Пролетая над Вселенной Смехова Елена

Глава 19. Четвертый день в Нью-Йорке. Поворотный

Необходимо поскорее принять решение. Сколько можно тянуть, избегая единственно верного – положительного ответа? В конце концов, человек может обидеться или даже передумать, что тогда?

6.00

– Алечка, милая, ты моя судьба, – едва проснувшись, сообщает Грегори. Нежно целует в затылок и обхватывает меня всю: – Если б ты была вполовину хуже, мне хватило бы и одной половины… для счастья, – любовно распрямляет мои кудри, – а такой, какая ты есть, я восхищаюсь с каждой минутой все больше и больше, – разворачивает к себе лицом, заглядывает в глаза: – Ты дашь мне сегодня свое согласие?

– А где же колечко? Где торжественное коленопреклонение? – бормочу сквозь сон.

– Будет, будет кольцо. С самым роскошным бриллиантом. Всё будет, – страстно прижимает меня к себе Грегори.

– Когда же? – Я упорно тяну время.

– Когда переберешься сюда навсегда.

В самом деле, все выглядит ужасно соблазнительным. Благополучная страна. Абсолютная социальная защищенность. Безбедное существование. Высший круг американского общества. Прекрасные наряды. Увлекательные путешествия. Клубника круглый год.

– У нас мало времени, – говорит Грегори, – расскажи мне, милая, зачем ты тянешь? Чего боишься? Подумай, что ждет тебя в Москве? Комната в коммуналке? Нищенская зарплата, на которую ты не можешь позволить себе ничего пристойного? Вечные страхи за ребенка, которые ты переживаешь в полном одиночестве? – Он пристально смотрит на меня. – Или там осталась бурная личная жизнь, о которой мне ничего не известно?

Я отчаянно мотаю головой.

– Конечно, ничего такого у тебя там нет, – хладнокровно продолжает Грегори, – а здесь тебя ждет любовь и достаток. Спокойствие за будущее сына. Жизнь, которую ты заслужила.

А ведь он прав! Тысячу раз прав! Там у меня нет ничего и главное – никаких гарантий, что когда-либо что-либо достойное появится.

– Хочешь яблоко? – спрашиваю намеренно.

Есть вопросы вводные, а есть – отводные, вот как этот, например.

Спускаю ноги с постели и шлёпаю на кухню. Достаю из вазы огромное зеленое яблоко, ловко снимаю с него овощечисткой кожуру, нарезаю на дольки, подаю прямо в постель Грегори. Как мало нужно порой, чтоб угодить человеку! Он выглядит чрезвычайно довольным.

– Алечка! Ты специально купила чистилку для яблок? Мне бы такое в голову не пришло.

– Просто смотреть больно, как ты прокусываешь толстенную, покрытую защитным воском кожуру и заглатываешь ее, почти не жуя. Это не очень здорово. Я Димке всегда очищаю фрукты и режу на дольки, так полезнее, вкуснее и выглядит, согласись, более эстетично.

Грегори внезапно становится похожим на обиженного ребенка.

– Значит, когда сюда приедет твой сын, ты уже не станешь очищать и нарезать яблоки для меня лично? – ревниво вопрошает он. – А мне это так понравилось!

– Уверяю, Гришенька, я смогу это делать для обоих, – утихомириваю это внезапно проснувшееся чувство соперничества.

Грегори с нежностью гладит меня по голове:

– Откровенно говоря, я не понимаю твоего мужа. Как можно было не оценить по достоинству такую девочку? И отпустить легко… без боя…

Я ушла от Лапонецкого на следующий день после того скверного инцидента. Он, решив, наверное, меня наказать, уехал на двухдневную рыбалку. Воспользовавшись его отсутствием, я собрала нехитрые свои пожитки, упаковала любимые книжки, подхватила в охапку сына и перебралась к бабушке.

крутились в голове строчки Ахматовой.

Недолго думая, я подала заявление на развод и приготовилась к изнурительной борьбе.

Взбесился Лапонецкий, как я и ожидала, сильно, но кипел недолго. В судебном процессе он поначалу категорически отказывался разводиться, просил суд оставить все как есть, то есть что означало, сохранить ему его семью. Объяснял мое поведение инфантильным отношением к браку. Гарантировал перевоспитание. Старался расположить к себе судью, секретаря суда и даже моего адвоката обещанием «всех вылечить».

После третьего заседания суд удовлетворил мой иск.

