Пловец (сборник) Иличевский Александр

– Я не крал пятьдесят пять рублей…

Военный улыбнулся, показывая белые зубы:

– Знаю… А закон о передвижении иностранцев по территории СССР вы, видимо, не знаете? Жаль. Уехали за две тысячи километров от Москвы! Где разрешение? По-доброму прошу, берите вещи, и выходим…

Эрвин заходит в купе. Снимает с полки чемодан. Смотрит на окно, оно полуоткрыто. Эрвин быстро втискивает свое тело в дыру и вываливается головой на железнодорожную насыпь. Поднимает облако серой пыли.

Дует ветер пустыни. Мелодично звенят верблюжьи колокольчики. Кричат погонщики. В здании кинотеатра «Спартак» показывают фильм «Мост Ватерлоо». До начала сеанса в фойе кинотеатра дают двадцатиминутный концерт.

Зрители смотрят на небольшую, сколоченную из досок сцену, где очень толстый человек в цирковом трико с блестками поднимает тяжелые гири. При этом человек пукает. Точнее, ртом он ловко изображает пуканье. Это вызывает хохот у ожидающих начала сеанса зрителей.

Вслед за пукающим атлетом выходит молодая женщина с аккордеоном. В женщине мы узнаем Анну Шагал. Она садится на табурет, кладет на колени аккордеон, растягивает мехи и начинает петь. Узбекские женщины, мужчины, дети слушают певицу. Подходят новые посетители, рассаживаются, громко окликают друзей. Анна поет. Появился Эрвин, в полосатой шелковой рубашке, садится в задний ряд и смотрит на певицу. На его лице – счастливая улыбка.

Анна в пении, мельком раза два взглянула на незнакомца, не узнала.

Раздается резкий звонок, приглашающий в кинозал.

Все с шумом встают со стульев. Никто не обращает внимания на поющую. Та прерывает пение на высокой ноте, встает, застегивает мехи аккордеона и идет к кабинету директора кинотеатра. Эрвин, не переставая улыбаться, приближается к ней. И тут его останавливает, тоже с улыбкой на лице, розовощекий лейтенант НКВД – тот, от которого Эрвин сбежал в поезде.

– Нашел все-таки свою жидовочку?

Эрвин отталкивает лейтенанта и зовет:

– Анна!!

Его голос теряется в резких звонках, извещающих о начале киносеанса.

Эрвина взяли под руки двое в пестрых узбекских тюбетейках.

Анна вошла в кабинет директора кинотеатра, не оглянувшись на суету в фойе.

Со стен улыбаются ослепительными улыбками Мэри Пикфорд, Дуглас Фербенкс, Пола Негри, Любовь Орлова и другие. Под ними сидит директор, считает деньги. Директор – крупнотелый, одноногий мужчина. Во рту – металлические зубы, на голове – тюбетейка. Анна кладет аккордеон на стол директора. Директор прерывает счет денег, поднимает голову:

– Злишься, когда я даю звонок, а ты еще поешь?! Знаю, злишься… Я взял тебя на работу зачем? Потому что ты красивая… А пение твое никому на хрен не нужно – ни мне, ни зрителям… Азиз пердит – это хорошо! Это нравится зрителям… Видишь деньги? Здесь недельная выручка. Сними трусы, сядь на стол, подними ноги. Больше ничего от тебя не требуется. Я досчитаю эти бумажки, половина мне, половина – тебе… И так будет каждый раз, как сядешь на стол без трусов…

Анна резко наотмашь ударяет директора по лицу. Директор выдержал паузу, потом встал, ловко пользуясь костылем, подбежал к двери. Запер ее на ключ.

– На днях тобой интересовались. Товарищи из НКВД. Я сказал: «Анна Шагал очень хорошая работница, дисциплинированная».

Директор снял пиджак. Стал расстегивать пуговицы на сорочке. Улыбнулся:

– Картинки тебе покажу…

Директор оголил грудь – сильную, мускулистую. На правой части груди – портрет Сталина, на левой – портрет Ленина. Вожди, нарисованные в профиль, глядят друг на друга. Искусный татуировщик добился чрезвычайного сходства. Насладившись произведенным эффектом, директор стал расстегивать ширинку брюк.

Анна посмотрела на дверь, которая находилась за директорским столом. На дверях замок.

– Ключи у Музафара. Позвать его? Он откроет… – смеется директор.

– Позовите.

– Музафар!

Анна зашла за стол, резко рванула ручку. Дверь открылась. Это удивило и ее, и директора. Анна побежала по узкому, тесному коридору. Директор вскочил со стула, помчался за Анной. Они бегут недолго.

