Однажды на краю времени (сборник) Суэнвик Майкл

– Он нам не помог. Сказал, не его это обязанность. А потом, прежде чем уехать, сукин сын даже попытался купить у нас еды. – Ривера повернулся и сплюнул. – Сказал нам, что скоро приедешь ты вместе с женщиной. Ну, мы и стали ждать.

– Погоди, он сказал, что я приеду с женщиной?

– Нам же не только о себе приходится думать! – воскликнул он с неожиданной яростью. – Нам же и о молодых заботиться надо. Они появляются, и все эти ожесточенные споры об обязанностях и морали вылетают в трубу. Иногда я хочу прийти сюда с железным ломом и… В общем, сам понимаешь. – Он покачал головой, а потом чуть ли не с мольбой спросил: – Ты можешь что-нибудь сделать?

– Думаю, да. – Еле слышно скрипнула дверь. В дверном проходе замерла Виктория. От света ее волосы походили на белую вспышку. Я закрыл глаза, так не хотелось, чтобы она это видела, и совершенно спокойным голосом сказал: – Принеси мою сумку.

Потом Ривера и я стали договариваться о цене.

Мы покинули поселок с хорошим запасом еды за рулем их третьего по качеству пикапа. Машина была старой, откровенно жалкой, от рессор осталось одно название. Так мы, подпрыгивая на каждом ухабе, покатили на юг.

Довольно долго Виктория молчала. Потом повернулась ко мне и со злостью выпалила:

– Ты убил их!

– Они этого хотели.

– Как ты можешь так говорить? – Она вывернулась в сиденье, больно стукнула меня по плечу. – Как ты можешь вот так сидеть и… просто говорить это?

– Послушай, – раздраженно ответил я. – Несложная ведь математика. Можешь даже уравнение составить. В поселке могут добыть определенное количество ихора. Из ихора можно изготовить определенное количество еды. Подели его на число ртов, результата должно хватить на всех. Вот еда, вот люди. Если первое число меньше второго, наступает голод. Дети хотят жить. А люди в сарае не хотели.

– Они могли вернуться! Так вообще никто не должен жить, доставать пищу фактически из воздуха!

– По моим подсчетам, на каждого бодрствующего человека приходится один самоубийца. Как думаешь, сильно их будут ждать на глазу, если там и так живет столько суицидников? Скорее всего, они из-за этого тут и оказались.

– Ну… никто бы не голодал, если бы они не завели столько детей.

– А как ты запретишь людям заводить детей? – спросил я.

Ответа не было, и мы оба это знали. Виктория прислонилась головой к боковому стеклу и крепко зажмурилась, отодвинувшись от меня так далеко, как могла.

– Ты мог разбудить их! Но нет, у тебя же есть твоя волшебная сумка, ты хотел поиграть. Удивительно, что ты меня не убил, когда представился шанс.

– Вики…

– Не говори со мной!

Она зарыдала.

Я хотел обнять ее, успокоить, такая она была несчастная. Но я вел машину единственной здоровой рукой, а потому ничего не сделал. А еще не стал объяснять, почему никто просто так не пробуждает самоубийц.

В тот вечер я, как обычно, взял топор и нарубил хитина для костра. Молча сидел около него, а Виктория достала бутылку самогона, который в поселке гнали из ихора.

– Ты поосторожней с этой штукой, – посоветовал я. – Она может и врасплох застать. Не забывай, весь твой опыт остался в прошлой жизни.

– Тогда пей ты! – Она протянула мне кружку. – А я за тобой. Когда ты остановишься, тогда и я.

Клянусь, в тот момент я не подозревал, что у нее на уме, алкоголь не пробовал давным-давно и как полный дурак принял ее намерения за чистую монету. Я выпил. Потом еще раз.

Прошло время.

Мы немного поговорили, немного посмеялись. Может, спели пару песен.

Потом Виктория скинула блузку и начала танцевать. Она крутилась вокруг костра, длинные юбки задирались выше колен и иногда проносились над пламенем, подол слегка почернел, но так и не загорелся.

