Революция грядет: борьба за свободу на Ближнем Востоке Фарес Валид

Коренное население стран Магриба – народы и племена, которые до завоевания их земель армиями Халифата в VII в. н. э. населяли Северную Африку от Египта до Атлантического океана, через пустыни Ливии, Туниса, Алжира и Марокко до самой Мавритании – имеют три общие черты. Во-первых, это исконные жители Северной Африки; во-вторых, все они многие века подчинялись правилам единой исламской империи; и, в-третьих, они подвергались и продолжают подвергаться угнетению со стороны арабских националистических режимов и современных сторонников джихада. Это население включает (в порядке убывания по численности) берберов Магриба (в основном живущих в Марокко, Алжире и районах Сахеля), коптов Египта и чернокожих жителей Южной Мавритании. Арабское мусульманское большинство в этих странах также лишено многих свобод и постоянно сталкивается с нарушениями прав человека, подвергается политическому давлению, но угнетение этнических меньшинств имеет свои особенности. Во многих регионах Ближнего, Среднего Востока и исламского мира в целом культурные, языковые и религиозные меньшинства стараются заставить отказаться от своей «идентичности». Этнические группы Северной Африки запугивали веками, но сейчас на них идет особенно агрессивное давление.

На арабское мусульманское большинство давление оказывают по политическим мотивам, неарабские мусульманские сообщества угнетают по причине самого их существования и идентичности. По всему региону развернулась борьба между силами авторитаризма и джихада (несмотря на то что джихадисты часто конфликтуют друг с другом), с одной стороны, и гражданским обществом, в частности, национальными меньшинствами – с другой.

С местными различиями, культурными и историческими особенностями, этот сценарий повторяется во многих странах Северной Африки. Большинство правительств региона в той или иной степени авторитарны. Ливия – единственная полноценная диктатура, где в тюрьмах держат тысячи политических заключенных. Режим Муаммара Каддафи, вдохновляемый экстремальным арабским национализмом, социализмом и политическим исламизмом, находится у власти с 1970 г. В Египте, Тунисе, Алжире и в некотором роде в Марокко, существуют многопартийные система, но, несмотря на это, правительства там все равно находятся под контролем авторитарных элит.

Дебаты по поводу продвижения демократии в этих странах продолжаются, и при определении закономерностей этого процесса эксперты опираются на несколько обстоятельств. Во-первых, они рассматривают тот факт, что правящие элиты оказывают давление и контролируют оппозицию и гражданское общество в целом. Уровень демократии в североафриканских арабских странах еще не поднялся до уровня своих средиземноморских соседей – Турции, Израиля или Кипра. Однако более пристальный взгляд, брошенный на эволюцию политических систем в этих странах, показывает огромную разницу между четырьмя многопартийными конституциями в Марокко, Алжире, Тунисе и Египте и жестокой диктатурой в Ливии, которая, скорее, напоминает режимы в Сирии, Иране и Судане, а не своих ближайших соседей. В четырех странах Северной Африки правят не диктаторские, а авторитарные режимы. Оппозиционные движения имеют доступ к средствам массовой информации и могут критиковать правительства (до определенного предела), а их представители – быть избранными в законодательные органы. В Марокко оппозиция постоянно критикует конституционную монархию, но в критике есть лишь доля свободы. В Алжире, Тунисе и Египте оппозиционные партии способны к самоорганизации и выдвижению кандидатов на различные выборы. Несмотря на то что «Братья-мусульмане» в Египте стремятся изменить режим и создать вместо республики эмират, эта партия контролирует значительную часть мест в египетском Законодательном собрании.

Многие исследования, проведенные в последние десять лет, показали, что демократические движения в Северной Африке лучше организованы и более решительны, стремятся к обретению бУльших гражданских прав. Хотя эти страны все еще далеки от достижения полной либерализации, которая позволит гражданским обществам получить уровень свобод, уже обретенный на другом берегу Средиземного моря. Процесс освобождения сталкивается с двумя основными трудностями: угрозой джихадизма и жестоким угнетением этнических и религиозных меньшинств.

Вопрос демократии в различных районах Северной Африки непрост. Схематично его можно представить в виде пирамиды. Вверху у власти стоят режимы; в центре – светская оппозиция и силы джихада; затем, ближе к основанию, – угнетаемое гражданское общество; и, наконец, в основании пирамиды – угнетаемые неарабские и немусульманские меньшинства. Режимы пытаются сохранить равновесие, удерживая исламистов, борясь с джихадистами – с одной стороны, и стремясь отдалить осуществление серьезных демократических реформ – с другой. По крайней мере в двух странах государственная идеология продолжает отрицать возможность полного освобождения меньшинств. Это можно проиллюстрировать на положении этнических меньшинств в Алжире и Египте и проблеме рабства в Мавритании.

Берберы

Наряду с коптами в Египте берберы – одни из старейших жителей севера Африканского континента. Их исторический опыт подобен опыту коренных американцев в Северной Америке. Как и во многих подобных случаях этнической идентификации, в проблеме происхождения и самоопределения берберов у историков нет единого мнения, равно как у политиков и идеологов.

Арабские националисты, исламистские историки, идеологи и политики подобного толка не признают, что это население имеет законное право на самоопределение, независимость, даже на автономию и самоуправление, подобно коренным американцам. Исламисты, и, конечно, сторонники джихада, утверждают, что поскольку весь регион был справедливо завоеван Халифатом тринадцать столетий назад, он не только должен вернуться в границы «исламской империи», но и противостоять возникновению небольших независимых государств, даже если это государства мусульманские. Исламисты, поддерживающие возврат к Халифату, полагают, что и такие большие страны, как Марокко и Алжир, в перспективе должны исчезнуть, чтобы можно было возродить Халифат, поэтому невозможно даже предположить возникновение страны берберов в Магрибе, на западной части североафриканского плато. Однако поскольку берберы исповедуют ислам, исламисты призывают их присоединиться к движению салафизма и стать равными арабам в джихаде во имя восстановления Халифата.

Для того чтобы отказать берберам в праве на самоопределение, арабские националисты региона, по большей части социалисты и сторонники авторитаризма, используют различные аргументы. Ливийский лидер Каддафи часто заявляет, что берберы – тоже арабы, потому что «они пришли с арабского полуострова около четырех тысяч лет назад», задолго до арабского завоевания континента. Каддафи и его арабские националистические приспешники пытаются утверждать, что берберы – те же арабы, даже несмотря на то, что сами берберы это отрицают. Так, англосаксы в Северной Америке могли бы сказать индейцам: вы тоже европейцы, прибыли из Евразии на континент десять тысяч лет назад, поэтому не более коренные жители, чем мы, и ваши земли – наши».

Краткая история борьбы берберов

Древние берберские национальности, мазих или амазих, имеют афро-хамитские корни. Они населяли области между Марокко и Западным Египтом, их земли простирались на юг до самого Сахеля. Когда сюда пришли финикийские поселенцы, основавшие Карфаген, берберы составили большую часть населения Карфагенской империи. После окончания Пунических войн берберов завоевывали поочередно римляне, византийцы, вандалы, однако им на протяжении многих столетий удавалось сохранять свою культуру. Среди регионов расселения берберов были Нумидия, Мавритания, и ряд других. Христианство просочилось в Северную Африку уже в первые столетия своего существования, Карфаген стал штаб-квартирой североафриканского христианства подобно тому, как Александрия – патриархатом коптов. В первом веке н. э на берберских территориях поселились крупные еврейские сообщества. После завоевания Египта войсками под командованием Амр Ибн аль-Ааса армия Халифата двинулась через Сахару в берберские земли, расположенные на территориях современного Туниса и Алжира.

Арабское завоевание берберских территорий было важнейшим этапом в их истории, подобным англо-иберийскому завоеванию Америк. Оно означало тотальное изменение доминирующей культуры, приход нового этнического большинства и смену религии.

После нескольких сражений в Киренаике (сегодняшняя Ливия) и продвижения на запад Северной Африки силы Халифата, руководимые эмирами и командующими, назначенными на Аравийском полуострове, подавили сопротивление берберов и присоединили эти огромные территории к империи. Изначально берберские земли попали под власть Fatah Северной Африки. Позднее северное побережье было использовано для броска в Испанию.

В отличие от предыдущих завоевателей арабские правители настаивали на полной ассимиляции берберов. С начала VII в. процессы арабизации и исламизации привели значительную часть берберского населения в круг новой идентичности. Важно отметить, что, несмотря на сопротивление, несколько исконных берберских племен присоединились к завоевателям, как это уже происходило ранее в Сирии и Месопотамии.

Одним из самых известных берберов, вставших под знамя Халифата, был не кто иной, как Тарик Бин Зиад, блистательный командир, обосновавшийся в Испании и нанесший поражение армиям христиан около 715 г. н. э. В его честь гора, возвышающаяся над проходом на Пиренейский полуостров, получила имя «Джебел Тарик». Позднее этот топоним в европейских языках трансформировался в «Гибралтар». Тарик провел армии Халифата в Иберию и преподнес сначала Омейядам, а затем Аббасидам то, о чем они не могли даже мечтать: часть христианской Европы. Эти земли были богаты водой и плодородны, завоеватели назвали их Андалусией – землей вандалов. Однако генерал, который стал для Халифата тем же, чем Кортес для испанской империи многие века спустя, не получил заслуженных почестей. Когда победы в Андалусии были закреплены, арабская элита Дамаска приказала Тарику передать власть в руки арабской династии Омейядов, известных своим пренебрежительным отношением к другим национальностям, в первую очередь к выходцам из Африки, даже если те были мусульманами.

С самым знаменитым бербером в арабской истории обошлись как с человеком «второго сорта», несмотря на то что он принес несметные богатства арабскому Халифату в Леванте¹. «Этнически он просто не был гражданином «первого сорта», – говорит Ферхат Мехенни, лидер современного движения сторонников автономии берберов в Алжире, – поскольку не происходил из правящего класса – арабов».

История Тарика символична как для минувших столетий, так и для нашего времени. Берберы разделились на две группы. В первую вошли те, кто арабизировались и слились с арабскими поселенцами, пришедшими из Аравии и Леванта. Арабо-берберы, принявшие ислам, как считают некоторые, сегодня могут составлять демографическое большинство в регионе, охватывающем Марокко и Алжир. Второй группой были берберы, которые не пожелали вливаться в ряды арабов и поддерживали доарабское культурное наследие в анклавах, разбросанных по всему Магрибу.

С потерей Андалусии западные границы Халифата сместились на север Марокко. Арабские правители Магриба, опасаясь дальнейшего вторжения европейцев, ослабили процесс арабизации берберов. В XVI в. Оттоманский султанат заявлял права на всю Северную Африку, назначая своих бюрократов в Магрибе как Walis. Это дало краткую передышку берберам, позволило их культуре просуществовать еще пару столетий. Хотя они и находились под гнетом султаната, турецкое правление постепенно ослабевало, и в 1830 г. Магриб начали колонизировать европейские страны. Франция оккупировала Марокко, Алжир и Тунис, Испания закрепилась на севере Марокко, а Италия получила контроль над Ливией. Арабы и берберы оказались под западным владычеством.

В середине XIX в., с появлением в Алжире европейских поселенцев, французские власти попытались заручиться поддержкой берберов против ширящегося влияния арабского национализма и ваххабизма, распространявшегося среди арабского населения. Многие десятилетия в сообществах берберов-амазих конкурировали две силы. Одна продвигала идею солидарности с исламской идентичностью Магриба в противовес французскому колониальному правлению, другая стояла на том, что истинную угрозу для берберов представляет именно арабский национализм.

Историки берберских народов разделяются на два лагеря, соответствующие эволюции политических взглядов самих берберов. В то время как часть из них присоединилась к борьбе за независимость стран Магриба против французов, другие стремились к обретению берберской автономии и независимости. Выбор для коренной «нации» в Магрибе был невелик: либо присоединиться к арабскому националистскому движению, в частности в Алжире – против французов и сформировать постколониальные светские государства, либо бороться за создание одного или нескольких берберских государств. Дилемма была непростой. Будучи по большей части мусульманами или исламизированными, берберы не были апологетами джихада против неверных колонизаторов. Для того чтобы мобилизовать племена амазих на сопротивление, светские арабские националисты часто использовали религиозный призыв к Grande Jihad contre la France (большому джихаду против Франции). Алжирцы французского происхождения и местные власти играли на идее берберской автономии, противопоставляя ее арабскому доминированию.

В конце концов в борьбе против французского господства большинство берберских политических лидеров присоединились к этническим арабам, и в Магрибе возникли три арабских государства: Марокко, Тунис и Алжир, все бывшие провинции оттоманского Халифата.

В Марокко, получившем независимость в 1956 г., коренные берберы составляют около 40 % населения, в современном Алжире, получившем независимость в 1962 г., – около 30 %. Однако если учитывать «арабо-берберское» население, уходящее своими корнями в народ амазих, берберы могут составлять около 70 % всего населения Магриба. Как и в Судане, поселенцев-арабов меньше, чем коренных африканцев. Однако несмотря на то, что в обычной культурной жизни смешанное население Магриба имеет связи с обоими корнями (арабскими и берберскими), на его политический выбор по большей части влияют доминирующие правящие круги арабских националистов и исламистов. Гораздо более многочисленные берберы Марокко, особенно живущие в Атласских горах, при конституционной монархии, установившей кровные связи со многими из племен, чувствуют себя комфортнее, чем их алжирские собратья. Но даже в умеренном Марокко некоторые берберы считают, что подъем джихадизма представляет угрозу их образу жизни и робкому стремлению к выборной демократии.

