 29.3.1944; Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 17. // Архив автора.

230. едоров А. Авиация в битве под Москвой. С. 32; Кожевников М. Командование и штаб ВВС Советской Армии в Великой Отечественной войне. С. 24.

231. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 14, 26, 48. // Архив автора.

232. Strik-Strikfeldt W. Gegen Stalin und Hitler. S. 158.

233. См. также: Русские люди! Дорогие друзья! Полковник Мальцев. // Доброволец, № 26 (94), 29.3.1944.

234. Кромиади – автору, 26.8.1976.

235. Задачи и деятельность управления инспектора иностранного персонала люфтваффе «Ост» при проведении планируемого развертывания «Военно-воздушных сил Русской Освободительной армии». Докладная записка инспектора иностранного персонала люфтваффе «Ост», № 229/44 секретно, октябрь 1944 г. (на нем. яз.). // BA-MA RL 2 III/459.

236. Начальник разведки штаба 1-го воздушного флота – начальнику Генерального штаба люфтваффе генерал-полковнику Ешоннеку, № 3750/43 секретно, 19.5.1943 (на нем. яз.). // BA-MA RL 2/v. 3058a.

237. Дислокация частей ВВС РОА. Инспектор иностранного персонала люфтваффе «Ост», № 328/44 секретно, 23.11.1944 (на нем. яз.). // BA-MA RL 2 III/459.

238. Развертывание ВВС РОА. Рейхсмаршал Великогерманского рейха и главнокомандующий люфтваффе – во 2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ, № 15231/44 секретно, только для командования, 19.12.1944 (на нем. яз.). // BA-MA RL 2 III/460.

239. Хакимоглу – автору, 4.10.1976.

240. Инспектор восточных кадров при ОКЛ, № 651/45 секретно, 28.1.1945 (на нем. яз.). // BA-MA RL 2 III/460.

241. См. прим. 26; Крёгер – Стеенбергу (на нем. яз.). // BA-MA. Sammlung Steenberg; Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 56. // Архив автора.

242. Служебное положение и дисциплинарные права командующего ВВС Вооруженных сил народов России. Рейхсмаршал и др. Предварительный проект, 14.2.1945 (на нем. яз.). // BA-MA RL 2 III/460; Учреждение должности «командующего ВВС ВСНР». Организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ), № 877/45 секретно, только для командования, 4.3.1945 (на нем. яз.). // Там же.

243. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 79. // Архив автора.

244. Кирилл Александрович Н. – Позднякову, 8.1.1973. // Там же.

245. Плющов Б. Главнокомандующий – у русских авиаторов. // Воля Народа, № 12 (25), 18.2.1945.

246. Открытое письмо русских летчиков генерал-лейтенанту Власову и генерал-майору Мальцеву. // Наши Крылья, 11.3.1945.

247. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 83. // Архив автора.

248. Предварительное служебное предписание для инспектора восточных кадров люфтваффе. 2-й отдел Генерального штаба ОКЛ, № 27998/44 секретно, 23.12.1944 (на нем. яз.). // BA-MA RL 758b; Предварительный служебный распорядок и штатное расписание для инспектора восточных кадров люфтваффе (на нем. яз.). // Там же; «Прилагаемый предварительный служебный распорядок и штатное расписание для инспектора восточного персонала люфтваффе вводится в действие незамедлительно». Организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ), № 2029/45 секретно, 1.2.1945 (на нем. яз.). // Там же; См. также: Boog H. Die deutsche Luftwaffenfhrung. S. 289.

249. Титов Ф. Клятвопреступники. С. 232.

250. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 82. // Архив автора.

251. Генерал-квартирмейстер/начальник инженерной службы воздушного флота «Рейх», № 0100/273/45 секретно, 26.2.1945 (на нем. яз.). // BA-MA RL 2 III/460; Организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ), 27.2.1945 (на нем. яз.). // Там же; Нанесение опознавательных знаков на самолеты авиационных частей ВСНР. Организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ), № 2535/45 секретно, 3.3.1945 (на нем. яз.). // Там же; Нанесение опознавательных знаков на самолеты ВСНР. (Власовская акция.) Инспектор восточных кадров при ОКЛ, № 472/45 секретно, 28.3.1945 (на нем. яз.). // Там же; Нанесение опознавательных знаков на самолеты ВСНР. Организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ), №. 4415/45 секретно, 31.3.1945 (на нем. яз.). // Там же.

252. Sauvage R. Un du Normandie – Nimen. Prface du colonel Pouyade; Шиманов. В небесах мы летали одних… // Военно-исторический журнал, 1971. № 4. С. 81.

253. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 80–81, 55. // Архив автора; Thorwald J. Die Illusion. S.318, ошибочно «Jger» [вместо «Eger»].

254. Формирование власовских ВВС (1-е сообщение). Инспектор восточных кадров при ОКЛ генерал Ашенбреннер – начальнику Генерального штаба [ОКЛ], генералу авиации Коллеру, № 30/45 секретно, только для командования, 14.1.1945 (на нем. яз.). // BA-MA RL 2 III/460; Инспектор восточного персонала люфтваффе – во 2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ, № 646/45 секретно, 30.1.1945 (на нем. яз.). // Там же.

255. Формирование власовских ВВС (2-е сообщение). Генерал Ашенбреннер – во 2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ, № 30/45 секретно, только для командования, 9.3.1945 (на нем. яз.). // Там же.

256. Преобразование штурмовой эскадрильи в эскадрилью ночных бомбардировщиков ВСНР. Организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ), № 4159/45 секретно, 28.3.1945 (на нем. яз.). // Там же.

257. Инспектор восточных кадров при ОКЛ – в организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ), № 481/45 секретно, 29.3.1945 (на нем. яз.). // Там же; Организационный штаб люфтваффе – инспектору восточных кадров, № 4507/45 секретно, 5.4.1945 (на нем. яз.). // Там же.

258. Организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ) – в 6-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба, № 2116/45 секретно, февраль 1945 (на нем. яз.). // Там же; Организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ), № 907/45 секретно, только для командования, 20.2.1945 (на нем. яз.). // Там же.

259. Плющов-Власенко Б. – автору, 22.2.1977, 20.3.1977.

260. Формирование власовских ВВС (3-е сообщение). Инспектор по восточным кадрам при отделе кадров люфтваффе генерал-лейтенант Ашенбреннер – 2-му отделу генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ, № 30/45 секретно, только для командования, 12.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA RL 2 III/460.

261. Формирование русского полка строительства телеграфной связи. Германский генерал при Комитете освобождения народов России, № 525/45 секретно, 8.1.1945 (на нем. яз.). // Там же; Формирование 1-й роты полка строительства телеграфной связи РОА. Начальник связи люфтваффе – 2-му отделу генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ, № 43495/45 секретно, 25.1.1945 (на нем. яз.). // Там же; Формирование 1-го батальона полка строительства телеграфной связи РОА. Организационный штаб люфтваффе (2-й отдел генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКЛ), №. 2175 секретно, 16.2.1945 (на нем. яз.). // Там же.

262. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 116–117. // Архив автора.

263. Артемьев В. История Первой Русской дивизии. С. 17. // Там же; Поздняков В. Андрей Андреевич Власов. С. 348; Нотц Ф. Рапорт о наступлении 1-й власовской дивизии (на нем. яз.). // Архив автора; Плющов-Власенко Б. – Автору, 20.3.1977.

264. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 110. // Архив автора.

265. Беседа с господином Хакимоглу 17.5.1977 г.

266. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 114. // Архив автора.

267. В литературе всюду говорится о «генерале Кеннеди» (Steenberg S. Wlassow. S. 227, Tolstoy N. Victims of Yalta. P. 289, Ausk S. Vojska generla Vlasova. S. 96, 177). При этом имеет место смешение двух фамилий, основанное, видимо, на ошибке проф. Оберлендера, который сам указал на это автору 1.6.1976. Бригадный генерал Р. Дж. Кенин (R.J. Canine) был начальником штаба, генерал-майор Ментон С. Эдди (Manton S. Eddy) – командиром 12-го корпуса армии США до 20.4.1945 г.

268. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 119. // Архив автора; Strik-Strikfeldt W. Gegen Stalin und Hitler. S.235.

69. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 132. // Архив автора.

