Собака, которая спустилась с холма. Незабываемая история Лу, лучшего друга и героя Дьюно Стив

18

Пес, который умел летать

Лу взирал на слоеный пирог из разных сортов мяса, с розочками из орехового масла, украшенный пятнадцатью свечками. Он стоял на подрагивающих лапах и наслаждался. В какой-то миг мне даже показалось, что сейчас он задует свечи, но нет, он просто на них смотрел. Помнится, я задумался в тот момент: а сумел бы я научить его гасить свечи?

Мы поставили еду и миску с водой повыше, чтобы ему было удобнее. У него была своя комнатка рядом с кухней, где он мог подремать или погрызть что-нибудь вкусное, когда пожелает. Я баловал его. Лакомства, много ласки, разговоры обо всем на свете – все только для него. Испортить Лу вниманием и уступками было невозможно, все это он перерос много лет назад.

Каждое утро мы шли гулять в парк, до самой Поляны Лу, затем возвращались обратно, в общей сложности проходя примерно полмили. Перед входом в парк дорога забирала вверх, и этот подъем давался ему все тяжелее, но Лу справлялся.

— Доктор Сандер сказал, тебе надо больше двигаться.

— Ар-ру-а.

— Да, точно, приятель. Полезно для позвоночника.

Было тяжело смотреть, как он слабеет. Люди, которые впервые знакомились с Лу только сейчас, не знали, каким он был раньше. «Видели бы вы его десять лет назад», — хотелось мне сказать. Но я молчал.

На краю своей поляны он обнаружил куст, облюбованный синицами. Ему нравилось ложиться, сунув нос в сплетение ветвей, и наблюдать за ними, как за детишками, играющими в салочки во дворе. Они его не замечали, он был частью их мира. Я все время ждал, что какая-нибудь птица вскочит ему на голову, но этого не случилось.

Какое-то время он смотрел, как они снуют, потом он шел ко мне, улыбаясь, как старый усталый лев. Я сидел, опершись спиной о ствол ели, он приваливался ко мне и смотрел своим самым умильным взглядом. Я обнимал его, целовал в нос, трепал за ушами. К старости его глаза стали казаться еще больше.

— Ну что, Мафусаил, пошли домой?

— Ты должен отвезти его на Красный пик, — сказала Никки.

— Я знаю.

— Пока не стало слишком холодно, — продолжила она, — и пока он еще…

— Способен туда добраться.

— Да.

И вот в конце сентября 2004 года мы с Лу отправились в наше последнее совместное путешествие. Мы двинулись в путь под проливным холодным дождем, поливавшим дорогу, небо было затянуто грузными влажными тучами, машины и грузовики пока еще преодолевали перевал без цепей на колесах, но в воздухе отчетливо пахло зимой. Лу ехал в гнезде из старых одеял на заднем сиденье и временами выглядывал в окно. Когда начался дождь, стекло запотело, и он стал слизывать прохладную влагу, так что я отключил обогрев окон и смотрел, как он делает это, и сам ощущал холод на языке.

Дождь превратился в мокрый снег. Лу навострил уши.

— Р-р.

— Да, Лу, это снег.

— Ро-о.

— Нет, тут мы не можем остановиться. Погоди, преодолеем перевал.

Лу обожал снегопады. Он пытался отследить каждую падающую снежинку, ловил их носом и языком, как мальчишка. Сейчас он смотрел, как снег падает на асфальт. Взгляд двигался: вверх-вниз, вверх-вниз. Мой вдумчивый старый пес.

Понемногу распогодилось, и над нами появились островки голубого неба. Мы сделали небольшой крюк: я сперва хотел отвезти Лу к пастбищу у реки, где паслись лошади. Если заехать сверху, с края утесов там открывалась потрясающая панорама, бескрайний привольный простор – беги куда глаза глядят. Лети! Мы бывали там с Лу много раз, он любил смотреть на лошадей.

На стоянке я открыл дверь и вытащил его наружу. Ходить он еще мог, но вот прыгать – уже нет. Ему было стыдно, поэтому он все равно попытался выскочить из машины сам, однако я его остановил. Он был истинный римлянин: честь важнее боли.

Я давно не водил его на поводке, но сейчас взял поводок с собой, просто из уважения. Я купил его давным-давно, в 1991 году, когда только поступил работать в академию. Тогда Лу был силен, отважен и полон задора. На этом поводке я водил его миллионы раз, он помогал мне в обучении тысяч собак. Потертый медный карабин и потрепанная кожа… Спасательный трос, что уберег от гибели многих из них. Я взял с собой этот поводок намеренно, он напоминал нам с Лу, как многое мы пережили вместе.

По крутой тропинке мы поднялись на холм, откуда открывался вид на пастбище. Когда-то этот путь занимал пять минут, теперь мы преодолели его за полчаса. Но Лу не сдавался.

