Власов против Сталина. Трагедия Русской освободительной армии, 1944–1945 Гофман Иоахим

6. РОА на Одерском фронте

При создании Русской освободительной армии, по всей вероятности, имелось немецко-русское соглашение о том, чтобы как можно быстрее предоставить частям возможность проявить себя на Восточном фронте. Генерал Власов и армейский штаб исходили из того, что все три дивизии, по крайней мере, 1-я и 2-я дивизии, после их формирования будут совместно с казачьим кавалерийским корпусом и остальными частями армии объединены под командованием Власова и займут на Востоке самостоятельный участок фронта [353]. То, что планировалось в действительности, неясно, но до определенной степени вытекает из беседы постоянного представителя при Власове, оберфюрера СС д-ра Крёгера, с Гиммлером 8 января 1945 г. [354], в которой тот признал желательным, «чтобы новые дивизии создавались поэтапно и для начала две дивизии появились на фронте в полном составе и показали, что они могут сделать… Командование этими дивизиями должен получить генерал Власов… Было бы существенно после создания двух первых дивизий провести хорошо продуманную акцию». Во всяком случае большое значение придавалось пропагандистской подготовке фронтовых действий. Так, уже упоминалось, что было предусмотрено в массовом порядке разбросать с воздуха текст Пражского манифеста вместе с призывом к солдатам, офицерам и генералам Красной Армии присоединиться к борьбе на стороне Освободительной армии. Лишь после того, как РОА докажет свою боеспособность, было намечено ее расширение до 10 дивизий. В соответствии с этими представлениями, пока еще общего характера, командование германских Люфтваффе действительно еще рассчитывало в начале апреля 1945 г. на предстоящую вскоре наступательную операцию 1-й и 2-й дивизий РОА на Восточном фронте. Главное командование Люфтваффе вело подготовку к «тактическому и пропагандистскому» взаимодействию готовых к тому времени к бою авиационных сил РОА с наземными частями. С этой целью русские – 5-я истребительная эскадрилья и 8-я эскадрилья ночных бомбардировщиков, на время их действий получили независимость от наземной организации, и им были приданы специальные автомашины.

Тем временем условия, при которых было начато формирование Освободительной армии, стали в начале 1945 г. решительным образом меняться. После того как Красной Армии удалось опрокинуть германский Восточный фронт и продвинуться до Одера, больше не могло быть речи о спокойном развитии. К моменту, когда на фронт пришлось бросить последние немецкие резервы, временные соединения и даже необученные части армии резерва, когда из курсантов военных училищ приходилось создавать юнкерские полки, чтобы еще быть в состоянии противопоставить противнику хоть какую-то силу, взоры начали обращаться и на формируемые части РОА. Гитлер, и без того безразличный к глубоко политическому назначению Освободительной армии, резко выразил свое мнение, когда 27 января 1945 г. заявил по поводу 1-й дивизии РОА, что у нее существуют лишь две возможности: «либо она на что-то годна, либо нет». В первом случае ее следовало «рассматривать как регулярную дивизию», во втором было бы «идиотизмом» вооружать такое соединение, «если я не могу сформировать даже немецкую дивизию, поскольку у меня нет оружия. Я бы лучше сформировал немецкую дивизию и отдал ей все это оружие» [355]. В этой критической для дальнейшего развития Освободительного движения ситуации начальник кадрового управления СС, обергруппенфюрер СС и генерал войск СС Бергер выдвинул идею уже сейчас предоставить доказательство боеспособности русских солдат. Генералу Власову было нечего возразить против этого предложения, напротив, он стремился содействовать операции, которая бы в феврале 1945 г. послужила для Освободительного движения сильным импульсом и потому заслуживала особого внимания, даже имея лишь ограниченные масштабы.

По приказу Власова и генерал-майора Трухина полковник Сахаров сформировал из отобранных добровольцев батальона охраны, учебного лагеря Дабендорф и юнкерской роты ударную группу в составе 3 взводов во главе с лейтенантами Анихимовским, Малым и Высоцким [356]. Ее командиром стал Сахаров, его заместителем – капитан граф Ламсдорф. Свидетельством несломленного боевого духа солдат Власова явилось то, что подавляющее большинство батальона охраны и большое количество участников курсов в Дабендорфе, включая офицеров Красной Армии в роли простых солдат, тотчас добровольно заявили о готовности участвовать в этой первой фронтовой акции. Ударная группа Сахарова была вооружена штурмовыми винтовками, автоматами и фаустпатронами, и перед ее отправкой Власов простился с ней на учебном плацу юго-восточнее Берлина речью, в которой обратил внимание солдат на то, что от них будет зависеть дальнейшая судьба РОА. То, что роль запланированной фронтовой акции выходила за пределы чисто военного значения, было ясно и Гиммлеру, который теперь в качестве командующего группой армий «Висла» заботился о том, чтобы открыть путь ударной группе Сахарова. 6 февраля 1945 г. он известил командующего 9-й армией генерала пехоты Буссе о направлении «штабной охраны» генерала Власова, состоящей из «отборных бойцов», на участок дивизии «Дёбериц» [357]. Он приказал проинформировать командира 101-го армейского корпуса генерала артиллерии Берлина и командира дивизии полковника Хюбнера, что абсолютно необходимо принять русских «особенно хорошо и дружески» и вести с ними «очень умную политику». Так, они не должны были подчиняться никакому немецкому соединению, а выбор атакуемой цели и методов ведения боя должен был быть предоставлен им самим. Ничто не препятствовало пожеланиям Гиммлера, т. к. полковник Сахаров тотчас с готовностью согласился с предложением командира корпуса принять участие в наступлении для ликвидации чрезвычайно неприятного советского плацдарма между Вриценом и Гюстебизе [358]. Обсуждение операции в соответствующих немецких полковых и батальонных штабах прошло при полном взаимном согласии. Согласно боевому плану, ударная группа Сахарова должна была под покровом ночи подобраться к цели наступления – подготовленному советской 230-й стрелковой дивизией к обороне району вокруг населенных пунктов Нойлевин, Карлсбизе, Керстенбрух в 5.00 утра, ведя огонь из всех видов оружия, включая фаустпатроны, неожиданно ворваться в населенные пункты и затем по-русски призвать советских солдат прекратить сопротивление. Немецкому батальону при поддержке штурмовых орудий было поручено вломиться в брешь и смять оборону противника ударом во фланг.

Ход наступления 9 февраля 1945 г., на острие которого находилась ударная группа Сахарова, был чрезвычайно примечателен во многих отношениях. Во-первых, эта операция лишний раз продемонстрировала взаимную русско-немецкую симпатию, которая была заметна уже при контактах с немецкими командными органами, а также в «чрезвычайно дружеском» отношении к русским со стороны оставшегося в тылу гражданского населения. Лишь благодаря осмотрительности власовских солдат, которые своевременно вывели из строя замаскированную и готовую открыть огонь группу советских противотанковых пушек, наступающие немецкие подразделения не попали в кровавую баню. Очевидным было, во-вторых, и моральное превосходство русских над солдатами измотанных немецких подразделений, и вообще, согласно донесению офицера штаба туземных вспомогательным сил от 26 марта 1945 г., настроение русских добровольцев в группе армий «Висла» лишь в малой степени характеризуется как подавленное ввиду военной ситуации, а в основном – как уверенное, и части – как надежное [359]. Уже в ходе подготовки русским бросилось в глаза безучастное состояние немецких «горе-вояк». Лейтенант Высоцкий, став свидетелем, как немецкий офицер хотел заряженным пистолетом погнать своих людей вперед, подумал про себя: «Боже, до чего дошла немецкая армия!» Кроме того, куда подевались «немецкая точность и порядок», если батальон поддержки со штурмовыми орудиями появился на поле боя через час после установленного срока и еще долго после начала наступления не было связи с полковым штабом? Фактически власовские солдаты проложили немцам путь в Нойлевин. Когда в течение дня наступление левого фланга, несмотря на мощную артиллерийскую поддержку, захлебнулось, с согласия полковника Сахарова русские, страстно ожидаемые изнуренными и понесшими большие потери немцами, были вновь использованы в качестве кулака. Они проявляли свое превосходство добродушными насмешками: «Ну, фрицы, больше не справляетесь, приходится просить помощи?» Никто из немецких солдат больше не был готов идти вперед без солдат РОА, и даже штурмовые орудия укрылись за зданиями. «Это просто позор, – писал в своем дневнике 7 марта 1945 г. рейхсминистр д-р Геббельс, одновременно отметивший, что «войска генерала Власова дрались превосходно», – если в отчете офицеров этих частей констатируется, будто у них создалось впечатление, что немецкие солдаты устали, выдохлись и больше не хотят идти на врага. Они русским офицерам… прожужжали все уши вопросом: «Как у Советов обращаются с немецкими пленными [360]?»

Поведение русской боевой группы во время ее действий восточнее Врицена нашло единодушное признание. Уже на поле боя русскому командованию была спонтанно выражена благодарность немецких командиров. Командир корпуса генерал Берлин прибыл лично, чтобы вручить солдатам по поручению Гиммлера Железные кресты и другие награды. В результате боя командование 9-й армии смогло вечером 9 февраля 1945 г. доложить группе армий о занятии Нойлевина, южной части Карлсбизе и Керстенбруха после «ожесточенных штурмовых боев с врагом, который стойко и упорно держался в сильно укрепленных зданиях» [361] – один из очень немногих успехов в те критические дни и недели на фронте на подступах к Берлину. Кому принадлежала основная заслуга в этом, выявилось, когда группа армий «Висла» сочла нужным дополнительно донести Главному командованию сухопутных войск: «При занятии Нойлевина умелым ведением боя и замечательной храбростью отличилось подразделение Власовской армии». «Образцовая храбрость» и «превосходное ведение боя» у власовцев, сражавшихся 12 часов с «фанатичной самоотдачей и твердой верой в справедливость своего дела» и этим вызвавших «восторг своих немецких товарищей по оружию», стали и предметом обстоятельной оценки в печати [362]. Чрезвычайно воодушевлен был прежде всего Гиммлер, который через своего представителя в Ставке фюрера, группенфюрера СС и генерал-лейтенанта войск СС Фегелейна, в тот же день проинформировал об успешном исходе акции и Гитлера [363]. Тому, видимо, доставило мало радости узнать от рейхсфюрера СС, воплощения солдатской доблести «нордических мужчин», что именно столь презираемые им русские действовали «с огромным наступательным подъемом» и «частично увлекали вперед своим подъемом немецкие атакующие группы». Лишь для полноты приведем и советскую версию этой наступательной операции. В ударной группе Сахарова, которая состояла из отборных добровольцев, как узнает читатель, «почти открыто» говорили о переходе на сторону Красной Армии и о том, чтобы повернуть оружие против немцев и тем самым «искупить свою вину». После этого Сахаров якобы велел расстрелять майора Кесарева и капитана Подобеда – лиц, о существовании которых вообще нет сведений, а также 7 солдат. Когда группа день спустя вступила в бой с советскими танками, она-де была почти вся уничтожена «буквально за несколько минут» [364]. Комментарии излишни.

