Бульон терзаний Лукас Ольга

Глава седьмая

Переходящие жена и теща

Утро выдалось неласковым: Владимир проснулся по будильнику и сразу же вспомнил все. Была у него такая скверная особенность: не забывать своих пьяных выходок. Вот наступает стадия «Айс-пик». Вот он скачет по бару с шашкой наголо. Вместо шашки – чей-то складной зонтик. Вот зонтик раскрывается и сметает посуду с одного столика. Ух! Хорошо! А теперь – уже нарочно – с другого! Здорово! Где-то в тылу окопался Стакан и пытается помешать смелой атаке. И ему тоже зонтиком! Ах, это не Стакан? Тогда получи еще раз, гад! А теперь долой эту поддельную рыцарскую романтику, сорвать к чертям люстру и топтать, топтать, топтать… Тут Чапая и остановили. Ущерб, который он успел нанести, на глаз оценили в двадцать тысяч рублей. Да достаточно было вырванной с проводами и разбитой на тысячу осколков люстры «Айвенго», гордости заведения. Вдобавок зонтик, которым, как шашкой, размахивал дебошир, оказался авторской работы, с ручной росписью. Хозяйка первый раз вынесла его в свет, похвастаться – и вот так не повезло. От непочтительного отношения авторская роспись потеряла первозданный шик, пришлось Стакану на месте улаживать этот вопрос. Он приобнял за плечо визжащую хозяйку, сунул ей пять тысяч и оставил автограф на руинах зонта. Потом о чем-то пошептался с управляющим, так что скандала удалось избежать. Но долг надо вернуть как можно скорее. Долг чести. К тому же Владимир оставил в залог права, а без автомобиля неуютно жить в большом городе. Вдруг завтра объявят всеобщую эвакуацию, а он без колес?

Вчера он прокутил достаточно – спустил все деньги, которых ему должно было хватить до следующей зарплаты. Придется идти в бар, ползти на коленях, просить отсрочки долга. И чего он так разошелся? Можно подумать, Стакан в первый раз требует «не упускать шанс» и предлагает ему, Владимиру, шансы, которые сработали бы только для самого Стакана? Вот Леха никогда… Господи, Леха… Позвонить! Но не сегодня. Он не хочет предстать перед старым другом нищим, задолжавшим, живущим милостью бывшей тещи дебоширом.

Над головой зазвучала гамма, и что-то щелкнуло у Владимира в усталой больной голове. Если уж суждено ему ходить в должниках, так лучше он будет должен кому-то из своих. Музыкальная дама уже несколько раз выручала его до зарплаты и лишних вопросов не задавала. «Денег у меня скоплено немного, – говорила она, – банкам я не доверяю. Вы будете филиалом моей тумбочки». Вот и сейчас добрая леди ссудила соседу тридцать тысяч до конца года. Из которых шестьсот рублей пришлось потратить на такси туда и обратно.

Поездка в бар оказалась затратной не столько в финансовом, сколько в эмоциональном плане. На коленях скандалист, конечно, не полз, но столь витиевато извинялся и каялся, что послушать его монолог сбежался весь персонал.

– Вы не расстраивайтесь так, с кем не бывает, – сказал на прощание управляющий, возвращая права. – А в следующий раз, когда припрет, заходите, не стесняйтесь. Я распорядился внести в меню этот ваш «Айсберг». Желаете продегустировать?

– Коктейль называется «Айс-пик»! – поправил Владимир. – Дегустировать не желаю.

И откланялся.

Теперь оставались сущие пустяки – дотянуть как-то до зарплаты и выплатить долг добрейшей музыкантше.

Приехав домой, Владимир засел за телефон и стал обзванивать всех, кто в последние три года предлагал ему хоть какую-то работу. И вот какие ответы получил: «Ничего для тебя нет» (6 раз), «За деньги – ничего, а если хочешь выступить даром, всегда пожалуйста, добровольцы во как нужны» (8 раз, с вариациями), «Как только что-то будет – позвоним» (2 раза), «Я о тебе все время думаю, но пока что по нулям» (1 раз), «Я бы на твоем месте, Виленин, вычеркнула мой номер из записной книжки!» (1 раз), «К Новому году будут елки, могу устроить Дедом Морозом» (1 раз), «Владимир Виленин? Именно вы нам и нужны! Скорее бросайте все и бегите сниматься в главной роли за бешеные деньги!» (ни разу).

– Ты видишь, я старался изо всех сил, – сказал Владимир грустному плюшевому попугаю, которого подарили ему поклонницы 10 лет назад. Владимир любил поговорить с этой молчаливой и внимательной птицей. – Я старался, но, кроме елок – ничего. А до елок еще надо дожить. И этот Стакан еще будет мне говорить про какие-то упущенные шансы! Что он там вчера нес?

Попугай ничего не ответил.

