Владимир Скляренко Семен

1

Не напрасно князь Владимир делился своей тревогой с Рогнедой, Русь он устроил. Ныне его взор устремляется на запад, две империи, думает он, угрожают родной земле — Византия и Германия.

Впрочем, Владимир не только раздумывает, но и действует. Не дав отдохнуть дружине, не отдохнув толком и сам, садится на коня, движется с воинством на юг, в земли тиверцев и уличей и останавливается на берегу Дуная.

Это были дни, когда, собственно говоря, решалась судьба русского и болгарского народов. С высокой кручи князь Владимир глядел на правый берег Дуная, где от устья и до самого Доростола и Тутракана стояли отряды акритов, а за ними лежала разорванная пополам, порабощенная ромеями Болгария.

Слух о том, что русские воины стоят на берегах Дуная, разносится далеко. Знают об этом и на болгарской земле — в Переяславце, Доростоле, Тутракане, Розградье.

Многие ночи над Дунаем слышатся всплески весел, приглушенные голоса.

— Кто вы, люди? — спрашивает стража на берегу.

— Болгары… К русскому князю Владимиру. Князь Владимир беседует с этими людьми.

, — Нет больше сил терпеть, княже. Не ведаем, чья Болгария: наша или греческая. Все разграбили у нас акриты: забирают жен, детей… Прими нас на русскую землю, княже.

И обездоленные люди идут на русскую землю, к русским людям, которые во веки веков были и останутся им братьями.

Через Дунай переплывают на челнах и добираются до князя Владимира люди в длинных черных рясах, с клобуками на головах. Ночь, на столе горит свеча. Владимир принимает их в своем шатре.

— Зачем пожаловали, болгары?

— Епископ есмь доростольский, Неофит, — говорит старый седобородый, необычайно бледный человек, с серебряной цепью и крестом на груди. — Прибыл к тебе со всем клиром.

Князь Владимир смотрит на епископа.

— Не разумею тебя, отче, — откровенно признается он. — Я русский князь, язычник. Ты христианин, епискип болгарский…

— Но ты и я такожде, княже, человек… Была Болгария, — он указал через откинутый полог шатра в сторону видневшегося Дуная, на берегах которого мерцали огоньки на далеких кручах, — днесь ее нет, ромейская неволя…

По бледному лицу епископа пробежала слабая улыбка.

— Князь русский! Некогда к отцу твоему в Доростол бежал от ромеев и кесаря Бориса патриарх Дамиан. Я был священником у него, и мы вместе молились за болгар, за князя Святослава и его воев… Русские люди справедливы. Днесь я молюсь о вечном покое князя Святослава…

Странные теплые чувства вызывают эти слова в сердце Владимира.

— Когда князь Святослав ушел отсюда, совсем не стало житья болгарам… Императоры ромеев прокляли патриарха Дамиана — так он и умер. Ныне прокляты мы, все нас гонят…

— У вас есть другой патриарх, своя церковь.

— Митрополит Севастийский, что сидит в Средеце, у комита Аарона, служит патриарху константинопольскому, он не отец нам!

— А митрополит кесаря Романа?

Епископ Неофит не ответил на вопрос князя Владимира, а грустно покачал головой.

— Кесарь Роман — недостойный внук Симеона, прибывший к нам из Большого дворца. Нет Болгарии, нет кесаря — сироты мы, княже, потому и просим: возьми нас на Русь!

Нет, князю Владимиру в Болгарии не к кому идти, не на кого опереться, и он велит тиверцам и уличам твердо стоять на берегах Дуная, стеречь землю, а сам возвращается в Киев.

2

Из года в год, изо дня в день комит Самуил готовился к битве с Византией.

Он знал, что битва эта будет последней, решительной и что после нее Болгария либо, объединив все свои племена и роды, станет великой, единой, как при Симеоне, либо будет расчленена и очутится в рабстве.

Впрочем, сильный, свободолюбивый Самуил не верил, не Допускал даже мысли, что Болгария может пасть в этой борьбе. Тысячи и тысячи болгар готовы были по первому же его зову взяться за луки и мечи, к Самуилу шли и шли тысячи славян — беженцев из Пелопоннеса, Фракии, Македонии, придунайской низменности, к нему бежали армяне, грузины, арабы, которых императоры гнали из родных земель и поселяли в фемах Византии.

