Владимир Скляренко Семен

3

Поздняя ночь. Где-то в поле бьются птичьи крылья, слышно зловещее: «Ка-ар… ка-ар…», низко над землей нависли тучи, между ними часто пробегают сухие зарницы без грома, пахнет гарью.

Кто отважится в такую ночь ехать полем, где стан расположился против стана, где на шаг вперед ничего не видно, где каждую минуту можно наскочить во тьме на копье, меч, нож?!

Два всадника едут все вперед и вперед, иногда останавливаются, тоскливое «пу-у-гу… пу-у-гу…» тревожит воздух, несется к стану Владимира, всадники стоят, прислушиваются, едут все дальше, дальше.

Наконец где-то в темноте зарождается, доносится:

— Пу-у-гу… Пу-у-гу!

Всадники берут направление на этот крик, въезжают на холм, видят огнище перед собой.

— Пу-у-гу! Пу-у-гу!

Князь Владимир не спит. Склонившись в шатре над столом, на котором горит светильник, он, разбирая букву за буквой, читает грамоту, написанную на бересте. Это была странная грамота. В сумерках передовая стража захватила воина из лагеря Ярополка, который, прячась по кустам и оврагам, направлялся вверх по Днепру, все ближе и ближе к стану Владимира.

Стража долго следила за этим воином, окружила со всех сторон. Однако он вовсе и не думал бежать, а, наоборот, сказал, что сам искал передовую стражу, пробирается в стан Владимира, несет ему грамоту от одного человека из лагеря князя Ярополка.

Эту-то грамоту и читал поздней ночью князь Владимир, стараясь понять, кто и почему ее написал.

«Ныне, когда настанет полночь, слушай пугача, к тебе с поля прибудет воевода из Киева…»

Уже полночь, стража следит в поле, ждет знака. А может, это заговор? Нет, вон слышен топот коней, всадники все ближе и ближе, они останавливаются у шатра, слышны приглушенные голоса.

Стража, во главе с тысяцким Векшей, ввела в шатер человека в темном оцашне, в платне с золотыми застежками и мечом у широкого пояса, с шлемом на голове, бармицы и личина которого так закрывали лоб, щеки, нос, что видны были только глаза, беспокойные, тревожные.

— Челом бью князю Владимиру, — прохрипел незнакомец.

— Будь здоров. Кто ты такой?

— Я назову себя, когда останусь с тобой с глазу на глаз.

— Выйдите! — приказал Владимир.

Тысяцкий Векша со стражниками вышли из шатра. Тогда незнакомец расстегнул бармицы и поднял личину своего шлема. Князь Владимир увидел лицо костлявого, рыжего, с торчащими скулами и слегка косоватыми темными глазами воеводы.

— Ты — Блюд, вуй Ярополка-князя?

— Так, князь Владимир. У тебя хорошая память. Я был вуем Ярополка, когда он был княжичем, ныне я воевода княжий. Ты прочел мою грамоту?

— Прочел, но не понимаю… Что же скажешь, воевода? Блюд прижал руки к груди.

— Думаю токмо о киевском столе, добра хочу Руси и ее людям…

— Пока что князь Ярополк убил брата своего Олега, обидел меня, второго брата, созвал рать и готовится к брани со мной. А ты его вуй, самый близкий воевода. Не тебя ли он слушался?

— Не я один у князя Ярополка, множество бояр и воевод обступили его, есть еще у него и жена, гречанка Юлия, — это они заставили Ярополка идти против тебя… Я же, князь Владимир, помня отца твоего Святослава, неустанно советую ему не враждовать с тобой, а помириться.

Воевода умолк, его темные глаза пристально всматривались в лицо князя.

— И ныне я, — прошептал Блюд, — не пощадил жизни своей, пришел к тебе, чтобы все сказать.

— А что ты можешь сказать, воевода? — резко спросил его князь. — Заутра я шлю своих послов к Ярололку, скажу еще раз: «Иду на вы», предложу ему мир… Вот и посоветуй князю, чтобы он сложил оружие.