270. Выписки из дневника генерал-майора Бородина, 4.8.1945. // BA-MA. MSg 149/46.

271. Титов Ф. Клятвопреступники. С. 232.

272. Тишков А. Предатель перед советским судом. С. 89.

5. Военнопленные становятся солдатами РОА

В рамках изложения истории РОА встает вопрос о пути советских солдат от их принадлежности к Красной Армии через судьбоносную промежуточную станцию в немецком плену до их вступления в армию генерала Власова. В этой связи необходимо бросить особый ретроспективный взгляд на их служебные обязательства в Красной Армии в период до пленения. Ведь лишь тот, кто знает отношение советского правительства к собственным солдатам, сможет оценить, какие глубокие изменения в них, в конечном счете, произошли. Нужно помнить, что Советские Вооруженные Силы всегда особенно подчеркнуто заботились о том, чтобы вырастить из каждого красноармейца «безгранично преданного своей социалистической Родине бойца», привить ему «чувство высокой ответственности […] за порученную ему задачу защиты социалистической Родины», «советский патриотизм», «высокую мораль, выдающуюся стойкость, мужество и героизм». Каждого красноармейца готовили к тому, чтобы при исполнении «священного долга по защите своего социалистического Отечества» сражаться до последнего патрона, до последней капли крови. Каким образом это должно было происходить, сообщает издание под названием «Боец Красной Армии не сдается», выпущенное политуправлением Ленинградского военного округа после завершения войны с Финляндией в 1940 г. [273] Эта чрезвычайно показательная для советской агитации публикация преследовала пропагандистскую цель – довести солдат Красной Армии до того, чтобы они, помня большевистскую и якобы русскую традицию, считали чем-то само собою разумеющимся покончить с собой перед взятием в плен, сберечь последнюю пулю для себя самого, скорее сжечь себя живьем – причем еще запев советскую песню, – чем сдаться врагу. В психологических целях это тотчас подкреплялось утверждением, что как в Гражданской войне, в борьбе против «белогвардейцев», так и в 1939 г. в войне с Польшей («белополяками») или в 1939–40 гг. в войне с Финляндией («белофиннами») плен был равносилен «ужасной смерти под пытками» бесчеловечного врага. В частности, «белофинские банды», «финские головорезы», «белофинские отбросы человечества» (включая финских медсестер), якобы направляли все свои усилия на то, чтобы самым жестоким образом замучить до смерти военнопленных, а также раненых советских солдат. Тот, кто был не вполне в этом убежден, слышал еще один и на этот раз действительно обоснованный аргумент, а именно, что уже само попадание в плен, согласно советской точке зрения и по советскому праву, равносильно «измене Родине». «А таких, – провозглашалось угрожающе, – которые сдаются из страха и тем самым изменяют Родине, ожидает позорная участь […] ненависть, презрение и проклятие семьи, друзей и всего советского народа, а также позорная смерть». Военная присяга, статья 58 Уголовного Кодекса РСФСР и прочие служебные предписания, например, Устав внутренней службы, не оставляли сомнений в том, что сдача в плен в любом случае карается смертью, как «переход к врагу», «бегство за границу», «измена» и «дезертирство» [274]. «Плен – это измена родине. Нет более гнусного и предательского деяния, – говорится в публикации, – а изменника Родины ожидает высшая кара – расстрел». Однако, вопреки всей идеологической обработке и всем угрозам наказания, как известно, в течение всей войны около 5,24 миллиона [275], а в первые месяцы войны целых 3,8 миллиона советских солдат прекратили сражаться и позволили пленить себя немцам и их союзникам, с точки зрения советской власти – чудовищное явление. Принимающая все большие масштабы, серьезно угрожающая сплоченности Красной Армии деморализация, которая распространялась на простых красноармейцев точно так же, как на офицеров, политработников и генералов, на членов партии и беспартийных, на комсомольцев и некомсомольцев, вызвала со стороны советского руководства уже через несколько недель после начала войны самую жесткую реакцию. [276] Красноречивым примером того, что недоверие Сталина тотчас распространилось даже на высших военачальников и офицеров армии, явился расстрел командующего Западным фронтом генерала армии Павлова, начальника штаба генерала Климовских, начальника оперативного отдела генерала Семёнова, начальника войск связи генерала Григорьева, начальника артиллерии генерала Клича и других генералов штаба фронта уже в начале июля 1941 г. Насколько стало известно, были обвинены в измене и физически уничтожены командующий 4-й армией Западного фронта генерал-майор Коробков, командир 41-го стрелкового корпуса Северо-Западного фронта генерал-майор Кособуцкий, командир 60-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майор Селихов, командир 30-й стрелковой дивизии генерал-майор Галактионов, начальник Главного управления ВВС Красной Армии генерал-лейтенант Рычагов и множество других высокопоставленных офицеры [277].

Среди различных «элементов», которым Сталин уже 3 июля 1941 г. объявил «беспощадную борьбу» – «дезорганизаторов тыла», «паникеров», «распространителей слухов», – первое место вскоре заняли названные «дезертирами» советские солдаты, сдававшиеся в немецкий плен. Приказ № 27 °Cтавки Верховного Главнокомандования от 16 августа 1941 г., подписанный Сталиным в качестве Председателя Государственного Комитета Обороны, его заместителем Молотовым, маршалами Советского Союза Буденным, Ворошиловым, Тимошенко, Шапошниковым и генералом армии Жуковым [278], объявленный сверху донизу вплоть до рот и сравнимых с ними подразделений, должен был поставить на широкую основу поначалу еще беспорядочные репрессии против «окруженцев» и «дезертиров». В этом важном документе клеймились как «трусы», «нарушители присяги» и «преступники» погибший под Рославлем командующий 28-й армией Западного фронта генерал-лейтенант Качалов, командующий 12-й армией Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Понеделин, командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Кириллов только потому, что они были окружены немцами и взяты в плен с частью своих войск. Военнослужащим Красной Армии была еще раз настойчиво внушена обязанность сражаться во всех условиях, особенно в окружении, «самоотверженно, до последней возможности», т. е. до смерти. Теперь командиры должны были строго следить за своими подчиненными, подчиненные – за командирами, и каждый из них был обязан всеми средствами уничтожать советских солдат, предпочитавших сдаваться в плен, а не умирать. Семьи офицеров и политработников, сдавшихся в плен, должны были арестовываться как «близкие дезертиров», семьи пленных красноармейцев – лишаться всякой государственной поддержки или помощи. Но, в соответствии со статьей 58 Уголовного Кодекса РСФСР, и простые красноармейцы должны были в случае пленения считаться с возможностью ареста членов семьи и их отдачи под суд или их депортации в суровые районы Сибири. Применение принципа ответственности всех членов семьи несомненно вытекает из приказа № 0098 Военного Совета Ленинградского фронта от 5 октября 1941 г., а также из захваченных актов Главной военной прокуратуры СССР [279].

В приказах Сталина, Ставки и органов советского командования лета 1941 года выразилась та позиция, которую Советское государство занимало по вопросу о военнопленных со времени своего возникновения. Поскольку «рабоче-крестьянской власти» было невозможно признать, что революционные солдаты Красной Армии искали спасения в пленении классовым врагом, советское правительство уже в 1917 г. больше не считало себя связанным Гаагскими конвенциями о законах и обычаях войны, а в 1929 г. отказалось и от ратификации Женевской конвенции о защите военнопленных [280]. Как не раз открыто заявляли Сталин, Молотов и другие высокопоставленные функционеры, среди которых посол Коллонтай, в Советском Союзе существовало лишь понятие дезертиров, изменников родины и врагов народа, но не военнопленных [281]. При такой позиции само собою разумеется, что существовала заинтересованность не в благополучии советских солдат, попавших в руки немцев, а лишь в том, чтобы им пришлось как можно хуже. Ведь в этом случае на них, по крайней мере, еще можно было сколотить пропагандистский капитал в том смысле, что достигалось отпугивающее воздействие на советских солдат и из них изгонялась склонность к сдаче в плен классовому врагу в будущем. Содержавшееся в приказе Ставки № 270 от 16 августа 1941 г. требование об уничтожении сдающихся в плен красноармейцев «всеми средствами, на земле и с воздуха» было затем претворено в жизнь, когда, например, советские ВВС совершали целенаправленные бомбовые налеты на лагеря военнопленных. Доказано также, что советские агенты в немецких лагерях для пленных, зачастую играя роли переводчиков, функционеров и лагерных полицаев, направляли свои усилия на провоцирование репрессий лагерных властей против своих соотечественников, чтобы еще более ухудшить их положение [282]. Как поступали с красноармейцами, попавшими в плен к врагу, со всей очевидностью выявлялось после завершения военных действий. Так, уже после финско-советской зимней войны советских пленных, репатриированных из Финляндии, под строгой охраной отправили в отдаленные районы страны, и с тех пор их больше не видели – видимо, они были ликвидированы [283][47]. Как к врагам народа и изменникам родины относились после Второй мировой войны и ко всем военнослужащим Красной Армии, находившимся в немецком плену, независимо от того, оказались ли они там по своей воле или, как, например, майор Гаврилов, храбрый защитник Брестской крепости, попали в руки противника тяжело раненными. Все они исчезали в концлагерях «Архипелага ГУЛАГ» или подвергались другим тяжелым репрессиям [284].

