Звездная река Кей Гай Гэвриел

Глава 21

Вань’йэня, военачальника алтаев, иногда посещала неприятная мысль, что его младший брат лучший воин, чем он. Или более жестокий, что в их мире было почти одно и то же.

Вань’йэнь и их каган, Янь’по, оба до сих пор пытались перевести дух – так быстро все изменилось за последний год с лишним, после той ночи, когда они напали на стоянку цзэни и начали свое движение во внешний мир.

Его брат легко с этим справился.

До тех пор, пока Бай’цзи не убедил его посмотреть на вещи иначе, каган отказывался называться императором. Ему не хотелось нарушать племенные традиции. Двор, советники, комнаты со стенами, внутри стен города? Налогообложение и катайские слуги из захваченных префектур, которые управляют зернохранилищами и строительством, как они делали это для сяолюй? Это не нравилось Янь’по.

Вань’йэнь понимал эти чувства. Это не в обычаях степей. И хотя приходилось вспоминать о лишениях, думая о степной родине, у Черной реки, и о суровости тамошней жизни, но эти лишения они понимали, их отцы и деды жили так же.

Такая жизнь делала людей сильнее. Они гордились тем, что заслуживало гордости. По его мнению, нет ничего привлекательного в жизни в доме, каким бы он ни был большим, за стенами, какими бы они ни были высокими. Вань’йэня не привлекала роскошь, которая окружает человека, если он император или его военачальник.

Женщины – да, но он никогда не испытывал недостатка в обществе женщин. Их завоевывают в своем племени доблестью или во внешнем мире – мечом. А не лежат на подушках, попивая кумыс (или это ужасное катайское рисовое вино), и ждут, когда их приведут к тебе другие.

Вань’йэнь любил войну. Он любил скакать по степи во весь опор, потом видеть ужас в глазах противников, когда алтаи внезапно появлялись на фоне широкого горизонта. Именно так мужчина добывает себе женщину – и собственную гордость. Он любил ночи под звездами, когда слушаешь вой ветра и волков. У него был талант искусного владения мечом, конем и луком, и он умел вести других людей туда, где такой талант необходим.

Он не очень хотел жить в бывшей Центральной столице сяолюй, которая теперь принадлежала им, и каган тоже не хотел.

С другой стороны, если бы Вань’йэнь прислушался к советам брата, которые тот давал ему наедине, то о кагане – теперь императоре – им можно было бы скоро забыть.

Янь’по постарел с тех пор, как начался их стремительный поход на восток. Он был зол, растерян, не похож на торжествующего предводителя. «Он – фигура из прошлого, – сказал Бай’цзи брату, – точно такая же, какой был император сяолюй до того момента, когда вожди алтаев, сидя на траве со скрещенными ногами, наблюдали, как огненные муравьи превращают его вопящую голову в голый череп».

«Конечно, мы не поступим так с каганом», – сказал Бай’цзи. Есть более тихие способы отправить человека в другой мир через двери смерти и позволить ему начать путешествие по стране духов, где все наоборот и где души людей ожидает Повелитель Неба.

Когда их разговор подошел к этому вопросу, Вань’йэнь твердо заявил о своей позиции. Ему пришлось проявить твердость, так как Бай’цзи упорно отстаивал свои взгляды. Каган, император, не должен пострадать, Вань’йэнь ясно дал это понять. Какую бы судьбу не готовили ему небеса, они не будут в это вмешиваться. Понимает ли брат? Согласен ли с этим Бай’цзи?

В конце концов Бай’цзи согласился или сказал, что согласен. Однако теперь в голову старшего брата пришла еще одна мысль. Если младший более жестокий человек и, возможно, считает себя лучшим воином, то остановится ли он на Янь’по, на том, чтобы устранить только старика как преграду на собственном пути к вершине? Почему бы не осуществить этот план и в отношении брата, который вряд ли умрет естественной смертью в скором времени? Кажется, Бай’цзи ничего не имеет против городов и стен, как и против империи. По-видимому, ему нравится, когда к нему приводят захваченных женщин.

Мысли Вань’йэня были простыми. Во многих отношениях степь – простое место. Сила вождя зависит от его щедрости. Если всадники получают такую награду, какая им нравится, то вождь в безопасности. Можно было бы сказать, что его любят, но это было бы глупо. Долго не проживешь, если поверишь, будто твои всадники питают к тебе привязанность, и она сохранится, если они проголодаются или если их обойдут при дележке захваченных трофеев.

Поэтому он двинулся на юг после абсурдного, наглого требования Катая вернуть все отданные ими северные земли, даже после их полного разгрома в войне против сяолюй. Они дадут Катаю очень дорогостоящий урок, увезут на север больше сокровищ, чем любая степная армия в истории.