Эта дикость пришла словно из ниоткуда. Я наблюдал за Викторией, встревоженный и возбужденный, слишком пьяный, чтобы спокойно думать, слишком очарованный, чтобы сдвинуться с места.

Наконец она изящно опустилась у моих ног. От света костра ее обнаженная спина казалась красной, вздымаясь от каждого судорожного вздоха. Виктория посмотрела на меня сквозь длинные, взмокшие от пота волосы, и ее глаза были то янтарными, то темными, словно вода из кипарисовых болот, то коричневыми и бездонными. В таких любой мужчина мог утонуть.

Я притянул ее к себе. Смеясь, Виктория подалась вперед, упала на меня, повалила на спину, неуклюже расстегивая мне пояс и ширинку. Она вынула мой член, тот уже встал, я задрал ей юбку, как будто она не носила ничего, кроме широкого красного кушака, и перекатил на спину, а Виктория направляла меня и улыбалась и была такой красивой.

Я входил в нее все глубже, глубже, глубже, и, о боже, как же мне было хорошо. Такое невероятное потрясение испытываешь, когда в первый раз ныряешь в холодное озеро, а вокруг жаркое лето, и вода принимает тебя, и ты чувствуешь себя замечательно. Только сейчас все было теплым, влажным, липким и в тысячу раз лучше. А потом я столько всего наговорил Виктории – как она нужна мне, как я хочу ее, как люблю ее, снова, снова и снова.

На следующее утро я проснулся со страшным похмельем. Виктория сидела в кабине пикапа, расчесывала свои длинные белые волосы, глядя в зеркало заднего вида, и что-то негромко напевала себе под нос.

– О! – удивленно воскликнула она. – Посмотрите только, кто притащился. В канистрах есть вода. Попей. По-моему, тебе даже хватит умыться.

– Послушай, – сказал я, – я сожалею о прошлой ночи.

– Нет, не сожалеешь.

– Я, может, сказал что-то глупое, но…

Глаза Виктории сверкнули мраком грозовой тучи.

– Прошлой ночью ты не был таким идиотом, как сейчас. Ты говорил серьезно, я все запомнила, так что будь добр отвечать за свои слова. – Потом она рассмеялась. – Ты лучше выпей воды. Выглядишь ужасно.

И я утащился прочь.

Виктория изменилась. Ее поведение, поза, речь – все говорило мне, что она больше не ребенок, а женщина.

Началось то, чего я так боялся.

– Сопротивление бесполезно, – прочитала Виктория. – Ибо я есть мощь и сила самого космоса! – Она нашла комиксы под сиденьем и три раза прочитала от корки до корки, хихикая про себя, пока пикап, громыхая, катился по почти несуществующей дороге. Потом отложила книжку в сторону.

– Скажи мне, откуда ты знаешь, что волшебник проехал именно здесь?

– Просто знаю, – отрывисто бросил я. Утром вколол себе комплекс витамина Б, но голова и желудок по-прежнему болели. Вождение одной рукой радости не добавляло. И к тому же я просто не мог сказать, откуда мне это известно. Была такая уверенность, и все.

– Прошлой ночью мне приснился сон. После наших… ммм… танцев.

Я даже не взглянул на нее.

– Я стояла на плоской платформе, вроде как на вокзале, только огромной. Меня со всех сторон окружали звезды, яркие, цветные, я таких даже не представляла. От их света болели глаза. Повсюду стояли большие машины, золотые такие, космические корабли наверное. Они взлетали и приземлялись с невероятной легкостью. А мое тело было настолько невесомым, что я как будто парила вместе с ними. Ты когда-нибудь слышал о таком месте?

– Нет.

– Там меня ждал человек с невероятно грустной улыбкой и холодными, жестокими глазами. «Привет, Виктория», – сказал он. А я спросила: «Откуда ты знаешь мое имя?» – «О, я пристально слежу за Дэниэлом, – ответил он, – я готовлю его для очень важной работы». А потом он показал мне шприц. Спросил: «Знаешь, что тут?» Там была такая синяя жидкость, она просто сияла.

Виктория замолчала.

– И что ты сказала?

