Владимир Скляренко Семен

1

Кесарь Борис покинул Константинополь, быстро миновал Аркадиополь и Адрианополь, ибо весь юг Болгарии был захвачен акритами,[57] и уже приближался к Родопам, видел вдалеке зеленые предгорья, белые, укрытые снегами вершины хребта. Он был не один, рядом с ним ехал на коне брат Роман, их окружала сотня переодетых в болгарскую одежду легионеров — все, что мог ему дать проэдр Василий. Конечно, опираться на такую вооруженную силу не приходилось — что такое сотня легионеров для кесаря Бориса, который хотел захватить наследственный престол и отвоевать у Шишманов всю Болгарию?

Поэтому кесарь, переезжая по ночам от града до града и от села к селу, разыскивал старых бондов, кметов и боляр, просил у них помощи, советовался, как быть. Кметы и боляры в беседах с Борисом охотно поддерживали его, но, когда дошло до дела и кесарь попросил дать подмогу — денег, а главное, людей, они наскребли лишь сотню, обещая позже прислать еще. Так и приближался кесарь к Родопам — с сотней переодетых легионеров и сотней молодых боляр. Он сердился на проэдра Василия, который дал ему не легион закованных в броню воинов, а малочисленную и слабую дружину, искоса поглядывал на брата Романа, которого проэдр послал с ним — помочь он не может, а думает, должно быть, сам о короне кесаря. Кесарь Борис ярился, что не может надеть на голову корону болгарских каганов, а крадется по болгарской земле, как вор.

Кесарь Борис надеялся, что, когда он минует клисуры[58] в Родопах и приблизится к древней Преславе, там его встретят боляры, которые окружали его в Золотой палате Преславского дворца, там соберет он войско, двинется с ним против Шишманов.

Как-то утром, когда кесарь Борис, переночевав с дружиной в овчарских катунах[59] на одном из перевалов, проснулся на рассвете и хотел продолжать путь, он увидел множество болгар — смуглых от солнца и ветра, в убогой одежде, со звериными шкурами на плечах.

«Овчары, как видно», — подумал кесарь Борис, наблюдая, как эти люди, сбившись в кучки под деревьями, стоят и присматриваются к ним.

— Дружина! — воскликнул кесарь Борис, набрасывая на плечи черное корзно и готовясь вскочить в седло. — Мы идем дальше, на Преславу…

Сесть на коня кесарь не смог, никто из его дружины не шелохнулся. Болгары, толпившиеся под деревьями, двинулись вперед, разворачиваясь полукругом.

— Кто вы? — закричал Борис.

— Мы болгары, — ответил бородатый седой человек, у пояса которого Борис заметил длинный меч.

— Это хорошо, — сказал кесарь Борис, обрадовавшись, что увидел здесь, в горах, так много болгар. — Тогда слушайте! Я — сын покойного кесаря вашего Петра, внук кагана Симеона Борис, я сам был вашим кесарем… Царство мое, — вдохновенно завопил он, — родная земля, я возвращаюсь к тебе!

Суровы и задумчивы были лица людей, встретивших прежнего кесаря.

— Ты сказал правду, — произнес бородатый болгарин, — был у нас кесарь Симеон, мир праху его, был у него и сын Петр, но внука его Бориса мы не знаем и не хотим знать. Ты ошибся, Борис! Это не твоя земля! Ты же не болгарин, а грек, пес ромеев.

— Как смеешь ты, раб, так говорить со мной, кесарем Болгарии?

Лицо бородатого было сурово и неумолимо.

— Не я один это говорю, так говорит вся Болгария, земля и люди… Убирайся, грек!

Борис выхватил меч.

— Дружина! — прозвучал его надтреснутый, хриплый голос.

Но что это? Оглянувшись, он увидел, что легионеры вскакивают на коней и поворачиваются к нему спинами, а болярские сынки все быстрее разбегаются в ущелья и по кустам.

Меч задрожал в руках Бориса, но не дрогнула рука бородатого человека — он рассек кесарю голову.

Люди, встретившие кесарей-беглецов на перевалах Родопов, были вовсе не овчарами, а воинами. Оставив мертвое тело Бориса в добычу воронам и взяв с собой Романа, они направились тропинками среди скал и зарослей к ущелью, где паслись их кони, оседлали их и двинулись в горы.

Через неделю воины очутились в Водене — крепости, которая притаилась на крутой скале над бурным потоком среди гор и долин, — это была новая столица Болгарии.

В Водене сидел тогда Самуил, самый младший сын коми-та Николая Шишмана, который в грозные времена, когда над Дунаем, в Родопах, а потом и на равнине шла ожесточенная борьба между Иоанном Цимисхием и князем Святославом и когда болгарские каганы Петр и сын его Борис продались императорам, провозгласил свободной Западную Болгарию и объявил себя врагом Византии. Отца поддержали и комитопулы, четыре его сына — Давид, Моисей, Аарон, Самуил.