Разве это недостаточно честолюбивый замысел? Триумф, о котором будут петь у костров? Такого триумфа никогда не добивались никакие всадники. Над самой столицей Катая!

Нет. По-видимому, брату этого недостаточно. С позиции Бай’цзи, сидящего, как обычно, на коне слева от Вань’йэня, это только начало.

– Мы потребуем выкуп, который их разорит, – сказал Бай’цзи на пути в Ханьцзинь. Оставшаяся позади армия Катая была разгромлена, десятки тысяч убиты, остальные бежали во все стороны.

– Да, – согласился Вань’йэнь.

– Они унизят себя, собирая его для нас. В Ханьцзине будут убивать друг друга, чтобы добыть серебро и золото и принести его в наш лагерь.

– Я согласен.

– А потом мы скажем, что этого недостаточно.

– Что это значит?

Брат покачал головой с улыбкой, которая никогда не нравилась Вань’йэню. Бай’цзи был ниже ростом, Вань’йэнь всегда побеждал его в драке, еще в детстве. Но глаза у брата были холодные, и у него была эта улыбка.

– Разве ты не понимаешь? Мы потребуем сумму, которая выше их возможностей.

– И они не смогут ее собрать, но мы возьмем все, что они соберут. Да, я согласен.

– Нет, – ответил брат слишком резко. – Нет! Мы возьмем все то, что они нам принесут, а потом скажем, что это не соответствует тому, что они согласились заплатить. А потом мы возьмем Ханьцзинь, брат. Он будет нашим. Для начала.

– Для начала? – спросил Вань’йэнь.

Этот разговор состоялся вчера вечером, во время последнего перехода до того, как они разбили лагерь. Надвигалась холодная ночь, но на севере бывали ночи и холоднее.

– Катай будет наш, мой брат, когда их император и все его наследники станут пленниками. В наших руках будет столица, будет Еньлин. Синань пуст, он не имеет значения. Мы можем сжечь его или оставить волкам. Брат, мы будем править Катаем при помощи тех людей, которых выберем. Их фермеры будут платить нам налоги, они принесут нам зерно. Мы будем выбирать их женщин, брат. Их чиновники будут служить нам так же, как служили этому глупому императору, иначе они подохнут с голоду, как звери зимой.

– Ты хочешь остаться здесь? Не вернешься домой?

Брат снова улыбнулся. Бай’цзи был красивым мужчиной.

– На юге лежит море, – ответил он. – Мы слышали о нем, да? Думаю, мы с тобой должны въехать на конях в воды этого моря, брат. И потребовать себе все, что лежит между Черной рекой и этим морем.

– Зачем? – спросил Вань’йэнь. Брат отвернулся, почти успев скрыть выражение своего лица.

Когда наступила зима, в городе начали умирать люди. Первых хоронили должным образом, их семьи соблюдали обряды. Но когда количество умерших стало большим, Жэнь Дайянь вынужден был отдать приказ солдатам собирать и сжигать умерших со всем возможным уважением.

Еды не хватало, но голод еще не начался, отчасти потому, что так много людей убежало из города, но маленькие дети и старики стали погибать от холода, когда закончилось топливо. Алтаи, конечно, взяли под контроль порт столицы на Большом канале. Они окружили город. Снабжать Ханьцзинь всем необходимым было невозможно.

Дайянь едва успел проскочить в город до того, как ворота закрыли перед степными всадниками. Он помнил то утро, когда они проснулись и увидели конных воинов у стен на рассвете зимнего дня. Они прискакали ночью, чтобы оказаться там, когда проснется Ханьцзинь, они заполнили всю равнину.

Это внушало ужас и вызывало чувство неистового, не утихающего гнева, но одновременно оглушающее чувство странности. Он вспомнил о дайцзи в Ма-вае. Пребывание здесь варваров казалось таким же неестественным явлением, порождением не их собственного мира. В ясные ночи он смотрел на звезды и удивлялся.

Дайянь был одним из трех военачальников, которым поручили оборону Ханьцзиня. Именно Дайянь предложил открыть ворота в Гэнюэ, когда холод стал невыносимым, и впустить простых людей в великолепный сад императора – рубить деревья и ломать деревянные строения. Он предложил это, и из дворца пришло одобрение в тот же день. Теперь там правил другой император. Не тот, который создал этот сад.

Он подумал, что мог бы испытывать некоторое удовлетворение, уничтожая расточительное творение сети «Цветы и камни». Но не испытывал. Он не мог найти в себе это чувство, наблюдая, как мужчины и женщины, кутаясь во все одежды, какие им удавалось найти, неуклюже рубили топорами деревья, с любовью высаженные в саду, задуманном как зеркало, отражающее весь мир.