Советское правительство, которое, как вытекает изо всего этого, занимало в отношении советских военнопленных неизменно враждебную позицию, одновременно – возможно, из соображений престижа в Великобритании и США – умело создать видимость, что и оно исходит в качестве основы для обращения с военнопленными если не из Женевской конвенции 1929 года, то из Гаагских конвенций о законах и обычаях войны 1907 года [285]. Так, Молотов, отвечая 27 июня 1941 г. на инициативу Международного Красного Креста, заявил о готовности при условии взаимности принять предложения о военнопленных и об обмене поименными списками [286]. 1 июля 1941 г. Совет Народных Комиссаров СССР принял Положение о военнопленных, находящихся в советских руках, которое было созвучно предписаниям Гаагских конвенций о законах и обычаях войны [287]. А 17 июля 1941 г. советское правительство сообщило в официальной ноте государству-посреднику Швеции, что оно будет на основе взаимности, как говорилось, считать обязывающими Гаагские конвенции о законах и обычаях войны [288]. Эти заявления, а также вновь завуалированное сообщение Вышинского от 8 августа 1941 г. [289] в некоторых публикациях и сегодня приводятся в качестве признаков того, что московское правительство было готово «поставить обращение с пленными обеих сторон на основу принципов человечности» [290].

Однако то, что с советской стороны никоим образом не имелось намерения соблюдать международные конвенции, показывает уже обращение с находившимися в советских руках немецкими солдатами, которых официально представляли как «бандитов» и «извергов». Не менее 90–95 % военнослужащих вермахта, попавших в советский плен в 1941–42 гг., погибли [291], если не были убиты уже при пленении. Для человека, сведущего в ситуации, нет ни малейшего сомнения в том, что, с другой стороны, никогда всерьез не планировалось обеспечить советским военнопленным защиту и привилегии, предусмотренные, например, Гаагской конвенцией. Ведь советское правительство одновременно наотрез отказалось от применения важнейших положений Гаагской конвенции (обмен списками пленных, доступ Красного Креста к лагерям, разрешение переписки и посылок) и никогда больше не возвращалось к этому вопросу. Все усилия, предпринимавшиеся Международным Красным Крестом со ссылками на советские обещания, чтобы добиться соглашения или хотя бы обмена мнениями, попросту игнорировались Москвой, как когда-то аналогичные усилия времен войны Советского Союза против Польши в 1939 г. или против Финляндии в 1939–40 гг [292]. Уже 9 июля 1941 г. Международный Красный Крест поставил в известность советское правительство о готовности Германии, Финляндии, Венгрии и Румынии, а 22 июля – также Италии и Словакии, произвести обмен списками военнопленных при условии взаимности. 20 августа 1941 г. был передан первый немецкий список военнопленных. Списки военнопленных были переданы Международному Красному Кресту также Финляндией, Италией, Румынией и направлены в советское посольство в Анкаре, указанное Молотовым в качестве посредника. Однако советская сторона даже не подтвердила их получения, не говоря уже о том, чтобы признать требуемый принцип взаимности [293]. В начале 1942 г. это стало для Гитлера удобным поводом, чтобы отказаться от намеченной и одобренной Министерством иностранных дел, Верховным командованием вермахта и даже Министерством пропаганды передачи имен 500 тысяч советских пленных [294]. Ввиду упорного молчания советского правительства, Международный Красный Крест добивался по различным каналам – так, через советские посольства в Лондоне и Стокгольме – разрешения направить в Москву делегата или делегацию в надежде устранить предполагаемые недоразумения путем устных переговоров. Вновь и вновь выдвигаемые соответствующие предложения остались безо всякого ответа [295]. Точно так же не могла быть использована созданная Международным Красным Крестом возможность направления помощи советским военнопленным в Германии, т. к. Советский Союз не реагировал на соответствующие ходатайства из Женевы. Все усилия по достижению соглашения в вопросе о военнопленных, параллельно этому предпринимавшиеся государствами-посредниками, нейтральными государствами и даже союзниками СССР, тоже не вызвали в Москве ни малейшей реакции. Международный Красный Крест в начале 1943 г. счел себя вынужденным напомнить советскому правительству в официальном послании о данном Молотовым 27 июня 1941 г. обещании и одновременно с разочарованием констатировать, что его услуги предлагались с самого начала военных действий практически безрезультатно. Но и теперь ситуация не изменилась. Как Советский Союз оценивал добрые услуги, оказанные Красным Крестом во время войны, выявилось в 1945 г., когда находящаяся в Берлине делегация МКК была «грубо» лишена возможностей для работы и безо всякой мотивировки депортирована в Советский Союз.

Можно подытожить, что советские солдаты, находившиеся в руках немцев, все без исключения были людьми, объявленными вне закона своим правительством лишь потому, что они позволили себя пленить вместо того, чтобы умереть в бою [296]. И именно эти миллионы красноармейцев, которые своими действиями, желая или не желая того, повернулись к советскому режиму спиной, т. е. потенциальные союзники немцев, были подвергнуты ужасам и страданиям плена, которые частично объясняются крахом транспортной системы на восточном театре военных действий, но должны были иметь и другие важные причины. Ведь иначе было бы непонятно, почему именно условия в лагерях военнопленных в Генерал-губернаторстве [оккупированной Польше. – Прим. пер.], где не было значительных транспортных проблем, и даже в лагерях на территории рейха имели губительные последствия [297].

Тем временем любое освещение вопроса об обращении с советскими военнопленными в Германии должно было исходить из фундаментального факта непризнания Советским Союзом как Гаагских конвенций о законах и обычаях войны 1907 года, так и Женевской конвенции 1929 года. Международный комитет Красного Креста также считал это обстоятельство решающим и разъяснил, что вследствие этого Германия в отношении Советского Союза не была связана данными договорами. Если на этом фоне попытаться внести ясность в причины судьбы советских военнопленных до весны 1942 г., то выявляются прежде всего три момента. Во-первых, техническая невозможность, особенно в зимний период, соответственно обеспечить миллионную массу советских солдат, во многих случаях попавших в плен уже в смертельно изможденном состоянии. Во-вторых, целенаправленные акции уничтожения, предпринятые оперативными группами охранной полиции и СД, жертвами которых в первое время становились – хотя и далеко не в таких масштабах, как утверждается – «нетерпимые элементы», т. е. в первую очередь неугодные в политическом и расовом отношении, среди которых и представители народов Средней Азии и Кавказа, очень часто именно непримиримые противники советского режима, которые расстреливались из-за своей, порой чужеродной, внешности как символы большевизма, неверно трактуемого как «азиатский» или «монгольский», или просто потому, что они были обрезаны [298]. И, наконец, действия или бездействие, наблюдавшиеся хотя и в меньших масштабах и в конкретных случаях трудно доказуемые, которые основывались на политическом ослеплении или человеческом равнодушии многих немцев и, конечно, многих военнослужащих вермахта.