Однако Николай Шишман и сын его Давид, который после смерти отца занял его место, не сделали того, что могли и должны были сделать. Это к ним, взяв древнюю столицу Болгарии — Преславу, обращался князь Святослав, предлагая объединить силы, чтобы громить войско императора Иоанна Цимисхия в долине за Родопами, под Аркадиополем и Адрианополем. Они не пришли на помощь Святославу, не ударили Цимисхию в спину. Домовитые, богатые комитопулы в этот трудный, решающий для Руси и Болгарии час сидели в своих городах и областях, ждали, кто же возьмет верх: Цимисхий или Святослав, и даже когда победил Святослав, не пошли к нему, выжидали, когда русские воины оставят Преславу и Доростол, чтобы самим забрать в свои руки всю Болгарию.

Это было великой ошибкой комитопулов Шишманов, большим несчастьем для Болгарии, последствия которого сказались много позже — через столетие. Когда русский князь Святослав отошел, заключив мир с ромеями, за Дунай и Шишманы бросились освобождать и объединять Болгарию, было уже поздно: вся Восточная Болгария с ее реками и долинами была захвачена ромеями. Шишманам остались горы и горные равнины на западе.

Николай Шишман и его сыновья храбро сражались с Византией, все последние, самые трудные годы жизни старого Шишмана прошли на коне, он освобождал все новые и новые города. В древних болгарских хартиях написано, что он и умер, сидя на коне.

Но старого Шишмана, а порой и его сыновей губило стремление держаться в стороне от бурных событий, которые происходили в Восточной Болгарии, они не понимали, что там, и только там, над Дунаем и Русским морем, на широких равнинах и реках, решается и будет решена судьба Болгарии, они жаждали бескровной войны, а за это пришлось расплачиваться реками крови.

И эта жестокая, неумолимая и неминуемая брань с Византией приближалась. Император Иоанн Цимисхий, заключив мир с князем Святославом и пообещав освободить Восточную Болгарию, не сдержал, да и не собирался держать свое слово — его акриты стоят вдоль Дуная и в долине, продвигаются и продвигаются в горы.

После смерти Цимисхия то же самое делает проэдр Василий, который правит Византией от имени молодых императоров Василия и Константина, — он объявляет самую настоящую войну болгарам, шлет легионеров против Шишманов.

Что же делает и что может поделать Давид Шишман? Вся Восточная Болгария захвачена ромеями, русские воины идут на Дунай, а их князь Святослав, говорят, убит на порогах. Западная Болгария остается один на один со своим врагом Византией.

И вот в поисках поддержки и союзников Давид шлет послов в Кведлинбург к немецкому императору Оттону I, который обещает помочь Давиду, но никогда пальцем не ударит, чтобы это сделать, — муж византийской принцессы Феофано печется о благе не Болгарии, а Византии.

В то же время Давид принимает послов от папы римского Бенедикта, который, оказывается, много слышал и знает о кровопролитной войне в Болгарии, обещает помощь в борьбе с Византией. Давид, конечно, верит в это, ибо нет на свете врагов более лютых, чем ромейские императоры с их патриархами и римский папа. Папа посылает Давиду в знак своего расположения корону из священного города Рима.

Против римской короны в Болгарии прозвучал один только голос патриарха Дамиана. Проклятый константинопольским патриархом, он после доростольской битвы бежит в Западную Болгарию, к Шишманам, и вместе с ними переезжает из столицы в столицу. Но это очень робкий голос: патриарх Дамиан доживает уже последние дни на свете.

Впрочем, корона так и не понадобилась Давиду Шишману: если папа римский действует крестом, то Византия действует мечом. Под городом Сера ромеи убивают в бою Давида; Моисей падает мертвым, убитый ромеями из-за угла, — в Западной Болгарии остаются два сына старого Шишмана: Самуил, который сидит в Водене, да еще Аарон, что правит в Средеце.[60]

Кесаревича Романа привели к комиту Самуилу босого, потому что он разбил свои башмаки в дальней дороге, с непокрытой головой, в черной от пыли сорочке и таких же ноговицах.

— Что это? Кого ты привез, воевода Петр? — обратился Самуил к бородатому воину, сопровождавшему Романа.

— Охраняя склоны Родопов, мы увидели отряд, ехавший со стороны Адрианополя по клисурам, долго следили за ним и окружили. Во главе этого отряда, оказалось, ехал прежний кесарь Болгарии Борис. Он поднял против нас меч, и мы его убили.

— Ты поступил справедливо, воевода Петр, дружина моя и все болгары давно решили убить Бориса, если он посмеет переступить границы Болгарии. Греческий кесарь нам не нужен. Хватит! Но это кто?

— Брат Бориса — Роман, — ответил воевода Петр. — Они ехали вместе.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Самуил. — Выходит, ромеи посылают сюда двух кесарей вместе?

— Нет! — подал вдруг голос Роман, стоявший до сих пор молча, присматриваясь к молодому Шишману, о котором он слыхал когда-то еще здесь, в Болгарии, а позже и в Константинополе.