– Твое счастье, что ты его не слышал. Какие-то мебельные бандиты хотят поставить какой-то, с позволения сказать, спектакль…

Он осекся и замолчал. А потом без промедления набрал городской номер Стакана.

Долго трубку никто не брал, а потом Владимир услышал детский голосок, звонко пропевший:

– Конничива!

– Ой, извините. Я не туда попал, наверное. Мне бы Степана Токарева.

– Сейчас позову. А конничива – это по-японски значит «здравствуйте», – вежливо пояснила трубка.

Послышался топот, хлопнула дверь, наступила тишина. Владимир закрыл глаза и представил проходную комнату в квартире бывшей жены, комнату, в которой стоял телефон. Сейчас вечер, там темно, занавески не задернуты, за окном – огни Москвы.

Он мысленно вернулся на тридцать лет назад. В те времена, когда среди верных поклонников Среднего камерного театра появилась чудесная начитанная девушка Рита, студентка первого курса филфака. Рита была отчаянно влюблена в Степана Токарева. Так отчаянно, что боялась даже подойти к нему и что-то сказать. И вообще стыдилась признаться в этом хоть кому-то. Такой смешной увалень, совсем не романтического вида – а она взяла и влюбилась. Но сколько в нем было жизни, сколько света! Подруги были влюблены в Виленина, и Рита подумала, что к нему подойти не так стыдно. А Виленин – друг Токарева.

Рита подошла раз, другой, для отвлечения внимания попросила автограф, но ничего о своем любимце выяснить не смогла – какая-то сила удерживала ее от расспросов. Случайно или нет, она попала на шумный и многолюдный день рождения, где обнаружился и Виленин, как всегда окруженный восхищенными девушками. Видно, чтобы отдохнуть от них, он пригласил на танец Риту. А потом предложил проводить ее до дома. Она согласилась, в надежде, что по дороге хоть что-нибудь узнает про Токарева. Но самой расспрашивать было страшно – чтоб не выдать свои чувства, а Владимир думал о чем-то, и даже как будто совсем о ней забыл. Думал-думал, а уже около самого дома внезапно сделал предложение. Как потом объяснял, решил осчастливить хотя бы одну поклонницу, а заодно избавиться от остальных. От остальных ему избавиться, конечно же, не удалось. Да и Риту он не особенно осчастливил. Но когда тебе делает предложение мужчина, в которого влюблены все твои подруги, искушение согласиться слишком велико. Рита не устояла – и согласилась.

Семья Риты наследовала многочисленным родственникам, уехавшим из Советского Союза или покинувшим этот мир навсегда. В ее распоряжении была просторная четырехкомнатная квартира. Одно время там жили Владимир, Рита и мать Риты, бриллиантовая теща Мирра Яковлевна. Потом Мирра Яковлевна съехала, чтобы не смущать молодых. В четырехкомнатную тут же заселился Стакан – и жил как у себя дома. Было весело, шумно и пьяно. В проходной комнате всегда ночевали друзья, не нашедшие сил добраться до дома. Через полгода существования этой веселой коммуны Рита набралась храбрости и открыла Стакану свои чувства. Вскоре она развелась с Владимиром и вышла замуж за мужчину своей мечты. После этого жили так: в двух смежных комнатах – Рита и Стакан, в дальней – официально прописанный на этой жилплощади Владимир, в проходной – кто-нибудь из друзей. Коммуна распалась, когда у Риты и Стакана родился первый ребенок. Мирра Яковлевна разогнала компанию и вновь воцарилась в четырехкомнатной. Владимир же переселился в ее «однушку». Бриллиантовая теща очень была недовольна вторым браком дочери, жалела бывшего зятя и часто называла его «сынок» и «горемыка».

«Горемыка-сынок» так и живет по сей день в квартире Мирры Яковлевны: безбедно и бесплатно.

Чуткая трубка уловила сначала шорох, потом – шаги. Владимир вернулся в день сегодняшний.

– Але, тут кто-то есть, или трубка просто так лежит? – спросил Витюша, средний сын Стакана.

– Это дядя Володя Виленин. Папа дома?

– Угу. Сейчас позову.

Топ-топ-топ. Дверь – хлоп. Тишина. За окном – огни Москвы. Вечер…

– Э… А трубка тут почему валяется? Бардак в доме! – рявкнул в ухо знакомый голос.

– Мне Стакана Петровича Токарева позовут сегодня к телефону? – начал терять терпение Владимир.

– Вилен! Ты, что ли? А я вот задремал…

Паша Пыж, осветитель, частый обитатель проходной комнаты. Кажется, что он тридцать лет назад прилег на диване после особо зажигательной дружеской попойки и так с тех пор там и лежит.

– Позови мне Стакана, срочно!

– Сейчас сделаю. Не шуми только, и так голова раскалывается.