Оценки числа красноармейцев, погибших в немецком плену в результате голода, эпидемий или насилия, далеко расходятся. Число «десятки тысяч» или даже «сотни тысяч», называемое по прозрачным мотивам в советских публикациях [299], при этом столь же несостоятельно, как распространяемое прежде всего в западногерманской публицистике число 3,3 миллиона или даже называвшееся совсем недавно также завышенное число – 2,525 миллиона [300]. Критический анализ неисследованного оригинала «Отчета о местонахождении советских военнопленных по состоянию на 1.5.1944 г.», составленного Верховным командованием Вермахта [301], и других документов приводит к результату, что число погибших в немецком плену советских солдат могло составить около 2,1 миллиона – по сравнению с 1,110–1,185 миллиона немецких пленных, умерших в Советском Союзе в основном уже после завершения войны. Основной причиной массовой смертности должна была быть техническая несостоятельность, но, в определенном объеме, как говорилось, и злая воля или, по крайней мере, недостаток доброй воли. Как ни оценивать эти явления, в одном нет сомнения: для сталинского режима то обстоятельство, что в немецком плену погибли более 2 миллионов советских солдат, объявленных «дезертирами», «изменниками» и «преступниками», могло быть только на руку. Ведь, поскольку вести о положении в немецких лагерях военнопленных со скоростью ветра разнеслись по Красной Армии и в тылу, советская пропаганда получила теперь убедительный аргумент, чтобы удерживать советских солдат от сдачи в плен немцам. Ущерб, нанесенный высокому поначалу престижу немцев обращением с советскими военнопленными, больше нельзя было полностью возместить даже тогда, когда условия в лагерях военнопленных после зимы 1941/42 гг. начали улучшаться и вскоре стали терпимыми.

Хотя судьба советских солдат, попавших в немецкий плен, с полным основанием называется в известном письме протеста рейхсминистра Розенберга шефу ОКВ генерал-фельдмаршалу Кейтелю от 28 февраля 1942 г. «трагедией величайшего масштаба» [302], то картина была бы все же неполной, если игнорировать более ранние усилия, направленные на сохранение жизни и здоровья советских военнопленных. Так, шеф иностранного отдела и управления разведки и контрразведки ОКВ адмирал Канарис уже 15 сентября 1941 г. в основополагающей памятной записке шефу ОКВ потребовал применения принципов международного права и к советским военнопленным и одновременно выдвинул возражения против появившихся незадолго до этого суровых предписаний общего управления ОКВ по вопросу военнопленных [303]. То, что в этом и других подобных демаршах прикрывалось военно-практическими мотивировками, в действительности, как тотчас неодобрительно констатировал Кейтель, являлось «солдатским пониманием рыцарской войны», которое вновь и вновь пробивало себе путь среди высших офицеров вермахта. В качестве примера этой позиции приведем признание генерал-фельдмаршалом фон Боком 9 ноября 1941 г. безраздельной ответственности армии за «жизнь и безопасность ее военнопленных» или решительность, с которой высказался, например, генерал-полковник люфтваффе Рюдель 19 декабря 1941 г. за человечное обращение с советскими военнопленными [304]. Невозможно переоценить в этом отношении прежде всего практические меры ведомства генерал-квартирмейстера в Генеральном штабе сухопутных войск.

Генерал-квартирмейстер своими приказами от 6 августа, 21 октября и 2 декабря 1941 г. установил пищевые рационы, обязательные при содержании всех советских военнопленных, находившихся на оккупированных восточных территориях, включая районы подчинения командующих вермахтом на Украине, в Прибалтике (Остланд) и Польше (Генерал-губернаторство), а также в Норвегии и Румынии [305]. Уже поверхностное изучение этих норм снабжения показывает полную несостоятельность попытки, предпринятой известной стороной, связать Главное командование сухопутных войск и генерал-квартирмейстера с гитлеровской «политикой уничтожения» на Востоке именно из-за этих приказов [306]. Ведь даже рационы, предоставленные неработающим советским военнопленным, оказались не только теоретически в принципе достаточными, они были, если провести сравнение, отчасти даже существенно выше, чем у обычных немецких потребителей еще в течение лет после завершения Второй мировой войны, а потому никак не могли явиться подлинной причиной массовой смертности. Поэтому перед историком встает лишь вопрос о том, выполнялись ли или могли ли выполняться распоряжения ОКХ и, если нет, то по каким причинам выполнение отсутствовало. Ввиду огромных сражений в окружении осенью 1941 г. с их гигантским числом пленных при этом следует учесть еще один момент. А именно то, что советские военнопленные «из-за длительного периода голодания» до и во время сражения – частично они «не получали в бою никакого довольствия в течение 6–8 дней» – «даже при наличии достаточного питания физически больше не были в состоянии принять и использовать соответствующую пищу». «Из почти всех пересыльных лагерей сообщалось, – докладывал квартирмейстер при командующем тыловым районом группы армий «Центр» 8 декабря 1941 г., – что пленные после первого приема пищи попросту падали и умирали». Это состояние смертельного изнеможения [307], о котором сообщается единодушно, может объяснить, почему, например, из 64 188 советских солдат в финском плену умерли не менее 18 700 – почти треть.

В целом, во всяком случае, можно констатировать, что соответствующие командующие тыловыми районами групп армий и коменданты тыловых армейских районов в рамках своих ограниченных возможностей стремились улучшить положение военнопленных [308]. Вплоть до сентября 1941 г. питание военнопленных, похоже, и было в определенной мере достаточным. Скачкообразный рост численности пленных после огромных сражений осени 1941 г. совпал с ухудшением продовольственного положения в германских армиях на Востоке и, наконец, с полным крахом транспортной системы. Тем не менее на всей оперативной территории зафиксированы усилия, чтобы, насколько можно, подготовить жилые помещения к зиме, по крайней мере, приблизительно достичь «приказанных», «предписанных», «установленных» пищевых рационов и, если необходимо, заменить отсутствующие виды продуктов другими. Например, квартирмейстер при командующем тыловым районом группы армий «Север» дал «всем продовольственным службам и складам, а также хозяйственным командам» «строгое» указание «выделить причитающееся по приказу ОКХ продовольствие для лагерей военнопленных». Точно так же квартирмейстер при командующем тыловым районом группы армий «Центр» пытался, «используя все имеющиеся возможности (пекарни, захваченные мельницы, трофейные склады и т. д.), в значительнейшей мере обеспечить питание пленных», хотя положение с подвозом носило катастрофический характер и у немецких войск центрального участка. По территории группы армий «Юг» можно назвать 11-ю армию генерал-полковника фон Манштейна, которой, несмотря на трудные условия подвоза, «используя все предоставляемые возможности», все же удалось действительно выдать «приказанные продовольственные рационы» и путем постоянного контроля «питания, одежды и жилищ» уже в конце 1941 г. настолько укрепить состояние здоровья военнопленных, что смертность – по крайней мере, на этом участке – снизилась до минимума.

Когда Розенберг в своем запоздалом письме протеста шефу ОКВ 28 февраля 1942 г. потребовал «обращения с военнопленными по законам человечности», лед в действительности был уже сломан. [309] Два приказа ОКХ от 7 и 16 марта, а также приказ ОКВ от 24 марта 1942 г. положили начало целому ряду мер, которые, вместе взятые, с весны 1942 г. шаг за шагом преобразовали условия жизни советских военнопленных в районах действий как ОКХ, так и ОКВ. Кроме того, в это время уже существовала большая группа военнопленных, имевших «особо предпочтительное обращение, питание и размещение», а именно: представители нерусских национальных меньшинств – среднеазиаты и кавказцы, а также казаки, которые как «равноправные соратники» могли приниматься и в ряды вермахта и которым, как настоятельно подчеркнул руководитель соответствующего отделения в организационном отделе Генерального штаба сухопутных войск, подполковник граф Штауффенберг 31 августа 1942 г., «заведомо» причитались немецкие продовольственные рационы. Вскоре после того, как сам Гитлер «совершенно однозначно и обстоятельно» высказался за «абсолютно достаточное питание» «русских» [310], 13 апреля 1942 г. генерал-квартирмейстер подчеркнул в «инструкции», что в принципе всем советским солдатам необходимо обеспечить «достаточное питание и хорошее обращение… с момента их взятия в плен» [311]. Эта инструкция генерал-квартирмейстера даже устанавливала принцип, что советские военнопленные должны считать «счастливой судьбой» возможность «пережить эту войну в обеспеченной ситуации».