— Нет? — рассмеялся Самуил. — Хорошо, ты сейчас сам мне все расскажешь. Ступай, Петр, — обратился он к воеводе, — ты, должно быть, очень устал?

— Да, комит, дорога была дальняя. Мои воины стоят у дверей.

— Добро!

И воевода Петр вышел. Самуил поднялся с кресла, подошел к окну, за которым виднелись горы, долины.

— Как же ты, кесаревич Роман, очутился здесь? — обернувшись к Роману, спросил Самуил.

Роман решил говорить правду. А впрочем, что ему было скрывать?

— Недавно проэдр Василий велел Борису ехать в Болгарию и начинать восстание против тебя, а мне сопровождать брата…

— Значит, Византия послала Бориса в Болгарию как кесаря?

— Проэдр Василий назвал его кесарем и обещал возвратить корону, как только он дойдет до Преславы.

— Хитро поступает Византия, — засмеялся Самуил. — Как всегда, загребает жар чужими руками. А ты? Зачем ты ехал с Борисом? Что же, ты тоже хотел стать кесарем?

Роман закрыл глаза, сжал губы, на лице его отразилось невероятное страдание.

— Я кесарем? — прозвучало в палате. — Послушай, комит Самуил, ты шутишь, ты ведь знаешь — я никогда в жизни не смогу и не захочу быть кесарем Болгарии.

— Нет, я не шучу, я не знаю, зачем ты ехал с братом. Мне казалось, что, если погибнет кесарь, корону надевает его брат.

Роман закричал:

— Я говорю правду, как перед Богом. Я не хотел и не хочу быть кесарем Болгарии, потому что я не человек: Иоанн Цимисхий отнял у меня все, все…

— О чем ты говоришь?

Роман взглянул на Самуила глазами, в которых были пустота, безнадежность.

— Он оскопил меня, — сказал Роман, охватив голову руками. Комит[61] Самуил следил за Романом, который стоял перед ним раздавленный, уничтоженный — получеловек.

— Роман! — громко окликнул он его.

Тот поднял голову, и Самуил увидел на его глазах слезы.

— Послушай, Роман! — обратился к нему он. — А мне ты будешь служить?

Роман вздрогнул. Неужели и этот комитопул не считает его человеком, неужели он хочет сделать его, сына кесаря, своим рабом?

— Служить тебе? Не знаю, комит Самуил, как бы я мог служить тебе?

— Ты меня, должно быть, не понял, а может быть, я не так выразился, Роман, — сказал Самуил. — Хочешь ли ты вместе со мной служить болгарам?

— Болгарам? — сразу же выпрямился Роман. — Согласен.

— Ты и будешь им служить… Я назначаю тебя главным начальником своего войска, которое стоит в Скопле на Вардаре.

— Спасибо, комит, за честь и доверие, — тихо произнес Роман. — Я согласен служить тебе и болгарам. Верь мне, все сделаю, чтобы отомстить ромеям.

2

Меч и щит князя Святослава! Приняв их из рук воинов, которые уцелели после боя на Хортице, князь Ярополк сам отнес отцовское оружие на Гору, велел повесить на стену в Золотой палате. Там оно и висело на свежих колышках из граба — рядом со шлемами и топорами первых князей киевских Кия и Щека,[62] рядом со щитом Олега, с помятыми и пробитыми доспехами князя Игоря.

Меч и щит князя Святослава! Приняв их из рук воинов, князь Ярополк дал клятву беречь мир и покой на родной земле, бороться с врагами, не щадить ни сил своих, ни жизни!

Однако, давая эту клятву, и позднее, когда меч и щит уже висели в Золотой палате, князь Ярополк думал свою, иную думу.

Это началось давно, наверное, еще с детских лет, когда после смерти матери Предславы его взяла в свой терем и воспитывала княгиня Ольга.

Ярополк рос в роскоши, богатстве, бабка-княгиня окружила его заботой и любовью; сама христианка, она тайком от отца окрестила внука, а чтобы научить молодого князя владеть оружием, назначила ему вуя — воеводу Блюда.

Князь Святослав, вероятно, не сделал бы Блюда вуем Ярополка. Блюд служил в его дружине, ходил с князем на хазар, но не проявил в походе ни сметливости, ни отваги, а, наоборот, всегда оставался в тени; из-под Саркела[63] Святослав отослал Блюда в Киев, назначил воеводой Горы.

А Блюду только этого и надо было: как воевода Горы, он построил там свой терем, как тайный христианин, был вхож к княгине Ольге. Хитрый и изворотливый, он вошел к ней в доверие, стал вуем Ярополка.

Князь Святослав позже узнал об этом, но не стал перечить матери: владеть оружием мог научить княжича Ярополка не только воевода, но и каждый гридень. Ведь вуем своего любимого сына Владимира он поставил не кого-нибудь, а дружинника Добрыню…

Придет время, думал он, и каждый из его сыновей — будь то Ярополк, Олег или Владимир, — став князем, должен будет сам показать свои способности, силу. Князь Святослав надеялся на всех троих своих сыновей; отправляясь на последнюю брань с ромеями, он посадил на стол в Киеве Ярополка, в земле Древлянской — Олега, а Владимира послал в Новгород.

