Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ Толстой Иван

Этот случай показал миру, что писатель в России все еще не имеет права писать то, что не по вкусу правителям.

Газета «Динамина», издающаяся на сингалезском языке:

В условиях тоталитарного режима нет места ни критике, ни комментированию. Критика рассматривается, как измена. Остается только одно: следовать высочайшим повелениям, как буйволы следуют поводырю.

Газета «Таймс оф Индонезия»:

В то время, как во всем мире Пастернака восхваляют, как корифея современной литературы, в своей собственной стране он не нашел признания.

Газета «Занзери», издающаяся в Бангкоке:

Потому, что русский писатель осмелился написать правду и поведать ее миру, его исключили из Союза советских писателей.. Пример с Пастернаком является убедительным доказательством того, что в Советском Союзе не знают, что такое свобода. Книга Пастернака разоблачает давление и насилие над чувствами и мыслями русского народа и ту жестокость, с которой советское правительство обращается с русским народом. Это доказывается тем фактом, что русские люди не имеют даже права видеть. Человек, например, видит птицу, а ему приказывают говорить, что он видит змею.

Газета «Страйтс Таймс»:

Ничто не бросает такого яркого света на слабость коммунизма, как инцидент с Пастернаком и его награждением Нобелевской премией. Пастернак верит в ценность человеческой личности, и в то, что личность надо уважать. Он пострадает за эту веру. Возможно даже, что жизнь свою положит за это. Но книга его сможет открыть глаза многих тысяч на жестокую, тираническую сущность коммунизма.

Газета «Наньянь Сянь Бао», выходящая на китайском языке.

Тот факт, что советская власть не может допустить выхода крупного литературного произведения, является не только личной трагедией Пастернака, но и всей нашей эпохи.

Газета «Таймс оф Карачи»:

Лишив Пастернака возможности получить Нобелевскую премию, советское правительство помешало ему лишь формально стать нобелевским лауреатом. Писатель сохраняет весь свой престиж и его произведения продолжают быть ценнейшим вкладом в мировую литературу и в ту сферу человеческого знания, которой особенно боятся тираны и те, кто стремиться закрепостить человеческое мышление. На фоне презренного поступка с Пастернаком широко разрекламированный Ташкентский съезд писателей стран Азии и Африки выглядит совершенным фарсом.

Газета «Науа-и-Уакт», выходящая в Лагоре на языке урду:

Если еще существуют заблуждающиеся интеллигенты, думающие, что свободное общество может существовать при коммунизме, пусть случай с Пастернаком послужит для них уроком. Этому писателю не позволили принять общепризнанное международное отличие.

Газета «Майничи Шимбун», Токио:

Не может быть и спора о том, какое искусство выше: то ли, которое служит только государству, или то, которое обращается ко всему человечеству. Даже если награда была отклонена, это не меняет факта награждения, факта всеобщего признания. «Доктор Живаго» несомненно является высоким произведением искусства, которое привлечет к себе множество читателей. Репрессивные меры, предпринятые советским правительством против автора, еще больше поднимут репутацию его произведения.

Газета «Аль Алам», орган партии Истиклал, Рабат:

Под давлением советского правительства и писательских кругов, Пастернак вынужден был отказаться от награды, присужденной ему Стокгольмской Академией. В чем тут смысл? Смысл в том, что советское правительство стремится подчинить мысль заранее установленным формам, хочет заставить мысль служить заранее определенным целям, заставить ее не видеть фактов, которые не соответствуют этим формам и целям. Мы это называем искажением и порабощением мысли, закрепощением человеческого духа и интеллекта.

Русская зарубежная пресса широко откликнулась на присуждение Борису Пастернаку Нобелевской премии и на его травлю правящими кругами у нас на родине. Газеты, журналы печатали по этому поводу статьи и сообщения; ряд изданий поместил и продолжает помещать стихи Пастернака, его рассказы, отрывки из «Доктора Живаго» и из других произведений.