— Я ему это говорил.

— Воеводам, мужам киевским скажи.

— Они не только не послушают меня, но и убьют.

— Тогда пусть честная брань рассудит меня с братом и принесет мир Руси.

— Княже Владимир! — умоляюще произнес Блюд. — Зачем же проливать кровь стольких людей, когда достаточно сделать одно…

Широко раскрытыми глазами Владимир внимательно смотрел на воеводу.

— Что ты задумал?

Блюд выдержал его взгляд.

— Я хочу честно и верно служить тебе, а потому скажу правду… Уже давно на Горе многие воеводы враждуют с Ярополком, замышляют изменить ему. И ныне я видел их, говорил, — одно твое слово, княже, и к утру Ярополка не станет, и не будет ни сечи, ни крови, а тебя ждет честь и слава…

— Довольно! — крикнул князь Владимир. — Слышишь, воевода?! Я не хочу чести, к которой нужно идти обманно, не люба мне слава, окропленная кровью. Хочешь верно служить Руси — уговори, приведи брата, а мы уж помиримся.

— С великим страхом, — начал Блюд, чувствуя, что в горле у него пересохло, — с мукою за кровь и жизнь людей русских сказал я тебе все это, княже Владимир. Вижу твою правду: не должен брат убивать брата, убить Ярополка — зло. Клянусь, не допущу этого. А если я приведу к тебе Ярополка?

— Даю клятву, аще приведешь ко мне Ярополка, честь тебе воздам великую, приязнь будет меж нами.

— Княже мой, княже! — воскликнул Блюд. — Не ведаю, когда это будет, утро недалеко, и уже поздно остановить сечу, но я уверен, что прозреет брат твой Ярополк и приведу его к тебе для мира и любви. Дозволишь ли мне теперь уйти, княже, ночь коротка, врагов много, я должен еще пожить для тебя и Ярополка, для всех русских людей.

— Ступай, воевода! Мои вой проводят тебя. А придет утро, пошлю к Ярополку послов.

Воевода Блюд завязал бармицы, опустил личину.

Скоро рассвет — высоко на востоке пылает заря, в ее сиянии в поле видно все лучше, дальше.

Два черных всадника, воевода Блюд и рында[136] Згар, медленно движутся от оврага к оврагу, прячутся в зарослях у Днепра, в верболозах.

Недалеко уже должен быть и стан Ярополка. Воевода соскакивает с коня, тихо шепчет:

— Мы не заблудились?

— Нет, не заблудились, воевода. — Згар тоже спешился. — Проедем вон туда два поприща, — в темноте видна длинная протянутая рука, — свернем налево и окажемся в нашем стане… Будь спокоен, воевода, Згар видит ночью, как днем.

Воевода молчит, прислушивается и вдруг говорит:

— Мне кажется, я слышу конский топот.

— Нет, воевода, то лодия на Днепре. Я ничего не слышу.

— Мне кажется, я слышу конский топот. Воевода вытаскивает из ножен свой меч.

— Нет, — спокойно произносит Згар, — у меня ухо чуткое, я ничего не слышу.

Тогда в одно мгновение воевода заносит меч, срубает голову Згару.

В поле тихо. Воевода Блюд вытирает меч о траву, вкладывает его в ножны, вскакивает в седло, едет дальше.

Добравшись тропинкой, которую ему указал рында Згар, до стана, он останавливает коня у одного из шатров, спешивается, говорит воеводам, стоящим в охране:

— Неспокойно там… Я выезжал с рындой Згаром послушать, наскочил на стражу Владимира. Они убили рынду… северные волки бродят возле самого нашего стана…

Послы князя Владимира, как он приказал, верхом доехали до стана Ярополка повыше Любеча, остановились на круче. Оттуда видна была долина, полки, лодии на Днепре, княжеский шатер вдалеке. Они прокричали один раз и второй:

— От князя Владимира мы… Желаем говорить с Ярополком-князем.