Но Святослав поступил так не по своей воле. Владимир был его первым, старшим сыном и по закону и обычаю должен был сесть на стол в Киеве, но Ярополк и Олег были детьми княжны Предславы, а Владимир сыном рабыни, не Святослав, а Гора не пожелала иметь князем Владимира. Потому-то скрепив сердце и послал он его в далекий Новгород, Киев же отдал Ярополку.

Разумеется, не бабка Ольга и не вуй[64] Блюд вложили душу в княжича Ярополка. Высокий и стройный, светлый лицом, с темными волосами, тонкими бровями, слегка заостренным носом, осторожный в слове, сдержанный, рассудительный, очень хорош собой был княжич Ярополк.

Но, как это порой бывает, душа у него была хищная, ненависть и жажда мести всегда непреодолимо жгли его сердце. Ярополк не останавливался ни перед чем, не брезговал лицемерием и ложью.

Когда Святослав воевал в Болгарии и на Дунае, каждый из сыновей сидел и правил своей землей; но отец был жив, он правил Русью, его слушались, ему подчинялись сыновья, в том числе и Ярополк.

Когда же до Киева дошла весть, что князь Святослав погиб на порогах, Олег и Владимир несколько раз посылали друг к другу гонцов. Правды не утаишь, обоим им были не по душе заносчивый, гордый, хитрый Ярополк и вся киевская Гора, стремившаяся побольше захватить себе, покорить Древлянскую землю и Новгород.

Но они не могли нарушить волю отца, назначившего каждому сыну его землю. Сговорившись между собой, принесли Ярополку, по обычаю, присягу на оружии, обещали сохранять с ним дружбу, обязались платить уроки со своих земель. И Ярополк, садясь на стол как князь Руси, присягнул Христом, что будет блюсти закон и обычай отцов, охранять земли, вести дружбу и приязнь с братьями.

Но Ярополк не остался верен своей присяге, зависть терзала его сердце, он не мог стерпеть, что не он один, а еще два брата — и один из них сын рабыни — правят землями.

Вскоре после смерти отца произошла у него стычка с братом, древлянским князем Олегом. Виноват был не Олег; тихий, нерешительный князь сидел в своей глухой, скудной, болотистой земле в городе Искоростене, исправно посылал в Киев дань, давал воинов, выполнял все уроки.

Но Ярополку было этого мало. Собственно, действовал теперь не он: и при княгине Ольге, и во времена Святослава боярство и воеводство, мужи и старцы Горы накопили в своих руках большие богатства, они брали и брали из княжьих рук пожалованья, земли, леса, реки; им было уже мало города Киева и Полянской земли, они хотели, чтобы князь и они получали дань и в других землях.

— Доколе будем, князь, брать малую дань из земли Древлянской… Пошли, князь, в Искоростень дружину, пусть Олег платит больше дани.

Ярополк послушался Горы, послал в Древлянскую землю воеводу, сына Свенельда, Люта, который стал бить там в лесах зверя, снимать борти, налагать на города и веси свою, воеводскую, дань.

Покарать Люта выехал с дружиной сам князь Олег, — на этот раз тихий князь был раздражен и решителен. Настигнув Люта, он убил его, а дружину прогнал за пределы земли своей.

Гора зашумела. И не потому, что любила Люта, нет, бояре и воеводы ненавидели этого потомка свионов. Они шумели потому, что хотели быть хозяевами всех земель, а древляне убили их воеводу, древлянский князь обнажил меч против Горы.

Князю Ярополку следовало бы вспомнить деда своего Игоря,[65] который ходил в Древлянскую землю за данью и там погиб… Но он забыл об этом, послал в город Вручай дружину, она разбила древлян, конями затоптала в схватке князя Олега.

Вскоре туда прибывает князь Ярополк. Он преклоняет колено перед телом брата, горько плачет и причитает: «За что его убили?»

Но что слезы? Кто им поверит? Брат убил брата, кровь Олега запеклась на мече князя Ярополка.

Ранней весной, как только подсох Соляной путь, в поле за Днепром появился небольшой отряд печенегов: одни из них верхом, другие в кибитках.

Полевая стража, как водится, сразу же бросилась по их следам, настигла, готовилась принять бой.

Но печенеги вовсе не собирались биться. Они остановили коней и кибитки, подождали на высоком кургане, когда приблизится стража, а потом выслали вперед своих глашатаев, которые и объявили, что это идет в Киев на поклон к князю Ярополку каган Илдея.

На поклон к князю Ярополку? Русские люди доселе не слыхали, чтобы каганы ездили на поклон к их князьям. Старые, бывалые воины говорили: «Берегись хазарина на Итиль[66] — реке, ромея над морем Русским, а печенега повсюду в Диком поле». Не знали они и на этот раз, как быть с печенегами, поэтому велели отряду остановиться и ждать, сами же окружили его, а в Киев послали гонцов, чтобы узнать, как им поступить.