О готовящейся борьбе знали и поддерживали Болгарию немало государств того времени; Угорщина[203] посылала в Болгарию своих послов и охотно принимала болгарских послов у себя, германский император обещал Болгарии помощь в борьбе с императорами ромеев. И неудивительно — взаимоотношения между двумя империями, которые в равной мере стремились господствовать над всем миром, все больше обострялись. Болгария через бежавших из Византии знатных армян была связана с далекой Арменией; в Охриду наведывались и благовестники — епископы римского папы.

Единственным местом, куда не обращал своих взглядов Самуил, была, видимо, Русь, задунайские земли, но к тому были свои веские причины.

В Болгарии достоверно знали, почему, с какой целью приходил к ним князь Святослав. Он не порабощал болгар, не брал с них дани, не лишил кесаря Бориса короны и пальцем не коснулся древних сокровищ каганов. Напротив, он оставил Борису корону и сокровища, вместе с болгарами пошел против Византии, бился с Иоанном Цимисхием в долине за Родопами. Ради счастливого будущего Руси и Болгарии сидел осажденный в Доростоле и, заключив с Цимисхием мир, погиб по пути на Русь, у порогов Днепра…

Но в те времена границы между Болгарией и Русью сходились на Дунае, а теперь вся придунайская низменность и вся Южная Болгария до самого Русского моря была покорена ромеями; между Болгарией и Русью выросла стена.

На севере от Охриды, среди гор, высится скала, которую до сих пор еще называют горою Симеона. Там, по преданию, знаменитый каган-император собирал своих бояр и бондов, когда держал совет перед новым походом.

Это чудесный уголок. Там с высоких плоскогорий видны на севере Пологи, Овче Поле раскинулось за Вардаром на востоке, Преспа высится на юге, Гомор на западе — горы, бесконечные горы, ущелья, реки, темные леса, тучи ползут и ползут по скатам.

Самуил любил эту гору. Не раз, покинув Охриду, он направлялся с небольшой дружиной по ущелью Черного Дрина на север, у Струга сворачивал направо, поднимался по крутым тропам, над которыми склонялись сосны и пихты, все выше и выше и доезжал до верховья горы Симеона.

В вечернюю пору здесь царили тишина и покой; воздух был так прозрачен, что, казалось, светился; вокруг, словно на страже, стояли горы; огромное багряное солнце опускалось за Гомор, а за ним где-то далеко пламенели воды Адриатического моря.

— Гляди! Гляди! — говорил Самуил сыну Гавриилу. — До чего хороша наша Болгария… Клянись, что всегда будешь ее любить, а понадобится — и отдашь за нее жизнь.

Император Василий понимает, какая угроза нависла над Византией. Если Империя не выдержит натиска Самуила, на Византию двинется Русь, следом за ней Угорщина, Чехия, Польша, Германская империя, Малая Азия.

И Василий гонит все мужское население фем в свои легионы, затрачивает последние динары, чтобы вооружить их, одеть и накормить. Он готов на любую жертву, только бы заключить мир с прочими землями. Опустошив свой Большой дворец, он собирает дары и посылает василиков в Кведлинбург, в Грузию, Армению, в города Италии, чтобы обмануть, усыпить соседей.

Не веря своим полководцам, император объявляет, что самолично поведет вийска против Самуила. Закончив все приготовления, он велит позвать к себе диакона Льва, известного в Константинополе историка, который записывал подвиги Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, за что и получил от последнего серебряную чернильницу.

— Ты, диакон, поедешь со мной в поход против мисян и, надеюсь, достойно опишешь победу ромейского воинства.

Диакон Лев — немолодой уже, седой, горбоносый человек в темном монашеском одеянии, с длинными черными усами, низко кланяется императору Василию. Сидя на коне, он следовал по пятам ныне уже мертвых императоров. Что ж, он готов сопровождать и императора Василия.

Император Василий вел свои легионы не туда, где сидели комит Самуил и кесарь Роман, не к Охриде и Скопле — нет. По ровной дороге, идущей из Константинополя в Аркадиополь и Адрианополь, через родопские клисуры и далее к древней столице Симеона Средецу движутся его легионы.

Казалось, император делает безумный ход — по левую руку у него остаются все главные силы Самуила, которые могут ворваться во Фракию и подойти к самому Константинополю. Впереди встает неприступная горная цепь, где лишь в одном месте, сквозь Трояновы ворота, можно пробиться на север, но у ворот и далее стоит, как достоверно известно Василию, рать Аарона.

