Пловец (сборник) Иличевский Александр

Мотоцикл сорвался с места. Лейтенант подбежала к кожаной куртке, выхватила из кармана пистолет и помчалась за мотоциклом:

– Сука, стой!!!

Лейтенант бежит в облаке пыли, сверкая голубыми атласными трусами. Поднимает пистолет, стреляет…

По экрану ползет огромный колорадский жук. Он безжалостно грызет капустный лист. Вот несколько жуков синхронно грызут сахарную свеклу, а вот десятки, сотни жуков… Дикторский голос, музыка Вагнера, хруст челюстей жука, многократно усиленный, создают тотальный страх перед завезенной из Америки мелкой сельскохозяйственной тварью.

Сюжет кончается. Загорается свет. Зрителей нет. Только три человека, в серых пиджаках, при галстуках: работники НКВД и Вильям Терентий Смитт, – сидят в пустых рядах.

Степанов из НКВД спрашивает:

– Вы продолжаете утверждать, что их нет?..

– Они есть: на экране, в газетах, в мозгах людей, но в СССР их нет… Колорадский жук – это «утка»…

Никифоров из НКВД говорит:

– Дорогой товарищ Смитт! Если бы не товарищ Сталин, который лично вам руку жал… если бы не фотография, которая облетела весь мир, разговор с вами был бы другой…

Вильям приложил два пальца к виску, изобразил ими пистолет и произнес «паф».

Долин из НКВД подтверждает:

– Совершенно верно, дорогой товарищ Смитт. Эта фотография – ваша индульгенция. Знаете такое слово?

Вильям подтвердил кивком головы.

– Странно! Я слышал, что американцы темные, необразованные люди. Умеют только считать, класть ноги на стол и громко пердеть в обществе…

– Пердят в обществе немцы.

– Немцы? Тогда извиняюсь…

Вильям встал, вышел из пустых рядов кинозала.

Вильям, обращаясь к Долину:

– Ничего, ничего, вы не совсем ошиблись. Спасибо за фильм, за интересную беседу. Спасибо за предложение уехать назад в Америку, может, так и лучше.

Идея соединить мускулистые руки пролетариев Америки и России не очень получилась…

На этой фразе Вильям Терентий Смитт громко пернул. В пустом кинозале звук, усиленный эхом, получился громким, смачным. Вильям не обратил никакого внимания на совершенное им, не изменил ни выражения лица, ни интонации:

– Да, я еще что-то хотел сказать… Хотя нет, все сказал…

По полю идет Соня. Впервые мы видим ее не в кожаном летном наряде, а в женском платье. Соня чрезвычайно красива. Только два небольших шрама на лбу и щеке чуть портят персиковую нежность лица. Впереди Сони на краю оврага видна группа подростков, возбужденно бегающих вокруг железной бочки от самолетного керосина. Соня видит, как Никиту запихивают в бочку. Он сопротивляется, кого-то бьет, но противников много.

Соня кричит:

– Эй, стойте, вы что?

Подростки услышали Соню. Компания та же, что в прошлый раз, скатила Никиту со связанными глазами на велосипеде. На этот раз к компании примкнула Марфа. Из защитницы она превратилась в палача. Увидев Соню, Марфа энергичнее других стала подталкивать бочку к краю оврага.

– Ну ее в жопу, эту Соньку.

– Жопа у нее класс!!! – говорит мальчик с бритой головой.

Все хохочут.

Мальчик с металлическими зубами кричит:

– Эй, Гитлер-гондон… – Он заглядывает в бочку: – Это правда, что иногда, если Сонька очень попросит, ты ей жопу целуешь?!

Хохот.

Соня убыстрила шаги. Побежала. Но железная бочка уже катится, набирает скорость, подпрыгивает на валунах, с грохотом несется к болоту.

Соня старается догнать грохочущее железо. Задев деревянный мостик, бочка взлетела вверх в воздух и, сделав параболу, упала в болотную жижу.

Соня вбежала в болото, уйдя по пояс в грязь, добралась до бочки, которая медленно погружается в жижу. Рывком вытянула Никиту.