Меч и щит князя Святослава! Ярополк услыхал о печенежском кагане Илдее, стоя в Золотой палате, у оружия своего отца, и, казалось, эти мертвые, холодные предметы говорили, кричали, приказывали, чтобы он не разговаривал с врагами, которые пролили кровь его отца.

Князь Ярополк предал отца, сказал, что будет говорить с каганом Илдеей, принял его в Золотой палате, где висели отцовский меч и щит.

В высоких, сшитых из козлиной шкуры выворотных сапогах, в коротком кафтане, подпоясанный поясом с золотым набором, с кривой саблей у пояса, черный от степных ветров, с кружком черных волос на бритой голове, остроносый, с лукавыми, быстрыми глазами стоял каган Илдея перед князем Ярополком и через толмача говорил:

— Мы приехали, чтобы узнать о здоровье великого князя, всех воевод и бояр русских…

Спасибо, каган! А тебе как ехалось в поле и как здоровье твое и прочих каганов?

— Благодарим, князь! И я и все остальные каганы чувствуем себя хорошо, мы привезли тебе дары.

Несколько здоровенных печенегов, пришедших вместе с Илдеей, развернули меха и положили перед князем дары — свертки фофудии[67] с серебряными узорами, кованную из резных колец байдану, кривую саблю в золотой оправе.

— За дары благодарим и подносим свои.

Гридни принесли и подали кагану сработанные роднянскими мастерами позолоченные меч, щит и кольчугу.

— Щедры дары твои, — говорил каган, и лицо его так и сияло от удовольствия. — Лучше серебро, чем медь, лучше золото, чем серебро, лучше мир и любовь, чем война. С этим меня и прислали каганы, велели сказать: наши печенежские орды много воевали с твоими предками и проливали русскую и свою кровь. Мои орды не хотят больше воевать с русскими князьями, мы хотим держать мир и любовь с Киевом. Хотим верно тебе служить.

Если бы князь Ярополк был дальновидным и следил бы за границами Руси, он знал бы и понимал, что печенежский каган прибыл в Киев из-за того, что с востока на просторы между Итиль-рекой и низовьем Днепра, где печенеги до того чувствовали себя полными хозяевами, надвигаются половецкие орды, следом за ними идут кимаки, огузы.[68] О, если бы Ярополк это знал, он разговаривал бы с Илдеей иначе, заставил бы ударить на половцев, предупредил бы потоки крови, которая позднее была пролита на Руси.

Не знал, конечно, князь Ярополк и того, что каган Илдея совсем недавно встретился на порогах с василиками императоров Василия и Константина, которые дали ему золота, чтобы он заключил мир с Ярополком и чтобы орды его шли на запад к Днестру, чтобы, когда понадобится, соединиться с легионами ромеев и бить болгар. Князь Ярополк об этом не знал, он слушал льстивые слова идеи:

— Весь мир славит тебя, князь Ярополк, печенежские каганы предлагают тебе мир и любовь, они не будут больше становиться помехой русским купцам в поле, уйдут к Днестру, хотят осесть на земле.

И князь Ярополк отвечал:

— Я согласен на мир и любовь с вашими племенами, и в знак нашей дружбы дам города и волости у Днестра, где живут тиверцы и уличи.

Так князь Ярополк ради славы своей заключил мир с врагами Руси, так он за клок гнилой фофудии, ржавую байдану и отравленную саблю отдавал врагам-печенегам земли тиверцев и уличей. Сам он впоследствии в тяжкую годину слишком поздно узнал, какова цена печенежской любви и измены людям своим.

Само небо, казалось, вопило против мира русских людей с печенегами: еще каган Илдея не покинул Киева, как среди бела дня на солнце наползла тень, землю объяла тьма, поднялись вихри и загремел гром, заревел скот и завыли звери в лесу.

Но князь Ярополк не обратил на это внимания. Он праздновал победу в Киеве, каган Илдея мчался со своей дружиной в Диком поле, а к Киеву приближались еще более страшные и коварные враги.

3

Когда в Днепре отшумели мутные весенние воды и над голубой гладью выступили темные, изрезанные желтыми, красными и зелеными прожилками кручи, когда в безграничных лугах зацвело множество пахучих цветов, как раз в разгаре мая с низовьев приплыли и остановились на Почайне бесчисленные греческие хеландии. Это были настоящие чудища с диковинными резными носами, тупой кормой, с высокими бортами, облепленными зелеными морскими водорослями.

На хеландиях прибыли, как и всегда, константинопольские купцы во главе с Феодором, вместе с ними приехали и послы императоров ромеев Василия и Константина, которые хотели говорить с киевским князем.

О, если бы живы были княгиня Ольга и сын ее Святослав! Они знали, что греки льстивые, хитрые люди, они сразу задумались бы и поняли, зачем послы императоров Византии появились в Киеве.