– Просто покачала головой. «Это смертность, – ответил он. – Улучшенная версия препарата, который ты вколола себе пятьдесят лет назад. Скажи Дэниэлу, что я жду его на Небесном Вокзале, куда прилетают огромные корабли». Это все. Думаешь, сон что-то значит?

Я покачал головой.

Виктория снова взяла комиксы:

– В общем, странный был сон.

В ту ночь после ужина я присел на подножку пикапа и задумался, уставившись в огонь. Подошла Виктория, устроилась рядом, положила руку мне на ногу. Такое легкое прикосновение, но вся моя кровь тут же ринулась к паху.

Виктория улыбнулась и посмотрела мне прямо в глаза:

– Сопротивление бесполезно.

Потом мы лежали на земле, завернувшись в одеяло. Смотрели в ночное небо. Моя нормальная жизнь закончилась так рано, что любил я только до ухода, а сексом занимался после и никогда до того не знал их вместе. Получается, сейчас я был столь же наивным и неподготовленным, как сама Виктория.

Вот так я и признался себе в том, что люблю ее. Тогда казалось, что ничего худшего со мной уже не случится.

В первый раз мы увидели ее уже на следующий день. Все началось со странного ощущения, как будто слегка закружилась голова, а в центре неба появилось какое-то размытое уплотнение, словно воздух потемнел изнутри. Горизонт же искривился, словно сам Господь Бог положил руки на край земли и надавил, поднимая другой ее край вверх.

Тут мое внутреннее ухо поняло, что плоская равнина, неизменная вот уже много миль, теперь идет под уклон. Масса впереди обладала огромной силой притяжения. Проявилось это чуть позже и походило на трюк фокусника. Поначалу перед тобой ничего нет, а потом – раз! Еле заметный сдвиг восприятия – и уже не можешь отвести от него глаз.

Он находился так далеко, что вобрал в себя размытый молочный цвет неба, а уходил так высоко, что его вершину буквально никто не мог разглядеть. Это была – сейчас-то я понимаю – наша цель.

Усик-антенна Кузнечика.

Даже на пикапе мы доехали до его основания только через три дня.

Как-то во время завтрака Виктория неожиданно оттолкнула в сторону тарелку и побежала за грузовик. Другого уединенного места не было на сотни миль вокруг.

Я слушал, как ее рвет, и знал почему.

Она вернулась бледная и потрясенная.

Я вытащил из сумки пластиковую чашку для анализов.

– Пописай сюда.

Потом провел быструю диагностику. Результат оказался положительным.

– Виктория, я должен тебе признаться. Я не до конца рассказал о медицинских последствиях твоего… состояния.

В первый и последний раз я видел, как она испугалась.

– Боже! Что это? Скажи мне! Что со мной происходит?

– Ну, для начала – ты беременна.

Дорог вокруг так и не появилось, хотя вокзал был виден за много миль. Он угнездился в основании антенны, и, глядя на пустые, непроторенные равнины вокруг, я с трудом представлял как причину его существования, так и то, что здесь бывает хоть сколько-нибудь значительное движение.

Но чем ближе мы подъезжали, тем больше видели людей. Они появлялись отовсюду и из ниоткуда, как атомы водорода, возникшие под воздействием притяжения в пространстве между галактиками, или как осколки льда, случайным образом кристаллизировавшиеся в переохлажденной сверхчистой воде. Одну женщину мы увидели слева от нас, она не спеша шла, закинув трость на плечо, и, судя по походке, насвистывала. За ней вдалеке встало облачко, такое мог поднять только гусеничный транспорт. Справа на местном паразите, который был размером больше слона, ехал мужчина в широкополой шляпе. В седле он сидел, словно аршин проглотив. Каждый час появлялся кто-то новый, и все они сходились в одной точке.

Под ногами материализовались дороги. К тому времени как мы добрались до вокзала, они уже были плотно забиты людьми.

Само здание оказалось величиной с целый город, сверкало арками из белого мрамора, колоннадами, парапетами и башенками. На ветру хлопали флаги. У подножия колонн путников приветствовали музыканты. Огромный голографический баннер с допплеровским эффектом переливался всеми цветами радуги, от инфракрасного до ультрафиолетового. На нем красовалась надпись:

Портовое управление «Византия»

Отделение общественного транспорта магнитной левитации

Наземный вокзал

Позже кто-то сказал мне, что тут работают сотни тысяч человек, и я ему поверил.