Он знал, куда мы идем, и хотел добраться до вершины, чтобы увидеть лошадей, траву, небо, скалы и мост, почувствовать ветер, треплющий лошадиные гривы. Он хотел посмотреть на мир сверху вниз, как когда-то смотрел на него с холма в Мендосино – в тот день, когда ощутил нечто необычное, наше загадочное родство, и пошел ко мне. И сейчас я хотел, чтобы мы были вместе, рядом, я понимал, что это значит для нас обоих.

Когда до Красного пика оставалось рукой подать, у Лу случился приступ диареи. Он пытался меня предупредить: фыркал, смотрел в зеркало заднего вида, но я ничего не понял, решив, что это он от восторга.

Когда я в прямом смысле учуял неладное, то остановил машину и вытащил его наружу. Он перепачкал себе задние лапы. Ему было очень стыдно. Еще промокшими оказались две или три подстилки, но не сильно, а вот когда я поставил его на землю, разразился настоящий потоп. При дефекации ему трудно было удерживать равновесие, и когда он мочился, то уже давно не задирал лапу. Поэтому я аккуратно придержал его за ошейник, чтобы он спокойно мог закончить свои дела.

— Прости, приятель, это я виноват, не понял, что тебе нужно.

Он встряхнулся и чуть не упал, после чего поднял на меня смущенный взгляд. Ему хотелось быть чистым, я намочил тряпку и пару бумажных салфеток и вытер его, как сумел.

Перепачканные подстилки, тряпки и салфетки я сложил в мусорный пакет, чтобы выбросить потом на стоянке.

Я напоил его и дал немного отдохнуть. Облачность расчистилась, и горы виднелись отчетливо. Воздух после дождя был прохладным и свежим. Мы знали, что ночь будет холодной и тихой, идеальное время для сов и койотов. И неважно, что Лу больше не мог их слышать.

Я не знал, как он воспринимает свою глухоту. Понимал ли он, что лишился слуха, или думал, что это весь мир вокруг внезапно притих?

Мы добрались до начала подъема на гору. Я пристроил машину среди деревьев, и мы вышли пройтись. Здесь не было никого, кроме нас. Воздух слегка прогрелся, ветер улегся. Лу патрулировал поляну с хозяйским видом и, как мог, помечал свои любимые деревья.

— Не переживай, они все равно не заметят разницы, — заверил его я.

— Р-р-р.

— Вот именно.

На высоте пять тысяч футов над уровнем моря пятнадцатилетнему псу приходится нелегко. Если мы хотели добраться до вершины, идти туда стоило сейчас, пока у него еще были силы.

— Вперед, приятель.

И мы двинулись по тропинке, в обход зеленеющих полей, забирая все круче вверх. Я вспоминал Теллерайд и как он несся вперед по дороге к озеру. Теперь он пыхтел, страдал одышкой и впервые в жизни не бежал впереди. Но когда мы вышли на открытое место и из-за деревьев показалась пожарная вышка, он взбодрился и радостно фыркнул.

— Да, Лу, это она.

Словно часовой, деревянная башня возвышалась среди гор, в окружении сосен и кипарисов. В это время года внутрь было не попасть, но меня вполне устраивало бы и просто посидеть у подножия. Однако до этого оставалось еще полмили пути.

Лу посмотрел на свои лапы, затем улегся на землю. Я дал ему воды, и он вылакал ее через силу. Он взглянул на меня, затем вверх, на вышку. Для юного Лу такое расстояние казалось смешным, но сейчас – почти непреодолимым.

— Я понимаю.

Он был уже не таким мускулистым, но все же весил шестьдесят пять фунтов, не меньше. Я взял его на руки и понес.

Он лизал мне стекла очков и глядел по сторонам. Кажется, на руках ему нравилось.

— Не дергайся, — сказал я ему, когда он снова полез ко мне целоваться. — Ты тяжелый.

Перед самым сложным участком я спустил его на землю, чтобы передохнуть. Нам предстояло карабкаться по камням. На плоской скале, где я его поставил, Лу стоял, слегка покачиваясь, но даже пытался вилять хвостом.

— Р-р?

— Я в порядке.

Я завязал шнурки потуже и вновь взял его на руки, левой рукой под грудь, правой обхватывая сзади. Шаг за шагом, по каменистой тропе.

Он тяжело дышал. С меня ручьями тек пот ему на спину. Каждые двадцать шагов передышка.

— Ты идешь на Красный пик.

Мы были почти у цели.

— Плохо тебя помыл. — Сейчас я чувствовал запах.

Он смотрел, как я говорю. На рот, не в глаза, словно пытаясь читать по губам. Я подумал, что если Лу способен понять неприметный жест, означающий «повернись кругом через левое плечо», то наверняка он разбирается и в выражениях человеческого лица. Собаки ведь знают, что такое улыбка.

— Слишком мало времени, Лу… слишком мало. — Я сказал это голосом Марлона Брандо из «Крестного отца». Он сто раз смотрел его вместе со мной. Мы оба любили старые фильмы.

Наконец тропинка выровнялась, и я смог спустить его на землю. Конечно, надо было внимательно следить, чтобы он не упал. Я дошел до подножия башни и устало опустился на приступочку. Руки и спина ныли, я никак не мог отдышаться. Я прошел с тяжеленным псом полмили в гору, и скоро мне предстояло нести его вниз.