Грохот – бабах. Шаги – шарк-шарк. Дверь – хлобысь. Тишина. Отдаленно-приглушенно: «уи-уи-уи». Там, под окном, проносится автомобиль с сиреной.

– Слушаю. – Голос бывшей жены ни с каким другим не спутать.

– Риточка, это Вовочка. Мне бы Степочку.

– Ты еще звонишь сюда после всего?! Ты его в гроб чуть не вогнал и звонишь! Что ж ты за человек-то такой? Не человек, а сто рублей убытка. Как же меня угораздило-то замуж за тебя выйти?

Бывшая жена всегда на взводе. И всегда найдет, в чем обвинить Владимира. Потому что ей до сих пор перед ним стыдно.

Бум-бум-бум – новые шаги. Рита: «Мама, это Виленин звонит, сам! Ни стыда ни совести!» «Иди к мужу, я сама поговорю».

– Добрый вечер. – Телефонную трубку, и всю проходную комнату, и Москву, и вечер, и мир наполняет ласковый, уверенный и спокойный голос бриллиантовой тещи.

– Здравствуйте, Мирра Яковлевна. Что у вас случилось?

– Да вот Степаша перенапрягся на съемках своего сериала. Плясал-плясал, чтоб молодых заткнуть за пояс. Заткнул. Теперь лежит, стонет, не может пошевелиться. Ритка тебя во всем обвиняет.

– Меня? Я с ним не танцевал, клянусь! И к сценарию не имею никакого отношения.

– Это я понимаю. Но ты же знаешь Ритку. Говорит, нарочно ты его напоил, хотел сорвать съемки. Из зависти к его успехам. Ну, он скоро очухается, я уж постараюсь. И будет завтра скакать на коне. И опять без дублера. Если свалится – ты опять будешь виноват. Позвонил, сбил, сглазил… Передать-то ему что?

– Передайте, чтоб поправлялся. Ну и… я не знаю, будет в силах – пусть перезвонит мне.

– Передам, Володя. А ты вот что. На самом деле хорошо, что ты позвонил. Ты мне на пятое число достанешь три билета на «Чайку»? В третий ряд, центр. Ну, ты знаешь. Отложишь, да, на мое имя? Спасибо, милый. Пойду спасать нашего танцора.

Гу-гу-гу – это гудки. Мир и покой. Вечная женственность, мать-природа, бриллиантовая теща.

Стакан перезвонил довольно скоро, минут через десять. Владимир едва успел достать из стиральной машинки и развесить на сушилке белье.

– Со мной все в порядке, – объявил героический танцор. – Развели бабы панику! Ой, что ж так больно-то… Нет, это я так. А ты согласен, да, согласен? Правильно. Ты же умный. Ты среди нас всегда был самый умный. А умный такой шанс не упускает. Значит, слушай сюда. Ну, ты понял, что за посредничество мне тоже кой-чего причитается. Так что я тебе скажу, как отвечать на вопросы, чтоб потом мне не пришлось отвечать – откуда ты, что за хрен с горы и чем знаменит.

– То есть мне еще и врать придется там?

– Не врать! А играть. Значит, записывай. Это надо записать, ты не запомнишь. Во-первых, генеральный директор фирмы. Он же – главный совладелец. Пиши: Пригодин Петр Светозарович. Све-то-за-ро-вич. Записал? Зазубри. Теперь адрес…

Стакан довольно бойко, как по писаному, диктовал Владимиру, что тому следует делать, а чего – нет. А за окном сияла огнями Москва.

Глава восьмая

Кастинг

Пятнадцать мебельных тысяч, полученных в качестве аванса, Владимир хотел на следующее же утро отнести музыкальной добродетельнице, но сломался и понял, что две недели на перловой каше не выдержит. И на общественном транспорте ездить не сможет. Особенно если придется ставить любительский спектакль и открывать офисные таланты.

Он сбегал с утра в магазин и запасся необходимыми продуктами. Потом позавтракал, попутно скачивая в Интернете полный текст «Горя от ума». Достал с антресолей принтер, подключил к ноутбуку. Ноутбук немного подумал и потребовал установки каких-то несуществующих драйверов. Владимир безропотно отыскал в Интернете необходимые драйверы, установил их, распечатал в двух экземплярах пьесу и еще отдельно – список действующих лиц. Взял авторучку и вписал Петра Светозаровича исполнителем роли Фамусова. Оделся, специальной салфеткой протер очки, а заодно и зеркало в коридоре. Зря: отражение от этого лучше не стало. По дороге заехал в хозяйственный магазин, купил с пятидесятипроцентной скидкой стиральный порошок, энергосберегающие лампочки и зубную пасту, а потом спокойно отправился на Верхнюю улицу.

На этот раз свободных мест на офисной стоянке было предостаточно, и он оставил машину, не опасаясь снова перебежать дорогу фурии в синем платье. Лизаньку ей играть, как же. Хлестова натуральная. Каблуки повыше – и можно без грима выпускать.