То, как конкретно следовало добиваться этой цели, регулировали различные приказы и директивы, которые вполне сознательно обращались к положениям Гаагских конвенций о законах и обычаях войны [312]. В июне 1942 г. был учрежден новый пост «начальника лагерей военнопленных в оперативной области», который имел инспекционные и директивные полномочия, а также право докладывать о не устраненных по его требованию недостатках в обустройстве военнопленных командующему группой армий. В инструкции генерал-квартирмейстера об «отправке в тыл вновь поступивших военнопленных» в это же время было предписано оставлять военнопленным личное имущество, одежду и предметы обихода, включая кухонную посуду и полевые кухни, немедленно удалять их из зоны боевых действий, по возможности избегая изнурительных пеших маршей и предоставляя необходимое питание, чтобы избежать ужасной картины жалких процессий минувшего года [313]. Как устанавливалось далее, для раненых и больных должно было предоставляться медицинское обслуживание, а питание осуществляться в целом «по немецким принципам» [314]. В рамках вновь заметного с 1942 г. улучшения условий нормы питания, которые в силу обстоятельств пришлось несколько снизить весной, были опять повышены для всех военнопленных, находившихся на оккупированных советских территориях, а также в Норвегии, Франции, Бельгии и Румынии, по приказу генерал-квартирмейстера от 24 октября 1942 г. [315] Издававшиеся ОКХ с декабря 1942 г. «Особые распоряжения по делам военнопленных на Восточном театре военных действий» еще раз напоминали всем командным инстанциям и службам об обязанности «безупречного обращения и содержания» для военнопленных. Была создана почта для военнопленных, обитателям лагерей стали в большем количестве раздаваться газеты «Клич» и «Заря», которые, наряду с политическим воздействием, заботились и о том, чтобы найти внутренний подход к своим читателям. Так, например, номер газеты для военнопленных «Клич» от 5 апреля 1942 г. был снабжен многообещающим пасхальным девизом «Христос воскресе» [316].

Чтобы противодействовать эффективной советской пропаганде и поддержать собственные усилия по разложению вражеских войск, ОКХ рано стало придавать значение лучшему обращению с перебежчиками, чем с обычными военнопленными. После того как генерал-квартирмейстер уже 7 марта 1942 г. дал соответствующую директиву, вопрос был окончательно урегулирован в основополагающем приказе № 13, который издал по поручению Гитлера 20 апреля 1943 г. начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал пехоты Цейтцлер [317]. Всем военнослужащим Красной Армии («офицер, политрук, политический комиссар, унтер-офицер или рядовой»), которые поодиночке или группами добровольно сдавались в плен, теперь были официально гарантированы лучшее размещение, питание, одежда и обращение согласно положениям Женевской конвенции, которую игнорировало советское правительство. «Сохранение денежных средств, ценностей, одежды, знаков различия, почетных знаков», т. е. и советских военных орденов, отныне подразумевалось само собою [318].

Одновременно при всех дивизиях сухопутных войск на Востоке, в сборных армейских пунктах для пленных, а также в пересыльных лагерях, были созданы «Русские подразделения обслуживания» [319], каждое из которых состояло из 1 офицера, 4 унтер-офицеров и 20 рядовых РОА. То, что в рамках организации германской армии русские офицеры, унтер-офицеры и рядовые теперь получали самостоятельные полномочия в отношении обслуживания военнопленных и духовного воздействия на них, произвело на красноармейцев, как сообщалось, «глубокое впечатление». Этот новый феномен затем существенно способствовал и успеху пропагандистской акции «Серебряный просвет», проводившейся вслед за появлением основополагающего приказа № 13 [320].

Как же складывалась общая и политическая позиция советских солдат на различных стадиях пребывания в плену? Здесь также нужно исходить из того, что красноармейцы уже самим фактом своего пленения вступали в непреодолимое противостояние с Советским государством. По наблюдениям Кромиади, впоследствии полковника РОА, который в качестве члена комиссии Восточного министерства с сентября по декабрь 1941 г. объезжал лагеря военнопленных на Востоке, «подавляющее большинство» военнопленных было к этому времени настроено «хотя бы подсознательно антибольшевистски». Его убеждение, что эти миллионы можно было бы «с большим успехом использовать для антибольшевистской борьбы», разделялось немалым числом военнопленных советских генералов и других высших офицеров [321]. К тем, кто так думал и давал немцам советы о том, как можно было бы свергнуть сталинский режим, принадлежали: командующий 22-й (ранее 20-й) армией генерал-лейтенант Ершаков, командир 49-го стрелкового корпуса генерал-майор Огурцов, командир 8-го стрелкового корпуса генерал-майор Снегов, командир 72-й горно-стрелковой дивизии генерал-майор Абранидзе, командир 102-й стрелковой дивизии генерал-майор Бессонов, командир 43-й стрелковой дивизии генерал-майор Кирпичников и др. Как сообщил в октябре 1941 г. военнопленный командир 21-го стрелкового корпуса генерал-майор Закутный коменданту офлага XIII-d (Нюрнбергский военный округ) полковнику Тёльпе, из 10 находившихся в этом лагере советских генералов были готовы «активно участвовать в борьбе против Советского Союза как оплота мирового коммунизма», помимо Закутного, генералы: Трухин, Благовещенский, Егоров, Куликов, Ткаченко, Зыбин, а при определенных условиях также Алавердов и испытанный командующий 5-й армией Потапов. Закутный был готов поручиться за то, что «большинство офицеров украинско-белорусского происхождения и примерно половина всех штабных офицеров являются сторонниками социального и политического устройства России на национальной основе».

Примечательной была позиция уже упомянутого командующего советской 19-й армией и всей окруженной под Вязьмой в октябре 1941 г. группировкой (19-я, 20-я и влившаяся в ее состав 16-я, 32-я, 24-я армии, а также оперативная группа Болдина) генерал-лейтенанта Лукина. Этот видный военачальник, ранее занимавший ответственный пост коменданта гарнизона города Москвы, а после своего возвращения из плена реабилитированный лишь в итоге многомесячного уголовного расследования, был до своей смерти в 1970 г. членом Советского комитета ветеранов войны. В Советском Союзе он считался «верным сыном Коммунистической партии», генералом, «посвятившим всю свою сознательную жизнь беззаветному служению Родине, делу Коммунистической партии», и при этом умалчивалось, что в плену он показал себя не только русским патриотом, но и открытым противником советского режима.

В декабре 1941 г. Лукин так охарактеризовал позицию широких масс в Советском Союзе: «Большевизм смог утвердиться среди народов нынешнего Советского Союза лишь в результате конъюнктуры, существовавшей после мировой войны. Крестьянину была обещана земля, рабочему – участие в промышленности, крестьянина и рабочего обманули. Если крестьянин сегодня больше не владеет ничем, если средний рабочий зарабатывает 300–500 рублей в месяц (и на них ничего не может купить!), если царят нищета и террор и прежде всего безрадостная жизнь, то вы поймете, что эти люди должны с благодарностью приветствовать свое освобождение от большевистского ига» [322].