Он двигался осторожно. Пару раз задние лапы подогнулись. Я ощущал его досаду, ему так хотелось выглядеть достойно. Я смотрел на него и думал, помнит ли он о тех временах, когда без труда обгонял любых собак в парке, побеждал в аджилити, танцевал с волками, ловил преступника, противостоял грабителю с пистолетом. Что из этого осталось в его памяти, интересно?

Он ступал по камням очень осторожно, то и дело останавливаясь взглянуть на горы. Случается ли у собак ностальгия? Поддерживают ли их воспоминания или причиняют боль? Я надеялся, что для него память о прошлом настолько же ценна, как для меня.

Были ли в мире другие такие собаки или он был уникален?

Я так гордился им, и так боялся за него, и был так счастлив, что мы наконец добрались до вершины, что когда он подошел, лизнул меня в лицо, а потом сел рядом, привалившись всем телом, как он любил, у меня потекли слезы.

Салли взяла Лу и Флавио к себе, когда мы с Никки на неделю ездили в Нью-Йорк перед Рождеством. Мы вернулись, и я сразу приехал за ними.

— Ты не говорил, что он настолько плох, — сказала она.

— Говорил.

— У него недержание. Он волочит ноги и падает, как пьяный. Он не играет, не бегает и ничего не слышит.

Она расплакалась. Салли знала Лу в его лучшие годы, но давно его не видела, и теперь ее это подкосило. За неделю, что он провел без нас, ему стало еще хуже.

— Недержание?

— Он несколько раз обмочился во сне, а вчера не успел по большому.

— Он не привык быть вне дома. Тут много молодых собак, ему хочется бегать с ними, строить их, но он не может и расстраивается. Дома он все время со мной или спит у себя в «убежище».

— Ему больно, Стиви.

— Нет. Сандерс и Филлипс в этом единодушны. Наоборот, отмирают нервные окончания. Так что боли он не чувствует. Разве что артрит. Но это у всех. Колено заболело – так что, тебя усыпить?

— Это… унизительно. — Она не могла унять слезы, я и не знал до сих пор, как много Лу для нее значит.

— Прости. Но еще не время.

— А когда придет время?

— Он сам мне скажет.

Он начал так подволакивать ноги, что мне пришлось надеть ему защитные башмачки. Ветеринары возражали, что так ему будет еще сложнее ходить, но он натирал себе кожу до крови, потом пытался разлизывать раны, и я предпочел башмачки.

— Он падает, когда я утром вывожу его во двор, — сказала Никки.

— Знаю. Я что-нибудь придумаю.

Я сделал ему подвязку под живот. Ярко-синюю, мягкую и широкую. С удобной ручкой сверху. Теперь мы могли выгуливать его с поддержкой, чтобы он спокойно делал свои дела.

— Он стал похож на чемодан, — сказала Никки.

— А что, мне нравится. Лу, может, тебе имя сменить?

Он уложил башку мне на колено.

— Привет, Чемоданчик.

— Р-р-р.

— Эй, повежливее!

Так все и началось.

— Мы же не убиваем паралитиков, правда?

— Но он не человек, Стиви. — Салли было плохо слышно: помехи на линии.

— И что?

— Он хочет бегать, быть нормальным псом. — В трубку было слышно, как где-то рядом тявкают щенки.

— Если твою собаку собьет машина и ей отнимут лапу, ты ее усыпишь?

— Нет.

— Почему?

— На трех лапах она сможет вести нормальную жизнь.

— А на двух? Если у пса ничего особо не болит, он остается таким же замечательным псом, как был, но плохо ходит, почему я должен его убивать?

— Потому что он не может быть нормальной собакой.

— Я не знаю, что это значит. У меня два дня из трех ломит спину, я бегаю мочиться каждые полчаса, у меня больные колени и простатит. Я уже не тот, прежний Дьюно. Никки следует меня усыпить?

— Наверняка она об этом задумывалась.

— Я знал паралитиков и людей, страдавших от сильной боли, — они любили своих близких и хотели быть с ними. Они терпели. Лу хочет быть с нами, и он не испытывает страданий. Да если бы и испытывал, кто мы такие, чтобы указывать ему, как с этим жить.

— Он не может сам выбирать.

— Стивен Хокинг тоже не может.

— Ну, Стиви!

— Это не обычный пес. Мы говорим о Лу, черт возьми.

Мне хотелось кого-нибудь ударить. Я не собирался убивать лучшего в мире пса только потому, что ему трудно ходить.

Зима началась и закончилась. Прошло уже больше года с того дня, когда доктор Сандерс сказал, что Лу осталось жить шесть месяцев, а он все еще двигался, пусть и с нашей помощью.

— Чемоданчик!

Он терпеть не мог эту кличку.

— Лу, пойдем гулять.

Мы дошли до парка под дождем. Вести его с поддержкой было проще, у него не заплетались лапы, он не заваливался набок и не спотыкался. Каждые полсотни шагов я менял руку, это было не так уж тяжело.