Генерал Власов, которого Гиммлер поздравил с успехом «этой бравой и храброй части» [365], доложил членам КОНР на заседании в Карлсбаде 27 февраля 1945 г. о первом столкновении подразделения Освободительной армии с частями Красной Армии. Своими словами он вызвал большое удовлетворение. Удача власовских солдат в мало благоприятных условиях была расценена как доказательство непоколебимого боевого духа и одновременно увязана с политической притягательностью РОА. И это не без оснований. Среди советских солдат имелась ощутимая готовность к солидарности со своими соотечественниками из Освободительной армии: красноармейцы не раз прекращали огонь в ответ на русские оклики, а некоторые из них еще на поле боя просили о приеме в РОА [366] – и это в момент, когда, как констатировал теперь Власов, Сталин считал вопрос о победе решенным.

Успех у Врицена вновь оживил мысль об использовании боевой мощи Освободительной армии, по мере готовности ее частей, для укрепления находившегося под угрозой Восточного фронта. «Я по ходу дела буду привлекать больше этих русских частей», – доложил Гиммлер Гитлеру 9 февраля 1945 г. В этих целях группе армий «Висла» были переданы из Мюнзингена 10-й и 11-й русские противотанковые дивизионы из состава 1-й дивизии РОА, а из Дёберица – 13-й и 14-й русские противотанковые дивизионы. Эти 4 противотанковые части были объединены в уже упоминавшуюся противотанковую бригаду «Р» («Россия», командир – видимо, подполковник Галкин) [367] и вместе с несколькими немецкими бригадами подчинены вновь созданной противотанковой дивизии «Висла». 12 апреля 1945 г. начальник штаба группы армий генерал-лейтенант Кинцель утвердил состав бригады и поставил ей боевую задачу на предстоящие оборонительные бои под Берлином [368]. Русская противотанковая бригада, вооруженная штурмовыми винтовками и фаустпатронами и оснащенная грузовиками, в соответствии с ней, была сосредоточена наготове в районе Альтландсберг-Вернойхен, восточнее Берлина, за позицией «Вотан» – второй оборонительной линией, проходившей между Эберсвальде и Фюрстенбергом параллельно Одеру [369], «для использования в особо опасных узловых пунктах». Незадолго до начала большого советского наступления бригада была передислоцирована во Фридланд, ближе к сосредоточенной здесь теперь 1-й дивизии РОА.

К переброшенным на Восточный фронт частям принадлежал и переведенный в РОА из стационарной 599-й русской бригады 1604-й гренадерский полк (рус.), в прошлом 714-й гренадерский полк (рус.), который в составе двух батальонов 24 февраля 1945 г. был передислоцирован из Дании в район действий группы армий «Висла». В полосе 3-й танковой армии, корпус «Одер», он был подчинен бригаде «Клоссек» и занял 10 марта 1945 г. под командованием полковника Сахарова фронтовой участок по обе стороны от Гарца [370]. В учебном военном лагере Креков под Штеттином [ныне Щецин, Польша. – Прим. пер.] начал срочно формироваться заново третий батальон, т. к. бывший 3-й батальон 714-го гренадерского полка был предоставлен в распоряжение 2-й дивизии РОА в Хойберге.

О проверке боем русского полка, принадлежавшего теперь к Власовской армии, на передней линии в течение последующих четырех недель имеются различные сведения. Согласно русским свидетельствам, он одним своим присутствием имел такую притягательную силу для противостоящих частей Красной Армии, что ежедневно к нему перебегали «десятки, если не сотни» красноармейцев и он в течение недели взял в плен «почти батальон» советских солдат [371]. Правда, эта версия не находит подтверждения, т. к. в группе армий «Висла» в течение всего марта 1945 г. было зарегистрировано лишь 410 военнопленных и 18 перебежчиков [372]. Однако, с другой стороны, сомнительным представляется и мнение, высказанное на совещании у командующего 9-й армией 1 апреля 1945 г., что «русская часть… характеризуется всеми как самая слабая» [373]. В ходе перегруппировки перед началом советского наступления группа армий с конца марта 1945 г. приняла меры [374], чтобы, наряду с румынским гренадерским полком войск СС севернее Шведта и венгерским батальоном севернее Гарца, снять с фронта и русский гренадерский полк, включив его в 1-ю дивизию РОА. Однако заместитель начальника оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск подполковник де Мезьер [375] 2 апреля 1945 г. передал настоятельное пожелание благожелательно настроенного к Власовскому движению как таковому начальника Генерального штаба генерала пехоты Кребса (в 1941 г., до начала войны с Советским Союзом, заместителя военного атташе в Москве): произвести, очевидно, запланированное в связи с этим изъятие крайне необходимого оружия осторожно и, во всяком случае, так, «чтобы были полностью учтены политические требования». 3 апреля 1945 г. подполковник штаба фон Гумбольдт получил от оперативного отдела сообщение, что вывод русских предусмотрен «на послезавтра» [376]. Еще 5 апреля, в предусмотренный день вывода, – и здесь проявился подлинный дух русских солдат – именно полк Сахарова, наряду со знаменитой 1-й дивизией морской пехоты, добыл ожидавшихся с огромным нетерпением пленных, от которых надеялись получить информацию о начале советского наступления [377]. А добыча хотя бы одного военнопленного в результате операции ударной группы представляла к этому моменту уже «величайшую трудность» [378]. И 3-я танковая армия теперь больше не возражала против того, чтобы оставить полку хотя бы половину его оружия. 9 апреля 1945 г. «1604-й гренадерский полк (рус.)» РОА был снят с фронта и со всем оружием включен в дивизию Буняченко после того, как кадровое управление СС и обер-квартирмейстер группы армий пообещали командованию 3-й танковой армии компенсировать потерянное оружие [379].

Не без напряжения протекала предписанная 2 марта 1945 г. передислокация 1-й дивизии РОА в район действий группы армий «Висла» на Восточном фронте. В русских свидетельствах до сих пор слышен отзвук недовольства этим «новым обманом» немцев, которые обещали сформировать, по меньшей мере, три дивизии и теперь, как считалось, повели первую боеспособную дивизию навстречу «бессмысленной и бесцельной гибели» [380]. Командир дивизии генерал-майор Буняченко выразил возражение и имел в руках основательный аргумент, ссылаясь на то, что его дивизией нельзя распоряжаться без согласия главнокомандующего РОА генерала Власова. Если следовать воспоминаниям командира 2-го полка подполковника Артемьева, то уже в Мюнзингене принимались секретные меры безопасности. Якобы был сформирован батальон с автоматическим оружием и противотанковыми средствами и на совещании командиров обсужден план отвода дивизии на юг, к швейцарской границе, чтобы там попытаться установить связь с союзниками. Развитие событий, видимо, не было столь драматичным, хотя и полковник штаба Герре говорит о «бурных» сценах с Буняченко в дни накануне отправки [381]. Власов, который был вызван из Карлсбада и 5 марта 1945 г. прибыл в Мюнзинген, во всяком случае, не одобрил негативную позицию Буняченко и нехотя, как пишет Кромиади, подтвердил приказ командующего армией резерва, т. к. он не хотел доводить дело до открытого разрыва и, очевидно, понимал, что у немцев «в полном смысле слова горела земля под ногами» [382]. Видимо – таково, во всяком случае, мнение Герре, – он предавался «надежде на удачу» своей 1-й дивизии и даже теперь вновь рассчитывал ускорить создание своих вооруженных сил благодаря формальной любезности.

Приказ о передислокации был отдан Гиммлером как командующим армией резерва, но не для того, чтобы, как подозревали русские, использовать дивизию как пушечное мясо для целей немцев, а, исходя из стесненной ситуации, после предварительной консультации с командиром штабов формирования и все еще с намерением поручить ей на поле боя лишь ограниченную задачу, при решении которой она стяжает настоящие «заслуги». В несколько двойственную ситуацию попал в связи с этим начальник штаба формирования полковник Герре, которого русские с полным правом считали своим другом. Возможно, действительно он, не желая того, дал толчок к использованию 1-й дивизии РОА на фронте. Но, во всяком случае, он настойчиво предупредил 21 февраля 1945 г. командование группы армий «Висла» против слишком раннего введения дивизии в действие и при этом обратил внимание не только на чисто военные, а в первую очередь на политические последствия возможной неудачи [383]. Передислокацию в тыловой район группы армий он считал целесообразной лишь после завершения обучения соединения, не ранее 15 марта 1945 г. Эту рекомендацию обошли и назначили дату передислокации на первые дни марта, когда материальное оснащение, включая с трудом добытые танки-истребители, было завершено. Однако заместитель начальника оперативного отдела подполковник де Мезьер настойчиво указывал группе армий, что русская дивизия для полной боевой готовности нуждается еще в дальнейшем обучении частей, а потому сначала не должна использоваться для «трудных задач», для «решающего тура». «Если попытка не удастся и дивизия будет задействована в неверном месте, – предупреждал он, – то я предвижу большую опасность и в пропагандистском отношении» [384]. 1-я дивизия РОА 6 марта 1945 г. походным порядком покинула лагерь Мюнзинген, через Донаувёрт – Нюрнберг была приведена в район Эрланген – Форххайм и здесь – под подозрительными взглядами русских – погружена в железнодорожные вагоны. 26 марта 1945 г. последний из 34 эшелонов благополучно добрался до группы армий «Висла» в Либерозе [385], в условиях последних недель войны и непрерывных воздушных налетов – заметное транспортное достижение, которое, видимо, произвело «сильное впечатление» и на генерал-майора Буняченко с русским дивизионным командованием [386].

Неоднократные военно-политические возражения против преждевременного и бесперспективного применения привели все же к тому, что командование группы армий намеревалось использовать дивизию до достижения боевой готовности лишь в качестве охранного гарнизона в тыловом районе 3-й танковой армии. В то время как оперативный отдел Генерального штаба сухопутных войск сначала планировал дислокацию в Шорфхайде, а затем в районе Пазевалька, прибывшие 12 марта 1945 г. первые транспортные эшелоны из-за переполненности Пазевалька были направлены группой армий в район Анклам – Фридланд [387]. К этому времени командующий 3-й танковой армией генерал танковых войск фон Мантейфель наметил план «решающего» наступления большими силами для уничтожения вражеских частей на подступах к Штеттину с целью, во-первых, обеспечить функционирование важной гидроэлектростанции в Пёлице и, во-вторых, позволить восстановить судоходство между Свинемюнде [ныне соответственно Полице и Свиноуйсьце, Польша. – Прим. пер.] и Штеттином. Командующий группой армий «Висла» хотел использовать в намеченной на 20 марта 1945 г. операции и вновь поступившую русскую дивизию, поручив ей задачу создать в результате наступления «опорный плацдарм» на восточном берегу Папенвассера, между Кёпицем и Степеницем [ныне соответственно Копице и Степница, Польша. – Прим. пер.] и обеспечить судоходство по Одеру на выходе в Штеттинскую бухту [388]. Однако от операции пришлось отказаться после того, как Гитлер 15 марта 1945 г. приказал 3-й танковой армии перейти к обороне. В связи с предстоящим советским наступлением все возможные силы, включая и только что поступившие части 1-й дивизии РОА, были оттянуты с фронта в низовьях Одера и переданы на юг, для укрепления фронтового участка 9-й армии на подступах к Берлину.

После этого решения Гитлера настала очередь командования 9-й армии нанести под девизом «Оборона Берлина» (план «FF», «Бумеранг») сильный превентивный удар по продвигающимся по восточному берегу Одера от Франкфурта к Кюстрину [ныне Костшин, Польша] вражеским силам 1-го Белорусского фронта Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. Генерал пехоты Буссе запланировал неожиданно ударить по флангам советской 69-й армии, расширить Франкфуртский плацдарм к югу и востоку и, перемещаясь к северу, фланговым ударом смять вражеские резервы, особенно скопления артиллерии, до линии Зепциг – Гёриц [ныне Гужица, Польша], тем самым перевернуть вверх дном опасные плацдармы при Лебусе, Райтвайне и к югу от Кюстрина и лишить противника существенной предпосылки для наступления в направлении Берлина. В эти планы была включена и 1-я дивизия РОА, хотя Буссе вполне признавал ограниченные возможности использования последней «ввиду ее специфики» и потому поставил перед ней лишь второстепенную задачу [389]. По приказу о наступлении от 18 марта 1945 г. она должна была занять Треттинские высоты перед северным флангом немецкого плацдарма у Франкфурта и, опираясь на дивизию «Фюрербеглейт» и развернувшиеся на запад 25-ю танковую гренадерскую дивизию и гренадерскую дивизию «Фюрер», далеко продвинуться в долину Одера через Нойлебус. Армейское командование ожидало, что появление «земляков» из РОА, как при Нойлевине, окажет особое психологическое воздействие на противостоящий советский 61-й стрелковый корпус (134-я и 247-я стрелковые дивизии), и рассчитывало на сильное смятение среди советских солдат. Тщательно подготовленная операция «Оборона Берлина», которую командование 6-го воздушного флота должно было поддержать «всеми имеющимися в наличии» истребительными, бомбардировочными и штурмовыми подразделениями, стала осуществляться 27 марта 1945 г. лишь в ограниченной форме, без участия русской дивизии, и завершилась неудачей после продвижения на несколько километров.

После этих колебаний 1-я дивизия РОА по приказу командования группы армий была, в конечном итоге, стянута в учебный военный лагерь «Курмарк» со штаб-квартирой в Грос-Мукрове, чтобы сначала дать ей возможность завершить обучение своих частей [390]. Она тотчас взялась за сооружение тыловой оборонительной позиции на опушке леса Нойцелле, между Кизельвицем, Райхерскройцем и Лесковом, в 10 км западнее Одерского фронта, обращая при этом особое внимание на артиллерийскую подготовку, установление секторов обстрела для орудий и минометов, а также на противотанковую оборону [391]. Очень хорошие отношения сложились с немецкой 391-й охранной дивизией, которая в нескольких километрах к востоку обороняла Одерский рубеж. Русские командиры знакомились с особенностями своего фронтового участка, совместные русско-немецкие дозоры укрепляли чувство братства по оружию.

В то время как русские части готовились к обороне в лесах Нойцелле и Даммендорф, начальник германской команды связи майор Швеннингер установил связь с 9-й армией, которой они подчинялись в оперативном отношении, а также с группой армий, под руководством которой должно было осуществляться предстоящее участие в боевых действиях [392]. Уже при этом возникли некоторые принципиальные затруднения. Генерал-полковник Хейнрици, который 20 марта 1945 г. принял командование группой армий и для которого военные аспекты, разумеется, находились на первом плане, испытывал немалые сомнения, услышав, «что дивизия в одиночку (т. е. не в составе более крупного власовского соединения) при бесперспективной общей ситуации… не будет готова к безнадежной борьбе до печального конца». Он поручил майору Швеннингеру довести это в данной форме и до Гиммлера, инициатора идеи. Швеннингер обратился к обергруппенфюреру СС Бергеру, начальнику кадрового управления СС. И лишь когда тот еще раз обратил внимание командующего 9-й армией на политическую значимость успешных действий дивизии и лично дал соответствующие гарантии [393], командование армии смогло приступить к подготовке ее боевого использования.

Во фронтовой полосе 5-го горно-стрелкового корпуса СС, где находилась дивизия Буняченко, в начале апреля 1945 г. было два угрожающих, с точки зрения предстоящего советского наступления, плацдарма: созданный в феврале 1945 г. западнее Аурита, который простирался между Франкфуртом и Фюрстенбергом более чем на 12 километров в ширину и на 6 километров в глубину, а также существенно меньший к югу отсюда, между Фюрстенбергом и Нойцелле, так называемый 119-й укрепрайон советской 33-й армии [394]. «По зрелому размышлению», как сообщает Швеннингер, генерал Буссе и начальник штаба армии полковник штаба Гёльц предложили провести ограниченную операцию по ликвидации меньшего из этих плацдармов – «Эрленгоф» – к югу от Фюрстенберга. Лишь в этом месте, быть может, существовала возможность добиться видимого военного успеха, который бы имел обратное политическое воздействие и «мог быть использован и в пропагандистских целях». Наступление на хорошо укрепленный плацдарм к западу от Аурита, который удерживали 4 советские стрелковые дивизии (49-я, 222-я, 383-я, 323-я) и за который в течение недель велись тяжелые бои, представлялось заведомо бесперспективным.

В воспоминаниях непосредственно причастных полковых командиров, подполковника Архипова (1-й полк) и подполковника Артемьева (2-й полк), а также более отдаленных наблюдателей – бывшего начальника личной канцелярии Власова, полковника Кромиади, и бывшего адъютанта генерала Мальцева – старшего лейтенанта Плющова-Власенко, – резко критикуется боевое задание, выданное в конечном итоге на основе этого предложения. Во-первых, по их мнению, слишком раннее боевое использование 1-й дивизии РОА противоречило мнимым или подлинным немецким обещаниям – аргумент, представляющийся, правда, мало состоятельным, т. к. Власов 5 марта 1945 г. официально утвердил приказ о передислокации дивизии на Восточный фронт и тем самым одобрил ее фронтовое использование. А во-вторых, недоверие русских вовсю разгорелось из-за того, что, как они считали, дивизии была намеренно поручена невыполнимая задача с целью ее погубить [395]. Подполковник Архипов назвал «безумием» задание «отбросить красных между Франкфуртом и Фюрстенбергом на восточный берег Одера». И подполковник Артемьев считал наступление в этом месте «нелепостью» ввиду крайне неблагоприятных боевых условий и флангового огня с восточного берега Одера. Полковник Кромиади и старший лейтенант Плющов-Власенко указывают на то, что дивизии между Франкфуртом и Фюрстенбергом был намеренно выделен один из «тяжелейших участков фронта». Все свидетельства и основанные на них повествования Торвальда и Стеенберга, а также следующие им версии советских авторов Тишкова и Титова, совершенно упускают из вида, что наступательная операция 1-й дивизии РОА относилась вовсе не к большому плацдарму на подступах к Ауриту, к югу от Франкфурта, а к существенно меньшему плацдарму – «Эрленгофу», расположенному южнее Фюрстенберга, где Одер легко изгибается к западу и где, правда, тоже были трудные, но все же несколько более благоприятные условия, чем у Аурита [396].

