Философия в будуаре Собчак Ксения

Невидимый эфир

Лучший тележурналист страны, отлученный от телевизора, Леонид Парфенов сравнивает Путина и Медведева с Дольче и Габбаной 

Собчак: Леонид, мы решили не обсуждать с вами то, что обсуждают с вами все, а именно – политику, а в соответствии с названием рубрики поговорить о сексуальности.

Парфенов: А кто вас обязывает говорить со мной о сексуальности?

Соколова: Просто нашему тандему серьезных тем в этом уважаемом издании не доверяют.

Собчак: Мы хотели к вам обратиться как к гуру и попросить дать нам мастер-класс будуарной журналистики.

Парфенов: Я в этом жанре не работал.

Собчак: Тем не менее скажите, должен ли быть сексуальным телеведущий?

Парфенов: Не знаю. Это химия, ее трудно разложить на составляющие. Кто-то публике нравится, кто-то – нет. Нет единого закона. Так же как нет никакой единой России, кроме той, что неспроста пишется в кавычках. Такая у меня пословица.

Собчак: Хорошо, сузим ракурс. Вот мы с Ксенией уже третий год берем эти интервью и, не побоюсь этого слова, пользуемся разными приемчиками и, я бы даже сказала, чарами. Сексуальный фактор играет большую роль.

Парфенов: А я вас покритикую. Читал ваше интервью с Мацуевым. Вы там такие вежливые-вежливые, а потом обсуждаете, что он первый классический музыкант, не похожий на задрота. Он тему подхватывает. Но вы не смеете метафору продолжить. Спросили бы его: Денис, а каково по капле выдавливать из себя задрота? Но вы опять стали вежливыми. Сами себя испугались. Прием не отработали до конца.

Собчак: Критика принимается. Особенно от вас как автора ряда приемов, которыми теперь пользуется все отечественное телевидение.

Парфенов: Я никогда не задумывался о приемах. Когда мне говорят, что кто-то использует мои приемы, я совершенно не представляю, что, собственно говоря, используется. Мне мама всегда рассказывает, что опять какой-то дурак пошел трясти башкой, как я тряс, когда в детском саду стишки читал. Это я знал от мамы, но сам не думал: дай-ка я потрясу башкой, и это произведет впечатление, потому что будет в одном ритме с речью.

Собчак: Мне кажется, вы лукавите. Я лично читала одно из ваших интервью, где вы говорите, что точно понимаете, какой должна быть длина предложения, сколько предложений в вопросе, как монтировать, как подойти. И что это все – чистая технология. Мне это очень понравилось.

Парфенов: Это технически. Сюжеты делаются тысячами, а производят впечатление процент или два. Бывают случаи, когда люди спустя годы говорят: вот это было здорово. Мне кажется, нельзя просчитать, как это совпадет потом с настроениями людей. Они же, перед тем как сесть на тахту или с чего они там смотрят телевизор, что-то делали? Они с неким бэкграундом пришли.

Соколова: Но ТВ именно на этот бэкграунд и рассчитывает.

Парфенов: Как вы можете рассчитывать, если это воздействие на подсознание? Оно непредсказуемо! Понимаете, какая штука. Правил здесь нет и быть не может. Возьмем лучшие кадры мирового кино: вот идет Мазина в финале «Кабирии», и почему-то это трогает. А «Восемь с половиной» так не трогает, потому что слишком напридумывали...

Соколова: Очевидно, это какое-то попадание во всеобщие ожидания. И попытка приподнять людей над собой с помощью обнажения очень глубоких и чувствительных вещей, выраженных очень простыми средствами. Как-то так.

Собчак: Но вернемся к телевидению. Очевидно, что вы, Леонид, создали очень притягательный образ ведущего, которому подражают, пародируют. Мы пытаемся разложить на составляющие ваш стиль, химию вашего обаяния.

Соколова: Что такого в вас находила та тенька 55+, которая, как известно, и есть главная телеаудитория большой страны?

