Все схвачено Дуровъ

Вступление от героя. Разговор с самим собой – 1

1

Знал бы, где упасть, соломки подстелил бы. Иначе: не пошел бы в Службу, прикинулся бы хворым, остался бы дома. Но – не торкнуло. И начался день…

А ведь все у него было и всего было с верхом.

Как в сказке: и зелья – рекой, и снеди – от пуза, и сластей – до оскомины, и бабла – немерено, и жена – умница, которая сама по себе – в первачах.

А вот жизни – жизни-то как раз и не было.

То есть жизнь имела место, конечно, но кто здравый мог бы назвать жизнью эту беспрерывную смену дня и ночи, времен года, умеренного до сильного на сильный до порывистого, смену, или, точнее, беспрерывную череду людей, теней, образов любимых, а чаще нелюбимых, да никаких – чаще, ибо глаз давно замылился и не различал лиц, а только – функции запоминал. Зато – четко, зато – без промашки. Профессия. Иначе – образ мышления и, как следствие, жизни.

Если это все-таки считать жизнью.

В принципе Легат так и считал.

Был ли он счастлив? Да, был.

По-своему, как и любой человек на свете. Только по-своему: по своему разумению, по своим ощущениям, по своей совести. Он верил разумению, ощущениям и совести, и никогда не спорил с ними, ему хватало спорных для него сомнений или, точнее, дискомфорта в Службе, ежедневного, включая субботы и порой воскресенья.

Но вот ведь штука: не мешал ему жить этот дискомфорт, а даже помогал, стимулировал на толковые поступки и действия. А они, в свою очередь, рождали комфортное состояние Легату, состояния духа или души, разница в терминах несущественна. Или иначе – рождали и хранили после некий душевный баланс, без коего Легат не смог бы сохранить себя в тех странных условиях, какие, если честно, он сам себе придумывал и творил.

И был счастлив, и сомнений на свой счет не имел.

Род мазохизма.

Но мазохист вообще-то на отсутствие счастья не жалуется. У каждого мазохиста оно – свое, собственное, вынянченное, взращенное и, как результат, лелеемое.

Вот и нынче ехал он поутру к себе в Службу – к половине десятого. Не слишком рано и вовсе не поздно. Сидел на заднем сиденье персонального авто, глядел в окно и видел на зимней улице тех, ради кого он не щадил себя и других обок него вот уже четвертый год. И плюс: ради кого не щадили – себя, и Легата, и других обок них – старшие его товарищи, которые в этот час тоже ехали в Службу.

Старшие – по служебной лестнице, так точнее, поскольку по возрасту Легат был старше многих из них лет эдак на десять, а некоторых – и больше. За полтинник ему забежало, но еще до следующей круглой даты время оставалось.

Честно говоря, Легату плевать было на возраст – не только свой, но и любого, с кем он общался. Он сам не чувствовал своих пяти с лихом десятков, ни физически не чувствовал, ни ментально, и никогда не мерил по возрасту тех, с кем имел дело, а мерил по интеллекту, по жизненному драйву, по отношению к окружающей действительности и к себе самому и своему делу.

Возраст – понятие эфемерное, считал он. На сколько ты себя чуешь, столько тебе и есть. Уже десятка два лет Легат чуял себя на тридцать с небольшим хвостиком и стареть не хотел.

Он, бывало, встречал своих ровесников – коллег по прежним сферам его многофазной деятельности: по журналистике, по писательству, например, или даже по вузу, – встречал и расстраивался: старыми они были. Ну вот хоть обсмотрись – старыми!

И внешне: морщины там, пузо, одышка (это – о мужиках, о женщинах – и сказать страшновато), и ментально: бессмысленно мощно держало их прошлое, бессмысленно много и хорошо они о нем помнили, цеплялись, как за палочку-выручалочку, за дурацкие свои воспоминания, за тупое «а помнишь?».

А Легат не помнил!

Память Легата, похоже, всегда была избирательна, он даже из счастливого своего детства помнил бесстыдно мало и фрагментарно: что хотелось, то и осталось, а лишний скарб – он и есть лишний. А эти, ровеснички, тащили вес воспоминаний ну прямо неподъемный, тащили и обижались на Легата, когда он, вдруг и легко встреченный, так же вдруг и легко исчезал с их пути.

Бог их обидел, Он им и судья!

И впрямь, что ему до их обид, когда реально молодые коллеги и даже немногие начальники держали Легата если уж и не за ровесника, ну так за чуть более старшего коллегу, общались с ним вровень и легко, быстро переходили на «ты». Потому и работалось толково. Командой.