Темный коридор вывел их к заднику киноэкрана, на котором гигантское изображение Вивьен Ли целуется с гигантским изображением Роберта Тейлора.

Узкий проход между экраном и стеной кончился. За полотном экрана слышны голоса зрителей. Директор настиг Анну, повалил на пол.

Анна отпихивает одноногого насильника. Жалобно просит:

– Шамиль Алимович… Не надо… Пустите…

Директор рвет платье. Анна тихо скулит:

– Шамиль Алимович…

Директор пытается оттащить одну ее ногу от другой. Гигантские Вивьен Ли и Роберт Тейлор танцуют вальс. Анна нащупала в темноте что-то тяжелое, похожее на кирпич, и со всей силы опустила на голову директора.

Директор сник, стих.

В машине НКВД сидят Эрвин, в полосатой сорочке и соломенной шляпе, военный и двое смуглых, с узкими глазами мужчин. Все молчат.

Машина подъехала к глиняному забору. Двое узкоглазых что-то крикнули. Выбежал голый мальчик, открыл ворота. Машина въехала во двор, где горит костер и готовятся шашлыки. Военный говорит Эрвину:

– Хоть мне и велено вас арестовать и конвоем отправить в Москву… Но Восток есть Восток… Гость – святой человек, поэтому к столу…

Узбекская семья сидит вокруг низкого стола, на котором восточные угощения: плов, шашлык, зелень, фрукты, две бутылки водки. Видно, что все пьяны. Голый мальчик играет на дойре очень красивую мелодию.

Военный, расстегнув китель, положил рядом кобуру с пистолетом, поет под мелодию дойры. Эрвин слушает романтическое пение работника НКВД. Двое в пестрых тюбетейках шепчутся, разливают водку.

В соседнем дворе стоят двое: хилый мужчина и женщина с огромным животом. Беременная женщина просит мужа:

– Сбей айву… – Беременная показывает на айвовое дерево, где в листве желтеют крупные плоды. – Очень хочу кислое… Руфат, прошу…

Мужчина нехотя поднимает увесистый камень, кидает. Пролетев в листве, камень упал… на голову поющего военнослужащего. Это было так неожиданно: он пел и вдруг в лицо камень. Военнослужащий упал в траву. Мальчик перестал играть, все повскакали с мест. Военнослужащий лежит без сознания, на лице кровь. Эрвин, в какой-то момент поняв, что внимание всех приковано к военнослужащему, отступил в темноту и побежал.

Американский капитан бежит по улицам Хивы. У кинотеатра «Спартак» темно, тускло мигают лампочки на рекламном щите. У щита стоит привязанный осел. Незнакомый человек стоит рядом.

– Сеанс кончился? – спрашивает Эрвин.

– Кончился…

– Вы знаете женщину Анну? Она здесь в кинотеатре поет на аккордеоне…

– Она больше не будет петь. Убила директора камнем по голове… Увезли…

– Убила? Камнем?

Темноту высветили желтые фары.

Машина Френсиса мчится по шоссе. В окне калифорнийские поля. Огромные железные нефтехранилища. Старый Эрвин спит. Пегги увидела выпавший из брюк деда бумажник, подняла, открыла его. Там – двадцатидолларовая бумажка и фотография, старая, выцветшая. На фотографии улыбается девушка, рядом с ней – капитан Эрвин Кристофер. Пегги показала бумажник отцу.

Старый Эрвин, отбросив голову на сиденье, спит.

– Анна Шагал?

Эрвин открыл глаза, посмотрел на бумажник:

– Откуда это у тебя?

– Валялся тут… Вот еще фотография.

На фотографии – новогодняя елка и Анна Шагал в наряде Снегурочки.

Сибирь. Новогодний вечер. В большом спортивном зале высится елка, украшенная цветными стеклянными шарами. У елки стоят Дед Мороз с белой ватной бородой и Снегурочка с аккордеоном в руках. Они поют. В Снегурочке под большим слоем пудры можно узнать Анну Шагал. Школьники, взявшись за руки, ходят вокруг Деда Мороза и Снегурочки, поют нестройными голосами. Пропев, Дед Мороз и Снегурочка прощаются с детьми. Они выходят в коридор, где человек с красным картонным носом требует, чтобы они быстрее шли к выходу.

– Следуйте за мной…

Дед Мороз и Снегурочка идут по коридору школы за человеком с картонным носом.