– Ты сдохнешь с голода, – выкрикнул мне в лицо Лапонецкий тогда.

– Лучше голодная смерть, чем духовное рабство, – гордо ответила я.

Родители первоначально осудили меня.

– Ты или очень смелая, или очень глупая, Аля, – в сердцах выговорила мама по телефону, не найдя аргументов для переубеждения. Папа вовсе устранился от комментариев. Он должен был беречь свое здоровье и не расстраиваться по пустякам.

А я бесстрашно ринулась в новую жизнь, свободную от диктата и прессинга чужеродной личности.

Бабуля пожалела нас с Димкой, выделив в своей комнатке тахту с тумбочкой и две полки в старинном шифоньере. Мы зажили согласно, несмотря на тесноту и бытовые неудобства. Димка оказался под присмотром, и я, наконец, сумела восстановиться в институте, откуда Лапонецкий безоговорочно забрал мои документы. Ему же требовалось только, чтоб жена беззаветно служила ему, неусыпно стерегла очаг и из дома надолго не отлучалась. Для этих целей в принципе мог бы спокойно подыскать себе более простой, удобоваримый вариант. Но проктолог Лапонецкий отчего-то избрал трудный путь, пытаясь ежедневной дрессировкой добиться от меня желаемого. Ему б кого-нибудь попроще, а он циркачку… погубил…

– В принципе логика поступков этого человека мне ясна, – сказал Грегори. – Полагаю, он просто не мог смириться с отъездом твоего отца, через которого рассчитывал повысить свой статус, влиться в круг избранных, добившись определенной известности. Мечтал, вероятно, оказаться в центре светской жизни московской элиты. Неожиданная эмиграция твоей семьи поломала его планы. А свое недовольство и злобу он вымещал на тебе.

– Да-да, – призналась я сокрушенно, – ты прав.

Чем дальше, тем сложнее было выворачиваться, приукрашивая действительность. Я раскрывала Грегори все тайные карты, без обиняков. Его проникновенные расспросы порой приводили меня в смятение, но врать глазам, полным искреннего сострадания, не получалось. Умнее друга у меня никогда не было, а от настоящих друзей трудно скрыть истинное положение вещей.

– Как жила ты все эти годы, милая моя? – Грегори прижал меня к себе.

– Нормально жила, – встряхнув головой, чтоб он не заметил вероломно навернувшихся на глаза слез, ответила я. – Во всяком случае, больше никто не ограничивал моей свободы действий: не указывал, как мне ходить, сидеть, спать, есть, думать…

– Но развод, это всегда так болезненно, – покачал головой Грегори, – а ты осталась без всякой помощи да еще с малым ребенком на руках.

– Не поверишь, Гришенька, получив развод, я буквально воспарила! Ощущение такое, будто я покинула чужую, душную, осточертевшую клетку. Будто бы вернулась на пять лет назад. Когда, окончив школу, стояла на пороге новой жизни. Впереди – сто дорог, выбирай любую!

– Ты замечательная, Алечка, – растроганно произнес Грегори, – и я сделаю все, чтобы никто никогда тебя больше не обидел. Достаточно уже наобижали. Теперь у тебя есть широкая спина и мускулистое плечо!

12.00

Delegates Dining Room of the United Nations.

Места для ланча в здании Организации Объединенных Наций были зарезервированы для нас заблаговременно. К Грегори то и дело подходят представительные личности, желая засвидетельствовать свое почтение. Он нетороплив, сдержан. Интересен. Даже привлекателен. С каждым часом нравится мне все больше. Пытаюсь взглянуть на нас с ним со стороны и отмечаю с удовлетворением, что смотримся мы очень мило. И слышимся вполне созвучно. Когда он спросит в очередной раз, выйду ли за него замуж, я точно дам свое согласие. Сколько можно испытывать терпение человека?

К нам подсаживается мужчина, одного примерно возраста с Грегори. Он высокий, прямой, с аккуратной бородкой и беспокойным взглядом.

– Познакомься, дорогая, Матвей Голдшмит, мой товарищ, коллега, ученый.

– Рад знакомству, Саша, – говорит Матвей. – Как вам Нью-Йорк?

– Мне нравится, – отвечаю я, не задумываясь, – а вы давно здесь живете?

– Двадцать лет уж почти, – отвечает он.

Перебрасываемся еще парой незначительных светских вопросов-ответов, после чего, быстро взглянув на Грегори, Матвей спрашивает:

– Скажите, Саша, нет ли у вас в Москве интересной и незамужней подруги?

– Что вы имеете в виду? – любопытствую я.

– Сашенька, Матвей человек одинокий, давно и безуспешно ищет свою половинку, – вступает Грегори. – Он думает, вероятно, что если мне так повезло, то и ему через тебя может улыбнуться удача.

– Неужели в Америке мало женщин? – недоумеваю я.

– Их просто нет, – горячо заявляет Матвей. – Точнее сказать, внешне некоторые американки могут напоминать женщин, но души в них, доброты, искренности ни на грош. А уж внешне – и вовсе сплошной силикон…

– А какой вы хотели бы видеть свою избранницу?

– Ну, допустим, такой, как вы. – Он смотрит на меня с одобрением.

– Ну-ну, Матвей, остынь и не смущай мою даму, – недовольно произносит Грегори.

– Я непременное подумаю, Матвей, кто бы мог вам понравиться из моих незамужних подруг, – обещаю я, стремительно прокручивая в голове все возможные варианты. Было бы здорово познакомить его с Анькой. Она второй год живет одна после развода. Хотя мужским вниманием и не обделена, но все ее романы раз от раза все грустнее и как-то безысходнее. Вот и будет ей Матвей презентом от меня… в благодарность за все! Ну, а если Анька откажется, можно познакомить его с душевной Белкой. У той, правда, ребенок проблемный: не признающий авторитетов, задиристый, непредсказуемый. Захочет ли он принять нового заокеанского папу?

Любопытно, почему подобный вопрос ни разу не возник в моем легкомысленном сознании?

– Скажите, Матвей, а если у подруги будет ребенок, вас это сильно смутит?

– Напротив, – обрадовался тот, – я давно мечтаю о ребенке, а никто мне его так и не подарил.

– Прости, Матвей, – перебивает наш диалог Грегори, – ты что-нибудь еще заказывать будешь?

– Нет-нет. – Матвей суетливо полез за бумажником, чтоб расплатиться за свой обед.

– Не волнуйся, Матвей. – Грегори делает царственный жест рукой, после которого тот мигом перестает суетиться, откланивается и уходит.

– Видишь, – снисходительно ухмыляется Грегори, – так всегда.

– Что именно? – не разумею я.

– Своеобразная игра: он делает вид, будто бы собирается за себя заплатить, зная прекрасно, что всегда за него рассчитываюсь я.

– А зачем же ты это делаешь?

– У Матвея нет таких материальных возможностей, как у меня, поэтому он никогда не отказывается проехаться за мой счет.

Мне не совсем понятно злорадство Грегори. Если он знает мелочность Матвея и она ему неприятна, то зачем лишний раз его в том поощрять? А коль скоро он понимает затруднительность положения своего приятеля и желает его выручить, тогда к чему красноречиво подчеркивать свое превосходство? Скорее всего, Грегори хочет в очередной раз продемонстрировать мне свою состоятельность и немыслимое великодушие.

14.00. Кабинет Стила

Снова сижу на почтительном расстоянии от письменного стола, наблюдая за интенсивной деятельностью Грегори. Раз десять к нему заглядывает секретарша с разными вопросами по разным поводам. Постепенно он начинает закипать, я это вижу.

– Почему ты раздражаешься? – спрашиваю его.

– Не понимаешь? Она отрывает меня от серьезных проблем своими глупостями. При этом сегодня не передала важный месседж. Просто позабыла. Хорошо, что мой менеджер вовремя зашел и напомнил о переговорах. Хоть это не его обязанность. Но она систематически обо всем забывает. Путает бумаги. Ужасно бестолковая. Проблема в том, что уволить я ее не могу.

– Как это? Даже если ты настолько недоволен ее работой?

– Представь себе.

– В чем проблема?

– Она женщина – раз. Черная – два. Мать-одиночка – три. Мне могут предъявить обвинение в дискриминации. Здесь это просто.

Вот это да! Вот это законы и порядки.

В нашей стране уволить женщину, даже без отягчающих обстоятельств, не составляет никакого труда. А уж беременную или мать-одиночку и вовсе не возьмут на работу под любым предлогом…

…Помнится, я несколько лет после развода бегала в поисках работы, готовая на любой размер денежных выплат. Но как только работодатели узнавали о наличии у меня маленького ребенка, тут же беззвучно закрывали перед носом дверь.