Отношение русской зарубежной литературной общественности к творчеству Бориса Пастернака и к травле его можно видеть из нескольких выступлений, которые мы помещаем ниже. Мы приводим в этой брошюре: выступление по радио старейшего русского писателя, одного из немногих оставшихся представителей «серебряного века» Бориса Константиновича Зайцева, и его передовую статью в парижской газете «Русская мысль» – «Изгнание». Затем – «Открытое письмо советским писателям» зарубежного литературоведа Марка Слонима (напечатанное в газете «Новое русское слово», Нью-Йорк); статью представителя русской послевоенной зарубежной литературы Г. Андреева «Еще одна Голгофа» (из журнала «Свобода», издательство ЦОПЭ) и телеграмму, отправленную им и тоже послевоенным русским писателем А. Кашиным в Москву председателю Верховного Совета СССР.

Борис Зайцев

Пастернака помню еще в Москве 1921 года. Большой, нескладный, несколько угловатый, с крупными чертами лица. Не весьма они правильны, но мужественны, слегка даже грубоваты – оставили в памяти хороший след: простоты, подлинности, чего-то располагающего к себе. В стихах его тогдашних никакой простоты не было. Напротив, скорее хаос. Наворочены глыбы, а что с ними делать – и сам автор, может, не знает. Но все это рождено стихией, подспудным, не всегда находящим выражение. Отсюда некое косноязычие.

Сам он мне нравился как раз нескладностью своею и «лица необщим выраженьем». Держался скромно. Принадлежал к более левому крылу писателей тогдашних, типа Маяковского. Но ко мне приходил. При большой разнице возрастов некие точки соприкосновения были. Касались они прозы, а не стихов.

Он приносил кое-что из своих писаний, в рукописи. Про Урал, воспоминания детства на заводе – очень интересная проза, ни на кого не похожая, но совсем не заумная. Крупнозернистая и шершавая, и сам почерк ее широкий.

По-видимому, это были главы из «Детства Люверс» – книга вышла в России много позже, я ее не читал и даже никогда не видел.

Годы же шли. Ничего я о нем не знал здесь, в эмиграции, то есть что он там пишет «для себя». Для заработка – переводы, это я читал. Из Шекспира. Отлично по-русски выходит, видно, что писал художник. И от прежнего косноязычия – ничего. После войны кое-что стало появляться: стихи, перепечатывались и здесь. Совсем не то, что писал раньше. Конечно, это Пастернак. Но манера другая, хотя широкий внутренний почерк и остался. Развитие классическое: буря и натиск молодости, с годами большее спокойствие и равновесие. Из раннего хаоса, часто невнятного, выходит более ясное, однако вполне своеобразное.

Но главное-то оказалось – роман, обошедший теперь весь мир «Доктор Живаго». В нем тоже есть и стихи, эти стихи просто замечательны, стихи на евангельские темы, из советской России. И с великим благоговением к Евангелию и Христу! Возглашено зычным голосом, трубным. Или колокольный звон, но умиляющий (по глубине чувства, внутренней взволнованности автора). Мы давно такого не слышали.

Роман по-русски я только что получил, успел прочесть несколько десятков страниц. Впечатление хорошее. Ни на кого не похоже. Иностранцам некоторым кажется, что «в русле Толстого». Не правда. Прием свой, силами изобразительными с Толстым никто меряться не может, о сравнениях говорить нечего, но наверно роман выдающийся.

Получил Нобелевскую премию. Вот это отлично. Пастернака приветствую сердечно, рад, что русское свободное художество получает мировое признание. Так и надо, так и надо.

Изгнание

Чашу с темным вином

Подала мне богиня печали.

Бунин

Если не ошибаюсь, Союз писателей в Москве помещается в том же доме Герцена, на Тверском бульваре (недалеко от памятника Пушкину), что и в 1921—22 годах. Айхенвальд и Бердяев, Осоргин, Шпет, Эфрос, все мы заседали в Правлении, иногда устраивали литературные вечера. Революция была уже победоносной, но нас еще не прижали. Удивительно это было. Айхенвальд прочел, например, нечто о Гумилеве, весьма похвальное, как бы надгробное слово по недавно расстрелянном поэте. Троцкий отозвался статьей: «Диктатура, где твой хлыст?» – и ничего ни Союзу, ни Айхенвальду не было.