Владимир поднялся на четвертый этаж как к себе домой. Нина проводила его в просторную светлую комнату, похожую на школьный кабинет. Только вместо одинаковых парт там стояли столы и стулья (самые разные, от современных – стекло и металл, до старинных, как будто сделанных по спецзаказу, для костюмной драмы из эпохи Марии Антуанетты).

– Скоро начнем, да? – взглянув на часы, спросил Владимир.

– Начнем, да… Только мы вас так рано не ждали, – призналась секретарша. – Думали, что творческие люди всегда опаздывают. Вы посидите здесь. Петр Светозарович скоро будет. А мне еще надо список сотрудников в отделе кадров взять. Это чтоб никто не отлынивал. Там, в углу, – видите – такой шкафчик рядом с кулером? Сделайте себе чай, кофе, если хотите. Коньяк, виски в нижнем ящике. Располагайтесь, короче.

Офисные чай и кофе доверия не вызывали, коньяк и виски Владимир решительно отверг, нацедил вместо этого холодной воды в стакан и стал разглядывать столы и стулья, мысленно подставляя их в качестве декораций в разные спектакли.

Оставалось придумать применение еще трем столам, когда явился Петр Светозарович в сопровождении молодого человека, одетого в соответствии с предписаниями журнала «Афиша».

– Добрый день. Здорово тут у вас, – искренне сказал Владимир, – красивые вещи делаете.

– Да это так, – махнул рукой директор, – комната для больших совещаний. Тут и образцы, и брак. Видите вон ту бандуру в углу? Говорят, пропорции у него не соответствуют каким-то стандартам. Э… Да, а это мой младший сын, Эдуард.

Молодой человек вежливо, с достоинством наклонил голову.

– Ну-ка присядем, скоро уже народ подтянется, – скомандовал Петр Светозарович. И указал рукой на «непропорциональную бандуру». Стол, похожий на надгробную плиту с могилы тролля знатного рода, кое-как удалось выдвинуть в центр помещения так, что было сразу понятно: здесь сидят экзаменаторы. Пока режиссер и директор тянули и толкали стол и выбирали себе стулья поудобнее и попредставительнее, Эдуард стоял поодаль, сложив на груди руки.

Следует сказать кое-что об этом модном молодом человеке. Если его старший брат, Павел, работал у отца с шестнадцати лет – начинал курьером, трудился на складе, разгружал товар по ночам, изучал предприятие изнутри и только спустя пять лет стал исполнительным директором, то младший работать не хотел, а хотел учиться. Он учился в Лондоне, где последовательно пытался освоить римское право, теорию античного театра, проблему вымирания гигантских папоротников эпохи мезозоя, а также предпосылки возникновения феминистского движения в среде афроамериканского населения южных штатов. На середине каждого курса Эдуард понимал, что выбрал не свою стезю, и прекращал посещать занятия. После каждой неудачной попытки войти в научный мир он возвращался в Москву, где отец и старший брат пытались пристроить его к семейному бизнесу. К моменту встречи с режиссером Эдуард Петрович числился на должности креативного координатора, его обязанности были размыты, присутствие на рабочем месте не требовалось.

Владимир сел за стол рядом с Петром Светозаровичем, разложил распечатки текста, список действующих лиц. Достал ручку и чистый блокнот, чтобы делать по ходу прослушивания пометки.

– Это так стильно – в наш век айфонов и айпэдов пользоваться для записи бумагой и авторучкой! – произнес Эдуард. – Заметьте, я не иронизирую, а говорю от всего сердца.

– Вы, Владимир, обратите внимание на Эдика, – перебил сына Петр Светозарович, – он изучал театр в Англии. Он, в отличие от всех тут у нас, кое-что в этом понимает!

– Теорию, папа. Теорию античного театра, – напомнил Эдуард. – Но я готов что-нибудь сделать для вашего спектакля.

– Главную роль ему дать надо, понятно? – распорядился отец. – Для вида прослушайте вместе со всеми – и…

– Не надо для вида. Прослушивайте меня на общих основаниях! – встряхнул волосами Эдуард и независимой походкой направился к шкафчику, в котором хранились напитки.

– Короче, на общих основаниях его прослушайте, – сказал директор и, понизив голос, добавил: – И дайте главную роль.

Эдуард открыл нижний ящик, с тоской посмотрел на виски и коньяки, потом открыл верхний, достал из коробки чайный пакетик, взял чистую чашку и налил в нее кипятка.

– Не время пить чай, – взглянув на часы, проронил он, – но я все же выпью.

Эта фраза как будто стала сигналом к общему сбору. Дверь открылась, и в кабинет по одному и группами начали просачиваться работники «Мира элитной мебели». У входа стояла секретарь Нина и отмечала в списке прибывших.