Парфенов: Я уверен: причина того, что мне подражают, в одном – не предложено вообще никакого стиля. Наше телевидение вопиюще бесстильно, оно абсолютно праздное в этом смысле, оно делается никак. То есть как-то делается, но без всякой задачи, стилистической в том числе. В результате предложенная хрен знает когда мода так и остается единственной, потому что больше нечего слизывать.

Соколова: То есть вы предложили моду?

Парфенов: Нет, я какой был, такой и был. Я много раз пытался объяснить, что я не актер. Максимум, чему я научился, это меньше сутулиться, потому что оператор, который меня снимает восемнадцать лет, шипит: «Ща штативом промеж лопаток как дам!» А произношу комментарии я так же, как читал стишки на елке в детском саду, – энергично говорю и в такт трясу башкой.

Соколова: Просто акт самоуничижения какой-то! Зрительское восприятие несколько отличается от вашего собственного.

Парфенов: У меня нет собственного восприятия. Каждый раз, когда меня называют Леонид Парфенов, я вздрагиваю. Я для себя Леня, а фамилию не вспоминаю.

Соколова: А я вас когда вижу на экране, считываю совсем другое: вот сидит стильный, холодный, отстраненный и практически асексуальный человек.

Парфенов: Очень интересно. То, что я холодный, слышу впервые. Видите, на вашу аудиторию моложе 55+ я произвожу совсем не то впечатление, потому что то, что вы описали, на рейтинг и успех не работает.

Соколова: Почему это? По-моему, абсолютно на него и работает. Недосягаемость – это сексуально.

Собчак: Холодность – сексуально.

Соколова: А почему вы такой холодный?

Парфенов: Как айсберг в океане! Да не холодный я! Сутулый разве что.

Соколова: Так я и думала, что с вами непросто будет за секс поговорить.

Парфенов: Никакого секси-образа я специально не конструировал. В кадр вошел довольно поздно. До этого я работал за кадром, а до того вообще в газетной журналистике.

Соколова: Писали заметки в газетки, брали интервью?

Парфенов: И заметки, и интервью, и репортажи «как живешь, первичная», и отклики на смерть Брежнева, и про рабочую смену комсомольско-молодежных бригад.

Соколова: Что-то совсем несексуальное.

Парфенов: Я поступил в Ленинградский университет в 1977-м и помню газету «Смена», где главным редактором был Геннадий Селезнев, а куратором обкома комсомола – Валентина Матвиенко.

Собчак: Прекрасные люди!

Парфенов: Фантастические! Периодически случалось закручивание гаек. Это означало, что рок-группы надо было называть ансамблями. Приливы оттепели и заморозков.

Соколова: Приливы – это у женской аудитории 55+.

Парфенов: Тогда что-то разрешалось и было запрещено. Как сейчас. Все же знают, чего можно, а чего нельзя.

Соколова: А как они это знают? Из воздуха ловят?

Парфенов: Нынешняя журналистика не является журналистикой – во всяком случае, на федеральных каналах и в новостях, а является неким ритуальным показом того, что должно считать новостями. Два человека зрелых лет, повелители страны, под одну цифровую камеру занимаются самодеятельным жэковским театром. И этот протокол – их принужденные реплики – выдается за репортаж.

Соколова: Получается как-то несексуально.

Собчак: Ну почему же? Путина находят сексуальным миллионы женщин. У него в этом смысле высокий рейтинг.

Парфенов: Мы же не знаем, как бы было, если бы была конкуренция? У вас в комнате одно окно, и какой у него рейтинг?

Собчак: Подождите, но у нас же есть Дмитрий Анатольевич Медведев!

Соколова: Тоже просто ходячий секс!

Собчак: Владимир Владимирович, по-моему, обладает совершенно отличной от вашей, Леонид, но примерно настолько же холодной сексуальной энергетикой. Мне ужасно стыдно делать это признание, но три-четыре раза Владимир Путин являлся мне в эротических снах.

Соколова: Знаешь, Собчак, GQ – это, безусловно, площадка для выражения лояльности кровавому режиму, но не до такой же степени! Я от тебя такого не ожидала.