Времена, значит, еще младенческие. А позже Троцкий и Каменев устроили высылку заграницу всей этой группы писателей и ученых (1922 г.) – великое благодеяние для них.

Теперь много, наверно, изменилось даже во внешности дома Герцена, где некогда принимали мы полуживого Блока. Но может быть тот бюст Пушкина, что подарила мне Марина Цветаева (мы прятали в его пустоту советские деньги, почти ничего не стоившие), может быть этот бюст, отданный мной Союзу, и посейчас стоит на книжном шкафу, с белых своих высот наблюдая за заседаниями Правления.

Если это так, то за последние дни гипсовый Пушкин не без изумления выслушал, как «единогласно» исключили из Союза Бориса Пастернака. Повод удивительнейший. Получил Нобелевскую премию. А Союз (не Россия!) преспокойно выгоняет его за это на улицу. Печать советская называет деяния Пастернака позором, бесчестием, его самого Иудой, и что его ждет еще впереди, неизвестно. Что же: остался в России, испил с ней до конца чашу, сам не присоединился к требованиям «смертной казни» для других, в горькой жизни написал отличную и глубокую книгу – своего «Доктора Живаго», а теперь над ним самим занесен меч и неведомо, чем все это кончится для него.

До Нобелевской премии его терпели. А теперь оказывается, что он чуть ли не враг народа – изгнан, изгнан. Если моего Пушкина нет сейчас в Союзе, то другой, задумчивый, с памятника на Тверском бульваре смотрит на этот «Союз», на «единогласие» каменным взглядом:

Поэт, не дорожи любовию народной. Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум.

Во времена Пушкина было значительно легче. Но вряд ли сейчас каменный взор изображает нечто иное, чем глубокое презрение.

Марк Слоним

Открытое письмо советским писателям

То, что я хочу сказать советским писателям, – не личное мнение эмигрантского критика, а выражение чувств и мыслей, волнующих тех, кого в СССР называют «прогрессивной интеллигенцией» Европы и Америки. Московская печать вряд ли сообщает о впечатлении, произведенном «делом Пастернака» на эту интеллигенцию, и я думаю, что советским писателям следовало бы знать об этом неприкрашенную правду. А правда эта очень проста: травля Пастернака – отвратительное зрелище, вызвавшее резко-отрицательную реакцию и глубоко возмутившее даже самых испытанных друзей Советского Союза. Свистопляска, поднятая вокруг автора «Сестра моя жизнь» и переводчика Шекспира и Гете, причинила непоправимый вред культурному сближению России и Запада.

Пастернак написал роман-хронику «Доктор Живаго», советская цензура не допустила его печатания в России, и автор разрешил его перевод на иностранные языки. «Доктор Живаго» вышел по-итальянски больше года тому назад и вызвал оживленный отклик в журналах и газетах всего мира. Но о нем никто ни слова не сказал тогда в советской прессе. Роман был переведен на другие европейские языки и нашел миллионы читателей в десятках стран. Советская печать умолчала и об этом, Пастернак получил Нобелевскую премию – международное признание его выдающихся заслуг перед русской поэзией и прозой. И в ответ на это торжество русской литературы советские организации вылили на лауреата ушат грязи и ругательств, называя его «свиньей» и «предателем», и подвергли его всенародному заушению.

На Пастернака напали со слепой злобой, напоминающей худшие сцены средневековья, ту охоту за человеком во времена инквизиции, которая кончалась сжиганием на костре при вое невежественной толпы. Все эти многолюдные собрания, все эти гневные резолюции, все это массовое планово-организованное «ату его!», вся эта официальная мобилизация поддельного негодования и лживой пропаганды поражают несоответствием средств и цели нападения. С одной стороны – весь могущественный аппарат государства, все молоты и молнии, все запреты и принуждения партии – а с другой, старый одинокий человек, далекий от поднятой вокруг него бури, слушающий в молчании деревенского отшельничества голоса природы и поэзии. Я не сравниваю Пастернака с Толстым, но история повторяется, и нынешняя попытка отлучить автора «Доктора Живаго» от родной земли и литературы невольно вызывает в памяти борьбу царской власти и официальной Церкви против создателя «Воскресения».