Навстречу им выехали несколько воевод, а среди них старший воевода Блюд, спросили, о чем хотят говорить послы.

— Князь Владимир послал нас к князю Ярополку, — ответили послы, — как к брату своему и как брату говорит: «Не должно быть вражды меж нами, брань между русскими людьми — пагуба, хочу утвердить мир и дружбу».

Воеводы киевские выслушали послов Владимира, велели им ждать, сами же помчались к княжескому стану.

Князь Ярополк ждал их, одетый в затканное серебром голубое платно, с красным корзном на плечах, с позолоченным мечом у пояса. Он стоял неподалеку от своего шатра, вокруг него толпились мужи с Горы, тиуны ратные, тысяцкие.

— Кто это прибыл? — спросил он.

— Послы Владимира.

— Что говорят?

Воеводы, встретившие послов, слово в слово повторили, что сказали послы Владимира, от себя добавили:

— Мы велели им ждать твоего слова.

Князя Ярополка, как видно, поразили слова Владимира. Он стоял бледный у шатра, смотрел на лагерь, на лодии на Днепре, на послов Владимира, которые продолжали сидеть верхом и ждали его слова далеко в поле.

То был час, когда решалась судьба его самого, киевского стола, всей Руси. Еще не было поздно — если бы Ярополк в эту минуту согласился заключить мир со своим братом, может быть, в веках прогремела бы слава Владимира и его — Ярополка, может быть, множество людей не пролили бы крови, не сложили бы головы, а засеяли землю хлебами. Слова Владимира были так просты, понятны, искренни, что даже у Ярополка содрогнулось сердце. Что-то властно говорило ему: «Не иди на брань, послушайся своего брата». И именно в эту минуту один из воевод, вуй Ярополка Блюд, коснулся его рукава, прищурил глаза, делая знак, что хочет с ним говорить, отвел его в сторону, тихо сказал:

— То есть лжа и обман, не может против тебя выстоять брат твой меньшой Владимир, не может синица против орла брань сотворить. Не бойся, княже, Владимира, сына рабыни, наше воинство достойно встретит его воинов, ждет тебя победа на поле брани.

Князь Ярополк уже не слышит голоса сердца, быстрым шагом возвращается к своему шатру, останавливается, говорит воеводам, которые встретили послов князя Владимира:

— Передайте им, что я не хочу говорить с сыном рабыни.

4

До сих пор на кручах и в песках выше Любеча, на крутом правом берегу, когда отшумят весенние воды, когда из глубин днепровских вынырнут глинистые обрывы и желтые Пески, — повсюду там белеют человеческие кости, пробитые черепа, ржавые мечи и копья, сломанные вилы.

Воины князя Ярополка и князя Владимира встретились на высокой круче, которую много позже, словно стараясь смыть человеческую кровь, прорвала, разрыла, размыла вода. Там, на Старике, как назвали это место люди, ныне голубеют озера, растет осока, одинокие чайки тоскуют над водой и прибрежными зарослями.

То была лютая, кровавая сеча, ибо тут скопились все лодии Ярополка, сюда же прибыло множество войска пешего и конного из Киева и всех земель, — князь Ярополк понимал, что, если он не остановит северное войско у Любеча, оно быстро растечется по Днепру, перебросится на Десну — и тогда ему трудно придется в Киеве.

Сеча началась поприщ за десять от Любеча, в самом узком месте Днепра. Князь Ярополк велел поставить на якоря и связать вместе веревками и лыком больше пятисот лодий, — так образовался на Днепре заслон, сквозь который, казалось, не могли прорваться лодии Владимира.

Ярополк придумал еще одно: он велел перекинуть с лодии на лодию доски, и на Днепре образовался мост, по которому воины могли переходить с берега на берег.

А тем временем на берегу рать встала против рати: впереди, щит к щиту, выставив вперед щетину копий, бывалые бородатые воины, готовые принять первый удар, за ними пращники и лучники, они должны были выпустить в голубой воздух перед собой тысячи стрел и острые камни, дальше воины с короткими вилами и мечами, сзади всех тьма вооруженных мечами, топорами, деревянными молотами с привязанными к ним камнями или железными крюками на концах и просто дубинами из дуба и граба убогих людей, воинов.