Мы припарковали грузовик у главной лестницы. Я открыл дверь и помог Виктории выбраться наружу. Живот у нее уже был заметный, а чувство равновесия напрочь пропало. Мы пошли наверх. Лакей в форме залез в пикап и отогнал его подальше.

Внутри оказалось настолько просторно, что купол здания просто рухнул бы, если бы вокзал не находился на пересечении усика и лба, где расположенные рядом массы практически нейтрализовали притяжение друг друга. Повсюду виднелись бесчисленные окошки касс из резного красного дерева. Я усадил Викторию на скамейку – ноги у нее стали очень нежными – и занял место в очереди. Когда подошло мое время, билетер взглянул на экран компьютера и спросил:

– Чем я могу вам помочь?

– Два билета в первый класс. Наверх.

Он постучал по клавиатуре, крохотное устройство выплюнуло два хрустящих картонных билетика. Кассир передвинул их по отполированной медной поверхности, я потянулся за бумажником.

– Сколько?

Он снова взглянул на экран компьютера и покачал головой:

– Вам бесплатно, мистер Дэниэл. Мы уважаем вашу профессию.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Вас ждали.

Я не успел даже удивиться, как билетер пояснил:

– Больше я ничего не могу сказать вам, сэр. Я не говорю на вашем языке и не понимаю его. Беседа с вами невозможна.

– Тогда чем, черт возьми, мы сейчас занимаемся? – раздраженно бросил я.

Он развернул экран ко мне. На нем была дословная стенограмма нашего разговора. Последняя фраза гласила: «Я ПРОСТО ЧИТАЮ ТО, ЧТО НА ЭКРАНЕ, СЭР».

Кассир поставил дисплей на место и сказал:

– Я просто читаю то…

– Да, да, знаю, – ответил я и вернулся к Виктории.

Даже на магнитно-левитационных скоростях путешествие вдоль усика заняло два дня. Для развлечения я периодически вынимал гравитометр и снимал показания. Вы, наверное, думаете, что числа уменьшались по мере того, как мы выбирались из гравитационного колодца. Но антенна загибалась назад, шла вдоль тела Кузнечика, а не вперед и прочь от насекомого, и потому гравитационный градиент нашего путешествия оказался довольно сложным. Поначалу он быстро снижался, потом стремительно увеличился, затем снова упал, образовав прихотливую, но аккуратную синусоиду, известную как кривая Шеффилда. Ей соответствовал размер магнитных колец, те проносились мимо по три в минуту, толстели, худели, но уверенно уменьшались в толщине по мере набора высоты.

На второй день Виктория родила прекрасного ребенка, мальчика. Я хотел назвать его Гектором, по имени отца, но она решила, что его будут звать Джонатаном, и я, как обычно, сдался.

А потом внимательно присмотрелся к ней. В уголках глаз Виктории уже появились «гусиные лапки», хотя их скорее следовало назвать морщинками от смеха, уж слишком часто она улыбалась. Линии по обе стороны рта углубились. Виктория казалась какой-то измученной и осунувшейся. При взгляде на нее я почувствовал столь огромную и всепроникающую грусть, что она могла бы заполнить всю вселенную.

Виктория старела по своей собственной экспоненциальной кривой. Процесс ускорялся, я даже не был уверен, что она доберется до Небесного Вокзала. В любом случае ей осталось недолго.

Виктория тоже это понимала, но была счастлива, обнимая сына.

– Я прожила хорошую жизнь. Мне бы так хотелось, чтобы ты вырос со мной… Не дуйся, ты такой печальный, Дэниэл!.. Но в остальном мне жаловаться не на что.

Я целую минуту смотрел в окно. Я знал Викторию – сколько? – неделю, наверное. Но за это краткое время она взяла меня, встряхнула и вывернула всю мою жизнь наизнанку. Изменила все. Я повернулся к ней и заплакал.

