Кесарево свечение Аксенов Василий

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. И все-таки, почему они совсем не такие, какими были мы в те годы? Ты был таким забавным, Славка, а твой Второй совсем не забавный. А моя Вторая? Вообрази, она накупила себе «Мадам Роша»! Даже под страхом расстрела я не купила бы «Мадам Роша»! И потом, скажи, почему при виде Второй не обмирают мужчины? Ты ведь помнишь, как они обмирали, увидев меня. Почему эти существа никогда не задают нам вопросов о нашем прошлом? И потом, наконец, почему они не трахаются друг с другом?

Почему у них нет никакого влечения друг к другу? Иногда я смотрю на них издали. Вот они сближаются на стадионе. У меня замирает дыхание. Вспомни, что с нами было. Мне кажется, что это мы с тобой сближаемся, такие красивые, какими были семьдесят лет назад. Вот мы сейчас бросимся друг к другу без оглядки, начнем целоваться и трахаться, а потом пить какую-нибудь бузу, курить что-нибудь неполезное, петь что-нибудь вздорное. «Розы, кресты, эвкалипты вырастут там на снегу. Встретим же Апокалипсис стаей гусят на лугу…»

Ничего подобного не происходит. Если уж нам они чужие, то друг другу совсем чужие. Бегают и прыгают на своем стадионе, как одержимые чем угодно — рекордами, что ли, но уж только не друг другом. Не знаю, разговаривают ли они друг с другом? Дом, ты слышал когда-нибудь, чтобы они разговаривали друг с другом?

ДОМ. Да, слышал. Они разговаривают друг с другом.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ну, хватит об этом.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Что это значит — хватит об этом? О чем еще нам нужно сейчас говорить, как не об этом? Для чего мы подписались на Вторых? Не понимаешь, к чему мы подходим все ближе и ближе? Мне вовсе не светит продолжаться в каком-то чудовище. Лучше уж просто истлеть.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Я не могу этого слышать! Все эти разговоры бесплодны. Дело сделано. Назад не повернешь. Это не куклы. Они такие же люди, как все мы. В принципе, тут такие сравнения неуместны, потому что они — это мы.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ты уверен в этом?

Он молчит. Она молчит. Дом молчит. Лишь только чайки пищат.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Может быть, в них воплотились какие-то наши, нам самим неизвестные качества?

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ну, утешил! Да у них нет никаких качеств, кроме свежести тел. Может, тут какая-то халтура прогулялась? Или какая-то фундаментальная ошибка этой ёбаной технологии? Может быть, можно обжаловать? Послать рекламацию? Отправить их на доработку?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Что за глупая идея?!

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ты сам, ты сам дурак! Ты только и ищешь повод, чтобы меня оскорбить! Сдохни, гадкий старик!

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ (так же моментально взъяряется). Вот и сдохну! А с кем ты тогда будешь жить? С моей молодой копией, да? А вот возьму и не сдохну! Возьму вот и буду спать с твоей копией!

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ура! Открылась твоя вонючая бездна! Вот на кого твой тореадорский рог нацеливается!

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Нет, это твоя вульва, пересаженная от балерины, трепещет похотью!

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Гадкий старик!

ДОМ (громогласно). Молчать! Руки по швам! Задами — к Фьюзу!

Фьюз выезжает вперед. Мстислав Игоревич и Наталья Ардальоновна прижимаются задами к щечкам аппарата.

Аппарат, слегка вибрируя и излучая определенное свечение, заряжает их новой энергией.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Прости меня, роднульча.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Это ты меня прости, роднульча.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Бог с ними, со Вторыми. Пусть живут как хотят.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Давай уж и мы с тобой, мой милый, мой любимый, доживем вместе то, что осталось. И пусть будет так, как будет. Кё сэра, сэра! Уотэва уил би, уил би![161]

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Правильно, девочка. Ведь судьбы, кажется, еще никто не отменял. Даже Овал.