Они сгорят, тщательно отмеренными порциями, в очагах по всему Ханьцзиню. Нет больше зеркала.

Через короткое время Гэнюэ превратился в пустошь. От рощ остались одни пни, от высоких кипарисов, дубов, кедров, берез, фруктовых садов…

Животных уничтожили еще раньше, чтобы накормить двор. Соловьев тоже съели.

Пока Дайянь бродил в одиночестве по опустевшему Гэнюэ на закате морозного дня, под снегом, падающим из хмурого неба, его осенила еще одна идея. Можно горевать, думая о гибели красоты (какой бы ценой ее ни создали), но перед тобой стоит задача, а город в осаде.

Он поехал назад в казармы по притихшим улицам и вызвал старших инженеров, людей, которые строили и заряжали катапульты, и велел им отправить людей дробить горы и валуны в саду. Некоторые из них поднимали со дна озер, и при этом погибли люди, их привозили сюда, чтобы доставить удовольствие императору, и при этом разрушали мосты и здания вдоль канала.

Через два дня первые тяжелые снаряды полетели с высоких точек Гэнюэ и упали на восходе солнца среди юрт и загонов для коней алтаев к северу от юрт. Они наносили большой ущерб, тревожно кричали люди и ржали умирающие кони.

Камни разрушили ограду одного из загонов, Дайянь это видел, наблюдая со стены (он стоял на виду, но сделал это намеренно, чтобы его видели обе стороны). Кони вырвались на свободу и создавали хаос, они дико метались по лагерю алтаев. Начался пожар.

Наблюдать это было приятно, но это не могло прекратить осаду, как бы туго ни приходилось всадникам в лагере. Там, откуда они пришли, было еще холоднее, и среди них не было детей и стариков, которые начинают умирать.

Это был кратковременный удар, не более. Чтобы укрепить стойкость горожан и вызвать смятение у врагов. Еще одна умная идея командира Жэнь Дайяня. Теперь они знают его имя и ненавидят его, эти алтаи. Они знают, кто разгромил их армию под Еньлинем.

Они до сих пор не взяли Еньлин. Его обороняли Цзыцзи и большая часть армии Дайяня. Он примчался сюда по имперской дороге с половиной своей кавалерии, но их слишком мало. Они не смогут выйти из города и сразиться на открытой местности. И не смогут защитить город, если до этого дойдет.

Он почти ожидал, что алтаи потребуют выдать или казнить его самого. У него было свое представление о том, что здесь в действительности происходит.

Но он никому о нем не говорил. Даже Шань, хотя у него иногда возникало ощущение, что она знает. У нее был взгляд, полный понимания, а завершающий этап осады, несомненно, коснется женщин. Ему даже не полагалось устраивать атаку с помощью катапульт. В конце концов, на переговорах договорились об условиях. Алтаи обещали уйти, если Ханьцзинь откупится на позорных условиях.

Величина выкупа была такой, что сердце разрывалось. Такой выкуп мог уничтожить империю. Два миллиона золотом. Десять миллионов серебром. Двадцать миллионов связок монет, или их эквивалент в нефрите и драгоценных камнях. Два миллиона рулонов шелка. Десять тысяч быков. Двадцать тысяч лошадей – конечно, они захотели получить всех коней Дайяня. Сейчас. Из города.

Это было просто невозможно. Они могли приблизительно собрать все это, если бы опустошили весь дворец, но им бы никогда не удалось собрать всё. Все это понимали, обе стороны.

Поэтому Дайянь ждал и двор наверняка ждал следующего грозного шага из-за городских стен: очередных требований.

Горе и ярость грозили задушить его.

И понимание, что они сами навлекли это на себя. Потребовав вернуть все Четырнадцать префектур, после того, как не смогли выполнить поставленную задачу и взять один-единственный изолированный город.

Девять небес и боги свидетели, Дайянь хотел вернуть эту землю, но необходимо было отвоевать свои реки и горы, нельзя было отправлять посла в победоносную армию степняков – когда твоя собственная армия ничего не добилась – и требовать уступок. Неужели они до такой степени обезумели?

Он знал ответ. Ответом были всадники у стен города и умирающие внутри люди. Повсюду дым, погребальные костры, обугленные кости, никаких могил. Всадники называли это наказанием, уроком. Он стискивал зубы всякий раз, когда у него появлялось время приостановиться и подумать об этом. Он не спал по ночам. Часовые на стенах видели Жэнь Дайяня, который приходил к ним темноте, слышали, как он спрашивал, все ли в порядке.

Урок? Катаю от степных всадников, у которых почти не было письменности, которые всего два года назад были никем, малоизвестным племенем, обитавшим в глуши, на полпути к Корейнскому полуострову.