Правда, готовность советских солдат видеть в немцах своих освободителей и совместно с ними бороться против большевизма, поначалу, согласно компетентным оценкам, широко распространенная [323], после пережитого в плену уступила место глубокому отрезвлению. Поэтому под впечатлением от ужасной зимы 1941/42 гг. германская система зачастую отвергалась не в меньшей мере, чем советская, и люди начали спрашивать себя, кто же, собственно, является большим врагом – Сталин или Гитлер. Нельзя сказать, что немцы, формируя с 1941–1942 гг. восточные части, испытывали недостаток в добровольцах из рядов военнопленных. Число бывших красноармейцев, которые по разным причинам были готовы сменить судьбу военнопленного на судьбу солдата или добровольного помощника на немецкой стороне, всегда было достаточно велико и уже в ранний период составляло сотни тысяч. Но все более решительным становился теперь вопрос о политическом смысле их борьбы. То, что русские в перспективе будут сражаться не за германские, а только за свои собственные национальные цели, со всей определенностью высказал уже генерал-лейтенант Лукин. В своих рассуждениях от 12 декабря 1941 г., доведенных Розенбергом и до Гитлера, выступая как бы от имени всех других военнопленных генералов, он без долгих раздумий потребовал создания альтернативного русского правительства, чтобы продемонстрировать русскому народу и красноармейцам, что вполне можно выступать «против ненавистной большевистской системы» и одновременно за дело своей Родины. «Русские стоят на стороне так называемого врага, – подытожил он свои мысли, – так что переход к ним – это не измена родине, а только отход от системы… Над этим наверняка задумаются и видные русские вожди, возможно, и такие, которые бы еще могли что-то сделать! Ведь не все видные деятели – рьяные сторонники коммунизма». Авторитет немцев после первой военной зимы, несомненно, потерпел тяжелый урон, и драгоценное время было упущено. Но именно пример генерала Власова и других плененных или перебежавших в 1942 г. военачальников – командира 1-го отдельного стрелкового корпуса генерал-майора Шаповалова, командира 41-й стрелковой дивизии полковника Боярского, командира 126-й стрелковой дивизии полковника Сорокина, командира 1-й воздушно-десантной бригады полковника Тарасова и др. [324] – показывает, какие возможности существовали еще и в это время. Это особенно заметно и по рассуждениям взятого в плен 21 декабря 1942 г. к северо-западу от Сталинграда командующего 3-й гвардейской армией генерал-майора Крупенникова [325] – по оценке советника посольства Хильгера, человека «степенного и исполненного достоинства», «который проявил готовность к показаниям, данным им немецким военным инстанциям, лишь после тяжелой внутренней борьбы» и у которого поэтому можно было «предполагать значительную меру надежности». Крупенников резко критиковал оккупационную политику немцев на Востоке и расценил как кардинальную ошибку, что они положились «в войне против Советского Союза» лишь «на силу собственной армии». Тем не менее он все еще считал возможным формирование русской добровольческой армии из военнопленных красноармейцев для борьбы против советского режима. Но он заявил, что для такого русско-немецкого сотрудничества необходимо создание политической базы. Преследуя свои военные цели, Германия должна дать уверенность народам России, что с ними будут обращаться не как с «неполноценными колониальными народами», а как с «равноправными членами» «европейской семьи народов». Необходимо прежде всего создание русского альтернативного правительства. Лишь при этом условии, по его мнению, можно было сформировать многочисленную и надежную, разделенную на корпуса и дивизии русскую национальную армию. В этом случае генерал Крупенников и теперь еще рассчитывал на «большой приток из лагерей военнопленных». Из офицеров, находившихся в немецком плену, «по его оценке, 70 % готовы воевать против советской системы».

Требование о признании России союзником в качестве предпосылки для военно-политического альянса открыто высказывали командующие армиями: генерал-лейтенант Ершаков, генерал-лейтенант Лукин, генерал-майор Крупенников и другие генералы, а военнопленные командующие: 5-й армией – генерал-майор Потапов, 6-й армией – генерал-лейтенант Музыченко и 12-й армией – генерал-лейтенант Понеделин, по крайней мере, намекали на это в дружеских беседах [326]. Реальные обещания на этот счет отсутствовали, но с 1942 г., как упоминалось, все же происходили определенные события, указывавшие на то, что такого признания вскоре нельзя будет больше избежать, среди них – первое публичное выступление генерала Власова, его «Открытое письмо», распространенное в миллионах экземпляров, декларация «Смоленского комитета» и другие заявления и, не в последнюю очередь, тот факт, что все «принятые в ряды Вермахта русские добровольные помощники, а также русские добровольцы в туземных частях» с апреля 1943 г. могли считать себя военнослужащими «Русской освободительной армии» или «Украинского вызвольнего вийска» [327]. Не соображения принципиального характера, а лишь то обстоятельство, что вскоре больше не стало слышно о дальнейших мерах по созданию русского правительства и национальной армии, привело к разочарованию многих военнопленных, а также к дистанцированию указанных генералов от всякого сотрудничества с немцами.

Идейно-политическое состояние советских военнопленных оставалось поэтому двойственным. Правда, их материальное положение с 1942 г. улучшалось, а вскоре настолько нормализовалось, что простое выживание в лагерях для них вообще больше не составляло вопроса. Но воздействие начавшейся в то же время национально-русской пропаганды было незначительным, т. к. отсутствовали конечные решения с немецкой стороны. Этим недостатком немедленно воспользовалась советская агентура в лагерях военнопленных, которая теперь в корне перестроила свою тактику. Попытавшись в первое время провоцировать немцев на жесткие репрессии против своих соотечественников, она отныне стала разворачивать ловкую агитацию, представляя победу Советского Союза в этой войне гарантированной, указывая на мнимые глубокие перемены внутри Советского Союза, на обращение к национальным традициям, возрождение религиозной жизни и запланированный на конец войны роспуск столь ненавистных колхозов. Террор, вплоть до убийства, практиковался теперь лишь в отдельных случаях, против опасных врагов советской системы [328]. Успех таких усилий проявился в том, что многие военнопленные начали готовиться к возвращению на Родину, искали себе алиби и избегали выступать в антисоветском духе. В лагерях для офицеров, освобожденных согласно Гаагской конвенции от обязательного труда, которые имели больше досуга, чем прочие пленные, и чаще всего ближе знали друг друга, теперь подчас бывало так, что каждый вел себя подобно своим товарищам. При этом говорилось: «Как все! Все идут в РОА, иду и я» [329]. Так, например, в офицерском лагере во Владимире-Волынском в июне 1943 г. из 600 военнопленных офицеров все, кроме 30, подали заявление о готовности вступить, по их мнению, существующую «власовскую армию» [330]. Пропагандистам Освободительной армии, как, например, тогдашнему подполковнику Позднякову, который в 1944 г. пытался вербовать военных специалистов, напротив, пришлось заметить, что некоторые офицеры были склонны теперь беседовать с ними только с глазу на глаз, а не публично.

Большой отклик на образование КОНР и на провозглашение Пражского манифеста 14 ноября 1944 г. еще раз наглядно показал, в какой мере живо или, по крайней мере, возбудимо было желание служить делу национальной России. В этом отношении все утверждения советской публицистики о возникновении РОА находят несомненное опровержение. Советские публикации – если они вообще признают, что советские солдаты служили ненавистным «немецким оккупантам» – говорят в первую очередь о прямом или косвенном применении насилия при вербовке. Вновь и вновь указывается на «невыносимый голод и неслыханные мучения» пленных в лагерях военнопленных, называемых «концлагерями», которым эти люди были не в силах противостоять [331]. Мол, измученные «голодом и пытками» и «доведенные до отчаяния военнопленные» были вынуждены вступать в Русскую освободительную армию под «угрозой физического уничтожения». «Кто не соглашался, того расстреливали» или, как говорится в одном месте, наказывали тяжелейшим трудом. В этом духе была выдержана еще сцена из советского пропагандистского фильма о битве под Курском, представленного в 1974 г. французской общественности, где генерал Власов, недолго думая, приказывает расстрелять истощенных узников, отказавшихся вступить в его армию[48].

Но то, как бессмысленно пытаться связывать возникновение Освободительной армии с физическими бедствиями военнопленных и насильственными методами вербовки, вытекает уже из того простого факта, что положение военнопленных в то время, когда формировалась Власовская армия, и даже к моменту формирования восточных частей давно уже нормализовалось[49]. «Необходимо решительно подчеркнуть, – писал позднее офицер РОА, – что питание в лагерях военнопленных к этому времени было удовлетворительным. Поэтому стремление людей вступить в РОА не было продиктовано голодом». Впрочем, Власов и не мог быть заинтересован во включении в свою армию военнопленных, не желающих воевать. Немцы уже при рекрутировании восточных частей рано стали придавать значение принципу добровольности, как, например, сам Гитлер в распоряжении № 46 (директива по усилению борьбы с бандитизмом на Востоке) от 18 августа 1942 г. поставил дальнейшее расширение «туземных частей» в зависимость от того, чтобы «непременно имелись в распоряжении надежные и желающие сражаться на добровольной основе бойцы» [332]. Согласно распоряжению Главного командования и Генерального штаба сухопутных войск № 5000 от 29 апреля 1943 г., прием военнопленных без «строгого отбора», прохождения испытательного срока в течение нескольких месяцев и торжественного принятия присяги был категорически запрещен [333]. С учетом этого обстоятельства в советской литературе подчас появлялась и версия, согласно которой «гитлеровцам», правда, удавалось находить добровольцев, но лишь «с помощью демагогической пропаганды, всякого рода обещаний, разжигания национальной вражды» [334]. Эти добровольцы, с другой стороны, характеризуются и как «бывшие кулаки, лавочники, разного рода националистический и опустившийся сброд». То, что обычные советские солдаты и офицеры находили свой путь в РОА по собственному почину, разумеется, никогда не могло быть признано. Ведь это глубочайшим образом противоречило бы догме о морально-политическом единстве советского общества, о «самоотверженном патриотизме советского народа», с «безграничной преданностью» сплоченного вокруг Коммунистической партии. Лишь однажды – что показательно, в публикации эпохи послесталинской «оттепели» – коротко прозвучали более глубокие политические мотивы. Так, Бычков в своей работе о партизанском движении возлагает ответственность за то, что «гитлеровцы», помимо «классово враждебных и отсталых элементов», смогли привлечь «и некоторую часть гражданского населения и военнопленных» на «чуждые Советскому государству политические ошибки и нарушения законности» Сталина, «левацкие загибы при проведении коллективизации, массовые репрессии 1937–1939 гг., необоснованно подозрительное отношение к находившимся в окружении советским солдатам и т. д.» [335]