Которая, повторим, не щадила себя ради Дела. Именно так: с заглавной.

Есть хорошее английское (а теперь уже и русское) слово «драйв». Как существительное его можно буквально перевести на русский так, например: «езда», «прогулка» (to go for a drive – учинить прогулку), а можно и так: «преследование», «стимул», «гонка», даже «атака»! Как глагол – от примитивного «ехать-рулить» до яростных «гнать» (to drive into a corner – загнать в угол!), «вколачивать» (to drive a nail home – вколотить гвоздь по шляпку!), прокладывать, внедрять в башку кому надо то, что надо.

Очень вольные параллели, конечно, но без драйва – как его ни объясни! – Легат жизни своей не представлял. Даже в длинной журналистско-писательской своей биографии – задолго до легко принятой им эпохи вольного и щедрого бизнеса! – он уже понял и помнил, что «to drive a pen» (буквально: «гонять перышко») обозначает, собственно, суть его тогдашней профессии.

Впрочем, он ее не потерял. Хранил в целости.

Короче, он всегда любил ловить драйв в своем деле – любом, которое занимало его на очередном этапе жизненной гонки. И ему это всегда удавалось.

Как и ныне.

Но ныне драйв был особый.

Вот эти люди – за окном его авто – вернее, толковое обустройство жизни этих людей и было целью Команды, членом коей являлся Легат. Или, точнее, жизни Страны, а значит, и людей в ней. Хорошей жизни, разумеется. Или, опять точнее, толковой. Ну и счастливой. Насколько это вообще возможно.

Легату нравилось работать в Команде, в меру искренне верившей, что – возможно. А почему бы и не верить, если Служба, которая объединила Команду (точней – вобрала ее в себя…), для того и существовала? Можно и нужно верить, потому что Дело с заглавной сложено из множества дел с прописной, а Путь, соответственно, и далек, и долог.

Как в старой песне.

И как в той же песне: нельзя повернуть назад…

А что до меры?..

Так это понятие вольготно растяжимое: у каждого – своя мера…

Конечно, возрастной бонус позволял Легату быть большим циником или большим реалистом (по сути – синонимы), нежели его коллеги по Команде. Он служил вполне крутым Начальником в Службе – не из самых-самых, конечно, но все же от него зависело много чего в ее работе. И в жизни людей за окном.

Так он считал.

Невозможно что-либо в жизни создавать без веры в правоту и нужность создаваемого, даже будучи циником и реалистом. И не надо вопить, что цинизм тормозит дело. Чушь! Он как раз отлично смазывает веру, как машинное масло какой-нибудь цилиндр или поршень, придает ей, вере, четкость и плавность движения.

Куда? К цели, естественно.

А люди все шли, втюхивались в троллейбусы, ныряли и выныривали из метро. Легат смотрел на них отстраненно и, коли уж совсем точно, остраненно — от слова «странно», и думал: странно живем.

Странно мыслим, странно претворяем мысли в подобие дел, да и дела наши странные не всякому доступны – раз, и понятны – два. А три, четыре, пять – это к зайчику, который гуляет, поскольку авто свернуло направо у метро, оставив по леву руку пусто место от снесенного революционной толпой памятника Доброму Человеку – Другу Детей, и тормознуло у второго подъезда Большого Дома на, естественно, Большой Площади. Легат легко вынырнул из авто, стремительно перешел хорошо очищенный от снега тротуар и нырнул в (сперва вынырнул из, а после нырнул в, логично) подъезд № 2, где предъявил военному человеку прапорщику кожаную серьезную ксиву.

Пустили вежливо.

Лифт, коридоры, переходы – не заморачиваемся. Сразу подойдем к кабинету.

Сначала – приемная для настырных или нужных посетителей, казенно холодная комната с секретаршей (pardon! – помощницей, референтшей, телефонной ответчицей, первым голосом Легата), из приемной – хорошая толстая дверь, обитая кожзаменителем, из коей попадаешь в темный шкаф, то есть тамбур по-простому, а там дверь дубовая, не обитая, за которой – кабинет Легата.

Но к черту подробности – это для торопыг. Поглядим наскоро окрест.

Стена непрерывных окон – слева, непрерывных шкафов с папками, маркированными цифрами от единицы и далее (по прочтении сжечь!), – справа, посреди – аэродромнодлинный стол для переговоров, совещаний, приемов etc., пустынный с утра.