Император Василий ведет свое воинство дальше и дальше. Он обходит разрушенную Цимисхием Преславу, идет по долине реки Топольницы и приближается к Трояновым воротам.

Что же случилось? Тяжелая поступь легионов пробуждает в горах эхо. Полки императора Василия, которые то поднимались по крутым тропам, то спускались в долину, заметны со всех гор и плоскогорий, с высоких стен Трояна, что перерезывают горы и долины, с ворот, охраняемых войсками комита Аарона…

Стены молчат, Трояновы ворота раскрыты настежь, возле них нет воинов, и легионы императора Василия бурным потоком вливаются в них и поворачивают на Средец.

Непонятно как, но войска императора Василия победоносно идут на север. Средец уже близко, а когда он падет, легионам Василия откроется путь на запад, они спустятся в долину, где текут Морава и Дрин, ударят с севера на Скопле и Охриду, а с моря от Солуня и Лариссы уже движутся другие, свежие легионы.

Однако затишье на войне коварно и обманчиво. Если в воздухе не свистят вражеские стрелы — воины готовы их где-то пустить; не звенят мечи — но они уже, наверное, вынуты из ножен; легионы императора продвигаются в полном безмолвии все дальше и дальше на север, и тишина эта даже пугает.

Не тревожится лишь император Василий — впереди и позади слышна тяжелая поступь таксиархий[204] пехоты, идут банды фем, его самого окружают полки бессмертных — корона, честь, слава императора в полной безопасности.

После нескольких дней марша император даже решил дать своим воинам передышку, хотелось отдохнуть после долгого пребывания в седле и самому.

Чтобы отыскать подходящее место и разбить лагерь, вперед выехали менсураторы:[205] лагерь надлежало раскинуть в таком месте, где бы божественной особе императора не могла угрожать опасность. Надлежало позаботиться и о том, чтобы кругом были пастбища для коней, вода для питья, — таким местом оказалась долина возле крепости Стопониона.

Едва лишь менсураторы остановились в этой долине, как стали подходить тысячи оплитов,[206] копьеносцев, стрелков, чтобы копать рвы, насыпать валы, рыть ямы-костоломки, натягивать вокруг лагеря веревки со звонками.

К вечеру лагерь был готов, шатер императора с реющими над ним знаменами Империи окружали полки бессмертных, за ними стояли банды фем, таксиархий.

Император Василий отлично провел эту ночь: пил, ел, беседовал с полководцами, слушал записи диакона Льва, развлекался.

Поздней ночью, правда, случилось нечто необычное: из глубины темного неба вырвалась, пролетела, упала и рассыпалась перед самым станом ослепительно белая звезда.

Диакона Льва, находившегося в это время в шатре императора, напугало небесное знамение до смерти, но, быстро взяв себя в руки, он сказал:

— Звезда предвещает тебе победу, подобно звезде, которая упала на троянское войско в тот миг, когда Пандар целился из лука в Менелая.

Диакон Лев врал, уверенный в том, что император Василий не знал истории греков, потому что в тот день, когда упала упомянутая звезда, ахейцы разбили и погнали троянскую рать.

Именно потому, что Василий не знал этого, диакон Лев закончил так:

— Подобно сей звезде, к твоим ногам, божественный василевс, падут Болгария и ее комиты.

Император улыбнулся — ему нравились речи диакона Льва.

Ночь прошла спокойно, керкетоны[207] и виглы,[208] охранявшие лагерь, не слышали в долине и в горах ни голосов, ни шума, поутру после сытного завтрака легионы двинулись дальше.

И едва лишь, растянувшись, воинство заполнило ущелье, тишину леса нарушил звон оружия, свист стрел и крики людей. Никто не видел и не знал, как это произошло, но со всех сторон на них надвинулись тучи воинов с мечами, копьями и дубинами в руках, таксиархий и банды[209] кинулись врассыпную, бессмертные превратились внезапно в смертных и мертвых; к счастью, несколько полков этерии — и то не греков, а армян, — сделав «quadratum»,[210] окружили божественную особу императора и дали ему возможность бежать.

И, пожалуй, лучше всех поступил знаменитый диакон Лев: вскочив на неоседланного коня, он вцепился в его гриву, замолотил ногами по брюху, и конь умчал диакона куда-то высоко в горы.