Было у Ярополка в запасе и конное войско, — оно ожидало в оврагах у Днепра, в поле, в лесах и рощах, готовое лететь вперед, как только понадобится.

И еще раз, когда обе рати остановились, выехали вперед с рогами кликуны князя Владимира, предлагали русским людям-братьям бросить оружие… Никто из стана Ярополка им не ответил, вместо этого лучники и пращники выпустили первую тучу стрел и камней, тысяцкие и воеводы приказали воинам идти вперед.

Люди эти хотели жить, еще вчера, быть может, шли они за ралом в поле, — и вот под их ногами загорелась земля, на небосклоне поднялись черные тучи, безжалостный князь и еще более безжалостные старшины велели им идти вперед, уничтожить других, ибо только там, говорили они, за человеческими трупами, лежала мирная жизнь их самих и их семей.

А стрелы и камни летели уже с обеих сторон, вот двинулись вперед, как гигантская змея, воины Ярополка, вот столкнулись они с войском Владимира: глухо гудели щиты, кричали умирающие, звенели колья и вилы, свистели молоты, дубины.

Много раз сходились и расходились воины, рати то отступали, то стремительно бросались вперед, земля была усеяна трупами, залита кровью… Одновременно бой шел и в поле, туда вырвались из лесов всадники.

Ярополк и его старшины ошиблись: их всадников ждали в лесах всадники Владимира, они приняли бой и сами ударили на врага. Теперь кипели и берега и поле, нигде не было спасения…

И даже на Днепре уже загорелся бой: на этот раз начали его свионы, их лойвы и шнеки медленно подплыли к лодиям Ярополка, вот они приблизились, на борта высыпали закованные в броню воины, алая кровь залила лодии, струилась в голубую воду…

Варяги не смогли прорвать мост на Днепре, северные полки исходили кровью, а воины Ярополка прятались за валами, насыпанными заранее, к ним все подходила и подходила подмога.

Уже вечерело, когда рать Ярополка с неистовым криком рванулась вперед. Напрягая все силы, обливаясь кровью, сдерживали удар и стояли на месте воины Владимира. Казалось, еще одна минута — и смелые ратники верхних земель обратятся в бегство.

Внезапно позади Ярополковых полков раздались крики воинов, в спину им ударила какая-то неведомая сила, из лесов и зарослей по обоим берегам вырвались толпы людей, многие из них бросились в воды Днепра и поплыли к лодиям.

— Что случилось? — пересохшими губами спросил князь Ярополк, стоявший со своей старшей дружиной на круче.

— Проклятье! — завопил Блюд. — Нам ударили в спину. Что творится?! Княже! Нам нужно думать, как пробиться в Киев.

В вечерний час, когда у воинов Владимира не хватало уже сил, когда начали одолевать и могли одолеть их воины Ярополка, множество людей из Любеча, всей Остерской волости и других волостей бросились с мечами, луками и просто кольями в спину Ярополку. Спереди этих людей был и Микула.

Сперва Микула не узнал Бразда, как не узнал и Бразд его. Но вот воины встали друг против друга.

— Вы за кого? — громко крикнул Микула.

— Ярополковы мы! — ответил Бразд и тут узнал Микулу.

— А мы за Владимира, за старый закон и покон! — заревел Микула, тоже узнав Бразда.

И брат пошел против брата, простые люди из Любеча — против княжьих людей, но Микула ничего не боялся, а у Бразда была неуверенная, слабая рука. И Микула скоро угодил Бразду в голову. Простые люди одолели княжьих людей и по их костям пошли дальше, дальше, против самого Ярополка-князя.

Как ликовала душа Микулы, как радовался он, когда увидел, что на Днепре пылают лодии Ярополка, а воины его бегут, удирают в поле… Победа была так близко, она, наверное, пришла, уже, должно быть, князь Владимир плывет по Днепру в Любеч, чтобы двинуться на Киев.