– Смерть – это цена, которую мы платим за детей, ведь так? – сказала она. – Там, внизу, они поставили смерть вне закона, но всего лишь дурачат себя. Думают, им можно жить вечно. Думают, для роста нет пределов. Но умирает все – люди, звезды, Вселенная. И когда мироздание подойдет к концу, срок всех жизней будет един.

– Думаю, у меня не настолько философский склад ума, как у тебя. Чертовски трудно вот так терять свою жену.

– По крайней мере, хоть это ты сообразил.

– Что?

– Что я – твоя жена. – Виктория замолчала, но через минуту продолжила: – Мне приснился еще один сон. Про твоего волшебника. Он мне все объяснил про то лекарство, которое назвал смертностью.

– Угу. – Меня это уже не заботило.

– Я приняла препарат, из-за которого вся жизнь после пробуждения сгорает за несколько дней. С новой версией после сна тебе отведен нормальный человеческий срок, тот, который был у людей до лекарств, дававших бессмертие. Сто пятьдесят, двести лет – это не так уж мало. Самоубийц держат в живых, так как их смерть приходит слишком быстро; для остальных видеть такое невыносимо. А с новой версией эффект приходит медленно и его не остановить.

Я погладил ее длинные белые волосы. Такие тонкие. Такие невероятно, невероятно хрупкие.

– Давай больше не будем говорить об этом.

Ее глаза сверкнули:

– Нет, давай будем! Не притворяйся дураком, Дэниэл. Людей все больше. А еды, воды, пространства не прибавляется. Если никто не умрет, придет время, когда погибнут все. – А потом Виктория снова улыбнулась мне, нежно, так, как улыбаются капризному, но талантливому ребенку. – Ты знаешь, что от тебя требуется, Дэниэл. И я горжусь тем, что ты этого достоин.

Небесный Вокзал оказался исполинским, головокружительным, не поддающимся никакому описанию. Точно как во сне Вики. Я помог ей подняться на платформу. Она едва стояла на ногах, но любопытство не исчезло из ее ярких глаз. Джонатан спал у меня на груди в слинге.

Что бы ни удерживало атмосферу на платформе, взлету и приземлению сверкающих, изящно сочлененных кораблей оно не препятствовало. Странные грузчики вытаскивали из трюмов еще более странный груз.

– А я даже не удивлена. Эх, была бы я моложе, – пробормотала Виктория. – Зато меня как-то все стало больше радовать. В этом есть смысл, как думаешь?

Я начал что-то говорить, но совершенно неожиданно свет в ее глазах померк. Окаменев, она уставилась куда-то прямо перед собой, хотя я там ничего особенного не увидел. Лицо Виктории осталось безмятежным до самого конца.

– Вики?

Она медленно повалилась на пол.

И пока я стоял, ошеломленный, не смея поверить в ее смерть, ко мне подошел волшебник.

В воображении я представлял эту сцену тысячу раз: как оставляю сумку, соскакиваю с поезда прямо ему навстречу. Он не двигается, не пытается бежать. Я одним движением скидываю с плеча пиджак, здоровой рукой достаю револьвер и стреляю.

Теперь же…

Он грустно посмотрел на тело Виктории и положил руку мне на плечи.

– Господи, тебе ведь только что разбили сердце.

Я прожил на Небесном Вокзале целый месяц, наблюдая за тем, как растет мой сын. Джонатан умер, не оставив потомков, его похоронили на орбите. Гроб обогнул Кузнечика семь раз, а потом его траектория сократилась, и он ярким метеором растворился в ночи – горел не дольше серной спички.

Джонатан был хорошим человеком с язвительным чувством юмора. Явно не от меня.

Теперь я странствую по миру. Вокруг вздымаются и падают цивилизации. И только я не меняюсь. Где все не так плохо, рассеиваю смертность. В ином случае выпускаю на свет болезни.

Я иду, куда иду, и делаю свою работу. Поколения вздымаются передо мной колосьями пшеницы, и я, как жнец, скашиваю их. Иногда – нечасто – я сам ухожу, хочется подумать, вспомнить. Потом гляжу в ночь, на колонизированную вселенную, пока глаза не зальют слезы, в которых тонут рои звезд.

Я – Смерть, и это моя история.