Исполнительный директор Павел, на правах сына Петра Светозаровича, единственный получил освобождение от кастинга по собственному желанию. Прочие сотрудники вынуждены были явиться на прослушивание в обязательном порядке. Так гласили объявления, вывешенные в офисе около лифта, а на складе – возле туалетов.

Объявления сработали: люди все прибывали. Вскоре закончились свободные места – никогда еще в этой комнате не собирались все сотрудники компании. Многие видели друг друга впервые и разглядывали чужаков с подозрением. Поднялся ропот: «Уступите место, у меня стаж работы больше, чем у вас!», «Зад у вас больше, а не стаж – сядьте на тумбочку!», «Я на весь отдел занимала! На весь отдел!», «В своем отделе визжать будете. Когда мы пришли, вас тут еще не было!» – и так далее. Чтобы пресечь народные волнения, Нина организовала доставку стульев из соседних кабинетов. В доставке принимали активное участие молодой человек, который вчера помог Владимиру разобраться с лифтом (он оказался курьером), старший сын директора Павел (он сам принес все стулья из своего кабинета в обмен на то, чтобы впредь при нем никто даже не обмолвился о грядущем спектакле) и печальный Горюнин, который больше путался под ногами, чем помогал. Под конец появился еще один работник – высокий худой человек с длинным носом, похожий на усталого Пьеро. Пьеро ловко расставил стулья, подмигнул двум-трем особо миловидным девушкам, усадил их поудобнее, сам в результате оказался без места, окинул взглядом помещение, сдвинул жалюзи в сторону и устроился на подоконнике.

Владимир внимательно рассматривал сотрудников «Мира элитной мебели». Честно говоря, он не ожидал, что их будет так много. На задних рядах шушукались «зрители» – эти уж точно пришли только для того, чтоб посмеяться над другими. Кто-то скучал, кто-то тыкал в кнопки телефона. Эдуард элегантно пил чай, горделиво расправив плечи. За столиком Марии Антуанетты, подавшись вперед, сидела шатенка в белой (должно быть, новой и самой лучшей) блузке и во все глаза смотрела на режиссера. Было и еще несколько пар внимательных глаз – видимо, нашлись люди, которым в самом деле хотелось принять участие в спектакле. Строгая Нина уже было собиралась закрыть дверь и присесть на свою скамеечку у входа, но тут в «экзаменационную комнату» влетел опоздавший: невысокий юноша, почти мальчик, в очках, с дредами и брекетами.

– Извините, – бросил он в пространство, – процесс нельзя было останавливать.

– Федя. Наш компьютерный гений, – представил его Петр Светозарович.

– Молодой человек, а вы с такой прической на какую роль претендуете? – весело спросил Владимир. – Чацкого? Молчалина? Или, может быть, Софьи?

В зале захихикали.

– Я просто посижу. Что, нельзя? – вскинулся компьютерный гений.

– А, благородная роль. Роль зрителя, – примирительно сказал режиссер. – Ради зрителей спектакли и существуют.

Федя хмуро огляделся и, не обнаружив свободных мест, сделал было шаг назад, но Нина поманила его пальцем, подвинулась и усадила на скамеечку рядом с собой. От такого соседства компьютерный гений слегка оттаял и улыбнулся во все брекеты.

Петр Светозарович поднял руку вверх и призвал коллектив к тишине.

– Мы тут с вами собрались, – сказал он, – сами знаете для чего. Ударим Грибоедовым по тим-билдингу и посрамим «Мебельный рай в Зюзино!» Вот режиссер с мировым именем. Зовите его Владимир Игоревич. Если узнаю, что кто-то сегодня не явился без справки из поликлиники, – лишу премиальных.

Публика трепетала. Пышные дамы из бухгалтерии обмахивали друг друга носовыми платками. Когда слово предоставили режиссеру, он объяснил, что ничего страшного не будет. Сейчас всем по очереди предложат прочитать несколько строк из бессмертной комедии «Горе от ума». И если кто-то боится, не верит в себя или пришел только потому, что опасается санкций со стороны начальства, он может прямо сейчас встать и уйти. Любительский театр – дело добровольное. Сотрудники огляделись. Печальный Горюнин поднялся с места, но, поймав строгий взгляд директора, тут же сел обратно. Других желающих дезертировать не было.

– Если все пришли сюда по доброй воле, – иронически выделив последние два слова, сказал Владимир, – тогда начинаем. Вот вы, пожалуйста, – он указал на Нину, – представьтесь, скажите пару слов о себе – а я пока найду, что вам читать.

Девушка довольно бойко вышла к столу «экзаменаторов», представилась, раскланялась – Владимир уже мысленно назначил ее на роль Софьи, – но когда дошло до главного, то оказалось, что читает Нина задорно, весело, как пионерка, не понимая ни слова. Ему даже стыдно за нее стало: как можно настолько не чувствовать текст? Но мебельной публике, похоже, понравилось: Нину наградили аплодисментами.