Если, стало быть, уже немцы умели использовать в своих целях признанные данным автором негативные настроения, то насколько же быстрее это должно было удаваться генералу Власову, провозглашавшему национально-русские цели! После того как стало известно о том, что произошло в Праге 14 ноября 1944 г., фактически еще раз открылась картина подлинного патриотического подъема. В личную канцелярию генерала Власова в Берлин-Далеме, Брюммерштрассе, 34, в последующие дни и недели потекла растущая волна писем, отчасти восхищенных, от находящихся в Германии русских (военнопленные, восточные рабочие, беженцы) [336]. Согласно высказыванию доверенного лица Власова, Сергея Фрёлиха, после провозглашения Пражского манифеста на вступление в РОА ежедневно претендовали от 2500 до 3000 добровольцев. Только 20 ноября 1944 г. было зарегистрировано 470 коллективных телеграмм из лагерей военнопленных, 298 из них были подписаны 43 511 военнопленными, остальные 172 посланы от имени «всех» обитателей соответствующего базового лагеря или рабочей команды. С учетом индивидуальных писем, за один этот день намного более 60 000 военнопленных заявили о своей готовности взять в руки оружие и под командованием Власова сражаться за цели Пражского манифеста. В конце ноября 1944 г. число заявлений солидарности достигло 300 000. Канцелярия начальника штаба Освободительной армии и заместителя главнокомандующего генерал-майора Трухина, которая за день получала до 500 писем, официально заявила 16 декабря 1944 г. в газете «Воля народа», что не в состоянии обработать все ходатайства [337]. А Президиум КОНР 23 декабря 1944 г. был вынужден сообщить в печати, что невозможно учесть просьбы всех претендентов на прием в Вооруженные силы народов России. Пришлось их утешить, указав на то, что судьба Освободительного движения решается не только в боях на фронте, но и точно так же в самоотверженном труде в промышленности и сельском хозяйстве тыла [338].

В тот же период, в декабре 1944 г., полковник Зверев объезжал лагеря военнопленных в Норвегии, чтобы агитировать там за цели Русского освободительного движения. В результате его усилий «тысячи советских военнопленных» (данные колеблются от 10 000 до 20 000), среди них многочисленные советские солдаты, лишь незадолго до этого взятые в плен, заявили о своей готовности вступить в РОА. Этот успех, о котором сообщили на пресс-конференции в Осло полковник Зверев и бывший комендант города Ленинграда полковник Ананьин, вызвал широкий отклик во всей норвежской печати [339]. То, что такие данные не являлись преувеличениями, подтверждается генералом добровольческих частей в ОКХ, генералом кавалерии Кёстрингом, скептически настроенным в отношении Власовского движения, который говорил о «многих десятках тысяч добровольцев», «готовых подчиниться Власову в качестве бойцов». Кёстринг не способствовал переводу военнопленных из Норвегии в «германский ад» попросту потому, что они «при нехватке оружия все равно были бесполезны» [340]. Полковник Кромиади, который как начальник личной канцелярии Власова хорошо владел ситуацией, одновременно подчеркивает самопожертвование почти неимущих военнопленных и восточных рабочих, которые порой отдавали последние деньги или прочие пожитки, чтобы послужить Русскому освободительному движению [341].

Если, стало быть, можно с полным основанием исходить из того, что кадры для комплектования РОА в принципе были в наличии, то временами все же наблюдалась нехватка специалистов по техническому вооружению. Покажем на примере ВВС, как пытались преодолеть этот дефицит. Когда в конце октября 1944 г. формирование ВВС РОА стало решенным делом, личная канцелярия генерала Власова поместила объявление в русских газетах, которое привело к заметным результатам [342]. Так, о готовности к службе в РОА заявили сразу около 2000 пилотов, штурманов, бортовых стрелков, авиатехников, артиллеристов-зенитчиков и других специалистов. Недостающие 3000 человек инспектор по иностранному персоналу Люфтваффе «Ост», следуя предложениям полковника Мальцева, надеялся найти среди 22 500 русских добровольцев и 120 000 военнопленных, которые к этому моменту еще находились в германских Люфтваффе и составляли большой процент среди вспомогательного зенитного персонала и в строительных частях. Разумеется, это не означало, например, как утверждается, что Власов теперь получил от Геринга полномочия распоряжаться всеми советскими военнопленными, «использовавшимися для работы в германских люфтваффе». За главнокомандующим Вооруженными силами Комитета освобождения народов России было лишь в целом признано право «по согласованию с частями Вермахта и их органами» проводить вербовку и набор «по заранее установленным директивам». В Люфтваффе рейхсмаршал своим приказом от 19 декабря 1944 г. дал разрешение на проведение соответствующей вербовки добровольцев среди «русских военнопленных, а также русских добровольцев («хиви» – добровольных помощников)». В районах ответственности командований 1-го, 4-го, 6-го и 10-го воздушных флотов, воздушного флота «Рейх» (для зенитного персонала), а также других командных инстанций теперь были созданы подразделения по сбору заявлений и организованы немецко-русские вербовочные комиссии [343]. Согласно донесению генерал-лейтенанта Ашенбреннера начальнику Генерального штаба люфтваффе от 10 марта 1945 г., успех вербовочной акции в подразделениях люфтваффе и лагерях военнопленных был в целом вполне «удовлетворителен».

Однако очень позитивная картина, складывавшаяся поначалу после провозглашения Пражского манифеста, в действительности с января 1945 г. довольно существенно омрачилась. Под впечатлением от ухудшения военной ситуации советские военнопленные начали проявлять ощутимую сдержанность по отношению к РОА [344]. Этот всеобщий перелом в настроениях после успехов советского зимнего наступления довольно отчетливо виден и в уменьшении численности советских перебежчиков. Если, например, еще в декабре 1944 г. среди 7 военнопленных красноармейцев имелся 1 перебежчик, то в январе 1945 г. 1 советский перебежчик приходился уже на 26 советских военнопленных, в феврале – даже на 29, но в марте, правда, на 14 [345]. Однако было бы ошибкой делать отсюда общий вывод об укреплении моральной устойчивости красноармейцев. Ведь, в сравнении с союзными армиями на германском Западном фронте, в Красной Армии число перебежчиков все еще оставались поразительно высокими. Так, среди 27 629 советских военнопленных от декабря 1944 г. до марта 1945 г. было, по неполным сообщениям, не менее 1710 перебежчиков, а среди сравнимого количества 28 050 американских, британских и французских военнопленных, в период немецкого наступления в Арденнах в декабре 1944 г. – январе 1945 г. – лишь 5. Итак, даже победоносное наступление Красной Армии, несмотря и на строгие меры контроля, не помешало тому, что каждый 16-й советский военнопленный был перебежчиком, тогда как даже в период чувствительных неудач западных держав на 4692 пленных солдата союзников приходился 1 перебежчик, иными словами, на примерно 330 советских перебежчиков – 1 союзный. Даже в феврале 1945 г., например, в проверочном лагере особого назначения в Лукенвальде, подведомственном отделу иностранных армий Востока Генерального штаба сухопутных войск, где работала и комиссия РОА во главе с подполковником Сахаровым и старшим лейтенантом Лемухиным, из 85 военнопленных 22 немедленно выразили готовность вступить в РОА [346].