В отличие от Марокко в Алжире берберский вопрос более актуален. Здесь берберы борются за получение автономии региона Кабилия. Этот вопрос стоит так остро, как еще не бывало ни в одной стране Магриба.

Кабильский вопрос

Берберское население распространено по всему региону, от небольших поселений в Ливии, Тунисе и Египте до больших этнических групп в Сахеле, таких как туареги в Мавритании, Мали и Нигере, и дальше, вплоть до Буркина Фасо. Крупнейшие берберские «нации» находятся в Магрибе. Среди них шильх, ташелхит на юге Марокко, где их численность достигает примерно 8 млн, и шауйя в Алжире. Особенно стремятся к автономии кабилы на севере Алжира, народ, который в большей степени сохранил свой родной язык и культуру.

Географически Кабилия расположена к востоку от столицы Алжира. Этот преимущественно горный регион является родным домом для около 5 млн берберов-кабилов. Большинство из них сконцентрировано в трех берберских провинциях: Тизи-Узу, Беджая и Буира. Около 50 % населения провинций Сетиф, Бордж-Бу-Арреридж и Бумердес также говорят на кабильском языке. Кроме того, кабилы составляют половину 3-миллионного населения столицы Алжира. Из-за бедности и высокой плотности населения Кабилия стала местом исхода половины алжирских иммигрантов, обосновавшихся во Франции. Будучи старейшим очагом берберского сопротивления, за последние несколько десятилетий Кабилия несколько раз взрывалась восстаниями и требовала культурной автономии, в том числе права на получение образования на языке амазих.

Фехрат Мехенни, президент «Движения за автономию кабилов» (MAK), говорил со мной во время встречи в конгрессе США осенью 2009 г., на которой он информировал присутствовавших о ситуации у себя на родине:

«Кабилы осознают свое наследие и знают свою историю. Наши предки отказались арабизироваться, мы сохранили наш язык, амазих. Многие века, в полной изоляции от внешнего мира, наш народ боролся за сохранение своей идентичности на своей горной родине, в то время как Омейяды, Аббасиды и оттоманы со своими вассалами управляли всем регионом. При французах наше население требовало автономии, кабилы приняли участие в Движении сопротивления, выступавшем за создание независимого, светского и плюралистического Алжира, где арабы, берберы, кабилы, мусульмане и немусульмане будут жить в справедливости и мире. Однако после освобождения алжирцами стали управлять арабские националисты, они отказали кабилам в автономии. С тех пор мы боремся за право быть самими собой и право быть другими, несмотря на то, что живем мы вместе».

Мехенни, как многие другие лидеры кабилов, живет в изгнании во Франции и является для мира странствующим послом своего этнического сообщества. В Вашингтоне интерес к кабилам возник с потрясающе простого вопроса. «А кто такие кабилы? Кто такие берберы? Вы – арабы? Какую религию вы исповедуете?» – спрашивали законодатели, советники и даже журналисты. Такие вопросы никогда не задали бы о палестинцах, не говоря уже об израильтянах или курдах. Почему же никто не знает об этих людях, численность которых достигает 5 млн, в то время как Запад переполнен информацией о жителях, например Косово?

Кабилы выступали за свои культурные и политические права с 1970-х гг., но их подавлял правящий алжирский Фронт национального освобождения (FLN), североафриканский вариант партии «Баас». Требования кабилов ввести обучение на языке амазих систематически отвергаются режимом, занятым «процессом арабизации»².

Как сообщает Алекс Медуни, представитель кабилов в Вашингтоне, насаждение Фронтом национального освобождения арабского языка и культуры среди берберов в целом и кабилов в частности воспринимается этими меньшинствами как «этническая чистка». «Кабилы уже три десятка лет, с первых дней независимости, подвергаются постоянному давлению, в первую очередь со стороны панарабистов и социалистический элиты Алжира. Когда после «холодной войны» военный режим сменили другие арабские националисты, а также исламисты-салафиты, которых поддерживала армия, давление продолжилось. У кабилов не было ни одной передышки с момента ухода французов, несмотря на то что во время освободительной войны они были в первых рядах»³. Первое поколение иммигрировавших кабилов покинуло страну давным-давно, чтобы продолжить борьбу из-за рубежа. Интеллектуалы в изгнании лелеяли идею берберской родины, или по крайней мере автономии Кабилии»⁴.

В 1980-е гг. в арабских националистических кругах Леванта или Магриба было немыслимо предположить, что мировое сообщество может признать бедственное положение неарабских меньшинств. От курдов в Ираке до берберов в Алжире тема самоопределения была под запретом. В эти годы, в самый разгар «холодной войны», я поднимал этот вопрос в ежемесячной газете, которую издавал в Бейруте. В среде, невероятно враждебной по отношению к любому, кто поднимал проблему меньшинств в арабском мире. Тогда на мои статьи нападали за то, что они якобы призывают «к разделению региона, выдвигают предположение, что в арабском мире существуют недовольные меньшинства»⁵.

Кабилы и сторонники джихада в гражданской войне в Алжире

В 1991 г. Фронт исламского спасения (FIS) с небольшим преимуществом выиграл первые многопартийные выборы в Алжире. Хотя активные сторонники исламистов в стране были в меньшинстве, большая часть населения, в том числе многие берберы, голосовали против старых авторитарных кандидатов, которых поддерживал Фронт национального освобождения. Но Фронт исламского спасения недвусмысленно заявил, что, придя к власти, установит в Алжире исламистский режим, в котором не будет места светской многопартийной системе. В ответ светское правительство, которое поддерживала армия, запретило Фронт исламского спасения и отменило результаты выборов. С тех пор многие исламисты-салафиты обратились к жестоким методам джихада и развязали в стране террористическую войну.

Гражданскую войну в Алжире на протяжении целых десяти лет вела по большей части салафитская «Группа призыва и борьбы» (GIA), которая не только боролась против правительства, но и нападала на светские круги гражданского общества⁶. Мирные жители Алжира, как арабы, так и берберы, страдали от рук джихадистов и становились жертвами ответных ударов правительства. Более 140 000 мирных жителей были убиты, многих подвергли пыткам террористы-салафиты⁷. Террор салафитов был слеп, от него страдали, вне зависимости от этнической принадлежности, арабы и кабилы. Женщин, детей, художников, служащих и музыкантов убивали или калечили.

Джихадисты казнили мирных жителей для того, чтобы распространить террор на светские и умеренные круги⁸. В частности, убийство известного кабильского певца Луна Матуба стало для джихадистов, по большей части арабского происхождения, сигналом к эскалации насилия по отношению к кабилам-амазих. Матуб, убитый в районе Тизи-Узу, столице Калибии, был гордостью берберов⁹. В итоге, кроме гражданской войны между салафитами, правительством и джихадистами, чьей целью было все мирное население страны без разбора, в Алжире началась конфронтация между сторонниками джихада и кабилами.

Столкновение между террористами и умеренным светским сообществом берберов имело глубокие идеологические корни. На первый взгляд, исламисты-салафиты из «Группы призыва и борьбы» были экстремальной формой джихадизма, в своем фундаментализме подобной «Талибану». Их призыв к созданию радикального исламистского государства, естественно, претил светским и либеральным кабилам. Помимо сугубо идеологических разногласий, по мнению говорящих на амазих кабилов, современные приверженцы джихада были для них еще и олицетворением старого Халифата, чьи завоевания в свое время привели к распаду берберской нации.

Борьба между джихадистами и кабилами была битвой возрождающегося тоталитарного Халифата и либеральной демократией, между прошлым и будущим. Конфронтация в Кабилии и других берберских областях вылилась в настоящий террор и заставила страдать миллионы мирных жителей, которые остались в Алжире, и миллионы тех, кто был вынужден покинуть страну¹⁰.

Кабилы и будущее

Теракты 11 сентября и война 2003 г. в Ираке «открыли» борьбу кабилов для мирового сообщества. Прежде всего, в свете всемирной борьбы с джихадистами противостояние кабилов стало считаться, благодаря алжирским джихадистам-салафитам, движением сопротивления тоталитарным террористам¹¹. Хотя «Аль-Каида» в Магрибе (AQIM), новая организация алжирских и марокканских джихадистов, действующая с 2006 г., раньше набирала в свои ряды и кабилов, верно и то, что берберское сообщество на севере Алжира и во всем регионе энергичнее других противостояло и сопротивлялось салафитским планам. Светские кабилы на сегодня являются самыми жесткими интеллектуальными противниками идеологии «Аль-Каиды».

Вдохновляли кабилов и другие события, происходившие в регионе. «Мы видели, как курды в Ираке добились признания своих основных прав от членов Лиги арабских государств, через несколько лет после падения баасистской диктатуры», – сказал мне Ферхат Мехенни. Он проводил логическую параллель. Почему к кабилам и берберам не относятся так же, как к иракским курдам, почему кабилы не могут получить автономию, местное правительство, создать собственные культурные и образовательные институты? Курды и кабилы, этнически не принадлежащие к арабам, застряли в «арабской» государственности. В конце концов они должны получить свои права.

Мехенни также упомянул Дарфур и чернокожее население Юга Судана, еще одной арабской страны, которая отказывалась предоставить права своим меньшинствам. В отличие от Курдистана или Дарфура, в Кабилии не было массовых убийств такого масштаба, как в Ираке или Судане. «Все зависит от того, кто находится у власти в Алжире, – справедливо отмечает Медуни, кабильский лидер в США. – Если джихадисты придут к власти в Алжире, кабилы заплатят за все».

Основная проблема в Алжире состоит в том, что в стране идет трехсторонняя борьба: между правительством, джихадистами и кабилами. Кабилы обвиняют алжирскую элиту в отказе признавать идентичность берберов, говорящих на языке амазих. Признание Алжиром кабилов критически важно для народа, жившего в этих местах задолго до арабов. «Наше правительство обращается к международному сообществу о поддержке палестинцев, которые находятся за тысячи миль, но не признает права своего собственного народа в Кабилии», – говорит Мехенни. Однажды, выступая на канале Аl Jazeera, я спросил, почему Лига арабских государств ищет справедливости для сектора Газа и требует вывода вооруженных сил с Западного берега реки Иордан, но не делает того же для Тизи-Узу? Этнические требования кабилов законны, на них должно обратить внимание международное сообщество и правительство Алжира.

Другим фактом является то, что правительство Алжира ведет тяжелую борьбу с «Аль-Каидой» и местными террористическими группами. Многие алжирские арабы – светские люди и гуманисты, они жестко сопротивляются натиску салафитов. Международное сообщество должно помочь правительству Алжира противостоять джихадистам и в то же время поддержать диалог между Алжиром и Тизи-Узу. Я предлагал это членам конгресса США, Европейскому парламенту и НПО, борющимся за права человека в регионе.

Лучшим решением была бы поддержка формирования коалиции либеральных алжирцев, кабилов и других берберов. Без сомнения, она составит в Алжире демократическое большинство. Коалиция и светское правительство Алжира создадут единый фронт, «Аль-Каида» останется в изоляции. Как только это будет достигнуто, демократическая культура начнет свое продвижение по стране, и в конце концов, центр признает периферию. К лету 2010 г. кабилы создали правительство в изгнании. Мехенни сказал мне: «Свобода не может ждать – мы идем вперед».

Арабы и кабилы – если и те и другие захотят демократии – могут совершить настоящую революцию и смести тоталитарные доктрины джихадистов. Проблема состоит в том, чтобы сформировать смелое меньшинство, которое постепенно начнет менять мнение большинства с тем, чтобы в Алжире и постепенно во всем Магрибе установилась демократия.

На берегах Северной Африки веют два ветра: ветер джихадистского кошмара и ветер надежды на демократию.

Почему мировое сообщество слепнет на один глаз, когда речь заходит об этнических и религиозных меньшинствах на Среднем Востоке? Этот вопрос десятилетиями задают участники конференций, посвященных правам человека, демократии и диссидентского движения на Среднем Востоке. Мне часто приходилось рассуждать на эту тему, особенно, когда вопрос касался одного из наиболее маргинализированных меньшинств региона – египетских коптов. Существует неоспоримый факт, от которого невозможно уйти: копты сталкиваются с несправедливостью не только в самом Египте. Коптов дискриминируют режимы всего Среднего Востока, господствующая политическая культура и ООН. Делается это по одной простой причине: копты не признаны народом, имеющим собственную идентичность, собственную историю, собственную религию и собственные устремления. В отличие от берберов, кудров, палестинцев или евреев коптов даже не считают «народом», заслуживающим прав. Хотя копты происходят от древних цивилизаций, строивших пирамиды, обладавших передовой наукой и создававших предметы, которые с гордостью выставляют в своих экспозициях музеи всего мира как убедительные свидетельства высокоразвитой культуры прошлого, борьба этого народа за свои права остается сугубо их личным делом.

«Почему к нам не относятся так, как относятся к мусульманам Косова, Боснии, Газы, хотя наша численность превышает численность всех этих групп, вместе взятых? – спрашивал д-р Шавки Карас. Скончавшийся в 2003 г. Карас был основателем Американской коптской ассоциации, штаб-квартира которой находится в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Карас никогда не упускал возможности ни в США, ни в других странах, чтобы выступить от имени коптской общины, которую сам Карас считал «самой дискриминируемой из всех народов Среднего Востока».