Пока Анька не устроила меня в свою редакцию, я довольствовалась разовыми заработками, иногда абсолютно нелепыми. Разматывала километры какой-то дурацкой проволоки, с тем чтобы затем скрутить ее в разрозненные связки определенного размера и длины. По пятнадцать рублей за связку. Расклеивала объявления. Распространяла многообразную, ярко-оформленную полиграфическую продукцию. Рекламировала декоративные свечки всевозможных расцветок и конфигураций из Словении. Продавала китайские биодобавки. Эквадорскую бижутерию. Очистительно-восстановительные средства. Соевые шницели (при правильном приготовлении не отличимые от куриного мяса). Одним словом, все, что было возможно унести на себе и впарить доверчивым гражданам. Кстати, это получалось у меня виртуозно: я была артистична, словоблудлива и напориста, мои продажи каждый раз были похожи на маленький спектакль. Спектакль, после которого я (как настоящий артист, сумевший выжать из зрителя нужную реакцию) чувствовала себя вымотанной и опустошенной. Выхода у меня не было: данные виды заработка позволяли не только посещать лекции в институте (параллельно втюхивая многочисленным однокурсницам все, что я в тот момент распространяла), но и оставаться с ребенком, когда бабушка начинала терять терпение. Несмотря на то что она приняла на себя максимальную долю моих материнских обязанностей, все же порой буквально выматывалась с Димкой. Он был шкодливым и непоседливым. Периодически бабуля не выдерживала, сдавала свой пост и скоренько улетала на недельку-другую к родителям в Израиль. Насовсем, правда, перебираться туда она не желала, несмотря на регулярные мамины доводы и уговоры.

Бабуля поясняла свое упорство непереносимостью жаркого климата, что-то лопотала про московских приятельниц, которые без ее общества зачахнут, или прикрывалась родными могилками, которые именно ей непременно надо прибирать по весне и осени. Однако главным мотивом звучала надобность дожить свой век среди ёлочек-березок и умереть на Родине. Маму подобные аргументы только раздражали.

– В моем возрасте, – однажды строго резюмировала бабушка, – вредно менять среду обитания, – и для убедительности добавила: – Так сказал мне опытный психолог.

Я знала, что бабушка недоговаривает. Ей попросту не хотелось оставлять нас с Димкой. Она привыкла чувствовать себя нужной и полезной. Ей казалось, что я не справлюсь со всеми бытовыми сложностями, и была в том полностью права. Только благодаря бабуле я окончила институт и сумела устроиться, наконец, на постоянную работу.

Бабушка-бабулечка, как мне тебя не хватает…

– Алечка, очнись, – извлекает меня из задумчивости Грегори, – сегодня вечером мы с тобой идем на бродвейский мюзикл.

– Ух ты, – живо реагирую я, – неужели самый настоящий? Ты меня балуешь.

Грегори, довольный, улыбается. Смотрит на часы:

– Через десять минут я ухожу на переговоры. Ты же спустишься на лифте вниз, на улице сразу повернешь направо, пройдешь примерно два блока и на той же стороне увидишь вывеску «New York Cosmetics». Запоминаешь?

– Да, – киваю я, – что я сделаю дальше?

– Ты откроешь дверь и зайдешь в косметический салон. Произведешь нужные процедуры, я за тобой забегу после и рассчитаюсь.

– А… что за нужные процедуры? – спрашиваю осторожно.

– Алечка, ну ты сама сообрази, что тебе необходимо, только сначала непременно посоветуйся с косметологом. ОК?

– ОК, – говорю, – до встречи, Грегори, bye-bye!

Спускаюсь, поворачиваю, прохожу два квартала, вижу вывеску, захожу. Салон полупустой. Меня приветствует хозяйка салона, улыбаясь так, словно я самый желанный клиент на свете! Она интересуется, чем может быть полезна. Говорю, что хотела бы привести в порядок лицо и руки. Она провожает меня в косметический кабинет, передает в ведение косметолога по имени Мэгги.

Укладывая меня на кушетку, покрытую хрустящим одноразовым бельем, Мэгги интересуется:

– When did you last have a face peel?

В самом деле, а как давно я делала чистку лица?

Однажды, под давлением Лизы, согласилась на данную чудовищную экзекуцию и не помню, как живой осталась после.

– Лет пятнадцать, – честно отвечаю я.

Мэгги, протирая мое лицо влажным тампоном, авторитетно заявляет, что эту процедуру следует делать не менее раза в месяц. Я пытаюсь вежливо сопротивляться, но Мэгги непреклонно продолжает начатый процесс, убеждая меня в том, насколько моей коже необходима регулярная чистка.

Я уже жалею, что пришла сюда. Прошу ее говорить помедленнее, так как ничего почти не понимаю в этой беглой американской трескотне. Она кому-то звонит и через секунду в кабинет эта кто-то заходит и, склоняясь надо мной, здоровается на моем родном языке:

– Добрый день, меня зовут Клара, могу помочь перевести на русский всё, что непонятно. Кстати, не желаете ли сделать также маникюр-педикюр?

– Желаю-желаю, – предчувствуя освобождение от нежелательной процедуры, радуюсь я, – маникюр, please.

– Не беспокойтесь, – говорит Клара, – и лежите спокойно. Чтоб сэкономить ваше время, я сделаю все одновременно с Мэгги.

Она подкатывает передвижной столик с маникюрными принадлежностями, нежно берет мою руку, заворачивает в салфетку и принимается аккуратно обрабатывать каждый пальчик. Прямо на мне, лежащей. Отвлекшись, не замечаю, что Мэгги в то самое время колдует над моим лицом. Не доставляя никакого дискомфорта.

– Что это она со мной делает? – интересуюсь подозрительно.

– Мэгги делает аппаратный пилинг специальным приспособлением для щадящей чистки. В России такая процедура производится вручную и потому достаточно болезненная, чувствительная и даже иногда травматичная.

– Да уж, знаю. Не то что здесь, – изрекаю умиротворенно.

Мэгги накладывает мне на лицо прохладную маску и приступает к массажу. При этом она непрерывно высказывает свои соображения. О том, каким образом надо следить за своим запущенным лицом. С какой частотой делать косметические процедуры. Желательно у нее, в этом самом кабинете. Говорит она очень быстро, используя профессиональный сленг. Клара переводит практически синхронно.

– What make-up do you use? – интересуется Мэгги.

– Какой тональный крем или крем-пудру вы используете, – переводит Клара, видя мое замешательство.

– Никакой, – отвечаю и заявляю убежденно: – Потому что любой make-up забивает поры.

Мэгги недоумевает. Она пытается донести до меня через Клару, что моей коже просто необходим make-up. Он создает защиту и скрывает дефекты. Мэгги берет спонжик и с увлечением принимается тонировать мне лицо. Отстраняясь, смотрит, любуясь своей работой, затем откладывает спонж, берется за кисточки и как художник живописует мне новую личность. Не сопротивляюсь, затаив дыхание. Все это забавно и чрезвычайно приятно. Когда Мэгги заканчивает свой вдохновенный труд и разворачивает меня к зеркалу, я восторженно вздыхаю. Вот теперь могу сказать, что выгляжу как настоящая леди. Являю собой просто образец свежести, благополучия и цветущей прелести.

– ОК? – спрашивает Мэгги.

Удовлетворенно киваю в ответ.

– Не желаете сделать парафиновую ванночку? – Клара тоже закончила с маникюром, но отпускать меня, видно, не хочет.

– Ванночку? Конечно, желаю! Никогда такого не пробовала, – восклицаю, войдя во вкус.

– Тогда прошу ко мне в кабинет.

Как же приятно, когда с тобой возятся, массируют, всячески обхаживают тебя, наглаживают, нахваливают при этом…

Неужели и у меня теперь появляется возможность регулярно отдаваться в руки профессионалам, так ловко мастерящим из замарашки «прынцессу»? И теперь я буду выглядеть ухоженной всегда, причем безо всяких собственных усилий?

– Вы замужем? – интересуется Клара, окуная мои руки поочередно в теплый и уютный расплавленный парафин.

– Почти, – не моргнув глазом, отвечаю я.

– Живете на Манхэттене?

– Да. В самом центре! А вы, Клара?

– Я в Бруклине. Каждое утро полтора часа на дорогу трачу, но безумно счастлива, что нашла здесь работу. Это место считается престижным.

Мы легко и непринужденно болтаем на всевозможные женские темы. Я расспрашиваю ее об особенностях вживания в американскую жизнь. Клара охотно отвечает. Вот и славно. Будет с кем поболтать на родном языке.

Грегори уже ждет в зале.

– Боже мой, – восхищается он, увидев меня, – что это за красивая такая девочка?

– Это я, – отвечаю довольно, – такая вот… красивая. А потрогай, какие ручки стали гладкие и мягонькие после парафина!

Грегори внимательно рассматривает мои ублаженные руки и вполне серьезно спрашивает у Клары:

– Скажите, а за сколько сеансов такие запущенные руки можно будет привести в должный вид?

Клара озадаченно смотрит на мои руки. Потом, сообразив, какой выгодный клиент стоит перед ней, уверенно говорит:

– Думаю, нужно провести специальный десятидневный курс, а затем достаточно будет поддерживающих процедур… два раза в неделю!

Грегори кивает, берет визитку, расплачивается, благодарит за то, что со мной сотворили.

– Вам повезло, – говорит мне Клара, пряча чаевые. – Вам очень повезло!

22.30. Пятая Авеню. Сверкающий неоном Бродвей.

Иду по нему, цокая каблуками. Рядом – исключительный мужчина по имени Григорий Стил. Он платит за мой внешний вид, за качественную и модную одежду, кормит меня отборным зерном (в смысле – кушаньями) в шикарных ресторанах, развлекает в лучших концертных залах Нью-Йорка и мечтает связать со мной свою судьбу. Он говорит мне:

– Я дарю тебе этот город. Я дарю тебе весь мир, Алечка. Это не пустые слова. Представь географическую карту. Тебе достаточно будет ткнуть пальчиком в любую точку на ней, и завтра же мы там окажемся!

Ну, не кино ли? Всего несколько дней назад бродила я, неприметная, в стоптанных кроссовках по сырым московским улицам, толкалась в очередях, потела в духоте метро, считала копейки до получки. А сегодня мне, цокающей каблуками по Бродвею, хотят подарить весь мир в самом совершенном его оформлении!

«Как преуспеть в бизнесе, даже не пытаясь» – назывался мюзикл, который мы только что просмотрели. Не подозревала, что американскому бизнесу можно посвятить целое музыкальное произведение!

Сюжетная линия весьма незатейливого действа такова.

Мойщику окон по имени Джей Пайрпонт Финч однажды надоедает его бесперспективная работа. На глаза ему попадается книга How to Succeed in Business Without Really Trying («Как преуспеть в бизнесе, ничего не делая»). Решив следовать ее рекомендациям, он умудряется устроиться на работу в крупную корпорацию «Всемирная компания калиток». Начав с работы рядового служащего почтового отделения, Финч проворно поднимается по карьерной лестнице на самый верх. Карабканье Финча по ступеням из стульев, столов, подоконников, а также из разных частей людских тел весьма впечатляет. У него получается весьма виртуозно и скоро докарабкаться до босса и стать его правой рукой.

Очень современная история! Хотя и не «Вестсайдская…», ну, никак не «Вестсайдская…»!

Внимание, Аля, приготовься к тому, что тебя будут регулярно пичкать мюзиклами типа этого, отзыв на которые должен будет звучать примерно так: «Ах, мне безумно понравился сюжет про мойщика окон (или, к примеру, про банковского клерка). О, как вдохновенно он делает карьеру! Как карабкается! И до чего звонко поет при этом, и как ловко пританцовывает… на головах! Это так злободневно, животрепещуще».

Мне кажется, Грегори внутренне солидарен со мной, только виду не показывает. Ну не было в наличии билетов на «Вестсайдскую историю», вот и повел на то, что было, и сам теперь думает, как правильно отреагировать на то, что мы увидели. Хотя, допускаю, что спектакль был выбран им не случайно. Его цель – не просто доставить мне удовольствие, а за короткий отрезок времени показать разные грани американской жизни.

Я изо всех сил пытаюсь адаптировать себя к ней. Ввинтить, вмонтировать, врисовать. Но пока что-то плохо получается. Уже и одета как американка, и лицо на мне нарисовано правильное, с американским выражением непреходящего счастья и признательности. Что же еще нужно?

– Выпьем кофе? – предлагает Грегори.

Заходим в кафе. Ноги ноют после прогулки по Бродвею. Как это женщины ходят всю жизнь на высоких каблуках? К вечеру мне хочется отстегнуть задние конечности и положить отмокать в теплой ванночке с травяным настоем, чтоб унять мучительную ломоту и гудёж.

– Ты хочешь что-нибудь помимо кофе? – спрашивает Грегори.

– Я бы съела вот это пирожное, – отвечаю я, указывая на нечто кругленькое, аппетитное, обсыпанное кокосовой стружкой, с пышным кремом на верхушке.

– Тебе – пирожное? – с удивлением приподнимает бровь Грегори. – А ты хорошо подумала?