Послы императоров: славный полководец патрикий Роман, один из папиев Большого дворца Лев, епископ из Солуни[69] Никодим и купец Феодор — как только их ввели в Золотую палату, начали:

— Божьей милостью, от василевсов Римской империи Василия и Константина мы, василики, бьем тебе челом, князь Ярополк, и просим принять дары.

После таких слов василики ударили челом князю Ярополку, поклонились воеводам и боярам, столпившимся в Золотой палате, а слуги их поднесли поближе дары императоров.

Это были поистине достойные дары. Слуги клали на ковры перед князем алые, тканные золотой нитью гексамиты,[70] штуки тончайшего венецианского альтабаса,[71] бархат из Флоренции, половинчатый и остроугольный бурмицкий жемчуг,[72] красные, как кровь, винисы,[73] желтые яхонты, голубую, как небо, бирюзу, разнообразное узорочье.[74]

— За дары благодарим, — отвечал князь Ярополк, — а императорам ромеев желаем здоровья, долгих лет жизни, счастья.

А потом василики повели беседу — тонкую, хитрую, но лестную для князя Ярополка:

— Императоры ромеев подтверждают мир и любовь между Византией и Русью, установленные императорами нашими Львом и Александром, Романом, Константином и Стефаном, а позже Константином Порфирородным и Иоанном Цнмисхием.

— Мы, русские люди, — отвечал на это Ярополк, — також-де блюдем и будем.

— Императоры ромеев не только хранят мир и любовь с Русью, — продолжали василики, — но хотят их укрепить, умножить.

В Золотой палате послышался шепот воевод и бояр — уж кто-кто, а они знали, как берегли мир и любовь с Русью императоры, — вот на стене палаты висят порубленные саблями ромеев доспехи князя Игоря, щит и меч князя Святослава, сколько крови пролито в сечах с ромеями, сколько костей тлеет в песках у Русского моря, у берегов Дуная, в Болгарии! О, русские люди, родная земля, слышите ли вы ныне ромеев?!

Князь Ярополк смотрел на богатые дары, лежавшие перед ним, гордо сидел на столе отца своего, — это с ним говорят василики императоров…

И утверждается, множится мир с Византией — купцам греческим дозволяется торговать не только в Киеве, но и во всех городах Руси, киевский князь предоставит императорам военную помощь, если возникнет в этом необходимость…

В этом месте князь Ярополк останавливает василиков, которые старательно записывают ряд[75] на харатиях.[76]

— А если понадобится, — говорит он, — императоры ромеев должны помочь и Киеву, дать воинов с хеландиями, греческий огонь.[77]

Василики оторопели: Византия уже не раз заключала ряд с Русью, это императоры хотели, чтобы Русь помогала Византии оружием, но киевские князья никогда еще не просили помощи у ромеев.

Однако василики усмехаются и записывают на харатии то, о чем просит князь Ярополк.

А потом говорит василик епископ Никодим, он просит князя Ярополка утвердить христианскую епархию на Руси, установленную еще патриархом Фотием.

Ярополк колеблется — христианин, окруженный боярами, воеводами, купцами, большинство которых тоже, еще со времен Ольги, христиане, он охотно утвердил бы учрежденную Фотием киевскую епархию.

Но он знает, что патриарх Фотий действовал самочинно, не спрашивая согласия киевских князей, из-за чего Игорь, Ольга, Святослав возмущались и проклинали Византию.

Знает Ярополк и то, что Гора молится Христу, но во всех остальных землях Руси люди молятся богам старым, деревянным и не примут христианства.

— Я не знаю об епархии Фотия, — хитро отвечает Ярополк, но тут же добавляет, что на Руси много христиан и что сам он христианин, а потому разрешает греческим священникам распространять свою веру по Днепру, — а это уже измена Руси, князь Ярополк нарушает слово предков, открывает дверь в Русь злейшему врагу.

Так беседует князь Ярополк с василиками ромеев в Золотой палате, после чего приглашает их на обед в трапезную.

И тогда василики говорят князю Ярополку, что императоры ромеев хотели бы закрепить мир и дружбу с киевским князем его браком с невестой царской крови, что царевна эта ныне гостит в Херсонесе и может скоро прибыть в Киев.

Князь Ярополк, опьяневший от медов, на какое-то мгновение задумывается, вспоминает рассказы старых людей о том, как княгиня Ольга ездила в Константинополь сватать его отцу византийскую царевну и как ей была нанесена из-за этого великая обида.

Неужели же он лучше, сильнее, нужнее ромеям, чем его отец?

— Я встречу и с честью приму в Киеве царевну, — говорит василикам князь Ярополк.

Прошло немного времени, и у берега Почайны остановилось несколько хеландий. С одной из них сошла и направилась по Боричеву взвозу на Гору окруженная патрикиями-послами женщина, лицо которой было скрыто темным покрывалом.

На Горе, в тереме, женщина сняла покрывало, и князь Ярополк был поражен, увидев перед собой гладкое, словно выточенное из мрамора, лицо, тонкий нос, нежные губы, румянец, вспыхнувший на его глазах, как пышная роза, и темные глаза, как будто впитавшие в себя грозу полуденных[78] морей, но веселые, искристые.