ДОМ. Сеанс окончен. Пациенты свободны.

Фьюз отъезжает в глубину сцены. Супруги, снова в хорошей форме, поворачиваются друг к другу.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ (смеется). Женщина Двух Столетий!

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА (смеется). Воссоздатель Воздуха!

ДОМ. Пою тебе, о Гименей! (Поет эпиталаму из оперы Рубинштейна).

Супруги танцуют, лобзаются, предлагают друг другу какие-то ароматические порошки, чихают, от чего смеются еще пуще. Открывают шампанское.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ну хорошо, пойдем поплаваем с дельфинами, а потом по делам.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Эти дельфины! Вообрази, они, оказывается, все знают про нас. Кажется, у них еще более тесная связь с Овалом, чем у нас. Вчера я плавал с Млдом и Дломом, так было забавно, мило, мы вышли на какую-то проникновенную коммуникацию, и они стали расспрашивать меня об авантюризме в девяностых годах прошлого века. Их деды, оказывается, и тогда плавали вокруг Кипра и все про нас знали. Жалко, что нельзя заказать себе клона в виде дельфина.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. А мои подружки Зги и Гзи уверяли меня, что там где-то в морских глубинах есть своя Женщина Двух Столетий. Ну, дельфиниха, конечно. Они говорят, что она очень похожа на меня. Иногда, говорят, просто кажется, что это вы, мадам Какаша. Я так хохотала — чуть не захлебнулась.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Да, дельфины, что за народ! Это просто наша отрада! Иногда, знаешь ли, я воображаю свое — и твое, конечно, — перевоплощение в дельфинов.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Вот было бы чудно! Помнишь из Мандельштама? (Берет с полки томик).

Вот мы умираем, и наши жалкие останки сбрасывают в море. Тут вместо нас остаются эти Вторые, а там мы постепенно перевоплощаемся в дельфинов. Я беру себе имя Тевс, а ты будешь Ерог. Овал возьмет нас под свои лучи, неплохо, а? Мы будем плавать возле Кипра и все знать про тех, кто тут вместо нас оттягиваются.

ДОМ. Ну и аппетиты!

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Странный какой-то сегодня день. То и дело наплывают картины прошлого. Сердце порой стучит, как будто мое собственное, а не того гонщика Макса Догоняйло, от которого взято. Вдруг, знаешь ли, вспомнилась песенка, которую я тебе спел к твоему семидесятилетию.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ах, Славки, к добру ли нам такая сентиментальность? Ты вспомнил то, что было так мучительно забыто. Как я тебя люблю!

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ (смущенно). Ну хорошо, отправимся к дельфинам, а потом по делам. Ты где сегодня выступаешь?

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Только в Копенгагене. Хотела еще в Москву, но там эти несносные китайцы с их анкетами. А ты?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Только в Кейптауне. Звали еще в Ростов, но там на сегодня мусульманское шествие назначено, это уж все-таки слишком для столетнего оратора.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ну, в общем, к вечеру мы оба будем дома. Дом, заморозь шампанского!

ДОМ. В каком смысле?

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ну, чтобы холодное было.

ДОМ. Оно всегда холодное.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ну, я это просто так, для шику.

ДОМ. Как это — просто так, для шику?

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. А что, дома сейчас выпускают без чувства юмора?

ДОМ. Я вас сейчас, Наталья Ардальоновна, задницей к Фьюзу поставлю.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ну, видишь, все-таки с чувством юмора.

Все трое хорошо, по-молодому смеются.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Дом, ты, надеюсь, помнишь, кто у нас в гостях сегодня вечером?

ДОМ. Это он печется о моей памяти! Как я могу этого не помнить, Славочка? Сегодня у вас тот, кто был вчера и позавчера— большой придворный чин, из девятнадцатого столетия.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Тем более надо озаботиться шампанским. Ведь он без шампанского не может ничего, не может даже, подъезжая под Ижоры, посмотреть на небеса. А к шампанскому, мистер Дом, извольте приготовить гуся. Не виртуального, а настоящего, разумеется. Поджаристого, с корочкой, как у них на «Арзамасе» подавали.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Блестящая идея, Какашка! Вот будет сюрприз!