Там, на вершине, под открытым небом, диакон Лев соскочил с коня, пустил его пастись, а сам осмотрел свое платье, пошарил по глубоким карманам.

«Слава Богу, — подумал он, вытаскивая несколько сшитых вместе листов пергамента, серебряную чернильницу и перо, подаренные ему еще Цимисхием, — слава Богу, что мое оружие уцелело, а я еще жив…»

Почувствовав себя на вершине горы в полной безопасности, диакон Лев уселся на сваленном бурей дереве, задумался и написал: «Мисяне напали на наше войско, многих побили, захватили царский шатер со всеми сокровищами и обоз. В то время я, описывающий это несчастие, к сожалению, был подле особы государя, как диакон…»

Диакон Лев на какой-то миг перестал писать, рука его задрожала, потому что снизу долетел шум битвы.

«Ибо онемели тогда стопы мои, — вспомнил он и записал неясную строфу из Псалтыря, — и стал бы я жертвой скифского меча, но Божий промысел вывел меня из опасности, повелев ехать елико возможно скорей по склону горы, через овраги, на самую вершину, не занятую противником. Прочее же войско едва успевало бежать от наседающего врага через непроходимые горы, теряя лошадей и обоз…»

Это были, видимо, последние написанные им строчки, а потому искренние, правдивые, которыми Лев-диакон закончил свою историю… Мы, по крайней мере, не знаем, писал ли он что-нибудь после этого.

3

Двадцать лет боролся комит Самуил Шишман с Византией, водил против ромейских легионов своих воинов, которые еще вчера пахали землю, пасли овец на горных пастбищах. Он видел муки, смерть этих людей и все-таки, не покоряясь судьбе, сзывал и вел на брань с врагом новые отряды.

Болгары шли за ним, они называли и считали его царем, хотя он и был лишь сыном комита, не стремился к славе, жил, как простой воин, и всю жизнь провел в седле.

У него на глазах погиб отец. Вражеской рукой были убиты братья Давид и Моисей, однако Самуил не покорился судьбе; протянув руку брату Аарону, он полагался на него, верил, что вместе с ним победит ромеев.

И они побеждали ромеев. Сидя в Охриде, Самуил боролся с Византией на западе; Аарон, сидя в Средеце, мог угрожать ромеям на востоке, — вместе они были сильны, вместе они могли защитить родную землю… Самуил знал, когда император Василий двинулся со своими легионами в Родопы, когда оставил за собой Преславу и приблизился к Трояновым воротам, и был уверен, что ромеи не пройдут через ворота потому, что там поджидали их лучшие полки Аарона, Самуил же со своими полками стоял в это время у реки Струмы на перевалах, возле Рылы и Радомира, чтобы преградить путь ромеям, если они повернут от ворот Трояна.

Однако случилось что-то невероятное: легионы императора Василия прошли Трояновы ворота, двинулись вдоль Искера на Средец и подошли к Стопонионовой крепости.

Самуил, не понимая, как это произошло, опасался, что полки Аарона, не удержав вражеского натиска, отступили, истекая кровью, и потому поспешил на помощь брату.

Страшным и безжалостным был удар Самуила у крепости Стопониона, разъяренные болгары перебили множество конного и пешего войска и захватили даже шатер императора Василия, в котором находились все его регалии.

Самуил постоял в императорском шатре, разглядывая регалии, взял со стола письмо к императору Василию, написанное знакомой рукой, и принялся его читать… Сначала Самуил даже не поверил своим глазам — нет, все же это не его рука…

Как вихрь летел Самуил через Родопские горы, высокие скалы; темные ущелья встречали и провожали его, мрачным было лицо Шишмана.

Вместе с ним мчались бояре и боилы, по правую руку скакал на коне сын Гавриил, впереди и следом за ними ехала многочисленная дружина, — и так, далеко обойдя Витош, они очутились у околицы Средеца. Однако в Средецком дворце Самуил застал лишь братова сына, Иоанна, сам же Аарон с женой находился якобы в новом дворце в Розметанице.

Самуил Шишман знал, что должно произойти в Розметанице, и не хотел, чтобы сын Гавриил присутствовал при их разговоре с Аароном, кроме того, нужно было, чтобы кто-нибудь из близких ему людей стерег в Средеце сына Аарона Иоанна.