Далее, у торцевой стены, – второй стол, весьма серьезный, письменный, со всеми положенными такому столу аксессуарами типа календарь перекидной, типа чернильный прибор бронзовый, типа стопа неотложных бумаг – налево, типа – настольная лампа в стиле персонально вычеркнутого из истории покойного Диктатора, но живого в канцелярских милых мелочах, еще правее – приставной стол с шеренгой спецтелефонов цвета искусственного слона, за коими в серебряной рамке – портрет самодостаточной жены, смеющейся с фотки надо всем перечисленным. Ну, и начальственное малокомфортное кресло за столом. И два гостевых – перед, а между ними – приставной столик, где гость или максимум два гостя могут разложить принесенные с собой своды жалоб и предложений. Больше двух гостей – это за большой стол. Типа: два человека – интимная беседа, три – уже совещание… Да, главное! Позади кресла со стены, с большой цветной фотки одиноко и укоризненно смотрел на все окружающее Верховный – обязательный ритуальный атрибут кабинета начальника любого ранга – от Главы Службы до ее рядовых необученных. Впрочем, сей невинный фото-культ личности Верховного мгновенной эпидемией распространился по родной стране, ее граждане от века любили любить царей. Легат вынул из портфеля альбом-ежедневник и раскрыл на означенном дне. Итак – что имело место и время в дне нынешнем, что подсказывал ежедневник?

11.00 – встреча с супер-дупер певицей Осой. Будет просить денег, двух мнений не ищи – денег нет.

11.30 – встреча с лидером молодежного движения «Сыны Отечества» Пти Клинчем. Тоже будет просить денег и еще – разрешения на воскресный марш Сынов по набережной Городской Реки в честь Дня Невинно Павших. Наверняка потребует, чтобы Легат не давал такого же разрешения движению «Дети Галактики», что согласовано с Прямым Начальником Легата или, далее – Командиром. Но если и так, что с того? Лидер – прямой ставленник Командира, а «Сыны» – его изобретение, ставшее любимой игрушкой, отданной на заклание Лидеру. Пока, надо отметить, игрушка жива и толково работает. Так что Легат разрешение даст и позвонит Городскому Голове, чтоб «Детей» попрессовали.

Но – не до смерти, а так. Чтоб знали.

12.00 – встреча с рабочей группой по празднованию Дня Невинно Павших. Вообще-то там все на мази, но перепроверить в сотый раз – норма для Службы. А также в сто десятый и сто пятидесятый: полезного много не бывает.

13.00 – совещание у Командира в Крепости, то есть у вышеназванного Прямого Начальника Легата, а по сути – третьего человека в Службе, заместителя ее Главы.

Третьего – по субординации, а по факту и по силе влияния на всех и вся (в виду имеются как люди, так и события) – даже второго, легко вхожего не только к Главе, но и к Самому, к Верховному. Тема совещания – все тот же День Невинно Павших. Поэтому в полдень Легат и собирает свои правые и левые руки – подпитаться информацией, что-то скорректировать, чего-то добавить, чего-то убавить, кого-то убить, кого-то ранить, а кого-то леденцом одарить. Не дай бог – ошибка случится! Ошибок в Службе, даже пустяковых, не прощают, а праздник ДНП – событие из ряда вон, Верховный и Премьер на трибуне встанут.

– Кто в приемной?

– Госпожа Оса.

– Впускайте.

И встал, и поправил узел галстука, и косую челку со лба сдвинул, и умное лицо сделал, и приветливости добавил: Оса – девушка (нет, точнее – дама, хотя и без возраста, который Легат, естественно, знал вплоть до часа и минут рождения) тонная, цену себе завышающая втрое и настаивающая на сей цене. Так в чем вопрос? Подыграем… И пошел через весь кабинет, установив на лице улыбку № 17 – легкая радость, привычная усталость, желание помочь, отсутствие таковых возможностей.

– Рад вас видеть, Оса. – Левая щека Легата коснулась правой щеки Осы, потом наоборот, пахнуло приторным и слишком резким запахом неизвестных духов, потом точно отформатированные улыбки, и – глаза в глаза, шепотком:

– А как я рада, Легат, как я рада вас видеть, это вы вскоре поймете, но почему вы не пришли на мой юбилейный концерт в Olympic-stadium, вы же мне обещали?