Но Микула этого не видел — копье какого-то воина пришлось по старому шраму на лбу, он потерял память, свалился, как мертвец, на поле.

Но Микула был сильного, антовского рода, тело его выдержало. Поздней ночью он пришел в себя и сел на песке, недалеко от берега Днепра.

Ночь была холодная, земля влажная, вверху висели крупные звезды, они отражались в воде. Где-то в поле горел костер, невдалеке, бряцая оружием, расхаживали воины. Чьи они были, Владимира или Ярополка, Микула не знал.

И он пополз: если победу одержал Владимир, он узнает об этом позже, если же утром на берегах Днепра начнется новая сеча, он будет тут лишним, потому что не может даже ходить.

Микула полз вдоль днепровского берега, часто останавливался, отдыхал, глотал воду, снова полз, порой ложился, закрывал глаза, некоторое время лежал, потом пробирался дальше.

Утро застало его возле Любеча. Пошатываясь на непослушных ногах, хватаясь руками за лозняк, вылез Микула на кручу, прополз песками, добрался до своей нивы, до родной гречихи.

О, какая то была чудесная гречиха, как сладко она пахла, как тихо, заманчиво гудели пчелы, а где-то в вышине висел и лил на землю свою песню труженик-жаворонок.

Нужно было спешить, пока не проснулся Любеч, к своему дворищу, в отцовскую хижину, к очагу предков. Если уж умирать, так только там — да нет, он будет жить, должен жить наперекор врагам, во славу Владимира.

И он дополз до родного дворища, лег у ступенек, ведущих в хижину.

— Виста! Виста! — позвал Микула. В хижине никто не отзывался.

— Виста! Жена! Иди сюда, я немощен, не влезу. Снова молчание.

Тогда Микула, опираясь на руки, пополз со ступеньки на ступеньку, волоча за собой ноги, такие непослушные, тяжелые.

Наконец он очутился перед дверью, обеими руками толкнул ее, напрягая последние силы, перебрался через порог.

В хижине давно уже истлели угли в очаге, там было холодно, в углах и на помосте таилась темнота. Через распахнутую дверь волнами хлынул со двора свет. Микула увидел ведра, стоявшие сразу за порогом, старое оружие, висевшее на колышках, вытертый до блеска множеством ног каменный пол.

— Боги! — крикнул он. — Что это?

На полу, головой к дверям, широко раскинув руки, лежала окровавленная, изрубленная мечами мертвая жена его Виста.

Идя по пятам за ратью Ярополка, князь Владимир велел воинам на лодиях поспешать в Киев, а сам с дружиной двинулся на коне берегом Днепра и вскоре оказался в Любече.

Тут он разрешил дружине остановиться, сам сошел с коня, чтобы отдохнуть.

Воеводы советовали ему пойти в один из теремов, высившихся в лесу, но до них было далеко, и Владимир направился в старое городище.

Так попал он во двор, где стояла хижина Микулы. Гридни его хотели бежать вперед, но князь подал знак, что хочет войти туда сам, воеводы и гридни пошли за ним.

Дверь была открыта. Пройдя по нескольким каменным ступенькам, которые в середине вытерлись за долгие годы, а по бокам поросли травой и бурьяном, князь Владимир вошел в хижину.

Там, посередине, в яме, выложенной камнями, был очаг, над ним темнел своим жерлом, похожим на ухо какого-то Животного, что притаилось и прислушивается, дымоход, сплетенный из ивовых прутьев и обмазанный глиной. Виднелись темные стены, на которых висело на колышках оружие — меч, щит, копье, да еще помост в углу.

Князь Владимир, переступив через порог, осмотрел хиясину, очаг, стены и оружие, помост, и если бы кто-нибудь мог в эту минуту видеть его лицо, то заметил бы, что на нем отразилось какое-то необычайное изумление, сильное любопытство и еще что-то, похожее на радость.