Собчак: Я сама от себя не ожидала! Все думала, к чему он мне приснился?

Парфенов: Наверное, к деньгам.

Соколова: К деньгам снится говно.

Собчак: Этой блистательной фразой можно было бы закончить наше интервью.

Соколова: Мне кажется, нашему гостю есть что сказать на эту тему.

Парфенов: Я могу только про коллективные грезы вспомнить, как комментировал – в «невидимом эфире» у Киселева на RTVI – дивные кадры, когда Путин с Медведевым выходят из Спасской башни, и их так долго-долго тянут камеры. Чем далее они тянут, тем становится все более ясно, на что это похоже. Это же Дольче и Габбана! Вот показали коллекцию. 143 миллиона моделей вынесли коллекцию политического сезона 2007/2008, и теперь вышли на аплодисменты сами авторы. И чем дольше они идут, тем понятнее, кто постарше и полысее – это Доменико Дольче, а кто помоложе и поволосатее – Стефано Габбана.

Соколова: Вот после такого женская аудитория 55+ и не может успокоиться по ночам, мучимая эротическими приливами и снами.

Парфенов: Уверяю вас, Путин снится не только женщинам. Я полагаю, мужчинам – к деньгам – он снится даже чаще.

Соколова: Это уже навязчивая коллективная гомоэротика получается. Без дядьки Фрейда не разобраться. Но смотрите, что получается. Путина – человека, мягко говоря, физически малопривлекательного – власть сделала абсолютно сексуальным. Телевизор, видимо, обладает сходным магическим эффектом. Скажите, Леонид, как по-вашему, красивому ведущему больше доверяют, чем некрасивому? Или в телевизоре некрасивых не бывает?

Парфенов: А я откуда знаю?

Соколова: Вы там долго работали. Я не лично про вас говорю, вообще есть такой момент?

Парфенов: Спасибо за комплимент! «Доверяют ли красивым ведущим – я, конечно, не про вас!»

Соколова: Я этого не говорила. Вы кажетесь мне холодным – и только.

Парфенов: По-моему, главное – это попасть в ожидания. Вот в ваши я, видимо, не попал.

Собчак: Слушайте, вот есть очень умный, дико начитанный, очень интеллигентный человек – Дмитрий Быков. Но когда он в шортах (!) что-то вещает про кино у Гордона, ему веришь гораздо меньше.

Парфенов: Это называется «совсем не старается». Есть огромное количество людей, деятелей культуры, которые полагают, что «ящик» – это не ремесло. «Я книжки умные пишу, поэтому приду подарочком, еще все спасибо скажут, в ножки поклонятся».

Собчак: А что скажете про Гордона? У него была маразматическая ночная передача. Я, правда, ни слова не понимала, но оторваться не могла.

Соколова: Такой же эффект дает вдумчивое курение травы. Но Гордон определенно дешевле.

Парфенов: Я не стану включать телевизор, чтобы слушать умные и непонятные мне разговоры. Чтобы заинтересовать зрителя, этого мало, по-моему. Надо менять картинку.

Собчак: А Соловьев? Мне кажется, при всех претензиях к нему он профессионал.

Соколова: А по-моему, мужчина вполне бездарен. Просто усидчивая посредственность.

Собчак: Ты, Соколова, не умеешь быть объективной! Объективно Соловьев – профессионал, просто он подонок. Я считаю, что человек может быть подонком и при этом быть хорошим профессионалом. Одно другому не противоречит.

Соколова: Я считаю, что качество, именуемое «подонок», сильно ограничивает профессионализм в человеке.

Собчак: Не согласна.

Парфенов: Я программы Соловьева не смотрю. Мне мешает его тон, я не могу это воспринимать. На 13 этажах в «Останкино» нет людей, не любящих себя, но Соловьев в смысле любви к себе в кадре побил рекорд самого Диброва. У Димы было какое-то нагловатое ростовское шармирование. А у Соловьева все чудовищно серьезно. Совсем без самоиронии.