– Помилуйте, Оса, – воскликнул Легат, отстраняясь, но не снимая рук с ее предплечий, демонстрируя близость духом, не более, – я безысходно заплутался в ваших датах и временах! Я ведь был на вашем юбилейном концерте в прошлом году в концертном зале Замка. Помню как сейчас! Так что ж, и в этом году юбилей? Как это? Как вам удается скакать через десятилетия? Да и десятилетий этих в вашей жизни – всего ничего…

И повел ее, держа под локоток, чтобы усадить в кресло у стола, отпустить гостью на волю, сесть напротив, уложить руки на стол, и опять – глаза в глаза, доверительная беседа, интим не предлагать.

Дама молчала, пока ее вели к вышеозначенному креслу, никак не реагировала на хамскую реплику Легата – про ежегодные юбилеи. Но, когда они уселись друг против друга, а помощница внесла в кабинет на подносе две кофейные чашки, кофейник и вазочку с конфетами, расставила все это, кофе налила, приятного аппетита пожелала и отгарцевала, виляя крупом и цокая копытцами, в приемную, тут-то Оса и сказала спокойно и обыденно, обнажая конфетку:

– Я никуда не скачу, Легат. Я не лошадь. Просто в моем возрасте каждый год – юбилейный. Нет времени ждать.

И Легат оценил простоту и точность ответа. Плюс – она невольно (или намеренно?..) отмежевалась от секретарши, которая показательно цокала и виляла крупом.

– Кто бы спорил, – повинился он, – не судите меня строго, Оса, я старый чиновник, не приученный к политесам. Но виноват. И готов к исправительным работам, аки галерный раб.

– Почему аки? – спросила Ага. – Галерный и есть. Работка ваша, Легат, важная, не спорю, однако абсолютно галерная. Но я здесь по иному поводу, дорогой Легат.

– По какому же? – доверительно спросил Легат, отмечая про себя: значит, деньги, значит, он не ошибся.

Оса порылась в сумке, достала пачку сигарет, вопросительно глянула на Легата. Тот отрицательно качнул головой.

– Я не собираюсь курить. – В ее голосе чуть слышалось такое легкое, еще почти невесомое раздражение, что секундно удивило Легата: раздраженных посетителей он не ждал по определению – не его статус. – Это вам.

И протянула через стол сигаретную пачку. Белую, плотного картона коробочку, на коей почему-то не было названия, то есть марки, зато имелась картинка: двуглавый орел, обе головы которого были повернуты налево. Или направо, как на пачку взглянуть.

– Оса, милая, вы же знаете, я не курю… – но коробку взял, потому что хотел разглядеть крамольного орла – раз, а два – есть ли в ней сигареты или что-то иное ему всучивают, ну, к примеру, взятку в виде драгоценных камней. Бриллиантов, допустим.

Он вроде бы автоматически, вроде бы машинально, абсолютно не заинтересованно приоткрыл крышечку и обнаружил там банальные сигареты, почти полную пачку банальных сигарет, а никакие не бриллианты. Что – слава Богу! В ином случае пришлось бы подымать вселенский хипеж со стражей и протоколом. И хана Осе со всеми ее юбилеями.

Но Оса опередила его реакцию.

– Сигареты, сигареты, – подтвердила она. – Никаких провокаций, милый Легат, я же не сумасшедшая, да и с чего бы мне вас провоцировать? Я вас люблю и уважаю. Как умного Чиновника и еще более умного человека.

– Не понял, – сказал Легат.

Хотел просто жестко, но получилось хамски.

– Объясняю, – терпеливо продолжила Оса. – На коробку не обращайте внимания, это – не фабричная серия, это… – смолкла на миг, подыскивая термин. Нашла мгновенно: – Это эксклюзив, так, для своих… А я считаю вас своим… Вы же пойдете сегодня в Крепость?

– Откуда вы знаете? – удивился Легат.

Не из его роли реплика. Он, умный и быстро соображающий, сейчас явно тупил и понимал, что тупит.

– В газете прочла. По радио услыхала… – усмехнулась сказанному, но тут же сняла усмешку: – Секретарша ваша проболталась, чего уж проще.

– Секретаршу я уволю, – сообщил Легат, понимая, что ведет себя дурак дураком, что несет чушь, и Оса это видит преотлично, и надо с ней на сегодня завязывать, но – помягче, потоньше, Оса ему и Службе нужна была и будет, она вон во всех партийных мероприятиях поет на халяву безо всяких возражений, она вон в Партии – с первого призыва, чуть не первая вообще, а сколько этих козлов эстрадных, коллег ее, поначалу изсомневались, страшно им, видите ли, было – что за партия? Не отправят ли эту партию по этапу? Приходилось растолковывать козлам, давить на них, а эта – сразу в бой, как Свобода на баррикадах…

– Не надо, не увольняйте. Вы же знаете: я – могила информации. Что мне сказано по секрету, то мной забыто немедля… Но я о другом. Вы пешком пойдете в Крепость или поедете на машине?