«О Боже, — подумал Ярополк, приветливо улыбаясь женщине, которую послы называли Юлией, племянницей императора Романа Лекапина и троюродной сестрой царствующего императора Василия, — где родилась и как попала в Киев эта красота несравненная?»

Он приглашает Юлию в Золотую палату и долго беседует там с нею, потом она переходит в княжеские покои, где князь и царевна обедают, а вечером в гриднице идет пир, на котором Ярополк передает богатые дары императорским василикам, поднимает за здоровье царевны кубок с медом.

Гора шумит, слухи о василиках и царевне несутся по предградью и Подолу; одни в этот час пьют, другие, ощупывая шрамы на теле, думают тяжкую думу.

Так проходит несколько дней. За это время князь Ярополк вместе с Юлией и послами побывал в Вышгороде, на ловах, там они развлекались и веселились, но говорили о деле, уславливались о браке князя с царевной.

В одну из ночей произошло нечто необычайное. Был поздний час, спала, упившись медами, Гора, только перекликалась стража на башнях и время от времени спокойно, навевая сон, звучали медные била.[79] По небу плыла большая желтоватая луна, тысячи звезд горели в небесной глубине и ярко отражались в водах Днепра.

И внезапно луна начала меркнуть, с правой стороны на нее наползла серая тень, вот она совсем закрыла лик луны, и луна стала темной, пепельной, в то же время откуда-то из бездонной глубины неба сорвались бесчисленные звезды, они летели к земле, пылали, гасли…

Эти знамения солнца, луны и звезд[80] произвели на людей русских необыкновенное впечатление. Когда луна затмилась и с неба полился звездный ливень, перепуганные стражи на стенах ударили в била, сразу проснулась Гора, люди раздували огни на Подоле и Оболони, выходили из домов и с тревогой всматривались в таинственное небо.

Только князь Ярополк не испугался неба, его не тревожили звуки бил, толпы людей, которые вышли из теремов и шумели по всей Горе.

— О Юлия, — говорил он, стоя у окна светлицы и показывая на ночной Киев, — ты слышишь звуки бил — это моя стража приветствует нашу любовь, ты слышишь голоса Горы — это люди славят тебя, ты видишь, как потемнела луна, — это сам Бог укрывает нашу любовь шатром ночи, ты видишь, как из небесных глубин сыплются звезды, — это знамения для всей Руси в честь нашего брака. Будь благословенна, княгиня Руси, пусть наша любовь будет вечной!

В это время звездный ливень окончился, серая тень медленно сползла с луны, светлица наполнилась ярким зеленоватым сиянием: княгиня Юлия сбросила свои уборы, ее руки простерлись к Ярополку.

4

Княгиня Юлия очень быстро освоилась на Горе, в княжеском тереме. Это было неудивительно: в то время в Киеве жило немало ромеев, приехавших сюда еще при княгине Ольге, а позднее на Почайне ежегодно останавливались хеландии из Константинополя, которые все лето торговали на Подоле и только к осени, когда вода в Днепре прибывала, спускались к Русскому морю, а некоторые купцы оставались и зимовать, имели здесь свои дворы.

Так было не только с ромеями, Киев хорошо знал тогда свионов, свободно ездивших из Варяжского в Русское море, некоторые из них служили в княжеской дружине и жили в Киеве; над Почайной целую улицу занимали хазарские купцы; на Подоле на торге можно было встретить германцев, угорцев, чехов, поляков.

Потому княгиня Юлия легко могла встречаться и при необходимости вызывать к себе в терем земляков, если хотела, могла разговаривать с германцами, поляками; живая, бойкая, остроумная, она быстро познакомилась с боярскими и воеводскими женами, да и сами они наперебой стремились Побывать в тереме новой княгини.

Ох уж эти боярские и воеводские жены! У них теперь только и было на языке:

— Какая красавица эта царевна! А как умна! А одевается как! А ходит! А говорит!

И они учились у толмачей кое-как говорить по-гречески, Учили Юлию русским словам, стали одеваться, как княгиня, натираться благовониями, как она, завели в своих теремах красные греческие ковры, поставили амфоры, цепляли на себя греческие украшения.

За женами, разумеется, тянулись и мужья. Впрочем, трудно сказать, кто из них был первый, — среда бояр, мужей нарочитых,[81] послов, купцов, которые с давних времен ездили в Константинополь, были христиане, давно перенявшие греческие повадки.

Особенно же много христиан появилось на Горе, когда на столе сидела княгиня Ольга. Купцы Воротислав, Ратша, Кокор, бояре Коницар, Искусев, Вуефаст были первыми помощниками и друзьями княгини; это они построили церковь на Почайне, привозили из Константинополя вместе с другими товарами иконы, серебряные, золотые и простые крестики, церковные сосуды.