Поэтому он и сказал сыну:

— Ты останешься в Средеце вместе с моими воинами, жди меня здесь и береги как зеницу ока Иоанна.

— А почему беречь? — спросил Гавриил.

— Я расскажу тебе потом, сынок!

В Розметанице Самуил едва застал брата — Аарон собирался якобы в Средец, однако уже запряженные груженные всяким добром колымаги, которые стояли во дворе, свидетельствовали, что он намеревался уехать совсем в другую сторону.

Бледный, без кровинки в лице, Самуил спросил Аарона:

— Что ты, брат, задумал? И брат ли ты мне после этого?

— Не ведаю, о чем говоришь, — притворяясь, будто ничего не понимает, сказал Аарон.

— Не ведаешь? Тогда читай!

Самуил извлек из кармана и протянул Аарону грамоту на пергаменте…

Аарон взял, начал было читать, но тут же выронил свиток из рук… Это была написанная им самим грамота к Василию, где он благодарил императора за то, что тот признал его царем Болгарии и согласен выдать замуж за сына Аарона Иоанна свою сестру Анну, в конце грамоты Аарон писал, что откроет легионам Трояновы ворота…

— Прочитал? — спросил Самуил.

— Не понимаю! — крикнул Аарон. Самуил горько усмехнулся:

— Не понимаешь, как эта грамота попала ко мне… Отвечу: ты задумал стать сватом императора ромеев и царем болгар, но ты позабыл, что болгары не желают ни императоров-ромеев, ни тебя своим царем… Горе Болгарии и горе нам, Шишманам, ибо ты, старший из сыновей Шишмана, опозорил честное имя отца своего Николы, матери Ренсамы и братьев своих…

— Брат Самуил! — Аарон упал на колени. — Это правда, я написал грамоту, не ведал, что творю, повинна жена моя, митрополит Севастийский, который приезжал ко мне от императоров… Я и так уже наказан, императоры и митрополит меня обманули, солгали…

— Как же тебя обманули император и митрополит?

— Митрополит привез в жены моему сыну Иоанну не сестру императора Анну, а гулящую константинопольскую девку, ее мы просто убили, а митрополита сожгли… Смилуйся, брат!

— Нет, отныне ты мне больше не брат, — сурово промолвил Самуил и, обернувшись к своим боярам и боилам, спросил: — Как будете судить изменников Болгарии Аарона, жену его и сына?!

— Да примут смерть! — прозвучал единогласный ответ. Воины схватили Аарона и повели во двор, где уже стояла, со связанными руками, жена его Варвара.

А тем временем в Средеце Гавриил вел долгую беседу со своим двоюродным братом Иоанном, который все опасался, как бы не покарали его отца; пожалев брата, Гавриил велел оседлать двух лошадей и выехал с Иоанном за город…

Бледный, перепуганный, Иоанн попрощался с Гавриилом, как с братом, обнял, поцеловал.

— Поезжай быстрей! — сказал Гавриил.

Иоанн ударил коня и умчался в горы. Гавриил не знал и не мог знать, что через много лет брат в злобе своей убьет его, жену и ослепит сына…

4

Император Василий едва опомнился после поражения в Родопах. Черный от страха вернулся он в Константинополь и бродил, точно тень, весь высох, а по ночам ему все снились и снились ущелья в горах, мечи болгар и кровь.

Однако не одних болгар страшился теперь василевс Византии, он напоминал зверя, загнанного в клетку, — вокруг империи затягивалась петля.

В Малой Азии был разбит Бард Склир, он сидел в темнице у арабских эмиров. Победил Вард Фока.

Вард Фока ждал… Теперь это был уже не монах из Хиоса, а назначенный самим императором Василием доместик[211] схол, полководец, победивший лютого врага Империи Склира. Племянник убитого императора Никифора Фоки — теперь он имел право на высшую награду: Вард Фока хотел вернуться в Константинополь, стать во главе всех войск Империи, занять место в синклите.

Может быть, Вард Фока и ограничился бы этим, может, верно служил бы императору Василию, стал бы любовником Феофано, матери императора: ведь это она, как было известно Варду, вырвала его из монастырской кельи. Она, как предчувствовал Вард, ждала его в столице.