С ним, оглушенным, побитым, она вышла наверх. Смотрит на пустое поле:

– Почему такие злые?

Учитель военного дела Динозавр произносит речь, стоя перед плакатом, на котором нарисован пионер, машущий красным галстуком приближающемуся поезду, чтобы его остановить, так как рельсы разобраны.

– Вы знаете подвиг Героя Советского Союза пионера Филимонова. Он случайно увидел разобранные железнодорожные рельсы. Встал на пути поезда, сигналя красным галстуком о беде. Погиб сам, но поезд спас. Жизнь пионера Филимонова достойна подражания. А кто разобрал рельсы? Диверсанты, засланные в нашу страну… кем?

Динозавр оглядел класс.

Класс отвечает хором:

– Американскими Соединенными Штатами!

Туманный, дождливый день. Вдоль рельсов идет Никита. Внимательно смотрит на стыки. В глазах надежда увидеть разобранные рельсы. Замечает фигурку девочки – это Марфа. Она идет навстречу. Никита замешкался, но не остановился, продолжает идти и смотреть на стальные полосы. Мальчик и девочка молча, не поднимая головы, проходят мимо друг друга.

Яркие огни фейерверков разрывают черноту ночи. В честь Первого мая – Международного дня трудящихся – в «Красном Колорадо» фейерверк. Один оранжевый шипящий заряд падает в листву старого дуба на окраине деревни. Оранжевый огонь высвечивает Никиту Штольца, который сидит на ветвях дуба и смотрит на подъехавший «Харлей – Дэвидсон», с которого сходит Вильям.

Двухэтажный дом перед дубом. Вильям поднимается по лестнице, звякают ключи, открываются двери. Загорается окно.

Никита достает из кармана бинокль. Виден Вильям в объятиях Сони. Соня помогает ему снимать с себя пиджак, брюки, сорочку, трусы. Все делается в четыре руки, спешно, чтобы быстро оголиться и в постель.

В постели мелькают ягодицы Сони, Вильяма. То мужчина сверху, то женщина. Тушится забытый свет.

Соня лежит и молча улыбается луне.

– На войну пошла – не знала мужчину. Бомбила Берлин… – Она беззвучно смеется. – Я и Лейтенант летали на ночных бомбардировщиках и воевали на двух фронтах: с фашистами и с мужчинами.

– Почему с мужчинами?

– Военные мужчины казались нам насильниками и лгунами, они носились с одной только мыслью – заманить, трахнуть… Мы их били. Страшно били. После войны остались одни. Кроме как водить самолеты, ничего не умели. Приехали сюда, получили этот старый утюг У-2… – Соня смеется. – И вся моя жизнь только для того и была, чтобы встретиться с тобой…

– Насильником и лгуном…

– Нет. Ты мое счастье!

Никита сидит на ветвях дуба. Смотрит в бинокль. Неожиданно рядом в листве что-то пронеслось с шумом и грохотом. Какое-то животное. Нет – человек! Женщина.

Никита шепчет в страхе:

– Лейтенант…

Освещенная луной, женская фигура, прихрамывая, побежала к велосипеду, оседлав его, уехала, растворилась.

Всходит солнце. Около шеста с полосатым метеосачком стоит Никита, опираясь на велосипед, смотрит на амбар.

Никита осторожно подходит к окнам. Заглядывает в них. Видит пустую комнату, горящую электрическую лампочку и Лейтенанта, которая лежит на полу. Вокруг Лейтенанта пустые бутылки из-под дешевого вина «Солнцедар».

Никита идет к дверям амбара, входит. Садится на стул. Долго смотрит на голую спящую женщину.

– Лейтенант!

Лейтенант открывает глаза. Мгновенно вскакивает:

– Отвернись!..

За спиной отвернувшегося Никиты она собирает разбросанную одежду. Ставит чайник на плиту. Неожиданно говорит:

– А Соня твоя этому американскому шпиону яйца лижет… – Она смеется хрипло, похмельно. – Хотя ты же сам видел вчера…

Лейтенанта знобит. Она осматривает бутылки в поисках остатков вина.