Соколова: А вы сейчас можете в каком-либо качестве на ТВ вернуться?

Парфенов: Нет. В текущем эфире действует негласный запрет на профессию. Так что я делаю только историко-культурные фильмы. Вот сейчас, к двухсотлетию Гоголя, на Первом канале вышло две моих серии.

Собчак: Но вы хотели бы?

Парфенов: Меня избавили от проблемы выбора. То, чем сегодня занимается отечественное ТВ, я делать не могу. Пиар власти – это не журналистика. Повторы одного и того же про маньяков – это не журналистика. Кроме того, вся стилистика безобразна и скучна.

Собчак: А вы не чувствуете своей собственной ответственности – как журналиста – за создавшуюся ситуацию? Во время перестройки ТВ смотрели все – оно было абсолютно живое.

Парфенов: Да, но довольно скоро постперестроечная журналистика стала обслуживать элиту так же, как это было при советской власти. Демократы первой волны и журналисты идеально воспроизвели матрицу. Помните на питерском ТВ Бэллу Куркову, которую называли подставкой под микрофоном Анатолия Собчака?

Собчак: Да, но я также помню Невзорова, который в те же годы позволял себе каждый день делать передачу, где обливал грязью мэра города, в котором жил. При этом ему разрешали работать, никто его не трогал, он делал то, что хотел, и его боялись.

Парфенов: Эта музыка недолго играла. В конце 90-х подобное уже стало невозможным. Невзоров издает журнал про лошадей.

Собчак: Весь срок моего отца Невзоров работал. Когда отец приезжал на благотворительные приемы, чтобы для голодающего города деньги выбить, Невзоров снимал его с бутербродом. И эту заставку я помню маленьким ребенком. С этого начиналась его программа каждый день. Так что свободная журналистика тогда была.

Соколова: Кажется, вы задели Ксению за живое. А как вы считаете, почему демократы так легко вернулись к советской модели?

Парфенов: Потому что решили, что для собственного блага можно использовать известные приемы. В 1996-м решили, что можно надувать рейтинг с 2 до 52%, потому что можно втюхать этим овощам все что угодно. Куда они денутся? А потом втюхивание стало тотальным, и мы получили то телевидение, которое имеем теперь. Это огромная проблема – чтобы власть перестала считать своих граждан овощами.

Соколова: Мне кажется, на решение этой задачи в России потребуется смена нескольких поколений. Если она вообще может быть решена.

Собчак: Во всяком случае, сейчас мы этого решения точно не придумаем! Позвольте, Леонид, если мы уже заговорили о журналистской ответственности, рассказать о том, что вы несете ответственность лично за меня.

Парфенов: Да? Какую именно?

Собчак: В начале 2000-х годов, который во многом предопределил мою дальнейшую судьбу. Я в золотом платье, на кого-то ору, что меня не так одели и причесали. Все это вызвало дико негативный резонанс. Зато именно тогда меня осенило, что негативный пиар – это единственный способ бесплатного пиара. Люди это съели! Я не то что родила образ, который многим, в том числе и вам, показался чудовищным, но который дал мне возможность сделать карьеру и сейчас заниматься тем, чем я хочу, и развиваться туда, куда хочу. И все благодаря вам!

Парфенов: Я помню этот репортаж и даже его название – «пупсики земли». Это тогда был только появившийся гламурный тренд, который потом стал господствующим. Вот эти бутылки «Кристалл» за полторы тысячи евро, вы в золотом платье. Вот это отношение. Вы взяли на себя труд быть такой преднамеренной фурией, которая швыряет в маникюршу косметичку.

Собчак: Потом этот прием работал долгие годы.

Парфенов: Так какие претензии?

Собчак: Никаких! Совсем наоборот. Вы меня в определенном смысле сделали, вывели на орбиту. Благодаря этому я четвертый сезон веду телевизионные программы.

Парфенов: Ну что ж, я рад за вас. Добро пожаловать в профессию!