Впрочем, христианская вера пробивала себе пути на Русь не только из Константинополя. Еще раньше, чем патриарх Фотий учредил русскую епархию, в Киеве появились христиане-болгары; они пришли сюда еще при князе Игоре, который был побратимом болгарского кагана Симеона, а позже, когда в Болгарии правили Петр и Борис, продавшиеся ромеям, многие болгарские священники бежали на Русь, они были духовниками княгини Ольги и ее внуков, священниками в первых киевских церквах.

Разумеется, болгарских священников в Киеве лучше знали и больше почитали, чем греческих, — они говорили на славянском языке, правили церковную службу понятными словами, привозили с собой славянские книги. Боярство, мужи, купцы Горы постепенно принимали христианство, следом зе ними шли волостелины и посадники в городах и землях.

Мало было христиан только среди воевод и тысяцких, и это неудивительно: непрерывно воюя с Византией, они ненавидели все греческое, в том числе и христианство, но все же некоторые из воевод, например Волчий Хвост, Слуда, тайком посещали церковь на Почайне.

Когда же на Горе появилась царевна Юлия, а вслед за нею двинулись в Киев священники, и бояре и мужи все больше и больше стали говорить о чудесном Константинополе, о богоспасенной Византии.

Князь Ярополк, конечно, знал обо всем, но не только не ссорился с боярами Горы, а, наоборот, потакал им или же молчал.

Он молчал, потому что в душе был согласен утвердить епархию Фотия, пустить на Русь тысячи греческих священников, сделать все, чего пожелают императоры ромеев, ибо ведь ныне он был их родичем, надеялся прославиться, как они.

Странно, правда, было то, что императоры молчали. С тех пор как в Киев приехала царевна Юлия, они словно воды в рот набрали. Из Константинополя приезжали купцы и священники, монахи и снова купцы, не было только послов, с которыми Ярополк мог бы говорить о деле.

Впрочем, он понимал императоров: им, должно быть, и неудобно было вести переговоры с Ярополком: ведь на Руси было два князя, он в Киеве и еще один, Владимир, в Новгороде.

На это ему не раз намекала и Юлия, а однажды вечером повела с ним разговор откровенный и жесткий.

Она приехала в Киев худощавой, тоненькой, стройной, темноглазой и темнобровой, живой, как ласточка, — такой ее полюбил Ярополк.

За короткое время, живя на Горе, Юлия изменилась: исчез южный загар, она слегка пополнела, округлились ее грудь, стан, бедра, — Киев и Гора пошли впрок Юлии, она расцвела, как чудесный цветок.

Одно тревожило князя Ярополка: проходили месяц за месяцем, Ярополк, думая о будущем, хотел иметь сына царской крови, но Юлия не признавалась, не говорила, что собирается стать матерью.

— Ты поистине великий князь, — начала говорить Юлия, — в Константинополе я представляла тебя красивым, нежным, милым, а ты оказался гораздо лучше, чем я думала.

Положив руки ей на плечи, он смотрел в глубину темных глаз гречанки.

— Чем же я лучше? Скажи, Юлия!

— Ты не только красивый, нежный, милый, но и смелый, сильный, непоколебимый, у тебя есть надежная опора — твои воеводы и бояре, мужи, дружина. Киев — это маленький Константинополь, ты тоже похож на императоров.

— Почему только похож?

Юлия, как видно, давно готовилась к этому разговору и теперь не торопилась. Ярополк подумал, что она не хочет его обидеть.

— В Византии есть только один император, он наместник Бога на земле и единый властелин, василевс всей Империи.

Юлия поразила Ярополка в самое сердце — сравнение с императором было не в его пользу. Ярополку слишком далеко до Бога, он не властелин всей Русской земли.

— В Константинополе, — ответил на это Ярополк, и Юлия заметила, что его лицо сразу стало злым и хищным, — ныне два императора, Василий и Константин, а на Руси два князя…

Она поняла, что затеяла опасную игру, но не отступила.

— В Константинополе ныне, — с усмешкою сказала Юлия, — действительно два императора, но они сидят в одной Золотой палате, Империей правит только Василий, и к тому же оба они порфирородные.

Ярополк усмехнулся, понял намек Юлии.

— Да, — согласился он, — князь новгородский Владимир — мой брат, но мы сыновья не одной матери, меня родила угорская княжна Предслава, а он — сын рабыни.

— А разве сын рабыни может быть князем? — спросила Юлия.

— Отец мой Святослав посадил меня князем в Киеве, брата Олега — в земле Древлянской, а Владимира — в Новгороде. Но сейчас уже Олега нет, нас осталось двое, я и сын рабыни Владимир.

— До каких же пор ты будешь терпеть на земле Русской еще одного князя, сына рабыни? И не боишься ли ты, что этот… твой брат объединится с какой-нибудь другой империей, пойдет против тебя?

Ярополк понимает, на что намекает Юлия. От Новгорода и впрямь близко до Свеарике,[82] не так далеко и до Германии, а уж они-то с радостью помогут Владимиру.

— А Византия мне поможет? — спросил Ярополк Юлию. Долгое молчание. Юлия думает — будущее висит на острие меча.