– А это-то вам зачем?

И не хотел, а хамил. Невольно. Ситуация нештатная, простится.

Да и, если честно, странный разговор этот, пинг-понговая перекидка через стол вроде бы дурацких, но, почему-то думалось Легату, совсем не дурацких реплик – все это начинало влегкую интриговать его: что-то чуялось неформатное, что-то мстилось реальное, но непознанное пока.

Пытливый Легат любил, когда непознанное перебегало дорогу, жизненную, вестимо, в таком случае он резко тормозил и несся посмотреть: чего там за штука такая?..

Похоже, что Оса это просекла.

Встала, взяла сумку, щелкнула замочком.

– Спасибо, что нашли время для меня, – и к двери пошла.

– Сигареты заберите, – сказал вслед пустое, даже не привставший на прощание Легат, сам себе параллельно удивляясь.

Или перпендикулярно: в геометрии он был не силен.

– А это вам. – Оса обернулась уже от двери. – Это когда вы пойдете в Крепость – а ведь вы пешком, да? – к вам прямо на Главной Площади подойдет человек, поздоровается и назовется… ну, к примеру, Рабом. Вы ему пачку-то отдайте, отдайте, а он вам нужные слова скажет или даст чего нужного… – и скрылась в тамбуре, дверь, снабженная «закрывательным устройством», мягко щелкнула.

Тут Легат наконец-то въехал в реальность, рванул к двери, через тамбур, сверхбезопасный при ковровом бомбометании, вывалился в приемную:

– Где она?

– Госпожа Оса? – на всякий случай переспросила дрессированная секретарша. – Она ушла.

Легат, уже стихая и коря себя за бессмысленную экзальтированность, все же выглянул из приемной в коридор: тот был пуст, даже сотруднички не неслись по нему с неотложными бумагами туда-сюда.

– Бред! – сказал себе и про себя Легат и вернулся в кабинет.

Взял пачку с неправильным орлом, у которого – при втором, более вдумчивом – взгляде не только бошки, но и оба крыла в одну сторону были направлены, то есть вторым крылом он пузо себе прикрывал, – теперь уже внимательно осмотрел ее. Пачка как пачка, сигареты как сигареты (вынул одну, помял, понюхал – ну да!), закрыл пачку и почему-то – ну, не ведал он почему! – положил ее в портфель, с которым ходил к Прямому Начальнику, Другу-Командиру и носил в нем Важные Документы.

А с другой стороны – почему бы и не положить? Если Оса сошла с ума – жаль, но не его это дело, а психотерапевтов. Если в ее бреде есть капля смысла, то почему бы эту каплю Легату не выдоить? Уличных незнакомцев он не боится, милиции на улице, ведущей от второго подъезда к Площади и к главному входу в Главной Башне Крепости, как собак нерезаных, спасут, коли сам не сладит, и – пики острые в голубчика воткнут по самые яйца…

Но неприятный привкус остался. Не любил Легат того, что не мог объяснить. Ну, вот, к примеру, и теорию относительности он поэтому не любил, но она ему жить не мешала, работать – тоже, а accident с Осой мешал.

Впрочем, Легат умел ждать и по жизни знал: рано или поздно все становится понятным.

Исключая теорию относительности разве что…

Разговор с Пти Клинчем прошел штатно, никаких неожиданностей, молодой лидер ушел довольный. Совещание тоже успокоило Легата. Подчиненными доложено: трибуны на Площади стоят, армейские подразделения – в низком старте, обучены, многажды отдрочены, отмыты, отглажены, техника отчищена и на ходу, самолеты готовы к взлету, народное шествие – тоже в низком старте, артисты к праздничному концерту все нужные слова и нужные ноты выучили и млеют, но…

– Оса в концерте участвует? – спросил Легат.

Человек по имени Усатый, отвечавший за связь Службы с деятелями отечественной культуры, осторожно пояснил:

– Она же в больнице. Разве ты не знаешь?

– Что с ней?

– Говорят, крупозное воспаление легких. Двухстороннее. Продуло на северах.

– На каких северах, мать твою, по-русски говорить можешь?