Владимир раскрыл блокнот и записал в нем: «Секретарша. Графиня-внучка (знак вопроса)».

Увидев, что режиссер делает пометки, прочие сотрудники решили, что Нина показала высокий класс, и постарались подладиться под ее манеру. Владимир почувствовал себя словно на отрядном смотре самодеятельности, но сохранял бесстрастное выражение лица. Если так пойдет дальше, то выбирать будет не из кого. Офисные работники безобразно кривлялись. Петр Светозарович улыбался, хлопал, подбадривал их, отпускал комплименты.

«Позвонить Стакану и изругать его, как собаку!» – в отчаянии написал в блокноте Владимир. Потом устыдился такого порыва и тщательно зачирикал написанное, потому что, ну изругает он старого друга, а что это изменит? Деньги нужны, и спектакль ставить все равно придется.

Все слилось в один сплошной оглушающий поток. Сотрудник выходил к столу, представлялся, что-нибудь говорил о себе. Например: «Я менеджер отдела реализации». Или: «Я увлекаюсь плаванием и автомобилями». Или: «Последний раз я была в театре в далеком детстве, но, как только узнала об этом прослушивании, сразу поняла – вот оно, то, чего мне так не хватало в жизни!»

Представившись, претендент читал предложенный отрывок. Либо неряшливо, нарочито небрежно, как бы давая понять: оставьте меня, я не умею играть, отпустите лучше на рабочее место. Либо чересчур старательно, фальшивя и переигрывая, чтобы показать – посмотрите, как я умею, ну возьмите, возьмите же меня! Первых Владимир отпускал на волю – к их огромной радости. Вторых просил остаться – опять-таки к их радости. Надежды на то, что в этой породе блеснет золотая жила, у него не осталось, так лучше, рассудил он, работать с теми, кому по крайней мере интересно. До Нового года почти три с половиной месяца: уж как-нибудь зазубрят они слова и движения, которые он для них придумает?

Но даже из тех, кто проявлял интерес, выбрать было особо некого. Разве что веселая пышная дама-бухгалтер могла бы создать интересный образ княгини Тугоуховской. «Веселая бухгалтерша – интересная княгиня», – записал Владимир.

Домучил свой чай и вышел к столу Эдуард. Представился. Вплетая в рассказ английские фразы, витиевато рассказал о театральном курсе, который ему довелось прослушать в Лондоне. Прочитал монолог Чацкого «И точно, начал свет глупеть». В этом было слишком много позерства, и все же на фоне прочих он смотрелся вполне выигрышно: хорошо поставленный голос, четкая артикуляция, не зажат. Может, в самом деле – пусть играет Чацкого? «Чацкий – очень возможно Эдуард», – отметил Владимир.

– Хорошо, очень хорошо. Следующий, – сказал он.

– Можно я прочитаю и уйду? – воздвигся Компетентный Борис. И, не дожидаясь приглашения, двинулся к столу. – Я, в целом, все понял. У меня там работа стоит. Меня вам вчера представили. Хотите что-то еще узнать? Спрашивайте. Если нет – скажите, где читать, и я вернусь к делам.

И звякнул несуществующими шпорами.

– Вот, – непроизвольно вытянувшись по стойке «смирно», протянул ему листок Владимир, – явление пятое. Вы – за Скалозуба, я – за Фамусова и Чацкого.

Компетентный Борис взял в руки распечатку, приосанился. Подкрутил воображаемые усы. И, дождавшись своей очереди, густым басом вывел:

Затихли шорохи в задних рядах. Когда же, совсем разойдясь, Борис Станиславович, стукнув кулаком по столу, объявил:

– слушатели разразились аплодисментами.

Директор по производству раскланялся, положил распечатку на стол и добавил грозно:

– Так я пойду теперь к себе! И снова сорвал аплодисменты.

Когда дверь за ним закрылась, Владимир сказал с восхищением:

– Просто готовый Скалозуб!

– Суровый человек, армейской закалки. Мог бы генералом стать, – шепотом пояснил Петр Светозарович, – но не поладил с кем-то из верховного командования. Мой свояк по линии первой жены.

Владимир взял со стола листок со списком действующих лиц и уверенно вывел напротив Скалозуба фамилию и инициалы несостоявшегося генерала.

После великолепного выступления армейского человека никто не желал читать: каждый боялся опозориться. Тогда, чтобы разрядить обстановку, Владимир пригласил к столу компьютерного гения Федю.

– А как же моя прическа? Ничего? Не смущает? – с вызовом спросил тот.

– На-ко вот, прочитай за графиню-бабушку, – велел Владимир. – Явление 19. Я – Загорецкий.