Но надежды Барда Фоки были напрасны: понимая, кого выпустил из темницы, император Василий не только не разрешает Варду приехать в Константинополь, а настойчиво и не раз повелевает оставаться в Малой Азии, зорко следить за непокорными землями, занести меч над Арменией и Грузией, грозить арабским эмиратам, багдадскому халифату.

И произошло то, что должно было произойти: Барда Фоку окружают бежавшие из Константинополя богатейшие люди Империи, которые прежде служили Склиру, а сейчас служат ему; жаждя отомстить Василию, они подбивают Варда идти с легионами на Константинополь, и он устанавливает добрые отношения с Грузией и Арменией, с арабскими эмирами Мартирополя, Амиды и Харбота, с багдадскими халифами.

В Армении, в доме Евстафия Меланира, родственника Никифора Фоки, собираются византийские динаты,[212] армянские ишханы, — они торжественно провозглашают Варда Фоку императором Византии, возлагают на него корону, облекают в пурпуровое корзно.

Под командой Варда лучшие легионы Империи, десять тысяч грузин, которых мепет-мепе Давид по просьбе императора Василия и его матери Феофано послал в свое время Барду Фоке, чтобы разбить Склира и тем помочь императору Василию, — эти самые десять тысяч грузин, по приказу Давида, готовы к услугам Варда Фоки, чтобы идти на Константинополь и свергнуть с трона Василия…

Бард Фока знает, что борьба с Константинополем будет нелегкой, понимает, что полагаться на союзников — арабов, грузин и армян — не приходится: как только он станет императором, они тотчас перейдут в стан врагов, за спиной остается еще один самозваный император — Бард Склир, хоть он и сидит в темнице.

Фока договаривается с эмирами, будто хочет назначить Склира полководцем, приглашает его к себе, начинает с ним переговоры, но, так и не закончив их, бросает Варда Склира и его брата, патрикия Петра, в темницу.

Затем Вард Фока выступает на север, к столице, перед ним Сирия и Месопотамия, Коломея и Каппадокия, Пафлагония и Оптиматы — много фем Империи, но там никто не поднимается против Фоки, напротив, к нему присоединяются новые легионы, с юга на Константинополь наступает грозная, страшная, палящая, как аравийский ветер, сила…

Потеряв отца, двух братьев, покарав собственным мечом изменника Аарона, комит Самуил уже никому не верит и полагается только на себя и на свое воинство.

Он знает, что Империя переживает тяжелые дни, ему известно, что Вард Фока провозгласил себя в далекой Армении императором и собирается в поход на Константинополь.

И Самуил выступает против Византии; после разгрома легионов императора Василия близ Средеца болгары спускаются с Родопов, останавливаются под Адрианополем и угрожают столице Империи; Самуил ведет свои полки на запад, берет города Драч и Леш на Адриатическом побережье, потом поворачивает на юг, захватывает Вер, переходит Вардар и появляется на подступах Солуня, у Эгейского моря.

И таким образом над Константинополем занесен еще один меч, меч с севера; вал с юга идет против вала с севера, а когда валы сольются — падет Константинополь, погибнет Византия.

По ночам на небе видна комета, она висит в небе, напоминая острое копье с длинным, широким хвостом.

В Константинополе на стенах домов и гробницах чья-то неведомая рука пишет: «Сверху комета свет зажигает, снизу ромеев комит истребляет…»

Черная туча собирается и на западе; в Южной Италии Византия владеет небольшими землями на Средиземном побережье — Апулией и Калабрией, однако с севера им угрожает германский император Оттон, с юга на эти фемы без конца нападают арабы с острова Сицилия.

Кольцо замыкается. Византия со всех сторон окружена врагами, они наступают на нее; никогда еще Империя не переживала таких дней, жизнь, существование, будущее висит на волоске.

Тревога, волнение, страх охватывают Константинополь. Малая Азия начинается сразу же за Босфором — там движется со своими легионами Вард Фока; отряды болгар рыскают у северных окраин города; в Средиземном море — на Сицилии, Крите, Кипре подстерегают арабы.

Оттого что Малая Азия и южные фемы Византии в Италии отрезаны от столицы, а Эллада, Пелопоннес, Фракия и Македония захвачены болгарами, задерживается подвоз хлеба в Константинополь, начинается голод, а следом за ним мор, болезни.

Население столицы доведено до отчаяния — кражи, грабежи, убийства свершаются среди бела дня. Император Василий упорно сидит в Большом дворце. Бессмертные день и ночь охраняют его.