На форуме, организованном в 2002 г. Коалицией в защиту прав человека в исламском мире (форум состоялся в Вашингтоне), выступали и я, и Карас, который в своем докладе остановился на моральном аспекте коптской проблемы. «Мы – народ, который насчитывает 14 млн человек, проживающих в самой населенной арабской стране – Египте. Копты – одни из старейших христиан мира, один из беднейших народов мира. С VII в. н. э. коптам постоянно отказывают в основных правах. Даже народы, подвергшиеся оккупации, жестокому обращению, массовым уничтожениям, были, по меньшей мере, в какие-то моменты признаны народами и в течение своей бурной истории временами вкушали свободу и наслаждались своей самобытностью. С коптами такого не случалось никогда. Копты – самые презренные из презреннейших псов».

Карас, уехавший из родного Египта в начале 1960-х гг., бежал от угнетения арабского националистического и социалистического режима Гамаля Абдель Насера. Поселился в Америке и занялся проблемами социального поведения, стал успешным профессором в университете штата Коннектикут. С начала 1970-х гг. занялся организацией коптских беженцев, проживающих в США. Он создал ассоциацию, отстаивающую права коптов в Египте. Я познакомился с Карасом в 1991 г. в Вашингтоне, на конференции, которая стала первой своеобразной «встречей в верхах» представителей египетских коптов, иракских ассирийцев, ливанских христиан. На конференции обсуждали общую участь и будущее христианских меньшинств Среднего Востока в свете постоянных гонений, осуществляемых джихадистами. Карас был гласом, взывавшим к справедливости, гласом, к которому я прислушивался на протяжении десятилетий. И хотя его уже нет с нами, я храню память о нем.

Впервые я столкнулся с проблемой коптов через несколько месяцев после того, как написал ряд статей для ежедневной бейрутской газеты Аl Ahrar («Свободные люди») в 1980 г., когда в Египте произошли драматические события. Коптские кварталы Каира и коптские деревни в Верхнем Египте подверглись рейдам вооруженного ополчения «Джемаа Исламия», ответвления «Братьев-мусульман», предшественника современных воинствующих салафитов. Во время этих кровавых событий коптов убивали, насиловали, похищали, пытали. Многие люди в Ливане и на Западе тогда впервые услышали о том, что в Египте есть христианское меньшинство, численность которого исчисляется миллионами.

Изучая историю коптов, я узнал, что в Каире есть целый район, населенный христианами-коптами. Район называется Шубра. Уже одна многочисленность этого христианского народа, с древних времен проживающего в долине Нила, ошеломляет. В одном районе Каира коптов больше, чем палестинцев в Газе. Численность коптов превышает численность всего населения греческой части острова Кипр или Восточного Тимора. Коптов больше, чем граждан Кувейта, Бахрейна или Ливана. Копты – это не население нескольких улиц нескольких рассеянных по пустыне селений. Копты были и остаются крупнейшей исповедующей христианство группой на Среднем Востоке, они почти так же многочисленны, как курды или берберы, проживающие в трех или четырех странах. Через несколько лет после того, как президент Садат подписал мирный договор с Израилем в 1979 г., по Египту прокатилась кампания, направленная против коптов. «Как могло такое случиться в стране, получавшей огромную помощь от США?» – спрашивал я себя в то время.

Когда произошли эти события, президент Садат, которого я уважал за его отвагу (он лично поехал в Израиль с намерением заключить мир), действовал очень странно: приказал заключить в тюрьму и нападавших, и жертв нападений. Тысячи джихадистов и коптов были арестованы и посажены в тюрьмы за «подстрекательство к конфессиональным инцидентам и участие в них». Уравнивать вооруженных исламистских ополченцев и коптов было нелогично, особенно для президента, которого критиковали все радикалы Среднего Востока.

Через год после этого, во время государственного праздника Анвар Садат был убит джихадистами.

Копты в истории

Копты – прямые потомки древних египтян, живших при фараонах. В древнеегипетской цивилизации этот народ был тем же, чем майя и инки для доколумбовых цивилизаций Центральной Америки. Хамиты-копты приходятся отдаленными родственниками берберов Северной Африки. Слово копт, или гипт, ассоциируется со словом Египет (Eh Gypt, что буквально означает «страна коптов»). Копты приняли христианство от св. Марка, проповедовавшего в Александрии. До арабского завоевания долины Нила египетская коптская культура существовала при Византийской империи. Как и для других древних народов Среднего Востока, экспансия Халифата в Египет имела исторические последствия для идентичности и суверенитета коптов. Хотя нынешний кризис, переживаемый коптами, связан с отсутствием демократии и подавлением свобод в Египте, копты считают, что в основе проблем, связанных с их идентичностью, лежат события середины VII в. Такая позиция удивительным образом соответствует позиции других национально-освободительных движений на Среднем Востоке.

В 639 г. н. э. войска Халифата под предводительством Амра ибн аль-Аса вторглись в Египет. Разгромив византийцев в нескольких сражениях, арабы брали один египетский город за другим. Христиане-копты получили статус дхимми. Постепенно многие копты перешли в ислам и подверглись арабизации, но значительная часть коптов сохранила свою изначальную культуру. В конце VII в. местное население поднимало разрозненные восстания против арабских правителей Египта.

В отличие от ливанских христиан, живших в горном анклаве, который они и превратили в родину, где ожидали падения Османской империи, коптам, живущим на равнинах Египта, не оставалось ничего другого, как подчиняться всем, кто бы ни правил долиной Нила. Со временем произошло разрушение культуры, коптским языком стали пользоваться только в церкви.

В XIX в. две интервенции европейских держав оживили сокращавшуюся коптскую общину и вернули ее на национальную арену. Первым был поход Наполеона против мамлюков, господствовавших в Египте от имени турок-османов. Кампания продолжалась с 1798 по 1801 г. Французы заново «открыли» египетских коптов и использовали их как переводчиков. После ухода французов копты снова подверглись гонениям, продолжавшимся до оккупации Египта англичанами в 1882 г. Арабские националисты и исламисты рассматривают эпоху британского колониализма как период западной оккупации, хотя доарабские местные этнические группы воспринимали его как время облегчения гнета.

С конца XIX в. до середины ХХ в. египетские копты восстанавливали свои социальные, экономические и политические позиции. Впервые с VII в. копт-христианин Бутрос Гали, дед Бутроса Бутроса Гали, бывшего Генерального секретаря ООН, занял пост главного управляющего страны и занимал эту должность с 1908 по 1910 г., когда его убили.

После окончания Первой мировой войны копты стали свидетелями возникновения в своей среде двух тенденций. Ключевая группа коптов-националистов видела в крушении Османского султаната историческую возможность для восстановления родины коптов, основываясь на «Четырнадцати принципах» президента США Вудро Вильсона, которые дали право на самоопределение многим народам Европы. Движение коптов-националистов стремилось к созданию коптского государства в Верхнем Египте. Другое коптское движение, возглавляемое преимущественно растущим деловым сообществом и представителями высшего класса, предпочитало в союзе с умеренными и патриотическими элементами арабского мусульманского большинства строить в Египте современное государство, пусть и в форме конституционной монархии. Партия «Вафд», крупнейшая политическая партия Египта в то время, во главе которой стоял Саад Заглул, выступала и против монархии, и против британского владычества. «Вафд», которую многие коптские интеллектуалы считали либеральной партией, была самой мощной альтернативой «Братьям-мусульманам», представлявшим реальную угрозу для египетских христиан. Коптская элита, которая в 1920–1930 гг. находилась под защитой британцев, понимала, что коптское государство – это недостижимая мечта, и отдала предпочтение возможному демократическому Египту как альтернативе Халифату, который в случае своего прихода к власти намерены были возродить «Братья-мусульмане».

Усилившиеся в начале ХХ в. благодаря светскому и религиозному образованию, египетские копты увеличились численно, британский колониальный режим и конституционная монархия стали привлекать их на государственную службу. Тем временем Египет в целом претерпевал глубокие политические и социальные изменения. С уходом британских колонизаторов в 1922 г. арабские националисты и «братья-мусульмане» возобновили давление на коптов и вообще на египетских либералов, особенно на тех, кто работал в государственных учреждениях. Коррупция, господствовавшая там, вызвала антиправительственные выступления. Арабские националисты и исламисты, используя поражение египетской армии в первой арабо-израильской войне 1948 г., развязали беспощадную борьбу с правительством короля Фарука. В 1952 г. в результате государственного переворота «свободных офицеров», представлявших служивших в вооруженных силах националистов и исламистов (их лидером был Мохаммед Нагиб), король был свергнут.

Участь коптов при Республике

На протяжении двух лет после «революционного переворота» в Египте сохранялась двойственная ситуация. С одной стороны, в стране действовало несколько политических партий (это было «иллюстрацией» того, что падение монархии принесло стране свободу, и в ней происходит становление либеральной системы), а с другой – убежденные арабские националисты под руководством полковника Гамаля Абдель Насера вовсю готовили заговор с целью свержения Нагиба и ликвидации зачатков либерализма.

В это время коптское движение, возглавляемое юристом Ибрагимом Хилялем, провозгласило создание первой коптской политической партии, «Хизб аль-Умма аль-Кубтийя» (Партия коптского народа»), которая начала открыто вербовать сторонников. Хиляль стал политическим лидером крупнейшего этнического меньшинства в регионе. По численности его партия обошла партию «Катаиб» ливанских христиан¹.

В 1954 г. Насер и его сторонники осуществили государственный переворот, свергли Нагиба и провозгласили в Египте Арабскую социалистическую республику. Все партии и движения, не присягнувшие на верность панарабской идее и лидерам панарабизма (в число таких движений попали и «Братья-мусульмане»), были запрещены. По стране проходили облавы на монархистов, либералов, демократов, настроенных против Насера консерваторов и, несмотря на дружбу Насера с СССР, даже на коммунистов. Противники Насера либо попадали в тюрьму, либо вынуждены были бежать из страны. Коптская партия была распущена, а ее руководители – арестованы. Позднее Хиляля выпустили из заточения, но он никогда больше не принимал активного участия в политике. Из Египта в США и другие страны Запада эмигрировало много молодых коптов. Среди них были Селим Нагуиб, который позднее возглавил движение коптов Канады, Шавки Карас, поселившийся в США, а позднее и Луис Руфайль, перебравшийся в Ливан.

После смерти Насера в 1970 г. Египет возглавил Анвар Садат, начавший подготовку к Октябрьской войне 1973 г. По словам Халиля Каллада, который в 1970-е гг. возглавлял одну из коптских групп, находившихся в изгнании в Ливане, в период с 1967 по 1973 г. ряд коптских диссидентов-националистов выступали с предложениями создать коптскую автономную провинцию на Синайском полуострове после того, как оттуда уйдут израильтяне. Она, как говорил Келлада, «представляла бы автохтонное население, жившее в Египте с доарабских времен. Все, что следовало сделать коптам, – переселиться в национальный очаг на Синае, где они смогли бы вести светский образ жизни и пользоваться свободами вдали от угрозы экстремизма. С Каиром коптская провинция могла быть связана федеративными отношениями». Но, как сообщают проживающие в изгнании копты, египетские арабские националисты и националисты всего региона сочли эти планы опасными, а израильтяне, контролировавшие Синайский полуостров, даже не рассматривали предложения о создании коптской автономной провинции.

Вскоре Октябрьская война 1973 г. (война Судного дня) уничтожила мечты меньшинства коптских националистов. Египет и Израиль урегулировали конфликт, сначала заключив перемирие, а затем, после того как Садат совершил свой исторический визит в Иерусалим, страны подписали Кэмп-Дэвидское соглашение. После окончания войны Синайский полуостров был возвращен Египту. «Мир», достигнутый правительствами Египта и Израиля, не принес Египту демократию, а коптам – основные права и свободы. При Насере службы безопасности подавили все политические партии, в том числе «Братьев-мусульман». Панарабистский социалистический режим, подобно родственным ему баасистским режимам в Ираке и Сирии, был однопартийным. Все прочие силы – монархисты, либералы, консерваторы, исламисты, копты и даже коммунисты – были сокрушены. При Садате деловым сообществам предоставили большую свободу, но радикальные арабские националисты и исламисты выступили против подписавшего соглашение «с сионистами» режима Садата. Копты поддержали мирный договор с Израилем – во-первых, потому что они не участвовали в глобальном арабо-израильском конфликте из-за Палестины, и, во-вторых, потому что считали: с окончанием состояния войны в Египте начнется процесс демократизация. Но этого не произошло.

«Братья-мусульмане», и в первую очередь ее ответвление «Джемаа Исламия», другие джихадистские группировки развернули борьбу с режимом Садата для того, чтобы наказать его за подписание мирного договора с кафирами (неверными). Одновременно радикальные исламисты начали нападать на коптов-христиан по всему Египту, объявив их «объективными союзниками евреев и Израиля». В 1979 г. джихадисты развернули кампанию насилия против коптских селений, кварталов и отдельных коптов. Удары наносились и по египетским либералам. Египетские мусульмане-антиисламисты, получившие при Садате больше свободы, выступали с требованиями дальнейшей либерализации страны. Ведущие либеральные интеллектуалы вроде Фараджа Фода и Наваля Саадави считали, что теперь, когда Египет стал ориентироваться не на СССР, а на США, они могут оказать давление на правительство и добиться смягчения законов и правил, регулировавших основные свободы.