Когда роман Пастернака вышел на иностранных языках, коммунистическая печать разных стран спокойно обсуждала его художественные достоинства, спорила об отдельных его местах, но не проявляла никакой страсти и волнения и ни в чем его не обвиняла. Но едва Пастернаку присудили Нобелевскую премию, как, по взмаху дирижерской палочки, в России разразилось громогласие анафемы и взрывы псевдонародного гнева.

Сотни людей – писателей, критиков, драматургов, актеров, артистов, музыкантов принимают, конечно, единогласно, и подписывают, конечно, единоручно, всевозможные резолюции против «изменника». Он не читали романа, они не могли его читать, потому что им это запрещено, и он не был напечатан в России, а это значит, что они осудили Пастернака вслепую, по оговору, на веру, не на основании известных им фактов и проверенного материала, и не по совести, а по «слову и делу» «выше стоящих». Они не спросили себя: а может быть то, что Пастернак написал, выражает страдания и думы целого поколения, тех самых ста пятидесяти миллионов советского народа, которые не принадлежат к правящему классу и его окружению и лишены возможности свободного высказывания даже в литературе?

Нет никакого сомнения, что партийные руководители знали, что делали, когда науськивали на Пастернака своих подчиненных: они видели в нем идейного врага, и кроме того, хотели использовать кампанию против него для лучшей подготовки к предстоящему третьему съезду писателей, на котором предполагается дать окончательный бой всем строптивым, неуживчивым и беспокойным элементам. Но что сказать о тех, кто не принадлежит, как Сурковы и Кочетовы, к партийной администрации? Они оказались жертвой обычной правительственной инсценировки, того представления, в котором актеры изображают негодование и злобу, совершенно не испытывая этих чувств. Я не могу допустить, чтобы писатели, имена которых нам хорошо известны, потому что никто нам здесь не мешает читать их произведения, вдруг разом сошли с ума и действительно поверили в то, что написано в резолюциях, требующих гражданской казни одного из самых глубоких и ярких представителей родной литературы. Неужели они не понимают, какой ложью и кощунством должны были прозвучать для всех честных людей эти слова об исключении Пастернака из Союза писателей и Союза переводчиков. Звание писателя не дается приказом по службе, и никто не может отнять его ни при жизни, ни после смерти, ни пожизненно, ни посмертно, у того, кто приобрел его своим талантом и своими творениями.

Я понимаю, что нельзя требовать от советских писателей подвига деяния, но я ожидал от них, по крайней мере, подвига молчания. Мы прекрасно знаем, в каких условиях им приходится жить и работать, и как страшен нажим того, что смягченно зовется «контролем партии», но я все же надеялся, что краска стыда выступит на щеках у современников Пастернака, и они не присоединят своего голоса к улюлюканью по команде.

Если бы сейчас можно было произвести свободный опрос, например, среди советских поэтов, многие из которых, начиная со Сталинского лауреата Тихонова, ученики Пастернака, они бы, наверное, согласились с оценкой Шведской Академии, присудившей премию, как это ска-430 зано в ее резолюции, «замечательному лирическому поэту и прозаику». На Западе открыто, громко сказали то, что в душе должны признать правильным все советские писатели, сохранившие втайне хотя бы отсвет духовной и художественной независимости. И пусть по наущению тех, кто знает, что говорит, сотни представителей советской интеллигенции обязаны кричать «распни его!» – я уверен, что они в душе страдают и стыдятся своих выступлений. Они знают, что речь идет не о романе Пастернака, которого, повторяю, не читали ни судьи, ни свидетели обвинения, ни коммунистические критики, – и не о его поступках, ибо он не виноват; Пастернака попросту пригвождают к позорному столбу, чтобы другим неповадно было и чтобы у колеблющихся не появились крамольные мысли.

Вот эта ложь, это лицемерие и вызывают чувство брезгливости и отвращение на Западе и в Америке – у людей самых различных убеждений, от прокоммуниста шведа Лундквиста, только что получившего Сталинскую премию, до тех самых французских, итальянских, английских и американских писателей, которых в Советском Союзе хвалят и переводят, как «прогрессивных защитников мира и демократии». И об этом обязаны знать советские писатели, если их интересует правда, а не пропагандные фальшивки и организованная клевета.

1 ноября 1958 г.

Геннадий Андреев

Еще одна Голгофа

Награждение Бориса Пастернака Нобелевской премией «мудрые из мудрых» ухитрились превратить во вселенский политический скандал. К тому, что творится сейчас на линии Кремль – дача Пастернака в Переделкино, приковано внимание министров и членов парламентов, ученых и писателей, журналистов и простого люда. Миллионы льнут к радиоприемникам: что с Пастернаком? По эфиру донеслось: его исключили из Союза писателей и «лишили звания советского писателя». Весть зловещая: могут последовать «оргвыводы». И последняя весть: Пастернак вынужден отказаться о премии. Отказ мало что меняет: что произошло, то произошло. Но что же все-таки случилось с Пастернаком? До сих пор многие даже официальные лица в Советском Союзе считали его большим писателем. Теперь заявляется, что стихов Пастернака заграницей не знают, что премия ему дана по политическим мотивам, за роман «Доктор Живаго» и что Пастернак вообще так, заурядный писатель, к тому же и «злобный обыватель». Но роман «Доктор Живаго» на верхах в Советском Союзе был известен уже несколько лет, заграницей он вышел еще в прошлом году, – почему же Пастернака только теперь назвали «предателем» и подвергли травле? Потому, что ему присудили премию? Но не он же присудил ее сам себе!

Выходит так: не творчество Пастернака и не его поведение, а именно присуждение Нобелевской премии вызвало у власть имущих такую ярость, что они потеряли и равновесие и соображение. Шведская Академия три года назад дала премию Нобеля почти безвестному исландскому писателю-коммунисту, в прошлом году премию дали советскому ученому, в этом – еще трем советским физикам и в Москве уже ликуют по этому поводу, – как же в трезвом уме назовешь эту Академию «лакеем буржуазии»?

Глупо было выпускать из подворотни и такую борзую, как Заславский. Его даже Ленин, весьма неразборчивый по части морали, называл продажной душонкой и попросту мерзавцем. Какое может быть сравнение! Шавка остается шавкой, а человек человеком. И зловоние мерзавца ни в коей мере не может коснуться ведомого к распятию.

Это не преувеличение. То, что делают с Пастернаком – еще одна Голгофа в ряду бесчисленных больших и малых Голгоф, пережитых нами за сорок один год. Еще одно распятие безвинно отвечающего за грехи истязателей. Что у Пастернака нет вины «перед народом», перед людьми, имеющими право носить это звание, доказывать нечего. У него нет ни одной строчки против людей, против человека. В плане политическом – у него нет отрицания революции. Он приемлет все – и по-человечески отвергает зло, не бороться с которым могут только сами носители зла.

Понятно, тут и открывается ларчик. Но все же: ведь зло, без меры насажденное у нас, видят многие. Те же «ревизионисты» как-то пытаются бороться с ним. Больше того: сам Хрущев вынужден был обещать недопущение зла. Почему же именно на Пастернака обрушилась такая звериная ярость?

В романе «Доктор Живаго» нет «политики», нет и политиканства. Весь роман, от первой страницы до последней, проникнут духом человечности. Это прежде всего – «человеческий роман». Этим он продолжает традиции нашей литературы – дело Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова. Поэтому же он целиком выпадает из так называемой «советской литературы»: в ней допускается только подделка под человечность или она проскальзывает туда лишь случайно, по неумышленному или умышленному недосмотру редакторов. Пастернак не отрицает революцию. Как может отрицать ее поэт, написавший «1905 год», «Лейтенанта Шмидта»? Он признает многое, что она принесла с собой и что можно было бы назвать естественным следствием революции. Кто же будет отрицать очевидность, то, над чем старались поколения, что принесено временем? Вместе с Пастернаком эти следствия революции приемлют миллионы людей у нас, приемлем все мы. Но ненужное зло, проявившееся в революции, и зло, насильно и искусственно насажденное в ее ходе – этого зла люди принять не могут. Чтобы принять, надо перестать быть человеком. И Пастернак отрицает это зло так же, как отрицают его у нас миллионы людей. Это все и объясняет. Отношение власть имущих к награждению Пастернака потрясающе безобразно, оно отвратно до тошноты. Многие ждали, что они поступят если не умнее, то хитрее. Нет, не сумели. Потому, что тут они встретились с абсолютно непереносимой для них стихией: не с политикой, а с человечностью. Они могут ее давить, могут ею спекулировать – справиться с нею они не могут. И они впали в панику, потеряли нервы. Они, наверно, надеялись, что премию дадут им, одному из их среды; они надеялись, что их лживый «соцреализм» получит признание со стороны «презренной буржуазии»: ненавидя свободные страны, они настойчиво добиваются их признания. Надежды не оправдались. Какие соображения были у Шведской Академии, не знаем, но премию она присудила не им. Этим она лишила их и надежд, и рассудка – и они снова показали себя без прикрас. Вероятно, им уже не до того, чтобы делать хорошую мину: игра слишком ясна и им надо во что бы то ни стало, любой ценой собрать вокруг себя свой «актив». Силы не равны, катясь дальше, ком может нарастать – надо бить, пока не поздно, пока можно, надо спасать себя, свою власть!