А то, что советские военнопленные с начала 1945 г. в целом проявляли большую осторожность, можно пояснить на основе опыта майора Теникова и лейтенанта Агеенкова, которые по поручению РОА проводили вербовочные акции среди зенитных групп в Штутгарте и Швайнфурте (21-я зенитная дивизия) [347]. Например, лейтенант Агеенков, деятельность которого распространялась на тяжелые батареи, легкие зенитные дивизионы и прочие подразделения зенитной группы в Швайнфурте, нашел материальное положение здешних военнопленных в целом сносным и частично хорошим, но в отдельных случаях был вынужден изложить и обоснованные жалобы [348]. Во всяком случае, всюду, где немецкие шефы батарей и прочие командиры подразделений заботились о материальном благополучии подчиненных им военнопленных и нашли подходящий тон в обращении с ними, те проявляли отзывчивость и заинтересованность политическими вопросами. Поэтому рассказы Агеенкова о прошлом большевизма, о политических целях Пражского манифеста и задачах Освободительной армии воспринимались тогда с большим вниманием и, как вытекало из задаваемых по ходу вопросов, в целом одобрительно. Но лишь меньшинство последовало первому призыву о вступлении в Освободительную армию. Военнопленные проявляли заметную боязнь сменить свой нынешний статус и знакомые им условия на столь неопределенную теперь судьбу солдата РОА, искали отговорки и ссылались на то, что они и как военнопленные на службе в немецкой зенитной артиллерии вносят свой вклад в общее дело и тем самым – в освобождение своей Родины [349]. Немецкий командир 953-го легкого зенитного дивизиона зенитной подгруппы в Швайнфурте майор Ламмерер выразил в своем донесении мнение о необходимости повторной и более усиленной пропандистской акции [350]. Тем временем, и проведенная в марте 1945 г. вербовочная акция не смогла вырвать военнопленных из их летаргии, хотя использовался весомый аргумент, что для них – как презренных «изменников» и «дезертиров» – и без того больше не существует простого возврата на родину. Вербовка РОА подчас наталкивалась на препятствия не только среди военнопленных. Офицеры-вербовщики, в большинстве своем политически сведущие пропагандисты из учебного лагеря Дабендорф, не без задней мысли порой распространяли свою деятельность и на военнослужащих нерусских добровольческих частей вермахта, которые в целом не желали идти под русское командование, а предпочитали оставаться в своих национальных легионах, организованных по земляческому принципу. Так, в отдельных случаях чрезмерно ревностные «офицеры РОА, угрожая военно-судебными последствиями, называли дезертирами и принуждали оставаться в РОА» туркестанцев и кавказцев, не желавших служить в РОА [351]. Точно так же издавались форменные приказы о призыве и подчас предпринимались попытки использовать вербовочные методы, которые – если привести сравнимый пример – хотя и фиксировались при формировании Чехословацкого корпуса в России во время Первой мировой войны, но не соответствовали установленному теперь принципу добровольности. Поэтому как ОКВ, так и кадровое управление СС сочли себя обязанными своевременно возразить против такого превышения компетенции со стороны органов Власовской армии.

Тем временем все эти инциденты представляли собой второстепенные явления, не оказавшие влияния на возникновение РОА. Когда осенью 1944 г. началось формирование Вооруженных сил КОНР, то реальные трудности возникали лишь в материальном, но не в кадровом отношении. Многие десятки тысяч (по другим данным – сотни тысяч) военнопленных поздней осенью 1944 г. самопроизвольно заявили о готовности к вступлению в Русскую освободительную армию под командованием генерал-лейтенанта Власова. Большой интерес к Власовскому движению проявлялся и в кругах так называемых восточных рабочих. Кроме того, Власов мог в растущей мере рассчитывать на резерв из сотен тысяч русских солдат, уже несших активную военную службу в добровольческих частях под немецким командованием или в немецких частях в качестве добровольцев (бывших «хиви») и в подавляющем большинстве выразивших желание принадлежать к настоящей РОА [352]. Начальник командного отдела армейского штаба полковник Поздняков, который по роду деятельности лучше всех знал кадровую ситуацию, подчеркивал затем, что число добровольцев РОА было в действительности так велико, что уже в связи с острой нехваткой оружия можно было удовлетворить лишь часть заявок. В Русской освободительной армии не было вакансий. Что же касается офицеров, то появилась возможность создать обширный офицерский резерв и осуществлять подбор подходящих лиц для уже сформированных частей.

273. Боец Красной Армии не сдается. / Политическое управление Ленинградского военного округа. В помощь пропаганде и агитации. Для служебного пользования. В составлении брошюры участвовали: Н. Брыкин и Н. Толкачев. Ленинград, 1940. Копия перевода. // PA AA Bonn, Pol. XIII, Bd. 10.

274. Допрос военнопленных 12.8.1941 в Гайсине. Командование 17-й армии, Ic (капитан Иртель фон Бренндорф), 14.8.1941 (на нем. яз.). //, PA AA Bonn, Pol. XIII, Bd 12, Teil II; Поздняков В. Советская агентура в лагерях военнопленных. С. 156; Solschenizyn A. Der Archipel GULAG. S. 69, 234; Tolstoy N. Victims of Yalta. P. 396; Fricke K. Politik und Justiz. S. 106. Член военного совета 1-й танковой армии генерал-лейтенант Н. Попель в своей книге «Танки повернули на запад» рассказывает о беседе с военнопленным венгерским полковником Мольнаром. Мольнар: «Я видел, как жестко вы обращались с вашими собственными соотечественниками. У вас каждый, кто сдается в плен, даже если он тяжело ранен, считается изменником родины. Ведь ваша страна не подписала известную Конвенцию о военнопленных 1929 года. Действительно ли верно, что вы списали своих собственных пленных и считаете их всех без исключения изменниками? Отказавшись от подписи, вы не приняли обязательств и в отношении чужих военнопленных. Я и этого не понимаю». Попель: «Возникла пауза. Возможно, полковник ждал моих возражений. Но это были вопросы, на которые я сам еще не знал ответа». См. прим. 290 и 677.

275. Общая численность советских военнопленных с 22.6.1941 по 28.2.1945 гг. – 5 245 882 человека. См. Месячное сообщение о поступлении военнопленных – февраль. Отдел военного управления генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКХ, № II/1241/45, 22.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA RH 2/v. 2623. Даллин (Dallin A. Deutsche Herrschaft in Ruland. S. 422), Якобсен (Jacobsen H.-A. Kommissarbefehl. S. 197, 279) и Штрайт (Streit Ch. Keine Kameraden. S. 10, 105) без ссылки на источник говорят о более 5,7 млн военнопленных.

276. Hoffmann J. Die Kriegfhrung aus der Sicht der Sowjetunion. S. 725.

277. Имена и должности советских генералов, плененных, убитых и расстрелянных к октябрю 1941 г. Отдел иностранных армий Востока в Генеральном штабе ОКХ (на нем. яз.). // BA-MA H 3/152; Conquest R. The Great Terror. P. 489.

278. Приказ Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии № 270 о борьбе с трусами, дезертирами и паникерами, 16.8.1941 (обратный пер. с нем.). // BA-MA H 3/152.

279. Приказ войскам Ленинградского фронта № 0098, 5.10.1941 (обратный пер. с нем.). // Там же; Главная военная прокуратура (военный юрист I ранга Варской) – военному прокурору 54-й армии, № 08683, 15.12.1941. // BA-MA RW 2/v. 158.

280. Военнопленные. // Советская Военная Энциклопедия. Т. 2. С. 246; Rapport du Comit international de la Croix-Rouge. P. 420; Tolstoy N. Victims of Yalta. P. 438.

281. Tolstoy N. Victims of Yalta. P. 33, 395.

282. Поздняков В. Советская агентура в лагерях военнопленных; Пшеничный Г. Советская агентура в лагерях военнопленных. С. 158; Кромиади К. За землю, за волю. С. 35, 40–41.