– Я привез велосипед. Вчера вы мой увезли, оставили свой…

Лейтенант говорит безразлично:

– А! Бог с ним!

Ищет в бутылках спиртное. Находит. Наливает.

– Тебе не надо?! А мне надо опохмелиться… Я вчера перебрала… – Лейтенант смеется, но глаза тоскливые. – Немного…

Она залпом выпила. Ожила.

– Ой! Вспомнила. Есть бутылочка! Помоги.

Они отодвинули тяжелый комод, за которым у стены поллитровка. Лейтенант целует ее в пыльный бок. Открывает. Наполняет стакан водкой. Пьет медленно, смакует, словно пьет не водку, а малиновый сок.

– Хорош-ш-шо! И петь захотелось! Спеть?

Радостная, возбужденная, она берет аккордеон, оставшийся после избиения Динозавра, и начинает петь. Лицо Лейтенанта зарумянилось, губы покраснели. Она стала даже красивая.

Никита листает фотоальбом. В нем все те же фотографии самолетов, бомб разных калибров, люди вокруг самолетов и бомб. На всех фотографиях Соня и Лейтенант в военной форме, с орденами, медалями.

– …Мыла Марусенька…

Лейтенант останавливается, наливает водку. Пьет. Мрачнеет.

– Скажи, Никита. Ты умный немецкий мальчик. Ненавижу немцев. Но ты наш, советский немец, хороший и умный. Скажи – неужели дело только в сиськах? Они у нее шестого размера. Лифчик не может достать. Все, какие покупает, маленькие. Не влезают ее белые грудки. А гаду этому… американцу, этому шпиону… я знаю точно, он завез колорадского жука, голову на отсечение дам… он завез… в НКВД сказали, лифчик шестого размера, этот мясокомбинат, нравится… Сонькины груди хорошо, а мои, значит, не годятся?!

Лейтенант отбрасывает аккордеон, видно, как быстро она опьянела, берет Никитину руку и подносит к своей груди:

– Потрогай! Есть же сиськи? Есть? Возьми второй рукой! Чувствуешь?..

Лейтенант начинает рыдать. Неожиданно, громко.

– Чем я хуже нее?.. – Лейтенант плачет. – Чем? Чем? Чем? Как яблочко свежая. Никем не тронутая… Никто меня не хочет… Я не могу больше, не могу… – Она завыла громко, по-волчьи.

К амбару подъезжает черный легковой автомобиль, из которого выходят три работника НКВД, те самые, что смотрели с Вильямом фильм о колорадском жуке. Серые пиджаки, галстуки, набриолиненные волосы.

Степанов тихо говорит Никите:

– Мальчик, бери ноги в руки – и бегом отсюда!.. Не оглядываться!..

Никита смотрит на Лейтенанта.

– Ну, сопляк, вали отсюда, у нас с Тамарой Максимовной разговор тет-а-тет…

На широкой постели лежит Анна. Тяжелая, похожая на Будду. Чуть в стороне от нее лежит Никита. Бабушка и внук спят, раздается стук в дверь.

– Кто?

– Председатель.

– Сейчас открою…

Она встает, на ночную рубашку натягивает свое огромное пальто. Впускает рыжего человека в военном кителе.

– Анна, опять волки!

– Нет…

– За два дня задрали трех лошадей, дико лютуют, помоги!

– В прошлый раз, когда я с ними разговаривала, ты стрелять начал… Сейчас они не будут меня слушать…

– Анна! Ты же знаешь, как у меня с лошадьми… Вот палец мой отруби, только лошадь не тронь… А тут за два дня троих!!! Сегодня ночью что будет, не знаю… Волки сибирские, под выстрел не идут… Анна, только ты можешь, – просит председатель.

– Где они?

– У Свиной горы их видели…

По склону Свиной горы поднимаются Анна, Вильям, Соня и Никита.

– Хочет идти – пусть идет, – говорит Анна. – Я с волками давно разговоры веду, ты знаешь, они меня слушаются… Потом, она же смелая, Берлин бомбила. Вот, пришли… Расстелите ковер…

Вильям снял с плеч рулон и раскрутил его на траве. Большой ковровый квадрат лег на место, указанное Анной.