– Так я по-русски. Она ж третьего дня с гастролей по Окраинному Северу приехала, а там еще зима.

Человеку культуры верить было можно, Легат с ним и прежде, до Службы, вместе работал, никаких подлянок не помнилось, только хорошее, потому и в Службу за собой утянул.

– А кто ж у меня тогда был? – спросил Легат.

Вроде сам себя спросил. И на немедленный встречный вопрос Человека культуры: «Кто у тебя был?» откликнулся штатно:

– Это я сам с собой. Не бери в голову.

Снял трубку связи с приемной:

– Оса не звонила?

Услышал успокаивающее:

– Как ушла – нет.

Успокаивающее, но ни хрена не объясняющее.

Добавил в трубку:

– Пусть водитель обедает, я в Крепость – пешочком, – положил трубку, сообщил ожидающим коллегам и соратникам: – Погода хорошая. Теплая… – не сдержался, довесил: – Не то что на северах.

2

В Крепость он ходил сложно.

Просто – это: спуститься на лифте, выйти из подъезда, сразу свернуть налево – в старинную столичную улочку, ведущую прямо на Главную Площадь Страны, на улочку, не втекающую в Площадь, но огибающую своим асфальтом то же старинную площадную брусчатку – вроде как река и берег! – и уплывающую по Праздничному Спуску к настоящей Реке, не шибко судоходной, но любимой столичным жителем.

Но вернемся к Легату и к его пути на Площадь и в Крепость.

Он, путь, стартовал от дверей кабинета, тянулся по ломаным и практически всегда пустым коридорам, потом впадал в стеклянный переход, повисший над внутреннем двором зданий Службы на уровне четвертого этажа, за переходом начинались коридоры подъезда двадцатого, более длинные и прямые, каким-то странным образом – через разные лесенки – переходящие в следующее здание Службы, там – свои коридоры, свой лифт и подъезд, выводящий Легата чуть не на середину пути до Площади.

Длинно!..

Прямо-таки лабиринт Дедала на острове Крит! Не исключено, по ночам здесь бродит Минотавр…

Кто-то из старожилов Службы провел Легата этим путем, соглашаясь, что он длиннее, зато теплее. На дворе тогда стояла холодная зима, Легат зиму не любил, мерз он зимами, на Севера не ездил, поэтому аргумент старожила принял и взял на вооружение. Будучи человеком суеверным, однажды одобрив маршрут, он на всякий случай не менял его ни летом, ни весной, ни осенью. А зимой на машине ездил, не считая транспортный вариант изменой пешему, проверенному.

Уже стартовав, отметил буквально походя, что Оса, похоже, откуда-то ведала о его сложносочиненном пешеходном хобби, иначе с чего бы ей уточнять, где именно подойдет к нему неведомый связной.

И ведь не соврала, хотя Легат консервативно считал, что все происшедшее – это все же розыгрыш… чей, если дама ему помстилась?.. ну, музыкой, как говорится, навеяло про пачку с орлом, про контакт на Площади, – то есть, если честно, имеет место сложная наведенная галлюцинация, мгновенное помутнение рассудка и…

…и тут к Легату, вынырнувшему из асфальтовой речки на прочную брусчатку Площади, спокойно, без спешки, без приписанных молвой тайным агентам всяких оглядываний, подмигиваний, условных сигналов и шипящего шепотка, тут к Легату неторопливо (и не вдруг, Легат видел все!) подошел ладно одетый человек его, Легата, возраста, в хорошо шитом синем костюме, при несколько фривольном и тоже синем галстуке в белый горошек, учтиво склонил голову, спросив вежливо:

– Не господина ли Легата имею честь видеть?

Ну не хамить же встречь?

– Его, – все же с легким налетом хамства или, точнее, ерничества ответил Легат, – а вы, полагаю, Раб Ее Высочества?

Человек улыбнулся, как пишут в дамских романах, краешком губ, – так решил для себя Легат, хотя это мог быть и тик.

– Пусть так. Быть ее Рабом – честь. Не соблаговолите ли вы показать мне невинный презент от Прекрасной Дамы?

– А чаевые курьеру? – типа пошутил Легат, доставая из кармана пачку сигарет с орлом.

– Всенепременно! – воскликнул человек, глядя на пачку и даже погладив ее пальцами левой руки, а правой передал Легату обыкновенный ключ на брелочке, стальной длинный, сейфовый, с двумя бороздками ключ от врезного замка неизвестно в какой двери и где расположенной.

– Зачем это мне? – недоуменно спросил Легат, разглядывая ключ.

Нечего там было разглядывать: ключ как ключ, копейка – цена, и брелок дешевый, сделанный из расхожего металла под названием «люминь».

– А чаевые! А пригодится! – воскликнул незнакомец. – А придет черед, и откроет этот ключ кладовую с неисчислимыми ценностями, горстями будете их грести, горстями!.. И сигареты не выкидывайте. В смысле – пачку с орлом. Покорнейше прошу…

И поклонился, и развернулся на каблуках, как военные умеют, и пошагал прочь – к Пантеону у стены Крепости, где забытый всеми, кроме малочисленных и праздных любознатцев и некрофилов, лежал в открытом саркофаге бывший Отец Революции.

Пустой внутри.

А Легат только и успел, что крикнуть в спину ушедшему:

– Почему у орла крылья в одну сторону?

И услыхал еле-еле:

– Так ветер же крепчает…

А может, и показалось, может, и ни хрена он не услышал, сам себе объяснение надумал. Бывает.

Но поспешать следовало.

Предъявил топтуну в башенной проходной пропуск-вездеход, открывающий любые двери в Государстве, оказался за Стеной Крепости и метров через пятьдесят вошел в подъезд второго по главности Корпуса Службы, где имел кабинет Прямой Начальник-Командир, а второй, в свою очередь, эскалаторами и подземным переходом был соединен с первым по главности. Короче – с Главным, где имели законное и легитимное место Глава Службы и сам Верховный!..

Но про первый по главности – к слову. Дойдет до него дело – опишем подробнее. Хотя и заранее можно отметить: казенный дом – он везде казенный дом: дороже, пышнее, пафоснее или – наоборот.

Главное ж – не здание. Главное ж – люди в нем!..

На совещание Легат явился за пять минут до назначенного срока, в приемной толпились вызванные сюда коллеги по Службе, да, если точнее, не так уж и вызванные – просто обычный состав подчиненных Командиру просто Начальников, отвечавших (практически – головой и жопой) за те сферы жизни Народа, которые они… как бы помягче?.. курировали, так. Или вели, есть такой казенный термин. Говорливая толпа мешала секретарю отвечать на непрерывные телефонные звонки по телефонам связи № 1, связи № 2, по телефонам прямой связи – с Верховным, с Главой Службы и другими Прямыми, а уж городские телефонные звонки и поминать не стоит. Они снимались в лучшем случае через раз.

С кем-то секретарша соединяла Командира, предварительно испросив у него по внутренней линии согласия на разговор, кому-то очень вежливо отказывала.

Работка, конечно, до примитива простая и рутинная. Но кто так подумает, тот – дурак. Потому что знать, кого соединить с шефом, про чей звонок его проинформировать, кому отказать в связи и записать, что звонил – для передачи шефу в личном докладе, а кого вообще на дух не выносить – это, господа хорошие, мастерство высшего класса, требующее великого знания пристрастий и настроений шефа и тонкого умения никого не обидеть даже намеком, даже интонацией в голосе.

Плюс – очень утомительное мастерство.

Впрочем, других людей в Крепости не держали.

А если честно, то никто из звонивших не обижался. Понимал: служба такая. В смысле – Служба. И не западло перезвонить и еще раз, и еще, и еще – а вот ведь и соединит она в какой-то не предположенный миг звонящего с шефом. А уж что шеф скажет звонящему – не ее дело.

Чему-чему, а изысканной вежливости и практически искренней приязни к собеседнику шефу не занимать стать, с кем бы он ни говорил лично или по телефону. Это – к слову.

А к делу – всех позвали в кабинет.

Тема, как сказано было, – празднование Дня Невинно Павших, праздника новодельного, ранее не существовавшего, но в один прекрасный или не вполне прекрасный день, не суть, он понадобился. И пришлось вспомнить дела настолько давно минувших дней, что даже ученые-историки не знали точно, что в те дни случилось, и яростно в своем незнании не сходились.

Ну, обычное дело, раз ученые не могут найти общего мнения на древнюю, к примеру, историю Страны, то Руководство Страны им все объяснит, разжует и в рот положит. Придется съесть. Кто не съел, тот осален. Ему водить.

Короче, День Невинно Павших праздновался уже не первый год подряд. Но если в первом случае Командир мог, обложив русским обильным матом всегда и во всем виновных подчиненных, допустить какие-никакие проколы в проведении оного Дня на Площади при большом стечении Высокого Начальства и достойных представителей Народа (первый блин, как говорится…), то в энный раз он, Командир, никаких, даже мелких, проколов не допускал и уж сумел доходчиво объяснить, как он опустит ниже плинтуса всех присутствующих и персонально Легата, если что.

В «если что» конкретно не входило ничего, поскольку на все свои вопросы Командир получил точные ответы, но на то он и Прямой Начальник, чтобы лучше других знать непредсказуемость и опасность выпущенной на свободу (пусть и на коротком корде) народной стихии. Никакой конкретности она не поддается. Поэтому все уходили опущенные. В переносном смысле. А Легату было сказано:

– Останься.

Зачем – не объяснил.

Начальник пересел за свой стол, а Легат устроился на таком же месте, на каком давеча сиживала в его кабинете ничуть, по виду, не продутая Северами Оса.

Начальник открыл один ящик стола, пошарил там, потом второй, третий… Выматерился неконкретно.

– У меня случайно есть, – сказал Легат, легко поняв немотивированную раздражительность Начальника: тот всерьез бросал курить, не держал при себе сигарет, секретарям под угрозой дыбы запретил держать их, но нет-нет да и сдавался в особо трудную минуту. Легат отлично понимал его, потому что лет пять назад сам бросал курить и знал все кошмарные тяготы этого занятия досконально.

Он достал из кармана пачку с орлом и протянул Начальнику.

– Возьми одну, остальные я заберу. И выкину. Один раз – не пидарас.

– Неужели ты думал, что возьму все? – спросил Начальник, прикуривая.

Зажигалку он почему-то не выбросил, сохранил. Может, потому, что была она эксклюзивная, побывавшая в космосе с одним из туристов-олигархов и подаренная Командиру, который в то время еще вовсю дымил.

Командир закурил и осмотрел пачку. Увидел орла.

– Что за херня? – изумился. – Откуда?

– Оса сегодня дала, – честно признался Легат.

– Зачем?

– Понятия не имею. Сказала: маленький презент.

Почему-то он не стал пересказывать Командиру странный разговор с Осой, не сказал и о встрече на Площади с ее засланцем-Рабом, а уж о ключе тем более не стал, потому что временно забыл о нем.

– Странная штука, – задумчиво молвил Командир, покуривая, или, вернее, не куря вовсе, потому что он изо всех сил старался не затягиваться.

Легат, помня свой опыт, знал, что игра в попыхивание – дело полезное. Полезное в том смысле, что никотин хоть и попадает куда не надо, но в малых объемах, и этот самообман рано или поздно может привести к желаемому результату. Следующий этап, помнил он, – держать во рту незажженную сигарету.

– Странная штука, – повторил Командир, поставив сигаретную пачку на попа и внимательно разглядывая косокрылого и косорылого орла. – Во-первых, не понимаю смысла. Ну, и морда, и крылья – в одну сторону… Гляди: и ноги тоже… А в чем смысл-то? Ты сечешь?

– Не-а, – честно сказал Легат, потому что не сек. – Может, ветер?

– Все равно смысла не вижу. Типа прочен при любых ветрах, что слева, что справа? Так он же полевел при первом ветре. Выходит, не так и прочен. А наш-то точно прочнее: при любом теоретическом ветре стойко сохраняет геральдическую форму.

– Это да, – сказал Легат, чтобы что-то сказать.

Командир, как понимал Легат, знавший того немало лет, находился в вещательном режиме, встревать с собственным мнением опасно для жизни.

Да его и не было, собственного.

– Я его где-то видел… – сделал признание Командир.

– На сигаретах? – спросил Легат, чтоб спросить.

Орел его не сильно тревожил.

– В том и штука, что нет. На чем-то другом, на чем-то… на чем-то… – даже пыхать забыл, задумался. – На флаге?.. Нет. На куртке какой-нибудь?.. Тоже вроде не было. – И вдруг ожил: – А что вообще этот гад имел в виду?

– Какой гад? – не понял Легат.

– Ну, этот… который орла придумал. Намек? Предупреждение?

– Какое предупреждение, шеф, окстись. Ну, карикатура, ну, шутка дурацкая… Чего ты во всем крамолу ищешь?

– Это работа моя – крамолу искать. А твоя работа сегодня – завтрашний ДНП. Что-то мне не понравилось твое спокойствие. Тебе что, все равно, что завтра будет? – Он, как берсеркер, накручивал себя, разжигал ярость, и она разгоралась практически мгновенно, казалось, сейчас убьет малахитовым пресс-папье.