ДОМ (ворчливо). Да вы этого с корочкой и есть не будете — ведь это же полпуда чистого холестерина.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Зато он угостится. Ну что ему холестерин? (Хохочет). Ой, умру, ну что ему, на самом деле, холестерин? Он никогда о таком и не слышал. Ну пошли, Славка!

ДОМ. Не забудьте взять с собой «домовитей», а то еще опозоритесь в своих Копенгагенах и Кейптаунах.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Что бы мы делали без тебя, Дом, и без твоих «домовиток»? Наверное, давно бы уже были под стражей. Кряхтели бы в смирительных рубашках. (Протягивает маленькую штучку жене, другую такую же кладет себе в карман). Ну, прощай, дорогой уважаемый Дом!

ДОМ. Я не говорю вам «прощай», я говорю «до свидания».

Старики уходят в сторону моря, то есть в глубину сцены. Heкоторое время мы еще слышим их веселые голоса и мелодии песен «Ах, Артур Шопенгауэр» и «Павлиний хвост». Потом все замирает.

В тишине по дому проходит Дом в виде пожилого почтенного джентльмена. Легким опахалом стряхивает с предметов мебели цветочную пыльцу. Смакует оставшееся шампанское. Декламирует:

Снимает с полки маленький томик, читает:

Останавливается в центре сцены, спиной к зрителям. Поднимает руки к Овалу. На несколько минут вместо сверкающего дня в театре воцаряется ночь. Овал флюоресцирует, узкие лучики света отходят от него и бродят по сцене. Слышится звук оттянутой и отпущенной толстой струны. Порой что-то так звякает в разгаре лета в переполненном жизнью пруду.

ДОМ. Я слышу тебя, Овал. Я понимаю. Но нельзя ли? Да, понимаю. Я понимаю тебя, Овал…

На сцене появляются огромные фантомы Петуха и Потгая с медвежьими ногами. Они неуклюже дефилируют под музыку, сходную с концертом для гобоя Алессандро Марчелло. И исчезают. Исчезает и Дом-джентльмен. Возвращается день. Из противоположных кулис появляются Второй и Вторая, клоны Мстислава Игоревича и Натальи Ардальоновны. Это пышущие здоровьем и красотой молодые люди, в которых все-таки видны черты только что ушедших стариков. Иными словами, это они же, Слава и Какаша, только в расцвете жизни. Оба в теннисных костюмах (разумеется, их играет та же самая пара актеров).

ВТОРОЙ. Привет, Вторая!

ВТОРАЯ. Привет, Второй!

ВТОРОЙ. Что делала утром?

ВТОРАЯ. Удаляла волосы с ног. Работала с трицепсами. Ела еду. А ты?

ВТОРОЙ. Брился. Работал с бицепсами. Ел еду.

ВТОРАЯ. Дома, кажется, никого нет.

ВТОРОЙ. Я слышал голоса Первых. Они что-то пели, что-то орали, как всегда, восклицательными знаками — в общем, обычная дребедень. Потом все затихло.

ДОМ. Они ушли к дельфинам.

ВТОРОЙ. Спасибо за информацию, хотя она мне и не нужна.

ВТОРАЯ. Я все-таки не понимаю, почему мы должны каждое утро удалять волосы.

ВТОРОЙ. Чтобы не выросли бороды. Иначе у меня отрастет на подбородке, а у тебя под коленками.

ВТОРАЯ. Это как прикажешь понимать?

ВТОРОЙ. Как хочешь.

ДОМ. Это юмор.

ВТОРАЯ. В чей адрес?

ДОМ. В общий. В адрес всего этого человечества с его условностями. Так, что ли. Второй?

ВТОРОЙ. Понятия не имею.

ВТОРАЯ. Если все так против волос, зачем тогда оставляют на голове гриву, да еще гоняют на завивку?

ДОМ. А это уж для секса.

ВТОРАЯ. Тут все помешаны на сексе, даже наши старики, каждый день творят совокупы, а нас на ферме этому не учили. Сказали: с этим делом сами потом разберетесь. Это в каком же смысле?

ВТОРОЙ. А по мне, что есть у тебя грива, что нет — все равно. При чем тут секс, я не понимаю.

ВТОРАЯ. Если волосы снимают, тогда надо отовсюду — я так понимаю. Говорят, есть такие агентства, которые в вас внедряют ген безволосия. Раз — и все в порядке, больше не надо возиться с этой чепухой.

ВТОРОЙ. Кстати, об этих генагентствах. Сейчас там масса предложений по части биопоправок. Можно, например, заказать себе жабры, то есть стать амфибией. Уже есть группы лиц, проделавших эту трансформацию. Знаешь, Вторая, они наслаждаются жизнью. Представь себе — глубоко под поверхностью моря ты чувствуешь себя так же уверенно, как и на земле. Уже функционируют клубы амфибий. Должен тебе признаться, что я собираюсь к одному такому клубу присоединиться.

ВТОРАЯ. А меня, должна признаться, больше увлекают птероклубы, то есть клубы летающих особей нашего типа.

ВТОРОЙ. Ага, значит, и ты в подобных поисках. Скажи, а что тебя к этому потянуло?

ВТОРАЯ. Вот уж не знаю что… Но как же иначе… Ведь нельзя так… Всегда… Ну, как сейчас… Надо же как-то… Как-то иначе…

ВТОРОЙ. А почему ты предпочитаешь морю воздух? Ведь он значительно прозрачнее, чем массы воды.

ВТОРАЯ. Ты знаешь, я не знаю. Но вот, представляешь, я вдруг взмою?! Как есть, вот в этом человечьем виде, — взорлю, что ли?! Ну, в общем, взлечу! Там есть такая технология, что перестраивает человеческий костяк под птичий. Также облегчаются все органы, человек утрачивает свою противную утяжеленность.

ВТОРОЙ. Башка тоже?

ВТОРАЯ. Что башка?

ВТОРОЙ. Ну, легче становится?

ВТОРАЯ. Ну, конечно.

ВТОРОЙ. А крылья отрастают?

ВТОРАЯ. Превосходные! Перепончатые! Когда не нужны, складываются в маленький горбик меж лопаток, в полете же расправляются и постоянно меняют форму в зависимости от скорости и от потоков воздуха.

ВТОРОЙ. Как интересно!

ВТОРАЯ. Что, Второй, и тебя заинтересовали «птеро»?

ВТОРОЙ. Заинтересовали, конечно… Веское новшество как-то воспламеняет… все-таки шаг куда-то… отрыв от этой поверхности…

ВТОРАЯ (с энтузиазмом). И парить, парить, парить! Набирать высоту и скорость! Исчезать из виду, уходить в облака! Стремительно вдруг снижаться из туч на какой-нибудь камень! Или на шпиль высотки! Или повиснуть в воздухе, как стрекоза!

ВТОРОЙ (сдержанно). Я бы лучше уподобился альбатросу. Альбатросу-амфибии, в этом роде. Вообще-то открываются новые перспективы. Ведь то, что существует сейчас и называется человечеством, как-то уж слишком несовершенно. Недаром был так разочарован Ницше, которого нам читали на ферме. Ведь нынешних людей он полагал просто-напросто мостом к расе сверхлюдей. Быть может, эти новые генные качества как раз и помогут нам стать мостом. Вот мы. Вторая, быть может, наше поколение, шестидесятники, ну…

ДОМ (как бы в сторону). Они, оказывается, шестидесятники! (Вторым). Простите, молодые господа, за вмешательство в вашу дискуссию. Позвольте спросить, на данный момент много ли членов в этих ваших амфи- и птероклубах?

ВТОРАЯ. Пока еще немного, но ведь это всегда так: сначала немного, а потом все больше.

ВТОРОЙ. Во всяком случае, интерес нарастает. В птероклубах, насколько я знаю, десятки членов.

ДОМ. Людей или клонов?

Ошарашенные этим вопросом. Вторые молчат. Дом, то ли от смущения, то ли для того, чтобы ободрить молодежь, начинает исполнять 40-й опус Моцарта. Словно в ответ на музыку. Вторые принимают стойку на голове.

ВТОРОЙ. Послушай, Дом, а есть какая-то разница между человеком и клоном?

ДОМ. Это еще неясно. Потому я и задал такой бестактный вопрос. Простите, ребята.

ВТОРОЙ. Да, ничего, ничего.

ВТОРАЯ. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что все члены амфи- и птероклубов — клоны.

ДОМ. Вам нравится эта музыка?

Вторые выходят из стойки. Сидят на пятках.

ВТОРОЙ. Это Сороковая. На ферме ее нам все время впихивали как высшее достижение человечества.

ВТОРАЯ. Мне, пожалуй, эта симфония нравится. Струнные тут на высоте. Я ведь даже играла ее когда-то. В третьем ряду скрипок. На ферме.

ДОМ. Однако волнует ли она вас — вот в чем вопрос. Вызывает ли какую-нибудь ностальгию?

ВТОРОЙ. Послушай, Дом, перестань проводить с нами эксперименты. Не знаю, как Вторая, но мне твои вопросы надоели. От таких вопросов я готов не только на дно уйти, но даже в космос вылететь. Превратиться в космический камень. Пусть я клон, но это еще не значит, что я лабораторная лягушка.

ДОМ (огорченно). Еще раз простите, ребята. Мне очень стыдно. Я стал играть Моцарта не ради эксперимента, а просто из симпатии к вам. Потом, признаюсь, возникло спонтанное желание проэкспериментировать. Отсюда и бестактный вопрос о ностальгии.

ВТОРАЯ (неожиданно расплакалась). Я знаю, что мы не такие, как люди. У нас нет секса. Богатые старики, одержимые страхом смерти, заказывают нас за какие-то чудовищные деньги…

ДОМ (тихо). Деньги — это святое.

ВТОРАЯ. Мы знаем. Это мы знаем. Концепцию денег мы усвоили еще на ферме. Но, но, но… Я не знаю, что «но», но есть еще «но», какое-то «но», из-за которого я сейчас плачу.

ДОМ. Мне чертовски стыдно. Просто я как Дом — подчеркиваю, как ваш общий дом — хотел поговорить с вами. Я жаждал, чтобы вы разговорились. Я ведь впервые слышу, что вы так живо обмениваетесь мнениями. Эта тема о генных достройках и поправках, о жабрах и крыльях вас как-то всколыхнула. Это было для меня внове. Раньше вы были не очень-то склонны к обмену распространенными предложениями. Не правда ли?

ВТОРОЙ. О чем может говорить запасной двигатель? Основной двигатель жужжит, когда создает свою сферу движения, нередко и пердит, между прочим, а запаска должна молчать — не так ли? О чем ей говорить?

ДОМ. Вас подавляют старики?

ВТОРАЯ. Нет, ничего подобного. На ферме нам внушали с самого начала, что мы — это они, только в расцвете лет. И все-таки какая-то необъяснимая двусмысленность всегда присутствует и в доме и в обществе по отношению к нам, клонам, а также и в нашем отношении ко всему вокруг — тем более к нашим контактам. Эта двусмысленность есть и в тебе. Дом. Меня всю передергивает, когда Наталья Ардальоновна просит называть ее детским прозвищем «Какаша». Когда она обращается так же и ко мне — «Какаша», я прямо вся корчусь от стыда. Да неужто я не что иное, как продолжение этой старухи?

Я что-то к ней чувствую, но я предпочла бы не чувствовать ничего. Тем не менее я что-то к ней чувствую, и вовсе не то, в чем она меня постоянно подозревает, вовсе не презрение к «комической старухе», каковой она, очевидно, и является, эта Женщина Двух Столетий, что нацеливается и на третье. Я не знаю, что это, я просто теряюсь. И немного терзаюсь, должна признаться.

Хотелось бы мне узнать, из какой части ее тела взяли ту клетку? Ну, ту самую клетку — мою мать? Из печени, из щитовидки, из надпочечника? Однако на ферме нас учили — никогда не задавайте подобных вопросов.

ДОМ. Кажется, из мочки уха.

ВТОРАЯ (с неожиданным восторгом). Ой, неужели?! Из мочки уха?! Да ведь это же прелестно!

ДОМ. Вы все-таки не забывайте, ребята, что у ваших Первых, то есть у стариков, то есть у вас самих, в прошлом было немало интересных событий.

ВТОРОЙ. А мы и не забываем. Захочешь, не забудешь. На ферме клонов в нас вводили биографию оригиналов. Разумеется, я знаю, каким я был в оригинале. Детство на набережной Крузенштерна в северном городе, который сейчас переименован в Сяньгань-Второй, то есть почти в мою честь. Родители, с Которыми оригинал не считался. Бабка и дед, так называемый марксист, с которым он считался, но постоянно спорил. Бунтарская юность, отвержение правящей идеологии, тюрьма. После развала тюрьмы бурная коммерческая деятельность. Через его руки проходили огромные суммы денег. Он умел оперировать с этим святым понятием. Дуэли в Северной Америке. Захват какого-то могущественного крейсера с женским именем и женской сутью. Начало войны за чистоту всемирного воздуха. В те времена войны еще велись с человеческими жертвами, то есть без применения систем отбрасывающих зеркал. Победа, всемирный триумф, присвоение звания Воссоздателя Воздуха; ну, и прочее. Что из того? Предполагается, что это и мое прошлое как его прямого продолжения, но что делать, если я не считаю всю эту героику моим прошлым? Может быть, я чего-то другого не знаю, что могло бы стать и моим прошлым? Пока что мое прошлое, уважаемый Дом, это только ферма клонов, и в нем ничего не происходило, кроме изучения прошлого какого-то старика, которого я увидел всего год назад.

ДОМ. Иными словами, ты — это не он, то есть вообще Не Второй, да? Ты, стало быть, не клон?

ВТОРОЙ (едва ли не в отчаянии). В том-то и дело, что я все-таки клон, я — Второй. Я видел все его видео, это были мои изображения до тех пор, пока кожа у него не стала отвисать под своей собственной тяжестью. Сейчас я его почти не узнаю. Но все-таки узнаю. Это моя старость. Не очень приятно постоянно видеть свою старость, особенно когда она еще все время так фривольно бодрится. Я стараюсь не выдавать своих чувств, но он, наверное, принимает мою сдержанность за враждебность.

ДОМ. Ты любишь его?

ВТОРОЙ. Да нисколько!

ВТОРАЯ. И я нисколько! Я! Ее! Нисколько! (Озадаченно). Только мочку ее уха — немного.

ВТОРОЙ. Послушай, Вторая, мы, кажется, собирались сыграть с тобой в пинг-понг. Начнем?

ВТОРАЯ. Давай!

Начинают играть. Слышатся удары по мячику и звон отскоков. Дом подсвистывает и аплодирует.

ДОМ. Одно удовольствие смотреть на этот теннис и видеть юность Славки и Какашки. Если только это их юность; а не чья-то другая.

Скажи мне, племя молодое

И незнакомое, увы,

Кто вы — утопии модели

Или исчадия совы?