По иронии судьбы египетское правительство, которым по-прежнему руководили все те же ведомства безопасности и бюрократические элиты, ответило насилием на насилие исламистов, но для поддержания равновесия обрушило репрессии и на коптов. Сэмюэль Шихата, один из оказавшихся в изгнании коптских лидеров, в беседе, состоявшейся в Бейруте в начале 1981 г., сказал мне: «Садат создавал баланс террора, обрушивая его и на террористов из «Джемаа Исламия», и на безоружных египетских граждан «второго сорта», для того чтобы выдерживать огромное давление, которому подвергал его весь арабский мир, включая Сирию, Иран, ваххабитов за подписание Кэмп-Дэвидского соглашения». Говоря иначе, копты расплачивались за подписание договора с Израилем потому, что остальные арабские режимы выступали против мира с Израилем.

17 июня 1981 г. в беднейшем и самом многонаселенном районе Каира – Эль-Завия эль-Хамра, произошло несколько инцидентов. Объектами нападений стали дома и церкви коптов, которые были сожжены². В сообщениях СМИ и свидетелей говорилось о масштабных нападениях боевиков из «Джемаа Исламия» на коптские кварталы, в которых проживал миллион человек. Нападения на коптов были отмечены и в Верхнем Египте. По коптским источникам, во время беспорядков в Эль-Завия эль-Хамра 22 человека были заживо сожжены в своих жилищах. Министр внутренних дел Египта генерал Хасан Абу-Баша заявил о том, что погиб 81 копт-христианин, свыше 100 коптов получили серьезные ранения, 80 домов коптов были разграблены и разрушены. Коптские ассоциации за рубежами Египта сообщили, что ни один джихадист не был арестован и не подвергся преследованиям за эти преступления.

Садат распорядился провести аресты и джихадистов, и коптов, и нападавших, и подвергшихся нападениям. Тысячи джихадистов и коптов были брошены в тюрьмы. Это было таким же абсурдом, каким были бы аресты в 1930-е г. нацистов и евреев за нарушение порядка в Германии. Более того, египетское правительство поместило под домашний арест в аббатстве Вади Натрун главу Коптской православной церкви папу Шенуду III. За этими невероятными мерами, направленными против безоружной древнейшей общины Египта, последовало несколько речей, произнесенных Садатом в Национальной ассамблее Египта. К моему изумлению (тем большему, что я до этого хвалил египетского президента за смелость, проявленную им при мирных переговорах с Израилем, и за милосердие, проявленное при предоставлении убежища больному раком шаху Ирана), я услышал, как Садат резко обрушился на пожилого и миролюбивого папу Шенуду, объявив его ответственным за насилие, совершенное против коптов. Когда Садат обрушился на лидеров проживающих за рубежом коптов, в том числе на жившего в США Шавки Караса, я был в шоке. «Да я тебя в котлету превращу!» – кричал Садат, говоря о Карасе. Затем Садат обратил свою ярость на Бейрут и обрушился на тех, кто «подстрекал коптов к мятежу». Поначалу я не понимал, о чем говорит Садат, поскольку ливанские политики никогда не обсуждали коптскую проблему, а затем понял, что Садат, возможно, имеет в виду мои статьи, опубликованные в газете Аl Ahrar годом ранее.

Годы спустя при встречах с египетскими дипломатами и учеными я спрашивал их о причинах странного поведения Садата в то время, и мне отвечали, что Садат подвергался сильнейшему давлению со стороны других арабских режимов и исламистов, действовавших в самом Египте. «Садат должен был продемонстрировать, что не выступает против ислама в союзе с «неверными», – объяснял умудренный бывший дипломат. – Копты – христиане, но никто на Западе не выступал в их защиту. Кроме того, в отличие от ливанских христиан или христиан южного Судана копты не были вооружены и не могли организовать сопротивление. Копты были идеальными «козлами отпущения». Нанося удар по коптам, Садат пытался выиграть время и удовлетворить могущественные исламистские круги Египта, особенно «братьев-мусульман», чтобы иметь право утверждать, что он – праведный исламский лидер».

Не уверен, что это – единственное объяснение, но очевидно одно: президент Садат сталкивался с угрозой со стороны джихадистов. 6 октября 1981 г. на военном параде в честь Октябрьской войны с Израилем Садат был убит членами группировки «Египетский исламский джихад» (через много лет после убийства Садата эта группировка слилась с «Аль-Каидой»). Садат хотел показать исламистам, что не предает дело уммы, но джихадисты все равно его убили.

Этот драматический эпизод еще более убедил меня, еще за 9 лет до окончания «холодной войны», что когда речь заходит о принципах тоталитарных доктрин, вести переговоры с тоталитарными идеологиями невозможно. Несмотря на то что президент Египта был убит теми же самыми джихадистами, что совершили нападения на коптов, Шенуда и многие его последователи провели еще какое-то время под домашним арестом или в тюрьме, позднее они были выпущены на свободу. Последнее десятилетие ХХ в. продолжало оставаться опасным временем для коптов и египетских либералов, но основная ярость джихадистов обратилась на СССР и Афганистан, страну, где развернулась «священная борьба».

Копты в период после окончания холодной войны

Когда рухнул Советский Союз, многие этнические группы на Ближнем и Среднем Востоке почувствовали: пришло время борьбы за самоопределение и демократию. Зрелище «развода» республик бывшего СССР, мирного разделения прежней единой Чехословакии и особенно международной защиты, предоставленной оказавшимся под угрозой этническим группам в бывшей Югославии и Северном Ираке, дало меньшинствам региона надежду на то, что в наступившую новую эпоху права угнетенных получат, в конце концов, должное признание.

Это предположение не учитывало мощь, которой обладает «братство противников демократии». В бывшей Югославии у ОИК не было иного варианта: она обязана была выступить в защиту мусульманских меньшинств. В Ираке ОИК не могла вмешаться и выступить в защиту курдского меньшинства или против него, поскольку обе стороны конфликта исповедуют ислам. В Египте у коптов не было ни малейшего шанса добиться того, чтобы Лига арабских государств или ОИК оказали давление на арабское и исламское правительство и заставили его предоставить немусульманскому меньшинству какие-то дополнительные права. Копты – не арабы и не мусульмане, поэтому находятся на самой нижней ступени общественной лестницы. У них нет никаких «геополитических активов», которыми обладают ливанские христиане, или военной силы, которой располагают жители Южного Судана. Поэтому они, несмотря на свою многочисленность, обречены на изоляцию. И последнее, но отнюдь не самое маловажное обстоятельство: в своей собственной стране копты слишком рассеяны. В отличие от большинства других национальных или религиозных меньшинств, вроде кабилов, курдов и маронитов, у коптов нет общего территориального национального очага или анклава.

Хотя на Западе правительство Мубарака считали дружественным, готовым к сотрудничеству и крайне важным в свете Кэмп-Дэвидского соглашения, многие копты критиковали правительство за то, что оно недостаточно делает для прекращения постоянных нападений на коптские общины в Египте.

12 мая 1990 г. в городе Александрии группа боевиков «Джемаа Исламия» внезапно напала на коптов и убила коптского священника и еще шестерых коптов-христиан. За это преступление ни один джихадист не был привлечен к ответственности. 4 мая 1992 г. в деревне Маншиет эль-Наср группа джихадистов убила 12 коптов, работавших на полях. В 1994 г. джихадисты совершили нападение на монастырь св. Марии в селениях Эль-Мухарак и Эль-Кусия; в 1996 г. сотни вооруженных членов «Джемаа Исламия» напали на коптскую деревню Эль-Бадари; в 1997 г. джихадисты убили 12 учащихся коптской воскресной школы в деревне Абу-Куркас. И снова правительство не приняло никаких мер против «Джемаа Исламия». Потом последовали новые убийства коптов в районе Наги-Хаммади г. Бахгура, а в 1998 г., спустя всего лишь несколько месяцев после того, как Усама бен Ладен объявил войну «неверным» по всему миру, копты были убиты в деревне Эль-Кошех. В ответ на развязанный террор египетские власти арестовали тысячу коптов и нескольких исламистов. Нападения на коптов, происходившие на протяжении всех 1990-х гг., не вызвали у международного сообщества никакого отклика, хотя в других странах, например в Боснии и на Восточном Тиморе, оно активно помогало группам населения, ставшим объектами нападений.

В декабре 1999 г. было совершенно новое нападение на Эль-Кошех, в результате которого погиб 21 копт и было разрушено 260 домов и предприятий христиан. Во время совершения этого насилия местные полицейские или пассивно наблюдали за происходящим кошмаром, или, того хуже, активно помогали нападавшим. Египетские трибуналы судили 96 подозреваемых, но все эти люди были оправданы Египетским судом по делам государственной безопасности.

По данным коптских ассоциаций, в феврале 2001 г. силы безопасности взяли штурмом коптскую церковь св. Болы в Шубра Эль-Хайме и разрушили ее бульдозерами после того, как местный епископ попросил разрешения провести богослужение.

После 11 сентября 2001 г.: насилие продолжается

После событий 2001 г. международное сообщество сосредоточило внимание на участи гонимых меньшинств в большинстве районов Среднего Востока и в целом на борьбе за демократию в регионе, однако копты по-прежнему оставались «в тени». Они сообщали о продолжающихся нападениях джихадистов и попустительстве правительства. В феврале 2002 г. вооруженные джихадисты сожгли коптскую церковь и 35 коптских домов. В апреле 2003 г. подразделение сил безопасности Египта по непонятной причине с помощью бульдозеров разрушило коптский христианский центр «Остров благотворительности Патмос» (центр занимался лечением и социальной адаптацией сирот, умственно отсталых и страдающих физическими недостатками детей). В августе того же года местный губернатор отдал силам безопасности приказ уничтожить ограду вокруг исторического, возведенного еще в IV в., монастыря св. Антония в Эль-Заафране. Проживавшие в этом монастыре монахи встали «живым щитом», чтобы помешать атаке на монастырь. В октябре были арестованы десятки коптов (многие из них были новообращенными, перешедшими из ислама в христианство). В пятницу 7 ноября 500 джихадистов напали на деревню Герза-Айят-Гиза.

Атаки джихадистов в Египте и по всему Среднему Востоку – части общей борьбы с «кафирами», управляемой «Аль-Каидой» через Интернет. Соответствующие послания транслирует и телеканал Аl Jazeera. Эта тенденция заметна в Ираке, Нигерии, Индонезии, где джихадисты регулярно совершают нападения на немусульман и светских мусульман. В 2005 г. нападениям подверглось несколько коптских церквей, домов и лавок в Кфар-Саламе, Церковь Двух мечей. Юрист-христианин Сабри Заки был убит прямо в своем офисе³.

Следующий год ознаменовался резкой эскалацией нападений джихадистов на коптов. Сначала были совершены налеты на церкви в Александрии, а затем – на селения Аль-Хамам в провинции Ассиют, Хиджа-Кабали в провинции Кена и Кафар-Салама в провинции Шаркия. Кульминационной точкой этой волны насилия стало обезглавливание копта в Асуане. В 2006 г., после новых нападений джихадистов, началось бегство коптских семей. В 2007 г. нападения участились: «Джемаа Исламия» и ее сторонники совершили нападения на деревни Бехма эд-Ильят, Сафат-Мидум, Кум Умбо, на Луксор, на церковь Св. Марии в Дахиле, на десятки других селений. В 2008 г. кампания террора продолжилась: джихадисты вновь напали на несколько селений. В 2009 г. джихадисты нанесли удар по Луксору. Преступления против коптов продолжались и в начале 2010 г. Особенно часто инциденты происходили в Наг-Хаммади в провинции Кена.

Джихадистское насилие направлено не только на кварталы, города и деревни, но и против отдельных коптов, проживающих в городах, в том числе против представителей интеллигенции, женщин, учащихся. Потомок коптов, лингвист, специалист по исламу д-р Джейкоб Кириакес сказал мне в 2005 г., что «качественно и количественно антикоптские кампании достигли, критической массы, которая приводит к этническим чисткам, поскольку многие семьи стремятся либо переселиться в другие районы Египта, либо найти убежище за рубежом».

«Знак времени» проявился на международной Коптской конференции, которая состоялась летом 2010 г. в Вашингтоне. Я был одним из ее участников. Молодые участники конференции, приехавшие со всех концов света, были полны решимости исполнить устремления своего народа. Один из них заявил: «Это продолжается слишком долго. В нашей собственной стране, в Египте, мы живем в рабстве. Настало время восстать во имя свободы».

Египетские либералы как объекты нападений

Хотя копты – самая угнетаемая община в Египте и одна из наиболее угнетенных общин Среднего Востока, важно отметить, что джихадисты и сторонники авторитарного правления считают своими врагами и арабов, представителей либеральных взглядов. В 1990-х гг., продолжая отслеживать факты насилия над коптами, я начал внимательно прислушиваться и к сигналам, исходившим от различных либеральных группировок и египетских интеллектуалов. Я понимал, что успех этих сил означает расширение демократической культуры в самом многонаселенном и влиятельном арабском государстве, одной из ведущих суннитских стран мира.

Для того чтобы пребывающее в осаде коптское меньшинство смогло достичь равенства в своей собственной стране, необходимо пришествие к власти демократов и либералов, которые должны завоевать сердца и умы большинства египтян. Ситуация в Египте сложна. С одной стороны, с момента революционного переворота 1954 г. в Египте правили только авторитарные режимы, и элита не горит желанием открывать систему для реальной плюралистической демократии. С другой стороны, в Египте существуют опасные и влиятельные джихадисты, «Братья-мусульмане» и еще более экстремистские «Джемаа Исламия» и «Исламский джихад». Эти силы не имеют в Египте других планов, кроме учреждения в стране эмирата, наподобие того, что «Талибан» установил в Афганистане. Арабские националисты и коммунисты, представься им возможность осуществить свои планы, тоже установили бы тоталитарный режим.

Дело демократии и свободы в стране продвигают два меньшинства – копты и либералы. Если бы египетские либералы образовали коалицию с коптами, она могла бы составить количественное большинство, но это возможно только в том случае, если египетские демократы обретут достаточную силу для того, чтобы обратиться к общественным группам, составляющим в стране большинство: к женщинам, молодежи и трудящимся. К сожалению, новейшая политическая история Египта не давала либералам настоящей возможности мобилизовать общество. Как и в других арабских странах, в Египте переход от Османского султаната к европейскому колониализму и последующему становлению республики был крайне тяжелым для демократов.

Развитие плюралистической культуры в Египте, по иронии судьбы, началось с установления британского владычества в конце XIX в. До этого времени страной управляли династии или правители, ответственные перед Халифатом – Омейяды, Аббасиды, Фатимиды, мамлюки, османы. На короткое время в начале XIX в. эту традицию нарушил реформатор Мухаґммед Алиґ-паша. В годы британского владычества, с распространением образования и принятием светской конституции в египетских городах стала возникать современная элита, средний класс. Даже восстания против англичан, вдохновленные идеями патриотизма и в определенной степени арабизмом, были ориентированы на создание в стране либеральной республики.

Рост влияния партии «Вафд» в начале ХХ в. стал для общества сигналом о возросших возможностях египетского либерализма. К концу 1950-х гг., после ухода англичан, «Вафд» добилась от короля Фарука ограничения власти монархии и расширения сферы действия конституционных норм. До революции 1954 г. Египет был на пути к демократии средиземноморского типа. Парламентские дебаты о вытеснении военных из политики и создании подлинной республики при недолговечном режиме Негиба чем-то напоминали ситуацию, сложившуюся в России накануне Октября 1917 года. Переворот Насера покончил с многопартийностью. В Египте воцарился однопартийный режим, в котором был один вождь и одна идеология панарабизма. Египетский диктатор-социалист и панарабист подавил все остальные силы, сначала либеральных демократов, потом социалистов, коммунистов и, наконец, «Братьев-мусульман». С 1954 г. и до смерти Насера в сентябре 1970 г. либеральная политическая элита была «вне закона». Активисты были брошены в тюрьмы, уничтожены или изгнаны из страны. Некоторые пытались организовать оппозицию за рубежом, но не добились сколько-нибудь значимого успеха. Одной из таких попыток была организация радиостанции Mist al hurra («Свободный Египет»), вещавшей на юге Франции в 1960-х гг.

При президенте Садате репрессивный механизм в Египте несколько ослаб, но государством по-прежнему управляли полиция и службы безопасности. Готовясь к войне Судного дня, режим стремился заручиться общественной поддержкой и минимизировать внутренние противоречия. Ирония состояла в том, что как только война закончилась и Садат вступил в переговоры, окончившиеся подписанием договора с Израилем, государство обратило острие репрессий на выступивших против него исламистов и арабских националистов, тогда как репрессии против ориентированных на Запад либералов стали слабее.

После того как Египет и Израиль в 1978 г. подписали Кэмп-Дэвидское соглашение, а затем, в 1979 г., и мирный договор, джихадисты при поддержке крайних арабских националистов и левых начали полномасштабную войну с режимом Садата. Деловое сообщество и либеральные группировки воспользовались смещением центра тяжести борьбы и снова вышли на политическую арену.

Избранный в 1981 г. на пост президента Хосни Мубарак сохранил курс Садата, но не был отягчен «наследием мирного соглашения». На протяжении 40 лет политическое уравнение в Египте оставалось неизменным: джихадисты восставали против режима, «Братья-мусульмане» проводили мобилизацию сил на борьбу за Халифат. Коммунисты находились в оппозиции, предпринимательское сообщество и бюрократия процветали, либералы становились все увереннее и заметнее, хотя и не пользовались той свободой, которая существует в странах с развитой демократией, а копты по-прежнему оставались объектами нападений джихадистов и критически относились к правительству.

Либералы после 1990 г

Когда после развала СССР Запад сосредоточил внимание на нарушения прав человека в Египте и других странах мира, либералы стали острее осознавать последствия своих действий. Каир получал большую помощь из Вашингтона. Значительную финансовую поддержку египетскому режиму оказывал и Европейский Союз. Эта помощь дала правительствам западных стран определенный рычаг, позволявший осуществлять вмешательство, пусть и небольшое, в пользу диссидентов. В начале 1990-х г. египетские диссиденты стали смелее выдвигать свои требования, вопреки твердой, но осторожной реакции правительства. Следует отметить, что при Мубараке после 1990 г. либеральная оппозиция могла говорить и делать гораздо больше, чем при Садате. По сравнению со временами Насера, ситуация в Египте кардинально изменилась. Происходило движение к демократии, хотя и очень медленное.

Помехой более быстрому движению к либерализации было не правительство, соглашавшееся на мелкие уступки, а исламистские движения, которые стали более радикальными и идеологически более нетерпимыми. Действительно, как могут либералы бороться за демократию и добиваться крупных уступок от авторитарных правителей, когда «другая оппозиция», «Братья-мусульмане» ведут крупномасштабную компанию за ношение хиджабов, разделение по гендерному принципу и дискриминацию коптов? «Братья-мусульмане» перехватывают любую уступку, полученную либералами у режима Мубарака, для того, чтобы утвердить свою реакционную идеологию. Если студенты добиваются большей власти для своих объединений, исламисты устанавливают в студенческих городках гендерный апартеид. Режим, либералы и исламисты ведут между собой игру с нулевым результатом, которая напоминает игру, происходившую в Веймарской республике между правительством, либералами и национал-социалистами.

Впервые я познакомился с настоящим египетским либералом международного масштаба во флоридском кампусе в 1995 г., когда нас по приглашению факультета исследований проблем женщин посетила выдающаяся писательница Наваль Саадави. Зная о нарастающей в Египте джихадистской угрозе и об огромном влиянии, которым пользуются в Египте «Братья-мусульмане», я очень хотел послушать выступление Саадави и узнать о проблемах Египта, что называется, из первых уст. Мои надежды были вознаграждены. Суть выступления Саадави перед студентами была ясна. Саадави выступала как феминистка, либерал и поборница прогресса. Хотя, как и следовало ожидать, она критиковала внешнюю политику США, Израиль, наиболее острой критике она подвергла исламистскую программу и режим Мубарака. Саадави – живой пример бесстрашной борьбы, которую ведут женщины в самом сердце арабского мира. Позднее она сказала мне: «Зерна, которые я сею сейчас, расцветут в следующем поколении женщин, и вы увидите, что эти женщины победят фашизм». Годы спустя я увидел первые плоды работы Саадави в различных местах Среднего Востока. Другой известный египетский либерал, Саад аль-Дин Ибрагим, выдающийся специалист в области социальных наук и директор каирского Центра «Ибн Хальдун», получил международную известность как активист, боровшийся за права человека, демократию и права религиозных меньшинств Египта в трудное десятилетие, прошедшее со времени окончания «холодной войны» до начала войны с террористами-джихадистами. Ибрагим заплатил за свою смелость годами тюремного заключения и претерпел гонения.

Египетские либералы после 11 сентября 2001 г

Террористические акты 11 сентября 2001 г. породили новые международные условия, благоприятствующие программам демократических преобразований в регионе. В годы с последовавшими усилиями США и мирового сообщества, направленными на борьбу с «Аль-Каидой» и на продвижение демократии, в Египте набирали силу два движения. Одно из них, «Кефайя», было светским и популистским, другое, «Аль-Корайюн», – реформистско-исламским. Движение «Кефайя» («Хватит!») первоначально было создано в целях противодействия переизбранию президента Мубарака на новый срок после 26 лет правления Египтом⁴. Начавшееся в 2005 г. в самых «низах» как коалиция движений, оно достигло пика во время демонстраций, охвативших Египет в том же году. Новым представителем и главой египетских либералов стал Айман Нур, политик, бросивший вызов президенту Мубараку на выборах. До того, как его посадили в тюрьму, Нур занимался также организацией движения. Хотя Нур, создавший партию «Эль-Гад» («Партию завтрашнего дня») выступал с резкой критикой вторжения в Ирак, и США, и Великобритания оказали на Мубарака давление, требуя освободить Нура. В 2006 г. президент Буш призвал к освобождению Нура на конференции, посвященной инакомыслию.

Наряду со светскими либералами, после событий 11 сентября начали усиливаться и исламские «реформисты». Хотя «коранисты», или участники движения «Аль-Корайюн», утверждают, что существуют с 1979 г., но их движение расцвело в начале XXI в., когда они начали пропагандировать свои антиджихадистские взгляды. Лидеры «коранистов», прежде всего д-р Ахмад Субхи Мансур, ныне живущий в Северной Америке и его последователи называют себя «мусульманские интеллектуалы, верящие в то, что ислам – религия свободы, демократии, терпимости, справедливости, мира и прав человека». По словам Мансура, участники его движения «ведут борьбу с культурой террора в рамках ислама, используя Коран как единственный источник законодательства». Международный центр изучения Корана, идеологический центр движения, выпускает литературу, направленную против салафитского отношения к джихаду. Египетские «коранисты», как говорят их лидеры, являются «жертвами и «Братьев-мусульман», и режима». Критика исламистов исходит также от суфийского мусульманского движения, участники которого истово верят в духовность ислама и противопоставляют его джихадистским целям «Джемаа Исламия» и ее проапагандистам-салафитам.

В Египте быстро растет популярность бывшего исламиста Тафика Хамида, который был членом «Джемаа Исламия», но порвал с ней и стал убежденным светским мыслителем и правозащитником⁵. В 2009 и 2010 гг. у меня было несколько встреч с Хамидом в Вашингтоне, в ходе которых он утверждал, что «единственный путь к разгрому джихадистов – разумное использование Корана и иное толкование сур». Интересно отметить, что Хамид убежден: правительство Египта может «оказать помощь в идеологической борьбе с салафитами и остановить экспансию джихадизма прежде, чем они захватят власть». Тафик Хамид считает, что правительство даже при Мубараке может мобилизовать Аl Azhar^XLIX, направить энергию людей в нужном направлении, на противодействие «Братьям-мусульманам». «Все силы должны объединиться ради сдерживания и отбрасывания исламистов, – утверждает этот доктор медицинских наук, читающий лекции по всему миру. – Демократия сможет с боем пробиться к жизни только таким образом».

Будущее демократии и свободы в Египте

Прежде чем демократия и плюрализм смогут укорениться в Египте, придется преодолевать серьезные препятствия и трудности. Разочарования коптских лидеров в изгнании и либеральных активистов в самом Египте очевидны. На трех подряд конгрессах коптской диаспоры, состоявшихся в 2004 г. в Цюрихе, в 2005 г. в Вашингтоне и в 2006 г. в Нью-Джерси, коптские лидеры заявляли о том, что отвергают нынешнее положение дел в Египте, и призывали к международному вмешательству, которое должно положить конец этническим чисткам, направленным против коптов. Впервые в новейшей истории египетские копты после нападений на свои дома и селения проводят акции протеста на улицах. В 2009 г., после ряда нападений на коптские церкви, они провели многотысячные уличные демонстрации.

В известном смысле ненасильственное восстание коптов уже началось. Я ожидаю, что их протесты будут усиливаться, особенно по мере того, как СМИ других стран и общин Среднего Востока станут уделять движению коптов больше внимания, а в мире будет нарастать их поддержка.

Ожидается также подъем светских и либеральных сил египетского общества. Выступая на нескольких форумах, Хайри Абаза, старший научный сотрудник вашингтонского Фонда защиты демократий и специалист по Египту, сказал: «В египетском обществе зреет ощущение того, что изменения должны произойти, но существует также ощущение того, что эти изменения не приведут движение вспять». Когда я спросил Абазу, каким образом изменения могут вызвать возврат к прошлому, он ответил просто: «Посмотрите на Иран. В 1979 г. в Иране произошли изменения, но они увели эту страну назад. Египетское общество в целом жаждет изменений, но все зависит от того, кто их осуществит, от того, какие силы будут способствовать прогрессу, социальному и политическому развитию, и от того, какие силы присвоят достижения предшествующих поколений».

Паулу Касака: «Если успеха добьются «Братья-мусульмане», даже за счет обрушения нынешнего авторитарного режима, эра, которая наступит после ухода Мубарака, станет эрой тоталитаризма. Но если изменения будут достигнуты постепенно, демократическим путем, светские силы, Египет смогут пользоваться влиянием во всем арабском мире и суннитских странах в целом».

Как наблюдатель, следящий за борьбой, за измененими в Египте, я вижу, что в схватке за будущее страны сойдутся четыре армии. Одну из них составляют «Братья-мусульмане» и их союзники из числа ультранационалистов-панарабистов. Эта армия стремится к свержению режима и созданию антизападного, недемократического государства. Ее цель – строительство одного из «блоков», из которых позднее сложится Халифат. Другая армия представляет нынешний режим, колеблющийся между сохранением статус-кво и небольшими изменениями, слишком незначительными для того, чтобы их могло принять большинство египтян. В этой силе реальным защитником от джихадистского зверя являются вооруженные силы, но они будут выполнять функцию защитника только до тех пор, пока пользуются поддержкой общества. Третья армия – выступающие против режима популисты и диссиденты. В идеологическом отношении бойцы третьей армии не исламисты, но они испытывают мощное влияние антизападной пропаганды и культуры. «Братья-мусульмане» могут использовать популистов для свержения правительства. Последнюю армию составляют диссиденты, желающие двинуть страну к либеральной демократии. Однако эти люди слишком слабы для того, чтобы одержать победу, и слишком изолированы для того, чтобы идти вперед. Где-то рядом с этой группой стоят копты, изолированные и подвергающиеся нападениям и справа, и слева.

Единственный вывод, к которому приходишь при изучении этой политической расстановки, таков: заключительная битва в войне произойдет между джихадистами и их союзниками и демократами и их союзниками-коптами. В Египте либо будет установлен режим, подобный режиму талибов, либо страна двинется к жизни, в которой будет место плюрализму, терпимости и демократии.

Из 19 террористов, убивших тысячи людей во время событий 11 сентября 2001 г., 14 были уроженцами Саудовской Аравии, с которой «возникла проблема». После террористических ударов по Нью-Йорку и Вашингтону эту мысль повторяли в эфире неделями, месяцами, годами.

Такое мягкое обвинение в адрес этой страны хоть и кажется кое-кому крайностью, многим другим представляется вполне оправданным. Тот факт, что примерно десяток джихадистов-смертников, совершивших теракты в США, оказались выходцами из Саудовской Аравии, не должен быть причиной обвинения всего населения страны или правительства Саудовского королевства. Такое обвинение будет неточно, несправедливо и неэффективно. Кроме того, власти Саудовской Аравии сами ведут войну с «Аль-Каидой» и ее приверженцами. Бен Ладен и Завахири часто обрушиваются на власти Саудовской Аравии и правительства большинства других стран Аравийского полуострова, в том числе и Йемена.

В то же время нет ни малейшего сомнения в том, что в Аравии существует проблема и что именно в этой проблеме коренятся корни террора, нанесшего удар в сердце Америки. Еще до событий 11 сентября 2011 г. я считал, что зародившееся в Аравии движение несет ответственность за массовые убийства, войны и бедствия, обрушивающиеся на регион и международное сообщество. Это движение порождено тоталитарной идеологией салафитов-джихадистов в ее различных формах и вариантах. Джихадисты исповедуют доктрину фатализма, возникшую на Аравийском полуострове. Но в других странах, в том числе в Катаре, хорошо финансируемые СМИ, телеканал Аl Jazeera и проджихадистская дипломатия переформатировали ее и придали новое оформление. 14 участников терактов 11 сентября – всего лишь продукты фабрики, десятками тысяч штампующей клоны по всему миру и выпустившей уже миллионы им подобных.

В естественных условиях, порождающих любую болезнь, находится и противоядие от нее. Это наблюдение касается и джихадизма, родиной которого является Аравийский полуостров. Действительно, подъем салафизма, крайнего пуританизма и ваххабизма на Среднем Востоке наблюдался в самых пустынных странах, тогда как признаки усиления демократии и реформизма в этих странах были минимальны. Как бы робки и слабы ни были аравийские либералы, они тем не менее существуют. Время и признание принесут им значимость и, наконец, инструменты, которые помогут распространить культуру терпимости и плюрализма в крайне важном районе Среднего Востока¹.

Историческая задача, стоящая перед этими диссидентами, не сводится к одному лишь продвижению демократических ценностей. Прогресс гуманизма и интернационализация демократической культуры – процесс постепенный, возникающий в результате развития общей политической культуры региона или страны, о которых идет речь. Для либералов Аравийского полуострова (или, по меньшей мере, для гуманистов этого региона) реальная и непосредственная задача заключается в противодействии и сдерживании убежденных джихадистов, пользующихся широкой поддержкой господствующей интеллектуальной элиты. Либералам предстоит вступить в идеологическую конфронтацию с джихадистами. Для салафитов Аравия в целом и Саудовское королевство в особенности – это центр земли, место, где генерируются законность и материальная поддержка.

В Аравии джихадисты черпают силу из трех источников. Один из них джихадисты уже контролируют, а к господству над двумя другими пока стремятся. Прежде всего это простирающаяся вдоль побережья Красного моря аравийская провинция Хиджаз, на территории которой находятся самые важные мусульманские святилища – Мекка и Медина. Кто бы ни управлял этими городами, этот человек пользуется огромным влиянием в исламском мире и является лидером этого мира. Установление контроля над этой провинцией – цель, которой джихадистам еще предстоит добиться. В сущности, Саудовская Аравия – религиозная страна, но «Аль-Каида», салафиты-экстремисты хотят превратить ее в государство, подобное Афганистану времен талибов. Второй источник могущества – гигантские запасы нефти на территории Саудовского королевства. Это богатство исторических масштабов, никогда прежде не бывшее доступным в таких объемах ни одному региону мира, оказало драматическое влияние на экспансию салафизма вообще и ваххабизма в особенности. Третий источник силы – финансирование жителями Саудовской Аравии кампании проповеди и пропаганды, охватывающей весь Средний Восток и весь мир. На протяжении десятилетий это финансирование является самым важным фактором стремительного международного подъема джихадизма.

Только поняв мощь джихадизма на Аравийском полуострове и могущество поддерживающих джихадизм сил, мы можем понять титанические трудности, с которыми сталкиваются сторонники демократии в этих пустынных странах. Продвижение демократии связано не только с выдвижением демократических принципов (что происходит в других освободившихся от колониализма странах мира – в Латинской Америке, Африке, многих частях Азии), но и с утверждением политического и культурного плюрализма, идея которого идет вразрез с салафитским джихадизмом. Мои наблюдения и исследования позволяют предположить, что битва за свободы на Аравийском полуострове – самая тяжелая из битв, происходящих на земле. Но и ставки в Аравии намного выше, чем где бы то ни было. Если, вопреки неизмеримым трудностям, удастся добиться демократизации на Аравийском полуострове, это скажется на всем исламском мире и за его пределами. Вот почему малые усилия реформистов, сколь бы незначительными они ни были, необходимо рассматривать в контексте помощи и поддержки, которые джихадисты получают от политической, экономической и теологической элиты Аравийского полуострова.

История Аравии: от счастья к напряженности

Древние римляне называли Аравийский полуостров Arabia Felix («Счастливой Аравией»). В течение тысячелетий до пришествия Христа, вплоть до возникновения исламской империи, пустынные просторы полуострова его собственные жители называли Jazeera («Островом»), поскольку с трех сторон эту сушу окружает вода – Персидский залив, Индийский океан и Красное море. Обособленность кочевых племен, обитавших на этом «острове», привела к изоляции Аравии от Леванта.

До эпохи Халифата ни один великий завоеватель Среднего Востока никогда не вторгался на «Остров». Египтяне, хетты, ассирийцы и вавилоняне, персы, греки и римляне совершали походы на восток, запад и север от Аравийского полуострова, но никогда не захватывали территорий на нем самом. Можно утверждать, что в пустыне было нечего захватывать. Впрочем, на юге Аравийского полуострова существовали городские культуры, в том числе в королевствах Йемен и в южной части Хиджаза. В частности, я имею в виду город Мекку. Невероятная цена, которую пришлось бы заплатить за предпринятый ради захвата этих городов переход через огромную пустыню, была вопиюще несуразна. Этот географический рубеж на протяжении веков обеспечивал семитским арабоязычным племенам обособленность и изолированность, но в то же время удерживал эти племена в кочевом состоянии, что позволило Мекке стать федеральной торговой столицей, пользовавшейся политическим влиянием во всем регионе. Римские и другие историки рассматривали стабильность этой паутины отношений, сложившихся между кочующими по пустыне бедуинами и буржуазией Мекки как источник счастья, под которым имели в виду, что никакие иностранные вторжения не мешали исконному образу жизни аравийцев. В VII в. положение дел резко изменилось в связи со становлением исламского государства².

Когда мы изучаем историю Аравии (или любого другого района мира, имеющего отношение к современной политике), то не ссылаемся на религиозное предание, поскольку оно имеет собственное непререкаемое измерение. Социальную историю Аравии можно разделить на доисламский и исламский периоды – или, говоря точнее, до возникновения организованной панарабской державы, воплощенной в Халифате и в местной королевской семье и племенных элитах, и после возникновения Халифата.

Эра, предшествовавшая возникновению единого государства, которое сплотило все племена под одним знаменем, мусульманские историки обычно называют A’ssr al Jahilyya, «Веком невежества». Это название утверждает, что до пришествия ислама народы Аравийского полуострова не ведали спасения. В социологической истории этот период называют доисламским периодом или историей Аравии до возникновения Халифата. Население полуострова составляли в основном языческие племена, христиане и евреи. Возникновение исламского государства не сказалось на этническом составе населения полуострова, но оказало влияние на более ранние религии, главным образом на христианство, иудаизм и политеизм. Армии первых мусульман установили на полуострове теологическое правление, которое после смерти военного вождя мусульман и пророка Мохаммеда бин Абдаллы превратилось в Khalifa или Халифат.

С момента этой радикальной трансформации родины арабов в VII в. и ухода армий Fatah (завоевания) в поход для овладения землями «неверных», территория, бывшая колыбелью арабских племен, на века стала одним из районов Халифата. Ирония истории состояла в том, что хотя Джазира была местом зарождения Халифата, несколькими годами позднее, в 667 г., Омейяды, первая династия арабских халифов, перенесли столицу в Дамаск, а халифы династии Абассидов в 750 г. – в Багдад. Центр арабских завоеваний и строительства империи был вынесен за пределы Аравийского полуострова, но Хиджаз остался святой землей империи. Мекка и Медина навсегда стали местами паломничества. И хотя политические и экономические центры арабской империи оказались далеко за пределами родины арабов, Аравийский полуостров остался своего рода священной или почитаемой территорией для всех арабов, расселившихся от Испании до Персии³.

Османская империя перенесла столицу халифата в Стамбул, лидерство арабов сменилось лидерством турок. Но Мекка по-прежнему осталась главным святилищем, что давало арабам Зиджаза и правителям святого города выдающееся положение, которого лишились арабские поселенцы и арабские общины на севере Среднего Востока, где они заняли второстепенное положение по сравнению с турками.

На протяжении четырех столетий, предшествовавших развалу турецкого султаната, на Аравийском полуострове существовали три типа арабских правителей. Наиболее важное положение занимали правители Мекки, особенно хашимиты, ближайшие потомки семьи пророка. За ними шли эмиры и правители других аравийских провинций в составе Османской империи – Йемена, Кувейта, Катара и Омана. Последнюю группу правителей составляли вожди племен, избегших подчинения туркам. В эту группу входили вожди племени эль-Сауд, господствовавшего в оазисе Рияд и в южной части Аравийской пустыни, в пустыне Руб эль-Хали.

Единственными арабами, никогда не подчинявшимися османскому господству, были возглавляемые Саудидами племена Центральной Аравии. С конца XIX в. последователи Мохаммеда Ибн Абдель Ваххаба, араба, проповедовавшего учение крайнего салафизма, объединились с племенами центрального Раджа в попытке освободить Аравийский полуостров от османского господства. Движение, получившее название «ваххабизм», стало первым исламистским движением современности. С тех пор ваххабитское и саудовское движения воспринимают как единое целое, хотя интересы конфедерации племен заключались в захвате власти над полуостровом, возврате арабских земель, покоренных турками, тогда как ваххабиты преследовали, в принципе, идеологические цели, включавшие восстановление Халифата.

На облик и судьбы Аравии и на будущее аравийской демократии глубокое влияние оказала Первая мировая война. Великобритания стала союзницей Шарифа Хиджаза Хусейна в борьбе с Османской империей. Хашимиты лелеляли надежды на создание Большого Арабского королевства, включающего Аравийский полуостров, Ирак, Сирию и Палестину. Возглавляемые Шарифом Хусейном, правящие круги Мекки стремились к восстановлению независимой арабской монархии, которая, скорее всего, стала бы умеренной (как современная иорданская монархия, единственная сохранившаяся часть владений хашимитов). В 1924 г. племена Неджда под руководством Абель Азиза аль-Сауда вторглись в Хиджаз, свергли правителей Мекки и создали ваххабитское королевство со столицей в Эр-Рияде. Это событие на десятилетия вперед определило будущее Аравии и всего региона⁴.

Современный Аравийский полуостров и ваххабизм

В постколониальный период на Аравийском полуострове возникло главное государство и ряд периферийных стран, имеющих разную величину, разную численность населения и разные политические системы. В центре находилось Саудовское королевство – самое могущественное и влиятельное государство, сложившееся на полуострове после ухода турок. Королевство контролирует Мекку и Медину, священные города ислама. Довольно скоро после основания королевства его элита была осчастливлена огромными доходами от нефти, добываемой западными компаниями из, казалось бы, нескончаемых запасов полуострова. К югу от Саудовской Аравии находились два бедных государства – Северный Йемен, в котором правили племена, и подвергшийся мощному влиянию идей марксизма Южный Йемен. На востоке полуострова существуют монархии, прежде находившиеся под управлением Великобритании, – Кувейт, Бахрейн, Катар, Оман и Объединенные Арабские Эмираты. За исключением Южного Йемена, находившегося под советским влиянием, остальная часть Аравийского полуострова пользовалась защитой Запада – либо Великобритания, либо США.

Во время «холодной войны» Саудовская Аравия и остальные аравийские монархии примкнули к антикоммунистическому лагерю, но это никак не сказалось на их политических системах. Правительства и режимы, правившие на полуострове (как и в остальном арабском мире), противились плюрализму и в большинстве случаев не соблюдали прописанные Всеобщей декларацией основные права человека.

Ваххабитский режим Саудовской Аравии был и остается политической системой, весьма непохожей на либеральную демократию. Открыто провозглашая свою приверженность ортодоксальному салафизму, политический истэблишмент Эр-Рияда усилил соблюдение догматов ваххабизма во всех аспектах жизни Саудовского королевства. В стране твердо следуют законам шариата, там создана и действует религиозная полиция «Мутавва», проводится полная сегрегация женщин. Система признает только одну религию, ислам, и единственную форму ислама – суннитский салафизм ваххабитского толка. Все прочие религии объявлены незаконными. Режим не разрешает создавать политические партии и не допускает выборного представительства. Никакого избирательного процесса не существует. Страной правят абсолютная монархия и элита, состоящая из нескольких тысяч эмиров. В последнюю очередь упомяну следующее немаловажное обстоятельство: женщинам, проживающим в королевстве, отказано во всех основных (по международным стандартам) правах на участие в политической, общественной и экономической жизни страны. Приведу лишь один ошеломляющий пример: женщины не могут не только общаться с мужчинами, но даже водить машину. Королевство основано на принципах ваххабистского исламизма, которые строго проводятся в жизнь.

В роли стражей салафизма выступают круги радикальных духовных лиц, которые отвечают за соблюдение религиозных догматов. В число наделенных такими полномочиями организаций входят Совет высших улемов и Высший совет правосудия (кади). Управление политической и религиозной властью на протяжении десятилетий остается жестким, прочным и незыблемым. Ведущие теологи и исламские ученые издавна составляют хребет доктрины, из которой режим черпает свою легитимность. Страна, в которой нет ни выборов, ни политических партий или каких-либо иных форм социально-политического представительства, в моральном и идеологическом отношениях держится на благословении, которое дает правителям исламское духовенство⁵.

Таким образом, власть, которой пользуются ваххабиты в саудовском государстве, можно сравнить с властью ядра коммунистической партии в СССР. Не все жители Саудовской Аравии и даже не все представители бюрократии и правительства – ваххабиты, но ваххабитский исламизм является государственной идеологией страны, и попытки избежать его были бы равносильны мятежу против ортодоксального коммунизма в советскую эпоху. Многие мужчины, служащие на разных уровнях государственной машины Саудовской Аравии, критически относятся к ваххабизму. И все же режим слишком укоренен в теологию для того, чтобы в рамках системы могло естественным образом возникнуть какое-нибудь реформаторское течение⁶.

Клерикальный режим не только сохраняет твердую хватку во внутренних делах, но и контролирует внешнюю политику Саудовской Аравии. Под руководством ваххабитов Эр-Рияд на региональном и международном уровнях проводит политику и постоянные кампании, направленные на выполнение программы, которую выдвинули салафиты. Во времена «холодной войны» Саудовская Аравия вкладывала огромные средства в финансирование учреждений, ассоциаций и правительственных ведомств по всему Большому Среднему Востоку и за его пределами, внедряя тем самым салафитскую доктрину. Миллионы нефтедолларов были потрачены на поддержку образования, социальных, медицинских и экономических проектов в арабском мире с целью создания массовой поддержки исламистов. «Ваххабитская программа», благоприятствующая ужесточению норм шариата, гендерной сегрегации и джихадистскому подходу к международным отношениям, образует, наряду с хомейнизмом и баасизмом, самую мощную силу, выступающую против подъема либеральной демократии и плюрализма в регионе.

Ирония состоит в том, что хотя политические лидеры Саудовского королевства проявляют признаки прагматизма и инициируют мирные проекты, направленные на разрешение арабо-израильского конфликта, другое крыло режима, ваххабитское духовенство, стоит на непримиримых позициях. Продвигаемая ваххабитами идеология породила движения, которые яростно выступают против демократии, равенства женщин, равные права немусульманских общин и решения, предусматривающего создание двух государств в Палестине. Неразрывная связь между истэблишментом Саудовской Аравии и ваххабитским клерикальным блоком принуждает монархию отстаивать строгие правила, пресекать реформы, а в некоторых случаях – и простую модернизацию общества. В Саудовской Аравии существует самая закрытая общественно-политическая система на Среднем Востоке (за исключением режима талибов), но эта система сталкивается с вызовами, которые бросают ей общественные и интеллектуальные движения, стремящиеся к либерализации. Даже ваххабиты порой могут выступать как оппозиция в своем же собственном логове.

Оппозиция ваххабитам

Внутри Саудовского королевства с центральной властью Эр-Рияда вступают в конфликт два важных региона, которые продолжают настаивать на своей «обособленности» от господствующих в стране выходцев из Неджда. Любопытно, что крупнейшей провинцией, проявляющей несколько критическое отношение к саудидам, является Хиджаз, в котором находятся святые города ислама, Мекка и Медина. Жители Хиджаза, в целом более умеренные и открытые, чем находящаяся под ваххабитским влиянием правящая элита Эр-Рияда, сохраняют обиду за произошедшее в 1920-х гг. вторжение саудидов в их «страну». После Первой мировой войны в течение короткого времени, когда шли мирные конференции, Хиджаз был независимым государством. До того, как Хиджаз был захвачен силами ваххабитов и присоединен к Неджду, чиновники и делегации Хиджаза участвовали в переговорах о будущем Среднего Востока. Остаточное чувство того, что Хиджаз – это особая страна, все еще преобладает во многих частях провинции, простирающейся от современной Иордании до северных границ Йемена. Напряженные отношения между Хиджазом и Недждом хотя и не имеют геополитических последствий, но указывает на тренд к выдвижению в будущем требований децентрализации, которые могут возникнуть в политической элите Саудовской Аравии.

Вполне вероятно, что возможная будущая автономия Хиджаза в рамках объединенной Аравии – хорошая новость для Аравийского полуострова и всего региона. Развитие тенденций к либерализации в самом чувствительном районе арабского и исламского мира и наиболее яркое проявление этих тенденций в городах Мекка и Медина будут равносильны интеллектуальной революции. «Только представьте себе ситуацию, при которой важнейшие святилища исламского мира станут постепенно превращаться в генераторы терпимости, плюрализма и, наконец, идей либерализма», – говорили мне некоторые активисты движения за права человека из Хиджаза во время одной из конференций, проходивших в конце 1990-х г. в Вашингтоне.

Репрессии, обрушивающиеся на женщин главного портового города Саудовской Аравии Джидда за то, что их одежда не в полной мере соответстовала требованиям ислама, происходят намного реже, чем на остальной территории страны, особенно в Эр-Рияде. На многих панельных дискуссиях, которые я проводил в СМИ, из Хиджаза, в том числе из Мекки, поступали звонки людей, выражавших недовольство жестокостями религиозной полиции «Мутавва» и радикальных священнослужителей. Разумеется, эти звонки – всего лишь легкие признаки того, что большинству населения Хиджаза хотелось бы жить в условиях менее жестких мер, а не явные, неопровержимые свидетельства стремления к либерализации. У истэблишмента Хиджаза поначалу были исторические связи с Хашимитской династией, которая в начале ХХ в. была изгнана из Хиджаза и ныне правит в Иордании. «Представьте себе, что родиной ислама будут править в том же духе, в каком правит иорданская монархия», – говорят активисты из Хиджаза.

Можно сделать вывод о том, что идеологическая хватка, которой ваххабиты держат духовный центр ислама, не так уж и крепка. Это весьма рискованное утверждение, но есть надежда, что новое, молодое поколение реформаторов в Хиджазе будет добиваться открытости политической системы и не в таком уж отдаленном будущем добьется свободы и демократии.

Наиболее сложны отношения, складывающиеся между шиитским населением восточной части Саудовской Аравии и суннитами – закоренелыми священнослужителями режима. Большинство населения провинции Эш-Шакрийя, где находится большая часть запасов нефти, составляют не сунниты. Представители шиитской оппозиции утверждают, что в этих районах ваххабитский режим прибегает к систематическим репрессиям в отношении шиитского религиозного меньшинства.

Али аль-Ямми, директор находящегося в Вашингтоне Саудовского совета по правам человека, на брифинге в конгрессе, который состоялся в июле 2010 г. (я был участником этого брифинга), заявил, что «режим Саудовской Аравии держит шиитское население в состоянии экономической неразвитости с целью ослабить политическое участие шиитов в системе». Ямми, которого принудили к эмиграции, один из тех, кого считают убежденным либералом, выступающим против системы в целом.

Али аль-Ахмад, директор Института Персидского залива в Вашингтоне, в своих докладах для правительства США утверждал, что «ваххабитский режим – главная, коренная причин экспансии исламистской и джихадистской идеологии не только в Саудовской Аравии, но и во всем регионе». Ахмад, выходец из восточной части Саудовской Аравии, где преобладают шииты, сказал мне: «Салафиты-экстремисты, оказывающие влияние на режим, негодуют по поводу существования шиитской общины в королевстве. В районах проживания шиитов усиливается страх перед революцией».

Саудовские должностные лица, напротив, сказали мне, что напряженность в населенных шиитами районах – «результат происков Ирана, который подстрекает шиитов к мятежу». Саудовское правительство убеждено в том, что тегеранский режим финансирует организацию, подобную «Хезболле» в районе г. Дхахран и управляет нападениями на представителей властей Эр-Рияда. Аль Ямми сказал мне: «У арабов-шиитов Саудовской Аравии есть собственное дело и им не нужны иранские муллы».

Возможно, правы обе стороны. С одной стороны, шиитская община в восточной части Аравийского полуострова фактически является объектом репрессий ваххабитского режима, который подавляет не только умеренных суннитов и либералов, но и шиитов. С другой стороны, иранский режим пытается проникнуть в шиитскую общину Саудовской Аравии и создать проиранское движение на полуострове. Короче говоря, население этого района зажато в клещи между ваххабитами и последователями Хомейни.

Саудовскую Аравию часто называют монолитной и нечувствительной к модернизации и либерализации. Такое описание было бы правильным, если бы в стране проживали только ваххабиты. На самом деле недовольство господством салафитов выражают не только в Хиджазе и восточной части страны. В обществе Саудовской Аравии есть группы, скептически относящиеся к ваххабитам. Среди таких людей на удивление много высокопоставленных эмиров и даже членов королевской семьи. Некоторые интерпретируют недавно предпринятые королем шаги по некоторому ослаблению религиозного контроля над судьбами женщин как шаги в правильном направлении и известное противодействие «несгибаемым» ваххабитам. В бюрократическом аппарате существует оппозиция крайнему ваххабизму. Назвать эти силы реформистскими пока нельзя, поскольку они не выдвигают полноценной программы, как это делает «зеленое» движение в Иране. Важно отметить, что в Саудовской Аравии ваххабиты сталкиваются с разрозненным сопротивлением более умеренных исламистов.

С точки зрения демократизации Саудовской Аравии наиболее важны настоящие либералы-диссиденты. По большей части такими либералами становятся обычные граждане, осознавшие, насколько важны плюрализм и права человека в их собственной жизни. Сегодня в ваххабитском королевстве начинается то, что может превратиться в не имеющую прецедентов и параллелей контрджихадистскую силу, которая не будет существенно отличаться от продемократических групп, появившихся в Афганистане, Иране и других странах Среднего Востока. На современной стадии истории региона отдельные диссиденты и интеллектуалы, действующие в условиях тоталитарных режимов, столь же ценны, как и массовые движения сторонников демократизации. В Саудовской Аравии можно отчетливо видеть признаки усиления реформистских настроений. Все больше писателей этой страны, молодых и пожилых, отвергают крайний салафизм, идеи джихада и призывают к равноправию женщин. Работы этих авторов публикуют не только в западных СМИ. Они появляются и в арабских СМИ, прежде всего, на сайтах Elph.com и Aafaq.com. Молодые люди из Саудовской Аравии участвуют в художественных шоу на региональных телеканалах, в том числе в ливанских эквивалентах шоу American Idol, Star Academy. Появления подданных королевства в этих передачах вызвало в Саудовской Аравии нападки радикальных священнослужителей и угрозы в адрес LBCI (Ливанской международной вещательной корпорации), но желаемого результата ваххабиты не добились.

Кроме того, молодые женщины упорно отстаивают свое право тайно, не выходя из дома, следовать тенденциям мировой моды. Вспоминаю, как мне довелось стать свидетелем мятежа женщин из Саудовской Аравии против репрессий в 1980-х гг., когда я обслуживал авиарейсы в Средиземноморье. Как только самолеты, на которых они летели в Европу, поднимались в воздух, многие женщины меняли никабы и хиджабы на более открытую европейскую одежду. В последние годы в Саудовской Аравии развернулась борьба за право праздновать день св. Валентина. Вопреки призывам ваххабитских лидеров запретить «кафирский праздник», молодые женщины по всей Саудовской Аравии находят способы покупать подарки и праздновать этот день. В Саудовской Аравии, как и в Иране, мало-помалу ширится интеллектуальное и социальное подпольное сопротивление.

По моему мнению, для продолжения борьбы в Саудовской Аравии важны следующие составляющие. Во-первых, усиливающаяся глобализация и расширяющийся доступ молодежи к внешнему миру. Во-вторых, увеличение числа молодых жителей Саудовской Аравии, посещающих чаты и сайты социальных сетей. Это ведет к формированию контркультуры, которая со временем станет тяготеть к плюрализму, а затем и к демократическому процессу. Наконец, молодые женщины, воспитывающие своих детей, заложат основы образования, альтернативного ваххабизму⁷.

Разговаривая с образованными гражданами Саудовской Аравии из разных слоев общества, я пришел к выводу: движение к более открытому и плюралистическому обществу возникнет неизбежно. Вопрос в том, когда это произойдет и после какого социального кризиса. Ваххабитское ядро режима – одна из самых устойчивых, способных к восстановлению систем в мире. Ваххабитские элиты либо управляют всеми аспектами общественной жизни Саудовской Аравии, либо контролируют их. Строгое применение законов шариата в их салафитской трактовке не оставляют места либеральным трактовкам тех же норм. Короче говоря, развитие оппозиции ваххабитам в классической форме маловероятно, хотя и возможно.

Между членами гражданского общества, стремящихся к либерализации, людьми в правительстве (а среди них есть и весьма высокопоставленные лица), медленно «продавливающими» реформы, и открыто выступающими в роли оппозиции диссидентами нет координации усилий. Диссиденты энергично соперничают с правительством вообще, в том числе с прагматиками в правительстве. Отдельные граждане ведут свою маленькую борьбу в повседневной жизни, но они изолированы от диссидентского дискурса и от симпатизирующих им людей в правительстве. В отличие от Ирана, где оппозиция сплотилась и изолировала радикалов, в Саудовской Аравии ваххабиты – самый мощный элемент, занимающий прочные позиции в центре режима и удушающий своих оппонентов поодиночке⁸.

Другая проблема для подъема сил, желающих изменений в королевстве, заключается в снисходительном отношении США и Запада к режиму Саудовской Аравии. Центры власти по обе стороны Атлантики находятся под подавляющим влиянием нефтяного лобби, в которое входят и ваххабитские группы давления. Западные партнеры нефтедобывающих стран Аравийского полуострова, в том числе американские и европейские, создали мощное препятствие на пути политике демократизации полуострова, какую могли бы проводить США или другие либеральные демократии. «Eсли Вашингтон и Брюссель бросаются на поддержку диссидентов Восточной Европы, Латинской Америки, Мьянмы и других стран, то на Саудовское королевство никакого нажима в пользу инакомыслящих открыто не оказывают», – говорит Али аль-Ямми.

Однако более важную роль в битве за демократию в Аравии играют действующие на Западе и в США проваххабитские группы давления. Рассмотрите следующий момент: для того чтобы реформаторы в Саудовской Аравии получили поддержку международного сообщества в целом и США в частности, им необходимо убедить американских политиков как в правительстве, так и в неправительственных организациях в праведности своего дела. Могущественное ваххабитское лобби в США смогло делигитимизировать идею американской поддержки демократии на Аравийском полуострове, не говоря уж о поддержке демократии на всем Среднем Востоке, сделав задачу реформистов почти неразрешимой. Реформисты сталкиваются с систематическими ваххабитскими репрессиями, их усилия разрознены и они полностью лишены поддержки Запада.

Реформисты на периферии Аравийского полуострова

За пределами Саудовской Аравии поборники свободы и демократии в разных странах добиваются разной степени прогресса. В Йемене возможности либерализации и демократии предопределены геополитикой. Со времени обретения независимости в 1960-х гг. страна, ставшая большим Йеменом, претерпела драматические перемены и столкнулась с несколькими кризисами, в том числе связанным с объединением Южного и Северного Йемена. Эти кризисы повлияли на движение страны к демократии. До объединения страны в начале 1990-х гг. в Южном Йемене правил коммунистический режим, который подавлял любые альтернативы, а Северным Йеменом управляли консервативные племенные элиты, которые тоже не благоволили политическому плюрализму. По обе стороны границы у либералов не было пространства для маневра. В объединенном Йемене политические партии и выборы были разрешены, но действовали и проводились под жестким контролем президента Али Абдаллы Салеха, с 1990-х гг. установившего в стране авторитарное правление.

«Активисты-либералы в Йемене все еще испытывают трудности, пытаясь политически организоваться в рамках гражданского общества», – утверждает Мунир аль-Мавари, йеменский активист и журналист. На встречах, произошедших в 2005 г. в Фонде защиты демократий в Вашингтоне, Мавари сказал мне, что «на более светском и прогрессивном юге хотят выкупить независимость. Народ Южного Йемена сожалеет о союзе с Северным Йеменом, в результате которого они оказались в классической авторитарной стране». Мавари также высказал предположение о возможности восстания на самом севере Йемена (восстание может быть поднято шиитским движением, известным под названием «Хаутис»). Прошло несколько лет, и оба прогноза оправдались.

В 2008 г. на юге Йемена развернулось движение протеста. Участники движения требуют местной автономии. В 2009 г. на севере Йемена против правительства Салеха началось восстание подстрекаемого Ираном движения «Хаутис». Одновременно на правительственные учреждения и силы безопасности Йемена начали нападать члены салафитского джихадистского движения, которое имеет глубокие корни в Йемене и давно активно участвует в деятельности «Аль-Каиды».

Сложный, имеющий много аспектов конфликт в Йемене не облегчает положение йеменских либералов. При авторитарном правлении, не желавшем предоставлять бльшую свободу, сторонники демократии, зажатые между двумя джихадистскими движениями, хомейнистским на севере и салафитским в центре, испытывали давление и со стороны правительства. По мере того как страна сползала в состояние квазигражданской войны, имеющей много измерений, йеменские правозащитники, интеллектуалы и светские демократы обретали новых сторонников и усиливали свое влияние на молодежь, хотя одновременно с ними сторонников вербуют и джихадисты.

В этой прекрасной стране, как и в других арабских странах, идет соревнование между исламистами, упорно ведущими проповедь и подстрекающими к джихаду, и решительными поборниками демократии, постепенно ведущими дело к становлению гражданского общества. Йемен – беднейшая из стран Аравийского полуострова, но йеменская светская интеллигенция наиболее перспективна, если дать ей шанс на развитие и самовыражение.

Демократические тенденции в других монархиях Персидского залива имеют общие черты. Во всех этих странах – Кувейте, Катаре, Объединенных Арабских Эмиратах, Бахрейне и Омане – открыто пространство для многопартийности, в большинстве этих монархий можно критиковать правительства. Династическое правление там находится где-то посередине между конституционной монархией и жестким семейным правлением. Анализ общей эволюции политических систем арабских стран Персидского залива не оставляет особых сомнений: во всех существенных вопросах политической власти в этих государствах господствует авторитаризм, но в экономических и деловых вопросах преобладает открытость.

Исламисты по-прежнему оказывают мощное влияние на жизнь общества. Поборники демократии в целом добиваются свободы обсуждений и могут публиковать критические материалы в Интернете и прессе, а во многих случаях даже проводить демонстрации. «Это ограниченная и порой управляемая свобода», – говорит Омран Салман, председатель находящейся в США неправительственной организации «Арабские реформаторы» (эта организация ведет второй по влиятельности либеральный сайт Aafaq). «Правящая элита, по большей части поддерживаемая доходами от добычи нефти и защищаемая от внешних угроз США и Западом, понимает, что должна предоставлять некоторое пространство для политической деятельности оппозиции для того, чтобы не пятнать свой образ в глазах международного сообщества, но политическая терпимость имеет свои пределы. «В сущности, речь идет не о сомнении в легитимности этих режимов или даже семейств, правящих в этих монархиях, – сказал Салман на брифингах американскому конгрессу в 2009 г. (Салман, уроженец Бехрейна, продвигает либеральную демократию во всех арабских странах Персидского залива.) – Мы призываем к полному равноправию женщин, обеспечению основных прав меньшинств, к прекращению войн, к прогрессу арабского мира и, разумеется, стран Персидского залива».

В Кувейте салафиты оказывают сильное давление на правящую семью аль-Саббахов, препятствуя проведению светских реформ и предоставлению равноправия женщинам. Политический истэблишмент Кувейта опасается также внешних угроз, в том числе иракского вмешательства. Во время вторжения, совершенного в 1990 г. Саддамом Хусейном, маленькая, богатая нефтью монархия уже была оккупирована другим тоталитарным режимом. Некоторые кувейтские СМИ (например ежедневная газета Аs Siyassa и ее отважный редактор Ахмад Джаралла) весьма энергично критикуют и хомейнистов, и салафитов. Некоторые кувейтские ученые, в том числе бывший ректор Кувейтского университета, также выступают в СМИ, например на телеканале Аl Jazeera, c отповедями джихадистским планам. Кувейтские реформаторы, демократическое и женское движение страны и непредвзято мыслящие эмиры в будущем могут составить движущую силу изменений.

В Бахрейне, Объединенных Арабских Эмиратах, Омане повторяется тот же сценарий, с местными вариациями, которые связаны с этнической и конфессиональной структурой населения этих стран. Иранский режим использует крупные шиитские общины в Бахрейне и Объединенных Арабских Эмиратах для свержения существующих в этих странах режимов и вымогательства у них уступок. В Омане иранцы попытались создать напряженность в отношениях между суннитами и мусульманской общиной «Абдийя». Во всем регионе Персидского залива поборники демократии действуют в условиях давления с стороны воинствующих салафитов и хомейнистской угрозы, тогда как правительства очень осторожно относятся к реформам, которые могут позволить джихадистам захватить еще больше власти.

Джихад Катара против демократии?

Катарский режим на протяжении последних двух десятилетий выработал собственный необычный подход к демократизации, отличающийся от подхода, которого придерживаются в большинстве умеренных монархий Персидского залива. Хотя на первый взгляд Катар кажется умеренной в экономическом и политическом отношении страной, катарский режим осуществляет два политических курса, которые наносят ущерб демократической культуре и поддерживают репрессивные режимы стран Персидского залива. Правящая в Дохе семья, хотя и предоставила США крупную военную базу и создает себе репутацию сторонницы Запада, в 1996 г. запустила джихадистский телеканал Аl Jazeera, начав новую эру в регионе, где идеология салафизма получила мощный стимул к развитию во время гонений на светские силы и либеральных демократов. Телеканал Аl Jazeera полностью финансируется за счет Государственной нефтяной компании Катара – Qatar General Petroleum Corporation, других государственных компаний и поддерживает джихадизм в его борьбе со сторонниками демократии и либерализма. Канал оказывает значительное влияние на политическую культуру региона⁹.

В своих эффектных передачах Аl Jazeera одобряет действия исламистов и подчиненное положение женщин, меньшинств и молодежи в арабском мире. Многие работающие на Среднем Востоке комментаторы утверждают, что правящая элита Катара, от личного окружения эмира до его министра иностранных дел, находится под влиянием «Братьев-мусульман».

На встречах, состоявшихся в Вашингтоне в 2006 г., египетский политолог Магди Халиль сказал: «Влияние, которое оказывают «Братья-мусульмане» на процесс принятия решений в Катаре, очевидно, и оно усиливается. Министр иностранных дел Катара, премьер-министр и эмир этой страны твердо поддерживают джихадистский курс Аl Jazeera и официально одобряют деятельность ведущего идеолога джихадизма шейха Юсуфа аль-Кардави». Халиль добавил: «Тексты передач Аl Jazeera, финансируемого и защищаемого катарским режимом, открыто поддерживают исламистов, джихадистов и салафитов, превращаясь в проповеди, направленные против демократии, плюрализма и меньшинств».

Хамид Гхуриафи, старший аналитик и автор кувейтской газеты Аs Siyassa, сказал мне: «Катарский режим представляет собой утонченную версию традиционного исламизма. Хотя правители Катара претендуют на современность, они являются союзниками иранского режима, «Хезболлы» и режима Асада, которые угнетают народы Ирана, Сирии и Ливана». Выражая мнение многих арабских либеральных публицистов, Гуриафи сказал: «Правители Катара насаждают в регионе авторитаризм и джихадизм, но действуют дипломатическими и пропагандистскими методами. Посмотрите, как они дали «Братьям-мусульманам» самый мощный инструмент пропаганды и как они обеспечивают легитимность антидемократическим силам Среднего Востока. Они помогли «Хезболле» захватить власть в Ливане, разрушили изоляцию, в которой находился режим Асада, подписали стратегические соглашения с иранским режимом и помогли президенту Судана Омару Баширу избежать Международного уголовного суда».