– Садитесь и не двигайтесь. Будьте как камни. Молчаливые и бездвижные. Когда волки придут, вы совсем как камни… Но не бойтесь… Я буду их ругать, они будут вести себя как виноватые… Мальчики знают, для тебя говорю… – объясняет Анна Соне.

Наступила тишина. Где-то квакает ночная жаба. Никита видит, как Соня прижала к своему животу руку Вильяма. И Анна заметила этот жест.

– Сколько уже?

– Четвертый месяц…

Анна поднесла свою руку к Сониному животу. Никита видит, как руки взрослых соединились. Старая башкирка, русская и американец слушают какую-то тайну.

– Вильям хочет, чтобы он родился там, в Америке.

– Правильно, – шепчет Анна.

– Мы скоро уедем, – говорит Вильям.

– Я боюсь, – шепчет Соня.

– Не бойся. Твой Вильям знает, что два раза два – не всегда четыре.

– А сколько?

– Тринадцать. Двадцать восемь!

Завыл волк. В глубине поляны мелькнула тень. Анна подняла лицо Будды и завыла. Волк ответил. Пара желтых глаз двигается в темноте, приближаясь к ковру. За желтыми точками читается силуэт большой собаки-волка.

Анна шепчет:

– Пришел один… Говорит, их четверо… Сводят счеты с милицией златоустской. Они застрелили того старика, который жил зимой при базаре, выдавая себя за бродячую собаку. К нам заглянули насолить Рыжему Наполеону.

Анна завыла. Слушать ее и смотреть на нее интересно не только американцу, который быстро-быстро записывает что-то в блокнот. У Сони глаза расширены от страха и любопытства. Никита смотрит на воющую бабушку, переводит взгляд с нее на красивую летчицу, теперь уже беременную, как он понял из разговора взрослых. За спинами сидящих на ковре появился второй волк. Никита оглянулся и увидел волчью морду с фосфоресцирующими зрачками… Он испугался, закричал, вскочил, изо рта посыпались слова. Страх, ревность, ненависть руководят его бессвязной речью.

– Бабушка, бабушка! Вот он, волк!!! – Никита показывает на Вильяма. – В Америке человек человеку волк… Соня уедет туда в Америку, а там черное солнце, там мертвые птицы, там облака из пепла… Он американский шпион! Он советские поезда пускает под откос. Пионер Филимонов погиб из-за подлых американских диверсантов… Соне он сделал дитё, потому что у нее грудь шестого размера…

– Никитушка! Что с тобой?!

Никита побежал. За ним погнались волки – так ему показалось.

На кровати поверх одеяла лежит Лейтенант в черной кружевной комбинации. В волосах черепаховый гребень. Лейтенант похожа на Кармен. Спит. Рядом с Лейтенантом спит Никита. На его животе покоится рука Лейтенанта с зажатым пистолетом. Храп и тихое посапывание. На подушке пустая бутылка от «Солнцедара».

Никита открывает глаза. Видит возбужденное лицо Лейтенанта.

– Вставай! Вылетаем!

– Куда?

– Будем бомбить!!!

– Что?

– «Красное Колорадо»!

Из-под навеса, где сложены мешки с химическими удобрениями, выходят Никита и Лейтенант. Они в четыре руки тащат мешок весом в 40 килограммов, в котором химическая крупа. Под самолетом стоят три таких мешка. К ним привязаны длинные веревки. Лейтенант взбирается в кабину и кричит Никите:

– Кидай концы…

Никита подкидывает веревки Лейтенанту, та ловит и тащит мешки вверх. Никита поддерживает каждый мешок. Вскоре приготовления к «боевой операции» завершились таким образом: четыре нераспакованных мешка с химическими удобрениями зависли по бокам самолетной кабины. Два мешка с правого бока, два – с левого. Веревки держат их на весу…

Лейтенант хлебнула из бутылки:

– Разнесем дом Шекспира и его крали!!!

Выдув из бутылки последний глоток, Лейтенант выбросила ее в траву и вскочила на крыло самолета.

Лейтенант кричит Никите:

– Закрути!

Никита толкнул пропеллер. Тот, получив силу от включенного мотора, радостно завертелся. Никита прыгнул на крыло, оттуда, как обезьяна, ловко забрался в кабину, за спину Лейтенанта.

Лейтенант смеется:

– Скажем свое «фи» империалистам!

– Скажем! – радуется Никита.

– Вот тебе нож! – Лейтенант протянула Никите остро отточенный кухонный нож. – По моей команде ты режешь веревки, мешки летят вниз…

Самолет поскакал по кочкам, взлетел и, сделав круг над капустным царством, взял курс на «Красное Колорадо», место обитания когда-то многочисленной американской колонии.

Веселье царит в душах товарищей по борьбе. Они смотрят на мир под крыльями самолета, хохочут. Никита примеряет нож к веревке.

Показались дома «Красного Колорадо». И оба они, и Лейтенант, и Никита, увидели мотоцикл «Харлей – Дэвидсон», который выехал на проселочную дорогу и мчится по тропе меж капустных полей. На мотоцикле сидят двое. Они смотрят на самолет и машут руками. Лейтенант сделала круг над «Красным Колорадо» и полетела вдогонку мотоциклу. Стала снижать самолет.

Лейтенант оглядывается на Никиту:

– Когда скажу, режь!

– Но…

– Никаких «но», я устрою им ласковые ночи. Не бойся, мешки будут падать перед ними…

Самолет еще раз догнал мотоцикл.

– Приготовься, – говорит Лейтенант. – Режь! Только один мешок!.. Режь!

Нож, острый как бритва, мгновенно освободил мешок от веревки. Никита высунулся за борт и увидел, как мешок летит к земле. Огромное белое облако взорвалось рядом с мотоциклом. Оно накрыло мотоцикл, ездоков. Лейтенант и Никита смотрят. Через секунду из облака выехал белый мотоцикл… белый Вильям и белая Соня. Они растерянно смотрят в небо.

Лейтенант и Никита разом захохотали.

– Давай еще раз!

Самолет сделал дугу и вновь зашел за спину мотоциклистам.

– Режь!

Вновь белый взрыв. Мотоцикл остановился. Потом съехал с тропы и понесся по капустному полю к дереву, одиноко растущему у оврага… Самолет ревет над беглецами. Вот овраг.

Оставив мотоцикл, мужчина и женщина сбежали вниз, в овраг, потом вверх, к дереву, надеясь, видимо, скрыться под ним от сумасшедшего самолета.

– Режь!

Никита полоснул ножом. Посмотрел вслед мешку. Соня уже перебежала доску через болото и ждала Вильяма. Но мешок не дал сделать ему шага на доску – он врезался в спину Вильяму. Густое облако скрыло мужчину и женщину.

Когда облако рассеялось, не было доски, не было американца. На земле лежала одна Соня. Она протягивала руку к мужской ноге с ботинком, который странной деталью смотрелся из самолета.

На столе пустая коробка из-под кубинских сигар. Вокруг нее разбросаны фотографии. В сковородке остатки яичницы. Никита в узбекской тюбетейке смотрит на Александра.

– Все? – спрашивает Александр.

– Нет, – улыбается Никита. – Знаешь, зачем я рассказал эту историю?..

Никита встал, подошел к окну.

– Почему я, немец, в Нью-Йорке? Почему не на родине, в Германии? Еще две минуты можешь вытерпеть мой треп?

– Никита, мы же русские, раздавили бутылку, о чем ты спрашиваешь?.. Ну?

– На другой день Лейтенант исчезла. Видели ее на пароме с чемоданом – и все. Соня меня не называла, может, и не заметила меня в самолете, не знаю. Было шумное дело об убийстве американца-коммуниста. Потом дело замяли. Родилась девочка Дэзи. Соню приняла американская коммуна. В пятьдесят втором, в разгар борьбы с космополитами, Соню арестовали как американскую шпионку. Коммуну разогнали. Дэзи, я забыл сказать, родилась слепая: то ли наследственное – Вильям очень плохо видел, – то ли это шок у Сони… Дэзи была у нее в животе, когда мы кидали мешки…

Никита нервно ходит по квартире от стены к стене, словно заключенный в одиночке.