Федя хмыкнул. Просмотрел текст. Ссутулился, прищурился и прочитал, шамкая и периодически хватаясь за поясницу. Бабушка из него вышла не глуховатая, а просто вредная, но обаятельная.

В задних рядах захохотали, передние грохнули было, но осеклись, пытаясь уловить настроение босса.

– Клоунада какая-то! – фыркнул Петр Светозарович и, ожидая поддержки, взглянул на Владимира.

– Это все-таки комедия, – примирительно сказал тот и напрямик спросил у Феди: – Хочешь бабушку сыграть?

– Это смотря кто моя внучка.

– Вот она скорее всего, – Владимир указал на Нину.

– Хочу! – кивнул Федя и сделал шаг к столу. – Согласен, короче. А что с прической-то, а?

– Оставим как есть. Будет бабушка-хулиган. Она приехала на бал с фляжечкой и то и дело к ней прикладывается.

– Отличная роль! – оживился компьютерный гений. – А реквизит с собой нести или дадут на месте?

– Фляжку я лично принесу! И лично налью в нее воды из этой штуковины. – Владимир указал на кулер.

– А как же: «Мы – артисты, наше место – в буфете?» – начал торговаться Федя.

– Вы артисты? – с интересом переспросил Владимир. – Правда? А мне сказали, что вы мебель делаете. И предупреждаю всех. Перед репетициями, не говоря уже о спектакле, – чтоб никакого алкоголя. Лично всех обнюхаю! Каждого! Бабушку – в первую очередь!

Федя сделал вид, что ему очень страшно, и, мелко семеня, вернулся на свое место.

«Мальчик с дредами», – вписал Владимир в список персонажей.

Прошел час. Народу в кабинете поубавилось. Снова появился курьер, чтобы унести лишние стулья и вернуть их в кабинеты. Тут Нина припомнила, что он еще не прослушивался, и парень нехотя вышел к столу.

– Представьтесь и пару слов о себе, – повторил Владимир заученную фразу.

– Меня зовут Дмитрий. Можно Дима. Я работаю курьером. Работаю уже год. Мне нравится. Еще я учусь. В физкультурном. Занимаюсь легкой атлетикой. Имею юношеский разряд по прыжкам через коня. Все вроде.

– Через коня? – повторил Владимир. – Это может быть… А сможете на сцене художественно прыгнуть через коня, а потом художественно с него свалиться?

– Э… – сказал курьер и посмотрел на Петра Светозаровича.

– Вы уверены, что на балу у Фамусова должен быть еще и атлет? – насмешливо спросила какая-то женщина. – Думаете, танцев недостаточно?

– Нет-нет. Тут другое, – стараясь не упустить пришедшую ему в голову мысль, сказал Владимир. – Помните, у Грибоедова Молчалин падает с коня, и Софья обнаруживает свою любовь к нему. Там же не сказано, с какого он упал коня. А? Вот послушайте: «Молчалин на лошадь садился, ногу в стремя…» Так, тут лошадь. Сделаем вот что:

Сможешь это изобразить?

– Это чего, для спектакля? – спросил Дима у Петра Светозаровича. С такими интонациями плохой парень спрашивает у менее плохого: «Я тебе лох, что ли?» Директор на мгновение утратил дар речи.

– Ты же хочешь в следующем году из курьера вырасти в менеджера по продажам и получать отпуск на время сессии? – вкрадчиво спросил печальный Горюнин.

– Ну. Хочу, – кивнул Дима.

– Это для спектакля, – улыбнулся Горюнин.

– А. Да, я могу через коня. Только можно я ничего себе ломать не буду?

– Не-не-не! Никаких увечий, – быстро сказал Владимир.

– А, тогда ладно. Но коня у меня нет. Сами ищите.

– Нина, запиши! – распорядился директор.

«Найти коня!» – записала секретарша. Потом сделала примечание: «спортивного, чтоб Молчалин прыгнул, упал, но ничего себе не сломал».

– Теперь почитаем. Вот здесь. Явление 3. Вы – за Молчалина, я – Чацкий. Значит, Дима, слушай внимательно. Представь, что я такой человек, который хочет тебя сбить с пути. Ты мечтаешь стать этим… менеджером.

– Ну да, по продажам.

– Вот. А я, то есть Чацкий, сам не знаю, чего хочу, никакой должности не имею и… как бы это сказать… наезжаю на тебя не по делу.

– В рыло, – сказал Дима.

– Нельзя в рыло. Я – неплохой парень. Не лох какой-нибудь. Просто… лузер такой вечный.

– Ага, понятно. Я понял, – вдруг закивал Дима, – я такого знаю одного. Давайте.

Дали.

То ли Владимир хорошо объяснил, то ли у Димы были скрытые до поры таланты, то ли ему очень хотелось благодаря участию в спектакле стать менеджером по продажам, – но только Молчалин у него получился отменный. Может быть, слегка нагловатый, но на репетициях это легко удастся исправить.