Портреты Пушкина, Гоголя, Толстого, которые разглядывает Анна, завершают свой ряд портретом Сталина.

Во дворе Дед Мороз и Снегурочка подходят к черной машине. Человек останавливает Деда Мороза, надевает ему на руки стальные наручники. То же он делает со Снегурочкой и сажает обоих в машину. Садится сам, не снимая красного картонного носа.

Анна смотрит в окно; видны снежные поля, замерзшие озера, фигуры рыбаков, застывших на льду.

Человек улыбается, говорит шоферу в военной форме:

– Зильберман – голова… Придумать в тюрьме театр! На это только еврейский ум способен.

– Это точно! – откликнулся шофер.

– Во скольких тюрьмах работал, везде бардак, а у него порядок!

– Девочку попросишь – даст ключи: иди, сам выбирай, какую хочешь. Я стольких девок оттрахал у него – не счесть… Даже одну черную… И как она попала в Сибирь, не понимаю.

– Черную из Африки? В Сибири? В тюрьме? Не может быть… И ее трахал?

– Да…

Шофер и человек с картонным носом ведут свой разговор, не заботясь о том, что за их спинами сидят Дед Мороз и Снегурочка. Лениво беседуют, коротая дорожное время. Человек кивнул головой в сторону Снегурочки:

– Эту трахал?

– Анну Каренину?

– Каренину?! Да нет, у нее еврейская фамилия…

– Знаю, Шагал, – смеется шофер. – Но она скорее под поезд бросится, чем ноги раздвинет. Но я до нее свой хер дотяну… Да, Анна?

Шофер оглядывается на заднее сиденье… Снегурочка открыла рот, чтобы ответить. Дед Мороз зашептал:

– Молчи, прошу…

– Точно дотяну… – продолжает шофер.

– За что сидит?

– Прирезала какого-то узбека…

– Красивая… – Человек с картонным носом с любопытством оглядел Анну. – Смотри, и тебя прирежет… Сворачивай, нам вот туда, на горку…

Другая школа. Другой зал. Другая елка. Дед Мороз поет вместе со Снегурочкой ту же песню. Дети кружат вокруг них с веселыми, радостными лицами.

Все поют: «Елочка, елочка, как ты нам мила, сколько счастья, радости ты нам принесла…»

На небе звезды, луна. Серебристый снег. В машине сидят те же, только теперь человек без картонного носа, на нем военная форма.

Фары машины высвечивают лису, перебегающую дорогу. Лиса испуганно бежит, прихрамывая на заднюю ногу.

Дед Мороз тянется к Снегурочке, которая спит, откинув голову:

– Смотри, лиса…

– Где? А, вижу, лиса…

Лиса выскочила из света фар. Исчезла в темноте.

– Пристрелить надо было. Не сообразил! – хохочет шофер, – Нашей Анне воротничок бы был… Да, Анна? За лисичкин воротничок дала бы?

В школе на спортивных матах у елки спят Дед Мороз, Снегурочка, шофер, военный человек. В зале темно. В окнах тусклый лунный свет. Дед Мороз осторожно, сантиметр за сантиметром, ползет к Снегурочке. Шепчет ей на ухо:

– Анна…

– Что, Илья?

– Я водки выпил… Тебя хочу.

– Ты же старый, Илья…

– Ну и что?

– Нельзя тебе…

– Но я очень хочу! Они пьяные, не проснутся.

– Нет, Илья.

– Шесть лет я не имел женщины, Анна, пожалей. Третий день мы ездим, я смотрю на тебя, с ума схожу от твоего запаха… Ты такая красивая, так пахнешь…

– Пот и грязь, Илья.

– Я с ума схожу… Во мне все разрывается. Дай, Анна…

Анна молча встала. Встал и Дед Мороз. Руки у обоих в наручниках. Очень медленно, бесшумно проходят они мимо спящих, мимо елки, увешанной стеклянными шарами, выходят из спортивного зала.

В пустом классе у стены стоит Снегурочка, подняв над головой руки, сцепленные стальными обручами. Дед Мороз прижался к Снегурочке и ритмично движется, тихо постанывая от удовольствия:

– Хорошая моя, хорошая моя, хорошая моя…

С грохотом открывается дверь. Вбегают шофер и тот человек. В два прыжка человек оказывается у стены, хватает Деда Мороза, оттаскивает от Снегурочки и бьет его по лицу.

– Не надо по лицу! Синяки будут! А завтра и послезавтра работать.

Шофер рывком засовывает руку под расстегнутое пальто Анны. Зажал голый пах.

– Целку строила! Обещал выебать – сейчас выебу!

Шофер расстегнул шинель. Ширинку брюк. Ловко и быстро ворвался в беззащитное тело.

– Смотри, Дед Мороз, как это надо делать!

Москва. На Красной площади метет снежная пурга.

С грузовика снимают большой портрет Сталина, идет приготовление к празднику дня революции.

Неожиданно порыв ветра вырвал из рук солдат, разгружающих грузовик, портрет вождя и помчал его по обледенелой площади. За портретом бегут солдаты. Портрет приподнялся и словно огромный белый парус скользит по льду. Налетает на американский пикап. За рулем Эрвин Кристофер. Он поздно заметил несущийся к нему на скорости портрет Сталина. Треск рамы, треск холста. Машина задымила. Солдаты, бегущие за портретом, остановились, растерянно смотрят на разорванный портрет, дымящийся джип…

Москва. Склад отделения Американского Красного Креста. Множество ящиков из-под медикаментов. Огромные холщовые мешки. Шкафы с металлическими и стеклянными банками, портрет президента Трумэна.

Стол. На столе календарь, 1947 год. Радиоприемник, который передает сводку новостей по-английски и джазовую музыку.

Эрвин Кристофер распоряжается выдачей медикаментов, ставит подпись под документами. Выносят ящики, капитан Джером считает их. Оживление, суматоха на складе Американского Красного Креста.

– Машина моя взорвалась… – говорит Эрвин.

– Как взорвалась?

– А черт его знает! Утром еду, вдруг на меня несется портрет Сталина – трах! И дым… Я открыл капот, ничего не пойму…

– Некстати… Тут кошечка одна на льду поскользнулась, я поднял ее. В семь придет с подругой к «Метрополю».

Гостиница «Метрополь». Джером с двумя бумажными пакетами, в которых бутылки виски, апельсины, коробка конфет, идет с двумя молодыми женщинами.

Черные пальто, фетровые шляпки. Длинноногие, стройные. Лица густо напудрены. Одинаковые мушки на щеках. Вид у обеих вызывающе вульгарный.

Эрвин смотрит на них и глупо улыбается. В одной из женщин он узнает Анну Шагал.

– Это мой друг Эрвин Кристофер. Терпеть не может женщин…

Молодая женщина, стоящая рядом с Анной, хохочет, а потом говорит:

– Я знаю один секрет… Даже мертвец проснется и захочет полакомиться, ам-ам, девочкой Тоней.

Женщины засмеялись.

– Я Тоня, а она Аня.

Эрвин хотел что-то сказать, но промолчал, протянул руку Тоне, а потом Ане. Та явно не узнала его. Второй раз.

– Девочки говорят, пойдем в клуб Чкалова. Там танцы, – предлагает Джером. – Ты хочешь танцевать, Эрвин?

Эрвин продолжает смотреть на Анну, словно пытается увидеть в раскрашенной, хрипло хохочущей ту Анну, которую помнил, из-за которой совершил запрещенный выезд в Среднюю Азию… Которую всюду искал… И вот она… Неужели это она?!

– Эрвин, очнись! Скажи: я не хочу танцевать! В клубе холодно.

– Холодно стоять на улице, – говорит Тоня, – поехали ко мне на дачу. Берем мотор – и через сорок минут тепло. О’кей? Ярославское шоссе! Поселок Вишня! Едем!

Заброшенная дача. Пустая комната. Рваные обои. На стене картина: копия боттичеллиевской «Рождение Венеры» без рамы.

Разбитый диван, на котором уместилась вся компания. Стол, две бутылки виски, одна уже полупустая, апельсины, конфеты, ветчина в огромной американской банке. На полу у дивана – патефон с хрипящей пластинкой.

Джером танцует с Тоней. Анна и Эрвин сидят. Молчат.

Эрвин смотрит на люстру, где светит один плафон. В печи горят поленья.

– Анна, вы поете?

– Я?! Нет!

Джером и Тоня выходят в соседнюю комнату. Джером держит партнершу в объятиях, ногой закрывает дверь. Потом выходит один и берет бутылку виски.

– Мы там, вы здесь, о’кей?

– О’кей!

Когда Джером вышел, Анна посмотрела на Эрвина:

– Давайте без слов, хорошо? Терпеть не могу слова…

Анна встала, подошла к выключателю. Плафон на люстре погас. Анна расстегнула кофту, сняла лифчик, скинула юбку, подняла ногу, стянула чулок, потом вторую ногу освободила от чулка и абсолютно голая подошла к Эрвину. Они легли на диван.

Из соседней комнаты раздались приглушенные стоны, женский визг, слова:

«Джером, не убивай меня, Джером, не убивай… я умираю… ой, какой ты большой… моей птичке больно… ой, хорошо… еще, еще, еще… Джером… Птичке больно… ой, хорошо…»

Анна улыбается. Эрвин смотрит на нее.

Анна встает, берет со стола бутылку виски и несет ее к дивану:

– Выпьем? Прямо из горлышка будешь? – Передает бутылку Эрвину. – А теперь, мальчик-тихоня, я буду тебя учить, как любить чужую тетю…

Утром Эрвин проснулся от крика Джерома:

– Они сбежали! Бляди!

Эрвин широко раскрыл глаза. Увидел пустой диван, пустую комнату, оборванные обои, картину «Рождение Венеры» и срамные части Джерома, которые болтались на расстоянии вытянутой руки. Джером стоял и кричал:

– Украли все наши вещи!

Эрвин посмотрел на стул, на который вчера он и Анна сложили одежду. Стул стоит, одежды нет.

– Сбежали?!

– Бляди! Все унесли! – кричит Джером.

Эрвин вскочил. Два голых американца выглядят смешно. На столе пустая коробка из-под конфет, апельсиновые корки. Нет банки ветчины, нет пальто, пиджака, брюк, сорочки, галстука, трусов, носков, туфель…

Эрвин подошел к окну. Идет снег. Стоят каменные заборы. За ними дома, над крышами которых ни одного дымка. Поселок без людей. Видимо, это летняя дачная зона.

– Как называется это место?

Изо рта Джерома идет пар.

– Не помню…

Изо рта Эрвина идет пар.

– Черт!

– Не помню! А, да… Вишня!

– Что же делать?

Эрвин заглянул в соседнюю комнату. Там лежат на полу матрац, подушка, и больше ничего. Эрвин вернулся в первую комнату. Джером кружит по комнате.

– Дрова на дворе! Видишь!

– Пойду принесу!

Эрвин открыл дверь и побежал по снегу голый. Джером смотрит на него в окно. Подняв десяток поленьев, брошенных кучкой в глубине двора, Эрвин бегом назад. Джером рассмеялся. Очень смешно видеть голого Эрвина с дровами. Входя в дом, Эрвин снял с гвоздя рваную соломенную шляпу.

– Чем их зажечь? И зажигалку унесли?

– Давай осмотрим дом, может, что найдем…

Джером накинул на тело полосатый матрац, ходит в нем. Эрвин накинул кусок брезента. Под диваном обнаружили сандалии, зеленые от плесени.

– Мне – шляпа, тебе – сандалии.

Джером стал обладателем сандалий. Эрвин в шляпе, но босой. Они вновь встали у окна.

– Дай сандалии, я похожу по поселку, буду кричать, может, есть тут кто живой…

Джером скинул сандалии, вручил Эрвину матрац и выпустил его в поисковую экспедицию.

Поселок Вишня. Каменные заборы. Снег по колено. В снегу видны только матрац, соломенная шляпа и слышен крик Эрвина:

– Люди! Люди! Товарищи!

Мелькнула собака.

– Собака! Собака! Иди сюда…

Собака смотрит на странного человека, побежала прочь. Эрвин побежал за собакой и упал в сугроб. Летом, видимо, здесь была глубокая яма, да и сейчас она глубокая. Выкарабкался.

– Люди!

Эрвин огляделся по сторонам.

Одинаковые заборы, дома. Деревья. Все белое. Побежал назад. Не может найти «свою дачу».

– Джером! Джером! Джером!..

Тишина. Падают хлопья снега. Эрвин понял, что заблудился.

– Дура! Четыре года искал! И вот… воровка… проститутка…

Неожиданно он увидел чучело. Чучело махало руками. Это Джером, в шинели офицера Красной армии. Эрвин подбежал к Джерому:

– Там шкаф, мы не заметили, в шкафу висело это…

Эрвин, обессиленный, замерзший, вошел в «свою дачу».

Утро. Эрвин подбежал к шкафу, открыл его, забрался внутрь, сел на дно и захлопнул дверцу.

– Ты что? – Джером, босой, в шинели офицера Красной армии, ходит вокруг шкафа.

– Тут тепло. Джером, ты знаешь, кто эта Аня?

– Кто?

– Та девочка из музыкальной школы в Зубах, которую я потерял. – Голос Эрвина из шкафа звучит глухо.

– Теперь ты ее нашел…

Джером открывает дверцу шкафа: