Звездная река Кей Гай Гэвриел

Глава 10

Летом степное племя цзэни с северо-востока находилось еще дальше на севере, у истока Черной реки, которая служила границей их традиционных пастбищ. Река оттуда текла на восток по холмистой и поросшей лесом местности, перед тем как впадала в море.

Лето выдалось сухое, но не опасно сухое, и стада находили себе достаточно корма. Молодой каган цзэни начинал подумывать о переходе на юго-запад, который они совершат с наступлением осени. К зиме они уже будут далеко отсюда, хоть и недостаточно далеко, чтобы уйти от острого, как кинжал, северного ветра и грядущих снегопадов, когда по ночам будут рыскать голодные стаи осмелевших волков.

Это была трудная жизнь. Но другой жизни они не знали.

Летом, сейчас, волки оставались для них угрозой, но лето давало им возможность прокормиться и не рисковать встретиться с людьми, а волки этих степей были самыми умными – и поэтому опасными – на земле. Ходило столько рассказов, и в том числе о том, как они иногда могут перейти грань между животным и человеком. Или как люди могут перейти на другую сторону и стать похожими на волков. Шаманы строили мост через эту пропасть не всегда с добрыми намерениями.

Благосклонность, доброта, безопасность, спокойствие, не были присущи этим местам ни при свете дня под высоким небом бога, ни ночью под его звездами.

Поэтому цзэни выставляли часовых, всегда. Все племена так поступали на обширных пространствах степей, простирающихся от зазубренных и поросших лесом гор недалеко отсюда на тысячи ли на запад до пустынь, где никто не мог жить, да никто и не пытался.

Это означало, что в ту летнюю ночь часовые стояли на своих постах.

О-Яню, младшему и любимому брату кагана, в то лето исполнилось четырнадцать лет. Его назначили караульным вместе с другими юношами в ту летнюю ночь. Так юношей постепенно приучали к их обязанностям. Стоять летом в карауле у лагеря возле реки было легче, чем делать то же самое в зимнюю ночь, когда волки смелее, а стада могут отойти дальше от основного лагеря племени.

Не было никаких причин ожидать более серьезной опасности, чем волк-одиночка, иногда большой кот, далеко забравшийся от своей обычной территории, которого привлекло присутствие такого количества животных, несмотря на страх перед людьми. Но коты тоже приходили по одному.

О-Янь серьезно относился к своему заданию, понимая: от него ожидают, что со временем он будет играть важную роль в племени, помогать своему брату, всем трем старшим братьям. Он гордился своей семьей, стремился быть достойным своей принадлежности к ней. Он говорил с семью другими мальчиками, стоящими в карауле сегодня, о том, как неправильно бояться, вздрагивать при каждом звуке, который издают животные.

Они считали его своим лидером, и не только из-за его семьи. Поведение О-Яня, его хладнокровие уже были всем известны. Он умел внушать уверенность.

Всадник цзэни, сказал он им (а они скоро будут полноправными всадниками), умеет отличить беспокойную лошадь от угрозы в ночной темноте.

Сегодня луны не было. О-Янь неохотно признался себе, что он предпочел бы, чтобы ему было лучше видно черную степь. Но когда это мир облегчал жизнь людям? Жизнь – это бесконечная череда испытаний. Его брат, каган, любит это повторять. Они живут не такой праздной, никчемной жизнью, как люди на далеком юге. Тамошние жители слабые, ленивые, они не достойны дара жизни, который бог Неба послал всем людям.

Катаец погиб бы, столкнувшись с трудностями степей, так О-Пан не раз говорил своему младшему брату. Он умер бы даже теплым летом, не говоря уже о зиме! А сяолюй, их правители? Они тоже становятся слабыми, эти степняки строят города и живут в них!

Цзэни и другие племена признают власть сяолюй, платят дань императору ради мира на северо-востоке (другие делают то же самое на западе), но все равно остаются гордым народом. Гордость присуща народам степей. Если за мир на их пастбищах приходилось расплачиваться осенней данью (и ночным танцем), то такую цену маленькое племя согласно платить. Ни один настоящий вождь не позволит своим чувствам поставить под угрозу свой народ.

Наше племя – это наша семья, так говорил О-Пан своим братьям.

О-Янь, самый младший, серьезно слушал, даже когда ему было десять-одиннадцать лет, он был серьезным, наблюдательным ребенком, рожденным по предсказанию шамана. Старик бросал кости убитого ягненка и пил кровь из своей каменной чаши в ту ночь, когда О-Янь с криком явился в этот мир. Он предсказал, что судьба этого мальчика может быть такой яркой, как ни у одного цзэни со времени начала существования племени.

Пророчество – вещь коварная. Необходимо уцелеть и пережить столько опасностей – болезни, голод, несчастные случаи, войны – и стать взрослым человеком, чтобы такое будущее могло прийти, чтобы боги его позволили.

О-Янь, приучавший себя быть расслабленным и настороженным – трудное сочетание, – услышал справа, в стороне от лошадей, какой-то звук. Он мог иметь разные причины: маленький зверек, змея, столкнувшая камень…

Он повернулся и посмотрел в темноту. Стрела попала ему в глаз, и он умер на месте, храбрый, умный, слишком молодой. Он упал со слабым звоном, который могли услышать, если бы кто-то был рядом. Но рядом никого не было.

Никто, кроме того человека, который его убил, не знал о том тихом звуке, который услышал О-Янь. Этот звук не был случайным, конечно, его целью было заставить мальчика обернуться, подставить свое лицо и тело стреле, которая унесла его жизнь.

Ну, это не совсем так, не только убийца его услышал. По верованиям степей, Повелитель Неба знает все и Повелитель Смерти знает, когда кто-то идет к нему. Возможно также, что кто-нибудь, позже, сплетая рассказ об этой старой трагедии, о гибели юноши, прибавил эту деталь о звуке, чтобы у слушателей еще больше защемило сердце. Рассказчики так часто делают.

Шаман племени был одаренным, закаленным путешественником по царству духов. Его предсказание не было ложным. О-Янь из племени цзэни обладал величием, широтой души, рождающейся мудростью, еще в юности.

Но мальчика убили в безлунной летней темноте под звездами и клочьями облаков, и будущее для него закончилось, и одновременно другое будущее открылось, благодаря его смерти.

Такое происходит постоянно. Вот почему люди молятся своим богам.

Алтаи напали предательски, без предупреждения, налетели на конях (они всегда на конях) из темноты. Они заранее переправились через реку и ждали в течение дня.

Когда ставишь в караул мальчишек, беда в том, что они пугаются звуков, издаваемых их собственными животными, но могут не обратить внимания на менее заметные сигналы реальной опасности (часто их подают те же животные).

Всех юных караульных, стоящих вокруг лагеря, убили лучники, высланные вперед алтайскими всадниками. В степи лучники редко промахивались даже при свете звезд, и хотя сами алтаи жили в другой местности, возле леса или среди леса, их считали – и уже давно – самыми закаленными воинами и лучшими наездниками среди народов, которые сами умели хорошо ездить верхом.

Их было немного – суровые земли возле Корейнского полуострова не могли прокормить многочисленное племя. Это всегда служило спасительным и утешительным фактором для окружающих их племен. Алтаи были низкорослыми, кривоногими, злобными, угрожающе заносчивыми, но они не были многочисленными, и это снижало присущую им агрессивность.

Агрессивность не подразумевает жестокость. Караульные цзэни не были изувечены. Мальчишек просто убили. Иногда во время войны одно племя может поступать жестоко с мужчинами и женщинами другого племени, и в прошлом так обычно и было с захваченными катайскими городами. Это делалось намеренно, это была тактика, орудие войны, чтобы подавить сопротивление.

Сегодня они ничего не собирались доказывать. Алтаи не питали ненависти к цзэни, хоть их вожди не слишком уважали О-Пана после того вызывающего неловкость, умиротворяющего танца перед императором сяолюй. Цзэни были всего лишь необходимым первым шагом, началом.

Ночная атака, если посмотреть с одной стороны, ознаменовала нарушение клятвы, данной после ночи танцев, а алтаи всегда гордились тем, что держали клятву и мстили клятвопреступникам.

С другой стороны, как объяснял умный брат военачальника, если они отрицали, что сяолюй выше них, что их вечно пьяный, надутый император – повелитель алтаев, эта клятва не имела никакой силы.

Они долго мирились с гораздо более многочисленными сяолюй. С сегодняшней ночи с этим покончено. Все их племя перешло реку, покинуло их собственную землю. Все они пустились в путь – женщины, дети, старики и их стада. Они не остановятся до тех пор, пока это не закончится так или иначе. Было решено, что будет так, они дали клятву при свете костра.

Этому мятежу положил начало танец вокруг другого костра. Оно пронеслось, подобно копью, от той ночи к этой, когда все начало меняться под небесами. Не только здесь, в лагере цзэни у Черной реки, но во всем мире, и рябь разошлась широкими кругами на очень большое расстояние.

Дайянь и разбойники не задержались в деревне после того, как Туань Лун спас девушку от вселившегося в нее демона.

Утром, трогаясь в обратный путь на восток, Лун увидел, что его окружили люди, которые хватали его за руки и целовали их, и умоляли остаться и вылечить самые разные болезни. Такое часто случалось.

Он извинился, сославшись на непонятные, но срочные и важные дела. Жэнь Дайянь и его люди, выполняя данное Дайянем обещание, охраняли его. Их никто не потревожил на обратном пути в Дицзэн.

Дайянь ехал рядом с ним в тот жаркий, навевающий дремоту день поздней осени, ближе к вечеру.

– Те кости, которые мы зарыли и выкопали?

– Да?

– Зачем?

Лун бросил на него взгляд. Они ехали неторопливым шагом. Невозможно торопить ослов. Поля возле них были бурыми. Им необходим дождь, иначе люди начнут страдать. Он это знал. Это довело его до такой жизни. Некоторые священники тайного пути совершали обряды по вызову дождя за плату. Иногда они срабатывали.

– Людям нужна не только помощь, но и объяснение, чтобы понять, почему они заболели, почему исцелились.

– Вы изгнали духа из ее тела?

– Я ее вылечил.

– А мальчик? Тот, который произносит странные слова и падает без чувств, когда вы совершаете свой обряд?

– Ты подслушивал?

Дайянь ничего не ответил.

Лун пожал плечами.

– Я тебе уже сказал, людям нужно помочь понять.

– Она заболела, когда назначили ее свадьбу?

– Да, – подтвердил Лун, – по-видимому.

Он посмотрел на Дайяня и позволил себе улыбнуться.

– Какая помощь тебе еще нужна?

Через мгновение молодой человек улыбнулся в ответ.

– Этого достаточно, учитель Туань.

– Я творю добро на этом пути, – сказал Туань. – Мы не всегда можем понять, как это происходит.

Они добрались до Дичжэна ближе к вечеру. Когда большая деревня показалась вдали, Дайянь остановил осла и поднял руку, давая сигнал едущим сзади сделать то же самое.

Он опять повернулся к Луну.

– Вы едете в Цзинсянь? Мы не можем сопровождать вас туда. Я поручу Цзыцзи найти честных людей, которые будут охранять вас и деньги по дороге на восток. И почту за честь сам заплатить им. Надеюсь, вы мне это позволите. Вы сделали то, о чем я вас просил, и я вам благодарен.

Его учтивость была образцовой.

– А как же ты? Вернешься за реку? На болота?

Дайянь улыбнулся.

– Вы знали, что я пришел оттуда?

– Это предположение кажется разумным, если задуматься.

– Многое кажется разумным, если задуматься. Но – нет, я не собираюсь возвращаться.

– Вот как?

Дайянь посмотрел вперед, туда, где сельская дорога превращалась в пыльную деревенскую улицу.

– Я встречаюсь здесь с судьей.

– С Ван Фуинем? Ты сказал, что разговаривал с ним.

– Об этом деле, о вас. Теперь… о себе. И об остальных.

Туань Лун изумленно уставился на него. Открыл рот. Однако ничего не сказал. Через мгновение она двинулись дальше и въехали в деревню.

На следующее утро, когда он отправился на восток вместе с обещанными телохранителями, выехав рано утром, до наступления жары, ему пришло в голову, что он мог бы сказать Жэнь Дайяню прямо там, на дороге: «Возьми меня с собой».

Он стал бы другим человеком, его жизнь обрела бы другое направление. Он понял это уже тогда, уезжая под пенье птиц в утреннем свете.

На каждой дороге есть развилки, есть пути, которые мы выбираем.

Главный судья Ван Фуинь, который преданно служил своему императору в важном городе Цзинсянь, отвечая за множество крупных и мелких поселков, приехал в управу деревни Дичжэн вечером предыдущего дня.

Он задержался там, потому что ждал посетителя.

Его удивляло, с каким нетерпением он предвкушал эту встречу. Но, с другой стороны, этот человек когда-то изменил его жизнь, а Мастер Чо утверждал, что некоторые люди могут не раз встречаться нам на протяжении жизни. Судью Вана не удивляла мысль о том, что человек, которого он ждет, имеет для него большое значение.

Во-первых, он расследовал дело, ради которого приехал сюда, – исключительно кровавое убийство – при помощи тех сведений, которые предоставил ему этот человек. Он столкнулся с ним здесь совершенно неожиданно, через много лет после их последней встречи.

Он вспомнил другую осень, на западе, сельскую дорогу, падающие и опавшие листья. Стрелы, выпущенные мальчиком, которые спасли им жизнь. Потом мальчик ушел в лес, внезапно выхваченный из его жизни, отнятый у него деревьями.

Ван Фуинь никогда не считал себя поэтом, но у него рождались образы. Он написал стихотворение о том дне. Послал его друзьям в Ханьцзинь и в другие места, тем, с которыми он вместе сдавал экзамены. Оно было принято неожиданно хорошо, даже дошло до двора императора, как ему говорили.

Следующей за этим зимой и весной Ван Фуинь усердно трудился, и не просто над своими задачами супрефекта, но и изучал все, что мог, об обязанностях судьи.

Он раскрыл то преступление в деревне семьи Гуань, которое ехал тогда расследовать. Если бы его похитили или убили на той дороге, убийцу, возможно, никогда бы не поймали. Правосудие свершилось.

Фуинь был тогда достаточно молод, чтобы ощущать в себе силы добиваться признания, привлекать внимание, двигаться вперед. Он действительно не был поэтом – и он все время менял свое отношение к этому.

В то лето он написал небольшое рассуждение, руководство для начинающих судей на тему мер, которые необходимо предпринять при расследовании преступления. За основу он взял руководство времен Восьмой династии и упомянул об этом, но добавил много особенностей, характерных для их времени.

Оно тоже было хорошо принято. И это рассуждение тоже дошло до двора императора. Сам первый министр, достопочтенный Хан Дэцзинь, прочел его (или сказал, что прочел). Он прислал письмо с похвалами и деньги в подарок, а также повысил его (от имени императора, разумеется), перевел на должность судьи в более крупный город, в «настоящий» город, как выразилась жена Фуиня, внезапно ставшая гораздо счастливее.

Следующее продвижение по службе, до шестого ранга гражданской службы, последовало через год и привело их в еще более «настоящий» город, Цзинсянь. Он пошутил над женой, напомнив ей ее собственные слова, когда сообщил об этом. К тому моменту поразительное восхождение мужа к вершинам власти произвело на нее такое большое впечатление, что она угодливо рассмеялась.

Когда они обосновались с Цзинсяне, она приняла меры и нашла ему первую наложницу – хорошенькую девушку, музыкальную, обученную многим искусствам, и (разумеется) она была символом их преуспеяния в жизни.

Он написал и опубликовал еще одно маленькое эссе о том, как должно вести себя судье во время расследования насильственных преступлений. Ему сказали, что его произведения постепенно становятся обязательным пособием для молодых гражданских служащих. Один вопрос на экзамене этой весной был явно основан на его работе!

Пост в Ханьцзине – разумное начало карьеры, которую он начал (осторожно) рисовать в своем воображении, хотя дальше этого Фуинь не заглядывал – это делала жена. Об этом он сказал наложнице в постели ночью.

Он и сам изменился, не только его жизненные обстоятельства. Он был достаточно умен и понимал, что без таких внутренних перемен он все еще оставался бы ленивым и недовольным гражданским служащим в захолустной префектуре (с недовольной женой).

Когда прошлой осенью в управу Цзинсяня пришли вести, что шайку, напавшую на отряд сети «Цветы и камни», возглавлял молодой разбойник с болот к югу от реки и сам убил шестерых из них быстрыми и точными стрелами, Фуинь заинтересовался возможным совпадением.

В качестве судьи он был обязан вызвать уцелевших членов отряда, что он и сделал. Они описали ему этого человека.

Очевидно, внешность человека, возглавлявшего ту шайку разбойников, не могла быть идентичной внешности пятнадцатилетнего мальчика, которого он в последний раз видел входящим в лес возле деревни семьи Гуань, но…

По-видимому, об этом лучнике ходили легенды. В одной из них говорилось, что он пришел на болота с дальнего запада и прославился как лучший стрелок из лука среди разбойников и самый молодой из вожаков.

Для Фуиня этого было достаточно, чтобы совершить добросердечный поступок, который одновременно был чем-то более сложным. Он написал его отцу, своему бывшему секретарю.

На Великой реке знали, какие деревни иногда посещают разбойники. Он сообщил отцу, где его письмо может застать сына.

Ему нравился Жэнь Юань – старательный, достойный человек. Он оценил его еще больше, когда начались перемены в его собственной жизни. Он даже показал этому отцу свою первую, маленькую книгу и был ему благодарен за почтительные (но полезные) замечания, сделанные до того, как ее напечатали.

Он не знал, напишет ли секретарь Жэнь письмо своему мальчику, он не знал, что произойдет, если все-таки напишет. Он даже не знал наверняка, является ли разбойник с луком Жэнь Дайянем.

Иногда ты просто бросаешь камень в пруд.

Потом, однажды, приехав в Дичжэнь расследовать убийство, он все это узнал – и все ответы оказались утвердительными, к его великому удовольствию.

Как ни странно, но шагая на вторую встречу в управу, Дайянь опасался больше, чем в первый раз. В этом не было смысла со всех точек зрения.

Три дня назад он понятия не имел, как судья, которого он знал в далеком детстве, примет вожака разбойников с болот. Все знали, что Дайянь убивал солдат, гражданских чиновников, купцов. Весьма вероятно, его арестуют, подвергнут пыткам и казнят – здесь, в этой деревне, или в Цзинсяне. Его поимка весьма способствовала бы карьере того, кто ее осуществит. Ван Фуинь, возможно даже, написал отцу Дайяня именно с этой целью. Вполне допустимая интрига для честолюбивых гражданских чиновников.

И все-таки, входя в управу, он оставался на удивление спокойным. Собранным, словно перед налетом или сражением. Бой никогда его не выводит из равновесия. Он когда-то узнал об этом на дороге недалеко от дома.

Он понимал, что другие люди – люди, которыми командовал или против которых сражался, – возможно, испытывают животный страх в такие моменты, и научился усмирять его или пользоваться им. Это входит в задачу мужчины, если он хочет быть лидером.

Он хотел быть лидером. И сделать честь своему отцу и предкам. Вот что привело его в управу, когда он узнал, что судья действительно приехал, как и планировал.

Кто-нибудь мог бы принять это за поворот судьбы – то, что главного судью вызвали расследовать преступление в Дичжэне вскоре после того, как Жэнь Дайянь и его спутники переправились через реку.

Это была бы наивная мысль.

Цзыцзи знал имя и деревню одного человека, который пытался вступить в ряды разбойников на болоте два года назад. Он ни у кого не вызвал доверия. Его отослали прочь и следили за ним. Он жил один на краю деревни Дичжэн, и как оказалось, у него был станок для фальшивых денег (это узнать было нетрудно).

Обладание таким станком каралось смертью. Этого человека не арестовали и даже не допросили. Единственной возможной причиной было то, что он работал доносчиком, опознавал разбойников, контрабандистов, ввозящих соль и чай, уклоняющихся от налогов на этом отрезке реки. Из-за него погибали люди.

Цзыцзи и двое других схватили его по дороге домой из дома удовольствий на вторую ночь. Его убили на ближайшем поле, эффектно – фермерским серпом.

Серп достаточно тщательно вытерли, но не идеально, и вернули в сарай того человека, которого, как они наметили, должны были арестовать за убийство.

Этот человек убил женщину к востоку отсюда год назад. Ее тело так и не нашли (некоторые озера очень глубокие), но на него указали разбойникам, а служителям закона – нет.

Правосудие на берегах реки принимало различные формы.

Дайянь большую часть ночи провел без сна, встревоженный вопросом, который пришел ему в голову. Если бы они не знали об этих двух людях, осуществил бы он свой план в отношении обычных сельских жителей: убил одного, обвинил другого, чтобы вызвали судью?

Под летней луной он нашел ответ. Если ты хочешь изменить мир, невозможно всегда делать приятные вещи.

Сидя на опушке рощицы, пока остальные спали, глядя на посеребренные летние поля, он вспомнил древние, очень древние строки. Яркие, как лунный свет, полные печали, как ветви ивы в момент расставания:

Чань Ду, поэт Девятой династии, жил до и во время великого восстания. Он умер в период сражений и голода. Недалеко отсюда, собственно говоря, по дороге на восток вдоль реки. Его последним пристанищем стало место паломничества. Дайянь побывал там, оставил ветки у памятной стелы.

Он не такой, как Чань Ду, и он еще молод. Он не смирился с тем, что тот мир, который им достался, нельзя изменить. Склеить.

Он уже не тот мальчик, который сражался с воображаемыми варварами бамбуковым мечом в роще, и все же, конечно, он тот же самый и всегда им будет. Он вернулся к своему плащу под деревья и проспал до восхода солнца.

Они подождали, пока найдут тело в поле и пошлют сообщение на восток, а потом – пока судья приедет из Цзинсяня расследовать убийство, что входило в его обязанности.

Хороший предводитель собирает как можно больше сведений до того, как выпустить план из своей головы и послать его в мир. Даже в таком случае есть много моментов, когда нельзя быть уверенным в успехе, когда приходится довериться… чему-нибудь. Милости Царицы-матери Запада, расположению своих звезд и предков, доброй воле других людей. Духам. Случаю.

Он не любил таких моментов и именно поэтому ощущал беспокойство, когда снова поднимался по лестнице в управу, чтобы повидаться с человеком, которому спас жизнь столько лет назад.

Фуинь тщательно обдумал вопрос о Жэнь Дайяне после их встречи несколько дней назад.

У него было на это время. Убийство быстро раскрыли тем способом, который он применил в начале своей карьеры, во время расследования того первого преступления в деревне семьи Гуань. Он написал об этом, его похвалили за находчивость.

В данном случае жертву, по-видимому, убили серпом (отрубленные конечности лежали рядом с трупом, неприятное зрелище, но он такое уже видел). Помощники главного судьи Вана принялись собирать все серпы в Дицзэне и в его окрестностях. Они выложили их на лугу поблизости от ульев с домашними пчелами. Собралась толпа зрителей.

Пчелы быстро закружились над серпом с остатками крови.

Это было очень эффектно.

Хозяин серпа утверждал, что невиновен, дольше большинства обвиняемых, но у судьи были опытные помощники, они умело выполняли свои обязанности, и признание было должным образом получено в ту же ночь.

Тот человек остался жив после допроса, и это хорошо. Его казнят здесь. Соседям (и детям) полезно это видеть и усвоить урок: правосудие императора может дотянуться даже до таких далеких деревень, как Дичжэн.

Они также завладели устройством для создания фальшивых денег и значительным количеством таких монет, зарытых под полом в доме жертвы. В отчете главного мирового судьи будет указано, что к этому убийству, весьма вероятно, привели ссоры между преступниками, и ему зачтется, что он раскрыл два преступления за один раз.

Когда Жэнь Дайянь вошел в управу во второй раз, вечером после признания убийцы, Фуинь настоял, чтобы они отправились в лучший из домов с певицами. По правде сказать, он не был таким уж хорошим, но в том месте, где они находились, выбирать было не из чего.

Он договорился об угощении, о ванне для них обоих, со служанками и игрой на флейтах. Он спрашивал себя, не проявит ли Дайянь беспокойства, смущения.

Он не заметил никаких признаков беспокойства. Молодой человек (он все еще был молодым) вел себя учтиво, но напряженно. Он не проявлял веселости или юмора в ту ночь (это появится позже). Он точно изложил, какой ранг хочет получить для себя и для своих людей, когда они уйдут от разбойников на болотах и поступят в армию Катая. Он ясно дал понять, что никогда не станет служить в охране отряда «Цветов и камней».

Должность Фуиня позволяла ему согласиться на все эти условия, хотя он и предложил кое-какие поправки, и Дайянь принял их, предварительно задав несколько вопросов.

Он и другие разбойники не будут сразу же призваны в армию. Они проведут некоторое время в качестве недавно назначенных телохранителей главного мирового судьи Цзинсяня. В качестве такого телохранителя начальный ранг Дайяня и плата будут эквивалентны рангу и плате военного командира сотни, он получит повышение до командира пяти сотен позже, перед новым годом, всего через несколько месяцев.

Так ему будет легче получить предложение еще более высокой должности, когда он перейдет в настоящую армию, а это было его твердым намерением, о чем он недвусмысленно заявил.

Он собирался сражаться на севере. В ту ночь он даже процитировал Фуиню старую песню «Мы должны отобрать наши реки и горы».

«Многие до сих пор так считают, – подумал Фуинь, – через столько лет после мирного договора, по которому отдали те земли за Длинной стеной».

Лично Ван Фуинь полагал, что серебро и шелк, выплаченные северу, возвращались обратно на приграничных рынках. А надежный купленный мир лучше, чем неопределенность войны. Он мог (и часто так и делал) привести в пример катастрофу у Эригайи как доказательство ущерба, нанесенного войной.

Катай времен нынешней, Двенадцатой династии просто не создан, по его мнению, для военного триумфа. Когда-то армия была реальной – и опасной – силой. Когда-то высокопоставленные гражданские чиновники умели хорошо ездить верхом, играли в поло на великолепных конях. Они умели стрелять из лука, владели мечом. Теперь бюрократы с гордостью избегали подобных подвигов. Они были толстыми и рыхлыми, демонстрировали отсутствие какой-либо военной угрозы для трона.

Большинство этих мыслей он оставил при себе в ту первую ночь.

– Конечно, для того, чтобы сражаться на севере, должна начаться война, – вот и все, что он сказал в тот вечер, слушая приятную игру на флейте и пипе и попивая вино, которое подавали в деревне Дичжэнь.

– Она начнется, – ответил Жэнь Дайянь.

Его уверенность была поразительной. Некоторые люди просто заставляют поверить им, даже когда говорят о будущем, которого не может знать ни один человек.

Они отправились на восток, в Цзянсинь, два дня спустя; они вдвоем, помощники Фуиня и шесть человек Дайяня – только что принятые на службу телохранители главного судьи Ван Фуиня.

Последние иероглифы появились под кистью Си Вэньгао, ученого и историка, и одно время первого министра Катая, тем же летом в его саду в Еньлине. Это были раздумья о различии достоинств цветущей сливы и пионов.

Эссе осталось незаконченным, когда он умер, но было напечатано, и его читали (его последние слова!) во всем Катае. Мастер Си был, по всем меркам, одним из украшений династии, фигурой, которую катайцы с гордостью могли ожидать увидеть на небесах, в небесном саду, среди великих писателей и ученых давнего прошлого империи.

Так и было, невзирая на то, что последние годы жизни он провел в ссылке, лишенный власти, запертый в Еньлине.

Битвы фракций, для мудрых людей конечно, не определяют долговременное значение историков и поэтов. В цивилизованном мире – не определяют, а Катай считал себя цивилизованным, несомненно. Стоит только посмотреть на север, на варваров, для сравнения.

Последнее эссе мастера Си посвящено искусству и природе. В нем высказывалось предположение, что цветение сливы ранней весной так утонченно прекрасно, так напоминает о хрупкости, что все слова и картины, описывающие его, кажутся грубыми и фальшивыми, каким бы искусным ни был художник или поэт.

Мужчины (и одна-две женщины, как скрупулезно отметил историк) попытались запечатлеть цветение сливы на полотне и словами, но его сущность ускользала в утонченной простоте.

Си Вэньгао позволил себе отвлечься от темы и развить мысль, что это является отражением, в каком-то смысле, самой Двенадцатой династии – империи меньших размеров, чем некоторые до нее, с менее честолюбивыми устремлениями. Одежда и украшения не такие вызывающие, фарфор и картины более тонкие, слишком категоричные утверждения теперь немного смущают.

Пионы, в отличие от слив, любят многие, хоть и не все, за их яркость, смелость… утвердительность. За то, что они являются созданной искусственно красотой, заявлением людей о том, на что они способны. Искусство в приложении к природе: прививка, дизайн, формирование аромата и цвета со всем мастерством одаренных людей, особенно в Еньлине.

Пион, по предположению Мастера Си, являлся «Царем цветов» еще во времена Девятой династии, и может сегодня считаться эхом силы и уверенности той династии до того, как ее поглотил хаос.

Из того долгого периода насилия и неверного мышления возникла эта Двенадцатая династия подобно тому, как цветок сливы пробивается сквозь зимний снег!

Размышления в этом эссе остались незаконченными, увы. Его вывод так никогда и не был записан на бумаге. Говорили, что Си Вэньгао уснул в павильоне в своем саду с кистью в руке и больше уже не проснулся. Рассказывали, что его мягкая черная шляпа, ненадежно приколотая, соскользнула с головы и лежала рядом с ним на письменном столике в утреннем свете.

В результате так никогда и не узнали, как он собирался завершить свое эссе. Си Вэньгао тоже ускользнул, когда умер.

Сообщали, что одна из его молодых служанок умерла в тот день вместе с ним, покончила с собой, обнаружив, что его душа ушла в иной мир.

Ходили слухи, что она была для него больше чем служанкой в последние годы ссылки. Всем хорошо известно, как Си Вэньгао радовался присутствию женщин всю свою жизнь.

Считали, что с ее стороны эти отношения были просто старой сказкой о служанке, которая пробивается к лучшей жизни, забравшись в постель хозяина. Ее смерть от собственной руки для некоторых стала опровержением. Более циничные люди указывали, что после ухода Си Вэньгао она лишилась статуса женщины, находящейся на особом положении в этом доме. Не желая возвращаться к роли незначительной служанки, предполагали они, она просто предпочла умереть.

Другие увидели в ее смерти доказательство привязанности, возможно, даже любви. В конце концов, бывшего советника многие любили, и мужчины, и женщины, всю его жизнь.

В итоге, как это часто случается, невозможно было прийти к окончательному выводу.

Славный император Вэньцзун повелел, чтобы ученого с почестями похоронили в Еньлине, несмотря на ссылку, и чтобы воздвигли памятную стелу с перечислением его рангов и деяний.

Женщину похоронили среди других слуг на кладбище, на самом высоком месте усадьбы. Дом перешел на время к его старшему сыну, потом наступили перемены.

Глава 11

На девятый день девятого месяца, «Двойной девятый», братья Лу вдвоем вышли из дома, – как всегда, когда мир позволял им быть вместе, – чтобы традиционно отметить Праздник хризантем.

Совместный выход вдвоем, без сопровождения кого бы то ни было, был их собственной традицией, связанной с традицией древней. Они взяли с собой вино из хризантем, конечно. Младший брат нес его, а также чашки. Старший, после нескольких лет, проведенных на острове Линчжоу, двигался медленнее и опирался на палку.

В этот день люди посещают могилы своих умерших, но их родители и предки похоронены далеко на западе, а тот человек, которого они теперь оплакивали, умер в Еньлине, за письменным столом.

На этот раз они нашли не особенно высокое место, хотя это была часть их традиции. Они получили известие о кончине Си Вэньгао всего несколько дней назад, и ни один из них, охваченный печалью, не хотел пускаться в ночное путешествие, чтобы взобраться высоко.

Вэньгао был наставником для них обоих, оба любили его с того дня, когда приехали в Ханьцзинь вместе с отцом. Два брата были родом с запада, слава об их блестящих способностях, анекдотах и первых произведениях обогнала их и достигла столицы раньше них, еще до того, как они должны были сдавать экзамены: этих людей ждало большое будущее.

Сегодня они поднялись на высокую гряду возле «Восточного склона», как старший брат назвал их маленькую ферму. Они сели на скамейку под деревом, и младший брат разлил вино по чашкам.

Они смотрели на восток, на уходящую вниз местность. Там протекал ручей, и сразу за ним проходила линия границы. Этот участок земли мог прокормить семью, если люди трудятся усердно, а погода хорошая.

Было еще не холодно, но оба брата чувствовали, наряду с потерей, что пришла осень (как всегда в этот день).

Старший брат произнес:

– Может ли человек уйти так далеко, что не найдет дорогу назад?

Младший брат, более высокий, более худой, посмотрел на него. Перед тем, как ответить, сделал глоток вина. Его слова и кисть были не такими быстрыми, как у брата, он не был поэтом, но был почти так же широко известен и почитаем за самообладание, мужество и весомость аргументации. Раньше он, в ряду многих прочих должностей, был дипломатом к северу от Сяолюй.

– Конечно, может, – ответил Лу Чао. – Тебе этого хочется?

Поэт посмотрел на реку.