И они спустили свору. Тихоновы, полевые, михалковы, твардовские вкупе с семичастными ринулись на жертву. Кивнули мерзавцу: оболгать еще раз! Дать «установку активу»: лгать по писанному, одобренному нами!.. История известная, кого ею теперь удивишь?

Полвека с лишком назад Чехов, Короленко протестовали против решения Николая Второго не пускать Горького в число академиков. Это были русские писатели. Советские писатели, в плену у политики, поступают иначе: они травят своего собрата.

И этим не удивишь. Пушкин сказал: «Гений и злодейство две вещи не совместные». А талант и злодейство совмещаются куда как часто!

Что же будет с Пастернаком? Не знаем. Но знаем, что в верности ему людей он может не сомневаться. Он не один, с ним много.

Недавно рассказывали такую историю. Дело было год-два назад в церкви одного из наших городов. После службы на середину вышел высокий статный старик, с длинной белой бородой, с шапкой в руке. Без всякой патетики он сказал:

– Братья и сестры, я был в концлагере восемнадцать лет и только что вернулся. У меня ничего нет. Кто может, помогите мне.

Через минуту шапка была полна с верхом. И не мелочью. Никто не положил ему камня.

Никто из людей не протянет Пастернаку камня. Он получит то, что сеял и заслужил: признание, любовь.

30.10. 58

Из Мюнхена, Западная Германия, 4 ноября 1958 г. была отправлена следующая телеграмма:

МОСКВА КРЕМЛЬ

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА

К. ВОРОШИЛОВУ

Постыдная травля писателя Бориса Пастернака достигла апогея. Многие советские писатели и «представители советской общественности» называют его предателем, клеветником и требуют лишения подданства Советского Союза. В последнем заявлении ТАСС эти клички подтверждаются от имени правительства и говорится, что Пастернак в любое время может покинуть свою страну. Это практически ставит Бориса Пастернака в Советском Союзе вне закона. Там, где все выступления находятся под контролем компартии, русские люди лишены возможности протестовать против такой травли. Поэтому с протестом выступаем мы. Пастернак никого не убивал и не совершал никаких преступлений, которые ставили бы его вне закона. Выраженные им в своих произведениях мнения – это его личные, частные мнения, за которые никто не может лишать человека гражданских и человеческих прав. Вы, как хотя бы номинальный глава государства, несете ответственность за сохранение этих прав. Вы обязаны пресекать произвол правительства и Вашей общественности, попирающих права человека и гражданина, тем более зная, что отнять у человека способность по-своему мыслить Вы все равно не в состоянии. Мы требуем прекращения травли Пастернака. Одновременно мы обращаемся ко всей общественности мира, ко всем людям без различия их политических убеждений, к антикоммунистам, коммунистам и нейтральным: требуйте прекращения травли! Требуйте, чтобы Пастернаку была дана возможность спокойно жить и работать! Не превращать писателя в мишень для ненависти к свободной мысли и слову!

Русские писатели Геннадий Андреев, Александр Кашин.

Этот русский текст был передан в Москву как фототелеграмма.