Подобные мысли грозили свести с ума. Мир мог меняться слишком быстро, и человек с этим не справлялся. Дайянь не был философом, он не смотрел издалека, как историк. Он хотел преобразить свое время при помощи лука и меча.

В Ханьцзине было холодно и голодно, и царил ужас. В поисках ценностей они творили насилие над своим собственным народом.

Солдатам приказали ходить из дома в дом и проверять, не прячут ли люди серебро, нефрит, драгоценные камни, монеты, хотя бы крохи золота. Из внутренних женских комнат забирали серьги и шпильки для волос. Браслеты и ожерелья. Находили тайники. Большинство людей не умели прятать свои вещи.

Слугам обещали награду, если они донесут на своих хозяев. Дайяню хотелось убить того бюрократа, который это придумал. Он уже знал кое-что о рассуждениях чиновников: у слуг-доносчиков отберут их награду во время следующей волны конфискаций.

Он все время злился, его опутала боль. Метание камней в алтаев с городских стен не помогало. Ему необходимо было справиться с этими чувствами. От него зависели люди. В Ханьцзине должны остаться живые люди, и в других местах тоже. Должен наступить следующий этап, написана новая страница. Города сдаются, империи сдавать не обязательно. Историки могут – и должны – написать и прочесть в своих летописях лучшие слова об этом времени.

Отрекшегося императора теперь называли отцом-императором. Вэньцзун не покидал своих комнат в одном крыле дворца. Никто его уже давно не видел. Никто не знал, что он думает о приказе уничтожить его сад. Может, он это одобрил? Если сад был зеркальным отражением мира, а мир превратился в хаос и падал, как падает звезда…

Теперь правил Чицзу, который разрешил захватывать ценности по всему городу. Который вел переговоры об условиях покупки мира – через первого министра Кая.

Один из офицеров Дайяня предложил, наполовину в шутку, пустить трон на дрова для их казармы. На площади перед дворцом все еще маршировали взад и вперед студенты, под снегом и косым дождем, требуя головы «пяти преступников»: Кай Чжэня и его главных министров. «Такое может случиться, – думал Дайянь, – но не сейчас». Это он тоже теперь понял. Он учился. Жизнь мужчин может стать предметом переговоров. Женщин тоже.

Тебе очень не нравятся условия, которые принял двор, и ты предвидишь, что последует дальше. Но если ты солдат, военачальник, что бы ты сказал своему императору и его советникам, если бы вошел в тронный зал?

«Давайте дадим им бой, Катай победит!»

Только одна армия, его собственная, выстояла против всадников. Другие были раздавлены, как зерно на мельничных жерновах, а потом рассеяны по ветру, подобно шелухе.

Армия потерпела поражение, не только придворные с их длинными ногтями на мизинцах. Когда-нибудь, наверное, мужчины будут сидеть в кабаках и спорить о том, почему так получилось. Есть ли что-либо более бессмысленное, когда ты находишься в самом центре бедствия и ждешь еще большей беды?

Он приходит к ней, когда удается, по ночам, перелезает через стену, пересекает двор и взбирается на балкон. Словно они – персонажи из песни или поэмы, но здесь песням не место.

Она видит, что он плохо спит, если вообще спит. После объятий он иногда все же засыпает, и его лицо снова становится молодым, когда он лежит рядом с ней с закрытыми глазами.

Она не спит, смотрит на него, иногда со страхом и удивлением проводит пальцем по иероглифам дайцзи на его спине. Слова его судьбы – а может быть, насмешка или месть мира духов?

Он устоял перед женщиной-лисой, остался здесь, среди них, в своем времени, из-за нее. Из-за Линь Шань, дочери господина при дворе Линь Ко, которую неоднократно обвиняли в том, что она позорит свой женский пол, нарушает предписанные и общепринятые принципы их времени.

Ее любят. Это самое странное ощущение на свете.

Он сегодня ночью сказал ей, перед тем, как провалился в сон, что утром он отправится во дворец и кое-что скажет, что, возможно, станет концом его положения командующего их войсками здесь. Или концом его жизни. Он попросил ее разбудить его до восхода солнца, чтобы он смог уйти из ее комнаты незамеченным.

Он пытается уберечь ее репутацию, ее личную жизнь, ее существование.

– Конечно, для этого было бы лучше мне не приходить сюда, – сказал он несколько ночей назад, на этой постели, после того, как она сказала ему, что знает о его стараниях уберечь ее.

– Ты мне необходим здесь, – ответила она.

Она гадает, понимают ли ее муж и отец то, о чем она уже сама догадалась.

Солдаты, собирающие ценности в Ханьцзине, добрались до поселка клана. Они обосновались на самой большой площади и ожидают, что люди принесут им серебро, золото, драгоценные камни, нефрит, монеты. Сборщики начали ходить из дома в дом в поисках того, что могли утаить. Ханьцзинь грабили его собственные обитатели.

Шань уже отнесла им свои украшения и серебро, свадебные подарки от семьи Ци и свои собственные недавние подарки от императора (старого императора). Ци Вай принес их сейфы с деньгами, а отец принес свои.

Только серьги из ляпис-лазури, не имеющие ценности, но служащие последним звеном, связывающим ее с матерью, она оставила. Она положила их на алтарь в первой комнате. Возможно, при обыске дома предметы на алтаре не тронут, особенно, если они стоят мало.

Но, как она догадалась заранее, в их дом не пришли с обыском. Все знали, что Ци Вай и его необычная жена обладают коллекцией драгоценных предметов. Вай мучился, ожидая солдат и гражданских чиновников, уничтожения своей коллекции. Он произносил яростные речи о необходимости вооружить слуг, пустить в ход меч.

Но никто не пришел.

Шань несколько дней назад, закутавшись от резкого ветра, ходила к хранилищу, выделенному им императором, который восхищался ее песнями и ее каллиграфией.

Падал снег, косыми иглами впивался в кожу. Близились новогодние праздники. Никто не строил никаких планов. В этом году фейерверка не будет.

Замок на двери хранилища был цел. На стене над дверью и рядом с дверью кто-то нарисовал иероглиф. Иероглиф «лиса». Вернувшись домой, она подняла глаза и увидела тот же иероглиф справа от входной двери, маленький, и высоко. Его не сразу и заметишь.

Никто не тронул их коллекцию, никто не вошел в их дом.

Она смотрит на спящего рядом мужчину. Сегодня ночью они не занимались любовью. Он был так измучен, что споткнулся и чуть не упал, входя к ней с балкона. Отказался от вина, предложенного ею. Она сняла с него сапоги и меч, сняла тунику, заставила лечь на кровать и прилегла рядом с ним.

Ее всегда охватывает желание при виде Дайяня, ей надо научиться с ним справляться. Но есть и более важная истина. Она любит, и она любима.

Он уснул почти сразу. И не шевельнулся с тех пор. Шань смотрит, как от дыхания поднимается и опускается его грудная клетка. Ей хочется его охранять.

Но она будит его, как обещала, смотрит, как он одевается и уходит в звездную темноту. У нее в комнате холодно. Дров больше нет, они уходят на сжигание мертвецов.

Первый министр Катая жалеет о том, что он не очень храбрый человек. Однако физическую отвагу никогда в нем не воспитывали, и он в ней не нуждался на пути к процветанию.

В те времена в Катае, для того, чтобы возвыситься, мужчине требовались очень разные умения. Способность запоминать произведения классиков для экзаменов, разумно о них рассуждать и писать (элегантными мазками кисти). Выбирать правильных наставников и союзников. Понимать линии власти при дворе. Хвататься за представившуюся возможность.

Мужество было необходимо во времена борьбы фракций. Все понимали, что победившие враги отправят тебя в ссылку, разорят или того хуже.

Он также знает, что то, что он видит в постоянно посещающем его видении – как он выйдет из ворот, пойдет в лагерь алтаев и сдастся им, – ничего не даст.

Варвары не откажутся от осады только потому, что человек, который выдвинул им вызывающие требования, появится среди них, чтобы быть убитым или отправленным на север под градом насмешек. И, кроме того, как он думает еще, его требования прошлым летом были выдвинуты только потому, что этого желал император. Он почти убедил себя в этом.

Разумеется, именно так они сказали алтаям: что старый император со стыдом отказался от трона, признав свое безумие. Его сын, светлейший и благородный император Чицзу, иначе понимает положение вещей. Он хочет признать достоинство и значение великого народа алтаев и их почтенного императора Янь’по. И, конечно, уважаемых военачальников Ян’по, братьев Вань’йэня и Бай’цзи.

Новый император Катая признался – в другом письме, написанном первым министром – что он бы никогда не выдвинул таких непомерных требований относительно земель Катая, потерянных много лет назад.

Император Чицзу желает исправить ошибки отца и жить в небесной гармонии с новыми повелителями просторов севера. Кай Чжэнь даже восхитился элегантностью своего собственного оборота речи.

Но лишь на мгновение. Думать об этом очень глупо. Как будто обороты речи имеют какое-то значение. Как будто варвары могут его оценить и им не все равно.

И так же глупо и тщетно думать о том, чтобы геройски пожертвовать собой. В том, что вот-вот произойдет в Ханьцзине, не будет ничего героического. Тем не менее, вероятно, потребуется его смерть. Если не от рук алтаев, то от рук тех людей, которые по-прежнему стоят у ворот дворца.

Сегодня утром они должны получить самый последний отчет о собранных сокровищах. Едва ли в этом есть необходимость. Их будет недостаточно. Вряд ли им удастся собрать хотя бы четверть того количества, на которое они дали согласие.

Однако до того как пригласили войти чиновников с отчетом, объявили другое имя, и человек, которого ненавидел первый министр, вошел в тронный зал.

Этот зал по-прежнему отапливают, наверное, это единственное хорошо натопленное помещение в городе. Кай Чжэнь наблюдает, как этот человек сбрасывает плащ и отдает его стражнику. Стражник почтительно кланяется.

Первый министр видит, что Жэнь Дайянь вооружен. У него меч, который, по его утверждению, он изобрел (это имеет какое-то отношение к лошадям), лук и колчан. Он знаменит своей стрельбой из лука. «Может ли искусный лучник застрелить сам себя?» – ехидно думает первый министр.

Он слишком устал и не способен разозлиться как следует. Командир тоже выглядит уставшим. Не таким молодым, как тогда, когда Кай Чжэнь видел его в первый раз в этом зале весной, когда Жэнь Дайянь привез известие, которое убило У Туна. Дерево. Это дурацкое, никому не нужное дерево.

После той встречи он постарался узнать кое-что об этом человеке. Ничем не примечательная семья, много лет разбойничал на болотах у Великой реки. Нечего сказать, славная биография! Когда-то эта история могла бы стать оружием против него. Но сейчас уже нет. Сейчас они призывают в армию разбойников. Мечи и луки.

Жэнь Дайянь останавливается на положенном месте и впервые кланяется новому императору.

Когда-то, если бы он только приблизился к этому залу с оружием, его бы арестовали и, вероятно, казнили. Теперь оружие служит отражением обязанностей и ранга командира Жэня и того, что обрушилось на них этой зимой. Говорят, что он – единственный человек, которого боятся алтаи, после той битвы к северу от Еньлиня.

«И поэтому, – думает Кай Чжэнь, наблюдая как командир подходит и кланяется, – этого человека можно считать покойником. Племена степей, по слухам, очень изобретательны в убийстве тех, кого они больше всего ненавидят». Эта мысль не улучшает его настроения.

Дайянь помнил тронный зал. Однако он изменился. Большинство произведений искусства исчезло. Даже картины сняли со стен, хотя они наверняка не вошли в число сокровищ для варваров.

Потом он понял: это были произведения искусства самого отца-императора. Его сын их убирал. Трон тот же, что и раньше, и разрисованные ширмы за ним: скалистые ландшафты, речные пороги, летящие птицы, крохотные рыбацкие лодки в самом низу. На Троне Дракона сидел император Чицзу, почти ровесник Дайяня. Чицзу был гладко выбрит, круглолиц и носил на голове черную шляпу.

За его спиной стояла группа советников и младших принцев. Первый министр был ближе всех к императору, с левой стороны. Дайянь ждал, когда его заметят.

Император хранил настороженное молчание. Заговорил Кай Чжэнь.

– Вы хотите о чем-то сообщить, командир Жэнь?

Плавная речь, как всегда, но этот человек явно испытывал напряжение. Дайянь осторожно ответил:

– Хочу, министр Кай.

Он повернулся к трону.

– Благодарю, что приняли меня, Светлейший повелитель пяти направлений.

У него промелькнула мысль, что они используют эти громкие титулы как обереги или талисманы для защиты от трудной истины сокращающегося мира.

Чицзу молчал. Дайянь вдруг подумал, что никогда не слышал от него ни слова. Но император кивнул, довольно милостиво. Дайянь перевел дух.

– Милостивый повелитель, я пришел из складов, куда свозят богатство Ханьцзиня, – он помолчал. Потрескивал огонь в очагах. Тепло расслабляло после резкого холода во всех других местах.

Он сказал первое из того, что пришел сказать.

– Ваши военные командиры советуют, мой повелитель, прекратить собирать ценности. Не будем больше издеваться над нашими людьми. Отправим варварам то, что уже собрали, и все.

– Они это не примут, – ответ императора был спокойным, быстрым, точным.

– Не примут, мой повелитель. Ваш слуга смиренно это признает. Но мы не можем предпринять ничего, чтобы выполнить поставленные условия. Какие бы мы ни прислали сокровища, они не признают их достаточными. А тем временем мы уничтожаем волю и мужество наших людей.

– Нам нужно золото, командир. Мы приняли их условия.

– Условия, которые, как нам известно, мы не сможем выполнить. Мы разграбим наш город, настроим один дом против другого, слуг против хозяев, казним людей за спрятанные браслеты, а всадники все равно придут, когда это будет сделано. И, милостивый повелитель, мы знаем, что еще они потребуют. Мы все знаем.

– Скажите это, – потребовал император Катая. Это было несправедливо, но ведь императору нет необходимости быть справедливым.

И поэтому Дайянь сказал. Он высказал одну из тех мыслей, которые не давали ему спать по ночам. Он повысил голос, стараясь, чтобы он не дрожал.

– Варвары назначат цену за наших людей. За ремесленников и художников. Они превратят их в рабов, закуют в цепи и погонят на север. Многие умрут по дороге. Если они заберут многих, то смогут позволить себе потерять часть из них. Как своих коней, – в голосе горечь, нужно быть осторожным.

– Каждый человек, – произнес император Чицзу, – в долгу перед государством. Ни один живой человек не освобожден от бремени.

Дайянь несколько секунд смотрел на него, потом опустил глаза.

– Мой повелитель, они также назначат цену за наших женщин. Как за рабов, чтобы забрать их себе. Столько-то за служанку, столько-то за куртизанку, – он замолчал, потом заставил себя продолжать: – Столько-то за воспитанную женщину, за женщину из клана императора, за придворную даму. За жен и дочерей. Большую цену за принцессу. За ваших сестер. Они будут цениться очень дорого.

Слышен был только огонь в очагах.

– У женщины, – в конце концов произнес император все еще спокойным голосом, – также есть долг перед государством. Мы… наши предки и раньше отправляли женщин на север, принцесс выдавали замуж.

– Тысячами, мой повелитель? Рабынями? – он повысил голос.

– Осторожнее, командир Жэнь! – воскликнул первый министр. – Не забывайте, где вы находитесь.

– Я хорошо понимаю, где нахожусь! – резко ответил Дайянь. – Я нахожусь в тронном зале Катайской империи, которая является центром мира.

Чицзу смотрел на него в упор. Он был ниже ростом, чем его отец, и сидел, сгорбившись, в огромном кресле, словно придавленный тяжестью.

– Центром мира, – повторил он. – И что, вместо того, что вы нам описали, командир, вы бы хотели, чтобы мы сделали?

Он знал, что он хочет сказать. Он пришел сюда, зная это.

– Я бы хотел, чтобы мы сражались, славный повелитель.

Раздался шепот, в основном полный страха.

– Великий император, – продолжал Дайянь, – Ханьцзинь – это не весь Катай. То, что происходит здесь, определит то, что произойдет по всей империи в будущем. Если мы бросим вызов, мы высечем искру. Воспоминание о мужестве. Варвары далеко от дома, они не любят вести осадные войны. И вскоре они услышат о беспорядках у них за спиной на севере, а их армии здесь, а не в степи, где они должны удерживать земли, только что захваченные у сяолюй.

– И откуда вам это известно? – это спросил первый министр хриплым голосом.

– Это знает любой хороший солдат, – ответил Дайянь. Он наполовину солгал, пытаясь заставить себя поверить, что это правда. – Власть в степи нужно защищать. Иначе ее отнимут. Алтаи могут легко потерять то, что потеряли сяолюй! Другие племена не любят их, а только боятся, и только в их присутствии. За их спиной начнутся сражения. Можете быть уверены.

Молчание. Он настаивал.

– А наш народ… если мы покажем ему хороший пример, он тоже будет сопротивляться. Численность нашего народа – больше ста миллионов человек, великий повелитель! Речь идет не только о наших жизнях, о нашем времени, повелитель, – он опустил глаза. Он готов был расплакаться. «Это усталость», – сказал он себе.

– И чего же вы хотите? Мы отошлем то, что у нас есть сейчас, и скажем: это все, идите домой? – лицо императора было напряженным. Резким.

Дайянь поднял голову.

– Мой повелитель, ваши командиры предлагают нечто иное. Мы пошлем сокровища, да. Но скажем им, что собираем еще. Мы будем держать их здесь, в ожидании. Ханьцзинь холодный и голодный, но большая часть из нас сможет выжить, если тщательно рассчитать паек. Мы продержим алтаев здесь зимой, сколько сможем, без боя.

– А потом?

– А потом мы выйдем на бой, мой повелитель. Половина армии может подойти сюда от Еньлина. Гонцы смогут пробраться к ним сквозь кордоны. Почтовые птицы могут миновать стрелы, если выпустить их ночью. Я знаю своих офицеров на западе. Они все это время собирали войска, разбитые у Синаня. Мы все еще не отдали Еньлин, мой повелитель! Мы можем послать сюда большую армию, а те, кто здесь, вырвутся из ворот, когда подойдет эта армия. Мы можем…

– Нет, – произнес император Катая, а потом повторил: – Нет. – Удивительно, как категорично может звучать голос, когда он раздается с трона.

Глава 22

Два стражника сопровождали Дайяня, когда он вышел из тронного зала Катая. Выйдя из двойных дверей, они шли через коридоры и прихожие, пустые, если не считать других стражников, а потом подошли к большим дверям, которые им открыли и выпустили их в зиму.

Он стоял на верхней площадке широкой лестницы и смотрел вниз на дворцовую территорию. Было ясное утро, солнце сверкало на снегу, запорошившем землю. Перед ним раскинулась огромная площадь, с трех сторон окруженная строениями. Дворец был спроектирован для великолепия, власти, величия, он должен был внушать благоговение.

Четыре стражника вышли справа. Прежняя пара отсалютовала и повернула обратно. Салют не произвел на Дайяня впечатления, но это были не его люди.

Новые стражники повели его дальше. Он все еще ощущал горечь. Он молчал, они тоже. Они спустились с лестницы, прошли мимо каменных драконов у подножия, пересекли площадь под резким ветром и синим небом. Снежная поземка неслась над землей. Через искусственные ручьи были перекинуты изогнутые мостики. Он видел, что вода замерзла. Вспомнил зимы на болотах, давным-давно.

Они повели его вверх по лестнице в следующее здание, а не по извилистой дорожке вокруг него. «Чтобы укрыться от ветра», – подумал он. Он ошибался.

Как только они вошли внутрь, один из его сопровождающих остановился.

– Вас просят войти, – сказал он и показал рукой.

Слегка приоткрытая дверь. Кроме них, никого не было. Это здание предназначалось для церемоний, для обрядов Священного пути. «Все священнослужители – те, что не сбежали, – вероятно, собрались в одной комнате, где горит очаг», – подумал Дайянь. Здесь, наверное, раньше находились дорогие предметы. Их увезли, собрали для алтаев.

Ему пришла в голову мысль отказаться, но у него не было причин это делать. Он понятия не имел, кто захотел встретиться с ним здесь. После того, что только что произошло, это не имело значения. Их курс был определен, как движение звезд.

Дайянь вошел в полуоткрытую дверь. И попал в комнату, во внутренний зал, довольно темный, лампы здесь не горели. Он закрыл за собой дверь.

Он огляделся, глаза его привыкли к темноте, и тогда он быстро опустился на колени – три поклона и потом еще три – и остался стоять на коленях на пыльном полу.

– В этом теперь нет необходимости, – сказал отец-император Катая. – Встаньте, пожалуйста, командир Жэнь. Мы… я хочу поговорить с вами.

Они были совершенно одни. Дайянь старался контролировать дыхание. Его сердце быстро билось, несмотря на то, что перед ним был человек, чье пренебрежение делами мира – наряду со всем остальным – ввергло их в это состояние дрожи, голода, с захватчиками у ворот.

Но так не следует думать об императоре.

Вэньцзун сидел в кресле посреди почти пустой комнаты. Два длинных, голых стола вдоль стен. Ничего не висит на стенах, ничем не покрыт пол. Он кутался в меха, и у него на голове была шапка с отворотами, прикрывающими уши. В очаге огонь не горел.

Мелочи: Дайянь потом долго помнил, каким неправильным ему это казалось – то, что он находится в комнате с человеком, который прежде был Сыном Неба, и то, что в этой комнате так мало мебели, и что все сокровища унесли, и не горит огонь холодной зимой.

Вэньцзун выглядел так же, как в те два раза, когда Дайянь приходил к нему: один раз, чтобы получить повышение по службе за то, что спас жизнь одной из любимых императором поэтесс, автора песен, и потом когда принес ему известие о дереве, выкопанном на кладбище знаменитого семейства.

Пристальнее вглядевшись в полумрак, он увидел, что впечатление, будто он не изменился, было ложным – его вызвало, прежде всего, почтение. Вэньцзун выглядел таким же измученным и угнетенным, как… ну, как они все.

«Я должен его ненавидеть», – подумал Дайянь. Но не ненавидел. Не мог.

– Для меня это великая честь, светлейший повелитель, – произнес он.

Вэньцзун дернул головой.

– Для этого нет никаких оснований теперь, – ответил он. – Мой статус ничего не значит. Я ничего не значу. Встаньте, прошу вас.

Дайянь встал. Прочистил горло.

– Вы удалились, чтобы помочь своему народу. Это кое-что значит.

– После того, как ничем не смог его защитить? Нет. Мне не следует жить, мне слишком стыдно.