Может, князь Владимир простыл на ветру, а в хижине было тихо, может, после длинного, шумного, яростного боя его поразил покой в этом уголке? Сам князь Владимир не знал, что с ним, не понимал, почему остановился и стоит у порога, не мог сдвинуться с места: странное, непонятное чувство охватило его.

— Кто там? — прозвучал внезапно в хижине голос.

Вздрогнув, словно очнувшись от видений, князь Владимир посмотрел на остывший очаг и увидел за ним лицо старого седого человека, удивленные, словно испуганные глаза, прикованные к нему.

— Владимир, сын Святослава, — ответил князь.

И еще увидел князь Владимир, как вдруг старик, лежащий на соломе за очагом, поднимается, встает, страшно бледный, с глубокой раной на лбу, босой, в белых ноговицах и белой сорочке, смотрит воспаленными, блестящими глазами на князя Владимира, и несколько крупных слез выступают на его глазах, быстро текут по щекам и, как единственная и последняя жертва, какую он еще мог принести, падают на очаг его предков.

— Такой же, как и отец твой Святослав! Люб ты мне, князь Владимир!.. Кланяюсь тебе! — произнес Микула.

— Но кто ты еси? — громко спросил князь Владимир. — И почему ты весь в крови, раненый?

— Я Микула, сын Анта, внук старейшины Воика и сам старейшина по слову моего отца, — отвечал старик. — Только ныне уже старейшин нет, Ярополк нарушил старый закон и покон, меня ранили его воины, когда мы их преследовали, чтобы помочь тебе, Владимир-княже. Но теперь мне не больно, не бойся, не бойся меня, княже.

Он и в самом деле не чувствовал боли, у него прибыло сил, он твердо стоял на ногах.

— А отца твоего, князя Святослава, я знаю, помню, — говорил Микула. — Мы с ним вместе воевали, на самом Дунае были… Ромеи, о, они и доселе, должно быть, помнят наши мечи! На острове Хортица мы с твоим отцом в последнюю ночь беседовали, и умер он на моих глазах…

Микула умолк, потому что ему было трудно дышать, у него подкашивались ноги, но он хотел выстоять и сказать все, о чем думал.

— Потому-то я и против Ярополка пошел… Ты, княже, слышишь наше слово, мы с тобой против Ярополка. Вот только горе у меня, жены не стало, Висты, убили ее люди Ярополка…

Князь Владимир посмотрел туда, куда был направлен взгляд Микулы, и увидел у стены тело мертвой женщины, посаженной, по обычаю, лицом к порогу.

— Я похороню ее, — сдерживая слезы, говорил Микула, — до захода солнца, чтобы душа ее еще засветло попала на Перуновы луга… А сам? Что у меня осталось? Нет жены, дочь моя Малуша…

Он не договорил, умолк, схватился вдруг за сердце.

— Малуша! — крикнул князь. — Обожди, человече, поживи, поживи еще, Микула! Что за дочь у тебя Малуша, где она?

Микула не ответил Владимиру. Казалось, он хотел что-то сказать, но не мог, кровь сразу отхлынула от его лица, глаза устремились за дверь, на Днепр и луга… Вытянув вперед руки, он пошатнулся, рухнул на пол, замер.

Князь Владимир молчал. В хижине настала невероятная тишина, стало холодно, пусто, как бывает, если человек внезапно теряет самое дорогое.

В тишине князь Владимир шагнул вперед, остановился над умершим, снял со своей шеи золотую гривну и положил ее на грудь Микулы.

— Мужики мои! — обратился он к старшине и гридням, вошедшим в хижину. — Вот лежит воин Микула, сын старейшины Анта, а вот жена его Виста. Мы похороним их тут за городищем, где лежат наши предки, по старому покону, его, как воина и старейшину, с мечом, щитом и золотой гривной.

Там, в белых песках под Любечем, лежат поныне кости воина Микулы, рядом с ним меч и щит, в ногах верная жена, что носила в мире имя Висты… Вечная им память!

Глава седьмая