Да и реакция русского дивизионного командования была не столь резкой, как это пытаются утверждать послевоенные сообщения. Генерал-майор Буняченко, который по понятным причинам был уже мало склонен к участию в боях на Восточном фронте, но все же выразил готовность выполнить боевое задание, поскольку его утвердил главнокомандующий. Власов, как и четыре недели назад, 8 апреля 1945 г. еще раз посетивший дивизию, несомненно, испытывал определенную раздвоенность. Ведь, с одной стороны, он мог ожидать, что если пойти навстречу немецким пожеланиям в вопросе фронтового использования, то это поможет и ускорит создание других дивизий и прочих войсковых частей РОА. С другой стороны, нужно было по возможности избежать угрозы этой единственной крупной боеспособной части. При этих обстоятельствах Власов мог согласиться на использование 1-й дивизии на фронте лишь при наличии гарантии, что это в как можно более щадящих условиях и с небольшими потерями приведет к быстрому успеху [397]. Это было тем более актуально, что на последнем заседании КОНР 28 марта 1945 г. в Карлсбаде было решено стянуть все части Русской освободительной армии в одном месте на австрийско-богемской территории. И 15-й казачий кавалерийский корпус высказался недавно за присоединение к Освободительному движению и направил к Власову в качестве своего представителя генерал-майора Кононова. После обстоятельных совещаний с командующим группой армий генерал-полковником Хейнрици [398] в его ставке Биркенхайн под Пренцлау и с командующим 9-й армией генералом пехоты Буссе в армейской ставке Заров у озера Шармютцельзе, Власов, в конечном итоге, отбросил все сомнения и санкционировал наступательную операцию, хотя и не с легким сердцем. Он лично приказал генералу Буняченко последовать теперь указаниям командующего 9-й армией [399]. Перед полковыми командирами 1-й дивизии он обосновал свое решение политическими соображениями. В этой связи еще раз проявилась и вера в силу воздействия Освободительной армии, т. к. он, как сообщается, сказал: «Война на Востоке будет выиграна, если 1-й русской дивизии удастся отбросить Советы хотя бы на 5 километров» [400]. Во всяком случае, Власов в своей речи призвал солдат 1-й дивизии быть стойкими и храбро сражаться за Родину.

После прояснения предварительных вопросов, при разработке плана наступления, между командованием армии и дивизии сложилось сотрудничество, начисто опровергающее позднейшие утверждения о «крупном разговоре» и о продолжавшемся недоверии русских. Буняченко и его начальник штаба подполковник Николаев нашли у генерала Буссе и начальника штаба полковника Гёльца «явное понимание особенностей данного случая» и уважение «по всей форме» к себе как к союзникам [401]. Как свидетельствует майор Швеннингер, в результате этой позиции командование дивизии проявило отзывчивость в отношении немецких пожеланий и распоряжений и стремление «и со своей стороны сохранить предпосылки для продолжения этого хорошего сотрудничества». И переводчик, предоставленный германской командой связи, констатировал в беседах между немецким командующим армией и русским командиром дивизии «почти смехотворное совпадение взглядов в тактическом отношении… Получалось так, что как немецкий, так и русский генерал, опережая его, не раз угадывали мысли друг друга, в то время как он еще был занят формулированием частично очень сложного для него перевода».

Хотя имевший около 4 км в ширину и максимум 2 км в глубину плацдарм «Эрленгоф» представлял собой вполне подходящий объект для атаки, с другой стороны, не могло быть сомнения в том, что 1-й дивизии РОА была поставлена сложная задача. У личного состава советского 119-го укреп-района, состоявшего из «молодых, хорошо обученных призывников», было в запасе два месяца, чтобы превратить плацдарм в неуязвимую извне систему позиций, защищенную огромными минными полями и проволочными заграждениями [402]. К этому добавлялась возможность воздействия «чрезвычайно большого количества тяжелых орудий поддержки» с более высокого восточного берега Одера. То, что любая попытка подавить плацдарм вызвала бы «жесточайшее вражеское сопротивление» ввиду «превосходства врага, особенно в тяжелом вооружении», доказала неудача наступления 1233-го фанен-юнкерского полка, созданного из выпускников Потсдамского военного училища, под командованием подполковника фон Нотца, которому удалось лишь блокировать плацдарм, но не уничтожить его. Генерал-майор Буняченко в этих обстоятельствах считал возможным успех наступления только при достаточной артиллерийской и авиационной поддержке. Он требовал «ураганной огневой подготовки» с использованием 28 тысяч снарядов – попросту завышенное требование ввиду недостатка боеприпасов в этой фазе войны [403]. Он поставил также условием не задействовать в наступлении немецкие части; возможный успех должен был принадлежать одной РОА. Однако, к немалому удивлению некоторых немецких командиров, эти условия были приняты без изменений. «Полное количество артиллерийских боеприпасов» было затем не только обещано, но и реально выделено. Генерал Буссе и командование 9-й армии действительно обеспечили русским «наилучшую поддержку, которую тогда армия была в состоянии дать»; было обещано и использование авиации. По воспоминаниям начальника германской команды связи майора Швеннингера, «консультации, обеспечение и артиллерийская поддержка» наступления со стороны немецких командных инстанций были «очень хорошими» или, как говорится в другом месте, «образцовыми» [404]. В целом подготовка и ход наступления русской дивизии на советский плацдарм «Эрленгоф» позволяют ясно увидеть, что, вопреки утверждениям полковых командиров Архипова и Артемьева [405], с немецкой стороны действительно ничто не было упущено, чтобы помочь РОА добиться успеха.

Тактические детали операции с учетом местных условий были основательно обговорены генерал-майором Буняченко с командиром немецкого фанен-юнкерского полка на выдвинутом командном пункте одного из батальонов. Подполковник фон Нотц, давший офицерам дивизионного штаба и полковым командирам «обильный завтрак», беспокоился о методах командования русских. Но Буняченко, который объяснил ему, что в результате преследований по политическим мотивам на своей родине и лживости тамошнего режима стал ожесточенным противником сталинизма, произвел на него впечатление энергичного способного военачальника [406]. Исходя из опыта предыдущего месяца, теперь отказались от фронтального наступления с запада через плоскую и частично затопленную луговую местность. Вместо этого план наступления предусматривал узконаправленный приступ. Так, по одной глубоко эшелонированной полковой группе, усиленной саперными частями, а на севере и отдельными танками батальона разведки, должны были одновременно прорвать северный и южный фланги противника и смять плацдарм с обеих сторон, при необходимости с помощью подтягивания свежих сил. 1233-му фанен-юнкерскому полку (391-я охранная дивизия), не участвующему в самом наступлении, было поручено поддержать продвижение русских, имитируя собственные наступательные намерения и сковывая противника, и в случае успеха сменить русские полки на территории захваченного плацдарма. Помимо русского артиллерийского полка во главе с подполковником Жуковским и так называемой «соседской помощи», в наступлении, названном «Операция «Апрельская погода», должны были участвовать и другие артиллерийские силы» – так, мортирная батарея, батарея реактивных установок, 3-й дивизион 32-го артиллерийского полка СС и два тяжелых зенитных дивизиона – стало быть, сильная концентрация артиллерии на узком пространстве. Начало «Операции «Апрельская погода» было назначено на 13 апреля 1945 г. 12 апреля начальник штаба 9-й армии полковник Гёльц поставил в известность о плане наступления группу армий и оперативный отдел Генерального штаба сухопутных войск [407]. В поздние вечерние часы 12 апреля русские части заняли свои исходные позиции, стала осторожно подключаться артиллерия, занявшая позиции на возвышенности к западу от Одера. В эту ночь пароль для русских и немецких солдат перед плацдармом «Эрленгоф» звучал «Хайль Власов».

В установленный срок, 13 апреля 1945 г., в 4.45, за полчаса до начала наступления, русская и немецкая артиллерия нанесли сильный огневой удар по противнику. На советские позиции на плацдарме, а также паромы и переправы, посыпался настоящий «град снарядов». Эта огневая подготовка была, по высказываниям наблюдателей, «чрезвычайно впечатляющей». Подполковник фон Нотц сообщает, что он в последний раз за Вторую мировую войну видел столь мощный огонь артиллерии с немецкой стороны. После того как огонь был перенесен вперед и собственная артиллерия начала обстреливать позиции вражеских батарей, пути подхода и тому подобные цели на восточном берегу Одера, согласно плану, перешли в наступление: с севера – усиленный 2-й полк во главе с подполковником Артемьевым, а с юга – усиленный 3-й полк во главе с подполковником Александровым-Рыбцовым. Дивизионный штаб и германская команда связи еще ночью перенесли свой командный пункт на возвышенность у берега Одера и наблюдали за операцией через стереотрубу. У русских и немцев были в равной мере «большие надежды» [408]. Майор Швеннингер вспоминает о своем ясном чувстве, что от исхода «Операции «Апрельская погода», где русские солдаты под русским командованием сражались с солдатами Красной Армии, «зависит дальнейшая судьба власовской акции и тем самым одновременно решается существенный для Германии вопрос». И генерал-майор Буняченко, который, в конечном итоге, приложил все свои силы для успеха наступления и «боролся за любую поддержку», был, как свидетельствует Швеннингер, «очень сосредоточен и абсолютно радостно взволнован», когда поступили первые сведения об успехах и условленные сигнальные ракеты несколько раз возвестили о необходимости дальнейшего перенесения огня вперед [409].

Уже с первого броска полкам РОА как на севере, так и на юге удалось прорвать советскую оборону. К 8.00 был занят ряд бункеров и очагов сопротивления противника и достигнут выигрыш территории в 500 метров. В перехваченных радиопереговорах врага говорилось об «уничтожающем» эффекте огневой подготовки и о серьезном положении на плацдарме [410]. Утреннее донесение группы армий в ОКХ также говорило о планомерном ходе «Операции «Апрельская погода», но одновременно и об усилении к данному моменту сопротивления противника и сильном минометном огне по наблюдательным позициям собственной артиллерии [411]. Чтобы подавить фланговый артиллерийский огонь с восточного берега Одера, еще в течение утра была начата обещанная «авиационная поддержка». Путь русским гренадерам и саперам попытались проложить 26 штурмовиков 4-й авиадивизии и самолеты ВВС РОА, узнаваемые по голубым Андреевским крестам, – лишь «слабые части», как докладывал армии авиационный офицер связи [412], но все же 1/10 авиационных сил, задействованных в этот день на всем Восточном фронте. Суточные донесения 9-й армии группе армий и группы армий в ОКХ от 13 апреля тоже подчеркивают, что «собственная артиллерия» и «летные части 4-й авиадивизии» поддержали наступление «600-й п. д. (русской)… эффективно… с хорошим результатом (согласно штабу квартирмейстера, большие потери)» [413]. Но после первоначальных успехов оба полка залегли под фланговым огнем врага перед советскими полевыми укреплениями и «мощными проволочными заграждениями», о которых предупреждали уже немецкие командиры. Не удалась и вторая попытка наступления северной полковой группы во главе с подполковником Артемьевым. Лишь теперь между русскими и немцами вскрылись принципиальные расхождения во мнениях.

Генерал Буняченко, как упоминалось, сначала неохотно, а затем с полной отдачей посвятил себя планированию и подготовке наступления на плацдарм «Эрленгоф» и, видимо, надеялся «пробиться». Но когда продвижение вперед замедлилось и полки, в конечном итоге, застряли, «его настроение изменилось». С этого часа он хотел только прервать операцию, вывести дивизию из боя и осложнений, чтобы избежать угрожающего рокового конца на Одере. При отражении многократно повторявшихся попыток немцев «задействовать полностью вооруженную и укомплектованную дивизию для укрепления всюду шатающегося и осыпающегося фронта», теперь вполне проявились лидерские качества Буняченко. С помощью ума, твердости и природной, хитрости он сумел увести части с фронта и направить 20 тысяч своих солдат, вопреки всем немецким требованиям и угрозам, в Богемию, для соединения с остальными частями Освободительной армии. Методы, которые он использовал, чтобы обойти открытый отказ от исполнения приказа, были при этом, по немецким оценкам, «многообразными, интересными и зачастую типично русскими» – так, он, например, предпочитал использовать нехитрую отговорку, а не признавать неудобную истину [414]. Но то, что он сумел настоять на своем и походным маршем за несколько сот километров, наконец, добраться с 1-й дивизией РОА до Праги, представляло собой в сложных условиях последних недель войны настоящее мастерское достижение. И бывший командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Шёрнер с похвалой высказался после войны об этом достижении и о патриотизме этого некогда столь непокорного русского генерала.

Командиры обеих полковых групп, подполковник Артемьев и подполковник Александров-Рыбцов, 13 апреля 1945 г. между 8.00 и 10.00 убедились в невозможности продолжать наступление. По их донесениям генерал-майор Буняченко приказал отвести части на исходную позицию, чтобы вывести их из-под уничтожающего флангового огня противника. Очевидно, этот отход был местами беспорядочным, т. к. подполковник фон Нотц, следовавший за русскими штурмовыми частями в качестве наблюдателя, нашел на местности определенное количество разбросанного оружия, пулеметов, огнеметов, автоматов, которые принадлежали атакующим [415]. Дивизия, правда, получила теперь разрешение вернуться в прежнее расположение, но отдельные части, особенно артиллерия, должны были по приказу 9-й армии оставаться на позициях перед плацдармом для подкрепления немецких сил. Генерал-майор Буняченко, который ничего так не опасался, как расчленения своих частей, тотчас высказал возражение, сославшись на то, что получил от Власова приказ произвести лишь одно наступление. Он попросил начальника германской команды связи похлопотать о срочной отмене немецкого приказа и о разрешении на немедленный марш всей дивизии в Богемию [416]. В то время как майор Швеннингер по его поручению обратился за этим к начальнику штаба армии, генерал-майор Буняченко уже приказал от себя лично частям, еще находившимся на позициях, а также артиллерийскому полку отойти в район у Грос-Мукрова, правда, сообщив предварительно о своем решении соседним немецким подразделениям, которые не понимали, что происходит [417].

Этот метод действий – отказ от выполнения приказа перед лицом врага – видимо, произвел на генерала Буссе и полковника Гёльца глубокое впечатление, тем более, что Буняченко под разными предлогами отказался лично появиться в Ставке, чтобы оправдать себя. Сначала Буссе еще думал направить русских на фронт южнее Фюрстенберга, чтобы взамен получить немецкую дивизию для укрепления опасного участка 101-го армейского корпуса. Теперь он счел за лучшее снова избавиться от этой трудной дивизии, по возможности, еще до начала советского наступления. Гёльц в тот же вечер направил соответствующее предложение знакомому ему подполковнику де Мезьеру из оперативного отдела. Когда и начальнику Генерального штаба сухопутных войск, который связался по телефону с начальником штаба группы армий, сообщили, «что в связи с несостоятельностью при сегодняшнем наступлении и имеющимися донесениями о недисциплинированности дивизии предлагается ее разоружить и передислоцировать в другой район», ОКХ еще в вечерние часы 13 апреля 1945 г. отдало приказ о марше к югу, сначала в район севернее Котбуса [418].

В связи с наступлением 1-й дивизии РОА на плацдарм «Эрленгоф», с немецкой стороны – одним из последних наступлений на всем Восточном фронте перед концом войны, необходимо отметить два существенных момента. Во-первых, оно готовилось совместно немцами и русскими и проводилось русскими при максимально возможной тогда поддержке со стороны немцев – в тот поздний час войны это был пример практической реализации идеи немецко-русского братства по оружию. Во-вторых, солдаты Русской освободительной армии под русским командованием даже в последние дни войны вступили в вооруженную борьбу против советской системы. При этом они дрались храбро. Даже советский автор Тишков не мог не признать, что «власовские части сражались с упрямством, которое придает людям отчаяние. Тем самым и Власов несет часть вины за потери Советской армии в Берлинской операции» [419]. Советские защитники плацдарма действительно понесли «большие потери», но и жертвы наступавших власовских солдат убитыми и ранеными, с учетом многочасовой продолжительности боя, единодушно характеризуются как «значительные» [420]. Подполковник фон Нотц, проникший на плацдарм с юга, сообщает, что видел «там много убитых с обеих сторон».

Когда 1-я дивизия РОА в марте 1945 г. прибыла на Одерский фронт, генерал-майор Буняченко счел нужным снять с занимаемых постов начальника отдела пропаганды дивизионного штаба капитана Нарейкиса и его помощника старшего лейтенанта Апрельского и заменить их майором Боженко [421]. Причиной этого явилось то, что оба офицера высказывались против участия в боях на Одере. Тем временем данный случай не позволяет делать выводов о подлинном настроении и готовности воевать в этом первом крупном соединении РОА. «В течение трех недель, когда дивизия находилась в 12 км от передней линии фронта, – утверждал позднее подполковник Артемьев, – в процессе боя и в особенно в напряженный период конфликта с немцами, когда с их стороны можно было ожидать самых жестких и крайних контрмер, ни один солдат русской дивизии не перешел на сторону советских войск, для чего в тогдашних условиях существовали все возможности. В тот период каждый предпочитал лучше погибнуть, чем перебежать к большевикам» [422]. Мнимая «недисциплинированность», о которой доложили начальнику Генерального штаба сухопутных войск вечером 13 апреля 1945 г. из группы армий, была лишь неточным выражением того, что генерал-майор Буняченко теперь кичился статусом союзника и противился следованию приказам, которые в результате должны были привести к разгрому его войск. А что касается мнимой несостоятельности 1-й дивизии РОА, то следует напомнить о том, что и немецким войскам в «очень тяжелых», «очень кровавых» боях лишь с большим трудом удалось воспрепятствовать расширению плацдарма «Эрленгоф». Кроме того, расположение на местности цели наступления с очень узкими подходами не дало дивизии возможности развернуться во всю свою силу. Штаб оперативного руководства ОКВ рассудил совершенно правильно, когда утверждал в дневнике военных действий за 14 апреля 1945 г., что атаки «русских сил, использованных на нашей стороне», хотя и не удались, но все же показали, «что те готовы к наступлению» [423].

353. См. также: Швеннингер – Стеенбергу, 18.5.1966 (пер. с нем.). // BA-MA. Sammlung Steenberg.

354. См. прим. 29.

355. Вечерняя сводка за 23 марта 1945 г. См. Hitlers Lagebesprechungen. S. 939.

356. Высоцкий. Бой на Одере. // Архив автора. Дальнейшие подробности – по сообщению лейтенанта Владимира Николаевича Азара в кн. Ауски С. Предательство и измена. С. 62.

357. Телефонный разговор командующего группой армий «Висла» с командующим 9-й армией генералом Буссе, 6.2.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/3.

358. Карта обстановки на 19.2.1945. Приложение для командования 9-й армии, Ia, № 1153/45 секретно, только для командования, 19.2.1945 (пер. с нем.). // BA-MA. RH 19 XV/19.

359. Заключение по рапортам о положении дел. Штаб-офицер туземных вспомогательных сил, 26.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/8.

360. Goebbels J. Tagebcher 1945. S. 139.

361. Командование 9-й армии в группу армий «Висла». Дневная сводка, 9.2.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/ 4; Группа армий «Висла» – в ОКХ. Дополнение к дневной сводке, 9.2.1945 (на нем. яз.). // Там же.

362. Добровольцы генерала Власова на Восточном фронте. // За Родину, № 10 (24), 15.2.1945.

363. Рейхсфюрер СС – обергруппенфюреру СС Фегелейну для передачи фюреру, 9.2.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/4.

364. Ков К. Бизнес Сахарова – преступления.

365. Гиммлер – генералу Власову, 11.2.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/4; то же: За Родину, № 10 (24), 15.2.1945.

366. См. прим. 356.

367. Ханзен В. Служебные заметки, 3.4.1945, С. 202, 6.4.1945, С. 204, 8.4.1945, С. 206, 9.4.1945, С. 207 (на нем. яз.). // Архив автора.

368. Применение противотанковой дивизии. Командование группы армий «Висла», начальник штаба, № 5423/45 секретно, 10.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/9.

369. Положение группы армий «Висла», Ia, № 5640/45 секретно, только для командования, 15.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/16K.

370. Командование группы армий «Висла» в ОКХ. Дневная сводка, Ia, № 2713/45 секретно, 7.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/7; Командование 3-й танковой армии в группу армий «Висла». Дневная сводка, 10.3.1945 (на нем. яз.). // Там же.

371. Fischer G. Soviet Opposition to Stalin. P. 211; Поздняков В. Андрей Андреевич Власов. С. 307.

372. Военнопленные, захваченные и уничтоженные танки – орудия – оружие, 1.3.1945-31.3.1945. Отдел иностранных армий Востока Генерального штаба ОКХ, Ost (I) (на нем. яз.). // BA-MA. H 3/105.

373. Заметки, 1.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/9.

374. Командование группы армий «Висла», начальник штаба, Ia, № 48 48/45 секретно, только для командования, 30.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/8.

375. Обращение подполковника де Мезьера, заметки для Ia, 2.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/9.

376. Телефонный разговор полковника Айсмана с подполковником Гумбольдтом, 3.4.1945 (на нем. яз.). // Там же.

377. Командование 3-й танковой армии в группу армий «Висла». Дневная сводка, 5.4.1945 (на нем. яз.). // Там же.

378. Notz F.-W. Einbringen von Gefangenen. S. 110.

379. Записка о возмещении воружения для 1604-го гренадерского полка (русС.), 7.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/9; Командование группы армий «Висла» в ОКХ. Дневная сводка, Ia, № 5364/45 секретно, 9.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/6.

380. Артемьев В. История Первой Русской Дивизии. С. 6–7. // Архив автора; Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 96. // Там же; Кромиади К. За землю, за волю. С. 206.

381. Герре Х. Формирование власовских дивизий. С. 24 (на нем. яз.). // IfZ.

382. Крёгер – Стеенбергу, 6.5.1967 (на нем. яз.). // BA-MA. Sammlung Steenberg; Кромиади К. За землю, за волю. С. 207.

383. Применение 1-й русской добровольческой дивизии. Сообщение о рапорте полковника Герре. Штаб генерала добровольческих частей, 21.2.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/6.

384. Обращение подполковника де Мезьера, 2.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/7; Телефонный разговор подполковника де Мезьера с полковником Айсманом, 16.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/8.

385. Группа армий «Висла» в ОКХ. Дневная сводка, Ia, № 4627/45 секретно, 26.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA RH 19 XV/8.

386. Швеннингер Г. Отчет. С. 7 (на нем. яз.). // IfZ.

387. Командование 3-й танковой армии в группу армий «Висла». Дневная сводка, 12.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA RH 19 XV/7; Телефонный разговор полковника Людендорфа с полковником Айсманом, 13.3.1945 (на нем. яз.). // Там же.

388. Проведение атаки на штеттинский плацдарм. Командование 3-й танковой армии, Ia, № 1800/45 секретно, только для командования, 14.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/1; Командование группы армий «Висла», Ia, № 49/45 секретно, только для командования и начальников штабов, 15.3.1945 (на нем. яз.). // Там же.

389. Планирование операции «Оборона Берлина», 16.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/19; Приказ на подготовку и проведение атаки с франкфуртского плацдарма. Командование 9-й армии, Ia, № 014/45 секретно, только для командования и начальников штабов, 18.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/8; Временная диаграмма «FF». Командование 9-й армии, Ia, № 015/45 секретно, только для командования и начальников штабов, 19.3.1945 (на нем. яз.). // Там же.

390. Директива на подготовку оборонительного сражения на нижнем Одере. Командование группы армий «Висла», Ia, № 54/45 секретно, только для командования и начальников штабов, 17.3.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/8; Доставка 600 п. д. (рус.). Командование группы армий «Висла», начальник штаба, Ia, № 4132/45 секретно, только для командования, 18.3.1945 (на нем. яз.). // Там же.

391. Артемьев В. История Первой Русской Дивизии. С. 12. // Архив автора; Архипов А. Воспоминания. С. 15. // Там же.

392. Швеннингер Г. Отчет. С. 7 (на нем. яз.). // IfZ; Швеннингер – Стеенбергу, 18.5.1966 (на нем. яз.). // BA-MA. Sammlung Steenberg.

393. Бергер – Стеенбергу, 11.12.1966 (на нем. яз.). // BA-MA. Sammlung Steenberg.

394. См. прим. 369; Приложение для командования 9-й армии, Ia, № 1153/45 секретно, только для командования, 19.2.1945 (на нем. яз.). // BA-MA RH 19 XV/9.

395. Артемьев В. История Первой Русской Дивизии. С. 16. // Архив автора; Архипов А. Воспоминания. С. 17. // Там же; Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 96. // Там же; Кромиади К. За землю, за волю. С. 207.

396. См.: Ausk S. Vojska generla Vlasova. S. 256; Ауски С. Предательство и измена. С. 2.

397. Плющов-Власенко Б. Крылья свободы. С. 107. // Архив автора.

398. Хейнрици – Стеенбергу, 11.9.1966 (на нем. яз.). // BA-MA. Sammlung Steenberg.

399. Крёгер – Стеенбергу, 7.12.1966, 28.12.1966 (на нем. яз.). // Там же.

400. Кейлинг З. Армия Власова. С. 13 (на нем. яз.). // Архив автора.

401. Швеннингер Г. Дополнения. С. 4 (на нем. яз.). // IfZ; Fischer G. Soviet Opposition to Stalin. P.100.

402. Нотц Ф.-В. Отчет об атаке 1-й власовской дивизии. С. 3 (на нем. яз.). // Архив автора.

403. Там же. С. 2.

404. Швеннингер Г. Отчет. С. 7 (на нем. яз.). // IfZ.

405. Архипов А. Воспоминания. С. 17. // Архив автора; Артемьев В. История Первой Русской Дивизии. С. 16, 18. // Там же.

406. Нотц Ф.-В. Отчет об атаке 1-й власовской дивизии. С. 2 (на нем. яз.). // Архив автора.

407. Атака с целью уничтожения вражеского плацдарма южнее Фюрстенберга. Командование 9-й армии в группу армий «Висла», Ia, № 2749/45 секретно, только для командования, 12.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/9.

408. Швеннингер Г. Отчет. С. 9 (на нем. яз.). // IfZ.

409. Швеннингер Г. Дополнения. С. 7 (на нем. яз.). // IfZ.

410. Нотц Ф.-В. Отчет об атаке 1-й власовской дивизии. С. 2 (на нем. яз.). // Архив автора.

411. Группа армий «Висла» – в ОКХ. Утренняя сводка, 13.4.1945, 8.10 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/9.

412. Вечернее донесение офицера связи ВВС, 13.4.1945 (на нем. яз.). // Там же.

413. Командование 9-й армии – в группу армий «Висла». Дневная сводка, 13.4.1945 (на нем. яз.). // Там же; Командование группы армий «Висла», начальник штаба, Ia, № 5584/45 секретно, 13.4.1945 (на нем. яз.). // Там же.

414. Швеннингер Г. Отчет. С. 14 (на нем. яз.). // IfZ.

415. Нотц Ф.-В. Отчет об атаке 1-й власовской дивизии. С. 2 (на нем. яз.). // Архив автора.

416. Швеннингер Г. Отчет. С. 11 (на нем. яз.). // IfZ.

417. Артемьев. В. История Первой Русской Дивизии, С. 18–19, Архив авт.

418. Телефонный разговор начальника Генерального штаба ОКХ с начальником штаба группы армий «Висла», 13.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/9; Группа армий «Висла» – в ОКХ. Дневная сводка, Ia, № 5700/45 секретно, 15.4.1945 (на нем. яз.). // Там же.

419. Тишков А. Предатель перед советским судом. С. 89.

420. Швеннингер Г. Отчет. С. 10 (на нем. яз.). // IfZ; Он же. Дополнения. С. 7 (на нем. яз.). // IfZ; Notz F.-W. Einbringen von Gefangenen. S. 112.

421. Поздняков В. Андрей Андреевич Власов. С. 364; Письмо Михаилу Степановичу, 8.11.1951. // BA-MA. MSg 149/29. О личности майора (капитана) Б.А. Нарейкиса, настроенного неизменно антибольшевистски и в послевоенный период и принявшего теперь псевдоним Яковлев, см.: Быв. начальник Командного отдела Штаба ВС КОНР, полковник Поздняков В. Справка, 17.1.1950. // Там же.

422. Артемьев В. История Первой Русской Дивизии. С. 20. // Архив автора; Нерянин-Алдан А. Русское Освободительное Движение и Русская Освободительная Армия. С. 16–17. // BA-MA. MSg 149/60.

423. KTB/OKW, Bd IV/2, Lagebuch 14.4.1945, S. 1240.

7. Поход в Богемию

Едва 1-я дивизия перешла из подчинения группы армий «Висла» в подчинение группы армий «Центр», как в усиленной форме повторились попытки включения этого боеспособного крупного соединения в германский оборонительный фронт. 13 апреля 1945 г. в 21.30 был издан приказ ОКН о передислокации, а в 2.00 ночи генерал-майор Буняченко уже получил через адъютанта приказ группы армий «Центр», в соответствии с которым его дивизия была подчинена немецкой 275-й пехотной дивизии (5-й армейский корпус 4-й танковой армии) и получила задачу сооружения тылового оборонительного рубежа позади ее линий. Произошло жесткое столкновение. Генерал-майор Буняченко, который в утренние часы 14 апреля 1945 г. проводил совещание командиров, охарактеризовал это подчинение перед вызванным сюда начальником германской команды связи как нахальство и оскорбление [424]. Он заявил, что будет придерживаться изданного ранее приказа ОКХ, что в любом случае сначала двинется маршем в южном направлении и вечером будет находиться в районе Пайца со штаб-квартирой к северу, в Шёнхее [425]. Этот взрыв гнева, разумеется, не был направлен лично против майора Швеннингера, которому русский дивизионный штаб вполне доверял. Так, даже очень самовольный подполковник Артемьев говорил после войны о «больших услугах», которые тот оказал дивизии [426]. То, что его дивизия, «которая до сих пор привыкла к существенно иному обращению», теперь должна была подчиниться немецкому дивизионному командиру, вызвало решительное возражение Буняченко. По его требованию Швеннингер немедленно направился в штаб 5-го армейского корпуса, но не смог переубедить его командира и начальника штаба. Лишь прибывший вскоре командующий, генерал-фельдмаршал Шёрнер, отменил для начала подчинение 275-й пехотной дивизии, чем, правда, было достигнуто немногое. Ведь он отменил свой приказ лишь нехотя, прислушавшись к аргументу Швеннингера, что дивизия едва ли сможет развернуть свою боевую мощь на участке 5-го армейского корпуса, и подчеркнуто оставил за собой право на окончательное решение. Тем временем командир дивизии сумел предупредить его дальнейшие шаги.

После нового совещания со своими полковыми и прочими командирами утром 15 апреля 1945 г. генерал-майор Буняченко поручил Швеннингеру сообщить 5-му армейскому корпусу, что по «зрелому размышлению» он в состоянии принять только приказ генерала Власова, которому подчинен, либо приказ немецких инстанций о дальнейшем марше на юг [427]. Дескать, немцам он был подчинен лишь временно, для проведения наступательной операции к югу от Фюрстенберга. Это решение он увязал с неприкрытой угрозой. Он попросил майора Швеннингера одновременно сообщить командиру корпуса, которым был генерал артиллерии д-р Вегер,что его дивизия теперь в полном составе собралась в окрестностях Пайца: «Я подобрал территорию для любого развития событий […] лес скрывает нас от вида с воздуха, наши противотанковые силы, штурмовые орудия и танки расположены так, что мы в состоянии отразить атаки любого рода, например, прорвавшиеся танковые силы противника». Русские вполне сознавали, что такой образ действий может быть расценен немцами как мятеж. Начальник штаба подполковник Николаев прямо заявлял, что Швеннингера лично привлекут к ответственности, и настоял на том, чтобы того сопровождало разведывательное отделение, по крайней мере радиостанция, которая в случае необходимости могла известить дивизионный штаб: «Мы тогда придем и отобьем вас». То, что союзная дивизия предпринимала меры по применению насилия в отношении немецких командных инстанций, чтобы освободить приданного ей начальника германской команды связи, немецкого майора, позволяет понять, насколько запутанной стала тем временем ситуация. Однако, когда Швеннингер утром 16 апреля 1945 г. прибыл на командный пункт 5-го армейского корпуса, 1-й Украинский фронт под командованием Маршала Советского Союза Конева уже начал крупное наступление на участке 4-й танковой армии между Форстом и Мускау [ныне Бад-Мускау. – Прим. пер.] и вклинился в оборону противника. Правда, в журнале военных действий штаба оперативного руководства вермахта за этот день еще помечено, что подтягивается «600-я (рус.) див.» [428] Но в этой ситуации командир корпуса больше не был заинтересован в концентрации сил, которые могли представлять опасность для его тыла. Он обратился по телефону в группу армий за разрешением на дальнейший марш и, по впечатлению Швеннингера, был явно рад «избавиться от этого нежеланного гостя». Лишь стойкости Буняченко можно приписать то, что генерал-фельдмаршал Шёрнер и командование группы армий «Центр» отказались от намерения перебросить 1-ю дивизию РОА на угрожаемый участок фронта к юго-востоку от Котбуса и тем самым обречь ее на верное уничтожение.

Правда, разрешение на дальнейший марш к югу не означало, что группа армий окончательно отказалась от мысли использовать русскую дивизию на фронте. Напротив, генерал-майор Буняченко еще не раз был вынужден противостоять попыткам Шёрнера включить русских в германский оборонительный фронт и частично не посвящал в свои подлинные намерения и дальнейшие шаги даже начальника германской команды связи. 1-я дивизия РОА, тронувшаяся с места как раз вовремя, чтобы избежать клещей 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, в боевом порядке, обезопасив от неожиданных танковых атак свой левый фланг, обращенный к врагу, 16 апреля 1945 г. достигла Зенфтенберга, 17 апреля – Хойерсверды [429]. Но вместо того чтобы, как предусматривал новый приказ группы армий, резко повернуть на восток, заняв оборонительные позиции у Козеля, к северо-западу от Гёрлица, Буняченко продолжил марш в южном направлении и 18 апреля достиг Каменца. Командующий группой армий, видимо, смирившись с этим самовольством, был теперь согласен и с дальнейшим маршем дивизии в Богемию, хотя указание фюрера от 1 февраля 1945 г., собственно, «запретило передислокацию туземных добровольцев славянской национальности в протекторат», чтобы предотвратить возможное братание с чехами [430]. Однако генерал-фельдмаршал Шёрнер, во всяком случае, потребовал погрузить подразделения в Радеберге под Дрезденом в железнодорожные вагоны. Но это, в свою очередь, ввиду растущей напряженности с немцами, ни в коей мере не входило в планы Буняченко, который уже при марше на Одерский фронт в марте опасался, что погрузка в вагоны приведет к потере сплоченности и боеспособности. Поэтому, прибыв 19 апреля в Радеберг и разбив свою штаб-квартиру в Уллерсдорфе, он отверг погрузку в вагоны под предлогом мнимой угрозы району погрузки со стороны противника. Дивизия, вопреки приказу, повернула на юго-запад и достигла 21 апреля передовыми частями, а 22 апреля своими основными силами Бад-Шандау.

Здесь Шёрнер предпринял новую попытку повернуть русских на восток, к фронту. Поскольку в группе армий больше не было особого доверия к майору Швеннингеру, которого упрекали в том, что он потерял свою независимость и находится под «сильным влиянием» Буняченко [431], Шёрнер 23 апреля велел в обход германской команды связи, через офицера связи майора Нойнера, напрямую доставить командиру дивизии приказ о сооружении и занятии оборонительного рубежа под Хайдой, севернее Бёмиш Лейпа [ныне соответственно Нови-Бор и Ческа-Липа, Чехия. – Прим. пер.]. Буняченко для вида согласился с этим и выразил также готовность 24 апреля в 17.00 самому приехать в Хайду с целью получения инструктажа о своей задаче от Шёрнера. Однако в указанное время вместо него появился командир разведывательного батальона майор Костенко, доложивший фельдмаршалу, который уже с трудом сдерживал себя, что его генерал, к своему большому сожалению, не смог прибыть лично, т. к. попал в автомобильную аварию. В действительности Буняченко использовал это время, чтобы предпринять шаг, решающий для жизни его дивизии. Он велел своим частям перейти мост через Эльбу у Бад-Шандау. Это событие в ночь с 23 на 24 апреля 1945 г. наглядно отображено подполковником Артемьевым [432]. Мост через Эльбу был уже подготовлен к взрыву и занят командой немецких саперов, которая отказала дивизии в переходе без разрешения. Командир дивизии, не сумев переубедить старшего из офицеров, велел выехать вперед колонне санитарных машин и попросил пропустить хотя бы раненых. Когда это было разрешено и был освобожден узкий проход, а санитарные машины въехали на мост, сразу же за ними последовали танки, кавалерия и дивизионная артиллерия, занявшая огневую позицию на противоположном берегу. В то время как подполковник Николаев, руководивший переправой у въезда на мост, еще вел переговоры с офицером из группы армий, который прибыл, чтобы приобрести ясность о намерениях дивизии и добиться ее возврата, колонны «упорядоченно и дисциплинированно» непрерывным потоком двигались по мосту. Ранним утром 24 апреля 1945 г. 1-я дивизия РОА оказалась на западном берегу Эльбы, пока что в относительной безопасности перед приближающейся Красной Армией, а также перед инсинуациями фельдмаршала Шёрнера. Говорят, что генерал-майор Буняченко тщетно пытался из Бад-Шандау установить связь с американскими войсками [433]. Во всяком случае, теперь, поскольку путь на запад был закрыт, дивизия двинулась через Эльбзандштайнгебирге [Эльбские Песчаниковые горы. – Прим. пер.]. В районе горы Хоэ-Шнееберг, западнее Течен [ныне соответственно Дечински-Снежник и Дечин, Чехия. – Прим. пер.] – Боденбаха, командир дивизии объявил двухдневный отдых. После полудня 26 апреля 1945 г. дивизионный штаб был извещен по радио, что на следующий день в штаб-квартиру дивизии в Шнееберге прибудет самолетом лично Шёрнер. Буняченко, который в гористой местности вблизи старой германско-чешской границы чувствовал себя довольно уверенно, на этот раз проявился со своей выигрышной стороны – не в последнюю очередь потому, что его запасы горючего и продовольствия подходили к концу и срочно требовали пополнения [434]. В указанное время утром 27 апреля 1945 г., когда офицеры дивизионного штаба явились для приветствия и была выстроена рота почетного караула с оркестром, чтобы отдать фельдмаршалу причитающиеся почести, вместо него из самолета вышел лишь начальник штаба группы армий генерал-лейтенант фон Натцмер, также «встреченный с большой помпой», который передал категорический приказ Шёрнера об отправке на фронт, на сей раз под Брюнн в Моравии [ныне Брно, Чехия. – Прим. пер.] [435]. Буняченко снова заявил о своем согласии, но в ходе последующей беседы еще раз отказался от погрузки в железнодорожные вагоны, с чем и примирился его собеседник. Генерал-лейтенант фон Натцмер отказался от своего требования, но вместо этого указал дивизии маршрут непосредственно в тылу группы армий и затем разрешил выдать горючее и продовольствие на неделю [436]. Все было, казалось, наконец-то урегулировано, соглашение достигнуто, и два генерала расстались, «заверив друг друга в своем уважении и почтении». Но видимость была обманчивой.

«Идти за хлеб? Нет!» – сказал Буняченко своему начальнику штаба [437]. Он сейчас менее чем когда-либо был склонен позволить перемолоть себя в боевых действиях на фронте, но опасался последствий открытого нарушения слова, тем более что Натцмер угрожал серьезными мерами. Больше не желая нести ответственности в одиночку, он вновь созвал своих командиров и попросил каждого из них, по порядку их полков, высказать свое мнение о том, нужно ли следовать немецкому приказу или нет. Не считая подполковника Архипова, командира 1-го полка, полковые командиры Артемьев, Александров-Рыбцов, Сахаров, Жуковский, Максаков, начальник штаба, командир разведывательного батальона и другие командиры высказались за то, чтобы, невзирая на немецкие требования, продолжить движение к югу до запланированного соединения с остальными частями Освободительной армии уже по той причине, что любые действия на фронте неминуемо закончились бы уничтожением частей и русские солдаты, в отличие от немецких, не имели возможности сдаться в плен Красной Армии. И подполковник Архипов заявил, что, как старый солдат, разумеется, выполнит любой приказ своего командира дивизии, но одновременно высказался за то, чтобы последовать приказу группы армий боевым порядком двинуться маршем в направлении Брюнна и попытаться в районе Праги примкнуть к отступающим немецким частям [438]. Генерал-майор Буняченко действовал в согласии почти со всеми своими командирами, когда он теперь, вместо того чтобы, как предписывалось, вновь пересечь Эльбу у Течен-Боденбаха и двигаться маршем в восточном направлении на Бёмиш Лейпа – Турнау [ныне Турнов, Чехия. – Прим. пер.], утром 28 апреля 1945 г. направился на юго-запад, еще в тот же день достиг со своей дивизией Теплица [ныне Теплице, Чехия. – Прим. пер.] – Шёнау и 29 апреля остановился в районе Лауна [ныне Лоуни, Чехия. – Прим. пер.], устроив штаб-квартиру в Козоеде [439].

Как же воспринял фельдмаршал Шёрнер, привыкший к строгому послушанию своих подчиненных, эту цепь самоуправных действий русского генерала, маневрировавшего в районе его группы армий и, как он считал, все же подчиненного его командованию? Как передает майор Швеннингер, фельдмаршал сказал, что «русского» (Буняченко) надо поставить к стенке и приказать расстрелять, если он не будет следовать его приказам, а русских с помощью эскадры бомбардировщиков «свалить в одну кучу, пока они не попросят пощады» [440] – высказывания, которые не захотел подтвердить генерал-лейтенант фон Натцмер, хотя они «соответствовали жаргону Шёрнера». Во всяком случае, сам Шёрнер признает, что «угрожал строгими мерами», поскольку дивизия «открыто саботировала» его приказы и сознательно придерживалась тактики проволочек [441]. Тем не менее он предпринял последнюю попытку найти согласие. После предварительного оповещения по радио он в середине дня 29 апреля 1945 г. прилетел в Клаппай (Клапы), к югу от Лобозица (Ловосице). Он демонстративно предстал в штаб-квартире дивизии в Козоеде, как пишет Швеннингер, в виде «простака (бутылка шнапса, коробка сигар)», чтобы узнать от Буняченко, готов ли тот со своей дивизией еще воевать или нет. Беседа с командиром дивизии, где были соблюдены внешние приличия, протекала, тем не менее, мало удовлетворительно, т. к. тот избегал обязательств и проявил лишь смутную готовность к действиям на фронте. Шёрнер, правда, больше не возражал против желания Буняченко двигаться к Брюнну, запланированному месту действий, маршрутом в обход Праги с запада, но в итоге беседы, похоже, уже теперь был готов к решительным действиям. Однако средства, имевшиеся в его распоряжении, были не столь радикальны, как его обвиняли и как, очевидно, подозревали русские. Определенную основу для вмешательства представляло распоряжение начальника Генерального штаба сухопутных войск, генерала пехоты Кребса, от 9 апреля 1945 г., исходившее из решения Гитлера [442]. На случай явных признаков ненадежности «чужеземных частей», независимо от национальности, – при этом имелись в виду прежде всего венгерские части – было предусмотрено их своевременное разоружение с целью использовать в качестве строительных батальонов или караульных батальонов при охране объектов либо направить солдат по отдельности или группами в немецкие части для подкрепления боевой мощи пехоты. Генерал-лейтенант фон Натцмер оспаривает также, что Шёрнер когда-либо давал приказ об уничтожении дивизии, как пытаются утверждать в особенности русские документы. Речь шла лишь о том, чтобы отнять у нее оружие, что, однако, несомненно привело бы к вооруженному конфликту, т. к. генерал-майор Буняченко, разумеется, не был склонен позволить разоружить себя без борьбы. 29 апреля командующий в Рудных горах генерал-полковник Гот получил от Шёрнера задание осуществить акцию разоружения во взаимодействии с командующим вооруженными силами в Праге, генералом пехоты Туссеном.

В эти критические дни Власов находился в основном при КОНР в Карлсбаде, а после его передислокации в Фюссен 20 апреля 1945 г. – в различных населенных пунктах юга Германии, с 25 до 27 апреля также при колоннах 2-й дивизии РОА, тем временем направлявшихся маршем из учебного военного лагеря Хойберг в Линц, и при остальных частях армии [443]. Согласно русским сообщениям, Буняченко на этой стадии несколько раз пытался с помощью посыльных офицеров установить с ним связь – якобы, безуспешно, тогда как, по впечатлению Швеннингера и других, должна была существовать, по меньшей мере, непрерывная тайная курьерская связь. Во всяком случае, Власов был предупрежден генералом добровольческих частей в ОКХ, генералом кавалерии Кёстрингом в Бад-Райхенхалле 29 апреля 1945 г. об угрозе конфликта вокруг своей 1-й дивизии, после чего он уже в ночь с 29 на 30 апреля в сопровождении оберфюрера д-ра Крёгера направился в ставку группы армий «Центр» при Иозефштадте, к северу от Кёниггреца [ныне соответственно Смиржице и Градец-Кралове, Чехия. – Прим. пер.] [444]. Хотя и больной лихорадкой и ослабленный, он произвел как на начальника штаба генерал-лейтенанта фон Натцмера, так и на самого Шёрнера, прибывшего вечером, «усталое, но в остальном прекрасное впечатление» [445]. Шёрнер был впечатлен личностью Власова, а также тем, что у того имелись «еще планы и цели», тогда как его немецкие соотечественники уже покорились судьбе. Фельдмаршал действительно, кажется, лишь теперь осознал всю политическую проблематику Освободительной армии. Во всяком случае, долгая беседа с Власовым и Крёгером завершилась «согласием» и привела к тому, что Шёрнер отменил все свои приказы. С этого момента группа армий уже не пыталась принудить 1-ю дивизию отправиться на фронт, а также не создавала ей больше препятствий при ее марше на юг. Как пишет генерал-лейтенант фон Натцмер: «Мы лишь велели следить за дивизией при ее перемещениях и действиях». «Пока я не знал деталей о власовской дивизии, – заявил Шёрнер после войны полковнику Кромиади, – я не уничтожал ее только потому, что у меня не было авиации, но когда я узнал, о чем идет речь, я предпочел закрыть глаза на то, что делал Буняченко» [446].

О повороте, который произошел вечером 30 апреля 1945 г., командующий в Рудных горах, видимо, не узнал [447]. Генерал-полковник Гот предполагал, что дивизия восстала, и был одновременно угнетен тем, что, как он выразился, теперь еще может случиться «своего рода гражданская война» и «братоубийство», и, чтобы предотвратить это, попросил обер-лейтенанта барона фон Клейста, находившегося поблизости и хорошо знакомого русским по его деятельности в Дабендорфе, предпринять попытку посредничества с генерал-майором Буняченко в качестве парламентера [448]. Ранним утром 2 мая 1945 г. Клейст появился в штаб-квартире в Козоеде, где командир дивизии встретил его «в короткой ночной рубашке, сверху новехонькая немецкая генеральская шинель» и дал ему понять, что его дивизия со своей стороны будет избегать любого конфликта и сражаться лишь в случае, если на нее нападут, но тогда уже изо всех сил. Власов, который тем временем направился из ставки группы армий «Центр» в Иозефштадте в Козоед, штаб-квартиру дивизии, не замедлил тотчас разыскать генерал-полковника Гота на его командном пункте в Кригерне, чтобы сообщить ему о только что достигнутом соглашении с Шёрнером. Угрозу вооруженного столкновения тем самым удалось предотвратить, к большому удовлетворению не в последнюю очередь для генерал-полковника Гота, который, впрочем, едва ли и имел достаточно сил, чтобы провести акцию разоружения.

Однако дни пребывания в районе Козоеда с 29 апреля по 4 мая 1945 г. ознаменовали, собственно, и перелом в истории 1-й дивизии РОА. В это время за кулисами начали разыгрываться события, которые немцы и даже германская команда связи больше не могли как следует понять. Лишь одно стало очевидно: теперь отношения двух союзников друг к другу в корне изменились, и дивизию охватило растущее волнение. Причина этого выявится несколько дней спустя.

424. Швеннингер Г. Отчет. С. 12 (на нем. яз.). // IfZ; Он же. Дополнения. С. 8 (на нем. яз.). // IfZ.

425. Положение группы армий «Висла», Ia, № 5977/45 секретно, только для командования, 25.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 19 XV/16K.

426. Артемьев В. История Первой Русской Дивизии. С. 22. // Архив автора.

427. Швеннингер Г. Отчет. С. 13 (на нем. яз.). // IfZ; Он же. Дополнения. С. 9 (на нем. яз.). // IfZ.

428. KTB/OKW, Bd IV/2, Lagebuch, 16.4.1945, S. 1244.

429. Швеннингер Г. Отчет. С. 15 (на нем. яз.). // IfZ.

430. Организационный отдел Генерального штаба ОКХ, № II/70530/45 секретно, 1.2.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 2/ v. 921.

431. Запись о беседе с фельдмаршалом Шёрнером, 28.3.1955 (на нем. яз.). // BA-MA. Sammlung Steenberg.

432. Артемьев В. История Первой Русской Дивизии. С. 24–25. // Архив автора.

433. Ausk S. Vojska generla Vlasova. S. 97.

434. Артемьев В. История Первой Русской Дивизии. С. 28. // Архив автора.

435. Поздняков В. Первая Пехотная Дивизия. Л. 14. // BA-MA. MSg 149/49.

436. Натцмер – Стеенбергу, 26.6.1962 (на нем. яз.). // BA-MA. Sammlung Steenberg.

437. Швеннингер Г. Отчет. С. 16 (на нем. яз.). // IfZ.

438. Архипов А. Воспоминания. С. 19. // Архив автора.

439. Thorwald J. Die Illusion. S. 332.

440. Швеннингер Г. Дополнения. С. 5, 10 (на нем. яз.). // IfZ.

441. См. прим. 431; также: Крёгер – Стеенбергу, без даты (на нем. яз.). // BA-MA. Sammlung Steenberg.

442. Разоружение и использование иностранных формирований. Организационный отдел Генерального штаба ОКХ, № II/80429/45 секретно, только для командования, 9.4.1945 (на нем. яз.). // BA-MA. RH 2/ v. 921.

443. Крёгер – Стеенбергу, 7.12.1966, 6.5.1967 (на нем. яз.). // BA-MA. Sammlung Steenberg.