– Было время ненависти ко всему американскому, иностранному. Я тайно радовался, что убил врага. Я был немец, но у меня были советские, вывихнутые, мозги…

Никита вышел на кухню. Вернулся.

– Кофе поставил, – говорит Никита. – Дэзи увезли в Америку коммунары. Я женился на акробатке. Двадцать лет ездил с филармонией по уральским дырам. Рая была чемпионкой СССР по блядству. Детей у нас не было… «Беременная акробатка, ты что, рехнулся?» – кричала она. Когда немцы стали уезжать из России, я тоже уехал. Увидел мир. Починил советские мозги… Но убийство Вильяма… Соня… Дэзи… мое черное участие в их судьбах… мучает меня. Прошло столько лет, но мучает. Приехал в Нью-Йорк и кого-то ищу, ищу. Сам не знаю кого… Хотя нет, теперь знаю. Нашел Дэзи. Американка. Ничего не знает, не помнит России. Дочь ее, Шерон, – менеджер этого дома. Мисс Дэзи – одинокая женщина. Катается на велосипеде в парке. Странно, да?.. Но она такая боевая… не сдается. В парке я ее и увидел. Увидел Соню из моего детства. «Здравствуйте, Дэзи», – сказал я, она откликнулась…

Кофейник засвистел.

– Слушай… Выпьем кофе, сходим в парк. – Смеется. – Это двадцать шагов отсюда. Она сейчас там… Александр, я сумасшедший… Она взрослая, не имеющая никакого отношения к моей истории женщина, у нее своя жизнь… но… Вчера мы танцевали… одни… среди ее розовых подушек. Это смешно, да? Но я… и мне кажется… не знаю, как она, но я полюбил ее… как ей сказать…

Они встали. Никита оглядел себя в зеркале:

– Зубы почищу, чтобы запаха не было…

– Я постучу Лу…

Александр звонит в дверь Лу. За дверью тишина. Подходит Никита. Они идут к кабине лифта. Дверки раскрываются, с огромной бумажной кипой стоит юная миловидная Лу.

– Бери, это копии твоего сценария, – смеется Лу. – Почему я должна тащить их через весь Нью-Йорк?

– Лу, пошли в парк.

– Вот так вот, в парк?

– Оставь все это бумажное дерьмо в лифте. К черту всех этих империалистов, графинь, Распутина…

– Мальчик, крысиный яд – наш хлеб…

Зажатый в каменных громадах небольшой нью-йоркский парк. Видна одинокая велосипедистка.

– Вот она.

Лу отвечает разочарованно:

– Это мать нашей менеджерши. Ну и что?

Велосипедистка приближается. Аккуратная пожилая женщина, выставив перед собой бамбуковую палку, тихо повторяет: «Эй, эй, эй». Она проезжает мимо Никиты, Александра, Лу. Делает круг по тропе.

– Иди поговори с ней, скажи, что хотел ей сказать… Мы с Лу посидим здесь.

– Я пьяный… Я не смогу сказать…

– Смелый… Скажешь…

Александр сел с Лу на скамейку. Смотрит.

Никита поравнялся с велосипедисткой. Окликнул ее. Они пошли рядом. Велосипедистка положила руку на плечо Никиты, и так они двинулись по тропе. О чем-то говорят.

– Почему ты так нервничаешь?

– Я?.. Не знаю. Сейчас что-то происходит. Мне трудно объяснить тебе. Важное… для этих людей… – Александр показывает на Никиту и Дэзи, – для этого парка, для этого города, черт побери, для мира, для меня, для тебя… Нет ничего особенного – мужчина говорит женщине: «Люблю, будь моей» – все…

– Они же старые?

– Ну и что? Когда-то же надо это сказать… – пьяно улыбается Александр.

Каменные лабиринты домов Нью-Йорка. Парк. Тропинка. Велосипедистка и ее пеший спутник в майке, на которой бородатый Карл Маркс играет в пинг-понг в огромном мегаполисе…