Ускользающая красота

Василий Степанов, звезда фильма «Обитаемый остров», рассказал о проблемах красивых людей и узнал, с какими комплексами растут некрасивые дети

Пролог

Собчак: Соколова, как ты думашь, что такое красота?

Соколова: Я не знаю. Всю жизнь ломаю над этим голову. Это какая-то печать Бога. Что она значит, я пока не понимаю.

Собчак: Но нас с тобой Бог явно не опечатал.

Соколова: Хоть и с отвращением, но вынуждена с тобой согласиться.

Собчак: Знаешь, как мне было обидно в детстве. Красивой девочке стоило только зайти в комнату, как все уже умилялись и улыбались. Мне же, чтобы понравиться окружающим, приходилось предпринимать неимоверное количество усилий.

Соколова: Вот-вот. А я эти попытки вообще в детстве оставила. Думала, научусь что-нибудь хорошо делать, вот меня и полюбят.

Собчак: И что, полюбили?

Соколова: Ага. Некоторые даже называют неприятной красавицей.

Собчак: А мне вообще пришлось стать кумиром миллионов. И все равно той девочке мало. Я, знаешь, это все к чему? У нас есть шанс позвать сюда красавца и обо всем узнать из первых рук. Василий Степанов – звезда «Обитаемого острова».

Соколова: Да, мне о нем говорили. В смысле фильм говно, но мальчик – прелесть.

Собчак: Это все твои так называемые друзья-псевдоинтеллектуалы. Ну что, зовем Василия?

Соколова: Давай. Попробуем разговорить эту красоту.

Те же и Василий Степанов.

Собчак: Василий, перед интервью нам говорили, что вы – человек стеснительный, неуверенный в себе. Но я вижу, что это не так. Вы держите прямой взгляд. Это редкое мужское качество.

Степанов: Мне сказать что-то надо?..

Соколова: Совершенно необязательно. Мы можем просто говорить друг с другом.

Собчак: Нет, так неинтересно. Вам все же придется с нами разговаривать! Вы для нас бесценный источник информации. Мы, как две не сильно красивые девушки, решили узнать наконец всю правду о том, как чувствует себя в жизни космически красивый человек.

Соколова: То есть вы.

Степанов: Космически красивым меня все-таки сделали.

Собчак: Родители?

Степанов: Нет, я имею в виду грим, образ в фильме.

Собчак: Не врите. У нас есть глаза, и этими глазами мы видим, что вы очень красивы.

Степанов: Кто, я?!

Соколова: Слушайте, вы как советская женщина, которой делают комплимент, а она говорит: фигня, я просто голову помыла.

Собчак: Вы стесняетесь, что ли?

Степанов: Чего?

Собчак: Своей красоты.

Степанов: Как вам сказать? Я не считаю себя красивым мужиком, если вы об этом.

Собчак: Вся страна считает, Федор Бондарчук считает, а вы не считаете...

Степанов: Это нормально. Должно быть у меня хотя бы одно достоинство. Я, например, интеллектуальными способностями не отличаюсь.

Собчак: Меня подкупает, что вы так честно о себе рассуждаете. Мне Федя Бондарчук рассказывал, как он вас нашел: увидел в социальной рекламе, где вы играли молодого солдата. Ваша красота в одночасье сделала вас из обыкновенного молодого человека суперзвездой. Мне вот что интересно – как вы относитесь к тому факту, что вас выбрали не за талант, не за ум или какие-то другие высокие человеческие качества, а исключительно за внешность. Вам не обидно?

Степанов: Да ничего не обидно! Вначале я комплексовал, а сейчас думаю – по хрену. Что хотят, то пусть и говорят, что хотят, то пусть и воротят. Пишут – не пишут. Я даже за этим не слежу, потому что не собираюсь разменивать себя на оценки чьи-то...

Собчак: Вася, спокойно, мы на вас не нападаем. Вы нам очень нравитесь, правда.

Степанов: Нет, я просто объясняю. Я не знаю, что дальше будет. Я учусь пока.

Соколова: А мне кажется, наши вопросы про внешность вас очень раздражают. Почему?

Степанов: Да нет! Я еще раз говорю – хорошо, что у меня хотя бы это есть. Потому что у меня нет интеллектуальных способностей...

Соколова: Да кто вам это сказал, черт подери? Просто так человеку принижать себя не свойственно. Мы в этой колонке обычно отталкиваемся с прямо противоположным эффектом.

Степанов: Никто меня не убеждал! Я и сам все знаю. Например, если бы я поступал в какой-то другой институт, не театральный – технический, физический, я бы не поступил, потому что у меня нет способностей. Я могу мордой что-то изобразить, и слава богу.

Собчак: Такое самоуничижение – все же большая редкость. Особенно для мужчины. Мне кажется, кто-то вам все же эти комплексы внушил.

Степанов: Я сам знаю! Я в школе плохо учился, у меня были проблемы. Чего себя тешить? Я могу физическую работу делать. В театре могу...

Собчак: Мне кажется, вы просто боитесь, что вам хотят навязать роль тупого красавчика. И честно говоря, так и происходит.

Степанов: Да! Все эти интервью, которые у меня берут, это же идиотизм! Вопросы однотипные, одни и те же, провокации тупые. Я сначала сдерживался, но внутри все это копится и, если честно, раздражает дико.

Соколова: А какие вопросы вам обычно задают?

Степанов: «Как вы попали в кино? Чем до этого занимались? Есть у вас девушка?» Я старалcя по-максимуму честно отвечать, но постепенно понял, что это очень много энергии забирает. А обратного потока нет.

Собчак: Мы поэтому и решили, что не будем спрашивать про фильм «Обитаемый остров», и хотим поговорить именно о вас. Вы действительно идеальный пример мужчины, которому внешность обеспечила невероятный карьерный взлет. Я бы на вашем месте с ума сходила от счастья...

Степанов: Да не схожу я с ума!

Соколова: А когда вы поняли, что красивы? Вам в детстве говорили «Ой, какой хорошенький мальчик!»?

Степанов: Говорили, конечно, но я старался особо не пользоваться этим, пытался другие качества в себе развить. Мне, если честно, вообще неприятно, когда моя внешность обсуждается.

Собчак: Неприятно, когда говорят, что ты красивый мужчина?

Степанов: Что такого, что я красивый? На меня теперь смотреть, что ли, надо? Я икона какая-то? Мне просто неприятно, что меня не позиционируют как человека. Вот! Нет, я все прекрасно понимаю. Но мне тяжело.

Соколова: У меня создается ощущение, что вы просто очень искренний человек. И эмоциональный. И может быть, все это чересчур.

Собчак: И это очень круто! Людей настоящих очень мало. Мы уже несколько лет берем интервью у самых разных людей, известных и выдающихся. И обычно человек демонстрирует нам образ очень профессионально. Заранее подготовлены ответы на все вопросы. И человека очень тяжело спровоцировать на что-то искреннее и настоящее. Что-то такое достать из него. А в вас очень много искренних ноток. Вы их, по-моему, сами в себе боитесь.

Степанов: Нет, я не боюсь. Просто я от них страдаю. Люди разные попадаются. Хотят выудить что-то, узнать, какой я.

Соколова: А какой вы?

Степанов: Простой, люблю с людьми общаться. Но внутри я закрытый. Самокопанием увлекаюсь.

Собчак: То есть вы – не душа компании?

Степанов: Нет. Но я могу это сыграть, если надо.

Собчак: Вот слушаю я Василия и думаю, как все-таки несправедлив мир! Человек никогда недоволен тем, что имеет. Вот Василий красив как Бог и сетует на свою внешность, за которой не видно человека. А я бы в детстве и юности что угодно отдала за эту внешность! Для того чтобы меня разглядели как человека за страшненьким ребенком со стрижкой под горшок, мне приходилось столько энергии тратить – рассказывать мальчикам анекдоты, фокусы показывать, доказывать, что со мной веселее, чем с этими – с бантами и идеальными лицами.

Соколова: С тобой и правда веселее.

Собчак: Господи, как я страдала! Приходила домой и думала: «Боже, ну почему я не Вероника?» До сих пор помню, как ее зовут, с длинными белыми волосиками, огромными глазами и маленьким носом. У меня все было наоборот!

Степанов: Зато теперь вас это, наверное, больше не беспокоит.

Собчак: Еще как беспокоит. Комплекс, что я не идеально красивая женщина, остался на всю жизнь. Что бы я ни говорила, когда я вижу своих красивых подружек, внутри возникает такое неприятное ощущение...

Степанов: А мне кажется, вы абсолютно индивидуальны, самодостаточны. Мне кажется, вы настолько интересны, что красота не важна.

Соколова: Вот! Вот она разница. Так, как вы сейчас сказали, может говорить только идеально красивый человек, не обремененный этими комплексами. Вам небось в детстве не говорили: «Девочка страшненькая, но какая талантливая»! Помимо прочих преимуществ, которые дает красота, она делает жизнь проще.

Степанов: Ну что вы обе заладили – красота да красота! Что такое вообще, эта красота?

Соколова: Красота формирует априори положительное отношение к ее обладателю. Есть всякие исследования высоконаучные, что красивых преступников чаще оправдывают, красивых детей реже наказывают в школе. Красивых соискателей охотнее берут на работу. На сегодняшний день это медицинские факты. И когда ты осознаешь себя некрасивым, а у тебя в твоей отнюдь не идеальной женской головке имеется еще такой мощный аппарат для рефлексии, ты чувствуешь, что тебя обидел Бог и ничего хорошего с тобой никогда не будет.

Степанов: Это неправильно! Неправильно, мне кажется. Вот нас, например, в институте учат, что важна не красота, не какие-то природные данные, что нет красивых и некрасивых людей.

Соколова: Ага, нам тоже это в школе говорили. Эмпирическим путем на себе проверено, что это полный бред!

Степанов: Подождите! Есть определенные стереотипы, которые сложились, и вы находитесь в их плену. Мужчина якобы должен быть высоким с правильными чертами лица...

Соколова: Это не стереотипы, это биология. По параметрам роста и симметрии самка выбирает себе наиболее качественного самца.

Собчак: Так, Соколова, я бы попросила не умничать... Мне, например, мужчины среднего роста нравятся.

Соколова: Сорри, мэм!

Степанов: Ну вот, Екатерина Вторая – она же уродина, грубо говоря...

Соколова: Кто сравнит нас с Екатериной Второй, получит в глаз!

Собчак: Вы нас успокаиваете. Еще нужно было сказать: «Она тоже уродина»!

Степанов: Нет, я просто говорю, что индивидуальность – это важно.

Соколова: По-моему, к психоаналитику надо всем троим!

Степанов: А по-моему, вы надо мной просто издеваетесь.

Собчак: Вот уж точно, сытый голодного не разумеет! Поймите, Василий, вы для нас человек, который побывал в космосе, где нам никогда не побывать. Вот мы и пытаемся узнать, как себя чувствует человек, которому красота открыла все двери.

Степанов: Я не чувствую этого. Я не чувствую, что мне внешность может открыть какие-то двери.

Соколова: А как вы ухитряетесь этого не чувствовать? У вас же божий дар.

Собчак: Вы можете вспомнить какие-то случаи из жизни, когда вы это ощутили?

Степанов: Однажды я барменом работал. И девушки начали глазеть, косить так в мою сторону. Я понял, что, наверное, симпатичный.

Собчак: А сколько лет вам было?

Степанов: Восемнадцать, по-моему. Но меня это и тогда не грело. Я старался бороться со стереотипом. Я хотел другие качества в себе развивать.

Соколова: А вам не приходило в голову, что, эффективно пользуясь своей внешностью, можно сильно облегчить себе жизнь?

Степанов: А я не хочу облегчать! Я не хочу, чтобы мне было легко.

Соколова: Почему?

Степанов: Я не против комфортной жизни, благосостояния. У меня так сложилось, что с детства ее очень усложнял мой отец.

Соколова: Ваш папа военный?