«Молчалин – курьер (зачеркнуто) Дмитрий», – пометил Владимир в списке персонажей.

Тем временем длинноносый Пьеро слез, наконец, с подоконника и сел на освободившийся стул за столик Марии Антуанетты, аккурат между двумя молодыми девушками. Что-то шепнул шатенке в белой блузке и даже слегка подтолкнул ее. Потом повернулся к соседке слева и приобнял ее за плечо.

Шатенка нерешительно встала. Владимир ободряюще улыбнулся ей и сделал знак выйти к столу. Она повиновалась. Руки у нее тряслись, лицо было бледным, она кусала губы, казалось, еще чуть-чуть – и упадет в обморок или в страхе убежит прочь.

– Представьтесь и пару слов о себе, – сказал Владимир и стал перебирать страницы пьесы в поисках чего-нибудь попроще.

– Здравствуйте. Меня зовут Тольяна. Я из города Ульятти, – громко объявила шатенка. И закрыла лицо руками.

Публика грохнула.

– Ну-ка тихо! – прикрикнул Владимир. «Ихо-ихо-ихо!» – грозно прибавило эхо. Мебельщики примолкли.

– Когда долго готовишься, так часто бывает, – прибавил режиссер, чуть смягчившись. – У меня, например, на первом курсе была очень показательная ситуация. Наш мастер, его все звали Капитан, дал задание – сделать этюд на тему какой-нибудь строки из Есенина.

Все, конечно, взяли «Черного человека», «Пугачева» или даже «Белую березу». А я решил выделиться. Нашел стихотворение, оно называется «Октоих». Там есть строки такие: «Несу, как сноп овсяный, я солнце на руках». Красиво и образно, и никто больше не возьмет это, подумал я. Подготовился. Посмотрел на себя в зеркало. А Капитан, он, знаете, любит подкалывать. Чтоб не зазнавались. Я стал мысленно прокручивать возможные реплики. Вот я иду, прижимаю солнце к себе двумя руками, как сноп. А он что скажет? «Володя, у тебя живот скрутило?» А я ему: «Нет, это я сноп несу овсяный». И так мне понравилось! Я про себя этот воображаемый диалог всю дорогу повторял и хохотал. Настала моя очередь показывать этюд. Я прошелся, покрасовался. Жду. «Володя, это ты сноп овсяный несешь, что ли?» – спросил Капитан. «Нет, – ответил я, – это у меня живот скрутило!»

Перепуганные зрители молчали.

– Можно уже смеяться, – великодушно разрешил Владимир. Раздались робкие смешки. – А вы еще раз начните, – попросил он шатенку.

– Меня зовут Ульяна. Я из города Тольятти, – неуверенно начала она, – работаю младшим м-м-менеджером отдела реализазациии.

– То есть на той должности, о которой только мечтает наш будущий Молчалин? – уточнил Владимир.

– Нас там много. Большой отдел. А еще я очень хочу играть в этом спектакле. Пожалуйста, не смотрите, что я все путаю. Просто я очень нервничаю. Но вы мне дайте любую роль. Я выучу и справлюсь.

– Она справится, – подтвердил Петр Светозарович. – Старательный сотрудник.

«Ульяне дать какую-нибудь роль обязательно», – чиркнул в блокноте Владимир и велел ей прочитать за Лизаньку. Потом – за графиню-внучку. Потом – за всех княжон по очереди. Ульяна запиналась, начинала снова, опять запиналась. Да, бывает и так, что человек очень хочет, но не годится, нет у него совсем дарования никакого. «Роль бессловесную», – дополнил последнюю запись Владимир. Поблагодарил девушку и отправил ее на место. После чего объявил перерыв и перекур на пятнадцать минут.

Да-а, задача. Кажется, теперь Владимир понимает, что имеют в виду женщины, когда говорят: «Платьев много, а надеть нечего!»

Глава девятая

Продолжение кастинга

Перерыв затянулся; оставшиеся сотрудники не торопились: кто-то пошел в туалет, кто-то захотел попить чаю и отправился за личной кружкой, кто-то решил ненадолго вернуться на рабочее место, чтобы оценить, как без него идет работа, и застрял. Наконец Петр Светозарович не выдержал и рявкнул: «Что они о себе возомнили? Генеральный директор и знаменитый режиссер должны их тут ждать?» – и велел Нине пройтись по списку. Вызывать пофамильно, в алфавитном порядке тех, кто еще не прослушивался. Отсутствующим – неважно по какой причине – объявить выговор и оштрафовать на тысячу рублей каждого.

– Что ж так круто, за опоздание – на тысячу? – шепнул Владимир.

– Думаете, на три надо? – так же шепотом переспросил директор.

Тем временем Нина выкрикнула первую в списке фамилию: